Из “допроса по делу о демонской цацке”
Да не знаю я, зачем Трехглазая держала ту заразу в банке! Нормальные люди хранят в банках деньги или другие ценности, но вряд ли Трехглазую можно было назвать нормальной, и уж человеком она не была точно, а у выходцев Снизу свои резоны. Банка была небольшая, вроде песочных часов, что на камбузе. Кэп у нас – человек привычек, и на завтрак любит чтобы обязательно яйцо. И не всмятку или – упаси Господь! – крутое, а именно что в мешочек. А кок у нас их неоязычников, и отмерять потребное время чтением «Аве, Мария!, как все приличные люди, – ни в какую, вот и пришлось Кэпу на часы разориться. Нет, ни холодильных чар, ни сундука-сохраняйки у нас не водилось, ну откуда у бедных пиратов деньги на высшую магию? Откуда яйца? Ну вы смешные! От кур, конечно! Их у нас пять было. Или шесть, не помню уже. В особой загородочке из брикетов прессованного сена. Опять же, юнге есть чем заняться, убрать-покормить, скверно это, ежели юнге дела нет, от безделья мысли всякие.
Говорят, женщина на корабле – к беде. А по мне, так есть вещи куда более опасные – вот то же безделье, к примеру. Да и других полно. Но ни за одну из них Барыга не обещал заплатить золотом вдесятеро по весу, как за ту чертову девку в банке. Так что можно и потерпеть.
Она тяжелая оказалась, втроем не поднять. Хоть и маленькая. Я так понимаю, что Трехглазая, когда в банку запихивала, по размеру-то ее ужала, а вот по весу не сумела. Да и сама банка тоже, наверное, очень тяжелая была, пока большая. Сколько оно все до уменьшения весило – столько и осталось. Перевозить маленькую – удобнее, да, но мы чуть не надорвались, когда вчетвером ее к нам на борт перетаскивали с тонущего клипера Трехглазой – так себе клипер, кстати, а после нашего залпа и вообще решето, и сама Трехглазая копытами кверху. Потому что баба на корабле – примета все же плохая. Говорят, правда, что подкова удачу приносит, да только это точно врут: у Трехглазой четыре их было, подков-то, на каждом копыте, а чет не помогло.
Тащим мы, значит, надрываемся, а она на нас через стекло смотрит, зараза эта. Махонькая такая, точно фейри. И такая же холодноглазая, аж мурашки по спине. Я уже тогда догадался, кто она такая…
Девка, ха! Никакая она не девка, конечно же. Нет, не в том смысле. Просто не бывает у обычных человеческих девок таких холодных глаз. Да и не представляют они, обычные, для выходцев Снизу ни малейшей ценности, чтобы вот так, в банку. К тому же она никогда не спала, не пила и не ела. Даже позы почти не меняла. Как ни взглянешь – стоит в своей банке и на тебя смотрит. И меч в руке, тонюсенький, точно зубочистка. Как есть зараза! И как от любой заразы, лучше держаться от нее подальше. А Трехглазая умная была, вот ее в банку и закупорила, от греза, стало быть. Я закорючки, что по ободку банки шли, на всякий случай в книжицу перерисовал, портовый писарь мне их растолковал потом, подтвердил догадку. Но это позже было, а понял я сразу, как только глаза ее увидал.
Не к добру.
Побыстрее отвезти бы на Тортугу и сбыть с борта долой, да Кэп заартачился – мало добычи, трюмы пустые, не дело, мол, налегке возвращаться, свои же засмеют. Да и Барыга… обещал, конечно, – но заплатит ли? Так что, мол, потерпите дрянь эту на борту еще некоторое время, пока достойную добычу не тряханем. Ребята такое дело одобрили, а я не стал переть против команды.
Впрочем, Джиму, юнге нашему, зараза та вообще пришлась, как абордажной саблей по причиндалам. Очень уж он правильный да идейный был, Джим-то. Всегда стремился всё делать как нужно и все правила соблюдать, даже неписаные. Вот и ходил вокруг, глазами сверкал, кулаки сжимал, плевался и бубнил про плохую примету. Над ним потешались и напоминали, что бабья у нас и без этой дряни в банке на борту полно – вон, кудахчут за загородкой. Да и корова, опять же… Кэп – он ведь у нас человек привычек, я уже говорил. И любит не просто яйцо на завтрак чтобы, а с кусочком свежего маслица. Юнге, опять же, занятие, да и нам не скучно. А корова, в отличие от кур, баба по всем статьям: и глаза печальные, и вздыхает томно, и подергать есть за что.
Но Джим вообще сделался как невменяемый – еще сильнее глазами сверкал и кричал о святотатстве и каре. А потом я его на полуюте застукал – и подумал, что хрен с ним, с обещанным золотом – драпать надо…
Но это позже было, а поначалу матросов дрянь та в банке даже и развлекала. Как, как… Ну вы смешные… Молча! Говорить она не умела, даже и не пыталась. Может, стекло не пропускало звуки, а может, заразам и не положено. Не знаю. А вот жесты повторяла охотно. Какие, какие… непристойные! Какие еще ей матросы могли показывать? Народ дикий, она повторяет – а им и в радость. Даже я смеялся – до той самой ночи.
Все ночные вахты у нас были положены Джиму – зачем еще нужны юнги, как не для того, чтобы загружать их самой неприятной работой? А я тогда рома перебрал, вот среди ночи и подорвался. Ну, стравил за борт балласт, смотрю – а вахтенного-то на положенном месте и нет! Думаю – задрых юнга, сейчас я ему устрою побудку по всем вольнофлотским традициям! Ан нет. Не спит. Смотрю – на полуюте он, рядом с чертовой банкой. Стоит, рассматривает ее задумчиво так, голову набок склонив. А в руке – топор.
Я аж протрезвел!
Представьте – ночь, тишина, штиль, только волна изредка о борт плесканет да оснастка где скрипнет. Луна – огромная и красная, словно налитый кровью глаз, висит над самым горизонтом, банка изнутри словно светится – не знаю, то ли на самом деле светилась, то ли показалось мне. И зараза стоит – сама неподвижная, а ручки так ходуном и ходят, крохотные пальцы так и мелькают, и словно бы даже осмысленно. И этот псих с топором. А потом Джим поднял левую руку и пальцы вот эдак сложил… и ладно бы козу от нечистой силы или похабень какую, так ведь нет! Тоже словно бы что-то даже осмысленное.
Вот тогда я и понял, что надо валить.
Нет, конечно же, магическое стекло никакой абордажный топорик не возьмет, и добыча наша в безопасности. Но я – не она. И стекла у меня нет, если вдруг что. Так что только валить, пока не началось.
Впрочем, тут как раз и началось. Сперва незаметно, но я уже настороже был и понимал, что к чему.
Наша «Мари-Цел» – самая лучшая яхта на все три океана, быстроходность – как у армейского глиссера, везенье прокачано в три раза выше максимально возможного, есть умельцы в кибердоках, нужно лишь знать, где и кого искать и как спрашивать. Ни одна лохань не уйдет, ни одна корсароловчая сволочь не догонит, конфетка, а не яхта! А тут – как сглазили. День шаримся, два, три, неделю – добычи ноль. Словно предупреждает их кто о нашем появлении! Погода словно взбесилась, то жара, то снег, то штиль, то шторм. То солнечный парус в клочья порвет, то подводные крылья винтом закрутит. Куры нестись перестали. Мы поначалу порадовались куриному супчику, но недолго, ибо наш Кэп – человек привычки, он без яйца на завтрак звереет. Кока велел повесить, тот троих положил отравленными дротиками и за борт сиганул, только его и видели. Не знаю, правда ли в акулу переметнулся, как обещал, но с тех самых пор я в воду ни ногой. Береженого, знаете ли… Короче, Кэп совсем озверел, команда уже в голос ворчит, юнга кричит про кару и глазами сверкает. А тут еще и корову прирезать пришлось – сено ее за борт смыло случайной волной. Да и вода кончается. По всему выходит, что возвращаться нам в порт с одной лишь демонской цацкой на борту, полностью положившись на честность Барыги.
Впрочем, с возвращением тоже оказалось все не так гладко – ветра все время не те, компас барахлит, карты погрызли мыши. В борту вдруг дыра обнаружилась – в рост пройти, головы не пригнув. Хорошо еще, что выше ватерлинии, но первый же шторм… А он как раз и накатывает клубящимся черным валом от горизонта, да быстро так!
Повезло: островок вовремя подвернулся. Еле успели. В бухту вошли, когда вовсю громыхало уже и пальмы гнулись, словно камыш. Я шлюпочку с кормы спустил – и деру. Все нужное я давно уже в этой шлюпочке под лавку сложил и только времени подходящего дожидался. А тут понял – вот оно, более подходящего не будет. Что ребята услышат – не боялся, ветер ревел так, что они бы и пушечной пальбы не заметили. Да и некогда им было, они как раз бунт заварили и только-только собрались насильственным методом переизбрать капитана. Ну а мне и на руку. Догреб до берега, мешок с пожитками на спину взвалил – и вверх по склону. Подальше и от команды, и от заразы, и от Джима с его бубнежкой про плохую примету.
Как им удалось разбить магическое стекло? Да понятия не имею! Но как-то разбили, точно вам говорю. Не иначе, как она сама и подсказала. Жестами, конечно же. Думаю, Джиму, – не случайно же именно он ее по ночам разглядывал так задумчиво.
Когда на вершине холма я не удержался и обернулся, «Мари-Цел» была уже далеко и удалялась стремительно. ураган рвал полностью развернутый парус, и волны перед нею словно расступались. И я готов поставить свою треуголку против ломаного пенни, что на борту ее не было ни единого человека. Все они толпились на берегу – и смотрели на заразу, которая больше не была пленницей банки. Они смотрели на нее во все глаза, как завороженные, некоторые молились, упав на колени – но я не рискну предположить, кому были обращены их молитвы. А она стояла в воде, как всегда, отстраненная и прекрасная, и держала над головой огненный шар, заливавший все вокруг мертвенным голубоватым сияньем. И была она раз в шесть больше любой обычной человеческой женщины. А может, и в десять. Я ошибался – сама ее банка, похоже, не весила ничего…
Вот я и говорю, что баба на борту – это еще полбеды, даже если она и зараза. Восторженный юнга, верящий в идеалы и готовый ради их торжества на все – куда страшнее. А самое страшное – если сойдутся они да общий язык найти сумеют, пусть даже и будет это язык жестов. Вот тогда – да, тогда только бежать. И надеяться, что успеешь убежать достаточно далеко и тебя не заденет.
Хотя… попробуй, убеги от такой заразы…
Что? Как звали ту тварь, что наш бедный Джимми выпустил в мир? Любовь, конечно же. Я думал, вы и так уже это поняли, потому и не снимаете респиратор.
0
0