Рашид Ибрагимович смотрел на бумаги, лежащие на столе, и, как никогда, чувствовал вопиющую нелепость происходящего.
«Я, коммунист, (стаж 26 лет), Полойко Анастасия Дмитриевна, директор воспитательного учреждения ясли-сад №16 Фрунзенского района города Москвы, вынуждена информировать отдел семейной политики районного комитета коммунистической партии о выявленных мной фактах ненадлежащего воспитания и ухода родителями за воспитанницей детского сада Кесслеровой Марией, пяти с половиной лет…».
Он читал письмо и недоумевал: каким образом оно оказалось у него в кабинете? Почему он не должен отправить его сейчас в мусор? «Вынуждена информировать…».
Утром сей документ передал САМ Семичастный. И не просто передал. Точно издеваясь над чувствами подчинённого, выговаривал: «Видимо, у вас там не хватает разума, и вы уже не в состоянии разобраться в делах, которыми Партия вам доверила заниматься! Ребёнок проживает в секретнейшем отделе страны! И в яслях – вы вдумайтесь! – рассуждает о возможной центаврианской интервенции… Мои приказы не обсуждаются, товарищ генерал, их выполняют! Ребёнка в интернат! Пока родители находятся на задании Родины… вы не справились – так там правильно научат!..»
Генерал резко встал. Бледнея, подошёл к окну и, ослабив узел галстука, на ходу стал расстегивать верхние пуговицы рубашки. Губы затряслись, а шея пошла пятнами, наливаясь тёмно-багровой кровью. Зато холод влез между пальцами, упорный холод… щеколда форточки, промёрзшая за зиму, не хотела открываться.
Рашид Ибрагимович зло упёрся в стекло кулаками, словно хотел разбить его и выйти, выйти в окно, наконец, забыть о своём вечном, липком, обволакивающем всё тело страхе.
«Сдать Машу в интернат.
Точка. Приказ.
Нет. Невозможно.
Он не станет этого делать. Никогда. Там, дома, в Серебряном бору, живёт ещё одна девочка. Его! Даша. Её тоже? Если что – её тоже?! Нет. Никогда…».
Он всегда боялся за семью, твёрдо зная, что с такой службой – семьи быть не может. Никто не смог бы сосчитать, сколько дум, сколько бессонных ночей прожил он за все эти годы. Почему-то вспомнил сообщение о смерти дочери и новорожденную внучку, лежащую в люльке. Её пальчик, высунувшийся из кокона тугих пелёнок…
Генерал выпрямил спину, развернулся. Стукнули о натёртый мастикой паркетный пол ботинки. Вернулся к столу и достал из бокового ящичка обжёгший холодным металлом его горячую руку пистолет.
В груди нарастала тяжесть.
Подержав его с минуту, и, выровняв дыхание, Худояров уже совершенно спокойно проверил табельное оружие, щёлкнув предохранителем и…
– Я те чо, карета скорой психиатрической помощи? – сквозь звон в голове услышал он.
Генерал поднял голову. Перед глазами плыло.
– Уходи, – хрипло попросил он.
Неутомимый полковник, выросший, как из-под земли, буравил его мозг чёрными злыми глазами.
– За истину платят, – шипел он. – За правду сражаются. Правда слаба! Но сила всегда на её стороне.
О чём он?..
По серому лицу Худоярова волной прокатилась обжигающая волна, в груди заломило, и он, охнув, развалился на кресле. В глазах остались непонимание, боль… и какая-то детская обида.
Злость, смешанная с раздражением, мгновенно стерлась с лица стоящего перед ним начальника Особого отдела:
– Рашид, – сквозь вату и гул чужих, лишних, ненужных голосов, с трудом, расслышал Худояров, – Я те не Асклепий, (мать его…), я те инфаркты лечить не умею. Ну, какая ты сволочь, а?!
***
…Он медленно плавал в густом бесцветном киселе. Мысли так же неспешно перемещались следом, и он даже видел их образы, почему-то аккуратно напечатанные… будто на пишущей машинке научились печатать рисунки…
«Что удержало от выстрела? Неужели, страх?»
Он представил, как Ян стоит рядом с его обитым кумачовой тряпкой гробом и, с презрением, не скрывая своего обычного неуважения, даже к покойникам, сообщает: «Дурак. Самая большая глупость – лишить себя удовольствия узнать, что завтра снова взойдёт солнце!» И эта его вечная кривая улыбочка на лице… как всегда, непочтительная…
Потом наступила темнота, и Рашид Ибрагимович стал мучительно раздумывать: зачем он так сказал?
…За окном, одуревшие от весеннего тепла, радостно орали воробьи.
«Раскрыл фрамугу-то!», – подумал Худояров удовлетворённо. И, решив, наконец, возмутиться: «О покойниках хорошо, или никак!», – открыл глаза.
***
В кабинете пахло камфарой. Суетилась, охая, мёдсестра. Серый, от ответственности и страха, секретарь громко и радостно сообщал:
– Доктор уже на подъезде!
Он медленно приподнял голову, с удивлением, отметив, что лежит на диване. Оглядел свой кабинет. В окно водопадом лилось живое светлое тепло весеннего мартовского солнца. Этот животворящий свет растопил тяжесть в его груди. Дышалось легко, и в голове, впервые за много дней, наступил мир и порядок.
Начальник особого отдела стоял к нему спиной и, читая пасквильный документ из детского сада, тихо хихикал.
«Паршивец», – улыбнулся Рашид Ибрагимович.
Он посмотрел на стол и увидел сиротливую веточку вербы, воткнутую им самим в пустую чернильницу ещё в прошлом году. Ни воды, ни даже чернил за это время в стеклянную посудину так и не налили, и ветка была засохшей.
Была.
Сейчас маленькая сухая палочка, источая нежное, едва заметное мерцание, пила солнечный свет. Из таинственной, ставшей масляно-клейкой, глубины чернильницы что-то мягко блеснуло… а в следующую минуту на ветке показалась большая серая почка, и хрупкий светло-зелёный листок!
***
Они прилетели в Австрию ранним утром и долго добирались до Вены из пригорода, где построенный во время аншлюса аэропорт неторопливо и чётко принимал воздушные суда со всего мира.
В воздухе висел серый туман, характерный для промозглой погоды конца марта. И эти мелкие капли воды старательно забирались ещё немногочисленным пешеходам под воротники. Люди вздрагивали, ёжились и ускоряли шаг.
Ксения из окна рейсового автобуса, с удовольствием, наблюдала, как молодое послевоенное поколение венцев спешит на учебу. Сидящий рядом Борис ностальгически вздыхал, при виде пожилых господ в шляпах и длинных ратиновых пальто, которые выводили своих собак, таких же уверенных в себе, как и их хозяева.
***
В этот раз государство, (в лице начальника особого отдела), предоставило им отличный номер в дорогом отеле. «Официальным представителям Советского Союза по ночлежкам таскаться не по чину!», – сообщил на прощание Ян и отправил в Европу, вручив объёмистый кошелёк,
Кесслеровы летели, не скрываясь, под своей фамилией, и эта ситуация удивляла Ксению. Как-то сомнительно было, что родная страна так беспокоилась о них – недавно проваливших тщательно замаскированную для иезуитов мышеловку. Открытое прибытие, дорогая гостиница, да ещё и куча денег.
Муж, как всегда, летел, не задавая вопросов. Чёрная паучиха давно и надёжно запеленала историка своей прочной нитью. Иногда у жены создавалось впечатление, что супругу всё равно, чего делать и куда идти – лишь бы рядом с ней!
Для Ксении же приказ звучал чётко: «Прелатура Святого Креста и Опус Деи,(1), обязана переехать в Ватикан. Мы не в состоянии контролировать разбросанные по всей Европе отделения».
В Вене долго искать её расположение не требовалось, святые отцы ещё в XIX веке облюбовали Миноритенкирхе. А потому, оставив вещи, пара сразу отправилась в расположенное рядом с храмом кафе «Централ».
– Тебе что заказать, дорогая? – спросил Борис, отодвигая тяжёлый стул для Ксении.
– Штрудель и кофе «Меланж», – откликнулась она.
Стоящий недалеко от столика официант, с грустью, смотрел на пару типичных обеспеченных австрийцев, понимая – чаевых не будет. Но, услышав французский акцент у ответившей по-немецки своему спутнику дамы, парень воспрял душой и решил провести небольшую экскурсию.
– Мадам, знает, в какое место её привёл господин? – с надеждой, начал он.
Пара подняла глаза и познавательно закивала. Воодушевлённый данным фактом, народный экскурсовод продолжил:
– Вы, конечно, даже не догадываетесь, что может объединять Адольфа Гитлера с Владимиром Лениным, а также с Львом Троцким, бароном Ротшильдом, Иосифом Сталиным, последним правителем династии Габсбургов, Зигмундом Фрейдом и Иосифом Брос Тито?
– Я полагаю, что все они бывали в Вене, – улыбнулась предприимчивому распорядителю Ксения.
– Я поражён вашей проницательностью, мадам, – хитро сощурился тот. – Но не только в Вене. Все эти господа побывали у нас в кафе, причём, в одно и то же время! Все они жили и, несомненно, встречались здесь – в 1913 году!
Приободрённый официант отправился выполнять заказ, а Борис снял очки и, близоруко сощурившись, зачем-то добавил:
– Действительный член Союза художников Эмма Ловенстрамм давала уроки в 1909 году своему приятелю и начинающему художнику Адольфу Гитлеру. Ею был начертан офорт, изображающий двух молодых людей, увлечённо играющих в этом кафе в шахматы. На обратной стороне картона стоят собственноручные карандашные подписи: её, Ульянова-Ленина и Адольфа Гитлера! Так что эта пара побывала в кафе не только в тринадцатом, но ещё и в девятом году…
Кстати, Иосиф Сталин приехал в Вену сразу после участия в партийной конференции в Кракове, которую проводили во флигеле kościól panny Maryi в декабре 1912 года. В первых числах января он перебрался в столицу Австро-Венгрии и встретился здесь с Троцким и Лениным…
Тебе не кажется, дорогая, что это очень странное место, расположенное так близко от интересующего нас заведения.
***
Для Маши наступили тяжёлые дни. Она узнала из книжки про слепого мальчика страшное слово «сирота» и, проведя параллель, загрустила. «Сложно остаться в свои пять лет без родителей!» – пояснила она Яну на вопрос о «состоянии души». Он согласился и покивал головой.
Но на следующий день серые тучи исчезли с московского неба. Маленькие растрёпанные белые облака кудрявым стадом овец собрались на появившихся сине-голубых проплешинах, и настроение у девочки немного улучшилось. Гуляющий с ней Харлампий задорно дёргал перья у недоумевающих строгих ворон, и последние явственно морщились от его прикосновений. Мрак гавкал на высунувших к солнцу мордочки полёвок. В доме хлопали двери, и дребезжали ставни. Тропарево готовилось к весне!
Погуляв, Маша отправилась в дом. Елена Дмитриевна не могла приезжать каждый день, и девочка была вынуждена исполнять обязанности хозяйки.
В последние дни, лишённая детского сада, она почти всё своё время проводила в гостиной – именно там было интересней всего. Там ели, отдыхали, читали, спорили, ругались и мирились. Здесь же, раз в неделю, просматривали почту. Большую её часть составляли журналы. Отобрав себе всё самое интересное, Маша уселась на диван и начала просмотр с журнала «Юный натуралист». Быстро пролистав его, она переключила своё внимание на новый выпуск «Вокруг света» и засмотрелась на картинки китов. В статье рассказывали о начале удивительной экспедиции Алана Бомбара.
– Лучше-е-е-е-е-е Мурзилку-у-у-у сма-а-атри, – услышала она с потолка.
– Сам смотри, – Маша дулась на кота, отказавшегося вчера прогуляться с ней по серому коридору до Храма Михаила Архангела. Харлампий так и не дождался их. Правда, девочка знала, что кот боится Яна…
Новость про путешественника была такой потрясающей, что Маша просто не могла ни с кем ею не поделиться. Но с кем?! Сегодня с ней остался только молчаливый и ответственный Илья, и он, конечно, выслушает, но с ним же не поговоришь! Он молчун, три слова скажет, а дальше только «ага» и «ну, да». Поэтому она даже захотела заплакать, чтобы как-то привлечь к себе его внимание и растормошить. Но небо сквозь своё голубое стекло решило иначе.
Услышав шум подъехавшей машины, оба несостоявшихся собеседника переключили внимание на звуки голосов за дверью. Дверь распахнулась, и следом за Борисом Евгеньевичем, втащившим огромную корзину зелени, вошла темноволосая девушка, а следом, и Ян, явившийся раньше времени.
– Вот, знакомьтесь, – услышали встречающие. – Это Таня.
Девушка сняла серенькое пальто, со смешным, немного куцым воротничком, и тихо сказала, залив лицо красным кумачом смущения:
– Здравствуйте.
Ответ она получила далеко не сразу. Даже успела поднять глаза – убедиться, что люди всё-таки есть, а не делись куда-нибудь, бесшумно и безмолвно. А когда подняла, то покраснела ещё гуще.
На неё, широко раскрыв рот, и, прижав к груди половник, смотрел Илья.
Смотрел и смотрел.
Первым смог отмереть появившийся из ниоткуда Олладий, а девушка, автоматически, погладила висящую в воздухе голову…
Подошедшая, на правах хозяйки, Маша, заглянув новенькой в глаза, вздохнула и сказала:
– Пойдём-ка руки мыть, и я тебе про Алана Бомбара расскажу.
Потом девочка перевела взгляд на начальника особого отдела и твёрдо сообщила последнему:
– Нормальная. Сработаемся!
***
В 1942 году её мать угнали на работы в Германию. Там, на берегу реки Хант, в деревеньке Вильшузен, бюргерский хромой сынок заинтересовался ладной девкой из Курской области. В результате, в конце 44-го, на свет появилась Таня. Простые немцы к тихой и трудолюбивой молодой женщине отнеслись, на удивление, хорошо. Но в 47-м кто-то донёс и её с ребёнком, без долгих разговоров, отправили в Советскую Россию. Матери не суждено было вернуться домой. Она безвестно сгинула где-то в лагерях. Но Тане повезло. Отчасти. Чудом оставшаяся в живых бабка молча приняла внучку… на этом здравый смысл был попран. Прошедшая всю войну, передовая большевичка, коммунист – бабка не смогла смириться с этим порождением грязной крови. На беду, Таня, из-за своей тоненькой хрупкой фигурки, была признана не просто дочерью предательницы, не просто немкой по крови, но самим воплощением буржуазной дряни, из которой «со всех сторон, торчала гнилая фашистская враждебная отсталость». Вся система ценностей уверенной поборницы пролетарского интернационализма отторгала Таню, и сдерживать своё большевистское негодование она не могла и не хотела. Ни во дворе, ни в школе никогда так не унижали девочку, как ежедневно это делала её родная бабка. Осознав, насколько, (по коммунистическим идеалам), «грязной» внучка является по рождению, женщина изо всех сил старалась «исправить» Таню, вырастить её воплощением крепкой советской работницы, старательной строительницы светлого будущего. Но, как бабка ни билась, получилась «крахмальная барышня», с густыми волосами, заплетёнными в две толстые косы.
Может, поэтому и закончилось всё так, как закончилось.
В семнадцать, завершив с отличием вечернюю школу, швея четвёртого разряда Татьяна Андреева Петракова, вернувшись домой, увидела на крыльце маленький чемодан и прикреплённую к нему записку: «Фашистке не место больше в моем доме. Я тебя вырастила».
Судьба пошутила с Таней повторно. Соседка, тётя Шура, дала адрес московской родственницы. Так она оказалась помощницей в доме у Марии Васильевны Будённой.
***
Усатого жизнерадостного маршала ещё при жизни Сталина вывели из состава ЦК КПСС. Весной 1960 года Будённый, возмущённый смешками в адрес молодой жены, на банкете с размаху засадил маршалу Тимошенко в глаз! Последний быстро нажаловался Хрущёву, который захотел «вытурить за пьянку» Семёна Михайловича из армии. На счастье, Мария Васильевна Будённая дружила с Ниной Петровной Хрущёвой. Они поговорили, и Хрущёв приказал маршалу написать «покаянное письмо», прояснить ситуацию.
Прояснили.
Прощённого маршала отправляют руководить ДОСААФ и даже разрешают построить персональную дачу в Баковке. Всю свою врождённую крестьянскую смекалку Будённый, с энтузиазмом, направляет на строительство. В результате, через год он перевозит семью на семь гектаров земли с лесами, фруктовыми садами, парниками и свинофермой.
К Хрущёву стройными рядами галок летят новые анонимки: «Будённый дожился до полного царства коммунизма…».
Но Хрущёв, увидевший от легендарного маршала революции полное подчинение и преклонение, уже не обращает внимания на подобные кляузы и даже, (в пику жалобщикам), дважды награждает Семёна Михайловича «Золотой звездой» Героя Советского Союза.
***
В парниках у Будённых были проведены трубы горячего отопления – и потому вся первая зелень вызревала уже в марте. Ян же сильно любил салат и молодую редиску, а потому Борис Евгеньевич, на регулярной основе, посещал сии закрома Родины. Как он высмотрел Таню – осталось страшной тайной Особого отдела, но, в одно прекрасное утро, она оказалась на пороге дома в Тропарево, «на смотринах». Эта удивительная история никогда бы не стала достоянием гласности, если бы не воспоминания Нины Будённой, записанные Мариной Васильевой: «Тихую и скромную Таню позвали работать няней к маленькой необычной девочке, куда-то в совершенно секретное место. Мы больше не слышали про неё, но где-то в девяностые, в одном из первых журналов VOGUE, появившихся в России, я увидела нашу Таню. Фото были с приёма в Виндзоре. Среди толпы, восхищающейся рыжими корги королевы, в первых рядах, стояла женщина в элегантном розовом платье. Я не могла ошибиться! Это была она, Таня. На руке опознавательным пятном чётко выделялся необычный треугольник от ожога, случайно полученного на нашей кухне…».
———————
1. Была основана в нынешнем названии в 1928 году католическим священником Хосемарией Эскривой. Ранее называлась «отделом знаний» при Pontifical Athenaeum Regina Apostolorum. Контролирует все «тайные» Учреждения Ватикана, в том числе, и Университет экзорцизма.
Черный галеон обрушился на ост-индийское судно, словно коршун на куропатку (если, конечно, вы сможете вообразить себе упитанную куропатку, тяжело покачивающуюся на морских волнах). Корпус галеона был черен, как душа грешника, сверкая позолотой лишь у кормовой надстройки, и над бушпритом, под белыми парусами, вздымающимися на высоких мачтах, слепил глаза высокий золотой крест. На носу корабля появилось облачко белого дыма, и железная стрела, по дуге скользнув над голубыми водами, с плеском упала в волны.
Мгновение спустя здоровяк на корме убегающего грузового корабля услышал приглушенный грохот пушки. Мартин Чандос вцепился руками в поручни и потянул, словно мог одной только собственной мускульной силой заставить «Фортрайта» идти быстрее. Его худое лицо обрамляли длинные каштановые волосы, свисавшие почти до плеч, а кожа от долгого пребывания на солнце приобрела насыщенный цвет гондурасского красного дерева.
Четыре пушки «Фортрайта», установленные на деревянных рамах и привязанные к рельсам пеньковыми веревками, не шли ни в какое сравнение с вооружением огромного черного галеона под названием «Мститель»: шестьдесят пушек с парой балобанов на носу и корме.
Мартин Чандос ударил кулаком по ограждению, ветер унес его горький смех.
— Ему плевать, что сейчас 65-й год и между Испанией и Англией мир, он хочет взять меня! У нас не больше шансов победить его, чем у Тигернмаса перед золотым идолом Крома Круаха!
При мысли о грядущей битве горячая ирландская кровь вскипела в его жилах, вытолкнув на главную палубу, где он снял коричневый сюртук из грубой домотканой шерсти и хлопчатобумажную рубашку, оставшись полуобнаженным. Поведя широкими плечами, словно перевитыми толстыми змеями мышц под загорелой кожей, он взял топор, подошел к оружейному ящику и стал помогать Паттеру Хорну, парусному мастеру из Суссекса. Они быстро раздавали мушкеты в нетерпеливые руки окружившей их команды.
— Значит, ты собираешься сражаться?
Мартин Чандос сделал паузу, чтобы вдохнуть острый от морской соли воздух.
— Я сражался с ними раньше, с Пенном и Мингом, но тогда нас прикрывал протекторат и у меня было больше четырех пушек. Тем не менее, если феи Ши даруют нам немного удачи, мы и сейчас сможем дать достойный отпор!
Он занял свой пост на корме, над клеткой с посохом-хлыстом. Его голос донесся до матросов, копошившихся в такелаже.
— Отпустите передние галсы. Рулевой, полный вперед!
«Фортрайт» неуклюже раскачивался, но его развернуло по ветру как раз в тот момент, когда артиллеристы на «Мстителе» прикладывали к отверстиям линстоки. Теперь узкая корма ост-индского судна была обращена к галеону, и бортовой залп, которым «Мститель» намеревался разбить сухогруз, лишь заставил содрогнуться сам галеон и ушел в море, не причинив торговцу особого вреда, если не считать двух ядер, вонзившихся в кормовую рубку.
— Опустите пушки! — рявкнул Мартин Чандос с борта. — Я сам их нацелю!
Когда грузовое судно снова поднялось на гребне волны, подставляя свой левый борт опустошенным пушкам испанца, Мартин Чандос нацелил пушки. Он поставил прицел высоко, чтобы нанести наибольший уро теми средствами, что имелись в его распоряжении. Спички вспыхнули и были поднесены к отверстиям. Маленькие пушки взревели, откатываясь на колесных креплениях.
Их выстрел разорвал гордые белые паруса испанца. Одно ядро ударило в грот-мачту под самым флагом, и треск расколовшейся дубовой мачты разнесся над волнами. Сломанная грот-мачта рухнула вниз в путанице канатов и такелажа, загромоздив главную палубу обрывками парусов и обломками древесины.
«Мститель» повернул. На Ост-Индском корабле мокрые от пота члены команды обливали пушки из бочек с водой и засовывали железную дробь в пушечные жерла. Мартин Чандос ухмыльнулся и снова сосредоточился на своей задаче, выравнивая каждый ствол твердыми руками, вытянув голову вперед, чтобы изучить цель.
«Фортрайт» проплыл мимо огромного позолочено позолоченной кормовой надстройки галеона. Корабль медленно раскачивался, пока его левый борт не оказался напротив руля испанца. С мрачной улыбкой на губах Мартин Чандос опустил пылающий линсток. Орудие выстрелило.
Волна подняла «Мстителя» и бросила его в водяную бездну. Если бы не это, точный выстрел, выпущенный с грузового корабля, расколол бы его большой деревянный руль на тысячу кусков. Но галеон уже падал, и ядро пролетело высоко, чтобы взметнуть за его кормой столб жидкого стекла.
«Фортрайт», казалось, застонал, когда ветер подхватил его и медленно погнал мимо раскачивающегося галеона. Его шанс был упущен. Черный корабль развернулся, и теперь его левые орудия плевались пламенем и дымом, а железная дробь и шрапнель сметали снасти меньшего корабля.
Мартин Чандос стоял под дождем из парусины и такелажа с большим топором в руке.
— Они разнесут нас в пух и прах, а потом поднимутся на борт.
Еще дважды «Фортрайт» изрыгал в галеон собственные ядра, и дважды они приводили испанца в замешательство. Пока Мартин Чандос устанавливал прицелы и стрелял из каждого орудия, грузовой кораблик отбивался. Но шансы были слишком малы для медлительного ост-индийца. Галеон расколол его борта, разбил мачты, превратил паруса и такелаж в искореженные развалины на окровавленных палубах.
В воздухе сверкнули абордажные крючья «Мстителя», со скрежетом впились в деревянную палубу и поручни. Испанские мускулы подтащили маленькое суденышко поближе, и стройный клин солдат в нагрудниках и морионах с воплями высунулся из-за бортов.
Бой был коротким и ожесточенным. Летящие щепки дерева и металла ранили половину экипажа. Испанские мушкеты и сталь рубили остальных, от левого борта до кормовой палубы.
Они схватили Мартина Чандоса, прижав его спиной к деревянной двери кормовой каюты, их мечи оставили кровавые следы на его груди и руках. Взять его удалось лишь при помощи длинноствольного абордажного пистолета, чья тяжелая металлическая рукоять засветила ему точнехонько между глаз. И даже тогда его огромное тело восстало против боли и черноты, затопивших сознание. Он сделал два-три шага вперед, вслепую махнув смертоносным топором, и еще успел услышать крик испанца, в чье горло лезвие вошло с влажным чавканьем.
Мартин Чандос рухнул, как падает дерево на ветру в холмах Кенмэра, и упал лицом вниз на окровавленные доски своего умирающего корабля.
Солдаты забросили ведра за борт и окатили его жгучей соленой водой, вернув тем самым обратно в сознание.
Вперед вышел худощавый человек, зловещий и мрачный в посеребренном доспехе и морионе, в котором отражались лица тех, кто сдавался раньше него. Запястья его украшало не меньше фута мехлиновых кружев, а богатый черный бархат коротких штанов и плаща придавал ему вид дворянина, играющего в войну. Но на подбородке у него была кровавая рана, а на рукаве — пороховое пятно. Мрачными карими глазами он сверлил стоящего перед ним пленника, который обошелся ему дороже, чем последние пять кораблей, отправленные им на дно Мар-дель-Норте. Улыбка тронула его тонкие губы.
— Дон Карлос Эскивель Алькантара рад поздравить вас с боевым крещением.
Мартин Чандос тряхнул головой так, что длинные мокрые волосы упали ему на шею. Его голубые глаза светились на смуглом лице, словно сапфиры, и по твердости не уступали камням. Только двое испанских солдат, крепко держащих обе его руки, не давали ему броситься на этого насмешливого идальго.
— Если бы у меня под ногами была палуба «Центуриона» или «Марстонской Пустоши»!
Дон Карлос поднял брови.
— Значит, вы дрались с Кристофером Мингсом? А? Тогда наша встреча еще более удачна, чем я предполагал ранее, сеньор!
— Теперь между Испанией и Англией мир, — проворчал Мартин Чандос. — Мир, который вы нарушаете здесь, в открытом море.
— О, капитан! Мир существует только в Старом Свете, где придворный протокол требует таких формальностей. Здесь, в этом огромном, диком, чудесном мире, принадлежащем Испании, нет покоя. Никакого мира между испанскими грандами и иностранными ублюдками-еретиками!
Дон Карлос Эскивель Алькантара лениво поднял руку, стряхивая белый кружевной манжет, чтобы прикоснуться к крошечным черным усикам на верхней губе, и задумчиво уставился на крупного загорелого мужчину, который так смело смотрел на него. А потом темные глаза испанца полыхнули жестким, насмешливым блеском.
— Я нахожу, что вы нуждаетесь в уроке, капитан. Введение, скажем так, в понимание неизбежности господства Кастилии. Испания поставила железный занавес вокруг Индии. Завеса из железной дроби и железных снарядов. Тот, кто попытается проникнуть сквозь этот занавес, встретит судьбу, которую вы должны испытать сейчас.
Кружево взметнулось, словно белый сигнальный флажок, когда он взмахнул рукой, давая знак своим людям. Те, не мешкая, схватили Мартина Чандоса и потащили его через палубу к орудийной установке, где бросили на землю и обвили веревками грудь и чресла, колени и руки, так что он повис, распластавшись на пушке.
Испанский капитан медленно двинулся вперед, пока не смог заглянуть в лицо связанного. Мгновение он рассматривал пленника, потом тихо сказал:
— Вам повезло, сеньор. Я мог бы привязать вас к металлическому вертелу и поджарить на раскаленных углях, еще живого. Или поймать крысу и поместить ее в железный горшок, а тот, в свою очередь, опрокинуть вам на живот, чтобы она прогрызла себе путь через ваше тело, спасаясь от жара огня, зажженного на перевернутом дне горшка. Но это убьет вас. Я же хочу, чтобы вы остались в живых и донесли в вашу пиратскую Англию, чтобы она держалась подальше от испанских вод!
Он взял длинный черный хлыст, который протянул ему солдат. Почти с любовью его ладонь погладила длинные ремни, которыми была обмотана рукоятка из рога. Он встряхнул хлыст и показал Мартину Чандосу.
— Девятихвостый кот, капитан. Самое остроумное приспособление, с помощью которого можно содрать кожу со спины человека. Впрочем, вы и сами скоро в этом убедитесь.
Дон Карлос Эскивель Алькантара отбросил плеть в протянутую руку дородного моряка. Он мягко улыбнулся.
— Проинструктируй нашего капитана, Хуан. И потщательнее, пожалуйста.
Живой огонь обвился вокруг спины и ребер Мартина Чандоса. Его огромное тело содрогалось от жгучей боли. Хлыст опускался снова и снова. Он жалил с яростью тысячи когтей, но Мартин Чандос после первого судорожного толчка не выказал никакого ответа. Он услышал смех и поднял лицо, покрытое крупными каплями пота.
Дон Карлос Эскивель Алькантара стоял, запрокинув голову, и из его открытого рта вырывался дикий смех.
— Ты находишь это забавным, испанский пес? — процедил сквозь зубы Мартин Чандос.
Дон Карлос обнаружил, что его веселье не позволяет ему говорить. Он махнул рукой, останавливая экзекуцию, и сказал, слегка отдышавшись:
— Твоя спина будет отмечена навсегда, чтобы англичане прочли судьбу, которая постигнет их, когда они попытаются влезть со своей торговлей на земли, принадлежащие Арагону и Кастилии! А теперь продолжим. Хуан!
Дикий смех испанца, едкий и жгучий, проникал глубоко в тело сквозь вспоротую кнутом кожу. Вскоре от спины несчастного пленника не осталось ничего, кроме сырой плоти, а кровь забрызгала орудие и палубу под ним. Мартин Чандос прикусил губу, стиснув зубы. Кнут продолжал подниматься и опускаться.
Как долго продолжалась эта порка, Мартин Чандос так и не узнал. Порой он терял сознание, и тогда солдаты выливали ему на спину ведра соленой воды, срывая невольный крик с его потрескавшихся губ. Боль высосала силы из его мышц и оставила безвольным и умирающим существом, распластанным поперек орудийной установки.
Испанский вельможа хохотал всю порку, хохотал не так, как смеется человек над какой-нибудь благопристойной шуткой. Запрокинув голову, он порывисто ревел или, глядя сквозь мокрые ресницы, хихикал снова и снова, когда плеть сворачивалась и падала с мокрым шлепком. Его веселье разъедало гордость человека, распростертого над пушкой, как кислота разъедает стекло, вытравливая его. Точно так же смех испанца разъедал Мартина Чандоса изнутри, добирался до самых потаенных уголков его существа, питался его болью и отчаяньем и становился с ними единым целым
В то время как Дон Карлос развлекался с капитаном корабля, матросы с большого черного «Мстителя» толпились под люками «Фортрайта», переносили груз инструментов на палубу и перекидывали их через борт в качающиеся на волнах баркасы для гребли к темному галеону.
Членов экипажа привязали спина к спине и заставили боком прижаться к поручням, где от толчка их швырнуло в голубые воды внизу. Там крюки с баркасов «Мстителя» зацепились за веревки, и их потащили по воде к черному кораблю, после чего, наполовину утонувших, подняли на борт и бросили в темноту трюма.
Хлыст упал на доски палубы. По жесту великолепно одетого идальго палач подбежал к веревочной лестнице.
Сунув руку в золотую табакерку и отпрвивкоричневый порошок в тонкие аристократические ноздри, Дон Карлос Эскивель Алькантара уставился на окровавленную спину человека, висевшего над лафетом. На мгновение черное облако страстной ненависти исказило его высокомерное лицо. Он поднял свой ботинок и сильно ударил каблуком по щеке лежащего без сознания пленника.
— Считайте, что вам повезло, английский пес, — прошептал он. — За то, что ваши люди сделали с армадой, за то, что они сделали с испанскими подданными, — Дрейк в Дариене и Джон Хокинс в Сан-Хуан-де-Улуа, — я должен был вырвать ваше сердце и заставить вашу команду съесть его! — Он замолчал, тяжело дыша и крепко сжимая серебряную рукоятку длинного абордажного пистолета тонкой смуглой рукой. Казалось, достаточно любой малости, чтобы пробудить Дона Карлоса к действию. Но солнце пригревало, и «Фортрайт» качался и нырял на вздымающихся волнах, и кровь непрерывно капала с неподвижного тела на палубу. Наконец Дон Карлос вздохнул, пожал плечами и повернулся к перилам.
Через час «Мститель» превратился в черную точку на горизонте, и маленький торговый корабль поплыл дальше, в то время как соленая вода медленно просачивалась в его прорехи и дыры, мягко и неотвратимо утягивая его вниз ко дну.
Мартин Чандос застонал от боли, терзавшей его большое тело. Он один раз попытался подняться, но при малейшем напряжении широкой израненной спины глаза его закатились. Стоя на раздвинутых ногах, он дергал за веревки, делавшие его пленником орудия, и чувствовал, что корабль оседает под ним.
Он пробормотал потрескавшимися губами:
— У меня нет сил. Этот дьявольский хлыст лишил меня всего!
После чего рухнул лицом вниз, словно эти слова лишили его последних сил. Его голова ударилась о медный бочонок, и он упал на колени.
Торговый корабль дрейфовал дальше, медленно погружаясь. Огромный красный шар солнца расцвел в оранжевом небе. Оно обожгло расколотые снарядами перила и доски полупалубы и бросило красный налет на мокрые борта большого коричневого корпуса. Далеко по левому борту слабое голубое пятно на горизонте выдавало остров Эспаньола. За горизонтом, в шестидесяти милях с подветренной стороны, лежала огромная Куба.
Подвластные толчак волн и играм ветра, жалкие останки того, что ранее было Ост-Индским кораблем, вышедшим из Плимута, плыло дальше.
Ближе к закату ветер переменился на северо-западный от Карибского моря к заливу. Он подхватил торговое судно, швыряя его с бока на бок, как пьяное. Волны хлестали по высоким доскам бака и заливали главную палубу бурлящей водой. Брызги разбивающихся волн осыпали человека, распластанного над пушкой, выводя его из оцепенения.
Мартин Чандос принюхался к поднимающемуся ветру, словно ястреб, почуявший добычу. Прядь каштановых волос упала ему на шею, обнажив торчащий нос, широкий рот и лицо цвета старой бронзы. Лазурь его глаз потемнела, сделав взгляд холодным и жестким.
Он тер связывающие его кожаные ремешки, но сумел только порезать запястья, и теперь тонкие кожаные полоски были насквозь пропитаны кровью. Он пытался дотянуться до них зубами, скалясь, словно дикий зверь, но не преуспел. От боли и беспомощного исступления он метался вправо и влево, дергался назад, пытаясь освободиться с помощью грубой силы.
В одном из таких судорожных толчков он обнаружил корабль, надвигающийся на него из-за умирающего солнца, черный и узкий, вырисовывающийся на фоне красного неба, как какое-то мифическое чудовище. Треугольный парус был туго натянут ветром, и матросский глаз Мартина Чандоса определил, что это небольшой барк. Его глаза пробежали по вантам к рваному черному флагу на верхушке мачты.
Мартин Чандос висел в стягивающих его ремнях и наблюдал, как буканьерский корабль приближается, ловко скользя между вздымающимися морскими валами и разворачиваясь, чтобы избежать столкновения с неуправляемым и тонущим «Фортрайтом».
Пиратский корабль развернулся бортом, и теперь человек у пушки мог прочесть позолоченную надпись «Хасси» на его борту. Люди спускались по веревочным лестницам в раскачивающийся баркас — полуголые, с красными шарфами на головах, с пистолетами, заткнутыми за широкие кожаные пояса, и кривыми саблями, подвешенными на цепях. Весла выскользнули, спины согнулись. Лопасти весел погрузились в синюю воду и поднялись, чтобы снова упасть, а корабельная шлюпка заскользила по волнам.
Мартин Чандос увидел, как над расколотым поручнем палубы поднялась рука, а затем лицо. Потом пираты побежали по развалинам главной палубы.
Нож скользнул между медным стволом и его запястьем, разрезая ремни. Чей-то голос прорычал ему в ухо:
— Испанская работа, я узнаю ее где угодно!
Он попытался кивнуть и пробормотать что-то в знак согласия, но его не услышали. Они ловко соорудили из вантов стропу, в которую поместили его, перекинули через борт и осторожно опустили на тендер, который бился боком о борт «Фортрайта». Когда Мартин Чандос почувствовал влажный удар по своей кровоточащей спине, мир закружился вокруг него в круговерти воды и неба.
Мартин Чандос не почувствовал ни движения баркаса по воде, ни осторожных умелых рук, которые подняли его вверх мимо открытых крышек орудийных люков к резным перилам шлюпки. Эти руки поддерживали его, удерживая прямо на палубе. Спустившаяся по трапу женщина резко остановилась и уставилась на него в изумлении.
Хотя ее корабль и назывался «Потаскушкой», сама Лиззи Холлистер таковой не была. Ее широкий рот казался красным плодом под маленьким носом и темно-фиолетовыми глазами, а густые черные волосы, рассыпавшиеся по плечам, сверкали красноватым блеском в лучах умирающего солнца. С крошечных ушей свисали серьги в виде ярких медных шариков, под стать толстым прядям раскрашенных металлических шариков, обвивавших нежную шею.
На ней была тонкая белая рубашка, заправленная в узкие черные бриджи, подпоясанные широким кожаным ремнем, в который была заткнута пара длинноствольных кремневых пистолетов. Ее длинные ноги, обнаженные ниже рваных краев бриджей, были обуты в ярко-красные сапоги из кордовской кожи.
Ее фиалковые глаза смотрели на человека, который поддерживал Мартина Чандоса. Он был крупным, с копной рыжеватых волос на груди и плечах. Два золотых кольца свисали с мочек его ушей. Он был совершенно лысым, и красный шрам, который тянулся по всей его правой щеке от губ до виска, был частично скрыт темно-красной бородой.
— Адский огонь! — хрипло произнесла она. — Это все, что там было, Редскар? Только один человек?
Гигант, стоявший рядом с Мартином Чандосом, ухмыльнулся.
— И даже он сейчас не в очень хорошем состоянии.
Ее блестящие глаза сверкнули в ответ на его похотливую ухмылку. Редскару Хадсону нравилась эта дерзкая Хойден, несмотря на то, что она, по слухам, была женщиной Сан-Эспуара. В ней горел огонь, и вместе с тем она умела прислушиваться к голосу разума, Рауль Сан-Эспуар не случайно брал ее на свои рискованные предприятия, и Редскару Хадсону было приятно думать, что она достойна быть членом братства.
Лиззи подошла к поручням левого борта и уставилась на медленно тонущего «Фортрайта».
— От него нам никакой пользы, — пробормотала она. — Через несколько часов он окончательно пойдет на дно.
Редскар хмыкнул.
—Испанец, который разбил корабль, забрал груз и команду. Он наслаждался, избивая несчастного почти до смерти.
Лиззи повернулась и медленно обошла обмякшего Чандоса.
— Большой бык, — признала она. Ее фиалковые глаза изучали его широкую грудь, широкие плечи и длинные мускулистые руки, свисающие по бокам.
Редскар склонил голову.
— Все, что ему нужно, — мазь и бинты, Лиззи. Тогда он будет как новенький.
Ее лицо помрачнело, а красный рот, казалось, сжался еще плотнее. Она небрежно пожала плечами, но под широким кожаным поясом, который стягивал ее черные бриджи над округлыми бедрами, стало горячо.
Редскар уловил ее мысль.
— Я отведу его вниз, Лиззи. Это твой шанс оправдать название корабля и стать настоящим пиратом, как сам Гарри Морган. Они забирают своих женщин на корму, как военную добычу. Почему бы тебе не взять своего мужчину?
Лиззи Холлистер покачала головой, но глаза ее лихорадочно блестели.
— Будь прокляты твои глаза, Редскар Хадсон, которые видят то, чего нет! Отведи его вниз, в мою каюту. Я собираюсь его просто лечить, ясно? Ради информации. Он может знать то, что следует знать и нам.
Редскар приложил ко лбу костяшки пальцев и покачал головой.
— Конечно, Лиззи, конечно. Только для того, чтобы немного подлечить. Или подлечиться?
Его смех последовал за ней к трапу.
Перебрасываясь шутливыми замечаниями и подтрунивая друг над другом, астронавты подошли к иллюминаторам каюты. Внутренние шторы и внешние ставни-крышки их были тотчас же подняты.
Странный, причудливый пейзаж открылся взорам жителей Земли.
«Сириус» опустился на большой травянистой поляне. Метрах в шестистах от корабля за холмами начинались оранжево-алые заросли диковинных растений, переходившие в густой лес.
Венерианская пуща тянулась на десятки километров, вплоть до отрогов величественного лилового хребта, замыкавшего пейзаж. Гребень его был изрезанный, пилообразный. Угловатые пики и зубчатые вершины отчетливо выделялись на фоне облачного неба. Некоторые горы напоминали конические колонны, поддерживающие темные громады грозовых туч. Арестами среди чащоб, наползающих на предгорья, выделялись желтые осыпи и светло-оливковые мысы.
Это были, вероятно, следы грандиозных катаклизмов. Гигантский куполообразный свод первозданных пород, не выдержав возрастающего напора глубинных слоев, раскололся на части. Промежуточная полоса между чудовищными многокилометровыми трещинами в свою очередь раздробилась на глыбы. Одни из них опустились, образовав то, что геологи называют грабенами, — другие поднялись, создав причудливые каменистые кряжи.
Когда огненно-жидкие потоми лавы, излившиеся из глубоких трещин, застыли и передвижки в каменной оболочке планеты прекратились, всей этой расчлененной местностью завладела пышная тропическая растительность оранжево-кремовых тонов. Она прикрыла шрамы и царапины на лике Венеры, замаскировала пропасти, провалы, сбросы.
«И вот, — думал Сергей, приглядываясь к очертаниям горных вершин, замыкающих ландшафт, — «Сириус», пронизав многослойную желтовато-белую облачную оболочку Венеры, опустился на поверхность этого загадочного небесного тела. Мы на Утренней звезде, на второй, считая от Солнца, планете нашей системы. Некоторые называют ее младшей сестрой Земли. И они правы. Многие черты Венеры роднят ее с Землей. Если массу Земли принять за единицу, то масса Венеры окажется равной 0,82. Плотность Венеры всего на 1-2 процентов меньше плотности Земли, а поперечник последней только на 140 километров больше экваториального диаметра Венеры. Ускорение силы тяжести на Венере ненамного меньше, чем на экваторе Земли… Вес астронавта, ступившего на поверхность Венеры, уменьшится лишь очень незначительно.
Наконец, судя по последним радиоастрономическим наблюдениям, Венера вращается вокруг своей оси почти с такой же скоростью, как и Земля, и продолжительность венерянских суток мало отличается от длины суток земных.
Ну разве, учитывая все это, нельзя назвать Венеру и Землю родными сестрами? Разве между этими небесными телами мало общего?
Однако на Земле, — размышлял Сергей, — живут люди. Это они построили «Сириус» и оснастили его многочисленными приборами и автоматическими устройствами, атомными двигателями и чувствительными радиолокаторами, позволившими нам благополучно, в сравнительно небольшой срок совершить межпланетное путешествие. А что можно сказать об обитателях Венеры? Каковы они из себя и какого уровня развития достигли? Есть ли на Венере ящеры, которыми я стращал Олега! Водятся ли на ней теплокровные четвероногие? Охотятся ли в ее пущах человекоподобные существа?»
А пуща ничем не выдавала своих тайн. Обитатели ее, притаившись в чаще, не показывались на глаза астронавтам.
Раскачивались от порывов ветра гибкие ветви деревьев. Шумели их кроны. Гнулись высокие травы — по равнине бежали волны.
И вздрагивали на поляне, маня к себе, лиловые и нежно-белые, кирпично-желтые и розовые, черные, как сажа, и светло-голубые цветы всевозможных размеров и очертаний — венерянские тюльпаны и одуванчики, лютики и гвоздики, анютины глазки и колокольчики, ромашки и маргаритки. Высасывая из неземной почвы неземные питательные вещества, разлагая на составные части газы плотной венерянской атмосферы, все эти растения являлись источниками ароматов, которых еще не ощущал человек, впервые увидевший свет Солнца на одном из материков Земли.
Скользя взглядом по пунцовым лозам, сизым мхам и узорчатым, расчлененным оранжевым листьям диковинных растений, Сергей кривил тонкие губы.
Его обуревали противоречивые желания и чувства.
Было радостно сознавать, что они благополучно достигли цели и вправе считать себя Колумбами Венеры, имена которых будут с гордостью произносить благодарные потомки.
И, вместе с тем, Сергей чувствовал себя немного разочарованным.
Не девственные тропические заросли, населенные неведомыми четвероногими животными, птицами, насекомыми, надеялся он увидеть на Венере. Не дремучие, непроходимые леса грезились ему во время полета. Не это море разноцветных трав и причудливых побегов было тогда перед его глазами.
Ему мерещились города, населенные мудрыми существами, давно постигшими то, что еще неизвестно человечеству. Он видел исполинские машины, извлекающие из недр Венеры уголь и руду, воздушные дороги, соединяющие горные хребты, живописные долины с полями и садами, способные прокормить миллионы разумных существ, светлые и просторные залы промышленных предприятий, где из руд извлекают металлы, где ткутся легкие и прочные ткани, где газы, входящие в состав воздуха, используются для получения красок, лекарств, продуктов питания…
Он думал, что обитатели Венеры давно, быть может, тысячелетия назад, создали тот справедливый социальный отрой, о котором мечтали лучшие умы человечества, ради которого пожертвовали своей жизнью миллионы и который лишь несколько десятков лет назад утвердился в некоторых странах Европы и Азии.
И Сергей был немало огорчен тем, что в этой огромной долине, замыкаемой отрогами лиловых гор, не видно было ни малейших признаков деятельности разумных существ. Ни статуй, ни зданий, ни мостов, переброшенных через яростные горные потоки. Ничего…
Неужели человечество одиноко в Солнечной системе? Неужели нет здесь, на этой оранжевой планете, родственных ему разумных существ?
И еще другие, схожие с этими вопросы задавал себе Сергей, разочарованный тем, что земных астронавтов не встретила делегация венерян и не обратилась к ним с приветственной речью.
Долина, в которой опустился корабль, казалась безжизненной. Ни ящеров, ни птиц, ни грызунов… Только странные, непривычные для взора человека растения, вздрагивавшие от порывов ветра, бросавшие смутные, перистые тени в те мгновения, когда луч Солнца, проскользнув между облаками, ненадолго зажигал ланцетовидную и овальную листву.
Что таят в себе заросли, уходящие к горизонту? Какие котловины, плато прячутся за этим горным хребтом? Какие опасности подстерегают сынов Земли, готовящихся углубиться в таинственный лес?
Вернутся ли они назад? Расскажут ли своим согражданам о том, что им довелось увидеть, узнать, пережить на Венере?
* * *
— Вы еще не готовы? — нетерпеливо спросил Сергей, поворачиваясь к Олегу и Борису Федоровичу.
— Кончаем, — в один голос откликнулись те, отрываясь на мгновение от окуляров приборов.
— Ну к чему эти фундаментальные исследования и такая астрономическая точность? Ведь у нас тройная защита: скафандры, приборы для извлечения кислорода из углекислого газа и космические пилюли. Картина в общих чертах давно ясна, а вы все возитесь и копаетесь. Через три-четыре часа наступит ночь, а мы и одного шага по Венере еще не сделали. Я протестую против вашей аптекарской скрупулезности… Слышите? Протестую!
Сергея сжигало нетерпение. Отсутствие вблизи корабля обитателей Венеры не погасило в нем желания поскорее коснуться ногой ее поверхности, почувствовать неподатливость ее твердой почвы, ощутить телом своим дуновение ее ветров, уловить ухом стрекотание неведомых насекомых, плеск венерянской воды.
А приходилось сдерживать себя, приходилось ждать.
Олег был непреклонен. Он не разрешал выйти из «Сириуса», пока не будет точно установлен химический состав воздуха Венеры, пока астронавты не узнают его влажности, давления, температуры, пока не выяснят какие вирусы и болезнетворные микробы угрожают пришельцам с Земли и что надо сделать для их обезвреживания.
Олег и Озеров возились с приборами, а Сергей, переминаясь с ноги на ногу, стоял возле иллюминатора.
Наконец он услышал долгожданное: «Можно выходить».
Прорезав толщи облаков, окутывающих Венеру, «Сириус» повис над долиной. В воздухе его поддерживали узкие крылья и струи газов, вырывающиеся из килевых дюз.
— Ну и жарища, — вздохнул толстяк геолог Борис Федорович, вытирая со лба пот.
— А ведь холодильная установка работает на полную мощность, — заметил командир корабля Олег Гордеев.
— Надо было прихватить две, — сказал астроштурман Сергей Сокрут, блондин с мечтательными светло-серыми глазами. — Чувствую, как в жилах закипает кровь. — Он повернул рукоятку на пульте управления, «Сириус» начал снижаться.
Несмотря на то, что кормовые двигатели, тормозя корабль, значительно уменьшили его скорость, избежать толчка при посадке не удалось.
Коснувшись поверхности планеты шаровыми амортизаторами исполинских треног, «Сириус» покачнулся. Мгновение казалось, что он упадет, всей многотонной тяжестью своей рухнув на почву Венеры. Но автоматы, выравнивая корабль, выдвинули из его корпуса дополнительные упоры.
Вздрагивания и покачивания прекратились. Корабль точно врос в посадочную площадку. Теперь для того, чтобы оторвать от грунта шары-присоски, понадобилось бы усилие в сотни тонн. Разрежение внутри амортизаторов позволит «Сириусу» сохранить строго вертикальное положение до тех пор, пока поворотом рукоятки на пульте управления не будет открыт доступ в полости шаров воздуху Венеры.
«Сириус» стоял на почве этой таинственной планеты не менее твердо и устойчиво, чем Александровская колонна в Ленинграде.
— «Привенерились!» — торжественно объявил Сергей. — Теперь будем терпеливо ждать появления венерозавров.
— Ты продолжаешь настаивать, что на Венере есть ящеры? — удивился Олег.
— Капитулировать не собираюсь… Уверен, что они заметили «Сириус» и спешат к месту нашей посадки.
— Обожгут морды, — улыбнулся Олег. — К обшивке корабля сейчас не прикоснешься. Стенки его не скоро остынут. Видишь, где стрелка электрического термометра?
— Пекло какое-то, — тяжело пыхтел Борис Федорович Озеров, комкая носовой платок. — Сорок семь градусов! В пустыне легче дышать. Там тебя хоть ветерком обдувает… Готов опуститься на колени и, воздев руки к небу, молить о прохладе… Сорок восемь градусов!… Олег Николаевич, может быть, термометр испортился? А? Мы опустились на грунт, нагревание внешней оболочки этой дьявольской стальной сигары прекратилось, а температура не падает. Феномен какой-то. Неужели на Венере действуют иные законы физики?
— А тепловая инерция? — напомнил Олег. — Массивные тела нагреваются и остывают не сразу. Тепло, поглощенное корпусом, продолжает проникать в кабину, нагревание ее еще не прекратилось. К тому же температура в приполярных районах Венеры выше, чем в умеренном поясе Земли. Возможно, что стрелка дойдет и до пятидесяти.
— Весьма признателен за ободряющие прогнозы… Сорок восемь и пять десятых! Второй платок хоть отжимай… Я медленно расплавляюсь.
— Утешайте себя тем, что главные неприятности уже миновали. Метеориты наш корабль пощадили, с курса не сбились, при торможении не сгорели. Теперь требуется лишь немного терпения — надо выждать, пока приборы не определят, пригодна ли здешняя атмосфера для человеческого организма.
— Интересно, что ты скажешь про неприятности, оставшиеся позади, когда какая-нибудь летающая рептилия ухватит тебя за комбинезон? — усмехнулся Сергей.
— Сорок девять… — горестно прошептал Борис Федорович, извлекая из кармана третий платок.
Он старательно вытер лоб и, помолчав, сказал:
— Следующий раз полечу на Марс. Там прохладнее. Тропический климат Венеры не по мне.
Человечество не останется вечно на Земле, но, в погоне за светом и пространством, сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство.
К.Э.Циолковский.
В 19… году на Венеру отправляется первая советская экспедиция во главе с проф. Б.Ф.Озеровым. Планета оказывается населена разумными существами. Астронавты начинают исследование незнакомой культуры…
Леонид Михайлович Оношко родился в 1905 г. в г.Моршанске, Тамбовской губернии, в семье учителя.
В 1919 г. семья Оношко переехала на Украину. В 1929 г. Л.М.Оношко закончил Днепропетровский институт народного образования. После этого преподавал в техникумах и в высших учебных заведениях. Одновременно с педагогической деятельностью он занимался и литературой — писал научно-популярные книги и журнальные статьи по физике и энергетике.
Первый рассказ Л.М.Оношко опубликовал в 1956 году. В 1957 г. в днепропетровской газете «Молодий ленінець» была опубликована его научно-фантастическая повесть «В ледяной пустыне».
Месяц с любопытством заглядывал в окно, рядом с которым, за маленьким столиком при свете огарка свечи склонился маг. Капля крови Эрсы лежала перед ним на хитроумном устройстве – стеклышки, зеркальца, все это Румпель вертел и поворачивал. Иногда, не отводя взгляда от пятнышка крови, он левой рукой брал какой-нибудь из множества флаконов, стоявших рядом, и капал каплю прямо на свой экспериментальный материал. На некоторые кровь не реагировала никак, а иногда начинала шипеть, пузыриться, пениться и даже менять цвет. Все это происходило в полнейшей тишине – кажется даже ветер за окном боялся шевельнуть листву лишний раз.
На лбу мужчины легла напряженная морщина, брови сдвинулись вместе, и перебирая какие-то варианты в своей голове, он покусывал губы.
В какой-то миг по его лицу пробежало удивление, и он резко распрямился, отпрянув от столешницы. Посидев так немного, он быстро убрал все обратно в маленький ящичек, а кровь Эрсы на стеклышке стремительно вытер тряпкой, словно постаравшись, чтобы никто не узнал о его открытии.
После этого он хлопнул дверью комнаты и удалился в маленькую библиотеку, где всю ночь перелистывал том за томом, то ли ища ответ, то ли стараясь просто отвлечься от терзающих его мыслей.
Только ближе к утру он уселся наконец в удобное кресло, и позволил себе вздремнуть, облокотившись о спинку и прикрыв глаза.
Утром он сам разбудил Эрсу, легонько тряся ее за плечо. Девушка сразу нахмурилась во сне, промычала что-то недовольно, и только потом приоткрыла один глаз.
— Уже утро?
— Давно, дорогуша. – Румпель выпрямился, складывая руки за спиной, и кивнул. – Сегодня тебе пора бы начать возвращаться к прежней жизни.
— Что, лимит гостеприимства превышен? Собираешься выставить меня на улицу? – Эрса еще раз зевнула, нахмурившись, и повернулась, аккуратно садясь на диване. Она старалась не тревожить резкими движениями больную спину и заранее сморщилась, на случай, если снова заноет рана. Но ничего не произошло – спину лишь легонько тянуло, и кожа казалась сухой и натянутой, но движения не приносили боли.
— Нет, для этого еще рановато. – маг покачал головой снисходительно. – Я собираюсь отправиться в лес за нужными мне травами, — он подошел к двери и снял с крючка свой плащ. Сумка со всем нужным уже лежала у порога. – Я решил, что ты можешь составить мне компанию. Свежий воздух полезен для организма.
Догадываясь, что возражения не рассматриваются, девушка потянулась, разминая затекшее ото сна тело. В принципе она сама не прочь была прогуляться – ощущение беспомощности ее угнетало, и поскорее вернуться в норму – было бы отлично.
Только вот рубашка разорванная по всей спине и повисшая как тряпка, не похожа была на прогулочную одежду.
Заметив взгляд девушки, Румпель кивнул в сторону стола.
— Возьми другую рубашку. Я буду ждать тебя снаружи. Корвус! – он позвал ворона, и тот, вылетев из кухни, приземлился хозяину на плечо. Маг еще раз бросил взгляд на Эрсу и вышел, закрыв за собой входную дверь.
Девушка еще мгновение посидела на диване, оглядывая комнату. После яда голова соображала с перебоями, и хотелось снова прилечь и погрузиться в сон, но она зевнула, встряхнулась, похлопала себя по щекам, и быстро сбросив порванную одежду, взяла со стола просторную мужскую рубашку и накинула на себя. Застегнувшись, она руками пригладила волосы – тут же обнаружив пропажу сережек. Краем глаза заметив блеск, Эрса взяла их с полочки и надела обратно. Возле входа поблескивало маленькое зеркало – девушка прошла к нему, и осмотрев себя со всех сторон, удовлетворительно кивнула. Ее лицо всегда поднимало ей настроение. Зевнув еще раз, но уже бодрее, она вышла на улицу вслед за хозяином дома.
Румпель уже неспешно удалялся от дома, разглядывая кору деревьев и проверяя травы.
Эрса быстрым шагом догнала его.
— Ты что- то медленно, — отметил он, чуть ехидно усмехнувшись.
— Ты даже не дал мне поесть прежде чем тащить меня за своей травой, — она почесала в затылке и потянулась к лопаткам, но маг цикнул на нее и покачал головой.
— А тебе и не надо. Мое зелье дало тебе все необходимое.
Эрса хмыкнула, и прислушавшись к себе, поняла, что правда ни капельки не голодна.
— Отлично, что тебе нужно найти?
— У меня кончились запасы лавении, это фиолетовый цветок с соцветиями в форме звезд. – Румпель поправил капюшон плаща и почесал заодно ворона. – Мне понадобится помощь пернатого, потому что это растение теряет яд только становясь пищей для животных, и мы его немного обхитрим.
— А мне просто за вами тащиться? – Эрса сделала недовольное лицо. – Мог бы оставить меня спать дома.
— Не люблю оставлять кого-то дома без присмотра, — маг улыбнулся, бросив взгляд на девушку. – Мой дом это не гостиница для страждущих.
— Я могу отсыпаться в другом месте! – девушка препиралась от скуки, шагая рядом и сунув руки в карманы.
— Думаю ты не захочешь уходить от меня слишком рано, — Румпель хмыкнул, пожав плечами и губы его снова расползлись в улыбке – Мазь действует только половину суток, к вечеру спина снова будет гореть, чесаться, и ныть, и я думаю ты захочешь оказаться рядом со мной пока не поправишься окончательно.
— Что же, звучит убедительно! – Эрса улыбнулась, встряхивая головой и снова зевнула, завершив зевок тихим рычанием, немного оскалившись довольно. – Тогда значит придется привыкать к компании!
Она закинула руки за голову, и зашагала вперед, пиная корешки и камешки, а Румпель и ворон переглянулись друг с другом.
Дальше они шли молча, лишь изредка переговариваясь, и поглядывая по сторонам в поисках нужного магу растения.
Лес то становился темнее, зарослями перекрывая свет солнца, то наоборот расступался, образуя полянки или спускаясь в овраги. Румпель шагал по нему, точно зная дорогу, ворон – дремал на плече хозяина, а Эрса приободрилась и с любопытством разглядывала чащу. Так глубоко в лесу ей не приходилось бывать, где животный мир настолько не привык видеть человека, что не воспринимает его как угрозу. Дорогу им переползали змеи, семейство ежей встретилось под корягой, птицы иногда поглядывали с веток. Эрса оживлялась каждый раз, когда какая-нибудь тварь попадала в ее поле зрения.
Сперва Румпель пытался предупредить ее, что данный вид змей лучше не пугать, чтобы не получить пару укусов, а эти пауки… Но и он в конце концов махнул рукой и просто продолжал идти, пока девушка, не отставая, успевала дернуть за хвост белку, поймать ядовитую змею, схватить и кинуть куда-то паука, и встретив в кустах лису, шокировать ее ответным утробным рычанием.
— Кажется, я начинаю понимать твоих родителей, которые были от тебя в шоке, — прокомментировал Румпель, когда Эрса, дурачась, посадила жука себе на язык.
— Если постоянно контролировать свои действия и запрещать себе что-то – никакого веселья в жизни не останется, — парировала девушка, догоняя спутника.
— Я бы даже согласился, но жук, которого ты облизала, был ядовитый.
— Да? – Эрса пожала плечами, потом почмокала губами. – Ну да, кажется, чуть-чуть рот онемел. Ну да ладно.
Румпель выдохнул, подсчитывая, что нужно будет увеличить вечернюю дозу лекарства.
— Ты то сам зачем с таким чудиком как я водишься? – девушка сплюнула в траву пропитанную ядом слюну.
— Не буду врать – твоя магия меня интересует. Я много повидал – а такого никогда.
— Даа, я интересный экспонат, согласилась Эрса.
— Пришли.
Румпель остановился на краю обрыва, который образовался из ниоткуда, словно кто-то огромной лопатой просто выкопал часть земли посреди леса. Внизу, на пологих стенках оврага и на дне колыхалось фиолетовое море Лавении.
— Ну и что теперь? – Эрса приметила пенек и уселась на него.
— Это растение очень сильное, но привередливое. – Румпель снял сумку с плеча и положил на землю, достав несколько склянок и мешочков. – Человек не может сорвать его, потому что во время опасности стебли и цветы выделяют яд.
— Может я смогу? – предположила девушка, уже прицеливаясь к ближайшему цветку.
— Нет и тебе не стоит. У меня нет времени улучшать лекарство чтобы оно смогло излечить тебя от всего, во что ты вляпалась. У меня есть Корвус.
Ворон сделал кислую мину, на которую только может быть способна пернатая птица.
— Конечно, для чего еще нужен ворррон! – проворчал он для вида.
— А что, ему растение не страшно? Потому что клюв?
— Нет, все гораздо проще и… интереснее. – Румпель усмехнулся. – Лавения не может размножаться через семена, которые уносит ветер, или просто в почве, ее семенам нужно особенное тепло. Такое тепло и условия, которые есть только в одном месте! В желудке. – Румпель сделал жест в сторону ворона. – Люди редко едят растения. Ну, по крайней мере просто так. А вот зверье и птицы – запросто. Поэтому растения выработали такой защитный механизм.
— Ясно… А… Что происходит с ними ПОСЛЕ того как они попадают в желудок? – Эрса прищурила один глаз, с новым отвращением глядя на цветы.
— Ничего особенного. Некоторое время. Семена прорастают, потом убивают своего носителя, и растут на месте его трупа.
Румпель отряхнул ладони, и усевшись на бревно неподалеку, кивнул ворону чтобы тот занялся делом.
— Не переживай, я не заставлю его есть эти цветы. Только собирать.
— И то хорошо. – Эрса хмыкнула, глядя как птица, недовольно щелкая клювом, спускается в фиолетовые заросли.
Румпель сложил руки на коленях и повернулся к девушке.
— Нуу а раз мы все равно заняты ожиданием, почему бы тебе не рассказать о своей магии?
Через день, двадцать четвёртого августа, прошло торжественное открытие ипподрома на Жемчужном острове и переселение на постоянное место жительства тех киборгов из модуля и дома, кто пожелал работать с лошадьми: конюхов, охранников, сторожей и уборщиков — а также наиболее здоровых из вновь привезённых.
Нина была вполне довольна, Инга светилась от счастья, а Полкан вместе с бригадиром строителей придирчиво осматривал обе конюшни, выискивая недоделки и не находя их. Радостный Ян развешивал над денниками таблички с кличками лошадей, а Платон в уме подсчитывал предполагаемые убытки и думал, как их свести к минимуму, так как многие из местных крестьян просто не понимали, зачем вообще на островах киборгам нужны лошади.
Ипподром был расположен как раз между посёлком и теплицами, за которыми ухаживали живущие в модуле киборги, был по периметру огорожен забором и имел всего одну беговую дорожку шириной шесть метров, трибуну для зрителей и судей и два небольших паддока. Две конюшни располагались за забором в одну линию, а широкий вход на дорожку для лошадей был сделан на одном из коротких сторон беговой дорожки. Внутри дорожки было оборудовано поле для конкура. Каждая конюшня имела второй этаж, в котором располагались жилые комнаты для конюхов и охранников, и каждая конюшня на первом этаже имела комнату отдыха с санузлом и кухней. В стороне были поставлены сенные сараи и ангар для хранения саней и колясок.
В этот же день были сданы в эксплуатацию столовая с небольшим кафе и кондитерской, здание клуба с библиотекой, небольшой магазин и одно пятиэтажное общежитие, на первом этаже которого Варя с помощниками обустраивали дизайнерское бюро — и потому поздравляли не только коневодов, но и строителей, и завхоза, и медиков, лечивших строителей, и поваров, кормивших их же… и тех киборгов, кто переселялся в новое общежитие, чтобы работать в построенных зданиях.
Голуба привезла Мая и Майю для работы в кафе, так как специализация Мая — бариста, и он этому был даже рад. Майя как его сестра была принята на работу в это же кафе официанткой, но с разрешением плести кружево в свободное от основной работы время и привлекать для этого в качестве помощника Авиэля, чему она была рада. Оба киборга получили по комнате в общежитии на втором этаже, занесли вещи — и тут же приступили к работе.
Клим с помощью Самсона осторожно перенёс в две отведённые ему в здании клуба комнаты (небольшой кабинет и кладовка) все купленные музыкальные инструменты и уже пробовал включать микрофоны на сцене. Прилетевшая Берёза, представленная Платоном Нине как сестра, долго просто наблюдала за процессом — а потом сама предложила Климу свою помощь. Так в ансамбле, состоящем пока только из Клима и Мая, появилась певица, но так как занятие музыкой не было основным занятием ни у Клима, ни у Мая, то берёза была принята в кафе кондитером.
Когда торжественное открытие с речами и разрезанием ленточек у каждого построенного здания почти закончилось, появились новые гости — Юрий Сергеевич с Германом и Остином. Ветврач с помощниками поздоровался, извинился за опоздание и после перерезания последней ленточки (перед столовой) попросил Нину показать конюшни и ипподром.
Она ответила:
— Для этого у нас есть специалисты… знакомьтесь, Джуна главный зоотехник колхоза, а это Инга, заведующая конюшнями, а остальные сейчас будут, — и попросила Хельги передать просьбу подойти Полкану и Туру, а затем обратилась к Юрию Сергеевичу с просьбой:
— Может быть, Вы и коров наших посмотрите? Своего ветеринара у нас нет, на ветпункте живут два Irien’а и DEX, но у них только программы… без знаний.
Ветврач согласился, и потому Нина попросила подошедшего первым Тура показать гостю и остальных животных — и они ушли к конюшням.
В половине шестого прилетели новые гости: Мира с Алёной, Лютым и Сэмом — и после того, как поздоровались с Ниной и Платоном, пошли смотреть новый магазин, где уже устраивалась Зося. Беата, охранявшая вход, пропустила этих гостей внутрь и Зося, уже знавшая, кто эта девушка и эти киборги, предложила им любые товары на их выбор с девяностопроцентной скидкой. В результате багажник старого отцовского флайера был заполнен доверху, гости ушли из магазина довольные — а Беата скинула Платону файл со списком покупок и реальным счётом. И Платон счёт оплатил.
К шести часам вечера все собрались на торжественный ужин. Банкетный зал на втором этаже столовой был полон — вместе сидели и люди, и киборги, и поздравляли друг друга: кого-то с новосельем, кого-то с завершением работы, а кого-то и с началом новой работы. Столы ломились от приготовленных деликатесов: рыба жареная и рыба варёная, пироги с рыбой и с ягодами, грибы жареные с курицей в сметане и запечённые куры с грибами… — хватило всем и даже осталось.
К началу банкета прилетели Ира с Зиркой и Дамиром — и привезли полный багажник морской рыбы, которую сразу выгрузили в открывшуюся столовую. Оба киборга выглядели вполне довольными, были одеты тепло и нарядно — и Дамир сразу повёл Зирку показывать модули и медпункт, а Ира с энтузиазмом начала рассказывать всем желающим о строительстве города:
— …в этом году только забиваем сваи для строительства жилых пятиэтажек, но уже стоят модули… пока только модули без основательного фундамента… всех необходимых зданий: есть медпункт с аптекой, столовая, магазин… строится рыбозавод, добываем и обрабатываем янтарь… строится птицефабрика, пока только круглогодичный модуль для выращивания на полторы тысячи взрослых кур, есть теплицы… и очень… очень нужны киборги любых линеек и моделей для работы на этих предприятиях. Предоставляется комната в общежитии, зарплата, соцпакет для тех, кому он нужен… примем всех желающих…
Через полчаса вернувшийся Дамир скинул на видеофон Нины голографии добытых в море самородков янтаря массой от трехсот грамм до пяти с половиной килограмм — и в одном из них стоящий рядом с женой Платон разглядел небольшое животное, похожее на ящерку, но всего пару сантиметров длиной.
Пока Нина рассматривала голографии и пыталась хотя бы примерно представить стоимость каждого камня, Ира говорила о том, как добывается янтарь, и о том, что обработка солнечного камня теперь будет производиться на месте, и что киборги так хорошо и старательно трудятся, что при первой же возможности будут получать зарплату не только продуктами и одеждой… — в результате несколько мужиков из строительной бригады захотели своими глазами посмотреть на этот загадочный Звёздный. И Ира пригласила их прилететь в любое время, но в этом месяце, пока ведутся строительные работы.
В восемь часов Мира с киборгами, нагруженная ещё и подарками от Нины и новых подруг, улетела в свою деревню.
В половине девятого вечера, когда банкет в столовой был почти закончен и люди с киборгами начали разбредаться по острову, осматривая постройки посёлка и модули, почти одновременно прилетели Ведим с Корой из Звёздного и Змей с Вороном из Орлова.
Ведим опустил флайер у дома Нины, а Змей сначала выгрузил у медпункта на Жемчужном острове привезённую для больных рыбу, а потом пешком пошёл к дому — и потому на крыльце они оказались одновременно.
Охраняющий дом DEX тут же скинул сообщение для Нины Платону, одновременно отправив за ними флайер — и они оба уже через пару минут были у дома.
Оба сына Нины — одетый по-городскому человек и киборг в косоворотке — молча стояли на крыльце метрах в пяти один от другого и так внимательно рассматривали друг друга, словно впервые встретились. Кора и Ворон стояли по обе стороны и не вмешивались.
— Добрый вечер, ребята… проходите в дом, — и Нине показалось, что они её даже не заметили.
— Всё равно не подерётесь, — попытался отвлечь парней от созерцания друг друга Платон.
— А надо? — мрачно спросил Змей. Драться не хотелось — а с настоящим, живым сыном приёмной матери не хотелось ещё больше… нет ни причины, ни необходимости.
— Почему бы и не подраться? — с усмешкой спросил Ведим, не сводя взгляда со Змея, — я всё-таки мастер спорта по самбо… и время от времени тренируюсь… — и на пару сантиметров сдвинулся вперёд. Змей подался ему навстречу на такое же расстояние.
И парни стали очень медленно сближаться. Платон попытался их остановить:
— Змей, прекрати, ты же старше! Ведимир, не нарывайся, он же киборг!
Ведим изумлённо уставился на Irien’а, ставшего ему отчимом:
— То есть… как это — старше? Мне почти двадцать четыре года, ему восемь… он занял моё место в этом доме вообще-то…
— Психологически Змею уже двадцать четыре. А опыта на двоих таких как ты хватит. Твоё место в доме? Где ты был все эти годы? Ты мог вернуться в любое время, ты точно знал, что родители развелись и что мать живёт одна. И не вина Змея, что он стал ближе, чем ты. Миритесь! Если надо, подеритесь… секунд пять, и побратайтесь уже наконец! А завтра на капище волхв проведёт обряд братания для всех парней, кого Нина назвала сынами.
Сама Нина с немалым удивлением смотрела, как Irien пытается разнять медленно сходящихся человека и DEX’а, уже почти готовых схватиться в драке, причём силы у обоих были примерно равны. Змей и так был физически сильнее и крепче любого человека за счёт имплантов, но и Ведим был хорошо физически развит и постоянно тренировался с кем-то из киборгов своей бригады — и поэтому силы их были равны.
— Вы оба мне дороги, оба мне сыны, — начала уговаривать их Нина, — это судьба… ведь если бы Ведим не пропал, я бы не высказала Борису всё, что накопилось за долгие годы замужества, не было бы развода… и Фома не привёл бы мне Змея. А без Змея я вряд ли купила бы Ворона… это судьба. Не только Великая Пряха Макошь определяет судьбы… но и дочери её Доля и Недоля…
— И ты в это веришь? — прервал её Ведим, — при отце даже пикнуть не смела об этом… а теперь идолы и в доме, и на капище… — он остановился и в упор посмотрел на мать: — Но… я видел запись вашего скандала, Фрол скинул запись с Зиночки. Да, она по умолчанию записала всё… а когда чистили ей память, дядя Степан этот файл сохранил, запретив даже говорить о нём. Но Фрол успел сделать копию.
— И… давно ты это знаешь? — холодно спросил Платон, поддерживая оторопевшую Нину, — Степан тогда сразу запретил всем говорить об этом… и Фрол не должен был никому это показывать.
— И мне не должен был? — удивился Ведим. — Я вроде как не чужой… зато узнал много нового. И о себе тоже… не любя отца, ты и меня не любила… Зиночка меня и воспитала, и выучила. От отца видел только подарки, от тебя только слёзы… и только теперь узнал причину. Макошь… верить или не верить в это — личное дело каждого… но… мама права. Если бы я тогда заявил о себе и вернулся, Кора была бы утилизирована, Змей… скорее всего, тоже… вряд ли Фома стал бы его выкупать, он не миллионер… а если бы и выкупил, то оставил бы себе… так, значит, чтобы побрататься, надо подраться? — и обратился к Змею: — Ну что, DEX Горынович, ставь таймер на пять секунд… посмотрим, кто сильнее.
— Я не хочу с тобой драться… ты человек, а я киборг. Но… если очень надо, то только бесконтакт, — ответил Змей, — убивать тебя не хочу, и поддаваться не хочу тоже.
— Никакой драки сейчас! — объявил Платон, — если только ритуальная на капище завтра, и если буза… и подождём волхва. Хельги, слетай за учителем, пожалуйста.
Нина кивнула — и Хельги умчался на флайере к модулю волхва и привёз его через пять минут, так как предупреждённый через Клару старик уже ждал его.
— А теперь братание! — воскликнул Платон, — мы ждём.
— Прямо здесь и сейчас? Скоро ночь, — рассмеялся волхв, — а такие обряды обычно проводят в полдень, чтобы боги видели, что и как люди делают. И киборги тоже. К тому же завтра у Нины день рождения и ваше братание будет ей лучшим подарком. Парни, завтра в полдень жду вас на капище… всех. Ведим, теперь не только Змей твой брат, но и названные им братья. Ворон, Влад, Волчок, Дамир… всех перечислять? Не всех… Змей, можешь остаться до завтра?
— Надо обратно… но к полудню буду. Привезу Влада и Ворона… Вита поохраняет острова, отвезу ей в пару Рената.
— Тогда до встречи на капище! — возвестил волхв.
Змей вернулся к оставленному флайеру и полетел обратно, Ведим и Кора остались на ночь в доме — и Морж спешно приготовил для них комнату. Толпа постепенно разошлась — и через четверть часа перед домом никого уже не было.
А уставшая за длинный день Нина пошла в дом. Платон осторожно подхватил её на руки, занёс в спальню, помог переодеться и лечь спать — и лёг рядом с мыслью, что на братание надо бы позвать ещё и Раджа.
Его Преосвятейшество, Пэр Высокого Престола Великого Роммского Триумвирата Папа Фернан Алекс Руиллиди Мариолани сидел ссутулившись на кровати и выздоравливал после нелепой коревой простуды, унёсшей его двоих сыновей. Рядом с ним спала, разметав по подушкам великолепный каскад волос, красавица. Но он хотел нового свежего тела, других ощущений и слов. Сегодня ночью Папа понял, что хочет свою одиннадцатилетнюю дочь. Дочь от этой своей любовницы. Вздохнув, святой отец наклонился и поцеловал женщину в лоб. Та, находясь во власти сна, одними губами улыбнулась властителю.
— Я покидаю тебя, моя дорогая, — сказал падре. — Отдохни. Ты сильно устала. Шалунья Валентина не выходила из его головы.
Детская находилась в другом конце анфилады огромного замка, и Святой Отец неторопливо шёл по наборному полу из карерского мрамора с невероятными по красоте и сложности вставками лазурита и авантюрина. Достигнув поворота в огромный восьмисотметровый коридор, он остановился. Там в конце пути, в центральном молельном зале, чьи двери выходят на площадь Всех Святых, над его троном висел династический герб, на котором ярко горели только две звезды. Его звезда, как правителя Великого Роммского Триумвирата и вторая, свет которой разъедал душу и заставлял бояться теней, густо разрастающихся по углам огромного дворца. «Погаснут звёзды — не погаснет династия!» — Так гласило предание! «Герб сам покажет дорогу к новому правителю, и не возможно изменить желание огненной саламандры!». Но пока Мариолани жив, у него есть надежда на будущее! Использовав все три разрешения на брак и очистив огнём душу последней жены-ведьмы, он мог иметь сына только от плоти своей! Его Преосвятейшество, глубоко вздохнув, двинулся дальше по нескончаемому коридору.
Девочка готовилась ко сну. Неожиданный скрип двери заставил одновременно вздрогнуть и няню, и Валентину. Они повернули головы, и служанка низко поклонилась вошедшему.
— Мы не слышали Вас, отче…
Он знаком показал женщине на дверь, а сам вошёл и сел на кровать.
— Почему ты не спишь, моя роза? Я пришёл на свет, горящий в ночи.
— Цикады сошли с ума и кричат так громко, что едва слышно голоса. — Девочка прижалась к отцу, а тот понял, что в комнате душно.
Он приподнял её лёгкое тело и поднёс к окну. Халат распахнулся и упал.
— Смотри, как прекрасны звёзды!
— О, я люблю тебя, Папа! — девочка в безотчетном порыве прижалась к отцовской голой груди.
— Ну, тогда пора спать, — сказал он и будто случайно дотронулся до её интимного места, поглаживая…
— Не урони меня! — строго сказала маленькая плутовка.
— Это невозможно, моя прелесть! Сегодня я буду спать с тобой!
Мариолани продолжал ласкать мягкое податливое естество, и дрожащая от нетерпения рука становилась все уверенней!
Наконец, больше не надо было притворств. И сказав:
— Раз, два, три! — он повалился на неё, а она застонала…
Святой Отец ходил к своей Богине ежедневно, и вот однажды утром на гербе робко зажглась третья звезда!
***
На этот раз Бурый выбрался из вязкой тьмы к свету, но оказался на дне высохшего колодца. Там, на верху, нарисованным пятном висело голубое небо, но высота стен не позволяла оборотню даже надеяться на избавление. Солнце быстро разогнало туманную зыбь и мглу, дав возможность Бурому согреться, но очень скоро, взойдя по небосводу и встав в зенит, оно опалило пленника. Колодец был пуст, и жажда, неумолимо, подобралась к волку, вместе со зноем, не давая возможности скрыться и медленно поджаривая тело.
Надежды на избавление не было, но неуёмное желание жить глушило боль в израненной душе. Волк долго кружил по каменному кругу, пока изрезанные лапы позволяли наступать, но полдень раскалил каменный мешок, и силы окончательно покинули обожженное тело. Он уже свернулся в кольцо и приготовился ждать избавления, когда перед ним появилась огромная зелёная ветвь, да ветер, принёсший прохладу и избавление от жара. Он напрягся и переполз на волшебный зелёный ковёр, мир закружился, и Бурый… Открыл глаза!
Оглядевшись, измученный оборотень осознал, где он находится. А увидев Рамсеса, облегченно вздохнул и, наконец, провалился в сон, спасительный для усталой души.
***
Таких бурных и удивительных событий Станислав, даже как следует порывшись в своей биографии, вспомнить не мог.
На глазах удивлённых моряков, божественная дева, мирно спавшая в храме, развила кипучую деятельность.
В три хлопка жрецы, до этого лежавшие неподвижно, вскочили и построились в два ряда. Оборотень встала на четыре лапы, и колонна, возглавляемая белоснежной собакой, двинулась к пристани, у которой раздувала пары яхта.
По трапу незнакомки вошли так, как входят к себе домой. Жрецы невесть откуда извлекли кучу плетёных корзин и, аккуратно поставив их на палубе, исчезли. Капитан и команда, с приоткрытыми ртами, отдали швартовы, и яхта отчалила, взяв курс на Бейджинг.
Вечером в столовой собравшиеся, попытались поговорить с двумя странными пассажирками.
— Если я не ошибаюсь, Вы говорите на Общем? — начал капитан.
— Да, мы понимаем этот язык, на котором говоришь ты, — сказала Спящая красавица. — Я, никогда не знавшая мужчины, плыву туда, куда мне указала судьба.
Потом она неспешно обвела всех присутствующих взглядом и произнесла:
— А есть ли у Вас те, кто не имеет жён?
Боб хмыкнул и приосанился; Хьюго покраснел, а Деннис отложил столовые приборы.
— К чему Вам, леди, эта информация? — невозмутимо продолжал обед Станислав.
— Мне и моей спутнице нужны мужья. Ей для создания нового клана, мне для спасения своей души. Увидев Вас, Клео поняла — с вами наша судьба. Клео многое видит.
— Ну вот мы и начинаем знакомиться. А Ваше имя…
— Я леди Катарена, кхитайцы зовут меня Чжи Нюй, но я дочь правителя Идо. Согласно договору с Нефритовым императором, я должна была выйти замуж за его сына Ню Лана. Но увидев жениха, поняла, что не смогу пережить этот кошмар. Поэтому я выбросила своё кольцо в Жёлтую реку и осталась на берегу — ждать своей судьбы.
— Gladius Domini super terram cito et velociter, — вдруг заговорил по-латыни шкипер.
— Вы правы, Pater Sanctissime, sic transit Gloria mundi! — последовал удивительный ответ… Затем леди вздохнула и, пошевелив изящной рукой с маленькой синей саламандрой у указательного пальца, спросила: — А кто же из Вас станет моим мужем?
Сидящие за столом растерянно посмотрели друг на друга и занялись едой, лежащей в их тарелках.
— Но я же красивая женщина, — помолчав, тихо сказала Катарена. — Неужели я не нужна никому? Я молода! Образована! Почему Вы молчите? Почему никто не хочет взять мою руку в свою и поцеловать?
Станислав закашлялся и, глубоко вздохнув, ответил:
— Леди! Я обещаю привезти Вас туда, где оценят все ваши способности, и Вы, несомненно, найдёте себе спутника жизни. Но у нас на борту в настоящее время нет свободных представителей мужского пола…
***
Пушистого меня совсем не легко смутить. Я свободно чувствую себя и со своими приятелями и с совершенно чужими людьми, но увидев на борту нашего пыхтящего плавучего домика странную делегацию, возглавляемую двумя дамочками — опешил.
Когда же заикающийся от волнения Боб начал представлять им всю команду и сказал: «Это, Рамзес — один из любимых членов Нашей семьи!», — у меня приоткрылась пасть.
Нет, не подумайте, я, за! Но, хоть Боб и не плох, но на звание приличного оборотня он не тянет… Кажется я уже думал на эту тему!
Все известные генералы и медвежатники в один голос сообщают в мемуарах, что ключ к успеху на войне, или при взломе сейфов в банке — это правильно составленный план и неторопливость. Когда я впервые увидел белоснежную шкуру и пушистый хвост, во мне родилась подозрительная мысль, и потому я провёл пару часов за канатами, наблюдая, как перемещаются хозяйки многочисленных плетёных корзин. Выяснилось — это какие-то сумасшедшие леди, и от них шарахается даже невозмутимый Деннис.
Боб недавно мне сообщил, что я уже взрослый, и мне шестнадцать человеческих лет. Несмотря на свой солидный возраст, я так и не могу до конца понять сложную и причудливую человеческую породу. Видимо, сказывается сиротское воспитание в грубом мужском коллективе. Ну и опасно это — изучать. Теодор считает, что все учёные плохо заканчивают: часть спивается, а некоторые, особенно везучие, отправляются в сумасшедший дом, где продолжают наблюдение до конца своих дней.
Мохнатая Белая, видимо решив во что бы то ни стало подыскать себе жертву, косо изучала, красивого меня. Я в свою очередь, умеющий молчать, слушать и наблюдать, решил проникнуть в самую суть её мыслей и, не мигая, поглядывал на старую кокетку.
Но научному эксперименту пришёл конец, когда Станислав заявил о святости детенышей в стае!
Белоснежка сморщила нос и отвернулась, сказать, что я был разочарован — не сказать ничего!
12 мая 427 года от н.э.с.
Во вторник, не увидев в классе Йелена, Ничта Важан с трудом провел урок. Он сразу почуял руку чудотворов, сомневаясь в совпадении. В ночь на понедельник к нему явился этот рыжий парень со странным и замысловатым прозвищем – перелез через ворота, привратник едва догнал его у самой двери. Парень кричал, что ему надо видеть профессора, и на шум сбежался весь дом. Ничта давно лег – они не спали прошлую ночь, а утром предстояло ехать в университет, – но спустился вниз, накинув халат.
Конечно, он знал этого парня (как знал большинство мрачунов в этих пригородах Славлены) и предполагал в нем хороший потенциал и даже, несмотря на скудное образование, незаурядный ум. Парень не был прошлой ночью в лесу, и Важан догадывался, что ему помешало: предстоящая драка на сытинских лугах.
– Профессор Важан уже спит, – сквозь зубы, как можно тише шипел Цапа. – Что тебе нужно? Ты мне можешь сказать?
– Нет. Я должен сказать это профессору! – стоял на своем парень. Молодой и горячий. Таким всегда кажется, что говорить нужно только с самым главным, иначе не поймут.
– Я уже не сплю, – проворчал Важан с лестницы. – Что ты хочешь?
– Профессор, я должен сказать это только вам. Я не знаю, можно ли это говорить всем…
– Можно, – махнул рукой Важан, шаркая домашними туфлями, – но не посреди дороги. Пойдем в кухню.
Он любил сидеть в кухне со своей прислугой – своей семьей. Почему-то именно кухня уравнивала их между собой, словно какое-то волшебство таилось в ее стенах, в широком деревянном столе с простой льняной скатертью.
Усевшись за стол, парень подозрительно посмотрел на остальных, но обратился к Важану, словно никого больше рядом не было:
– Профессор, может ли так быть, что мрачуна никто не инициировал, а он… ну, а он может быть при этом сильным мрачуном? И даже не знать об этом?
– Это он про Йоку Йелена, – невозмутимо сказал Цапа, и парень воззрился на него открыв рот. Но оправился, что-то переварив в голове. Ничта не зря считал его неглупым.
– Прецеденты были, – ответил Важан, – но действительно с очень сильными мрачунами. Только они плохо кончают: если мрачун не осознает своей силы, его быстро отправляют на виселицу.
– А… если я знаю такого мрачуна – как вы думаете, я должен сказать ему о том, что он мрачун?
Вопрос прозвучал так неуверенно, с такой надеждой, что сомнений не оставалось: парень пришел вовсе не за советом.
– Так… – Цапа поднялся, громко отодвинув стул, и прошелся по кухне. – Значит, ты счел нужным сообщить Йоке Йелену, что он мрачун?
– Я подумал… Он же может попасться… И никакой судья его не спасет. Или я был неправ?
– Как ты догадался, что Йелен – мрачун? – жестко спросил Ничта.
– Господин профессор… – зашептал вдруг парень, – он не просто мрачун…
– А то мы без тебя не догадались! – фыркнул Цапа.
Парень снова посмотрел на Цапу, раздумывая над сказанным, а потом лицо его просветлело, и на несколько секунд он даже перестал дышать.
– Значит, я оказался прав? Значит, Охранитель появился не зря? – Он поднялся, сияя глупой улыбкой. – Тогда я знаю, что делать! Я знаю!
Никто не успел даже встать из-за стола, как парень рванулся к двери. Цапа бросился его догонять, и Ничта кричал вслед, чтобы парень остановился, но тот ничего не слушал. Молодой, горячий – он не хотел, чтобы ему помешали совершить подвиг.
Цапа вернулся под утро: парня он не догнал, отправился к нему домой, ждал до рассвета, но так и не дождался, сделав внушение его матери: как только сын явится, отправить его к профессору Важану. Но даже этой предосторожности оказалось мало: к вечеру следующего дня парень был уже арестован, и только тогда Ничта узнал о произошедшем на сытинских лугах и письме из клиники доктора Грачена.
А во вторник Йелена не было в школе. В учительской Ничта посетовал, что некоторые ученики позволяют себе пропускать уроки перед самыми экзаменами без всяких уважительных причин, его ворчание услышал директор и, Важан был уверен, обязал классного наставника выяснить, в чем дело.
Но сомнений не оставалось – чудотворы взяли мальчика в оборот. И когда они поймут, насколько он опасен, – а Инда Хладан не скрывал, что знает это, – неизвестно, на что они решатся пойти… Нет, убить его они не посмеют – им нужен сброс энергии в Исподний мир.
Спрятать его от всех, где-нибудь в глубине Беспросветного леса? Склонить на свою сторону? Если Инда Хладан надеется на это, он плохой знаток человеческой натуры. Йелен никогда не станет одним из холуев, служащих чудотворам за сомнительную свободу и сомнительную же карьеру. Соблазнить мальчика нетрудно, но соблазнить на долгие годы? Ерунда! Кроме ума, силы и характера, свое возьмет кровь Вечного Бродяги! Нет, им придется всю жизнь держать его в кандалах, прикованным к стене где-нибудь неподалеку от Внерубежья. Или все-таки убить, чтобы не рисковать? Тогда придется раскрывать карты, доказывать, что Йока Йелен им необходим.
Охранитель пришел в ночь на четверг. Верней, не пришел – появился в спальне, никого не разбудив: Ничта проснулся от света лампы.
– Я был у судьи Йелена, – сказал Охранитель.
Ничта сел на постели, поставив ноги на пол. Змай прошел через комнату, грохоча тяжелыми сапогами, уселся на стул, повернувшись к Важану лицом, и продолжил:
– Думаю, они побоятся давить на мальчика. Пока. Есть у меня одна мыслишка. Они подставили Стриженого Песочника, чтобы прикрыть Йоку Йелена. А это значит, что он им нужен. И я знаю, для чего.
– Я тоже, – фыркнул Важан. – Он один заменит несколько сотен мрачунов. Он ослабит давление на свод. Если, конечно, чудотворы не побоятся его способности прорвать границу миров.
– Они не побоятся. Им ничего больше не остается. Энергия Исподнего мира тает, скоро ее не хватит на то, чтобы поддерживать свод. Например, Инда Хладан этого еще не знает, но скоро и он поймет, насколько оптимистичны их официальные прогнозы. А я подкину ему эту идею.
– Зачем? Зачем тебе это надо? Или ты думаешь этой полумерой спасти Исподний мир? Она не оттянет его конец даже на срок жизни Вечного Бродяги.
– Я бог. Я так хочу, – усмехнулся Змай. – Ты великий ученый, профессор, но я тоже не пальцем деланный… На уровне повыше Инды давно известно, куда покатится этот мир без Йоки Йелена. Я не только имею расчеты на руках, мне доподлинно известно, что чудотворы сами пытаются создать гомункула с неограниченной емкостью. И приёмников ему в Исподнем мире.
– Ты сказочник. – Ничта сложил губы в улыбку.
– Веселая получается сказочка… Потом как-нибудь расскажу. И все же Йоку Йелена я бы чудотворам отдавать не стал. Мало ли среди них идиотов. Проверь, тебе это будет проще, чем мне: если я прав, мальчику потребуется наставник. Подумай, кого они могут дать ему в наставники.
– Надо позвать Цапу. У него есть списки и досье.
– Без меня. Я зайду завтра, – Змай поднялся.
– Погоди. Ты видел драку на сытинских лугах. Почему ты не сказал мне, что там произошло?
– Я думал, тебе доложат без меня.
– Да? А не потому ли, что ты бог и ты так хочешь? Чтобы Йелен узнал о том, что он мрачун, не от тебя и не от меня?
– Может, и так, – Змай равнодушно пожал плечами. – А может, потому что я сказочник.
Никто не видел, как он покинул особняк.
Этот показавшийся тогда странным человек в первый раз явился к профессору пять лет назад. Ничта не прогонял его (не вполне ему доверяя), оттачивал на нем свое умение вести научные дискуссии (а человек этот, несомненно, прекрасно владел многими разделами оккультизма) и задумывался над «гипотезами», которые странный человек выдвигал. Именно на основании его слов был произведен расчет энергии прорыва чудовища сквозь границу миров – Важан сделал его, считая шуткой, и даже оформил шутливо, в стиле поэзии Золотого века. Верить в девятилетнего мрачуна, посылающего импульсы в межмирье, Ничта даже не собирался. Наверное, потому, что очень хотел в это верить. И только когда Йелен передал ему привет от Змая, Ничта сложил воедино свои знания о странном человеке, его необычных способностях, выдвинутых «гипотезах» – и его говорящее имя. Да, не нужно врать самому себе: именно тогда, а не раньше, когда увидел Охранителя над Буйным полем. И только тогда заметил сходство между Охранителем, с его бравадой и бесшабашностью, и своим непонятным гостем по имени Змай. У Важана не возникло мысли, что он обманулся, – так легко и логично объяснилось вдруг поведение странного гостя.
Через сутки Цапа Дымлен вернулся с докладом: директор детской колонии Брезена, профессор Мечен, отбыл в город Магнитный по вызову чудотворов.
– В Магнитном – каторжная тюрьма. – Ничта, разбуженный Цапой, поднялся с кровати и сел за стол. – Его могли вызвать туда. Мечен – сильный мрачун, он недаром заправляет детской колонией.
– Могли. Но ты сказал проверить всех, кто может стать наставником Йелена. Из них только один Мечен сорвался с места не далее как в понедельник. Это совпадение показалось мне интересным. И потом, Мечен мнит себя педагогом, а не палачом и не тюремщиком.
– Он может мнить себя кем угодно, – фыркнул Важан, – от этого ни палачом, ни тюремщиком он быть не перестает.
Дверь распахнулась неожиданно и без стука. Да и шагов с другой ее стороны Ничта не услышал.
– Мне не нравятся такие наставники. – На пороге стоял Змай.
– Напрасно. – Ничта скользнул по нему взглядом, усмехнувшись про себя неожиданному появлению бога. С каких пор он начал и к богам относиться со снисходительной иронией? Неужели стал настолько стар?
– Ты не боишься за мальчика? – осторожно спросил Цапа.
– Нисколько. Педагогические методы Мечена – выработка условных рефлексов у воспитанников. Я не против выработки условных рефлексов, но иногда этот способ можно дополнять и некоторыми другими. Йелен сильней. Он размажет Мечена по стене, если тот вздумает хоть раз применить против него энергетический удар. А удар Йелена – слабый и неосознанный – я дважды испытывал на себе. Если он действительно в Магнитном, возле Внерубежья, ему будет чем ответить Мечену.
– Ничта, чудотворы не боятся ударов мрачуна, – вставил Цапа. – Если бы колонию не охраняли здоровые, сильные и вооруженные чудотворы, Мечена бы давно размазали по стене его воспитанники.
– Йелен не любит, когда на него давят. Чем сильней действие, тем сильней противодействие. Если чудотворы вздумают действовать силой, все их планы полетят в тартарары. Нет, они скорей позволят Мечену отправиться в клинику для душевнобольных, чем применят против Йелена силу.
– Значат ли твои слова, что ты мне поверил? – Змай стоял в открытых дверях и опирался плечом на косяк. Важан обратил внимание, как нарочито небрежна эта поза, словно бог что-то хотел ею сказать, словно она принадлежала не ему самому, а кому-то другому.
– Я с самого начала допускал, что чудотворы захотят использовать мальчика в своих целях. И в таком случае профессор Мечен – их ошибка. Или он все же отправился в Магнитогородскую тюрьму и вовсе не назначен наставником Йелена.
– Какое интересное совпадение. Стриженый Песочник тоже в Магнитогородской тюрьме, – вполголоса сказал Цапа.
– Нам будет трудно воспользоваться этим совпадением. – Змай потрогал плечо, словно ему было неудобно стоять в этой позе, и снова оперся на косяк. – Но я, пожалуй, все же отправлюсь в Магнитный.
– Если бы профессор не возражал, я бы поехал с тобой, – оживился Цапа.
– Не надо. Я… Я для них неуязвим, мне нечего бояться. И в одиночестве мне будет проще остаться незаметным.
– Да и профессор возражает, – сказал Ничта, взвесив все «за» и «против».
* * *
– Мрачунов питает энергия стихий, – профессор Мечен прошелся из угла в угол комнаты, заложив руки за спину, словно на уроке. – Эта энергия трансформируется и может быть отдана двумя способами: в виде энергетического удара, крайне опасного для человека или другого мрачуна, и в виде потока энергии, передаваемого призраку. Призраки являются в наш мир, чтобы получить эту энергию. Они – охотники за энергией нашего мира. Я понятно излагаю?
Йока сидел на постели с ногами и исподлобья следил за перемещениями профессора.
– Вполне.
– И что ты можешь сказать? Из своего личного и небольшого опыта? Подтверждает он мои слова?
– Я могу сказать, что в этом случае мрачуны не пособники призраков, а защитники людей от призраков. Ведь если бы не было мрачунов, призраки забирали бы энергию у обычных людей.
– Я бы не советовал тебе развивать эту мысль публично или в присутствии чудотворов.
– Почему? Я в чем-то неправ? – Йока сделал глаза удивленными.
– Не надо изображать из себя наивного ребенка. Есть основной постулат теоретического мистицизма, от него и следует отталкиваться в своих рассуждениях.
– Мое рассуждение не нарушает основного постулата теоретического мистицизма. Оно всего лишь противоречит неверным выводам из него.
– Я бы дал тебе еще один совет: старайся не выглядеть слишком умным, для мрачуна это недостаток, а не достоинство. – Мечен продолжал ходить по комнате и этим раздражал.
– Это основное условие поступления в Брезенский университет? – усмехнулся Йока.
– Тебе еще рано думать об университете. И, чтобы об этом мечтать, надо сначала научиться жить в том статусе, который тебе уготован. Тебе смешно, ты развлекаешься… На самом же деле – твое положение гораздо печальней, чем хотелось бы. Никакой Инда Хладан тебе об этом не скажет. А я скажу. Потому что ты – такой же, как я. Мы с тобой в одной лодке.
– Вы ненавидите чудотворов? – равнодушно спросил Йока.
– Нет. – Мечен остановился и впился немигающим взглядом в его лицо. – Я люблю чудотворов. И тебе советую любить чудотворов со всей возможной искренностью.
– Я понял. Мне не нравится то, чему вы меня учите. Вы не любите чудотворов – вы боитесь выступать против них. И хотите, чтобы я боялся тоже. Так вот: я бояться не буду. Мне нечего бояться!
– Когда мне было четырнадцать, я тоже думал, что мне нечего бояться. Ты плохо знаешь этот мир, ты не видел, как в нем на самом деле живут мрачуны.
– Расскажите мне про вашу колонию за колючей проволокой, может быть, я испугаюсь?
– Кто тебе рассказал о колониях за колючей проволокой? Важан?
– Считайте, что я догадался сам. Существование таких колоний логично, ведь у нас не казнят детей. А дети казненных мрачунов должны куда-то деваться, правильно? Сомневаюсь, что все они учатся в элитных школах.
– Ты думаешь, у тебя нет возможности попасть в такую колонию?
– Я не сирота. И я не нарушал закона.
И тут Мечен рассмеялся.
– За те нарушения закона, которые успел совершить ты, тебя надо не только отправить в колонию, но и содержать на положении особо опасного экземпляра. Ты считаешь свою преданность чудотворам залогом благополучия? Обществу нет дела до твоих убеждений, но его заботят твои действия. Самый страшный мрачун тот, который не осознает своей силы и не умеет ею управлять. И, уверяю тебя, никто не будет принимать в расчет твои мотивы. Твое неумение управлять своей силой – твоя беда, а не оправдание.
Йока с трудом выдержал этот удар. Мечен был прав, действительно прав. Раздражение требовало выхода.
– Так может быть, вы и займетесь моим обучением вместо того, чтобы оправдывать передо мной свой статус преданного чудотворам пса? – прошипел он сквозь зубы.
Дохнувшая в лицо волна была похожа на пощечину: голова откинулась на стену, страх, липкий и унизительный, дрожью пробежал по телу. На несколько секунд Йока ощутил себя червяком под подошвой тяжелого сапога, и омерзение к самому себе не заглушило страха. Остановилось дыхание, и кровь отлила от лица. Йока чувствовал, как приоткрылся рот и из него потекла струйка слюны, но не мог заставить нижнюю челюсть подняться. Слизняк на гравийной дорожке, который корчится изо всех сил, чтобы спасти себя от непонятной, но осязаемой кожей опасности. Слезы выступили на глазах от беспомощности и унижения. Волна схлынула, беспомощность исчезла, но ощущение пощечины не пропало, наоборот, стало сильней и тягостней.
Так вот о чем говорил Стриженый Песочник! Вот как выглядит удар мрачуна! «Это равносильно плевку в лицо. Так поступают с теми, кого не считают человеком». Гнев поднимался в груди по мере того, как отступало оцепенение. Замершее было сердце стукнуло в ребра словно кулаком, кровь бросилась в голову: пощечина? плевок в лицо?
На этот раз Йока знал, что делает. У мрачунов, может, и не принято мериться силами, но Мечен не мрачун. Он, как сказал Инда, человек со способностями мрачуна. И сам Йока не мрачун тоже. Он не стал выпускать наружу всего гнева, он ощутил вдруг силу своего взгляда, почувствовал комок энергии, который готов был толкнуть вперед. И сделал это небрежно, с усмешкой, чтобы пощечина была всего лишь унизительной, но не смертельной.
Мечен выставил навстречу удару какую-то защиту, может быть, такой же удар, но комок энергии, посланный Йокой, смёл ее с легкостью, как тяжелый бильярдный шар давит раздувшегося от выпитой крови клопа – со щелчком и брызгами. Профессор не удержался на ногах и медленно сполз по стене на пол. И лицо его было белее этой стены. На нем еще держалась победная улыбка, быстро превратившаяся в гримасу слабоумного, а потом лицо сморщилось, исказилось, и из глаз профессора хлынули слезы. Он прикрыл лицо скрещенными руками, словно ждал еще одного удара, и скорчился на полу возле стены.
Йока молча смотрел и думал о том, что пора взглянуть правде в глаза. Но мысли его, логически стройные, то и дело натыкались на такие острые углы, что думать не хотелось вовсе. Снова хотелось бежать без оглядки – от самого себя. Если любой мрачун в колонии Мечена может ответить профессору таким же ударом, ка́к тот справляется с целой толпой мрачунов?
– Я думаю, между нами все ясно, профессор, – сказал Йока, кусая губы, – не делайте больше так, и я постараюсь научиться у вас сдерживать свои неконтролируемые импульсы.
Мечен сел, вытирая лицо обширным носовым платком.
– В моей колонии от таких выходок отучают за две-три недели.
– Я пока не в вашей колонии.
14 февраля 78 года до н.э.с. Исподний мир
За Зимичем пришли только через сутки: давно стемнело, но ужинать еще не приносили. Ему казалось, он привык к холоду, на самом же деле это холод пропитал тело насквозь. Плохо гнулись ноги, слегка пошатывало, и ступни толком не чувствовали пола. Стоило определенного труда не остановиться в конце прохода, перед ступенями, ведущими вниз. Потому что уже с площадки было слышно, для чего туда могут вести арестанта.
Чего бояться человеку, в одиночку убившему змея?
Каждый шаг по длинному коридору подвала, каждый вопль из-за окованных железом дверей, каждый толчок в спину добавлял сомнений. В том, что нечего бояться. Наверное, страшнее этого места могла быть только Кромешная, с таким тщанием изображенная художниками на стенах храмов. И с каждым шагом ненависть стыла, скукоживалась, как скомканный лист бумаги в огне, растворялась в приглушенных стенами криках – пока чужих криках.
Омерзительно лязгнула тяжелая дверь, царапнув пол из крепкого камня, и факелы по стенам загудели от неожиданного сквозняка.
– Быстрее! – в спину толкнули древком топорика, и Зимич едва не запнулся о высокий порог.
Лучше не смотреть по сторонам: зачем давать пищу своему и без того разыгравшемуся воображению? Человеку, в одиночку убившему змея, нечего бояться! Нечего! Однако помещение было небольшим, и взгляд все время натыкался на стены.
– Стойко-сын-Зимич Горькомшинский из рода Огненной Лисицы? – сидевший за столом Надзирающий нехотя оторвал взгляд от бумаг и поднял голову. Так смотрит гробовщик на будущего покойника – словно снимает мерку и подсчитывает верный доход.
Зимич замешкался с ответом и снова получил древком между лопаток. Впрочем, не ответить было бы глупо.
– Да, это мое имя.
– Ничего удивительного, что в заговоре замешана Огненная Лисица… Не надо стоять так близко к столу, отойди на шаг.
Кроме писаря, Надзирающего и стражи, в темном углу возился человек, одетый в красный балахон, в колпаке с прорезями для глаз – чтобы его ни с кем нельзя было перепутать.
Вопросов было много, даже слишком. Писарь строчил на бумаге строку за строкой, меняя перья; вопросы казались Зимичу глупыми и ничего не значившими: в каком году он поступил в университет, какие курсы прослушал, кто их читал и в чем состоял их основной смысл. Спрашивали (весьма настойчиво и подробно), есть ли у Зимича враги, которые могли бы желать его смерти или потери имущества, и Зимич хотел было подшутить, назвав имя зятя, но решил, что это недобрая шутка, и промолчал. Писарь зевал и качал головой, Надзирающий оставался равнодушным и даже не делал вид, что его интересуют ответы. Чад факелов плыл под потолком и не спешил уйти в единственную отдушину.
Здесь почти не было слышно чужих воплей, разве что изредка – чересчур громкие. Тогда по спине пробегали мурашки и холодный комок страха шевелился внизу живота. Потихоньку начинала плыть голова: от духоты, от непривычного уже тепла, от того, что приходится стоять неподвижно. Человек в красном балахоне давно перестал возиться и молча стоял за спиной. На него все время хотелось оглянуться.
– Кому и когда ты впервые рассказал сказку о людоеде, пожирающем детей? – вопрос прозвучал так же безразлично, как и предыдущие.
– Я не помню. Я рассказываю много разных сказок, – ответил Зимич.
– Не помнишь, кому рассказал, или не помнишь этой сказки?
– Не помню, кому рассказал. В первый раз.
– Лучше бы тебе это вспомнить самому и побыстрей.
Нет, Надзирающий не угрожал. Он все так же оставался равнодушным.
– А что плохого вы обнаружили в этой сказке?
На этот раз Надзирающий лишь взглянул на человека в красном балахоне, и тут же спину ожег коротко свистнувший бич, разом рассек тонкий батист рубахи и сорвал со спины клок кожи.
– Здесь спрашиваю я, а ты отвечаешь.
Боль, сперва не показавшаяся такой уж страшной, нарастала с каждой секундой, и стоило определенного труда не вскрикнуть, не вскинуть голову. Началось?
Нет. Это Надзирающий всего лишь одернул арестанта, указал на его место.
– То есть ты не отрицаешь, что это сказка твоего сочинения?
– Нет, этого я не отрицаю. Но вспоминать, кому я ее рассказывал, не буду.
– Мы вернемся к этому вопросу позже. А теперь расскажи, зачем ты сочинил эту сказку. Глупого сказочника-заблужденца достаточно высечь на площади, а с опасным врагом мы будем говорить по-другому. Впрочем, я не верю в то, что ты заблужденец. – Надзирающий снова посмотрел на Зимича взглядом гробовщика.
– Этой сказкой я хотел пояснить, что не все то добро, что называет себя добром.
Не стоило этого говорить: дерзость в таком положении неуместна. От равнодушия Надзирающего не осталось и следа.
– То есть ты признаешь, что эта сказка есть призыв против Храма Добра?
– Эта сказка есть лишь призыв к сомнению в любом высказанном утверждении. Думаю, вы тоже спрашиваете «кто там?», прежде чем открыть дверь. И если слышите ответ: «Это я, абсолютное Добро», не спешите отодвинуть засов. Подобных сказок, предостерегающих детей от излишней доверчивости, существует множество, и я не вижу…
Три удара подряд едва не свалили с ног, крик удалось заткнуть обратно в глотку, но дрожавший подбородок было не спрятать.
– Пока – заблужденец, упорствующий в своих заблуждениях, – вздохнул Надзирающий. – Перейдем к более серьезному вопросу: какие темы обсуждались на тех собраниях профессоров и студентов, которые ты посещал?
– Простите, но это были закрытые собрания. Я не могу разглашать то, что на них обсуждалось. – Зимич непроизвольно втянул голову в плечи, ожидая нового удара, и не единственного. Но его не последовало.
– На этот вопрос придется ответить. И я получу ответ любой ценой. Однако процедура будет мучительна для тебя и излишне затянута для меня. Поэтому спрошу еще раз: что обсуждалось на этих собраниях?
– Я не буду отвечать. – Страх в животе зашевелился, словно клубок потревоженных гадюк, и стал расползаться по телу омерзительным холодом: к горлу, к ногам. Появилась спасительная мысль: все равно кто-нибудь расскажет, на собраниях было много людей. Зимич не придумал ей ни одного убедительного опровержения и постарался забыть эту мысль, просто забыть. Потому что это был не последний вопрос Надзирающего – из тех, на которые отвечать нельзя. Однако следующий вопрос растоптал спасительную мысль, насмеялся над ней – глумливым хохотом разбойника над благородным порывом юноши.
– Расскажи подробно, каким образом вы намеревались осуществить покушение на Государя во время задуманного вами представления на Дворцовой площади.
Зимич когда-то слушал курс основ права и запомнил, что процедура дознания с применением пытки должна исключать самооговор. Интересно, знают ли об этом Надзирающие?
– Мы не намеревались покушаться на Государя.
– У меня другие сведения, подтвержденные и подписанные свидетелями. И я снова советую не отрицать очевидного.
– Это вовсе не очевидно. И если ваши свидетели под пыткой оговорили себя и других…
Это был вовсе нестрашный бич, кожаный, не более двух локтей в длину. Но от рубахи на спине остались только клочья, и Зимич замолчал, не дожидаясь, когда тот еще раз полоснет по спине. Как мало, оказывается, надо, чтобы заткнуть человеку рот.
– Мои сведения получены в точном соответствии с Уложением о ведении дознания. Я говорю тебе об этом только из добрых побуждений, чтобы ты не питал напрасных иллюзий и не пытался спасти тех, кто не пожелал спасать тебя.
– Вопрос о покушении на Государя находится в ведении светских властей… – Зимич зажмурился, но удара опять не последовало.
– Хотя тебя это и не касается, я все же отвечу: Храм передаст виновников заговора светским властям по первому требованию Государя. Но тебе в вину вменяется не только подготовка к покушению, но и преступления против Добра. Это твои рукописи?
Надзирающий подвинул к краю стола черновики пьес.
– Да, это писал я.
– Здесь несколько раз звучат двусмысленные высказывания о Храме. Вот, например, это: «Вставайте на колени и просите о снисхожденье добрых чудотворов…»
– Не вижу никакой двусмысленности, по-моему, это лишь призыв поклоняться чудотворам.
На этот раз бич все же хлестнул по спине. Зимич долго кусал губу и сжимал кулаки.
– Не надо изображать дурачка и выставлять меня глупцом. Я понимаю твое желание остаться в заблужденцах, но у тебя это не получится. Только потому, что это письмо написано той же рукой, что и твои глупые пьески. – Надзирающий хлопком припечатал к столу черновик письма, которое Зимич решил не отсылать Государю – об угрозе миру со стороны чудотворов. – И этого достаточно, чтобы отправить тебя на костер, сегодня же, не дожидаясь твоих признаний. Итак, я жду ответа на вопрос: как вы намеревались осуществить покушение на Государя?
– Мы не намеревались покушаться на Государя.
– Я поставлю вопрос по-другому: когда и при каких обстоятельствах ректор университета предложил тебе участвовать в покушении?
– Ректор не предлагал мне ничего подобного, и даже наоборот: призывал сотрудничать с Храмом. Склонял на сторону Добра.
Не надо было упоминать Добро: удар бичом едва не уронил Зимича на колени.
– Глумление над Добром – тягчайшее преступление. Это не только оскорбление присутствующих здесь, это оскорбление Предвечного.
– А есть более тяжкое обвинение, чем «опасный враг»? Мне есть что терять?
– Чем опасней враг, тем трудней вырвать его душу из когтей Зла. Чем опасней враг, тем медленней горит огонь, на котором его сжигают. У толпы будет возможность вволю покуражиться над тем, кто глумился над Добром.
Эта истовая защита Добра – для писаря. И запугивание костром – тоже. Надзирающему плевать на Добро, ему нужно только одно признание: в покушении. Все остальное – только чтобы за уши притянуть дело к службе дознания Храма.
– Запишите мое признание, – Зимич усмехнулся, – только как следует запишите, чтобы не было никаких разночтений. Я признаюсь в самом страшном преступлении, за которое меня сожгут на медленном огне: я опасный враг Храма. Я ненавижу Храм и его Добро. Я ненавижу чудотворов. Я буду глумиться над Добром при любой возможности. Достаточно для того, чтобы гореть на медленном огне?
– Вполне, – кивнул Надзирающий.
– Продолжайте записывать: я не признаю́сь в преступлении, за которое мне самое большее быстро и безболезненно отсекут голову, а возможно и помилуют, ибо наш Государь милосерден. Ни я, ни люди, с которыми я занимался подготовкой к праздничному шествию, не собирались покушаться на Государя. Ректор не предлагал мне участвовать в покушении. Никто из известных мне профессоров или студентов университета не имел на Государя никаких обид или злости, напротив, я видел лишь их преданность, уважение и любовь к Государю.
Надзирающего не сильно расстроило сказанное. Он снисходительно усмехнулся в ответ:
– Благородная цель – ценой мучительной смерти спасти свой род от преследований Государя. Но мы ищем правду, а не благородство. И мы ее найдем.
Бесполезно, бессмысленно… Его признание ничего не поменяет, ничего. Обвинение уже подготовлено, детали покушения продуманы – их подскажут в нужный момент. Его признание ничего не поменяет… И они добьются показаний. Если, конечно, пытки не вынудят его превратиться в змея. Какая удобная, соблазнительная, здравая мысль! Признаться, чтобы не превратиться в змея. Остаться верным своим убеждениям. Отчего же эта здравая мысль кажется столь гнусной?
У него была целая ночь, чтобы подумать…
А утром к нему в камеру явился Надзирающий, но не тот, что его допрашивал, другой: постарше, помягче, послаще.
– Ты напрасно выбрал сторону Зла, дитя… – вкрадчиво начал он, присаживаясь рядом с Зимичем на солому.
– Я не дитя, – ответил Зимич.
– Все люди для Надзирающих – словно дети. Как и для Предвечного. Часто глупые, непослушные, но дети. И как родители наказывают ребенка, стараясь уберечь от беды, так и нам приходится иногда прибегать к наказанию заблудившихся. Ты думаешь, нам этого хочется?
– Думаю, хочется. И вы напрасно не поставили у меня за спиной палача с бичом: я могу сказать то, что вам не понравится.
– Нет, ты ошибаешься. Не наказать нам хочется заблудившихся детей, а спасти, уберечь, вывести к свету Добра. Я пришел сюда помочь тебе. Ты, наверное, думаешь, что тут творится беззаконие? Безжалостные живодеры безнаказанно издеваются над невинными жертвами, заставляя оговаривать себя и других? Это не так. Храм применяет пытки при дознании гораздо реже, чем светская власть. И, конечно, подчиняет их строгому соблюдению Уложения, подписанного Стоящим Свыше. Отпрыск знатного рода, например ты, не может подвергаться допросу с пристрастием без согласия Государя. Но вчера было получено Высочайшее разрешение на применение к тебе допроса второй степени тяжести. И, хочу тебя предупредить, разрешение на третью и четвертую степень будет получено так же легко: Государь не очень печется о роде Огненной Лисицы. В отличие от Храма, который заботится о каждом человеке, независимо от происхождения.
– Я тронут заботой Храма.
– Храм хочет тебя спасти. И я пришел вовсе не пугать тебя. Зачем упрямиться? Зачем стоять на своем, когда и так ясно: ты все равно встанешь на сторону Добра, раскаешься и начнешь помогать Храму.
– Наверное, допрос четвертой степени тяжести особенно располагает к раскаянью…
– Да! Сейчас ты этого не понимаешь, сейчас тебе кажется, что это принуждение. Нет! Это только кажется! На самом деле боль очищает от скверны лучше, чем увещевания. Страдание ведет к Добру, поворачивает человека лицом к свету.
– Вы в своем уме?
– Зло иногда крепко держится за людей, и человека приходится вырывать из его когтей силой. А иногда лишь мученическая смерть навсегда спасает его от Зла, и тогда душа человека взлетает в солнечный мир Добра, прямо в объятья Предвечного и его чудотворов…
– В лапы Предвечного и его чудотворов… Перестаньте нести чушь. Я знаю, кто такие чудотворы. Я допускаю существование Предвечного, но чудотворы не имеют к нему никакого отношения. Кроме того, Предвечный, очевидно, не может являться тем самым абсолютным Добром только потому, что абсолют невозможен. Добро и зло относительны, и вряд ли Предвечный стоит на какой-то из сторон. Оставьте ваши сказки для кого-нибудь другого.
– А я на это скажу: знание – зло, вера – добро. Знание препятствует вере, – Надзирающий не раздражался, говорил спокойно и с легкой снисходительной улыбкой.
– А я отвечу: вера – зло, знание – добро. Вера препятствует знанию. Вам не кажется, что оба утверждения бездоказательны?
– Они бездоказательны с точки зрения знания, но не с точки зрения веры.
– Очень удобно. Заключить в постулат утверждение о его априорной истинности. Давайте оставим этот разговор. Ваших знаний не хватит на дискуссию со мной, чтобы мне она была интересна.