Посетив обсерваторию Маунт-Вилсон, Эйнштейн и Эльза заинтересовались гигантским телескопом. «Для чего нужен такой великан?» — спросила Эльза. «Цель состоит в установлении структуры Вселенной», — ответил директор обсерватории. «Действительно? Мой муж обычно делает это на обороте старого конверта».
Сияющий Домовой ворвался в квартиру.
– Наташка! Татусенька – будущая мамусенька! – он подхватил жену на руки и закружил по комнате. – Ура! Победа! Завтра врачи разрешили встречу с Кириллом. Ты как верная жена последуешь за своим мужем. – Он осекся. – Что случилось? Что сказал врач?
– Не врач, а профессор.
– Какая разница, давай рассказывай!
Наташа присела на краешек дивана и, как по-писанному, голосом, лишенным эмоций, рассказала о сомнениях Гелле в ее способности выкормить ребенка грудью.
– Не переживай, родная моя, – Дима подошел к ней и нежно погладил по тщательно причесанной голове. – Мы справимся с этим.
Внезапно Наташа разрыдалась, уткнувшись Вадиму в живот.
Потрясенный эмоциональной глубиной ее истерики, Домовой истуканом стоял перед женой, не зная, куда деть руки: правую, нагревшуюся на Натальином темени и нервно сотрясавшуюся в унисон с рыданиями, и левую, плетью свисающую вдоль тела.
– Дима, Димочка, – всхлипывая, говорила Наташа, – что бы ни произошло, кто бы ни сказал тебе обо мне плохое, прошу, верь мне, верь… Мне никто не нужен, кроме тебя… Я хочу… Хочу быть только с тобой! Честно, честно, честно, честно… – Она резко поднялась и, глядя в глаза растерянному Домовому, спросила – Обещаешь?
Что мог ответить честный и совестливый Домовой взволнованной любимой женщине? Только одно:
– Обещаю!
– Моя фамилия Иволгин, – сказал Вадим, войдя в кабинет.
– Очень приятно. Джамсарран Бадмаев. Проходите, пожалуйста! Вы не один?
– Извините, это моя… – «Супруга или жена?»…– жена Наташа. Кирилл должен был быть свидетелем на нашей свадьбе.
– Да-да, я помню, вы говорили об этом по телефону. Ну, присаживайтесь, молодые люди. Не скрою, мое отношение к визитам, подобным вашему, сугубо отрицательное. Это мое мнение, как профессионала…
– Но, позвольте, доктор, я видел Кирилла буквально за день до того, как он попал к вам. Он был абсолютно здоров и нормален.
– Видите ли, помрачение сознания бывает таким же неожиданным для ближнего окружения пациента, как солнечное затмение для дикаря. Единственная разница между астрономией и психиатрией в данном случае заключается во времени проведения наблюдений: астрономы наблюдают «до», а мы, увы, – всегда – «после». Но, коль скоро вам удалось добиться встречи с пациентом Марковым, мы должны обсудить ее регламент. – За все время разговора Бадмаев ни разу не посмотрел визитерам в лицо, его взгляд постоянно скользил по окну, поверхности стола или просто поверх Вадима и Натальи. Глядя куда-то в бок, он продолжил:
– Итак, регламент. Десять минут в присутствии медицинской сестры и санитара. Малейшее волнение пациента, его неадекватная реакция – и вы немедленно покидаете помещение, без принудительного к тому побуждения. Вопросы?
Вадим отрицательно покачал головой. Испуганная Наталья взяла его за руку.
– Чудесно. Ниночка! – В кабинет вошла молоденькая медсестра – Проводите, пожалуйста, товарищей к Маркову. Там все готово?
– Да, Джамсарран Баттаевич. Пройдемте…
Комната, вернее комнатушка, в которой их ждал Кирилл под присмотром санитара, напоминала клетку. Гладкие серые стены, оконце с толстыми прутьями решетки и зафиксированная огромными болтами мебель, только усиливали это сходство.
Стол в самом центре, три табурета: два с одной стороны стола и один – с другой. На нем и сидел, ссутулясь, Кирилл. Когда медсестра негромко позвала его: «Марков, к вам пришли!» и Кира поднял лицо, Вадим испугался. Пустой, отрешенный взгляд, туго обтянутые кожей скулы, вместо знаменитых «девичьих» впадинок под ними – ввалившиеся щеки.
– Здравствуй, Кира. – Вадим протянул через стол руку.
Кирилл внимательно посмотрел на нее и очень медленно, – «Или безжизненно?» – протянул свою. Рука Кирилла была холодна, словно это была рука мертвеца. Вадим торопливо заговорил:
– А мы вот все-таки не дождались тебя, – Иволгин взглядом поискал поддержки у Наташи, – расписались… Джейн без тебя отказалась быть свидетельницей…
Кирилл поднял голову к одинокой лампочке под потолком.
– Кто пришел с тобой?
Голос больного был сухим и каким-то… потусторонним. Вадим опешил.
– Это же Наташа, Наташа Забуга, вы познакомились на твоем дне рождении, помнишь?
– Разве? – Марков немигающе уставился на растерянного Вадима, потом медленно повернул лицо к Наталье. В помещении стояла звенящая тишина. Вадим крепко сжал руку жены.
– А по-моему, раньше… Гораздо раньше… Де Го! – вдруг истошно закричал больной, откидываясь с табурета назад. – Немедленно пошли двух людей к архиепископу и именем папы потребуй остановить казнь! – В припадке, схожем с эпилептическим, Кирилл катался по полу и кричал: – Бурсико, возьми на себя палача! Бертран, на помост!
Ниночка и санитар бросились к больному.
Дисциплинированный Иволгин поспешно вывел Наташу из страшной комнаты.
Гертруда Яковлевна гордилась своим именем. Это была не просто гордость за редкое имя и его необычное звучание, это была гордость строителя нового мира, где всегда есть место трудовому подвигу. «Герой труда!», – так по прихоти коминтерновской мысли расшифровывали в Стране Советов доброе, старое, германское имя Гертруда.
На работе, или «на службе», – так ей больше нравилось, Гертруда Яковлевна Иволгина была авторитетным специалистом и уважаемой личностью. Отдел научно-исследовательского института, в который ее забросила судьба, был для учреждения профильным, а следовательно, награды и повышения не долго искали своих героев. К тридцати семи годам, довольная мужем и положением руководителя лаборатории, она лишилась третьей своей духовной опоры в жизни – чувства уверенности в сыне.
Всегда доступный и ясный, как томик Куприна из домашней библиотеки, ребенок, перешагнув порог взрослой жизни, стал отдаляться от нее. Выскочившая чертиком из табакерки дальневосточная гимнастка панически испугала Гертруду Яковлевну. Паника ее была далека от традиционных мещанских, как она их называла, страстей, связанных с пропиской и разменом жилплощади, и целиком относилась к области несбывшихся надежд в отношении будущего любимого сына.
Ей было горько признавать тот факт, что рядом с яркой и сексапильной провинциалкой ее пентюх будет вынужден всю жизнь играть роль комнатной собачки, не имея возможности сосредоточиться на научной работе. А ведь именно последняя, и в этом Гертруда Яковлевна не сомневалась ни на минуту, была единственным достойным мужским занятием.
Кроме того, Гертруда Яковлевна искренне считала, что молодым, незрелым духовно и нравственно не следует спешить с брачными узами, даже имея под боком надежную опору в ее лице. Тот факт, что она сама вышла замуж в шестнадцатилетнем возрасте, да еще и будучи беременной, ею полностью игнорировался.
В торопливости, с которой сын стремился к семейной жизни, она легко угадывала чужое влияние и, увы, по собственному опыту зная возможные к тому причины, проявляла повышенную бдительность.
Именно соображения этого порядка вынудили Гертруду Яковлевну написать известное письмо родителям невесты, а их визит она собиралась использовать как законный предлог для срывания всех масок. Она была уверена, что, несмотря на существующую между молодыми людьми физическую близость, ее сын к зачатию ребенка отношения не имеет. Откуда появилась у нее эта уверенность, неизвестно. Может быть, сердце матери подсказало, но, скорее всего, в этом была виновата некачественная звукоизоляция жилых помещений.
Двоякое ощущение вызвал у нее и щедрый дар новых родственников. Она не особо кривила душой, согласно вздыхая вместе с коллегами, прямо указывавшими ей на явные признаки мезальянса в предстоящей женитьбе сына. Так что и «стартовые» пять тысяч рублей, и аналогичную сумму на «зубок и обзаведение хозяйством» она приняла как некий «искупительно-вступительный» взнос темных крестьян, совершающих головокружительный социальный рывок. То, что это несколько не соответствовало ее публичным высказываниям, как члена партии, Гертруду Яковлевну не смущало. А вот сумма указанного взноса все-таки вызывала определенные сомнения, которые увеличивали ее смутное беспокойство.
Иволгиной, как закаленной в институтском горниле номенклатурной единице, без труда удавалась внешняя открытость и расположенность к избраннице сына. Данную линию поведения, направленную на усыпление бдительности противника, она считала верной и плодотворной.
Но упрямая жизнь и слепые чувства сына переигрывали Гертруду Яковлевну на всех участках невидимого фронта. С каждым днем ей все труднее и труднее давалась выбранная роль, и появилось предчувствие, что момент полного фиаско неизбежен. Это горькое понимание наполняло душу нерядового инженерно-технического работника желчной отравой зависти побежденного к победителю и тяжелым ощущением возрастной уязвимости.
Она стала часто уходить со службы немотивированно рано, подолгу бродила в лесопарковой зоне рядом с домом, жалела себя и размышляла, размышляла, размышляла…
Внезапно прямо перед собой Гертруда Яковлевна увидела, как у припаркованной серой «Волги» обнимается парочка влюбленных. На фоне яркой зелени их купчинского тупичка картинка была идиллическая. Не желая нарушать чужого счастья, женщина остановилась и собралась было повернуть обратно, как вдруг услышала фразу:
– Ты обязана, ты просто обязана поехать в Англию на чемпионат.
Это был момент истины для отважной и одинокой разведчицы Гертруды Яковлевны Иволгиной. Самое ужасное, что полностью парализовало ее в тот момент – это понимание, что теперь, когда все сомнения подтвердились, она не в состоянии придать обстоятельства дела гласности, не нанеся сокрушительного удара по чувствам и вере своего сына.
Когда мгновение спустя мужчина исчез в салоне автомобиля, Гертруда Яковлевна, нисколько не сомневаясь в том, кого она сейчас увидит, подняла глаза. Растерянная, с пылающими от стыда щеками, перед ней стояла невестка.
Женщина ощутила прилив такой бессильной ненависти к этой девке, что ей захотелось упасть прямо здесь, на покрытом трещинами асфальте, и разрыдаться. Тем не менее, она нашла в себе силы сделать несколько шагов и, подойдя к невестке, наотмашь ударить ее по щеке. Голова Натальи безвольно мотнулась, и с чувством злорадного облегчения Гертруда Яковлевна увидела, как проявляется на смуглой коже алый отпечаток ее ладони.
– Он ничего не узнает, а ты блуди подальше от дома.
И, не удержавшись, она влепила Наталье вторую пощечину.
Как устоять перед твоим призывным «Нет!»?
(О. Арефьева)
Анна
– В смысле, на мистера Смита из «Матрицы»?.. – Я от неожиданности уронила горсть малины не в бидончик, а на землю.
– Вылитый! Такой же мелкий и морда стремная. Так вот, Нюсь, что я думаю, – продолжила сестра, притягивая к себе ветку с особо жирной и темной малиной.
Из всего потока сознания, вылитого на меня сестрой, я вычленила самое главное.
Здесь был он. Эльф из примерочной. И плевать, что Янке он не кажется похожим на эльфа, просто она ничего в них не понимает. Он… Грег, да, Грег… такой мужчина! Сильный, страстный, красивый, воспитанный…
Наверняка он, говоря комплименты даме, не срывается на «в натуре, пацаны» и не глотает матерные артикли. И ест он, наверное, держа вилку левой рукой, а нож – правой… Нет, я все понимаю. В Афгане, а потом в Чечне и Карабахе было не до этикета, там бы выжить. Мне под нож не раз попадали такие, выжившие там и не очень выживающие здесь. По большей части спившиеся, сторчавшиеся, так и не приспособившиеся к мирной жизни и лезущие в любую драку просто потому, что это их естественная среда обитания. Дмитрий не такой. Он не только выжил там, но и сохранил веру в… наверное, в возможность каких-то изменений. Он был командиром там и заботился о выживании своих ребят, и то же самое он делает здесь. Похоже, весьма успешно делает. Вон даже на политику решился, хоть и сам признается, что в этом грязном деле не силен, и ему бы честный калаш в руки…
Всем хорош, даже возраст его не портит. Подумаешь, немного за сорок мужчине. Но.
Не мое это. Быть женой политика. Даже перспектива возглавить местную клинику – не возбуждает. Наверное, потому что не возбуждает сам Дмитрий. Ну что делать, если поцелуй с ним не произвел на меня впечатления? Даже романтическая обстановка и живая музыка не помогли. Хотя может быть наоборот, музыка как раз помешала… Ну не люблю я Меладзе, Киркорова и вот это вот все. Лучше бы он Цоя заказал, что ли. «Группу крови на рукаве». Пусть не о любви, зато – пробирает.
Короче, не пойду с ним больше никуда.
О чем я Янке и сказала, прервав ее рассуждения о пользе жизни в сельской местности.
– Как это не пойдешь? Нюська! – у нее стали такие несчастные глаза, что я устыдилась и от стыда укололась об малину. – Он обещал дать мне покататься!
– Ладно. Один раз, – согласилась я, облизав поцарапанный палец. – Покатаешься – и на этом все.
– Вот так всегда, – вздохнула систер и тут же переключилась на актуальную тему: – Грег упомянул, что старый архив частично сгорел в гражданскую войну, и планов дореволюционной усадьбы не сохранилось. Так что мы с тобой везучие, сил нет. Клад наверняка там.
– Не поняла связи, – сказала я и прикусила язык. Кажется, я заразилась интонациями Дмитрия. Вот эти вот «не понял» и подобное.
– Это ж элементарно, Ватсон! – ничего не заметила за своим нездоровым воодушевлением Янка. – Помнишь, бабуля упоминала о том, что усадьбу достраивали в конце девятнадцатого века? И тогда же сделали новый винный подвал! Новый, Нюсь. Ну?..
– И в нем искали клад. Хотя английская графиня умерла раньше, чем закончили достраивать усадьбу. И клад – в старом винном подвале.
– Именно! Больше того, старый винный подвал во время стройки завалило, и его не стали восстанавливать, а тупо замуровали.
– Это тоже Грег сказал? – скептически подняла бровь я.
– Нюсь, ты тупишь или придуриваешьсся?
– Туплю. Общение с господином будущим мэром, знаете ли, настраивает.
– Да ну, отличный же мужик. И браслет… ничего так… – с трудом соврала Янка, внимательно разглядывая сидящего на ягоде зеленого клопа.
То есть даже я видела, что дорогая безвкусная цацка турецкого производства. Блеску много, толку мало. Сама не понимаю, почему я его взяла. Хотела же отказаться, но Дмитрий так трогательно заглядывал в глаза и целовал руки, что не смогла. Это было все равно что щенка пнуть. Вот как его так повело, а? Старый солдат, ему слов любви-то знать не положено, а туда же. Мол, всю жизнь мечтал встретить Настоящую Женщину, такую как вы, Анна. Ага, с большой буквы и на вы. От великого уважения. У него с пафосом все… ой, как у него все с пафосом!
– Вот не надо, Янина Альбертовна, портить карму враньем. Ужасный браслет. Завтра же верну.
– Ну… ты ему привьешь вкус к прекрасному. Зачатки-то есть!
– Если ты про вкус к «Хаммеру» и прочей военной технике, то сама следующий раз с ним на свидание и иди, – не стала миндальничать я. – И учи его есть ножом и вилкой тоже сама. Я к такому не готова.
Для большей убедительности я закинул в рот горсть сладкой крупной малины, хотя честно говоря уже не лезло.
– Снобка ты, Нюська, – укоризненно покачала головой Янка. – Не это ж в человеке главное, а доброе сердце…
– И широкий «Хаммер», знаю. Вот и забирай. Вместе с «Хаммером». У него в гараже наверняка еще и танк стоит. И он тебе его подарит от всей широты души.
– Фу, нельзя быть такой.
– А какой зя?
– Проще надо быть, проще. Тогда и люди к тебе потянутся.
– Вот спасибо! Они и так ко мне тянутся, весь приемный покой забит. Нет. Я… я лучше с Грегом познакомлюсь.
Янка совсем посмурнела.
– Ну знакомься. С конкурентом проклятым. Зуб даю, они тоже ищут наш клад. Вон и баб Клава сказала – шпионы они. Оба.
– Зато не голубые. И не найдут они наш клад, потому что про старый подвал мы им не скажем. Ты же не сказала Аравийскому?
– Ты за кого меня держишь, систер? Совсем того? Это не я Шарикова в дом привела, отмыла, очистила от очисток…
– А вот ругаться мы с тобой не станем, Ян. Я понимаю, обидно, такой фактуристый мужик, и опять мимо. Но мужики приходят и уходят, а мы с тобой – сестры.
– Ага, – вздохнула Янка. – Но я его все равно того. Раз уж он не голубой. Имею я право?
– Имеешь, – кивнула я. – Так откуда ты знаешь, что старый подвал замуровали?
– Так бабуля же упоминала. К тому же ты сама видела, тропинка там только одна, к новому подвалу.
– Вход в старый может быть из нового, – покачала головой я.
– Тем не менее, клад до сих пор не нашли. Ты пойми, Нюсь, там такие вещи, что обязательно бы всплыли. Та же блохоловка – уровня Сотбиса вещь. А я проверила. Не всплывало ничего. Ну, что ты такая мрачная?
– Не выходит из меня Настоящей Женщины, Ян. Мне вон Дмитрий про поездку на Мальдивы… Про то, какая я вся из себя прекрасная… А я чувствую себя не на месте, понимаешь? Как будто надела чужое платье, и оно мне жмет.
– Ну и черт с ним тогда. И платьем, и с Дмитрием. Вот найдем клад, сами купим «Хаммер», вот. А ты найдешь себе эльфа. Нормального, не как Шариков, ага же?
– Ага, – вздохнула я, думая: признаться или нет, что уже нашла? До Янки так и не дошло, до Шерлока доморощенного, что похожий на мистера Смита из «Матрицы» англичанин Грег Смитсон и есть мой эльф. – Короче, нечего тут рефлексировать. Пошли в усадьбу. Поищем вход в старый подвал. Правда…
Я замялась. Что-то мне было немного стремно, и на крыше усадьбы мерещились душманы. Какая-то нехарактерная для меня впечатлительность.
– Нет, Аравийского с собой не возьмем, – правильно истолковала мою заминку сестра. – Вообще не собираюсь с ним обсуждать клад. Секс – еще не повод, чтобы делиться.
– Секс? – подняла бровь я и машинально сунула в рот еще горсть малины.
– Будет, – отрезала Янка. – Я взрослая свободная женщина, он – мужчина нормальной ориентации и совершенно свободен. А что он наш прямой конкурент, не важно. Я с ним не разговаривать буду.
Я хмыкнула. Вот теперь узнаю родную сестру.
Короче говоря, выбрались мы с ней из малинника, куда ушли поговорить о своем, о девичьем, вручили Клавдии Никитишне два бидона с малиной и заявили, что идем гулять. Отпуск у нас. Надо дышать свежим воздухом.
Аравийский, который сидел на крылечке с ноутбуком и что-то там такое писал, уже традиционно попросил:
– Только не в усадьбу, пожалуйста. А если в усадьбу, то я с вами.
Прозвучало это, конечно, очень заботливо. Но в свете его поисков – весьма однозначно. Чтоб, значит, мы без него клад не откопали и не перепрятали. Вот жук!
– Что мы в той усадьбе не видели? Развалины и крапива, – фыркнула Янка. – Нет, мы на пруды пойдем, там красиво. Хочешь с нами?
Аравийский только вздохнул и потрогал желтеющую гематому на скуле. Отек уже спал, а вот цвет… Даже с его смуглой кожей выглядело это все далеко не эстетично.
– Привлекать к вам внимание криминальных элементов – не по-джентльменски, – покачал головой он. – Хотя признаюсь честно, сидеть тут одному скучно.
– Мы не долго. Дотемна вернемся, – пообещала я.
И даже не соврала. Не потому что врать не собиралась, а потому что так получилось.
Короче говоря, только мы с Янкой вышли за калитку…
В конце улицы, том, что в городе, послышался рев и грохот. Очень такой характерный рев тяжелой техники.
Мы с Янкой переглянулись и уставились на нежданчик. Не мы одни, над заборами тут же показались головы местных жителей, а там где заборы превышали человеческий рост, поотворялись калитки. Так что когда дорожная техника неспешно проползала по колхозной улице, ее приветствовали примерно как явление инопланетян – свистом, улюлюканьем и комментариями разной степени пристойности. Особенно непристойных комментариев удостоился плакат, закрепленный на первом бульдозере наподобие паруса. Изображался на том плакате действующий мэр, герб его партии и воззвание: «За нами будущее!».
Инопланетяне же в оранжевых касках и с чрезвычайно серьезными лицами поглядывали на колхозных жителей и на подначки не велись. Зато когда колонна бульдозеров, грейдеров, грузовиков с гравием и черт знает чем еще проехала, а пыль слегка улеглась, последовало явление еще одного инопланетянина.
По крайней мере, для меня он точно был инопланетянином.
У сельпо, аккурат рядом с Трусом, Балбесом и Бывалым, остановилась ярко-красная машинка, то ли «Киа», то ли «Хундай», я в них не особо разбираюсь. А из нее вылез… Шариков собственной персоной!
– Ой, мля, какие люди… – протянула Янка и схватила меня за руку. – Если ты сейчас его простишь, я… я не знаю, что я с тобой сделаю!
– Час любить не будешь? – хмыкнула я, аккуратно отступая за калитку. Чтоб не светиться вот так сразу.
– Нюська. Я серьезно. Ты же знаешь, что сейчас будет, и чем все это закончится.
Я только вздохнула. Знаю я, знаю. Будет та самая сцена, на которую я надеялась, когда Шариков ушел. Да что там, каждая женщина, от которой уходит мужчина, мечтает, что он приползет на коленях с розами в зубах, признается в вечной любви и поклянется всю жизнь замаливать грехи – шубу там купить, норковую, браслетик от Картье, путевку на Мальдивы. Ну и секс-марафон устроит такой, что она, вся не такая, не устоит и простит, и полюбит, и детей ему родит, и будут они жить долго и счастливо.
С Шариковым. Долго и счастливо.
Что-то тут не стыкуется. Вот прямо даже не знаю, что именно.
– А машину он купил дерьмовую, – мстительно прошипела Янка. – И стопудово в кредит. Нюсь, ты ж ему паспорт свой не давала? Ты имей в виду, если кредит он взял на тебя – у нас тут Тренер есть. Конкретный пацан. Если что, он его – того.
Я чуть не заржала. Вот Янка дает! И тут умудряется мне рекламировать мужика с «Хаммером»!
– Я его сама тогда того. И вообще…
– Неужто нагулялись ужо? И правильно, нечего мужика одного оставлять! – послышался за спиной голос нашей великолепной домохозяйки.
– Баб Клав, видите вон того щегла на красненьком драндулете?
– Вижу, а то ж. Как есть щегол. Неужто твой, Нюсь?
– Ничейный, – фыркнула я. – Видите, гуляет без ошейника, с бродяжками обнюхивается. Мне такого добра не надо.
– Вот и правильно. А то ж Митенька тебя вечером гулять не звал?
– Не звал…
Договорить я не успела. Ибо из кармана передника уже был извлечен древний кнопочный мобильник, и заговорщицким шепотом в него сказано:
– Митяй, дуй сюда быстро. Красавицы гулять хотят.
– Так… на встрече с избирателями я, теть Клав, – трагическим басом ответили в мобильнике. – У нас тут… диспут…
– Не почешешься – уведут. Тут хахаль Нюськин из Москвы пожаловал, у сельпо про нее спрашивает. Во… точно, Балбес ему мою хату кажет, негодник. Опаздываешь, Митяй, ох, опаздываешь!
На том конце провода невнятно, но очень эмоционально выматерились, что-то кому-то скомандовали и приказным тоном велели баб Клаве:
– Щас все порешаем. Так. Армен подгоняет тачку. Скажи Яне, теть Клав, что она может сесть за руль. И на весь вечер тачка – ее.
– Й-йес!!! – заверещала предательница-сестренка с такой довольной мордой, что я поняла: за «Хаммер» меня продали с потрохами. И зачем только я сказала Дмитрию, что Янка втрескалась в его авто по самые ушки!
Ну и ладно. Подумаешь. Покатаемся сегодня по городу, все равно в усадьбу не попасть. Что-то мне подсказывает, что вагончики для рабочих поставят ровно посреди тропинки, ведущей к подвалу.
Клистир им с пургеном.
Насчет клистира с пургеном у меня неожиданно нашелся союзник. Аравийский. Он вырос как из-под земли, пробормотал под нос нечто крайне нелестное о мэре и его затее делать дорогу именно сейчас и вполне жизнерадостно предложил нам с Янкой составить таки компанию.
На ее закономерный вопрос «как же конспирация», он чисто по-русски махнул рукой, мол, пофиг. И продемонстрировал нам камеру с длинным объективом.
– Грег ее тебе оставил? – несколько ревниво поинтересовалась Янка.
– Я попросил, чтобы снимать тебя. Камера тебя любит.
Янку слишком воодушевила идея прокатиться на вожделенном «Хаммере», чтобы продолжать дуться и капризничать, и она, о чудо, согласилась. Может быть потому, что на тех фотках, которые она же мне показала на планшете, вышла она – просто загляденье. Топ-модели обзавидуются.
Я же только рада была компании. Потому что так шансы достать телефон и набрать Лешу стремились к нулю. А своей силе воли я как-то не очень доверяла. Все же… семь лет вместе… столько сил вложено… денег…
Так. Не расклеиваться, Анна Альбертовна. Вон, гляньте как органично смотрится Леша… нет, Шариков, Шариков! В компании Труса, Балбеса и Бывалого. Словно потерянный брат-близнец, волей режиссера сорвавший джек-пот, вырядившийся в модные шмотки, посетивший стилиста и купивший себе самую яркую машинку. В кредит. Возможно, даже за мой счет, этот вопрос еще надо прояснить. А то мало ли, я от него своих паспортных данных не прятала.
По счастью, троица алкашей вцепилась в добровольного слушателя как клещи энцефалитные, и в сторону нашего забора Шариков пока даже не глядел. А там и поздно стало – потому что к калитке с ревом и гравием из-под колес подрулил «Хаммер». Да не тот, черный, на котором я уже дважды каталась, а расцветки «сахара» и весь в каких-то немыслимых наворотах.
Янка счастливо заверещала, едва дождалась, пока чернявый, коротко стриженый и чем-то похожий на армянского Бельмондо водитель спрыгнет, оставив ключи зажигания в приборной панели.
– Здрасьте, теть Клав, – улыбнулся он сначала нашей домохозяйке, а потом только нам. И мне показалось, как-то странно глянул на Аравийского. А Аравийский, если я не совсем ослепла и не ловлю глюки, машинально дернул рукой, словно что-то пытался схватить, и нервно раздул крылья носа. – Я – Арсен, друг Дмитрия. Ну-с, прекрасные дамы, прошу. А я за вами, – и он кивнул на уазик, тоже камуфляжный и навороченный.
И снова искоса так посмотрел на лося нашего арабского. Который делал незаинтересованную морду кирпичом и стоял как-то подозрительно расслаблено и «правильно», словно боец перед схваткой.
– Аравийский с нами, – тут же все расставила по местам Янка, которая глаз не отрывала от «Хаммера» и потому петушиных боевых танцев не заметила.
– Арсен Сарганян, майор в отставке, – теперь уже полностью представился водитель, почему-то акцентировав «в отставке» и демонстративно показав пустые ладони.
– Фарит Аравийских, свободный журналист, – так же церемонно представился наш лось и протянул армянину руку.
Тот ее пожал. Как мне показалось, чуть дольше и чуть крепче, чем обычно делают это незнакомцы, которым нет дела друг до друга.
Но это же не мое дело, правда? Главное, чтобы эти два Бонда, если устроят перестрелку, не втягивали в нее нас с Янкой.
Да. Вот такая я неромантичная и меркантильная. Я ж хирург, а не сестра милосердия.
«Лес качнулся: Скрип, да скрип
Показал под ёлкой гриб.
Я – с грибами – молвил лес, –
А ты с глазами или без?»
(В. Шульжик)
«Грибы размножаются спорами,
в спорах рождается истина,
значит грибы– это истина!»
(шутка)
Осенний лес был тих. Отсутствие ветра, привычный для лета щебет птиц и стрекотание насекомых. Всё это ушло с первыми заморозками. Которые раскрасили листву в яркие цвета и сделали осень «золотой».
Павел неспешно шёл, наслаждаясь тишиной и запахами леса. Этот осенний запах ни с чем не спутать: прелой листвы, мха, хвои и грибов! Именно грибы привели его в лес и сейчас, проваливаясь в глубокий зелёный мох, Павел то и дело поглядывал по сторонам, приподнимал палочкой-тростью листья и ворошил подозрительные бугорки. Корзина, заполненная более чем наполовину приятно тяжелила руку. Зелёнки, рыжики, сыроежки, маслята и даже десяток боровиков – были неплохим трофеем «тихой охоты». «На жарёху хватит!»– как любит говаривать мама.
Видимо другие грибники испугавшись моросившего всю ночь и утро дождя не захотели мокнуть и остались дома. И по этому Павел был один. А сейчас выглянуло солнышко, лес заиграл красками, небо стало голубым, а настроение – прекрасным.
Найдя удобное место, под большой елью, в окружении молодых берёзок и дубков, он решил сделать привал. Быстро соорудил небольшой костерок, настругал прутики и поставил жариться сало. Еда в лесу! Нет ничего вкуснее. Сало шкварчит, роняя ароматные капли в костёр, от которых дымок становится «вкуснее». На обед у него была обычная походная еда: пару вареных яиц, помидоры, батон с маслом и чай. Ну и конечно поджаренное на костерке сало. Павел глотнул из фляжки (которую носил исключительно в медицинских целях), дуя и обжигая губы, запил горячим чаем с лимоном, мёдом и травами и блаженно откинулся к стволу ели. Благодать!..
***
Блаженную негу прервало ощущения чьего-то присутствия. Открыв глаза, Павел увидел невысокого пожилого человека в большой круглой шляпе, похожей на шляпку гриба. «Прям старичок-лесовичок из сказки» – подумал он, глядя на старичка с улыбкой. Хотя, как он мог подойти так неслышно и быстро. Ведь минуту назад в округе никого не было. Одет дедок был в обычный военный плащ-палатку, а в руке держал суковатую палку.
– Здоров милок! – Дед скрипуче засмеялся, увидев его недоумение. – Судя по твоему лицу именно такого ты ждал… Ладно. День добрый. Как урожай?
Начал накрапывать дождик.
– Присаживайтесь, – предложил Павел, – указывая «лесовичку» на брёвнышки, из которых он соорудил под елью место для сидения, земля-то уже холодная. – Грибов набрал. Отдыхаю…Чайку?
– Благодарствую, – ответил тот, легко усаживаясь. – От глотка чая не откажусь. О! С брусникой и калиной.
Дед прицокнул.
– Вкусно. Сказку-быль послушать хочешь?
***
…Мы живём на этой планете уже много миллионов лет. Ваши учёные уже высказывали гипотезы о том, что кровеносная и нервная системы по своей структуре очень сходны с грибницей. Они правы.
И именно мы создали вас – людей. Это был великий эксперимент. Сможете ли вы выжить, приспособиться к окружающим условиям и, в случае успеха, полностью перейти в человеческий вид.
К сожалению этого не произошло. Вы начали губить и уничтожать всё сущее. В угоду своим мелочным прихотям. Не думая о выживании не только своего вида, но и всей планеты. Утратили знания и всё меньше и меньше получаете информации о нас.
– Мы получаем информацию? Но как?
– Самым обычным способом, кушая грибы – он усмехнулся. – Ну, ещё часть от спор, рассеянных в воздухе. Но это мизер… Да, информация о мире содержится в грибах. Это, как ваши флэшки и микрочипы, только гораздо тоньше и эффективней.
Вы стали считать себя венцом творения. А вы всего лишь неудачный эксперимент. Спасибо хоть нас в отдельное царство выделили: растения, животные… грибы! – он снова грустно усмехнулся.
Костёр весело потрескивал в тиши осеннего леса. Горячий ароматный чай согревал.
Павел раздумывал над полученной информацией, однако самое удивительное, как оказалось, было ещё впереди. Лесной гость – точнее сказать Хозяин – продолжил рассказ:
– Вообще-то мы не коренные Земляне. Мы прибыли с Марса. Возможно и он не родная наша планета, но такой информацией мы не обладаем. Произошёл катаклизм. Большая часть колонии погибла. Хранилища информации, состоящие из особого вида грибницы, были невосстановимо повреждены. В виде спор мы понеслись к ближайшим планетам: кто в сторону Юпитера, кто на кто на Венеру… Но самые большие надежды мы возлагали на Землю. Во-первых, климатические условия. Во-вторых, и это главное, на обратной стороне луны, ещё до катастрофы, наши предки или создатели разместили несколько баз, где искусственно поддерживаются все необходимые условия для хранения нашего генофонда. Видимо это хранилище спор было сделано именно на такой случай.
Периодически споры, специальными автоматами выбрасываются в космос. Ну и на Землю конечно. – Он улыбнулся, – Подсеиваем помаленьку. Летающие «тарелки» видал?
– Слыхал…
– Ну вот. Это наши автоматы, созданные ещё нашими предками миллионы лет назад…
Павел молчал. Сразу поверить, да и осознать всё это было сложно. Грибы… НЛО…Марс…Он глотнул из фляги, поморщился, запил чаем и принялся жевать батон с маслом.
Старик наблюдал за Павлом, давая ему обдумать услышанное. Продолжил.
– Сейчас не только я – ко многим явились наши посланники. Мир рушится. Его нужно спасать.
– Но как?
– Ты, наверное, не догадываешься, что у большинства земных учёных значительную долю в рационе занимают грибы. А именно в них содержится Знание. И понимание того, что происходит в мире. Вот к ним-то и направлены наши гонцы.
– А я? – Павел удивлённо взглянул на собеседника. – Я же не учёный.
– Это верно, – дедок улыбнулся, – Не учёный. Но ты, как мы знаем, рассказы пишешь…
– Да не то чтобы… Так, изредка. Когда муза посетит.
– Вот и напиши, – снова улыбнулся старик. – Расскажи людям, пусть знают. Информация, даже переданная в виде сказки – всё равно информация. А у тебя получится…Удачи!
Павел задумчиво поворошил палкой догоравшие головешки. Когда он поднял глаза, никого рядом не было. Лес стоял такой же тихий и безмолвный. Только где-то вдалеке слабо слышался звук проходящей электрички…
***
Рассказ был написан. А в рационе у Павла с тех пор постоянно присутствуют грибы. Жареные, маринованные, солёные…
Замок щелкнул два раза, колесо дверного механизма закрутилось, языки засовов медленно вышли из отверстий. Сельваний бросился к коробочке с берушами – случалось, что звуки прорывались в комнату, когда кто-то входил. Толстая металлическая дверь чпокнула резиновой прокладкой и мягко приоткрылась. В щель проскочил Тындырь и потянул тяжелую дверь за собой. Колесо замка быстро завращалось в обратную сторону, дверная плита прижалась к прокладкам, засовы вошли в пазы.
Сельваний захлопнул крышку берушницы.
– Ну как, нормально проскочил? – спросил он.
Тындырь вместо ответа показал по толстые чашки наушников на голове.
– А ну да. Тогда давай, распаковывайся, – сказал Сельваний и повернулся к столу с орфографическим словарем.
Зашуршали откручиваемые гайки, на пол со стуком упала металлическая дуга наушников, Тындырь со вздохом облегчения снял наушники, пинцетом вытащил беруши и произнес:
– Привет. Еле проскочил. Уже подходил ко входу в тоннель, когда ко мне подскочила тетка и давай молоть чепуху.
– Почему чепуху, разве ты ее слышал?
– Нет, но выражение лица у нее было такое, будто она одними новизмами говорит.
– Одними новизмами даже самый испорченный подросток разговаривать не сможет, – возразил Сельваний.
– Сегодня утром был девятый уровень новизматики по шкале Рабара. И это третий день подряд. Это просто шкляра какая-то.
Сельваний вскочил из-за стола и прижался к стене.
– Что ты сказал?!
Тындырь с удивлением взглянул на него:
– Третий день подряд девятый уровень.
– А потом?
– Не помню, что-то вроде «Это какой-то ужас».
– Нет, ты сказал другое. Это был новизм!
Тындырь схватился за голову.
– Нет, нет, не может быть. Где я его мог подхватить?
– Теперь не важно. Но мы должны проверить.
– Ты думаешь, он еще работает?
– Я вчера проверял.
Сельваний и Тындырь подошли к громоздкому деревянному ящику с металлическими кнопками. Сельваний нажал на кнопку прокрутки, на кнопку воспроизведения, в комнате зазвучал их диалог. Слова постоянно прерывались треском и шумом. Наконец запись дошла до последних слов Тындыря. Надтреснутый голос произнес: «Это просто ш-ш-ш-ш-ш какая-то».
– Ты расслышал?
– Нет, давай еще раз.
Друзья несколько раз прокручивали этот участок записи, но шипение скрыло произнесенное слово.
– И все-таки ты это сказал, – заявил Сельваний.
– А что я конкретно сказал?
– Я не помню.
– Нет, ты помнишь.
Тындырь схватил Сельвания за грудки, навалился всем телом, прижал к стене.
– Ты помнишь, что я сказал. Я вижу по глазам, помнишь. Просто ты не хочешь уходить со мной! – Тындырь приблизил лицо к лицу Сельвания, его голос опустился до горячего шепота, губы брызгали капельками слюны.
– Я ничего не помню, – прошипел Сельваний, пытаясь вырваться из хватки Тындыря.
Тындырь оттолкнул Сельвания в сторону и бросился в противоположный угол комнаты. Там на стене в стеклянном ящике находилась красная кнопка. Он разбил стекло кулаком и нажал кнопку. Струйки газа с шипением вырвались из разных углов и начали заполнять комнату.
Итак, ни секунды не колеблясь, свободная художница отвела защёлку и настежь распахнула дверь (она всё распахивала настежь!). На сплетённом из тряпочек произведении искусства, предназначенном для вытирания ног, сильно скособочившись и мелко помаргивая левым веком, стоял и непонятно куда смотрел жгучий брюнет — худой, невысокий, с кривоватым узким лицом.
— Г-г-г… — загыгыкал он, затем содрогнулся и зачем-то порывисто сунул правую руку за борт пиджака.
Ника с недоумением вгляделась в странного незнакомца, но уже в следующий миг зрачки её расширились.
— Наконец-то! — восторженно взвизгнула она, кидаясь на шею гостю. — Кому только ни говорила!.. Аристарху говорила! Пёсику говорила! Где Кученог? Приведите мне Кученога! Такой лапушка!.. Террорист! Подпольщик! Я просто обязана выпить с ним на брудершафт!..
Разумеется, Панкрат не ожидал столь бурной встречи. Кроме того, он ещё не совсем оправился от недавнего припадка — и, практически не оказав сопротивления, позволил втянуть себя в прихожую, где сопротивляться было уже бессмысленно. С грохотом повалилась табуретка, загремели тазики, из-под ног враскат побежали помазки.
— Не пугайтесь, у меня так всегда! — С этими гордыми словами Ника подставила скулу для поцелуя, и вконец деморализованный Кученог вынужден был неумело к оной приложиться.
Известно, что царя играет свита. К сожалению, Панкрат ни разу не слышал об этом старом сценическом правиле — иначе бы он ни за что не оставил своих бойцов двумя этажами ниже. Глава подполья искренне полагал, что его одинокого появления будет вполне достаточно, чтобы все пали ниц — и хозяйка квартиры, и дымчатый наперсник Африкана.
Понадеялся, короче, на своё грозное имя. «Не будешь тюрю кушать — Кученог заберёт…» Нашёл кого пугать! И, главное, чем…
Гордыня нас губит, гордыня! Хотя, появись он на пороге в сопровождении всей своей команды и с оружием наготове, реакция Ники, как мы вскоре увидим, была бы той же самой. А если вдобавок учесть, что Кученог вёл трезвую безгрешную жизнь подпольщика и, сызмальства боясь женщин, предпочитал различать людей не по признаку пола, но исключительно по партийной принадлежности, то беззащитность его в данной ситуации становится очевидной.
— Й-й… й-й… — Он всё-таки попробовал упереться, но безуспешно. Его уже сажали в кресло.
— Нас так мало!.. — вдохновенно вещала Ника. — Нас!.. Творческих людей!.. Так мало!.. Нам надо встречаться!.. Как можно чаще!.. Я понимаю: некогда — теракты… Теракт — это вызов!.. Это вызов системе!.. Это вызов всему!.. Что вы чувствуете, совершая теракт?.. Я тоже хочу совершить теракт! То есть не-пре-менно возьмите меня на дело!.. И вот попробуй только не взять!.. Куда ты из Баклужино денешься?..
Как всегда до распития благородного напитка на брудершафт к гостю она обращалась то на «ты», то на «вы».
Главарь боевиков судорожным движением отёр покоробленный, взмокший лоб. Надо было что-то сказать… Но как?! Как это сделать, если зазора между словами Ника — Бог ей судья! — не оставляла вообще? Пока Панкрат пытался вспомнить, что он чувствует, совершая теракт, она уже трижды успела сменить тему.
— Голова у мужчины должна быть чистая и пушиться!.. Если у мужчины сальные волосы — он для меня вообще не мужчина!..
Кажется, Кученога уже отчитывали за давно не мытую башку.
— Н-н…
— Глава подполья!.. — в мистическом восторге восклицала Ника. — Это значит — чёрное кашемировое пальто!.. Шляпа с мягкими полями!.. Белое кашне!.. Но не пиджачок!.. Пиджачок снижает образ!..
Тут Кученог окончательно уяснил, что за Никой ему не поспеть в любом случае, и попробовал приступить к делу напрямик, минуя светскую беседу.
— Д-д… — начал было он, но тут в руке у него откуда-то взялась бутылка чумахлинского шампанского — и пришлось её вскрыть. Ахнуло, как при покушении. Буйно закудрявилась пена, и Панкрата внезапно посетила тоска профессионала по навинченному на горлышко глушителю…
Страшная это штука — профессиональное мышление. Те, что снаружи, разумеется, поняли всё превратно. За распахнутым настежь окном мотнулось нечто вроде гигантского маятника — спецназовец на верёвке. По счастью, Панкрат Кученог сидел к происходящему спиной — поэтому обошлось без жертв. А то бы снял влёт. Чисто рефлекторно…
Впрочем, спецназовец оказался приметлив и сообразителен. Уже отмахнув полпути, он разглядел, что в руках Панкрата не пистолет, а бутылка. Ухитрившись в последний момент изменить траекторию, отважный контрразведчик с маху вплющился в стену рядом с окном и, видимо, за что-то там ухватился. Внимания на него не обратили, поскольку шума он произвёл немного, а тут ещё отвлёк нервно задёргавшийся дверной колокольчик.
Ника поставила бокал на столик, выпорхнула в прихожую и распахнула входную дверь. Настежь, естественно.
— Аристарх!.. — в восторге взвизгнула она, бросаясь на шею Аристарху. — Да ты моя умница! Я так тебе благодарна!.. Такая лапушка твой Кученог!.. Общительный! Обаятельный!..
Нет, нужно, конечно, быть Никой, чтобы при всём при том не заметить дюжину наставленных на тебя стволов.
— Ой, да ты с друзьями! — обрадовалась она. — Заходи! И они пусть заходят!..
— Нет… — несколько деревянным голосом отозвался Аристарх. — Я, пожалуй, зайду, а им некогда…
Ника заметно огорчилась, но особо убиваться не стала — всё-таки главной её добычей был сам Кученог.
Завидев непьющего Панкрата с бокалом шампанского, Ретивой остолбенел, а когда наконец пришёл в себя, то обнаружил, что в его левой, свободной от пистолета руке тоже шипит и пенится неведомо как и откуда возникший бокал. Колдовство — да и только! Но колдовством это быть никак не могло — с «Красными херувимами» подобные штучки не проходят…
Хотя, если вдуматься, бесцеремонность и напористость мало чем отличаются от колдовства: результаты и в том, и в другом случае — те же самые.
— Ты насчёт домового выяснил? — с недоумением спросил Аристарх.
Панкрат хотел ответить, но, разумеется, не успел.
— Ой, домовые!.. — Ника звучно ударила в ладоши. — Это такие лапушки! Такие пушистые, нежные!.. Погодите, не пейте!
Она вновь поставила свой бокал и выскочила в прихожую. Террористы переглянулись. Слышно было, как Ника взбирается на табуретку и распахивает настежь створки антресолей. Затем раздалось обиженное восклицание — и вскоре художница, надув губки, вновь появилась в комнате.
— Сбежал… — капризно пожаловалась она.
— Дымчатый? — отрывисто спросил Аристарх, также ставя бокал на стол и вынимая из заднего кармана знакомую читателю серебряную маслёнку.
Панкрат не сказал ничего — лишь подобрался по-волчьи.
— Дымчатый… — В огромных по-детски глазах Ники уже стояли слёзы. — Пушистый…
— Спокойно… — сказал Аристарх. — Никуда он отсюда не денется. Сейчас быстренько всё окропим — сам выскочит…
Он поднял маслёнку, но тут последовал акустический удар такой силы, что Ретивой пошатнулся и едва устоял на ногах, а приподнявшийся Панкрат снова упал в кресло. Изданный Никой вопль по частоте был близок к ультразвуку.
— С ума сошёл?.. — крикнула она, возвращаясь в слышимую часть спектра. — Водой!.. Акварели потекут!..
— Да она святая… — пробормотал смущённый Аристарх.
— А от святой, думаешь, не потекут?.. Убери фляжку! Всё! Пока я не выпью с Кученогом на брудершафт, никаких домовых!
Панкрат бросил отчаянный взгляд на Аристарха, но тот лишь беспомощно приподнял брови. Сам он уже в подобной переделке побывал месяца полтора назад…
Глава подполья и свободная художница переплели руки с бокалами и пригубили благородную лозу Чумахлы. Не привычный к вину Панкрат поперхнулся, но Ника так сверкнула на него глазами, что пришлось пить до дна. И только было собрался бедняга Кученог перевести дух, как его кривоватый рот оказался наглухо опечатан жаркими губами хозяйки.
Глядя на них, Аристарх Ретивой крякнул и залпом осушил свой бокал…
И никто, естественно, не услышал стремительного проворота ключа и звука распахнувшейся входной двери.
— Не двигаться! — страшно скомандовал железный мужской голос, и все, вздрогнув, обернулись. — Отпусти её!..
В проёме, чуть просев в коленях и слегка откинувшись назад, стоял и целился во всех сразу из одного пистолета подполковник контрразведки Николай Выверзнев. Надо полагать, поднимаясь по лестнице, он услышал вопль и тоже истолковал его в меру своей профессиональной испорченности. Странный, ей-богу, народ эти мужчины! Можно подумать, Николая только сегодня угораздило познакомиться с Никой! Нашёл, понимаешь, кого спасать…
Наконец Выверзнев всмотрелся — и чуть не плюнул.
— М-милая… — с бесконечным терпением в голосе молвил он, нехотя пряча пистолет. — Когда-нибудь я тебя застрелю…
— Пёсик! — взвизгнула Ника, кидаясь на шею Выверзневу. — Противный пёсик!.. Почему ты не предупредил, что Кученог придёт сегодня?..
Николай попытался освободиться из объятий, но это было всё равно что откреплять пластырь, прилепленный к волосатой мужской груди. Назревала разборка. Лелея мечту отдалиться от Ники, Выверзнев тем не менее ревновал её ко всем знакомым. Кстати, ситуация, довольно распространённая.
— И ведь на кого променяла… — процедил он, испепеляя Панкрата презрительным взором.
Действительно, выглядел Кученог неважно. Глазёнки у него разъехались окончательно, а на кривоватом лице террориста обозначилась бессмысленная шалая улыбка. Трудно было даже поверить, что это именно им стращают баклужинскую ребятню, когда та отказывается кушать тюрю.
— Ты — мавр!.. — восхищённо ахнула Ника, отстраняясь и словно бы увидев Николая впервые. — Боже, какой ревнивый!.. Я боюсь тебя…
Наглая ложь! Тем не менее разборка, не успевши расцвести, увяла на корню. Подполковник пораздувал ноздри, поворочал глазами — и наконец принял предложенный ему бокал шампанского. Всё равно податься было некуда…
Возникает вопрос: ну, подпольщики — ладно, подпольщики — люди наивные, оторванные от жизни, им главное — идея, но Выверзнев-то, Выверзнев! Человек практического ума, напрочь лишённый каких-либо иллюзий! Как объяснить его беспомощность — и перед кем?.. Перед Никой Невыразиновой, которая, судя по заезженности словесных оборотов, никогда интеллектом не блистала!
Давайте разберёмся… Принято считать, что в равном споре обычно побеждает тот, кто умнее. Бред собачий! Во-первых, глупый всегда уверен в собственной правоте, в то время как умный вечно в ней сомневается. Кроме того, умный понимает доводы противника, а глупый — нет, хоть расколись. Если же вдобавок вспомнить, что дуракам ещё и везёт, то кто, спрашивается, из них двоих должен выйти победителем?
Лишь в одном-единственном случае отягощённый интеллектом бедолага может кого-либо переспорить: если вовремя сообразит прикинуться совсем уже полным кретином. Возьмём, к примеру, тех же политиков. Вы думаете, они и в жизни такие же, как в Парламенте? Конечно, нет! В жизни это умнейшие люди. Ну сами прикиньте: разве сможет какой-нибудь средний заурядный дурачок достичь той высокой степени идиотизма, за которой доверие избирателей к своему депутату становится поистине безграничным?..
Да, Николай Выверзнев был умён, но не настолько, чтобы не казаться таковым. Вот в том-то вся и беда.
— Ну ты силён мочалки жевать… — с недоброй улыбкой молвил он, пристально глядя на Кученога поверх бокала. — Припадок у тебя как настоящий вышел… Я, главное, поверил, врача вызвал… Охрану-то хоть протопарторгу обеспечил? Или запудрил мне мозги, а сам прямиком сюда?
— А ну-ка хватит о работе! — скомандовала Ника. — Чем о работе — лучше бы домового помог найти! Сыщик называется! Домового найти не может!..
Выверзнев едва не прикусил край бокала. Осведомлённость Ники во всём, что её не касалось, неизменно поражала его. Он действительно собирался заняться поисками дымчатого беглеца, только чуть позже, предварительно спровадив весьма некстати нагрянувших «херувимов».
— Хотели окропить — не разрешила… — не подумавши, виновато пояснил Аристарх.
Подполковник медленно повернулся к Ретивому.
— А вам-то он зачем?
— Не им, а мне! — вмешалась Ника. — Может, я ему уже панталончики сплела! Кружевные!..
Николай досадливо склонил ухо к плечу и потряс головой — точь-в-точь вышедший из воды пловец. Надо полагать, вытряхал словесный мусор.
— Та-ак… — молвил он наконец, с любопытством глядя то на Панкрата, то на Аристарха. — Тогда давайте колитесь… Сами пришли за домовым, или Африкан прислал?
А вот этого тем более говорить не стоило.
— Африкан — в городе? — взвизгнула Ника. — Мальчики! Так что же вы молчите?..
***
К несчастью, протопарторг ещё не покинул офис коммерческой фирмы «Дискомфортъ», и с ним удалось связаться по служебному телефону Клима Изузова. Со сдержанным недоумением выслушал Африкан сбивчивую речь Аристарха Ретивого. Суть её была такова: «Ограбанкъ» сильно засвечен, не исключено, что и «Дискомфортъ» — тоже. Встречаться по любому из этих двух адресов рискованно, а то и чревато провалом. Запросто могут, например, взорвать машину с динамитом у подъезда… Поэтому Кученог предлагает следующее: провести сходку в назначенное ранее время, но на конспиративной явочной квартире — под видом чаепития. Хозяйка (довольно известный в Баклужино художник-дизайнер) — абсолютно вне подозрений, давно сочувствует движению «Красных херувимов», не раз выполняла отдельные церковно-партийные поручения — словом, человек надёжный…
Протопарторг хмыкнул, подумал — и как-то слишком уж легко согласился.
***
Аристарх Ретивой обессиленно положил трубку и обвёл соучастников опустевшими глазами. Ника сияла. Совершенно измочаленный подполковник Выверзнев сидел в кресле, уронив лицо в ладони.
— Ну ты можешь хотя бы понять… — безнадёжно и глухо выговорил он, — что нельзя мне присутствовать на этом вашем чаепитии…
Ника сверкнула глазами.
— Ты хочешь оставить меня наедине с чужими мужчинами?
Подполковник издал нутряной стон, каким обычно оглашают пыточную камеру перед тем, как всех выдать.
— Ну сама подумай! — взмолился он. — Я и Африкан за одним столом! Да за это — под трибунал…
— Да?.. — взвилась Ника. — А Панкрат?.. Он больше тебя рискует, а посмотри, как держится!..
Выверзнев отнял ладони — и посмотрел. Панкрат был близок к обмороку…
Боже мой! Боже мой! Одна взбалмошная бабёнка — и вот уже всё вокруг летит кувырком: явки, адреса, начало революции… Одно утешение, что из школьных учебников истории вырежут потом эту бредятину к чёртовой матери! И правильно сделают. Нечего смущать юные неокрепшие умы…