Жизнь у этой лисы была обычной. Лисьей. Степные просторы, деревенские домишки, рощи, реки — никаких городских проблем! Зайцы всегда свежие, здоровые, без ГМО, вода всегда чистая, фильтрованная, с пиявками, воздух свежий, пропитанный ароматами чабреца… В общем, все у нее было бы отлично в такой природе, и до ста бы дожила, если бы не захотела курятины.
Не знаю, как вы, а я в курсе, что крольчатина полезнее. Но курочка – с корочкой, такая жирненькая, сочная… В общем, не одного любителя гамбургеров и ножек кфс сгубила, и лису туда же.
Да и курятник выбрала рыжая неудачно – к людям, у которых есть ружье в принципе лучше не подходить, не то что в их курятник. В общем, лиса поймала пулю.
Кстати, убила ее не она – а машина, которую лиса не заметила, убегая по проселочной дороге. И если с пулей еще как-то можно поспорить и даже жить — то с раздробленным черепом уже нет.
Как-то так звучала лисья предыстория. И пока лето в деревеньке продолжало идти своим чередом, рыжая осталась лежать там же, с каждым днем все меньше походя на пушистое животное с завидной шубкой.
***
Нашли лису – отец и младший брат мужа, гуляя по окрестностям в один из вечеров. И когда я сама оказалась в деревне, к этой местной достопримечательности привели меня. Ну а на следующее утро – я и уже средний брат мужа отправились туда в компании ножа, перчаток, спиртового раствора и нездорового энтузиазма. Ну еще бы, обычно лисы на дороге не валяются!
И да, так повезло, что у моего супруга братьев – ровно столько, чтобы те могли составить мне компанию в любой нужный момент в моей жизни. Например, средний – стал моим верным компаньоном по авантюрам, о которых обычно не принято рассказывать вслух =D
За лисой мы шли бодрым шагом, перед этим посетив заброшенные фермы. В деревне есть все, чтобы случайно наткнуться на чей-нибудь череп, но в этот раз нам не особо повезло – единственная черепенция, которую мы нашли, была слишком стара даже для обработки. Поэтому я задрала ее повыше на стену и оставила лежать на выступе из кирпичей. Пусть за местом приглядывает.
В остальном прогулка по заброшкам была атмосферная – можно было почувствовать себя сталкером, крадущимся мимо мутантов. Под ногами хрустела обивка крыши, от старости осыпавшаяся вниз, стекло, бутылки и пластик. Мы нагулялись по темным коридорам бывших коровников и через поля пошли к лисе.
Надо сказать, компенсацию за безрезультатное посещение фермы мы все-таки обнаружили – на дороге, по которой мы шли до этого, лежала свежая почившая змея. Причину смерти установить не удалось – она была не раздавленная, молодая, в самом расцвете ужиных сил, но пожелала присоединиться к коллекции. Ну что ж, мне приютить не жалко!
Лиса тоже ждала нас на том же месте. Действительно, было бы странно, если бы пролежав спокойно месяц, она бы за ночь куда-то делась. Своим ходом бы уже не ушла, а деревенские в ней не нуждались – половина народу и так по этой дороге мимо ездили на пляж каждый день, и никто не зарился.
Так что рыжая кучка меха с костями кокетливо выглядывала из-за трав и ждала своих новых обладателей.
Как бывалые расхитители тел на составные части, мы с моим коллегой приготовили антисептики, пакеты, ведро для косточек, надели перчатки, и вооружились ножом. Лису пришлось отковырять из земли, в которую она уже прочно вросла. Если говорить о ее кондиции – то она была уже в том состоянии, когда под полой шкуркой обнаружилось только несколько живущих там пауков. Ни плоти, ни червивых помощников, и почти никакого запаха. Только шкурка на жаре плотно прикипела к некоторым костям – но с этим нож моего компаньона легко расправился.
Мы взяли самое важное – зубы из разбитой верхней челюсти, целиком – обе нижние, в которых были великолепные клыки, позвонки, когти, фаланги и мелкие косточки. Все это мы бережно отдирали поштучно и укладывали в ведерко, не переставая шутить разной степени мерзости шуточки про идущий процесс.
***
Естественно, наше приключение не осталось без внимания. Мимо проехали деревенские, видимо, снова на пляж – мужчина и женщина, изрядно сворачивая головы на наше действо. Ну да, мы же не стали даже отходить от места гибели лисы, и сидели прямо у дороги…
Когда те же персонажи возвращались с купания обратно, от лисы уже осталась облегченная от костей шкурка. Я как раз стояла с ней в руках, собираясь живописно уложить для фотографии на память. Женщина из окна проезжающей машины аж высунулась, разглядывая меня. Ну, а я человек вежливый, поэтому поздоровалась – любезно помахала соседке трупом лисы.
Не удивлюсь, если после этого легенды о двух сумасшедших расчленителях еще долго будут бродить по деревне… Но машина уехала, и быстро, а мы остались доделывать дела.
Собрав лису в ведерко и посидев на бревне у реки на дорожку, мы с братом мужа пошли обратно, домой. Теперь рыжую нужно было сварить.
Эта часть вполне стандартная – нужно было очистить кости от остатков ткани и грязи, разделить между собой позвонки, убрать мясцо, которое кое-где осталось, и приготовить красотку к транспортировке.
Да-да, мне ведь предстояло еще везти всю эту красоту с собой в самолете…
***
В общем, остаток дня мы варили наваристый супец, помешивая косточки в старой кастрюльке, разведя костерок на берегу собственной реки, на участке. Попутно успели несколько раз искупаться, пока кипит рыжая, а я очистила и приготовила к полету еще два своих экспоната – голову стрижа, из которой долго и муторно выковыривала мозги, и позвоночник змеи. Голову ползучей я решила оставить нетронутой и засушить в первозданном виде.
Спрашивается, как относятся к такому сатанизму родственники? Отлично.
Если до этого некоторые еще разбегались от меня с криками, то в этот раз, когда мы с братом мужа запалили костер и сложили лису, остальной народ припер скамейки и расселся вокруг, как в амфитеатре, наблюдать трансформацию лисы из животного в набор для творчества.
***
Лиса, конечно, как и все остальное, были успешно очищены, сварены, высушены и обработаны ровно для того, чтобы я могла привезти их домой, еще раз помыть, прокипятить, и отбеливать.
Но домой – нужно было еще добраться!
У меня было два варианта доставить все свои сокровища домой. А именно – коробку старых костей, омытых рекой, довольно длинную, с локоть, косточку неизвестно кого, две овечьи челюсти, лисий конструктор, голову стрижа, две пары крыльев и хвост, и позвоночники змей. Вариант первый – отослать все это себе же посылкой, и молиться, чтобы ее пропустили через границу и вообще, не потеряли по пути. И второй – взять все это с собой в рюкзак, буквально набив его костями, и загадочно улыбаться людям на досмотре в аэропорту.
Что же я выбрала? Конечно второе! Ну а что, вдруг я это, экспонаты в музей везу, или, может быть, наглядный доклад на кафедру зоологии готовлю?
При всей странности моего набора для путешествия, на всех этапах проверки мой багаж не вызвал ни у кого никаких вопросов, и я ожидала свой самолет, будучи абсолютно довольной. Ну и чувствуя легкий аромат лисы из стоящего рядом рюкзака…
Был город Н., а рядом — город Икс,
Ходила между ними электричка.
И речка между ними… Нет, не Стикс,
А просто переплюйка-невеличка.
Дома в тех городах – в пять этажей,
И люди жили в них – не великаны,
На площадях скучали в неглиже
Русалки в обезвоженных фонтанах…
II
Однажды электричка не пришла.
Был день обычный, солнечный и скучный.
Дымил бычок оброненный меж шпал,
И кто-то бросил следом: может, лучше,
Что так? Мол, не пришла – и бог бы с ней,
Придет потом; а нет – и слава богу.
Толпились на перроне всё тесней,
Смотрели на железную дорогу,
Курили… Расходились по домам:
День завтрашний, известно, мудренее
И прока нет от срочных телеграмм.
(А интернета не было в то время,
В том месте, мире… И вообще, не лезь
Рассказчику под слово неуклюже;
История не катится по рельсам –
Все больше по ухабам да по лужам…)
III
А люди шли не первую версту,
Одни домой, другие прочь от дома:
Сломалась электричка на мосту,
Над речкой, безобидной и знакомой.
Но как назло, в тот вечер был туман
Достойный замка Бран и Сайлент-Хилла.
Напевы навьи, морок и обман
Наполнили спокойную долину.
Каких там только не было чудес!
Тянулись к небу выцветшие башни,
Стеной стоял дремучий, древний лес,
И Зверь в нем выл, потеряно и страшно.
Гремела канонада; мертвецы
По речке плыли; пегий конь копытом
Рыл землю у хозяйского лица –
И тот вставал. Века назад убитый
Стрелою в грудь – запрыгивал в седло,
И медный рог опять трубил атаку…
Кричали рядом: «Головы долой!»,
Звенели сабли, кто-то тихо плакал
В саду… Как был прекрасен чудный сад!
Благоухали лилии и розы,
А из шипов сочился черный яд.
И с ветви низкой ворон каркал грозно.
IV
Из бывших пассажиров у реки
Никто лишь по случайности не сгинул…
Но рассвело. К полудню мужики
Пришли, всех отыскали, отпоили.
Истории б закончиться пора –
Но раскололась жизнь на «до» и «после».
Пусть все тогда дожили до утра,
Но что-то изменилось… Старый поезд
Ходил все реже между Икс и Н.
Потом совсем исчез из расписанья.
Взорвали мост. Но нет на свете стен,
Что справиться способны с чудесами,
Пробравшимися в души и сердца
Тревогой, восхищением и страхом.
V
Начать, возможно, стоило с конца:
Земля к земле, а прах к земле и праху –
Где город был – теперь чащоба там.
Цветет в болото воткнутая палка…
Есть остров посреди. На нем – фонтан.
В фонтане улыбается русалка.
Путь к сердцу так и кончился в желудке.
(О.Арефьева)
Яна
До поместья мы добрались несколько позже, чем собирались, но все еще при свете дня. Вдвоем. Хоттабыч порывался пойти «на прогулку» с нами, но Нюська добрым докторским тоном велела ему лежать и не отсвечивать, иначе завтра она без зазрения совести сдаст его в больничку.
В больничку он не хотел. Я бы даже сказал, больнички он боялся, как черт ладана. Да и вообще, чем дальше, тем более подозрительным он казался. Одна наша совместная вылазка на почтамт чего стоила!
Но все по порядку.
Поначалу я решила, что Хоттабыч просит нас что-то там забрать, и собралась обидеться. Мало того что хрен голубой, так еще и отправляет нас, беззащитных девушек, принести ему закладку! А вдруг там наркотики? Или ядрена боеголовка?
Я даже успела нахмуриться и открыть рот, чтобы все ему высказать, но Нюська больно пихнула меня под ребра. И пока я отвлеклась, чтобы пихнуть ее в ответ – пообещала этому мерзавцу помощь.
Вот знала я, знала, что нельзя нам идти в медицину! Вон до чего нас клятва Гиппократа довела! Подобрали невесть кого, отмыли, одели, и он же теперь нас гоняет!
– Ладно, съездим и заберем, – сказала эта мать Тереза.
Лось арабский сделал вид, что смутился, глянул на меня щенячьими глазками… А что на меня-то? Я его не подбирала, вот. И вообще, я к нему со всей душой, поцеловала даже, а он… он… Друг у него тут, понимаешь, самый замечательный на свете. Гре-ег! Тьфу.
Короче говоря, оказалось что его надо до почтамта только довезти. И желательно как-то так, чтобы его не узнали.
– За рыжего карлика все равно не сойдешь, – буркнула я.
– Карлик – это пошло. Сделаем из тебя аборигена! – непонятно чему вдохновилась Нюська.
– Аборигена?.. – недоуменно переспросил лось.
– Ага. Ну-ка, ссутулься… так, Янка, неси из сеней телогрейку! Еще бы ушанку раздобыть…
– Раздобудем! – уловив Нюськину идею, я резко повеселела.
Мы мстим, и мстя наша страшна! О, как страшна!
Честное слово, от превращения лося в помесь Труса с Балбесом я получила истинное удовольствие! Его даже гримировать не пришлось. Синяки натуральные, щетина натуральная, ушанка с телогрейкой, растянутые треники и кирзачи сорок пятого растоптатого – покойного мужа баб Клавы, Николаича.
Алкаш вышел – загляденье! Даже покачивался натурально. Пришлось, правда, пару раз его от души огреть по плечам, чтобы не изображал тут белогвардейского офицера на параде. Он только недоуменно похлопал глазами и вопросительно на меня глянул:
– Яна, почему ты злишься? – и сцапал мою руку с целью обслюнявить.
Отняла. Фыркнула. Соврала, что ему померещилось, и вообще я занята и трогать меня не надо. Ну а что, вот так ему и признайся, что я такая дура, засмотрелась на него и вообще… вообще… я может его от всего сердца целовала, а не потому что легенда. Видала я его легенду в белых тапочках! А он! Артист погорелого театра! Так отвечал, что я и поверила!
Ненавижу красивых мужиков. Потому что или козлы, или педики, или два в одном.
– Поехали, хорош рассиживаться. Мы с Нюськой еще гулять собирались!
– Только не в усадьбу, пожалуйста, – забеспокоился Хоттабыч. – Это может быть опасно!
– Не тво… – начала я, но Нюська нахлобучила мне на голову невесть откуда взявшуюся на вешалке в сенях древнюю ментовскую фуражку. Ужасно пыльную.
Разумеется, я чихнула – а Нюська, коварная задница, ответила вместо меня.
– Нет, что ты, Фарит. Тут пруды около монастыря, хотим посмотреть, – бездарно соврала она и одарила меня строгим взглядом.
Ладно, ладно! А что я? Даже и не думала выдавать потенциальному противнику наши планы. Еще чего. Я этому подозрительному товарищу гражданской наружности не доверяю ни на грош! И вообще, нечего тут из меня делать злодейку.
Так что я чихнула еще раз, стянула с себя пыльную фуражку и буркнула:
– Ага, пруды. – И чуть не бегом побежала к своему Котику. Единственному красивому мужчине, который не козел и не педик, и готов для меня на все в любое время суток.
«Хочу киборга, – думала я, выруливая на разбитый проселок. – Чтоб готовил, – я не умею, – убирался, делал мне комплименты и массаж, и чтоб никаких «чудесных друзей», твою гармошку».
Явление аутентичного алкаша на почтамт прошло без эксцессов. Я даже посмеялась немножко, так забавно выглядел лось арабский в ватнике, вылезающий из моего джипа, настороженно оглядывающийся и пошатывающейся походкой бредущий полкватрала до почтамта. Прямо хоть в фильме про шпионов его снимай. Мультипликационном.
– Как доктор наук может быть таким придурком? – риторически вопросила Нюська, провожая взглядом самодеятельного шпиона. – Ему только балалайки и медведя на поводке не хватает для полноты образа.
Я вместо ответа фыркнула. Ну да, смешной. И не то чтобы настоящий придурок, мне почему-то кажется, что он придуривается только чтобы повеселить нас с Нюськой. Но… все равно не прощу. Такое – не прощается!
В общем, мы отвезли горе-шпиона домой, велели ему соблюдать постельный режим и отправились в усадьбу. Пешком.
На сей раз нам, о чудо, даже ничто не помешало. Ни тебе НЛО, ни журналистов, ни слета кришнаитов. Тишина, благодать, воробьи чирикают, лес шумит, солнышко пригревает. Вот только почему-то я не верила, что «проклятое место» не преподнесет нам очередного сюрприза. Да и кто бы поверил на моем месте?
– Слышь, Преображенская, – пробормотала я, задумчиво разглядывая руины поместья. – Скажи как есть, ничего не скрывай, я все перенесу… Ты тут ничего странного не наблюдаешь?
– Не наблюдаю, – решительно откликнулась Нюська, отдирающая гнилую доску от заколоченного окна. – Руина как руина. Заброшенная. Давай-ка прикинем, где графиня могла спрятать клад? Вот будь ты графиней, где прятала бы?
И Нюська еще решительнее сунула голову в пролом, оставив мне для интеллектуальной беседы лишь обтянутую слегка грязной джинсой задницу.
– Будь я графиней, я бы не вешалась, а благоверному кобелю достоинства на уши намотала, – вздохнула я, пнув сухую ветку. – Нюсь, слышь, я серьезно. Чисто тут, понимаешь? Слишком уж чисто.
Нюська вынырнула из взломанного окна и уставилась на меня недоверчиво.
– Ты перегрелась, что ли? Или вчера снотворного нанюхалась, пока Хоттабыча колола? Чистота ей привиделась! Где? Грязь, пыль, ящики какие-то внутри, заросло все… Хотя тропинка к этой двери определенно есть…
– Ну не как в операционной чисто, – согласилась я, ругая себя последними словами: вот ведь знаю же, что для Нюськи «чистота» значит «стерильность», а не учитываю. – Но баб Клава говорила про наркоманов, помнишь? А мы всю территорию обошли, и ни тебе шприцев под лопушками, ни окурков, ни облаток, ни туловищ в приходе. И пахнет еще – трава, земля, дом не жилой. А не наркоманами.
На Нюськином лице отразилась глубокая задумчивость.
– Ну… да. Странное дело. Но с другой стороны – это ж бабка! Бабки всегда все про всех знают. Уж как интерпретируют – дело другое, и то – про этих наркоманов она говорила так уверенно! Значит, что-то тут точно происходит.
– Странный стук в подполе, – мрачно пошутила я и вдруг очень-очень отчетливо осознала, что затея с кладом самая дурацкая, и вообще, не вернуться ли нам в Москву? По Шарикову сестрица все равно уже не страдает. А мне так и вовсе лучше держаться от Хоттабыча подальше, сохранности собственных нервов ради.
– Может быть и странный стук, – согласилась Нюська и зачем-то попинала забитую досками крест-накрест дверь. Победно уставилась на меня и, не увидев должного понимания, снизошла до объяснений. – Подозрительно крепкая дверь. И глянь на петли, их недавно смазывали, наверняка доски только для виду, а дверь заперта на замок. А внутри еще пол чистый и ящики стоят.
– В нежилом доме, которым сильно интересуется мэр. Вечер окончательно перестает быть томным. Слышь, Нюсь, как-то слишком тут много всего. И дверь, и ящики, и чистота. И Хоттабыча, между прочим, тоже тут чуть не убили. Не потому ли, что он крутился вокруг усадьбы? Вряд ли его из центра везли сюда? Из «Бляхиного Клуба», ага… Нет, явно он сам сунулся, куда не надо было.
Нюська упрямо насупилась.
– Ты книжек про шпионов перечитала. Ну что тут может быть страшнее десятка наркош? В этой-то заднице мира! Тихий, спокойный городишко!
– С крепкой дверью посреди руин.
– Ладно, уговорила. Здесь что-то происходит. Но что?
– Не знаю, – буркнула я. – И знать не хочу. Но ящики в руинах просто так не ставят. И полы не чистят! Нюська, мне это не нравится! Может, уедем? Домой, а?
Сестрица воинственно выпятила подбородок, и я поняла – вытащить ее из Энска можно только трактором. Еще бы, тут вон примерочные есть… с эльфами, вашу же мать! И будущий мэр с букетом.
Может, если бы Хоттабыч не подорвал мою веру во вселенскую справедливость, мой инстинкт самосохранения тоже уступил бы инстинкту размножения. Но. Как всегда, но.
– Найдем клад и сразу уедем, – пообещала Нюська. – А до того с места не двинемся, слышишь?
Так я ей и поверила, что дело в кладе.
А Нюська вдруг насторожилась.
– Эй, слышишь? – страшным шепотом спросила она.
Я тоже прислушалась – и явственно услышала, как неподалеку громко и сердито выматерились. Черт, не хватало, чтобы нас здесь застукали!
– Прячься! – таким же страшным шепотом скомандовала я.
Нюська очертя голову нырнула в кусты боярышника, я – за ней, но к обсуждаемой двери никто не шел. Сказочное свинство, так мотать нервы хрупким девушкам!
Присев на корточки, я аккуратно, гусиным шагом, прокралась к углу дома, из-за которого слышались голоса. Ну, кто бы там ни был, за эту внеплановую физкультуру он ответит страшно!
Нюська тоже выглянула, но я показала ей кулак и высунулась из-за угла. Благо боярышником и молодой рябиной тут заросло практически все, и спрятать в кустах можно было не то что двух хрупких барышень, а целый отряд очень толстых партизан. Стараясь не шуметь, я раздвинула мешающие обзору ветки – и едва не взвыла!
Шагах в пятидесяти от моего наблюдательного пункта стояли, опираясь на лопаты, две совершенно несуразные личности – в темных ветровках, джинсах, перчатках и черных балаклавах! И это несмотря на самый что ни на есть белый летний день.
В руках у того, что повыше, был лист желтой бумаги, и он тихо что-то с него зачитывал второму. Слов я разобрать не могла.
– Тоже мне, ОМОН на учениях, – беззвучно пробормотала я, пытаясь силой мысли пронзить мятый листок и понять, уж не карта ли это сокровищ мадам Преображенской? Надеюсь, купленная в «Бляхином клубе», а не настоящая.
– Ну, что там? Кто?.. – нетерпеливо подергала меня за рукав Нюська, подползшая на четвереньках.
– Тихо ты! – огрызнулась я. – Не мешай слушать!
Нюська замерла и, кажется, даже дышать перестала. Я тоже. Что-то мне не верилось, что этих подозрительных типов тут только двое. И вообще, коварство их намерений не вызывало ни малейших сомнений. Эти нехорошие люди, они же редиски, копают наш клад. Наш! Клад! И плевать, что его нет!
Кажется, я так воинственно засопела, что теперь уже Нюська дернула меня за штанину и грозно на меня зашипела.
Вовремя. Потому что тот, кто был повыше и зачитывал с бумажки, повысил голос, и до нас с Нюськой донеслось:
– …гарнитур изумрудный из шести предметов, работы придворного ювелира его королевского высочества Георга Третьего; крест нательный с мощами святого Павла, привезен из крестового похода… – в подозрительно знакомом голосе восторг и благоговение мешались с жадностью и недоумением. Дойдя до блохоловки золотой, с эмалью, подаренной лорду Говарду в тысяча шестьсот семидесятом году герцогом Орлеанским, голос с отчетливыми еврейскими интонациями на мгновение замолк, но тут же перешел к возмущению: – Я не понимаю, дорогая моя, где же эта дверь?! Чертовщина какая-то! Вход в винный подвал обозначен здесь, но здесь его нет!
От этих знакомых интонаций у меня случился когнитивный диссонанс. Какого черта эти двое покушаются на наш с Нюськой клад?! То есть… клад-то, получается, есть?! А-ахренеть не встать!
Второй тип в балаклаве сунул (сунула) нос в бумажку, потом обернулась к стене, осмотрелась вокруг и снова уткнулась в бумажку.
– Тебе не кажется, дорогой, что северная стена – это та, что за углом? – и махнула рукой в нашу с Нюськой сторону.
– Твою гармошку, Гольцманы! Твою!.. – не выдержала я, но тут же зажала рот ладонью, чтобы не рассмеяться. Нервно.
– Гольцманы? – переспросила Нюська, но я от нее отмахнулась:
– Цыц, разведка!
Нюська понятливо заткнулась, хоть я и задницей чуяла, что ее распирает сто и один вопрос. Ну, не считая острого желания огреть лопатой претендентов на наше наследство.
– Ты что, считаешь, что я не разбираюсь, где север, а где юг? – очень строго и обиженно вопросил глава милой творческой семейки.
– Ну что ты, Миша, милый. Я ничуть в тебе не сомневаюсь…
– Дедушка Исайя ясно написал: восточный угол винного подвала. Вот смотри, дверь должна быть здесь, с задней стороны дома…
– Конечно, ты совершенно прав! Именно с задней! – обрадовалась Ирка Гольцман.
– Вот! А ты мне показываешь на торец! Вечно ты все напутаешь!
Мы с Нюськой, не слушая дальнейших пререканий, воззрились друг на друга очень, очень круглыми и сердитыми глазами. Потому что, во-первых, какие-то левые Гольцманы имеют опись, карту и знают, где закопан клад. Наш клад! Во-вторых, потому что теперь мы тоже знаем, где клад!.. Наверное. Был…
За той самой дверью, где тропинка, ящики и отчетливый запах криминала.
Не сговариваясь, мы с Нюськой попятились, развернулись и тихо-тихо поползли прочь. Разборки с Гольцманами в наши планы не входили. Хотя бы потому что ни хренаськи они в винном подвале не найдут, кроме неприятностей.
А вот что делать нам, вопрос открытый. И по логике…
С логикой было сложно. Потому что мы с Нюськой ни хрена не понимали.
– Что за Гольцманы и откуда ты их знаешь? – было первым, что Нюська спросила, едва мы выбрались на дорогу и с видом праздношатающихся грибников пошли прочь. Видимо, для подтверждения легенды Нюська даже какой-то гриб сорвала. Наверняка поганку.
– Кто ж не знает Мойшу Гольцмана, – задумчиво пробормотала я и с удивлением глянула на сестру. – Ты серьезно? Нюр, на афише ж написано: режиссер-постановщик М.Гольцман. Память совсем девичья, да?
Нюська только плечами пожала. Запоминать имена каких-то там режиссеров или артистов она считала ниже своего достоинства.
– Ладно. Но откуда у режиссера мюзикла опись нашего клада, я все равно не понимаю.
– Я тоже, но дело поправимое. Интересненько, сеть тут ловит?..
Сеть ловила. И бабуля ответила сразу, будто ждала звонка. Ответив ей на насущный вопрос, где нас черти носят, я сразу перешла к делу.
– Ба, кто такой Исайя Гольцман?..
Эффект превзошел все мои ожидания. Даже Нюська, и та сделала большие глаза – отлично поставленный командный голос бабули был ей отлично слышен. А «мизерабль» и «сукин кобель» было самым ласковым, что бабуля имела сказать об Исайе Гольцмане, последнем поверенном семьи Преображенских. Собственно, вся ценная информация сводилась к тому, что из-за Гольцмана у нашего собственного прадеда были большие проблемы, так как «эта еврейская задница» (вольный перевод с французского) катал на профессора Преображенского доносы. Разумеется, все что Гольцман как поверенный мог спереть, он спер, и с двадцать шестого года в семье Преображенских это имя не произносят вслух, чтобы не осквернять. В смысле, не осквернять слух и воздух, а не имя.
– Надеюсь, у вас нет с Гольцманами никаких дел? – строго вопросила бабуля.
– Что ты, ба! Никаких!
– А откуда ты узнала это поганое имя? Я при тебе не упоминала!
– Ну… – я замялась, не говорить же бабуле про наши поиски клада. – Случайно услышали. Разговаривали тут с местными о нашей семье, и кто-то упомянул…
– Позор тебе, Янина, – припечатала бабуля. – Врать ты так и не научилась.
– Каюсь, грешна. Ба, ты только не волнуйся, у нас все отлично! Тут тишь, гладь и благодать. Вот пруды идем смотреть…
– Ты мне зубы не заговаривай. Пруды она идет смотреть. Тишь да гладь у нее. Думаешь, бабуля в маразме и новости в сети не читает? У вас там таинственно исчезают арабские шейхи, летают НЛО и похищают украинских ученых с мировым именем, а ты мне тут!..
– Ба… – Кажется, мои глаза стали чересчур круглыми. Возможно, даже попытались выпасть и повиснуть на стебельках. – Ты что, веришь газетам?!
– Разумеется, не верю. В наше-то прогрессивное время, когда космические корабли бороздят просторы Большого Театра!
Бабуля презрительно фыркнула, я правда не поняла, в адрес кораблей, театра или газет. Впрочем, наверняка всего сразу, оптом.
– Вот и не верь газетам, а верь нам. У нас все хорошо. Нюська себе нового кавалера нашла. Даже двух. Один – будущий мэр… – Я предусмотрительно отпрыгнула от сердитой сестры, предсказуемо попытавшейся вырвать у меня телефон из рук. – В ресторан ее водил! Ай!..
Нюське все же удалось отобрать телефон, но поздно. Сдать ее я успела. А главное – перевести внимание бабули на гораздо более важную и интересную тему, чем какие-то там украинские шейхи из НЛО.
Короче говоря, бабуля устроила Нюське форменный допрос и строго велела сначала хорошо подумать, и только потом тащить в дом всяких мизераблей.
– Надеюсь, он не похож на Шарикова. У него точно есть свой дом? Сколько этажей? И не вздумай сама за себя платить, это дурной тон!
– Хорошо, бабуля, конечно, бабуля, – с видом великомученицы отвечала Нюська, жестами показывая, какие страшные кары ждут меня, как только бабуля повесит трубку.
А я что? А я ничего!
– Не корысти ради, а только конспирации для! – заявила я Нюське, изображая поднятыми руками «Гитлер капут». – Или ты хочешь, чтобы бабуля приехала и взяла все в свои руки?
– Нет! О боже, нет! – Нюська показательно прикрыла глаза ладонью. – Бедный город Энск этого не переживет.
– Так-то. Твоя сестра – умница. Хвали, чеши… и хочу мороженого и мартини. Как думаешь, в здешнем сельпо продают мартини? А то можем пойти в гости к твоему будущему мэру, он не откажется нас… ай! За что?! Я так не играю!!!
Главное, что она вынесла из всего курса спецподготовки, который проходила в шикарном и мрачном Эшли-Хаузе, огромном замке на западе Шотландии, укладывалось в два небольших афоризма: «Никто не знает, каким должен быть успешный разведчик» и «Разведка – это искусство».
Особо выдающимися или оригинальными они не кажутся. Но Джейн гордилась не формулировками, а собственно процессом, гордилась обретением жизненного багажа, позволившим проявиться ее таланту к четким оценкам, высшей формой которых стали эти два коротеньких замечания. Речь идет о той череде памятных событий и случайных открытий, которая была известна только ей и доступ к которой был исключительным и единственным – через ее феноменальную память.
Открытие первое. Оно пришлось на погожий летний день, на время субботней семейной прогулки. Джейн – совсем еще маленькая девочка, дожидавшаяся своего пятого дня рождения. Дедушка – высокий, усатый, седой сэр Огастес Глазго-Фаррагут. Мама, тогда еще живая и веселая, красивая и добрая, как фея, – Кэролайн Болтон, урожденная леди Глазго-Фаррагут. И Элиас – старейший и заслуженный производитель дедовской конюшни, вороной, гривастый, как хиппи, крупнобрюхий пони.
Дедушка и мама идут впереди, неторопливо разговаривая, держат в руках разобранные надвое красные кожаные поводья. Элиас, следуя в поводу, важно и осторожно, то и дело встряхивая густой гривой, несет на себе маленькую Джейн.
Холодный ветер с моря, волнующий вересковые поля, и припекающее лицо августовское солнце. Они остановились у самого края высокого утеса, отвесно уходящего в сторону моря. Бескрайняя, глухо рокочущая стихия лежала внизу, перемешивая в беге волн темный индиго и все оттенки остывающей стали, крем и кипень бурунов с безвольной зеленью морской травы и кроваво-красными локонами водорослей.
Мама вскинула руки, и рассыпавшийся букет полевых цветов, подхваченный бризом, жертвенно планировал к бурлящему внизу прибою. Мама смеялась, дедушка скупо улыбался в усы.
– В странное время мы живем, Кэролайн.
– Почему же – странное? Солнце, вереск, море. Твоя дочь, моя дочь – все, как и тысячи лет назад, только вот, – она звонко рассмеялась, погладила конскую морду, – Элиас здесь получается лишний. Но он же не обидится на меня, правда, Джейн? – и она заговорщицки подмигнула.
– Странное, потому что нелепое. Разведчики работают по расписанию, на выходные уезжают погостить к родным. Чего доброго, и визитки начнут печатать: «X-Y, резидент». А, как ты думаешь?
– Пап, – мама подбежала к дедушке и обняла его.
– От тебя пахнет лошадью!
– Не самый противный запах, дорогой. Что же касается моих мыслей, то скажу тебе честно – времена Лоуренса Аравийского прошли и не вернутся. Женщины и разведка – более эффективное сочетание. Для нас холодная война, религиозный экстремизм или великий Мао – в первую очередь угроза нашим детям.
– С тобой бесполезно разговаривать серьезно, Кэролайн, – дедушка нахмурился.
– Смотря какую тему для разговора вы изберете, сэр Огастес!
– Ладно, оставим это. Когда ты возвращаешься в Бейрут?
– Хочу недельку побыть у тебя, пообщаться с Джейн, но ты же знаешь, сейчас там такая обстановка!
– Знаю, знаю, может, и лучше тебя знаю. Но не кажется ли вам, красивая леди, что вы слишком много внимания уделяете своему старому отцу, в то время как маленькая Джейн жаждет материнского общества?
– Папа! – мама смутилась.
Вот такой ее и запомнила Джейн навсегда – с заигранными морским ветром волосами, со смущенной улыбкой на загорелом лице. Запомнила слово в слово и странный разговор, что вели мама и дед.
– Нам обоим нужно сейчас немного тепла… – низкий голос дона Мигеля звучал завораживающе, его черные глаза со страстной мольбой смотрели на Арабеллу.
Она снова была в апартаментах де Эспиносы, и он обнимал ее. Но на этот раз она совсем не противилась ему.
«Сопротивляйся!» – билась тревожная мысль.
Однако поцелуи де Эспиносы погружали Арабеллу в вязкий, сладостный дурман, который заволакивал сознание и лишал сил.
– Mi corazon… – дон Мигель слегка сжал ее плечи, мягко увлекая куда-то вниз… в бездну, и она закрыла глаза, покоряясь ему…
…Небо, хмурившееся весь день, к вечеру прояснилось, и взошедшая луна бросала мерцающие блики на умиротворенное море. Но, по крайней мере, двум людям на борту корабля, скользящего по его волнам, об умиротворении можно было только мечтать.
Заложив руки за голову, Блад лежал в койке, которую он подвесил в кают-компании, и слушал поскрипывание пола под ногами жены, доносящееся через тонкую переборку. Собственные слова жгли его раскаленным железом. Все шло не так, катилось бешеным потоком с горы. Узнав, что Арабелла жива, он запрещал себе представлять их встречу: слишком малы были шансы, что он уцелеет. Ему повезло – в очередной раз. И первое, что он сделал – бросил жене чудовищные упреки. Ей, еще не пришедшей в себя после плена!
Он не был готов к вопросу Арабеллы, хотя было нетрудно догадаться, что дон Мигель не преминет поделиться с ней обстоятельствами смерти своего брата. Ревность и обида – плохие советчики, а он поддался им и потерял голову. Блад снова и снова прокручивал сцену, разыгравшуюся на берегу, и их сегодняшний разговор.
Что произошло между его женой и доном Мигелем? Прямота и искренность Арабеллы ставила в тупик многих мужчин и в том числе самого Питера. В ней нет ни хитрости, ни кокетства. Арабелла – и супружеская измена?! Он сдавленно застонал, это просто не укладывалось у него в голове! Ведь она кинулась к нему, невзирая на пистолет Тени, направленный на нее!
И разве она виновата, что «Пегас» потерпел крушение, а дон Мигель обнаружил ее на бриге? Кто знает, что ей пришлось вынести. Сегодня в какой-то момент ему показалось, что Арабелла хотела что-то сказать, но его беспощадный напор оттолкнул ее и вызвал лишь гнев. Он не заметил следов насилия на ее теле. Но какому насилию могла подвергаться ее душа? Какое давление оказал на Арабеллу дон Мигель, сгоравший от жажды мести? Какие угрозы шли в ход? Что, если он действительно… принудил ее?
Что же, месть испанца удалась, пусть и отчасти! Все существо Питера отвергало то, что безжалостно рисовало ему воображение. В чем еще он подозреваетАрабеллу? В равнодушии к его смерти? А еще он усомнился, что она хотела вырваться из плена. Большей несправедливости сложно придумать…
Шаги за переборкой давно стихли, а Блад продолжал размышлять. Его глубоко ранили слова Арабеллы – о том, что она страшится услышать еще какую-нибудь темную историю о нем. Ведь он считал, что оставил свое прошлое позади и надеялся, что, согласившись стать его женой, Арабелла приняла его, как он есть. Но прошлое дотянулось до него и схватило костлявой рукой за горло. И теперь он платит огромную цену. Как им снова найти путь друг к другу? Смогут ли они сделать это?
Блад не сразу обратил внимание на неясные, едва различимые звуки. Он прислушался и понял, что Арабелла плачет – и никогда еще на его памяти она не плакала так горько и безутешно. Ее тихие рыдания разрывали ему сердце. Мигом позабыв все свои обиды и подозрения и не тратя времени, даже чтобы надеть сапоги, Питер бросился в капитанскую каюту.
Арабелла в одной сорочке сидела на рундуке, обхватив руками колени.
– Арабелла… дорогая моя, – севшим голосом позвал он, медленно подходя к ней и ожидая вспышки ее гнева.
Она повернула к Бладу залитое слезами лицо и совершенно безжизненным голосом сказала:
– Он целовал меня, и я не сопротивлялась… И я не вспомнила тебя, Питер.
Блад сразу догадался, кто это «он», и, мысленно проклиная весь род де Эспиноса до седьмого колена, ласково сказал:
– Это был всего лишь сон. Прости меня. Мои слова навеяли тебе этот кошмар.
Он сел рядом с женой и осторожно обнял ее.
– Это было не только во сне…
– О чем ты?
Арабелла несколько очень томительных для него мгновений смотрела потухшим взглядом прямо перед собой. Наконец она прерывисто вздохнула и с усилием выговорила:
– Дон Мигель целовал меня наяву… там, на «Санто-Доминго». Я виновата, что допустила это.
Блад прислонился спиной к переборке и прикрыл глаза. Внутри у него все оборвалось, но он не отстранился, а наоборот – крепче прижал жену к себе. Видя ее отчаяние и чувствуя, как она судорожно вздрагивает, пытаясь подавить рыдания, он осознал, что готов простить ей это, что уже прощает ее…
Следующая фраза отодвинула его ревность на самый дальний план, потому что Арабелла сказала:
– Я ударилась во время кораблекрушения, – она коснулась рукой своей головы рядом с левым виском. – Когда я очнулась, я не помнила, как оказалась на корабле. Потом дон Мигель нашел меня, но я… Я не помнила ни его, ни мою жизнь на Ямайке. Последние годы стерлись из моей памяти, – после паузы она добавила едва слышно: – Я не помнила тебя, Питер…
– Боже милостивый! – охнул Блад. – Почему ты сразу мне не сказала?!
Он протянул руку к голове жены и нащупал под волосами выпуклый рубец.
– У меня не было на это времени – Арабелла слабо улыбнулась.
Все действительно было иначе и куда печальнее, чем воображалось ему! Вот о какой болезни она говорила… Его пальцы тщательно ощупывали голову жены с левой стороны.
– Больно? И вот здесь, да? – озабоченно спросил он, видя, что Арабелла морщится.
– Скорее неприятно.
– И голова еще болит и сейчас?
– Иногда.
– Кто ухаживал за тобой, лечил? Ну, был же там врач, на этом корыте?! – при мысли, что Арабелла, раненая и беспомощная, оказалась среди враждебно настроенных испанцев,Блад западалоощутил страх и отчаяние.
– Сеньор Рамиро. Он хороший врач и был добр ко мне.
Не слишком-то удовлетворенный этим, Блад поднялся, подошел к столу и зажег свечи в стоявшем там канделябре.
– У меня тут есть кое-что, – он водрузил на стол сундучок и извлек из него небольшую бутылочку. – Это поможет тебе.
– Сеньор Рамиро сказал, что со временем все пройдет.
Блад хмыкнул, но оставил свое мнение о способностях испанского коллеги при себе. Он налил в бокал воду из кувшина и отмерил несколько капель настойки.
– Выпей, – вернувшись к Арабелле, он протянул ей бокал, затем снова присел рядом с ней.
Ее зубы стукнули о край бокала.
– Тебе холодно? – Питер потянулся к скомканному одеялу и, укутав жену, обнял ее: – Что же было дальше? Если, конечно, тебе не слишком тяжело рассказывать.
Допив лекарство, Арабелла отдала ему пустой бокал и горячо зашептала:
– Я расскажу. Питер, ты не представляешь, каково это: не помнить часть своей жизни, часть себя! Дон Мигель утверждал, что знает меня и… тебя, а я будто блуждала в дремучей чаще. Я чувствовала, что ты и де Эспиноса – враги, но не знала почему. И тогда он, – голос Арабеллы прервался.
– И тогда он посвятил тебя в подробности той истории с доном Диего, разумеется, ни словом не упомянув про нападение его брата на Барбадос. И я стал внушать тебе ужас… – грустно усмехнулся Блад.
– Я… растерялась. Питер, прости, я обидела тебя, когда сказала, что меня пугает твое прошлое.
– Что же, у тебя были основания, – голос Блада звучал устало и глухо. – Поверишь ли ты, что заниматься морским разбоем изначально не входило в мои намерения? И что захваченный корабль дон Диего должен был привести в голландскую колонию на острове Кюрасао? В обмен на жизнь и свободу – свою и своих людей. Но он подло обманул нас и привел «Синко Льягас» к берегам Эспаньолы. У меня не было выбора – разве что умереть или вновь оказаться в рабстве. И не думай, что мне было легко отдать тот приказ.
– Я верю тебе…
Он вздохнул и уткнулся лицом в волосы жены.
– Но ведь ты вспомнила меня?
– Да…– она всхлипнула, – В тот вечер де Эспиноса пригласил меня для разговора в свою каюту и сообщил, что ты принял его условия. Я даже не спросила, какие именно условия он выдвинул… Все это время я жила, точно во сне, и сама не могу понять, почему я так вела себя. Мы разговаривали, как… старые друзья. Я хотела уйти – он не отпускал. Он загородил мне дорогу, потом вдруг обнял и стал целовать. Моя ли слабость тому виной или еще что-то, но я позволила ему это… Наваждение или… – Арабелла повторила слова Блада: – Ты сказал, что мне пришлись по вкусу его объятия… Наверно, это было близко к истине… А потом я будто увидела тебя… Мое сердце наполнилось любовью… И я вырвалась. Воспоминания были неполными, окончательно память вернулась уже на берегу… – она подняла голову и печально взглянула на мужа: – Я не сомневаюсь в сделанном выборе. Хотя, возможно, ты сожалеешь сейчас о своем?
Она выпрямилась и даже попыталась отодвинуться от Блада, но он мягко удержал ее:
– Душа моя… – хрипло прошептал он, потрясенный услышанным и тем, с какой смелостью и не щадя себя Арабелла призналась ему. – Ты самая отважная и искренняя женщина из тех, кого я когда-либо знал. Ты самое дорогое, что у меня есть, и я благословляю тот час, когда ты согласилась стать моей…
– Я бы рассказала… про поцелуй, я не собиралась это скрывать. Но во время нашего разговора я почувствовала гнев и обиду. А этой ночью сам Господь ниспослал мне сон в наказание… За гордыню. Сон, в котором дон Мигель восторжествовал надо мной… – слезы вновь неудержимо побежали из глаз Арабеллы, оставляя блестящие дорожки на ее помертвевшем лице.
– За что Ему тебя наказывать? А ты – простишь ли ты мои несправедливые слова? – он взял руки жены в свои. – Твои пальцы холодны, как лед… Не плачь…
Блад поднес руки жены к своим губам, целуя тонкие пальцы, тыльные стороны ладоней, согревая их своим дыханием. Он смотрел на нее с любовью и нежностью, но на дне его глаз таилась печаль – отражение той печали, которая сокрушала сейчас душу Арабеллы. Она знала, что здесь бессильны все чудодейственные настойки, и только вместе они смогут прогнать эту тень прочь.
– Я не плачу, – Арабелла попыталась улыбнуться.
– Как же близок я был к тому, чтобы потерять тебя… – медленно склонившись к ней, Блад приник к ее губам.
Жар его поцелуев расходился по телу Арабеллы, окутывая ее нежным облаком. Но Питер вдруг остановился и проговорил с сожалением в голосе:
– Нам не стоит. Это эгоистично с моей стороны. Тебе нужен покой. Ты еще не оправилась, и тебе вредно переутомляться…
– Питер, – рассмеялась Арабелла, – иногда полезно забывать о своем врачебном долге. Но твоя рана? — тут же обеспокоенно спросила она.
— Рука не болит, — улыбаясь, поспешил уверить ее Блад.
— А мне как раз не помешает немного переутомления, – и Арабелла сама потянулась к нему.
Синие глаза Блада вспыхнули, но его застенчивая жена не отвела взгляд.
– Смелое заявление! – воскликнул он, сопровождая свои слова долгим поцелуем. – Я запрещал себе даже надеяться… – с трудом оторвавшись от нее, он вдруг скептически оглядел рундук и попросил: – Дорогая встань пожалуйста.
– Что ты задумал? – удивилась Арабелла, поднимаясь на ноги.
– Я не хочу подвергнуть тебя риску падения с этого ложа – говоря это, Блад сбросил матрас на пол и быстро разостлал поверх него покрывало.
– На полу?! – Арабелла зарделась от смущения.
– Неужели мне удалось смутить мою храбрую жену? – с ноткой мягкой иронии в голосе парировал он.
Благоговейно, будто перед изваянием богини, он опустился возле нее на колени. Руки Арабеллы обвились вокруг шеи мужа и она погрузила пальцы в его волосы, ласково перебирая темные пряди.
– Как же я тосковал по тебе… – тихо сказал он, восхищенно глядя на нее.
Блад касался жены бережно – так бережно, словно еона была соткана из морской пены и лунного света, и любое грубое или даже просто неверное прикосновение могло заставить ее исчезнуть. И словно в первый раз, он открывал ее для себя, покрывая горячими поцелуями каждый дюйм ее тела. Его руки поднимались от изящных ступней вверх, к бедрам, смыкались на талии, затем скользили по бархатистой коже ее живота к небольшим округлым грудям. Он проводил пальцами по слегка припухшим от его поцелуев губам Арабеллы и, задыхаясь от страсти, твердил ее имя как заклинание:
– Арабелла… Арабелла… Я бы не смог жить без тебя…
С приглушенным стоном Арабелла выгнулась под руками мужа, вверяя ему себя. Каждое его движение рождало в ней жаркую волну, поднимающую ее все выше, мрачные тени прошлого отступали, таяли, и оставались лишь она и Питер, а потом яркое солнце затопило их ослепительным светом…
ЛАБИРИНТ
Из колодца тянуло сыростью и запахом плесени. Однако это был единственный выход из полости статуи, которым они могли воспользоваться.
Они стали спускаться. Олег шел впереди, Озеров — следом за ним.
Путь им освещали пуговицы-люминофоры, поглотившие на поверхности Венеры энергию ультрафиолетовых лучей Солнца и служившие теперь источниками холодного голубоватого света.
Свечения люминофоров было достаточно для того, чтобы смутно видеть ближайшие две-три ступеньки.
Книзу колодец расширялся. Сперва Олег касался плечом его стенки, потом и рукой не смог до нее дотянуться.
Вскоре стало совсем темно, пришлось воспользоваться электрическими фонариками.
При свете их астронавты убедились, что винтовая лестница оканчивается в пещере с высоким куполообразным сводом.
В наклонных стенах пещеры было прорезано несколько овальных отверстий — горловин каких-то туннелей.
Олег и Озеров углубились в ближайший из них.
Они рассчитывали, что он выведет их на поверхность, но дно узкого прохода, направленного вначале горизонтально, стало затем наклонным — проход вел куда-то вниз.
Минут через двадцать астронавты достигли второй пещеры. Размерами своими она значительно превосходила первую.
Впрочем это впечатление, возможно, было обманчивым. В темноте трудно судить о подлинных размерах предметов. Лужица воды зачастую представляется целым озером, яма — пропастью. Мрак, подавляя человека, лишает его чувства размера.
Вторая пещера выхода на поверхность также не имела. Во всяком случае, обнаружить его не удалось. Либо его вообще не существовало, либо он был столь тщательно замаскирован, что даже наметанный взгляд Озерова не смог его нащупать.
Кроме того отверстия, через которое астронавты проникли в пещеру, в стене ее было еще другое, похожее на трубу, на расстоянии полуметра от пола.
Озеров, двинувшийся первым, с трудом влез в него. Теперь астронавты не могли нигде выпрямиться. Они медленно ползли на животе, уподобившись змеям.
Это было, пожалуй, самое утомительное из всех возможных видов передвижения. Приходилось извиваться, втискиваться в щели и ползти, ползти, не видя ничего впереди себя и рискуя навсегда застрять в каком-нибудь колене этого каменного, ведущего неведомо куда, канала. Каждые десять-двенадцать минут, когда силы иссякали и движения становились мучительными, они останавливались.
Наконец труба стала расширяться. Вконец измученные Озеров и Олег двинулись на четвереньках, а некоторое время спустя смогли выпрямиться.
Но и третья пещера, которой они достигли, не имела выхода на поверхность. Единственное, что их здесь порадовало, была пышная трава с белыми, почти прозрачными стебельками. Она густым ковром покрывала влажный пол пещеры. Вероятно, когда-то давно в эту полость попали потоки ливневых вод, прихвативших где-то по дороге ил и семена. Влаги в пещере было достаточно, вот и выросла диковинная трава-альбинос, ростки которой никогда не увидят солнца.
Немного отдохнув, двинулись дальше. И опять потянулись то узкие, то широкие коридоры среди годных пород, напоминающие туннели, пробитые руками разумных существ, похожие на твердое ложе иссякших ручьев.
Сколько времени блуждали они по этому лабиринту? Приближались ли они к поверхности или удалялись от нее? Они давно потеряли представление о том, где находятся и в каком направлении идут. Утрачен счет часам и километрам. И кажется, что этот путь через мрак не имеет ни начала, ни конца…
Они старались не поддаваться отчаянию и убеждали себя, что раньше или позже достигнут поверхности Венеры. Ведь должен же быть где-то выход из ее губчатых недр, ведь как-то проникает во все эти полости вода!
Миновав несколько гулких, угрюмых пещер, астронавты очутились в узком и длинном коридоре. Ветер, дувший им в лицо, стал льдистым, сухим. Казалось, они приблизились к царству вечного холода.
Пол прохода круто понижался, потолок ушел куда-то вверх. Еще несколько шагов и они достигли чего-то твердого, скользкого, рождающего смутные отсветы. Под их ногами был лед. Ровная зеркальная поверхность замерзшего подземного озера тянулась на десятки метров.
Не меньше пяти минут ушло на то, чтобы добраться до противоположного берега. Там астронавты наткнулись на то, что некогда питало озеро водой. Перед ними был замерзший водопад. Бурный поток заснул, онемел. Лютый мороз сковал подвижную жидкость.
Начался медленный и опасный подъем.
Приходилось вырубать во льду небольшие ступени, вбивать в скользкую поверхность острые стальные клинья, случайно оказавшиеся в полевой сумке Озерова, перебрасывать через каменные выступы прочные канатики, свитые из тонких, не впитывающих влаги нитей искусственного волокна.
За гребнем промерзшего водопада надобность в альпинистских принадлежностях отпала — идти стало легче, обледенелые базальтовые глыбы сменились широкими известковыми ступенями, дающими надежный упор для ног.
Несмотря на усиливающуюся усталость, астронавты обратили внимание на то, что стены некоторых проходов и гротов украшены причудливыми мозаиками и потускневшими рисунками.
Борис Федорович то и дело задерживался возле них, стирал с них пыль, всматривался в детали. Творения неведомых венерянских художников живо заинтересовали его.
— Олег Николаевич, вам бросились в глаза странные особенности этих изображений? — спросил он, фотографируя мозаику, поразившую его своей цветистостью.
— Я в живописи полнейший профан, — сказал Олег. — Да, признаться, и не особенно присматривался к рисункам. Что вы имеете в виду?
— «Напластование», — ответил Озеров. — Одни изображения нарисованы или высечены раньше, другие — позже. И те, кто украшал пещеры позже, почему-то стремились переделать «полотна» своих предшественников. В одних местах это им почти удалось, в других — ранние изображения, точно сквозь кисею, проступают через более поздние. Вот гляньте хотя бы сюда.
На стене багровой краской было нарисовано извержение вулкана, потоки огненной лавы, толпы бегущих людей, озаряемые отсветами пожара. Рядом с этим устрашающа пейзажем уцелел кусок трехцветной эмали. На нем широко улыбалась темнокожая девушка с букетом белых цветов в руке. У ног девушки голубело озеро. Безмятежностью и тишиной веяло от этой идиллической мозаики.
— Похоже на то, что авторы этих рисунков по-разному смотрели на мир, — продолжал Борис Федорович, наводя пучок лучей то на одно место картины, то на другое. — И то, что восхищало одного художника, с презрением отвергалось другим. Вы не находите этого?
— Борис Федорович! — взмолился Олег. — Не допекайте меня своими этнографическими изысканиями. У меня, право, нет никакого желания размышлять сейчас, почему в одних рисунках преобладают миролюбивые мотивы, а в других — воинственные и какие из них нарисованы раньше, какие — позже… Не забывайте, что мы бродим в этих проклятых пещерах почти шесть часов. Пора найти место для ночлега. Мы люди бывалые, привыкли ко всему, но выносливости всякого человека есть предел… Пошли! Если обстоятельства будут нам благоприятствовать и с Сергеем ничего страшного не приключилось, мы дня через два-три еще вернемся сюда.
Озеров понимал, что Олег прав, и все-таки неохотно покинул пещеру — ему хотелось внимательно осмотреть ее стены, зарисовать изображения, запечатлеть в памяти то, что, быть может, века назад высекли на базальте и граните неведомые обитатели этих огромных зал.
— Что ты сегодня молчаливая? – дед Мирон, макая золотистый блинный бок в чашку с вареньем, поглядывал на внучкину подругу. – Спала плохо?
— Угу, — буркнула Леся, дуя на горячий чай.
— Ой, признайся просто, что я тебя страшилками запугала, — Поля улыбалась, словно отличилась на олимпиаде по доведению друзей до икоты.
— Дед Мирон, я… — Леся запнулась, боясь, что Поля поднимет ее на смех, но слова вертелись на языке, и она не сдержалась. – Я ночью старушку у вас во дворе видела. Лохматую такую. Босую, в одной рубахе.
Полинка вытаращила глаза, став похожей на жабу, и закашлялась, поперхнувшись чаем.
— Старушку, — медленно произнес Мирон, шевеля густыми бровями. — Это Глашка, соседка моя, – он махнул рукой на дом за забором. — Совсем бабка из ума выжила. Бродит ночами по улице, места себе не находит.
— Дед, а может, это призрак? – прохрипела Поля.
— Призраков не бывает, — Мирон строго глянул на внучку. — Давайте, солохи, доедайте и в сад. за урожаем.
Яблоки в саду росли сочные, крупные.
С хрустом откусив алый бок, Леся прикрыла от удовольствия глаза, наслаждаясь вкусом.
— Лесь, а бабка тебе что сказала? – шепот Полинки испортил момент.
Леся недовольно взглянула на подругу:
— Спросила к кому я приехала.
— А ты что? – не унималась та.
— А ничего! — рассердилась Леся. – Если так интересно — сама иди ночью по деревне эту Глашу искать. Найдешь – наговоритесь досыта!
— Ну и дура! — обиделась Поля.
— Отец завтра за вами спозаранку приедет, – за ужином предупредил Мирон. – Так что сейчас со стола приберем и спать, да в туалет загодя сходите, чтоб ночью не шуметь.
Лесю разбудил стук. Негромкий, но навязчивый, будто кто бросал в стекло камушки.
Встав с кровати она подкралась к окошку и выглянула в него.
Никого, только спящая деревня да ветки яблони, качающиеся от ветра. Тук да тук.
— Вот и разгадка, — усмехнулась Леся и уже хотела уйти, как заметила давешнюю старуху. Бабка стояла у калитки, все в той же белой сорочке, босая, лохматая и по-птичьи, не моргая, смотрит прямо на девушку. Луна освещала ее костлявую фигуру, словно прожектор, направленный на беглеца.
— Опять пришла, — нахмурилась Леся, — а родня потом искать будет, — она вздохнула и пошла в сени, решив проводить бабульку домой и победить страх.
Когда Леся вышла из дому, старуха уже сидела на скамье, точно как вчера.
— Бабуль, — голос внезапно осип, — бабуль, вас, наверное, дома ищут. Хотите, провожу?
— Я уже дома, — насупилась старушка.
— Вы перепутали, вам не сюда надо, — Леся протянула руку, — идемте?
Ей показалось, что у бабки по-кошачьи сверкнули глаза. С неожиданной силой старуха вцепилась в Лесину руку ледяными крючковатыми пальцами и прошамкала беззубым ртом:
– Идем!
Странное и страшное обрушилось на мир, как снежный ком с горы. Газеты латиноамериканских стран прямо-таки захлебнулись в потоке противоречивой информации. Изо дня в день потрясенным читателям стали преподноситься сообщения такого рода:
«Сельва выплюнула марсиан, — писала «Глоб». — Отряды неизвестных существ появились на дороге в пятистах километрах от Рио. Они сеют смерть и ужас. Следите за нашей газетой».
«Человек-скат, — вторила «Универсаль». — Он идет из сельвы и несет неизвестную цепную заразу. Куда смотрит правительство?»
«Не надо паники, — утешала колумбийская «Нуэва пренса». — Они хорошие парни. Лючия укротила марсианина. Один из пришельцев забрел вчера в бар старика Себастьяна. Глазастая Лючия улыбнулась ему из-за стойки, и тот ее понял. Он выпил коктейль «Гуанако» и пошел спать. Пейте «Гуанако».
По радио стали передавать псалмы вперемежку с угрозами Страшным Судом. Телевизионные компании выбросили на экраны серию передач «Коммунизм идет с Марса», а под сурдинку транслировали порнографические фильмы. Паника перекинулась на биржу. В Гондурасе лопнули два концерна. Акции серебряных и оловянных рудников, оказавшихся в эпицентре района, охваченного непонятной эпидемией упали до нуля. В Венесуэле за два дня произошло два путча. К власти пришел диктатор Хуаннес, представитель крайней правой оппозиции и офицерства.
Казалось, мир сошел с ума. В район бедствия были брошены силы ООН. Наспех скомплектованные войска оцепили территорию, равную по площади трем Бельгиям. Был отдан строжайший приказ: под страхом смерти не пропускать через кордон ни одно живое существо. Над сельвой повисли вертолеты. Локаторы настороженно шевелили сетчатыми ушами. Мир приготовился встретиться с какой-то страшной силой, страшной главным образом тем, что никто не знал, что она из себя представляет.
В центр пораженного района был послан разведчик на вертолете. Смелый летчик низко пролетел над одним из селений. Снимки, привезенные им, тут же были опубликованы во всех газетах мира. Фильм, который он заснял, транслировался телевизионными студиями круглые сутки. Летчик рассказывал:
— Трупы. На всех улицах трупы. А между ними бродят фиолетовые безволосые обезьяны. Нет, у них я не видел оружия. Я летал над мертвецами полчаса. Перевернутые автомобили, разбитые витрины магазинов, горящие дома — смерть и опустошение видел я…
А рядом с этим интервью та же «Трибуна» помещала иронический материал, начинавшийся словами:
«Миссионер Кориолис, известный ревнитель веры, проживший среди диких индейцев пять лет, отправился к пришельцам, чтобы приобщить их. Воздадим хвалу смелому падре».
Газеты на все лады комментировали случившееся. Правда соседствовала с вымыслом. Писали про марсиан и венериан, будто бы прилетевших на Землю. Нашлись «очевидцы», которые якобы видели, как в ночь, предшествовавшую началу событий, по небу полетела армада светящихся тел. Писали о «летающих блюдцах», о фотонных кораблях и о «лучах смерти посылаемых на нашу планету из центра Крабовидной туманности. Астролог и телекинетик Вилли Браун из Филадельфии заявил, что он установил духовный контакт с пришельцами, и опубликовал беседу с их главарем.
Вилли. Зачем вы пришли к нам?
Пришелец. Мы должны были прийти.
Вилли. Кто вы?
Пришелец. Мы те, кого ждут.
Вилли. Вы поможете нам?
Пришелец. Да.
Вилли. Вы наше будущее?
Пришелец. И прошлое. И настоящее.
Известные астрономы мира опубликовали коллективное интервью, в котором начисто отвергали версию о пришельцах. Ни в ночь перед происшествием, писали они, ни раньше ни одна обсерватория мира не наблюдала никаких светящихся тел.
Кто-то громогласно вопил об опасности с Востока. Кто-то, не скупясь на выражения, писал в «Нью-Йорк таймс»:
«Коммунистическая зараза поползла по земному шару. Долго ли мы будем безмолвными наблюдателями?»
В дансингах Нью-Йорка родился новый танец «Я хочу марсианина». Завсегдатаи баров пили коктейль «Питекантроп». Голливуд спешно снимал фильм «Моя жизнь с шимпанзе». На главную роль пригласили кинозвезду Глэдис Годфри. Газеты опубликовали ряд фотографий. Особое впечатление на публику произвел снимок «Укрощение ревнивца». Улыбающаяся Глэдис вышибала шваброй пистолет из лап разъяренной обезьяны. По поводу швабры в печати было высказано несколько критических замечаний. Предлагалось заменить ее щеткой пылесоса последней модели сезона. Относительно шимпанзе критики не высказывались.
Из района же катастрофы долго не поступало никаких сообщений. Потом поползли слухи о том, что армия спешно отступает. Командующий объединенными силами выступил с опровержением. Он заявил что газеты преувеличивают опасность и что для тревоги нет никаких оснований.
А слухи были вызваны небольшим происшествием. Часовой одного из постов заметил в лесу странное существо. Он хорошо помнил приказ: стрелять без предупреждения. Но любопытство оказалось сильнее. Он подпустил существо поближе. И увидел безволосую фиолетовую обезьяну. Часовой перепугался, забыл про оружие и бросился бежать. Обезьяна в два прыжка настигла солдата и повалила его на землю. На шум прибежали товарищи часового. Очередь из автомата покончила с обезьяной. Солдаты окружили пострадавшего и с ужасом наблюдали, как его кожа меняет цвет. Словно откуда-то изнутри по телу стали разливаться фиолетовые чернила. Солдаты с криками бросились врассыпную.
После этого пост был отнесен на несколько сот метров. И в районе бедствия наступило относительное затишье.
Сырым сентябрьским утром, в самый разгар обезьяньего бума, к одному из фешенебельных особняков аристократического квартала столицы заокеанской страны подкатил длинный темный лимузин. Из него вышел худощавый джентльмен. В холле его учтиво встретил вежливый лакей с непроницаемым лицом дипломата и проводил в комнату, где пришедшего ожидал другой джентльмен, несколько грузнее первого. Кивком отпустив лакея, хозяин особняка протянул руку худощавому.
— Я ждал вас, мой друг, — сказал он просто и сделал приглашающий жест. Оба сели в кресла у низкого столика, на котором лежала кипа газет. — Узнали что-нибудь о Хенгенау?
Худощавый покачал головой.
— А Вернер? Что с ним?
— Зигфрид? — спросил худощавый.
— Вы, мой друг, — мягко произнес полный джентльмен, — стали рассеянны. Или этот бедлам, — он кивнул на газеты, — вскружил вам голову? Конечно Зигфрид. Надеюсь, с Отто все в порядке.
— Эти братья никогда не вызывали у меня симпатии, — поморщился худощавый.
— Что поделаешь, — вздохнул полный. — В историческом мусоре жемчужных зерен, как правило, не попадается. Но вы не ответили мне.
Худощавый джентльмен помолчал, собираясь с мыслями. Потом медленно произнес:
— Последнюю информацию от Зигфрида я получил дней за пять до этого. — Он кивнул на газеты. — Он сообщил, что Хенгенау устроил Бергсону визу в Советский Союз.
— Каким образом?
— Место в посольстве. Зигфриду удалось узнать, что Хенгенау направил Бергсона в Россию с неким деликатным заданием. Вероятнее всего, на встречу с Отто, потому что месяца за два до… — опять кивок на газеты, — Хенгенау отправлял с дипломатической почтой конверт с заданием для Отто.
— Конкретно?
— Что-то совершенно фантастическое. Хенгенау обнаружил в сельве древнеиндейский храм со странными статуями. У одной из них в руке прежде, по-видимому, был жезл с загадочными свойствами — о них Зигфриду известно только то, что они весьма загадочные. Жезл этот волею случая оказался в России. И еще…
— Занятно, — пробормотал полный джентльмен. — Что же еще?
— А то, что Хенгенау усматривает некую связь между свойствами этого жезла и своими работами.
— О которых мы тоже плохо осведомлены, — положил полный джентльмен. — Итак, — сказал он, подумав, — мы потеряли связь с Зигфридом. Хенгенау Или погиб… Или?.. — Он многозначительно взглянул на худощавого.
— Думаю, такая возможность допустима…
— Кто знает, кто знает, — покачал головой полный джентльмен. — Я никогда не верил этим одержимым ученым мизантропам. Они способны на любую пакость. Кстати, в каком состоянии находились работы Хенгенау?
— По последним данным, в стадии завершения.
— Тем более, — задумчиво произнес полный джентльмен.
— А может, он хочет поторговаться? — предположил худощавый.
— Способ не из лучших. Впрочем… — Полный джентльмен стряхнул пепел с сигареты. — Впрочем, если это и так, то нам надо остаться на высоте. В любом случае, — подчеркнул он. — Вы можете связаться с Бергсоном?
— Думаю, да.
— Жаль, что с Отто сейчас нет прямой связи, — сказал полный. — Но в конце концов и этот вариант неплох. Мы дадим команду Бергсону, чтобы он вступил в контакт с Отто от нашего имени, и, таким образом, выбьем из рук Хенгенау инициативу. А если Хенгенау мертв, то это тем более необходимо. Посмотрим, что за вещь он собрался добыть. Я, правда, не уверен, что это вещь стоящая. Однако чем черт не шутит. Если верить газетам, мы не зря вкладывали деньги в Хенгенау.
— Значит? — спросил худощавый.
— Распределим функции. Операцию с Бергсоном и Отто я возьму на себя. А вам следует побывать в ставке. Попытайтесь проникнуть в лабораторию Хенгенау.
— Ну что ж, — кивнул худощавый. — Логично.
— Заодно проследите, чтобы ученых к этому делу не допускали.
Худощавый молча наклонил голову и попрощался с полным джентльменом. Из холла он позвонил аэропорт, потом к себе домой. И через час скорое? ной самолет мчал его в Рио…
Ставку командующего объединенными силами государств осаждали родственники оставшихся в пораженной зоне людей и корреспонденты радио, печати и телевидения. Все требовали сведений и еще раз сведений. Но ставка молчала.
Худощавый джентльмен, прибыв в Рио, сразу же позвонил командующему из отеля и, не теряя времени, отправился к нему. Командующий, старый человек с одутловатым лицом, выслушал просьбу и медленно сказал:
— Я не могу рисковать. Разведчики, ушедшие в зону, не вернулись. Мы ничего не понимаем. — Он слабо взмахнул рукой. — Врачи говорят, что медицина не знает аналогов этому. Единственное, за что они ручаются, — полная безопасность контакта с трупами жертв. Мертвые не кусаются, — усмехнулся командующий. — А вот живые…
— Что? — наклонился к нему худощавый джентльмен.
— Мгновенный шок, потом кожа приобретает фиолетовый оттенок, лицо теряет человеческие черты, глаза тускнеют.
— И?..
— Человек или умирает, или превращается в дикое животное. Самое страшное, что он начинает представлять опасность для окружающих. Какая-то цепная зараза. И это не вирус, не бацилла. Словом, что-то новое, неизвестное Земле.
— Марсиане? — усмехнулся приезжий.
— Не знаю, — устало заметил командующий. — Но. это страшно, клянусь вам…
— И все-таки я прошу.
— Я не могу, — отвел глаза старик.
Худощавый джентльмен рассеянно повертел кольцо на пальце, потом наклонился к уху командующего и прошептал несколько слов. Старик испуганно отстранился.
— В таком случае, — пробормотал он, — в таком случае ответственность…
— Вы пропустите вертолет. Туда и обратно.
— Но вы не?.. — начал командующий.
— Нам «марсиане» не нужны. Не нужны, — подчеркнул посетитель, вставая.
Вернувшись в отель, он связался с полным джентльменом и сообщил, что его миссия развивается нормально. Тот проворчал в ответ об осторожности и положил трубку. Худощавый усмехнулся, постоял недолго у телефонного столика, о чем-то раздумывая, потом принял ванну и вызвал машину.
Автомобиль мягко тронулся с места. Взгляд пассажира скользил по витринам магазинов. За зеркальными стеклами корчились фиолетовые манекены. Реклама торопилась за быстротекущей жизнью. Лиловые обезьяны предлагали прохожим сигареты «Йети», мыло «Бездна», коктейль «Питекантроп». Где-то далеко отсюда высвеченная лучами мощных юпитеров Глэдис Годфри, млея от отвращения, целовала шимпанзе. Розовый режиссер орал на нее. Розовому режиссеру казалось, что Глэдис вкладывает в поцелуй мало чувства. И Глэдис вкладывала больше. Потому что ей нужны были деньги. Они нужны были всем. И телекинетику Вилли Брауну, и розовому режиссеру, и даже худощавому джентльмену, который ехал сейчас ужинать в одно модное заведение.
Над городом сверкала неоновая радуга. А по городу брел толстый неумытый блондин. Он заходил в бары, наклонялся к кому-нибудь из посетителей и шептал, обнажая нечистые зубы:
— Тайна. Великая тайна. За тысячу песо я расскажу вам о пришельцах.
Блондина не слушали. Пришельцами публика была сыта по горло. О тайнах кричали газетчики на всех перекрестках. Но блондин знал больше, чем газеты. Потому что он пришел из-за кордона. Его не заметили ни люди, ни локаторы. Он пришел из мест, пораженных фиолетовой чумой, счастливо избежав заражения. Правда, он слегка помешался. Но в этом не было ничего удивительного. Не каждому удается пережить такое.
Никто не хотел давать тысячу песо блондину. И он неприкаянно бродил между людьми. А вместе с ним по городу бродила тайна, за которую любая газета заплатила бы в десять раз больше, чем просил несчастный сумасшедший.
Блондин прошел мимо модного заведения, где ужинал худощавый джентльмен. Последний не поскупился бы на тысячу песо. А может, отдал бы и больше.
Но худощавый лениво потягивал ледяной коктейль и смотрел на тощую певицу, сообщавшую с эстрады утробным голосом:
Спустился ангел с высоты И заглянул мне за корсет. Певице тоже нужны были деньги.
Грязный блондин забрел в портовую часть города. Ему хотелось есть, но не на что было купить даже гнилой банан. Его привлек острый пряный запах, доносящийся из раскрытых дверей третьеразрядного бара. Он сделал стойку и нырнул, раздувая ноздри, в помещение, наполненное гулом голосов и звоном посуды.
— А я говорю, они не кусаются! — кричал в ухо своему собеседнику рыжебородый великан.
Тот, навалившись грудью на стол, икал и бормотал в промежутках между приступами:
— Когда мы ходили на Фиджи…
Закончить фразу ему не удавалось. Мешали икота и крик рыжебородого.
— Блеф! Все блеф! Никуда вы не ходили, Сэм Питере. Вы всю свою ничтожную жизнь проторчали в том вонючем кабаке. Это так же верно, как то, что меня зовут Гопкинсом.
— Когда мы… — начал снова Сэм, но на половине фразы уронил голову на стол и захрапел.
Рыжий Гопкинс сердито отвернулся и заметил блондина, застывшего в нерешительности у входа. Гопкинс находился в том блаженном состоянии легкого подпития, когда человеком овладевает неудержимая потребность разговаривать на отвлеченные темы. Он подмигнул блондину.
— Эй, парень, иди сюда.
Питере поднял голову, посмотрел остекленевшими глазами на блондина, примеряющегося к стулу, пробормотал: «Черепахи» — и опять захрапел. Гопкинс подвинул блондину бутылку, выдернул из-под носа у Сэма стаканчик и плеснул в него виски.
— Пей.
Блондин накинулся на еду. Гопкинс, выждав немного, спросил:
— Ты кто? Немец? Швед?
Блондин проглотил кусок мяса и пробормотал:
— Тайна. Тысячу песо, и я расскажу вам тайну.
Гопкинс удивленно уставился на него, потом громко заржал:
— Ты ошибся адресом, приятель. За тайны платят в президентском дворце. А здесь пьют честные моряки.
Он налил стопку, ловко опрокинул ее и, вытерев бороду, заметил:
— Брось трепаться. И жри. Плачу я…
— Тысяча песо, — упрямо повторил блондин.
— Да ты совсем спятил, — удивился еще больше Гопкинс. — Проклятые газеты! — Он потряс волосатым кулаком. — Третий сумасшедший за один день!
В бар ворвался шустрый мальчишка-газетчик. Размахивая пачкой газет, он побежал между столиками:
— Свежие новости оттуда! Фиолетовая проказа поражает молниеносно! Человечество может быть спокойно! Самый модный цвет платья — цвет дождевого червя!
Блондин вздрогнул и заерзал на стуле. Гопкинс на клонился к нему и участливо спросил:
— У тебя жена там осталась? Или родственники?
Блондин отрицательно покачал головой. А от соседнего столика поднялся чернявый субъект в потрепанной куртке и встал сзади блондина.
— Что за тип? — спросил он рыжебородого.
— Черт его знает, — откликнулся Гопкинс. — Сумасшедший, продает тайну.
— Тысяча песо, — пробормотал блондин. Он уже изрядно охмелел и плохо соображал, где он и что с ним. Чернявый с любопытством разглядывал его.
— Может, я и дам тебе тысячу, — сказал он задумчиво. — Но я должен знать, за какой товар плачу деньги.
— Меня зовут Зигфрид. Зигфрид Вернер, — пьяно пробормотал блондин.
— Мою тетку зовут Хильда, — жестко сказал чернявый. — Она живет в Лиссабоне на самой широкой улице.
Гопкинс захохотал. Он любил остроумных людей и сразу проникся симпатией к чернявому.
— Выпей, парень, — сказал Гопкинс, протягивая бутылку.
Чернявый отстранился.
— Погоди, — проговорил он. — Налей лучше этому… Зигфриду.
Гопкинс наклонил бутылку, но тут внезапно поднял голову Питере. Взмахом руки он сшиб со стола всю посуду и свирепо потряс кулаком перед носом Зигфрида.
— Толстая крыса! — заорал он на весь погребок. — Зигфрид! Сволочь! Ты такой же Зигфрид, как я президент Панамы! Клянусь!..
Рыжебородый Гопкинс с трудом усадил разбушевавшегося приятеля. Чернявый незнакомец сверлил блондина острым взглядом. Из углов бара на скандал потянулись любопытные. Сэм, отталкивая руки Гопкинса, кричал:
— Как он смеет? Это же Отто! Отто Вернер — блокфюрер! Гад, даже не потрудился сменить фамилию… А Маутхаузен ты помнишь? Тогда ты был чистеньким и розовым… Сука! Ты ловко стрелял в наши загривки…
— А ну-ка, ну-ка, — поощрительно бросил чернявый.
Сэм, не слушая его, продолжал кричать о том, что он знает этого гада, что самозваный Зигфрид не кто иной, как начальник одного из блоков Маутхаузена, в котором ему, Сэму Питерсу, бывшему летчику его величества короля английского, пришлось провести полгода, и что из-за этого теперь Сэм Питере уже не летчик, а ничтожное существо, бич, скитающийся в поисках случайной работы из одного порта мира в другой. Изо рта Сэма вперемежку с ругательствами вылетали фразы о немедленном суде над военным преступником и о виселице, которая, по мнению Сэма, далеко не достаточная мера возмездия за все совершенные Отто Вернером преступления.
Выпалив все это одним духом, Сэм замолчал, с ненавистью глядя на того, кто называл себя Зигфридом. И во внезапно наступившей тишине присутствующие услышали голос толстого блондина.
— Я не Отто. Отто — мой брат. Но он умер.
Это заявление вновь вызвало приступ бурного негодования у Сэма. Взгляд чернявого выражал заинтересованность. Пожалуй, он один из всей компании помнил о том, что блондин продавал какую-то тайну. Он подмигнул рыжему Гопкинсу и отошел к стойке. Разрушение, причиненное руками Сэма, было быстро ликвидировано. Столик наполнился разноцветными бутылками. Питере, бормоча проклятия, потянулся к стакану. Любопытные, увидев, что ссора иссякла, разбрелись по своим местам. Чернявый, непрерывно болтая, следил, чтобы посуда не пустовала, и вскоре добился своего. Сперва Питере, а потом Гопкинс охмелели настолько, что не выразили протеста, когда чернявый повел Зигфрида к выходу. Блондин не сопротивлялся.
Тайна вновь вышла на улицы. Только теперь никто не просил за нее тысячу песо.
Роне отставил пустую чашку очень аккуратно, она даже не звякнула о каменную столешницу. Заварки в чайнике оставалось пальца на два. Наверняка горечь вырвиглазная… и такая же бодрящая.
— Не думаю, что это стоящая идея, — сказал он очень спокойно, почти равнодушно, даже не покосившись в сторону шисова некроманта. — Не вижу ни малейшего смысла предоставлять возможность как следует поржать надо мной еще и нашей доблестной Магбезопасности. Мне и тебя одного выше чердака.
— Эй! Ястреб, напраслину-то не возводи! Я не ржал.
— А то я тебя первый день знаю.
— Точно не ржал! Колонтитул на отсечение даю!
— Ты страницами шелестел. Очень многозначительно так шелестел. И ехидно.
— Ну знаешь ли! Это просто в корешке не укладывается! У меня, если ты не заметил, довольно ограниченный спектр внешнего выражения эмоций, буквально на все случаи жизни — только страницами пошелестеть и остается! Может быть, это я так плечами пожимал или брови хмурил, о таком ты не подумал?
— Бровями так ехидно не пожимают.
— Ладно. Уел. Ну поржал немного, уж больно ты смешно злился… Но ведь у меня и развлечений-то не особо! К тому же Магбезопасности вовсе не обязательно знать, что ты не сразу обо всем догадался. Наоборот! Ему… то есть ей, Магбезопасности то есть, лучше знать, что догадался-то ты сразу. Но, будучи человеком солидным и дотошным, достойным звания полномочного представителя Конвента, не мог сесть за составление отчета для многоуважаемой тобою Магбезопасности, основываясь исключительно на своих догадках. Ибо настоящие достойные и солидные шеры так не поступают. Особенно темные. Вот и провозился, собирая доказательную базу. А теперь собрал и спешишь предоставить в полное, так сказать, распоряжение. Как и положено лояльному темному, стремящемуся доказать свою полезность. Магбезопасность такое ценит.
Роне решительно выплеснул остатки шамьета в чашку — все равно тот не мог оказаться более горькими, чем послевкусие разочарования. Глотнул. Поморщился.
Шисов дохлый некромант имеет полное право издеваться: Роне ведь именно так и собирался сделать. Притащить Магбезопасности на блюдечке с золотой каемочкой страшное покушение, уже предотвращенное и раскрытое… Словно котенок дохлую мышь. И с той же целью, что характерно: полезность свою доказать. Ну и похвалили чтобы, чего уж теперь притворяться. Потому что за всю МБ Роне, конечно, сказать не берется, но некоторые ее полковники хвалить умеют. Очень. Учат их этому, наверное, на каких-то особых курсах этой их Магбезопасности… А Роне что? Роне темный. Темные никогда не отказываются от того, что само идет в руки. Тем более когда оно такое ценное, как похвала полковника МБ. Дураки среди темных не выживают. Роне не дурак, Роне бы точно не отказался. И принимал бы как должное. Гордо так, самодовольно даже, хоть и с достоинством. Еще бы! Раскрыть такое чудовищное преступление, и не по горячим следам даже, а заранее, предотвратить, уберечь, оказаться настолько полезным…
Шамьет был горьким до слез.
Никакого чудовищного преступления и в помине, одна сплошная чудовищная же глупость. На этих бездарных ни в чем положиться нельзя!
— Не о чем докладывать. И гордиться тут тоже нечем. Я ничего не предотвратил.
— Ты предотвратил довольно грязный скандал со вполне вероятной преждевременной сменой правителя в качестве прогнозируемых последствий. Ты же видел ауру Тодора. А теперь прикинь: выдержала бы эта аура известие о том, что его старшая дочурка пыталась прикончить младшую? Причем при помощи им самим подаренного кубка? Чувство вины, Ястреб, оно иногда штука для здоровья далеко не полезная.
Кто бы мог подумать, что шисов фолиант может быть таким… убедительным? Не втянуть голову в плечи под его давлением стоило больших трудов, но Роне справился. Усмехнулся криво, но уже почти примирительно (или надо было сказать — примирительно, но все еще криво? А шис его…), буркнул:
— Я буду выглядеть идиотом…
— …в том случае, если сейчас промолчишь, а он потом об этом узнает от кого-нибудь другого. А он узнает. Думаешь, только у тебя полно хорьков? Да и среди твоих большая часть работает не только на тебя, и мало кто из них отличается твоим… хм… твоей скромностью. Ему обязательно донесут. И, насколько я знаю эффективность нашей доблестной Магбезопасности, донесут скорее рано, чем поздно. Только подача будет уже не в твою пользу. Ты этого хочешь?
Роне медленно качнул головой. Ясное дело, этого он не хотел. Как и быть излишне навязчивым. Как и ломиться в дверь, которую позавчера так демонстративно захлопнули у него перед носом, не пообещав открыть не то что завтра, а вообще. Ничего не пообещав.
Светлый ублюдок честен, этого у него не отнимешь. Всегда держал слово и выполнял обещанное. Раз он не сказал «до завтра», значит, глупо было и ждать. Роне и не ждал. Даже и не собирался.
Но он, ублюдок этот чрезмерно честный, мог бы сказать хотя бы “до связи”. Без конкретной даты, просто. Что, мол, когда-нибудь… Понятно, что не завтра, не послезавтра, но когда-нибудь… Вместо этого он сказал: “пока”. Честный ублюдок. Просто пока. И значит что? Значит, никакой связи не будет вообще? Никогда?..
Да какого шиса!
— Ох, да какого же шиса ты такой упрямый, Ястреб?! Тебе надо ему отзеркалить! Надо! Сегодня, немедленно! Тебе самому, пока не опередили! Редкий случай, когда интересы империи идеально совпадают с твоими собственными, буквально в экстазе сливаются! А ты уперся как… как шис знает кто! Ну вот какого шиса, а?!
А действительно — какого?!
И самое странное, что Ссеубех вовсе не шутит и не издевается, он действительно напряжен и встревожен, он и на самом деле считает, что так будет правильно. Может быть, он и прав? Может быть, ему со стороны и виднее? Ему-то точно это видение не искажают никакие глупые сторонние мысли…
— Ты и мертвого уболтаешь, некромант дыссов! — Роне ослепительно улыбнулся, вставая, расправляя плечи и разворачиваясь. — Действительно, как я мог позабыть, что отчеты для Магбезопасности — это святое!
Вызов сорвался в зеркало, кажется, даже раньше, чем он успел договорить, и внутри тоже что-то то ли оборвалось, то ли сжалось как-то не очень удачно, заставив слегка поморщиться и сделав улыбку еще ослепительнее. Дыссня, прорвемся! В конце концов, Роне действительно не собирается навязываться, просто доложит, отчитается в двух словах, сжато, сухо, по делу. Ничего личного. Просто лояльный темный лишний раз подтверждает свою лояльность.
Дайм может не обрадоваться.
Может, да. Особенно если его оторвать от каких-нибудь ужасно важных дел. Ну и ладно, у Роне тоже дела важные, вон и Ссеубех так считает, а ему виднее. Роне просто доложит, и все. Ну и дождется, конечно, чтобы светлый ублюдок снова сказал это свое шисово «пока», чтобы уж точно расставить все умляуты над нужными рунами, чтобы никаких сомнений…
— Бастерхази?! — Из зеркала плеснуло такой волной чистой и светлой радости, что Роне с трудом устоял на ногах. — Как здорово, что ты…
Дайм сдвинул на край стола горку недопросмотренных отчетов и тоже встал, буквально взметнулся навстречу, словно его тоже тянуло. И улыбка… Горячая, радостная, на нее больно смотреть и кожу стягивает мурашками. И бесполезно повторять себе, что ничего личного, просто императорская кровь, просто такой вот дар.
— Я тут слегка зашился, — улыбка Дайма стала чуть виноватой и еще более довольной. — Давно пора было перерывчик сделать. А тут как раз ты, как чувствовал. И если судить по твоему сияющему виду — явно хочешь рассказать мне что-то интересное, да?
И понятно же, что он так всем улыбается, что все это ерунда и Роне тут окалина на донце, не более. Просто повезло. Роне выбрал удачное время, Дюбрайн точно так же обрадовался бы любому, кто бы отвлек его от занудных отчетов. Он просто рад оторваться от них хотя бы ненадолго… ведь наверняка ненадолго, да? Вот и все. Ничего личного.
А, к шису!
Он. Просто. Рад. Остальное неважно.
А уж насколько долгим получится данное конкретное “ненадолго” — это Роне еще поглядит.
— Да вот, понимаешь, — начал Роне, добавив в голос вкрадчивости, а в улыбку интимности и делая вид, что совершенно не замечает, что вытворяют друг с другом, сплетаясь, его огненная тьма и перламутровый даймовский свет, — зашел я тут как-то с утра пораньше к нашей общей знакомой Ристане…
Лика застыла. Сейчас он увидит укус, поймёт, что она выходила, и что помочь ей могла в этом Айла… Она набычилась, изображая упрямого тинейджера. «Моя ладонь ещё несколько часов назад была целой, ровной и без шрамов», – перед её глазами встала ладошка, такой, какой она лежала в руке Матвея.
– Что вы прицепились? – Лика вытащила руку из кармана и взяла ей чашку. Следов укуса не было.
Бореус кивнул.
– Ты быстро учишься. Я прав. С удовольствием займусь тобой. С великим удовольствием. Сначала, правда, надо будет заняться другим неотложным делом. Ты пей кофе, пей, возможно, последний в твоей жизни.
– Ага, поняла, – Лика отхлебнула из чашки. – Вы этот, как его, нам на уроках социологии говорили: манипулятор. Любите многоходовки. Вот вы со мной как бы дружить пытаетесь и в то же время запугиваете. Хотите расшатать эмоционально…
Она и сам не понимала, что на неё нашло, слова сами выскакивали изо рта. В голове натянутой струной звенел протест – она не даст себя запугать, не станет его безвольной марионеткой. Лучше умереть.
Бореус неожиданно засмеялся.
– Да, подростки сейчас пошли не те, что раньше. Когда-то слово лишнее сказать в присутствии взрослых боялись. Сейчас же неприкрытое хамство и распущенность.
– Вы первый начали, – возмутилась Лика. И долила себе ещё кофе из кофейника. Мало ли что. Вдруг это, и правда, последний кофе в её жизни.
– Ты же умная девочка, внимательная? Да? Обратила внимание на отличительную черту аргов?
– Нет у аргов никаких отличительных черт, – Лика посмотрела прямо на Бореуса.
– Вот именно. Мы все чуть-чуть похожи. Почему, как думаешь?
– Ну, общие предки, наверное.
– Общие предки… Мы дети Севера. Нет ни одного арга с тёмными волосами или кожей. На юге за все века не выявлено ни одного арга. Только среди потомков эмигрировавших туда северян. И то их ничтожное количество. Север… потерянный дом.
– Да ладно. Вон Севера сколько. На всех хватит.
Бореус посмотрел на неё, и ей показалось, что глаза его затуманили слёзы.
– Была когда-то цветущая и обильная земля, жили на ней гордые, свободные люди, равные богам. Да они и были богами, если честно. Жили столько, сколько хотели. И умирали только по собственной воле, когда уставали или пресыщались. Красивые светловолосые, сереброглазые люди. Но всё когда-то кончается. Кончилась и наша цивилизация. Остатки размело по миру, смешалась серебряная кровь с кровью дикарских племён, что населяли земли в те злые времена и исчезли арги. Лишь изредка стали проявляться в их потомках чудесные свойства. И лишь немногие сохранили крупицы знаний некогда развитой цивилизации и смогли передать их потомкам. Я один из них. Мой отец рассказывал мне про земли аргов, а ему рассказывал его отец.
– Они живы? Ой, простите, это, наверное, некорректный вопрос. Хотя… вы же хотите меня убить или как-то даже перед смертью помучить, чего это я должна вас щадить?
– Правильно, – согласился Бреус, не уточняя, что именно правильно. – Мой прапрадед добыл себе королевский титул в Крестовом походе. Балдуин Первый. Мечтал отвоевать земли на востоке и возродить цивилизацию аргов. Он умер, когда понял, что мечта его утопична. Но один из его внебрачных детей родился аргом. Балдуин научил его всему и передал знания. Тот пошёл по пути отца – выбрал человека наиболее перспективного и занял его место. Ему удалось продержаться лет триста, прежде чем он понял, что один человек, будь он хоть королём, хоть папой римским, не сможет ничего изменить на земле. И тысяча аргов не сможет, и две. Но он воспитал себе преемника. Триста лет назад мой отец начал раскол в тайном обществе аргов, призывая их прекратить попытки изменить человечество. Люди не могут подняться над своими пороками. Они глупы, эгоистичны, завистливы. Лишь страх наказания делает их чуть похожими на те божьи творения, какими задумал создатель.
– А он тоже самовыпилился? – Лика говорила грубо, но ей и хотелось быть грубой, причинить боль.
– Нет, – Бореус спокойно принял укол. – Ему просто не повезло. Арги не умирают от пуль или яда, но бомба, разрывающая на куски – это, конечно, смертельно. Его нелепая гибель окончательно убедила меня в том, что людей нельзя перевоспитать, их можно выдрессировать. Как собаку. Понимаешь?
Лика помотала головой.
– Условный рефлекс на команды. За правильное выполнение – награда. Косточка. Или волшебная пилюля, дарующая бессмертие.
Теперь-то до неё дошло.
– Поэтому серые служат вам? Вы даёте им возможность пожить подольше? Но всех вы на эту удочку не поймаете.
– Почему же? – Бореус сделал удивлённый вид.
– Ни одна женщина не согласится стать такой же уродиной, как эти ваши… – Лика обвела рукой вокруг лица. – Даже если вы ей предложите вечность.
– Умная девочка, да, – Бореус засмеялся и вдруг прислушался к чему-то. – Я рад, что ты сразу поняла проблему, над которой мы бьёмся уже столько лет. Но когда мы её решим – а мы решим – всё изменится. Мне даже не надо будет захватывать мир. Он сам ко мне придёт. Приползёт. И я буду решать, кому даровать жизнь вечную и молодость, а кому нет. И посмотрю, как быстро одна половина уничтожит другую. А вот с оставшимися я и буду возрождать своё царство. Свою Гиперборею.
Лика присвистнула.
– Что-то у вас тут недоработка. Вы так активно уничтожаете аргов, что непонятно, с кем останетесь.
– Это всё расходный материал, – Бореус презрительно скривил губы. – Они все полукровки. Я и сам такой. Но я верю, что однажды найду его – арга с чистой кровью. И тогда мир падёт к моим ногам. К нашим. Если он окажется настолько умён, что поймёт красоту замысла.
– А если нет? Если такого арга не существует в природе? – Лика замерла в ожидании ответа. Бореус молчал. В наступившей тишине явственно слышался звук вертолёта. Бореус поднял глаза и улыбнулся так, что Лика поняла: такой вариант не рассматривается.
– Иди. Мы поговорим после.
Пит не очень вежливо затолкал её в лифт. Лика нащупала в кармане магнитный ключ Айлы, так и оставшийся у неё. Вот он, путь к свободе. Интересно, лучше дождаться ночи или попробовать сейчас? Хотя в период белых ночей разница между днём и сумерками небольшая. Просто ночью (она надеялась) меньше народа шляется по улице. И ещё ей надо разыскать Матвея. Хорошо, если он тут же в одном из боксов, а если его держат в другом здании?
Двери открылись, и тут же послышались крики. Пронзительный женский визг. Пит рукой придержал Лику, потому что она дёрнулась вперёд, видя, как двое охранников волокут по коридору Айлу. Та врывалась с неожиданной для своего худенького тела мощью.
– Оадзь! Накликала! – закричала она, заметив Лику. – Они хотят убить его! Они хотят забрать его сердце! Я слышала, как они говорили об этом!
Айла кричала так, словно у неё живьём отрывали конечности. Пит завернул Лике руку за спину и протащил мимо охранников и Айлы, открыл бокс и толкнул в сторону кровати. Лика споткнулась и распласталась на полу, чувствительно приложившись подбородком.
Звуки стихли. Лика поднялась и потрогала челюсть. Прижалась носом к стеклу, высматривая, нет ли в коридоре охраны. Но так как всё равно мало что было видно, она вытащила карточку и… Она не учла, что дверь можно открыть только снаружи. Лика потрогала раму окошка для передачи пищи. Он держался на каком-то шпингалете. По размеру оно было совсем маленьким, человеку не пролезть. Но руку вполне можно просунуть. Лика выбила окно и потянулась к замку, страшась только одного: не уронить этот спасительный ключ. Через минуту она убедилась, что руки у неё коротковаты. Ну, что ж… Она мысленно перебрала своих знакомых. Вот вроде Машка из параллельного, высоченная дылда, подойдёт.
При других обстоятельствах они бы даже посмеялась, как нелепо выглядит в коротких штанах. Машка была выше почти на двадцать сантиметров. И этих двадцати хватило, чтобы дотянуться до замка. Лика перевела дух. У неё получилось. Она приоткрыла дверь и осторожно выглянула. Коридор пуст. На это ничего не значит. Она заметила огонёк камеры. Кто-то следит за помещениями? Ну, тогда и в прошлый раз они видели, что Айла выпустила Лику? Может, поэтому Бореус сказал, что она быстро учится? Он играет с ней. Ему забавно. И в этом его ошибка. Не стоит недооценивать ни противника, ни жертву.