Два дня спустя Мартин Чандос вошел в освещенный свечами бальный зал губернаторского особняка. Письмо, с которым его вызвала Селеста д’Ожерон, застало его в мрачном настроении, так как цветы не вызвали никакого отклика у девушки, которую он намеревался сделать своей женой, а донья Изабелла становилась все более настойчивой, словно ощущая внутренний голод, снедавший его. Чувственный и горячий поцелуй Лиззи Холлистер, который она подарила ему два дня назад, когда он ставил ее перед белыми дверями особняка, не помог.
Теперь он стоял между рядами бронзовых подсвечников, разглядывая собравшихся капитанов буканьеров и одетых в форму французских офицеров трех линейных кораблей, стоявших на якоре внизу в бухте. Присутствовавшие женщины громко и развязно смеялись над их шутками. Большинство этих женщин было парижскими шлюхами, присланными французской Вест-индской компанией, чтобы приучить морских бродяг к некоторому подобию порядка. Впрочем, были еще жены и дочери честных торговцев, а также несколько бывших пленниц каперов, которые предпочли остаться жить со своими завоевателями.
Мартин уставился на белокурую красавицу Селесту д’Ожерон, сердце его бешено заколотилось. Он думал о ее отце и его словах о молодом виконте, думал о своих собственных захудалых поместьях в Голуэе, которые нуждались в твердой руке, крепких вложениях и присутствии женщины, чтобы вернуть им былую славу.
Он жаждал увести ее в какой-нибудь уединенный уголок и умолять отнестись к нему более дружелюбн6о, чтобы он мог добиться ее руки. Словно почувствовав его желание, она обернулась и посмотрела на него, и в ее голубых глазах страх мешался с вызовом. Она почти незаметно вскинула голову, и ирландец вдруг вспомнил жеребенка, которого он видел на ферме своего отца. Жеребенок был пугливым и испуганным, но в то же время дрожащим и дерзким. Он удивился подобной неуместной ассоциации..
Селеста шла ему навстречу, протянув руку в дружелюбном жесте. Ее голубые глаза лихорадочно блестели, а щеки раскраснелись от выпитого вина.
— Какое облегчение видеть вас такой здоровой, — сказал он, коснувшись губами ее руки. — Я уже начал представлять вас на смертном одре.
— Как видите, все не настолько мрачно. Ваши цветы ускорили мое выздоровление, дорогой Мартин. По дюжине каждый день. Это было… Экстравагантно.
— Если бы я знал заранее, что они обладают столь чудотворным исцеляющим свойством, я бы послал в десять раз больше.
— Ну вот, я теряю вас из-за папы, — прошептала Селеста. — А вот и он.
Бертран д’Ожерон извинился перед Селестой и, схватив Мартина Чандоса за руку, потащил его в библиотеку с жалюзи. Он налил канарского из стеклянного графина и слегка нахмурился.
— Мне нужно кое-что обсудить, Мартин. Это касается Сан- Эспуара и Лиззи Холлистер. Они наткнулись на вас в Ла-Манше к югу от Кубы. Рауль откровенно признался, что им овладела жадность. Увидев вас с четырьмя тяжело нагруженными кораблями, вспомнив о девяноста тысячах кусков, которые вы взяли, используя его «Потаскушку», он потерял голову.
— Это фигуральное выражение вполне может стать реализовавшимся фактом. Насколько я понимаю, он до сих пор не повешен. Хотя два дня назад, когда я нес сюда Лиззи, его пытались наградить пеньковым галстуком прямо на прибрежном песке.
Губернатор позволил своему беспокойству проявиться в том, как он кусал губы.
— Дело в том, что у меня возникла проблема. Рауль Сан-Эспуар хочет купить свою жизнь. Он платит золотом. Он отдаст это золото вам и вашим людям в качестве компенсации. Не намереваясь вас ни к чему принуждать, я все же замечу, что с моей стороны это встретило бы полное одобрение. Сан-Эспуар — хороший пират, когда он держит свой темперамент под контролем.
Мартин Чандос мрачно улыбнулся.
— Вы имеете в виду, что он приносит хорошие деньги вам и вашей Французской Вест-индской компании. Фаш, вы держите меня за горло. Я не могу предоставить Лиззи возможность выкупить свою жизнь, не распространив такую возможность и на француза, не так ли? И уж тем более я не хотел бы увидеть, как она качается на веревке. Как она, кстати?
Бертран д’Ожерон весело рассмеялся. На этот вопрос у него был ответ, который наверняка понравится его собеседнику, и губернатор мог позволить себе расслабиться.
— Она просто отлично, Селеста хорошо о ней заботилась. Она вернулась в свой дом, сытая и наглая, как всегда. Она ждет известий о том, какие действия вы намерены предпринять.
Мартин осушил бокал, чувствуя, как вино обжигает ему вены.
— Мне от нее ничего не нужно. И от Сан-Эспуара тоже. Мои люди — совсем другое дело. Я созову совещание и попрошу их оценить ущерб.
Губернатор выдохнул, шумно и облегченно
— Вы сняли большую тяжесть с моей души. Честно говоря, я волновался.
— Это могло бы стоить вам крупной суммы, — сказал Мартин Чандос, и губернатор вздрогнул и посмотрел на него с новым пониманием. — Но будьте спокойны. Я уже думаю о вас как отесте. А теперь я прощаюсь и начинаю ухаживать за Селестой.
Селеста д’Ожерон исполняла менуэт, новый танец, привезенный во Францию менее двадцати лет назад и оттуда распространившийся по ее колониям. Она была грациозна и улыбалась, делая реверансы и паузы, и выглядела изысканной и благородной дамой, которых Мартин Чандос так часто видел в юности. Она вполне могла бы быть из баронств Голуэй или Клэр. Рука об руку с этой женщиной он мог бы править зелеными полями и фермерскими угодьями своего наследства, как любой деревенский сквайр.
С таким настроением он положил ладонь на ее мягкую руку, чтобы увести от мрачного виконта де Пирси, не скрывавшего своего недовольства.
— Фаш, — обратился он к Селесте, — здесь жарко. Давайте немного погуляем в саду.
В том же мечтательном настроении он вывел ее через открытые двери на вымощенные каменными плитами дорожки маленького парка, сознавая, что она кротко шагает рядом с ним, и читая в этой кротости согласие с его мыслями.
В саду пахло благовониями, высоко над головой сияла серебряная луна, и ветер шуршал листвой королевских пальм. Под ними белой дугой простирался пляж у темных вод залива Кайона, и огни города казались бледно-янтарными в темноте ночи.
— В ночи есть магия, — сказал Мартин Чандос, положив руку на ее пальцы, лежавшие на его предплечье. — Это такая ночь, когда призраки Тары снова бродят по холмам Голуэя. Вы никогда не были в Голуэе, дорогая Селеста, и не видели моей фермы.
Он замолчал, словно ожидая ответа, но Селеста молча шла рядом, опустив голову. Он продолжал:
— Я никогда не думал, что вернусь туда. Сейчас она в запустении, ведь в ней никто не живет. Но энергичный и предприимчивый владелец мог бы расчистить поля и найти новых жильцов для домов, разбросанных по склонам холмов. Особенно если рядом с ним будет подходящая женщина.
Они подошли к изгороди из китайского корня, окаймлявшей обрыв к диким джунглям внизу. Мартин Чандос повернулся и схватил ее за руки. В нем бушевал дикий огонь, который он не потрудился сдержать, потому что Селеста отвечала дрожью на любое его прикосновение.
— Выходите за меня замуж, Селеста! Возвращайтесь со мной в Голуэй! Вы из тех женщин, которые достойны быть королевой на ярмарках графства и ездить в прекрасной карете по большой дороге. Вы должны знать, что я люблю вас!
Он говорил с жаром от переполнявших его чувств, и в той же самой полноте он потянулся, чтобы схватить ее в объятия и притянуть к себе. Его сила сокрушила ее. Его рот неотвратимо приблизился к ее губам и впился в них. Он провел поцелуями по ее нежной щеке и вниз к пульсирующему белому горлу.
Она ахнула:
— Нет, нет! Пожалуйста, Мартин! Не надо, умоляю…
В своем голоде и силе он не чувствовал напряженности ее протестующего тела. В своем рвении он был глух к ее голосу. Но когда его губы коснулись ее уха, Селеста словно взорвалась. Она яростно боролась с ним, упираясь локтями и ладонями ему в грудь, хрипло всхлипывая.
— Как вы смеете целовать меня! Только потому, что папа говорил о браке со мной, вы сочли, что имеете на это право! Вы пришли ко мне от Лиззи Холлистер с руками, по локоть в крови убитых вами людей! Вы убивали их, чтобы забрать их золото, а теперь хотите еще и золото Франции? Ах, вернитесь к Лиззи! Она из вашего рода. Она вам подходит и позволит сделать с собой что угодно. Она позволит вам тыкаться носом в ее уши. Ей легче зарабатывать деньги так, чем топить испанские корабли.
Мартин Чандос стоял молча. Он был потрясен и ошеломлен. Эта женщина с вздымающимися плечами и тонкими руками, яростно теребившими разорванный шелковый платок, была не та Селеста, которую он представлял себе, не та любящая француженка, которую он видел в бессонные ночи в хижине при лунном свете.
— Вы не джентльмен-фермер, Мартин Чандос. И даже не просто чертов пират. Вы еще и лицемер. Вы воруете и убиваете, но при этом говорите себе: «Я этого не делаю». Вы смотрите на меня и думаете: «Вот прекрасная леди, которая, будучи моей женой, докажет всему миру, что я не пират, а член земельной знати». Ты не любите меня. Вы пытаетесь мною оправдаться перед цивилизованным миром. Я же не хочу быть ничьим оправданием. И… и никакие слова или сила папы не заставят меня передумать!
Ее горькие слова ударили Мартина Чандоса куда больнее, чем, возможно, она рассчитывала и уж точно сильнее, чем он сам ожидал. Магию ночи смыло потоком гнева и горечи, захлестнувшим его с головой. Слышать, как кто-то другой обращается к нему теми же словами, какими он имел обыкновение так часто обвинять сам себя, в уединении своих собственных мыслей, оказалось почти невыносимо. От ярости и растерянности словно скрутило судорогой все его мышцы одновременно.
Он не ответил, зная, что не может ответить, как ему бы хотелось: «С вашего позволения или без оного, я возьму свое!» Он просто прошел мимо нее, шагая между алыми бугенвиллиями и лавандовыми орхидеями под высокими королевскими пальмами, не замечая руки, которую она протянула, чтобы остановить его.
Ее слова больно ранили его гордость. Она была права, и это заставляло его впадать в ярость и неистовство, но при этом он не мог теперь не видеть себя таким, каким она его нарисовала. Хотя это зрелище ему и не нравилось. Странно, но ее слова это пробудили в нем что-то звериное, ту грань его натуры, которую он заметил впервые, когда пираты разложили свою золотую добычу на палубе «Потаскушки».
Она назвала его морским разбойником! Он внутренне бушевал. Она сказала, что у него руки в крови! Что он пришел к ней их постели Лиззи Холлистер! Она так и сказала! Она вовсе не женщина, а просто избалованная девчонка! Пират, так, да? Пират и морской разбойник? Что ж, тогда он будет ими!
Ночь утратила свою магию. Облака закрыли яркую луну, и зловещее сияние окутало заросли китайского корня и плети лиан с плоскими листьями, а Мартин Чандос он шагал прочь от особняка к своему дому. С черным от ярости лицом вошел он в тускло освещенную столовую, превращенную Изабеллой де Соролья в богато украшенную копию салонов, которые она знала в Мадриде. Он нашел графин с мадерой и глотнул прямо из горлышка, не потрудившись воспользоваться бокалом. Вино подпитывало в нем гнев.
Он взял графин с собой, поднимаясь по узкой лестнице и чувствуя, как кровь бурлит в жилах. Пират! Морской разбойник! Окровавленные руки! Он покажет ей, какой он пират и каким любовником может быть для женщины!
Открылась дверь, и Изабелла де Соролья вышла в квадрат желтого света из своей комнаты. Она стояла в тонком халате, с тяжелыми веками, ее красный рот сонно улыбался.
— Мартин? С вами все в порядке?
— Я здоров, — засмеялся он. — И со мной все в порядке в достаточной степени, чтобы снова выйти в море.
Он подошел к ней, не пытаясь бороться с безумием, которое сотрясало его. Он поднял руку и схватил женщину за длинные каштаново-рыжие волосы, которые ниспадали ей на спину. Его пальцы вцепились в эти густые волосы.
— Я пират, Изабелла! Пират и морской разбойник. Мои руки в крови. Ты не боишься, что они могут испачкать твои волосы?
Она тихо рассмеялась, мудрая в своей женственности.
— Должно быть, она была очень зла на вас, Мартин, если осмелилась сказать вам такое.
— Полагаю, вам тоже есть на что пожаловаться?
Ее темные глаза улыбались, а губы мягко изгибались в тусклом свете.
— Я нахожу вас более привлекательным, чем когда-либо. Гнев выжигает в вас джентльмена.
— Я больше не джентльмен. Почему я должен вести себя как один из них?
Изабелла, казалось, не двигалась, но вдруг оказалась совсем рядом, ее плоть была мягкой и теплой. Она прошептала:
— В самом деле, почему?
Он задумчиво смотрел на нее, проводя рукой по ее мягкому горлу.
— Вы ищете мужа. Я отправился на поиски жены. Надеюсь, вам повезет больше, чем мне.
Но испанка была не согласна с подобным мудрым пожеланием. Вскинув руки, она позволила рукавам соскользнуть до плеч, а потом обвила голыми руками его шею.
— Думаю, я проверю эту удачу сегодня вечером.
— Сейчас на это нет времени. Я выхожу в море до рассвета. Но у вас еще будет много времени, чтобы найти мужа на борту «Лунного света»!
Она вздохнула, опуская руки.
— Тогда я должна одеться для морского путешествия. Это сложная задача, когда мне так сильно хочется спать. Почему бы не прийти и не облегчить эту задачу, поговорив со мной, Мартин?
Он взял графин в левую руку и сделал еще глоток. Оторвавшись от горлышка, он хрипло сказал:
— Я не в настроении перебрасываться словами.”
— Как удачно, что нам вовсе не обязательно разговаривать. Просто видеть вас в своей комнате будет достаточно для моего удовольствия.
Она прошла в свою комнату, и Мартин Чандос последовал за ней, закрыв за собой дверь.
До рассвета оставалось не более часа, когда Мартин Чандос поднялся по веревочной лестнице на правый борт «Лунного Света», вслед за Редскаром. В прохладные утренние часы он сам заходил в таверны на улице дю-Ки, в бары и маленькие спальни над ними, будил пьяных, тряс трезвых. В Мартине Чандосе было пламя, которое без ропота вывело их из нирваны, наполненной ромом, или из их снов.
— Поднять якорь, — сказал он голландцу. — Я буду на корме, в каюте.
Изабелла де Соролья стояла у наклонных кормовых окон каюты в платье из белого бархата. Она выглядела как гранд-дама до самых кончиков ногтей, окрашенных хной, ее знойные глаза были подведены голубым индиго по последней моде.
Она пошла ему навстречу, когда он вошел, ее пышные юбки зашелестели. Когда он поднял руки к кружевной пене на ее плечах, ее глаза загорелись.
Мартин Чандос запустил пальцы в кружево. Он сказал, тяжело дыша:
— Ты слишком похожа на благородную женщину, Изабелла. Я пират, помнишь?
— Тогда сделай меня похожей на женщину пирата, Мартин!
Его руки разошлись в стороны, разрывая белый бархат.
В этот момент дверь каюты распахнулась. Мартин Чандос резко обернулся, его лицо потемнело и стало жестким.
— Кто, во имя…
Лиззи Холлистер стояла в дверях, ее красный рот смеялся над ним, фиалковые глаза изучали испанку, которая лихорадочно собирала на пышной груди остатки своего платья.