На палубу шлепнулся уклей, замолотил хвостом по свежевыскобленным доскам, изогнулся, запрыгал, пытаясь вернуться в родную стихию, из которой его только что так безжалостно вышвырнули.
— Да чтоб тебя! Держи, ускочет!
Замешкавшийся было юнга отреагировал на боцманский окрик своеобразно: вместо того чтобы треснуть приготовленной загодя деревянной колотушкой по рыбьей башке и тащить за хвост обездвиженную тушку в сторону камбуза, он зачем-то рухнул на рыбину сам, придавив ее к доскам всем своим мальчишеским телом. Вернее, попытавшись придавить — весу в том юнге было на шисов чих, а уклей на этот раз оказался даже поболее первого и танцевал под мальчишкой, словно и не замечая ни усилий того по удержанию, ни добавочного веса. Более того, во время одного из прыжков он каким-то образом умудрился оказаться сверху и теперь уже сам вколачивал несчастного юнгу в палубный настил.
— Да чтоб тебя! Держись, утопчет!
Юнга задергался, пытаясь увернуться от мощных ударов хвоста, но не разжал ни рук, ни ног, вцепившись в рыбину всеми конечностями, словно клещ. То ли силы оказались неравны, то ли из уклея вышел куда более умелый наездник, но эта слившаяся в односторонних объятиях парочка все более заметно смещалась к борту. Дайм уже собирался вмешаться и наложить на упрямую рыбину обездвиживающие чары, но тут подскочивший матрос влепил огромным деревянным молотом прямо промеж выпученных рыбьих глаз.
Уклей дернулся последний раз и затих. Юнга вывернулся из-под обмякшей тушки, не обращая внимания на одобрительные матерки и похохатывания матросов, облепивших полубак и наслаждавшихся бесплатным зрелищем, отряхнулся и деловито попер добычу в сторону… ну да, в сторону камбуза, куда же еще, холодильная камера тоже ведь там расположена. Грамотно так попер: не за хвост, как поначалу казалось логичнее Дайму, а под челюсть уцепив. И если бы Дайм дал себе труд подумать, то и сам сообразил бы, что так логичнее, поскольку при таком перетаскивании чешуя будет обеспечивать дополнительное скольжение, а если тащить за хвост — только тормозить, словно якорь. Да и уцепи его еще, хвост этот. Скользкий же, как… как рыбий хвост!
На палубу с громким шлепком шмякнулась третья рыбина, причем точно в центр заляпанного чешуей участка. Матросы разразились восторженными воплями, боцман одобрительно крякнул. Из-за борта ответным эхом раскатилось довольное ржание (Дайм бы назвал его скорее самодовольным и даже ехидным), а затем и громкий всплеск: Шутник нырнул за новой добычей.
Он уже наелся и теперь развлекался по полной программе.
Дайм, переживавший за бедного измученного штормом ири, с раннего утра отпустил его попастись на подводных лугах. Понятное дело, что попастись в своей манере, ибо рыбку Шутник любил куда больше роз из королевского сада. Да и людям на завтрак тоже свеженького не помешало бы, а белый единорог никогда не был ни жадиной, ни эгоистом. Однако же он не был бы и Шутником, если бы не устроил из рыбалки показательного выступления — к вящему восторгу всех свободных от вахты членов экипажа.
На этот раз добытая им рыбина была незнакомой Дайму и какой-то странной, словно бы ей когда-то вскрыли брюхо, развернули, словно книжку, да в таком виде и отправили плавать обоими боками вверх. Но матрос с колотушкой ловко вмочил и ей в тот слегка выступающий бугорок на распластанном теле, который можно было условно определить как лоб, а вернувшийся юнга поволок на камбуз новый трофей под одобрительное хмыканье боцмана. И Дайм рассудил, что им виднее. Раз они до сих пор живы — значит, как-то разбираются, что тут можно есть, а что не так чтобы очень.
Хорошие они люди, эти матросы, ну и боцман тоже, конечно… хотя и контрабандисты. Но все равно приятные. Не такие зашоренные, как большинство сухопутных граждан империи. Например, всеядность Шутника их совершенно не пугала, да и к другим его особенностям они отнеслись скорее одобрительно. Наверняка много чего странного и разного видели в своих переходах, да и с морским народом тоже торгуют, к гадателям не ходить, несмотря на все запреты. Вот и привыкли. Вот и не видят особой разницы между детьми что Синего Дракона, что Зеленого. Вот и смотрят без ужаса на жеребца, который может пастись под водой и водорослям при этом предпочитает рыбу. Скорее, с восхищением и завистью смотрят.
Боцман, правда, поначалу встревожился, когда Дайм, сияя улыбкой и похлопывая Шутника по такой же сияющей (скорее — нагло лыбящейся) морде, заговорил о вкусной рыбке. Но ничего не сказал, нахмурился только. Еще больше он нахмурился, когда Дайм повесил на шею Шутнику цепочку с крупным энергокристаллом, заряженным под завязку — ерунда для самого Дайма после вчерашней подпитки родными стихиями (он и зарядил-то его шутя, за считанные минуты, просто потому что энергия так и рвалась наружу), но целое состояние по меркам простого матроса и довольно неслабое искушение даже с точки зрения боцмана контрабандистов. Впрочем, Дайм подозревал, что тревожится боцман по иной причине.
Боцман перестал хмуриться, когда Шутник вынырнул с первым крупным уклеем в ехидно оскаленных зубах — и без цепочки на гордо выгнутой шее. После второго уклея боцман успокоился настолько, что начал покрикивать на юнгу, а Дайм окончательно утвердился в своих подозрениях. Хорошие люди…
Дайм вздохнул.