Лето – осень 99 года до н.э.с.. Продолжение
Если бы Войта не ощущал за собой никакой вины, он бы не пошел в трактир «Ржаная пампушка». И если бы ему сразу пришло в голову, что он идет оправдываться, он бы туда не пошел тоже.
Пирушка была в разгаре, когда Войта переступил порог трактира. Вместе с соискателями ученых степеней в Храст приехали и их наставники, и товарищи, и защитники (Трехпалый был из последних). И хозяин трактира, похоже, был чудотвором, не выставлявшим, однако, напоказ своей принадлежности к клану, и в гости к нему в этот вечер явились чудотворы Храста – набралось не меньше тридцати человек.
Войта и хотел бы зайти незаметно, но с внутренней стороны к двери крепился колокольчик на пружине, сообщивший всем присутствующим о появлении нового гостя.
Державший слово осекся, увидев Войту, – и вроде бы это был его бывший ученик, имени которого Войта не припоминал, – остальные, оглянувшись к двери, примолкли тоже. Они по-разному смотрели: сочувственно (а то и жалостливо), презрительно, враждебно, понимающе. Но ни у кого на лице Войта не заметил радости. Кроме Литипы-стерка, пожалуй – тот немедленно вышел Войте навстречу, будто прикрыл собой от пристальных взглядов, а это было неприятно.
И сразу же Войта услышал свистящий шепот за спиной стерка:
– Да как он посмел! Явиться сюда после того…
Стерк оглянулся, а где-то за дальним столом раздался звук крепкой затрещины. Автором подзатыльника был Трехпалый.
– Проходи, Войта, – нарочито громко сказал Литипа в напряженной тишине. – Садись с нами.
Отступать было поздно, и Войте ничего больше не оставалось, как принять предложение и сесть за стол, где кроме Трехпалого и Литипы сидели Айда Очен, их общий однокурсник Сорван и незнакомый Войте чудотвор с глупым лицом и в кричаще роскошных одеждах.
Нет, Войта был неправ, не разглядев радости на лице одного из своих бывших учеников, имени которого он тоже не припомнил, только прозвище – Весноватый. Тот пожирал Войту глазами, даже придвинул табурет к столу Литипы и Трехпалого, и смотрел с надеждой и страхом.
– Пива или вина? – спросил Трехпалый, подзывая мальчишку-подавальщика.
– Вина, – кивнул Войта и добавил: – Хлебного.
К хлебному вину Трехпалый велел принести верченых колбасок, капусты и огурцов и полез было за деньгами, но Войта его опередил, сунув мальчишке серебряный лот. Это заметили и зашептались за спиной – о том, дорого ли Воен продался и сколько стоит совесть чудотвора. Весноватый смутился, уткнулся глазами в пол, а Трехпалый оглянулся.
– А ну-ка заткните брехалы, мелюзга.
Он в самом деле был тут, пожалуй, самым старшим. Если не считать хозяина трактира и одного старенького наставника славленской школы.
– Ну давай, Воен. Рассказывай. – Трехпалый повернулся к Войте.
– Что именно ты хочешь услышать? – Войта смерил его взглядом.
– Все. С самого начала.
– С самого начала я положил семь человек, прежде чем меня оглушили и связали. Потом меня били четыре месяца подряд, до тех пор пока не лишили способности к удару.
Ропот прошел по трактиру – кто-то ахнул сочувственно, кто-то с отвращением, кто-то испуганно: чужое увечье всегда вызывает противоречивые ощущения. Трехпалого перекосило.
– Потом я год с небольшим крутил мукомольный жернов, в какие обычно впрягают лошадей, и зажигал солнечные камни на потеху гостям господина Глаголена. Пока господин Глаголен не прочитал мои работы, украденные из славленской библиотеки. Вряд ли ты поймешь, в чем разница между методом исчерпывания и предельным исчислением для описания материального движения, но Глаголен – автор теории предельного исчисления. Он оценил меня как ученого, дал мне возможность заниматься наукой и без ограничений использовать его достижения для работы в области магнитодинамики.
Краткость рассказа не позволила Трехпалому быстро найти в нем слабые места, и в разговор вступил Литипа:
– Я слышал, мрачунам не нравятся наши исследования в области движения магнитных камней.
– Да, это так, – кивнул Войта. – Некоторые из них перестали здороваться с Глаголеном, когда узнали, что я разрабатываю математическое обеспечение магнитодинамики.
– А тебе не показалось, что этот твой мрачун просто хочет выведать наши секреты?
– Нет, не показалось. Я занимаюсь естественной магнитодинамикой, а не герметичной. К тому же без теории предельного исчисления я бы не смог создать теорию предельного сложения несущих, которую собираюсь здесь защищать. Это Глаголен открыл мне свои тайны, а не я ему свои.
– У Глаголена в замке томятся еще одиннадцать чудотворов, – выспренно изрек чудотвор с глупым лицом. – И ты согласился на него работать, не озаботившись их судьбой? Не потребовав их освобождения?
У него не только лицо было глупым, но и голова… Однако реплика вызвала одобрение среди молодых чудотворов.
– Я работаю не на Глаголена, а с Глаголеном. Он не требует от меня повиновения. С чего вдруг я должен что-то требовать у него?
– Ты хочешь сказать, что ты не его невольник? – уцепился за эти слова Трехпалый.
– Нет, он не только освободил меня, но и выделил мне ренту.
– При условии, что ты будешь на него работать? – переспросил чудотвор с глупым лицом.
– Я уже сказал, что работаю не на него, а с ним. – Войта злобно взглянул на глупого чудотвора. – Нет, он не ставил мне условий, он даже предлагал мне вернуться в Славлену.
– И ты не вернулся?!! – воскликнул тот и снова заработал одобрение присутствующих.
Роскошные одежды на нем чем-то напоминали те, которые сшил для Войты портной замка и от которых тот отказался, чтобы не показаться ярмарочным шутом. Особенное впечатление произвели на Войту пуговицы на батистовой рубахе глупого чудотвора, сиявшие в полутьме трактира, будто солнечные камни.
– Нет, я, как видишь, не вернулся.
Наверное, взгляд Войты был слишком красноречив, потому что глупый чудотвор оскорбился и продолжил еще более едко:
– Боялся потерять ренту?
– Я не потеряю ренты, в случае если переберусь в Славлену.
– А что же тогда тебе помешало? Неужели желание работать на мрачуна?
– Мне повторить в третий раз? Для дураков повторю: я не работаю на Глаголена. Я пользуюсь его научными знаниями, а он моими. И я нуждаюсь в его знаниях больше, чем он в моих.
– Послушай, а зачем это нужно мрачуну? – спросил Трехпалый подозрительно.
– А зачем это нужно мне? Зачем мы вообще занимаемся наукой?
– Мы занимаемся наукой, чтобы победить мрачунов, – с глупым пафосом сказал глупый чудотвор.
– А у тебя есть мозги, чтобы заниматься наукой? – Войта не удостоил его взглядом, лишь на секунду скосил глаза и продолжил, обращаясь к Трехпалому: – Глаголен делает это из любви к истине. Он считает магнитодинамику ключами к овладению миром. Он считает, что эти ключи должны принадлежать всем без исключения, а не чудотворам или мрачунам. Дело в том, что двигать магнитные камни можно не только силой чудотворов, но и природными магнитными силами. Глаголен считает, что использовать природный магнетизм и электричество правильней.
– И ты с ним согласен? – поморщился Трехпалый.
– В некоторой степени, – кивнул Войта.
– Если бы мрачуны не стояли у власти, если бы не диктовали миру свои законы и не подчеркивали свое превосходство – да, я мог бы с ним согласиться. – Глупый чудотвор напустил на себя умный вид.
– В какой степени, Войта? – мягко спросил Литипа.
Только после этого вопроса Войта понял, что происходящее – это суд. Его или осудят, или оправдают. Вынесут вердикт и сделают этот вердикт общим мнением. Почему он с самого начала этого не понял? Впрочем, тогда бы он сразу ушел. Он пришел рассказать, объяснить, поделиться. Что бы ни говорил Очен, а Войта пришел к своим. И продолжал считать их своими, пока Литипа не задал этот вопрос.
– Почти полностью. – Он усмехнулся в глаза стерку. – Использование природного магнетизма не приведет к нарушению всеобщего естественного закона.
– Но ты понимаешь, что это сведет на нет значимость способностей чудотворов? И тогда нам в самом деле не победить мрачунов? – Литипа говорил терпеливо, негромко и осторожно. – Мы так и останемся наемниками и шутами, зажигающими солнечные камни на потеху мрачунам.
– И что? Я должен изменить свою точку зрения? Или, может, по воле чудотворов изменится всеобщий естественный закон? Или мы, подобно мрачунам, должны наложить запрет на изучение природного магнетизма, чтобы никто не догадался двигать магнитные камни без нашей помощи?
Глупый чудотвор вдруг щелкнул пальцами и задумчиво улыбнулся.
– Ты чего, Достославлен? – потихоньку спросил его Трехпалый.
– Хорошая идея… – пожал плечами глупый чудотвор. – Наложить запрет на изучение природного магнетизма…
Войте захотелось врезать ему как следует – только за то, что этот Достославлен говорил всерьез. А приглядевшись, Войта увидел, что на груди у глупого чудотвора в самом деле горят солнечные камни – в каждую пуговичку размером с ноготь была вставлена россыпь крошечных солнечных камней с самым крупным посередине. К тому же понатыканы пуговички были слишком часто – раза в три чаще, чем обычно. Вот делать-то нечего… Ладно бы драгоценные камни, это хотя бы говорит о богатстве, но солнечный камень стоит не многим дороже уличного булыжника…
– Ты так высоко сидишь, что можешь запретить что-то научному сообществу?
– Скоро мы сами станем научным сообществом, а старые пердуны, которые там сейчас сидят, будут у нас мальчиками на посылках. Я верю в северское движение объединения! – возгласил Достославлен.
Трехпалый глянул на него недовольно и глазами показал на Войту. Достославлен ответил на его взгляд не менее высокопарно:
– Нам нечего скрывать! Пусть все знают, что движение объединения идет и будет идти до победного конца. И пусть мрачуны дрожат в своих замках! Слышишь, ты? – Он повернулся к Войте. – Передай своему хозяину, что ему недолго осталось устраивать свои световые представления и заседать на сессиях университета.
– Заседать на сессиях ты вполне мог бы вместо Глаголена, для этого нужна не голова. А вот развивать теорию предельного исчисления вместо Глаголена – тут одной задницы маловато будет, – сказал Войта, чуть оскалившись. Едва удержался, чтобы не врезать Достославлену за «слышишь, ты» и за «хозяина».
Достославлен посмотрел сверху вниз и произнес, обращаясь к присутствующим:
– Рабская душонка – защищать хозяина даже от своих освободителей…
– Это ты, что ли, освободитель? – фыркнул Войта. – Лакейская душонка: единственное стремление – сесть на чье-нибудь место и начать кем-нибудь понукать. Сто́ящая цель для северского движения объединения…
– Не смей своим грязным языком говорить о самом святом начинании чудотворов! – сурово сдвинув брови, изрек Достославлен. – Не думай, что здесь некому призвать тебя к ответу за оскорбление чудотворов Славлены!
А может, и не так глуп был этот Достославлен, просто ни во что не ставил публику, перед которой играл столь бездарно. Впрочем, и Литипа, и Трехпалый смотрели на это снисходительно.
– Уж не ты ли призовешь меня к ответу? – скорей устало, чем презрительно спросил Войта.
– А ты считаешь, у меня не получится? – удовлетворенно, сверху вниз улыбнулся Достославлен. И стоило обратить внимание на это удовлетворение, но Войта понимал хитрость как искусство обмана, а не как умение безнаказанно сделать подлость. И врезать Достославлену очень хотел. А потому предложил с усмешкой:
– Выйдем, проверим?
Войта был уверен, что Достославлен откажется, но тот неожиданно поднялся, будто только и ждал, когда ему дадут по зубам. А в том, что именно Достославлен получит по зубам, Войта не сомневался – слишком тот был мягкотелым.
На заднем дворе еще не стемнело, но было сумрачно – солнце давно скрылось за высокой стеной, окружавшей университет. Не двор был – дворик, там едва поместилась поленница, колода с воткнутым в нее топором, козлы для пилки дров и бочка с дождевой водой.
Достославлен имел гордый и уверенный вид, смотрел сверху вниз и ни слова не говорил – будто от переполнявшего его презрения. В дверях он пропустил Войту вперед, давая понять, что опасается удара в спину, – ничего больше не оставалось, как пройти первым, а заодно показать, что удар в спину пугает только плохо обученных слабаков.
Войта прошел на середину дворика и повернулся к Достославлену лицом – тот стоял на пороге, даже не спустившись на две ступеньки вниз. И Войта уже хотел рассмеяться над трусостью противника, как тот его ударил. Удар чудотвора, даже не очень сильный, выбивает воздух из груди, а направленный в лицо ломает шею. И в этом Достославлен оказался мастером – не убил, не покалечил, просто хорошенько толкнул. Войта опрокинул козлы и колоду, грохнувшись на них спиной, даже не сразу понял, что произошло, – не мог вздохнуть, не мог вскрикнуть от оглушительной боли, не мог шевельнуться…
Чудотворы не применяли свое смертельное оружие друг против друга – это считалось низостью, непозволительной ни при каких обстоятельствах, но по неписаным законам на удар можно (и нужно) было ответить ударом. И любой на месте Войты ответил бы Достославлену еще не отдышавшись, непроизвольно, не задумываясь. Любой – только не Войта.
Достославлен улыбался снисходительно, с презрением. И не уходил, глядя сверху вниз. От нехватки воздуха уже темнело в глазах, когда Войта наконец судорожно вдохнул – и тут же закашлялся от попавшей в горло крови. Кашель сделал боль невыносимой – и не в спине, которой Войта ударился о козлы, а в ребрах, простреливающей по кругу и парализующей любое движение.
– В следующий раз ты подумаешь, прежде чем глумиться над нашими начинаниями, – Достославлен сказал это негромко и назидательно.
Войта думал, что примирился с потерей способности к удару… Нет, не примирился – просто выбросил это из головы. И, стараясь не кашлять, не мог как следует вдохнуть и хоть что-нибудь ответить. Для энергетического удара не нужен вдох…
Он ждал, что Достославлен гордо развернется и уйдет, но тот не двигался с места, будто наслаждаясь видом поверженного противника. В сумерках все ярче светились дурацкие пуговицы на его рубашке – будто от самодовольства их хозяина. И до Войты не сразу дошло, что Достославлен стоит вовсе не для того, чтобы полюбоваться милой сердцу картиной, а всего лишь тянет время – если он вернется в трактир слишком быстро, никто не поверит, что он победил честно. В полной мере осознавая подлость Достославлена, Войта не чувствовал ненависти – только собственную неполноценность, увечность, уязвимость… Случись это на глазах у Трехпалого, тот ответил бы Достославлену вместо Войты, в этом Войта не сомневался. Но сама мысль о том, что кто-то должен его защищать, была унизительна до слез.
Нет, Достославлен был вовсе не глуп, он верно рассчитал: Войта не пойдет искать справедливости к другим чудотворам, потому что это еще хуже, чем валяться на земле, задыхаясь, боясь шевельнуться или кашлянуть, и скрести ногтями брусчатку – то ли от злости, то ли от обиды, то ли от боли.
Нужная Достославлену пауза закончилась, он еще раз победно усмехнулся и направился в трактир – первым всегда возвращается победитель. А Войта так и не мог шевельнуться, тем более сесть или встать – и никакого хваленого Глаголеном упрямства не хватало, чтобы справиться с острой болью от малейшего движения.
Прошло не меньше десяти минут с ухода Достославлена, прежде чем открылась задняя дверь и на пороге, оглядываясь и озираясь, появился Весноватый – бывший ученик Войты, обрадовавшийся его появлению. Лучше бы вышел Трехпалый! Это было бы не так обидно, не так унизительно…
Ученик присел возле Войты на корточки и попытался вытащить козлы у него из-под спины. Дурак, это удобней было бы сделать стоя… Разумеется, у него ничего не вышло.
– Магистр Воен… Вам плохо? Вы не можете встать?
– Нет, едрена мышь, мне хорошо и я тут отдыхаю… – сквозь зубы просвистел Войта и не удержался от кашля.
– У вас кровь изо рта идет, вам надо сесть. Давайте я вам помогу.
Помощь ученика была слишком бестолковой, но сидя и без козлов под спиной стало значительно легче. Весноватый же бормотал тем временем, что верит Войте, что за эти годы у него не было учителя лучше, и прочую ерунду. А заодно рассказал, что Драго Достославлен – товарищ Айды Очена и у него много влиятельных друзей в Славлене, потому все помалкивают в ответ на его выходки. И восхищаются его бездарными стихами. Это он платил за трактир, за дорогу до Храста, взносы за участие в сессии… И никто, конечно, мстить за Войту не станет.
– И если никто этого не сделает, это сделаю я! – неуверенно выдавил ученик.
– Не надо! – фыркнул Войта.
– Он негодяй, он ударил безоружного… Того, кто точно не ответит. – Видимо, Весноватый хотел придать себе уверенности. – Он думает, что ему все можно и его богатые покровители дают ему больше прав, чем другим чудотворам!
Войта тем временем отдышался и даже попробовал встать. Как раз тогда на пороге и появился Трехпалый: окинул дворик взглядом, задержав его на Войте, кивнул и направился обратно в трактир. Даже сквозь толстые стены был слышен последовавший за этим грохот стульев и визгливый крик Достославлена. Вряд ли это был энергетический удар – иначе бы Достославлен не кричал.
Весноватый вздохнул с облегчением – не придется самому вершить правосудие, – а Трехпалый снова появился в дверях.
– И все-таки ты предал чудотворов, Воен. Не так, как я думал, но все-таки предал. Можешь и дальше делать свои научные открытия, только не забывай, что они работают против Славлены, против всех нас…
– Что ты понимаешь в научных открытиях? – Войта сказал это напрасно, Трехпалый уже повернулся к нему спиной и не оглянулся.
– Ты мог бы прислать кого-нибудь, я бы отправил за тобой карету, – проворчал Глаголен, сверху увидев Войту, еле ковылявшего по лестнице. И Войта неожиданно подумал, что совсем не боялся возвращаться к Глаголену, имея вид и ощущения побитого пса.
– Спасибо, я дошел сам.
– Немедленно ляг в постель, я пошлю за лекарем.
– В этом нет никакой нужды.
– Осел и есть осел, – проворчал Глаголен. – Ты не удосужился вытереть подбородок, а кровь изо рта – признак серьезного внутреннего повреждения, которое может быть смертельно опасным.
– Бросьте, Глаголен. Ничего серьезного.
– Можешь сам заплатить лекарю, если хочешь… – хмыкнул тот.
Когда лекарь наконец убрался, Глаголен вошел в спальню Войты, решительно сел на стул возле постели и деловито осведомился:
– Тебя тоже сочли предателем своего клана?
Войта кивнул, с трудом проглотив ком, вставший вдруг в горле.
– Я надеюсь, это не помешает тебе выступить на сессии.
Войта покачал головой:
– Не помешает.
– Я рад, что ты определил значение наших с тобой научных изысканий, перестал обманывать самого себя и принял взвешенное решение.
– Я еще не принял решения, – вспыхнул Войта, понимая, впрочем, что Глаголен прав.
– Ты принял решение. Потому что зализывать раны пришел именно сюда. И если тебе свойственно ослиное упрямство, то непоследовательности курицы я за тобой пока не замечал.
– Прекрати закладывать руки за спину! Положи руки на кафедру, если они тебе мешают. Поставь ноги вместе! Не задирай подбородок. И не смотри исподлобья.
– А как еще смотреть, если не задирать подбородок?
– Прямо смотреть. Иначе слушатели решат, что ты считаешь их врагами.
– А они мне разве друзья?
– Кроме вражды и дружбы есть и другие отношения. Или ты об этом не догадывался? А впрочем, ты не различаешь оттенков и оперируешь только крайностями.
К недоумению Войты, доклад имел шумный успех. И если поначалу его слушали с любопытством совершенно иного свойства, нежели интерес к математике, то по мере изложения материала оживлялись все больше. Войта видел, как загораются глаза слушателей, как выпрямляются спины и лица подаются вперед, слышал скрип грифелей, щелчки пальцами, вздохи изумления… Конечно, было немало и тех, кто остался равнодушен (или сделал равнодушный вид), но не большинство. И если поначалу Войта смущался, запинался и кашлял, то под конец ощутил азарт и забыл о волнении.
Вопросов задали очень много, некоторые и с подвохом, но ни разу не поинтересовались социальным статусом Войты. Некоторым он ответил чересчур резко, однако и это вызвало одобрение большинства.
Глаголен потом прятал в усах улыбку, но ему это удалось не вполне.
– Чтобы ты не очень радовался, скажу: принимать решение о докторской степени будут не те, кто слушал тебя с восторгом, а те, кто помалкивал.
– С чего вы взяли, что я очень радуюсь? – хмыкнул Войта. Он, скорей, чувствовал облегчение от того, что все наконец закончилось, нежели радость.
– Да ладно. Я не ожидал такого успеха и был уверен, что ты будешь мямлить и заикаться. А то и сбежишь, не закончив доклад. Хвала Предвечному, в этой секции было много заинтересованных слушателей.
– То есть моей заслуги в успехе вы не находите, я правильно понимаю?
– Не передергивай. Прочтение доклада не может идти в сравнение с разработанной тобой теорией, в этом твоя заслуга, а не в том, что мне удалось силком вытолкнуть тебя на кафедру и заставить прочесть доклад. Но… так и быть, я признаю, что и это тебе удалось неплохо