И свет и тьма смешались в одночасье.
Никто не знал, где грань добра и зла.
Там, где одни узрели ангельскую святость,
Другим лишь виделась дьявольская тьма.
Беспросветный мрак… Абсолютная темень… Теплая и обволакивающая, словно пуховое одеяло, она совсем не пугала, а, наоборот, словно защищала, даруя покой и умиротворение. Дивная ангельская песнь все также звучала сотнями чистых детских голосов, лилась отовсюду, из всех уголков мягкой, сказочной темноты. Ни боли , ни страха, ни забот, ни желаний – все растаяло в бесконечном черном тумане.
Келли ощущала безумную легкость, неимоверную воздушность и, казалось, безграничную свободу. Ее бренное тело словно растворилось в волшебной небесной мелодии, вторя чарующему хору. Девочка пела бесподобную песнь, и в то же время, словно сама превратилась в звучание, в переливчатый и всепроникающий звук льющейся музыки, божественной и бесподобной, трогающей до самых глубин души.
Музыка – это магия! Волшебство, излучаемое вселенной и даруемое всем ее обитателям. И в этот момент Келли тоже стала частью этого волшебства, сроднившись с абсолютным бескрайним миром.
Небольшой сияющий шар, тот самый, что растворился в ее груди, появился словно из ниоткуда, переливаясь голубоватыми искорками в холодном белом свечении. Он не рассеивал окутавшую все вокруг тьму, удерживая свет лишь внутри себя.
— Келли! Келли! – звонкий и чистый детский смешливый голосок донесся из искрящейся сферы. – Просыпайся! Пора! Надо идти! Спускайся вниз!
С трудом, через силу, Келли разлепила тяжелые, словно налитые свинцом, веки. Она и прочие воспитанники злополучного пансиона, взъерошенными птенцами прижавшись друг к другу, сидели на выступающих корнях исполинского дерева. Необъятный ствол этого сказочного гиганта возвышался скалой над детьми, уходя ввысь за облака, целиком скрывающие крону. Вокруг непроглядной стеной стоял плотный клубящийся туман.
Ошеломленные сонмом произошедших с ними будоражащих, странных событий, воспитанники, казалось, уже исчерпали свои силы, ничему не дивясь, не задавая вопросов. Они так и сидели, почти не двигаясь, лишь неспешно озираясь по сторонам. Но везде, куда бы не падал их взгляд, густой туман живой завесой дрожал, перекатываясь и клубясь.
Он появился бесшумно и неожиданно. Только что вокруг все было абсолютно белым, и вмиг из ниоткуда возникла черная фигура в рогатой костяной маске. Высокий темный силуэт стоял перед детьми, протягивая руку, невидимый для всех, кроме одной. Келли неспешно поднялась и, балансируя на утопающих в тумане корнях массивного древа, подошла к своему давнему другу. Детская белая узенькая ладошка плавно легла в широкую черную ладонь, в доверчивых девичьих изумрудах глаз светились радость и надежда.
— Ты пришел?! – улыбаясь, воскликнула воодушевленная воспитанница.
— Следуйте за мной! – глубокий, всепроникающий голос обволакивал, проникая в самые глубины разума и души.
Волосы девочки, некогда покрытые серым чепцом, ныне утерянным в череде событий, растрепались, вороньими перьями торча во все стороны. В обрамлении этого черного взъерошенного безобразия узкое детское личико поражало фарфоровой бледностью. Келли свободной рукой махнула своим товарищам, призывая следовать за ней. Так, взявшись за руки, воспитанники кошмарного пансиона вереницей двинулись друг за другом через вязкий непроницаемый туман.
Путешествие сквозь облачное марево оказалось недолгим, и вскоре под ногами захрустел ноябрьский снежок, а тяжелые серые стены мрачного альма—матер нависли над головами огромной тенью в предрассветных сумерках. И все же это место уже не казалось таким уж жутким и неприглядным, что-то изменилось, как будто стало легче дышать, словно в эти призрачные безмолвные места вливалась жизнь.
— Что нам теперь делать? – нарушил тишину тоненький мальчишечий голосок.
Келли, развернувшись к своему загадочному другу, вгляделась в темные провалы глазниц костяной маски. Безмолвный спутник, все также придерживая свою подопечнуюза тоненькую детскую ручку, не издал ни звука, но все же слова, произносимые все тем же пронзительным голосом, возникали в сознании девочки.
Зима уже вступала в свои права, и их маленькой стае предстояло ее пережить самостоятельно. За толстыми стенами мрачного пансиона находилось все необходимое для этого. Сами же воспитанники, как никто другой знали как позаботиться о себе и выжить.
— Мы теперь сами себе хозяева! – воскликнула Келли, обращаясь к своим сотоварищам. – Нам, главное, продержаться до весны! А когда растает снег, мы выберемся из этого леса!
Таково было мысленное послание – «дождаться, когда растают снега, и первая зелень пробьет себе путь!». Некогда враждебный и жуткий пансион стал теперь их убежищем на время холодов, крепостью, окруженной плотным туманом, словно высокойглухой стеной. Дом для потерянных сирот, обретших свободу, но все еще не понимающих, что же их ждет впереди.
Полусонные и измождённые чередой необъяснимых событий, воспитанники, еле передвигая ноги, направились ко входу в серое, покрытое мхом, мрачное зданиенамереваясь умыться, переодеться и выспаться. Келли, глядя на медленно удаляющихся детей, что по очереди скрывались за массивными деревянными дверьми, так и не тронулась с места. Рука об руку они стояли в предрассветной мгле – тоненькая, хрупкая девочка и огромное пугающее темное существо.
— Ты останешься? – детский голосок был полон надежды.
— Нет. – все тот же всепроникающий гулкий голос, звучащий отовсюду.
— Но ты вернешься?
— Да. Я буду присматривать за тобой.
— А весной? Весной я смогу вернуться домой? – детский доверчивый взгляд зеленых глаз коснулся костяной маски.
— Весна – время возрождения! Испытание ждет! – с этими словами мрачный темный спутник обнял девочку, окутав своим мраком.
А когда клубящаяся тьма рассеялась, Келли обнаружила себя в ее комнате, где на узенькой кровати лежала раскрытая, недочитанная ею книга. Усталость и сонливость мгновенно нахлынули гигантской волной, будто сбивая с ног. Пообещав себе подумать обо всем завтра, девочка, сняв верхнюю одежду, очутилась в объятьях морфея, лишь только ее голова коснулась подушки.
Снаружи вдоль ограды окружающей территорию пансиона все также стояла плотная завеса клубящегося белого тумана. Мягкий пушистый снег, словно являющийся продолжением этого марева, искрился в лучах восходящего солнца. Начинался новый день.
==19 мая 427 года от н.э.с. Утро==
Крапа Красен пришел точно в назначенное время. Инда не был с ним знаком, пять лет назад в Исподнем мире его сопровождали кураторы Лиццы – чудотворы из Афрана.
Это был крепкий, ширококостный человек среднего роста, с волевым квадратным лицом и внимательным взглядом. Инде он показался прямым, бескомпромиссным и поначалу понравился – с такими людьми хорошо работать.
Дворецкий проводил Красена в столовую, Инда велел подать ещё кофе, и они вдвоём уютно расположились в креслах перед картой Исподнего мира на стене.
– Что вы хотите от меня услышать? – спросил Красен, приподняв кофейную чашечку, но глядя при этом на карту.
– Как можно больше.
– Я могу говорить весь день и всю ночь.
– Значит, я буду слушать вас весь день и всю ночь, – кивнул Инда. – Я бы хотел знать о Млчане столько же, сколько знаете вы. А лучше – ещё больше.
– Я слышал, ваша цель – один-единственный человек…
– Не только. Если вам не сообщили, я консультант тригинтумвирата. Я аналитик, доктор прикладного мистицизма, кроме людей меня интересуют проблемы энергообмена.
– Тогда мне в самом деле придется говорить весь день и всю ночь! – рассмеялся Красен и наконец отхлебнул кофе.
– Только учтите: мне надо знать правду. – Инда посмотрел на собеседника, и тот перестал смеяться. Попал… Вот так, с первого пробного выстрела – попал. А ведь хотел всего лишь проверить… Инда был доволен собой.
– Правду? – Красен задумался. – В последнее время мне казалось, что правда никому не нужна. Мне казалось, Афран прячет голову в песок и не желает слышать ничего, кроме бойких сводок о том, как всё удачно складывается и какие мы, чудотворы, умные и хитрые парни.
– Это не так. Афран не хочет лишь огласки, поэтому я здесь, слушаю вас, а не читаю ваши отчёты, сидя за тридевять земель.
– Что ж, я рад. С чего начать?
– Начните с начала.
– Нет, пожалуй, с самого начала я рассказывать не стану. – Красен поднялся и поставил кофе на столик. – Я начну с падения Цитадели.
Он достал из нагрудного кармана карандаш и показал на карте чёрную точку:
– Вот здесь она стояла – Черная крепость. Очень близко отсюда, можно было бы увидеть её в окно. На этом месте на поверхность выходят скальные породы, поэтому расположение города не случайно. Эта же плита выходит на поверхность на месте Волгорода, старейшего города Млчаны. В полулиге от крепости лежит Змеючий гребень, бывшие каменоломни Цитадели. По поверьям, именно туда упал восьмиглавый змей, убивший Чудотвора-Спасителя.
– Если не ошибаюсь, именно там находится наш новый портал?
– Не новый. Один из самых старых порталов, который долгое время был закрыт. Я вернусь к этому. Цитадель основал Вереско Хстовский из рода Белой Совы в сорок девятом году до начала эры Света. Не только он – многие знатные семейства вложили деньги в земли Цитадели. За несколько лет сложился мощный анклав, с сильной армией, артиллерией, охраняемыми границами. Цитадель платила подати Хстову, её жители считались подданными Государя, но во всём остальном она имела полную автономию, а именно – не пускала на свои земли храмовников. И, конечно, колдуны со всей Млчаны текли на её земли рекой. В те времена ещё не были заметны климатические изменения, Цитадель принимала колдунов без особенной выгоды для себя.
– Вы говорите так, словно гордитесь ею… – пробормотал Инда.
– Мне нечем гордиться, я не принимал участие ни в её строительстве, ни в политическом обустройстве, ни в последующей защите. Но падение Цитадели, к которому мы стремились триста лет, ударило по нам сильней, чем ожидалось. Это одна из наших фатальных ошибок.
– Фатальных? – переспросил Инда и поднял голову.
– Именно. И наши жалкие попытки её исправить лишь усугубляют положение дел.
Инда кивнул. Хорошо, что к нему прислали этого человека. Который не боится говорить советнику из Афрана то, что думает.
Фатальных ошибок было много, Инда не удивился ещё одной – гораздо больше его поразила прямота Красена.
– Продолжайте.
– Конечно, от Цитадели исходила угроза и Храму, и нашему проекту в Исподнем мире. Университет, колдуны-учёные – по образу и подобию нас, чудотворов-учёных. Их знания в области энергообмена приближались к нашим, а в агрономии и обгоняли. Земли Цитадели давали в полтора раза бо́льшие урожаи, чем прочие земли Млчаны, хотя находились северней. По сравнению с соседними Волгородскими землями – и в два раза. Её территории расширились до нынешних границ – здесь они обозначены. – Красен показал границу карандашом. – Это была особая культура, сплоченная культом колдунов, силы и знаний, очень воинственная. Мальчикам в колыбель клали оружие, каждый мужчина был воином, каждый колдун – образованным человеком. Не просто грамотным – именно образованным.
– Вы рисуете прямо-таки утопию… – усмехнулся Инда.
– Нет, до утопии им было далеко. В основном Цитадель разоряли войны; чтобы удержать границы, нужно было кормить большую армию. Университет, который возглавляли колдуны, делил власть с родом Белой Совы, и далеко не всегда они могли договориться. Торговля была затруднена, Цитадель не имела выхода к внешним границам Млчаны. Купцы боялись тех мест, боялись колдунов – ехали туда единицы, и Храм не одобрял этой торговли. В общем, это была злая, умная и вовсе не богатая страна. Да ещё и склонная к расширению территорий. Кость в горле Храма.
– И что же? Мы её уничтожили?
– Да, это была наша идея. Цитадель убила чума. Волей судьбы распространилась именно лёгочная форма, если вам это о чем-то говорит.
– Я не силен в эпидемиологии…
– Зараза идёт по воздуху, заражение почти неизбежно, смерть наступает через три-четыре дня после начала болезни, выживают единицы. Больше пяти тысяч колдунов погибло в городе, и ещё около тысячи на прилегающих землях. Я не считаю других жителей, нас они не интересуют. Под корень был уничтожен род Белой Совы, об этом позаботились специально. Земли рода получил Храм, теперь их зовут Выморочными. Эпидемия спровоцировала пожары, сгорела ценнейшая библиотека Исподнего мира. Тогда и закрылся портал на Змеючьем гребне – из-за заразы.
– И в чём фатальность совершенной ошибки? – Инда улыбнулся – он прекрасно знал ответ.
– Это подорвало генофонд колдунов и уничтожило преемственность их традиций. Вспомните историю Северского государства, чума в Цитадели началась одиннадцатого сентября двести семьдесят третьего года.
Да, историю Северского государства Инда знал неплохо: в начале четвертого столетия, когда не каждая семья могла платить за свет солнечных камней, призраки уносили множество жизней.
– Опытный колдун никогда не пойдёт к глупому духу… – продолжил Красен. – Он найдёт мрачуна, доброго духа, от которого получит энергию легко и без риска. Колдун-отец научит колдуна-сына отличать добрых духов от глупых или злых. Только тот, кто ничему не учился, кто случайно открыл в себе способности выходить в межмирье, шатаются по нашему миру и пьют энергию мирных обывателей. Храм, расправляясь с колдуном, превращал его сыновей в монстров.
– Это не фатально. И проблему с призраками мы решили, если я ничего не путаю…
– Но умерших колдунов было не вернуть. И отток энергии в Исподний мир не восстановить.
Инда почувствовал, что бледнеет. То, что происходит за сводом, не самое страшное.
– Говорите, – сказал он хрипло. – Говорите, говорите! Я вызвал вас для того, чтобы это услышать!
– Никакой сброс энергии не поможет Исподнему миру. Никакие праздники колдунов не дадут ему достаточно силы. Это снежный ком, он вот-вот покатится с горы. Запросите статистику, Храм ведёт учёт рождений и смертей. Девочки начинают рожать в двенадцать лет, когда не в состоянии выносить полноценное дитя. Их дети мрут как мухи. А к двадцати пяти матери умирают от непрерывных родов, иногда вообще не оставив живого потомства. Двое детей в семье, доживших до детородного возраста, – редкость. И колдуны не исключение. Эпидемии и голодные зимы выкашивают целые деревни. Скоро некому будет любить чудотворов! И это только один фактор. А есть ещё один: люди больны. Они не в состоянии отдавать столько энергии, сколько здоровые. Чем истовей туберкулёзник просит чудотворов о помощи, тем ближе его конец! И это ещё не все. Люди ищут других богов…
4 февраля 420 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
Отец пришёл только вечером, когда давно стемнело, – Спаска даже не услышала его шагов по мокрой мостовой. Впрочем, монотонный шорох дождя приглушал звуки.
Дверь была заперта на засов, а девица из трактира, которая просидела со Спаской весь день, как раз ушла к себе за ужином. Засов как назло перекосило, и Спаска продержала отца на крыльце несколько долгих минут.
На нём была чужая одежда, простая, деревенская, а вместо сапог – какие-то тяжелые безобразные башмаки. И сначала Спаска испугалась: у отца настолько покраснели глаза, что она решила, будто это болезнь, ужасная «красная смерть», которой её пугал дед. Но, присмотревшись, поняла: это от дыма, никакой болезни у отца нет. Пока нет.
И это страшное «пока» толкнуло Спаску вперёд, как будто слёзы и объятья могли что-то изменить. Отец подхватил её на руки с улыбкой и подбросил до потолка.
– Привет, кроха. А ты чего ревешь? Тебя тут обижали?
Она мотала головой и не могла вымолвить ни слова. Ну как, как объяснить, что она видела чёрную коросту, прилипшую к его ладоням, чувствовала жар огня на его лице, знала, что́ ему пришлось делать в эту страшную ночь?
Отец сел за стол, а Спаска обеими руками вцепилась в его шею и поливала слезами грубую серую рубаху, пахшую дымом и чужим потом. Он же растерянно гладил её по голове и бормотал:
– Да что ты, кроха, что случилось?
– Как ты мог! – На пороге остановилась девица из трактира. – Как ты мог оставить девочку одну! Только Предвечный знает, что ей пришлось пережить! Чем ты думал?
Спаска замотала головой – ей вовсе не хотелось, чтобы отец чувствовал себя виноватым.
– Когда я пришла, она сидела между двух покойников, сапожками в крови! Здесь был настоящий бой! Здесь всё горело!
– То-то я чую – вроде гарью пахнет… – пробормотал отец.
– А выбитого окна ты не заметил? – злобно продолжала девица. – И теперь ты спрашиваешь ребёнка, что случилось?
– Нет, нет! – вскрикнула Спаска, расплакавшись с новой силой.
– Нет, маленькая, нет… – ласково ответила девица и, подойдя, погладила её по голове. – Дитя боится, что ты заразился и теперь умрёшь.
– Да нет же, кроха… Я уже болел оспой, мне ничего не грозит, честное слово… – Отец смутился и растерялся ещё сильней.
Он не лгал, и Спаска недоумевала: почему же тогда у него на лице нет никаких пятен? Ведь дед её учил… И лишь немного успокоившись, она заметила и как сильно отец устал, и насколько проголодался, и что тело его горит от случайных ожогов, а дым разъел не только глаза, но и всё внутри, и теперь ему больно и тяжело дышать.
Спаска благоразумно слезла с его коленей и села рядом, лишь кончиком пальца касаясь его рубахи, – это почему-то успокаивало её, давало уверенность в том, что отец сидит рядом с ней наяву, а не в грёзах.
Девица, всё ещё сердитая, разложила на столе ужин: рассыпчатую перловку со сливочным маслом, целого жареного цыпленка, большую пышную ватрушку с творогом, печёные яблоки и поставила кринку топленого молока.
Спаска не переставала удивляться: в городе каждый день и не по одному разу ели так, как в деревне по праздникам. Сколько же тут должно жить цыплят, если за ужином все будут съедать по штуке?
– Слушай, принеси ещё три бутылки вина. Ко мне придут гости, – пробормотал отец, схватившись за ложку.
– Девочке пора спать, – строго сказала девица, – а ты собрался принимать гостей?
– Ну… мы ей разве помешаем? – виновато пожал плечами отец.
– Это нехорошо, что у девочки нет своей комнаты. Твои гости будут ходить туда-сюда, дверьми хлопать. И это не дело – бражничать, когда здесь спит дитя.
Да, вот такие странные порядки были в городе… В деревне все жили в одной комнате, и Ратко, например, вовсе не заботило, спят дети или нет, если он возвращался домой пьяным.
– Я потом что-нибудь придумаю… – Отец смешался ещё больше. – А сегодня… меня давно ждут.
Он подумал немного, глотая ужин, и, когда девица была уже у двери, крикнул ей вслед:
– Ладно, не нужно вина. Я найду другое место…
Спаска схватила его за локоть и замотала головой:
– Нет, не надо! Мне гости не будут мешать, честно… Не надо, не уходи…
Сначала в дверь постучался богато одетый и очень высокомерный человек. Он приехал верхом (Спаска слышала цокот копыт за дверью), вошел в комнату и, скинув плащ, долго оглядывался по сторонам, словно не догадывался, что его следует повесить на вешалку.
– Нету у меня прислуги, Нравич, нету, – рассмеялся отец в ответ на недоуменный взгляд гостя.
– Да я и не рассчитывал… – пробормотал гость и повесил-таки плащ на вешалку.
Плащ у него был очень красивый, со стальным отливом, на собольем меху с оторочкой из горностая. Гость не торопясь снял перчатки (руки у него были тонкие и белые, холёные), прошел к столу, звеня шпорами, и водрузил на середину бутылку вина.
– Это из подвалов Белого Оленя. Пожаловано всем, кто ночью был на площади Речной Заставы. Можешь не сомневаться – стоит не меньше золотого лота.
– Может, к нему и памятная грамота прилагается? Змаю от Нравуша Волгородского?
– Хочешь, прямо сейчас и нарисую? – рассмеялся гость и уселся за стол. Смеялся он хорошо, искренне, и высокомерие с него тут же слетело.
– Да я не гордый, я выпью. – Отец потянулся к поясу, где должны были быть ножны, но пояса на нём не было. – Дай нож, мой остался где-то у Рыбных ворот.
И когда гость протянул свой нож отцу, сомнений у Спаски не осталось: на лезвии сиял герб рода Белого Оленя – гость оказался не кем-нибудь, а сыном Волгородского князя. Только она представить себе не могла, как тот, словно Ратко, пьёт хлебное вино, а потом шумит и буянит. Тогда она ещё не знала, что вино может быть не только хлебным.
– Какое милое дитя… – задумчиво сказал высокородный Нравич, пригубив налитое в серебряный кубок вино. – И какой недетский взгляд. Где-то я уже видел эти глаза, Змай…
– Не может быть, – усмехнулся отец.
– Зачем ты сунулся на площадь Речной Заставы? Не боялся, что тебя кто-нибудь узнает?
– Никто же не узнал…
– Ну да. Ты слышал, что теперь болтают на улицах? Будто сам Живущий в двух мирах ночью появился в Волгороде, чтобы преградить дорогу заразе.
– А я-то тут при чем? – невозмутимо улыбнулся отец.
– У него была особая примета – отсутствие следов оспы на лице. А ещё он появился и исчез, поминай как звали! Тебя ищут храмовники.
– Они давно меня ищут.
– Давно они ищут Змая, а теперь им нужен тот, кто дал повод для слухов о Живущем в двух мирах. Сегодняшняя ночь не прибавит авторитета Храму в Волгороде, зато Живущий в двух мирах как никогда любим толпой…
– Ничем не могу помочь Храму, – пожал плечами отец. – Я же не виноват, что белокрылые чудотворы не спустились ночью в Волгород, чтобы защитить его от заразы. А может, Надзирающим стоило опередить Живущего в двух мирах? У них тоже нет следов оспы на лице, но они ею не болеют. И я даже знаю секрет: коровья оспа. Одно маленькое пятнышко на руке – как и у чудотворов. Вот такое, гляди!
Отец закатал рукав и показал крохотную ямку чуть выше локтя.
– Ладно, ладно… – махнул рукой гость. – Я уже слышал про коровью оспу. Так куда ты исчез? Когда люди князя прибыли к Рыбным Воротам, тебя уже не было.
– Я пошел посмотреть, как мертвецы попали на площадь Речной Заставы.
– Как-как… Их через ворота перебросили, разумеется…
– Да ну? Вот так раскачали и перебросили? Ты через стол попробуй мёртвое тело перебросить, – поморщился отец, и Спаска вспомнила прикосновение склизкой кожи мертвеца к ладоням.
– Баллистой. Или камнемётом.
– На глазах стражи? Или твоя стража дрыхла без задних ног? Сомневаюсь. Они боятся заразы не меньше, чем все остальные в городе, глядят в оба – чтобы через стены пришлые не лезли. Но я тебе скажу больше. Когда мост стоял на месте, это было возможно. А сейчас – нет. Баллисту надо было бы поставить вплотную к стене, там три локтя до обрыва.
– Ты хочешь сказать…
– Да, именно это я и хочу сказать: мертвецов пронесли внутрь.
– Городскую стену охраняет предатель? – гость даже приподнялся, едва не расплескав вино.
– Это не самое страшное. И не самое важное. Все уверены, что мертвецов подбросили в город те, кого сюда не пустили. Получается, или в городе у них был свой человек, или они кого-то подкупили. Но, может, проще было подкупить стражу и войти в город? Вообще-то все, у кого есть деньги, уже давно в город вошли. И у кого родственники из стражи – тоже, можешь не сомневаться. Радует, что таких не много.
– Значит, это дело рук колдунов! – Гость ударил по столу открытой ладонью – звякнула посуда и едва не опрокинулась бутылка вина.
– И так подумает каждый… – ответил отец.
– Только зачем это колдунам?
– Как зачем? Чтобы их боялись…
– Да ну? А зачем колдунам нужно, чтобы их боялись? Может, им от этого легче жить станет? И ты прекрасно знаешь, кому нужно, чтобы люди боялись колдунов, – Храму. Вот увидишь, завтра все забудут про Живущего в двух мирах и заговорят о Чернокнижнике, который наслал мор на Млчану. Заметь, никто из храмовников оспой не заболеет.
– Да… Очень похоже на правду… – пробормотал высокородный гость.
– Чернокнижник, похоже, предвидел это заранее?
И Спаска хотела промолчать или потом поговорить с отцом, но не удержалась:
– Нет. Это не храмовники. Это нужно болоту…
Отец взглянул на неё с удивлением, но вовсе не рассердился. А вот лицо гостя искривилось, он хотел что-то сказать, но отец не позволил:
– Помолчи, Нравич… Кроха, почему болоту?
– Оно позвало Гневуша. Я слышала, как оно зовёт. И Гневуш умер. Старуха плюнула в колодец. Я говорила, чтобы её не пускали. И здесь тоже была старуха в куколе – она смеялась.
– Змай, давай сейчас не будем слушать детский лепет, – недовольно сказал гость.
– Это не детский лепет, – ответил отец. – А тебя слушать никто не заставляет. Кроха, где ты видела старуху, которая смеялась?
– У Рыбных ворот. Где ты сжигал мертвецов. Она ходила рядом, где не было огня. Там ещё были воры, но они не с ней, они просто.
– Откуда ты знаешь, что я сжигал мертвецов?
– Я видела.
– Что еще ты видела?
– Как убили Надзирающего у ворот в лавру. Как Синие Вороны убегали. Как из пушек стреляли. Я разное видела.
Отец хотел спросить что-то ещё, но тут раздался тихий и настойчивый стук в дверь.
– Не заперто. – Отец поднялся.
Встречая сына Нравуша Волгородского, он не вставал… Дверь приоткрылась, и через порог шагнул невысокий человек в одежде простого горожанина. И трудно было сказать, сколько ему лет, – сначала он показался Спаске очень молодым, но потом она увидела, что он, наверное, старше Ратко.
– Здорово, Свитко. – Отец шагнул навстречу гостю. Тот откинул капюшон, встряхнул шевелюрой и улыбнулся – словно солнце заглянуло в полутёмную комнату. А на его скулах с еле заметными ямками от оспы пятнами проступал чахоточный румянец.
– Уф, Змай… Нашел бричку. Цены они сегодня ломят!
– А ты думал! Завтра на Хстовском тракте не протолкнуться будет.
Гость снял насквозь промокший суконный плащ и огляделся. Высокородный Нравич его нисколько не смутил, но, встретившись глазами со Спаской, он почему-то отступил на шаг, и улыбка его на секунду погасла.
– Садись, – сказал отец. – Ты едва не опоздал выпить вина из подвалов Белого Оленя.
– Признаться, я думал, что приедет сам Чернокнижник… – смерив взглядом Свитко, проворчал Нравич.
– Милуш не болел оспой, для него это было бы слишком опасное путешествие. – Свитко улыбнулся Нравичу, и перед его улыбкой не устоял бы и сам Государь.
Спаска знала о хозяине замка Сизого Нетопыря, Милуше Чернокнижнике, – самом знатном колдуне Млчаны. О нём ей рассказывал дед. В замке Чернокнижника пряталось много колдунов. Получалось, что пришедший Свитко – тоже колдун?
– А могу я быть уверенным в том, что вы полномочны вести переговоры такого рода? – Нравич почему-то взглянул на отца, а не на пришедшего гостя.
– Признаться, я остерёгся взять в дорогу грамоту, письменно подтверждающую переговоры волгородских князей с оплотом Зла, – рассмеялся Свитко.
– Можешь быть уверенным, – сказал отец и откинулся на спинку стула с кубком в руках, давая понять, что участвовать в переговорах не намерен.
– Хорошо. Попробуем. Мы как раз говорили о том, что в ночном происшествии толпа обвинит Чернокнижника… – с тонкой усмешкой начал Нравич.
– Но в Волгороде, – чуть приподняв кубок, кивнул ему колдун, продолжая улыбаться.
– Да. И если зараза распространится в Волгороде, замок Сизого Нетопыря толпа сровняет с землей. Против пяти-шести тысяч мужчин, пусть и плохо вооруженных, замок не устоит.
– Не устоит. – Спаске показалось, что Свитко сказал это с каким-то особенным нажимом.
– Но в этом случае ни Волгород, ни Хстов, ни Выморочные земли – солнца не получит никто. Этого ли хочет Волгород?
– Ни из Хстова, ни тем более с Выморочных земель замок помощи не получит… И Волгород мог бы рассчитывать на что-то более конкретное, чем солнце для всех.
– Милуш не торгует солнцем.
– Торговать солнцем – слишком размытое понятие. Я бы предпочел, чтобы размер помощи Волгорода был измерен в золотых лотах.
Спаска не очень хорошо понимала суть их разговора и удивлялась только: они вовсе не становились пьяными, хотя выпили бутылку целиком и начали следующую. Она решила, что Ратко покупает дешёвое плохое вино, а отцу подарили дорогое и хорошее, от которого люди не пьянеют.
Отец вскоре уложил Спаску спать, и она на удивление быстро уснула, хотя и собиралась, как прошлой ночью, смотреть на него сквозь прикрытые веки.
На острове ещё отлавливали охранников и разыскивали разбежавшихся пленников-аргов. Матвей стоял у окна на третьем этаже бывших апартаментов Бореуса. Лика, забравшись в кресло с ногами, сидела нахохлившимся воробьём.
Наконец, в комнату вошёл с широкой улыбкой на лице тот самый полицейский, который и привёл их сюда.
– Ну что, молодёжь, сильно досталось?
Он говорил по-русски, и Матвей недоверчиво посмотрел на него, потом на Лику. Та безучастно разглядывала коленки.
– Мы не из полиции, – счёл нужным пояснить полицейский Матвею, – и приехали специально за вами. Спасательная операция, можно сказать.
– Как вы нас нашли? – Матвей потрогал разбитую губу и опухший глаз. – Вы очень вовремя появились.
– Сначала мы потеряли сигнал, но на всякий случай курсировали возле побережья. Яхту нашли в конечном итоге, но вас уже увезли на вертолёте. Пришлось попотеть и задействовать все резервы. Потом сигнал снова появился, и вот… мы здесь. База гризов, которую мы безуспешно искали столько лет, уничтожена. И всё благодаря вам. В общем-то, я был прав, настаивая на этом плане, хотя Йон и возражал.
– Вы специально оставили мне часы и дали возможность сбежать, чтобы я поехала в яхт-клуб? Вы же знали наверняка, что Матвея держат там? – Лика вскинула на него глаза.
– Конечно. Я сразу понял, что на том фото написаны географические координаты. Оставалось только определить место. План Бореса стал понятен: вывезти тебя из страны в свое логово. Мы давно подозревали, что Бореус засел на севере. Он ведь серьёзно полагает себя потомком гиперборейцев. Даже имя выбрал соответствующее – Бореус. Любитель дешёвых эффектов.
Матвей слушал разговор и понимал, что эти двое знакомы, и что их связывает нечто большее, чем он даже может себе представить.
– Вы подсунули меня как наживку, – равнодушно сделала вывод Лика, – даже зная, что Матвея… нас могут убить.
– Я надеялся, что этого не произойдёт. Часы подавали сигнал о том, что с тобой всё в порядке. Потом ты, видимо, их сняла. Напрасно.
– У меня их отобрали, – она выпрямила ноги и села ровно, как судья на своём месте. – Вы могли не успеть, – вызов в её голосе заставил арга вскинуть подбородок.
– Я не мог снабдить тебя жучками или ещё какими-то средствами слежения. Их бы обнаружили. Всё должно было выглядеть естественно. Ты напугана, я понимаю. Но посмотри на это, – он сделал широкий жест. – Мы ликвидировали логово нашего злейшего врага. Мы спасли невинных людей и предотвратили похищение и убийство ещё многих. Разве это не стоит небольшой жертвы?
– Небольшой? – Лика вскочила. – Да как вы можете? Вы понимаете, что подвергли опасности жизнь человека? – Она ткнула пальцем в Матвея.
– Лика, – тот протянул руку, пытаясь успокоить её, – всё же обошлось. Я жив, ты жива…
– Случайно жив и случайно жива. Ты же понимаешь? Этим… им плевать на людей. И всегда было плевать. Все века они только делают вид, что якобы помогают человечеству.
– Не забывай – ты одна из нас, – весёлое выражение вдруг слетело с лица полицейского. Оно поплыло, неуловимо меняясь и вот вместо улыбчивого рыжеватого офицера, перед ними оказался бледный, с сурово сжатыми губами человек.
Матвей не вздрогнул, но в лице заметно переменился.
– Да, Мотя, и я такая. Я же показывала тебе, – Лика отвела взгляд, чтобы не видеть выражения его лица. – Я могу жить… долго. Очень долго. Я могу стирать память другим людям. И ещё… я могу навязать человеку свою волю. Могу заставить его сделать что угодно. Полюбить, возненавидеть… И ты никогда не догадаешься, что это я заставляю тебя испытывать все эти чувства.
– Лика, не надо… – прошептал Матвей, а затем вышел из комнаты.
– И зачем ты это сделала? – Арфал вздохнул.
– Не хочу портить ему жизнь. И разве не этого вы добиваетесь? Разве не хотите, чтобы я вступила в это ваше сообщество повелителей мира?
– Ты несёшь ерунду. Я понимаю, Бореус успел промыть тебе мозги. Но не до такой же степени.
– Как вы догадались, что Грива это и есть Бореус?
Арфал дёрнул щекой.
– В самый последний момент. Я уже говорил: арга трудно вычислить. Он не поддаётся ментальному воздействию. Когда мы узнали, что Стропалецкий сотрудничает с Гривой, мы даже негласно проверяли его. Видишь ли, когда арг постоянно находится в образе своего аватара, он постепенно сливается с ним и может имитировать вполне человеческие реакции. Тому, кто проверял Гриву (не мне, конечно) показалось, что всё в порядке.
– А гризы? Они тоже не поддаются внушению?
– У тех, кто пользуется инъекциями крови аргов, проявляются частично и их способности. Так что да, их трудно, почти невозможно подчинить своей воле.
– Но я… – Лика умолкла. Ей не хотелось сообщать Арфалу, о том, что она проделала с Верноном. Она смогла приказать серому убить себя. Она вздохнула. – И что же дальше? Что теперь?
– Теперь мы поедем домой. Спокойно и с комфортом. Вернее, полетим. Самолёт уже ждёт нас.
– А остров?
– Мы что-нибудь придумаем. Аргов вернём домой, постараемся как-то примирить их с произошедшим. Серых изолируем. Без крови аргов они быстро достигнут своего биологического возраста и потеряют свои необычные способности. Потом мы посмотрим, что сможем сделать с теми, кто останется в живых. Бореус… с ним всё намного сложнее. Возможно, нам придётся…
– Убить?
– Я бы не стал говорить именно так. Возможно, более уместно будет слово казнить.
– Это ещё страшнее, – Лика горько усмехнулась.
– Во всяком случае, мы будем его судить. И рассматривать все его преступления. Возможно, нам понадобятся твои показания.
Лика ничего не ответила и покинула комнату. Пусть считает её невоспитанной. Все они – и Бореус, и Йон с Арфалом хотели, чтобы она приняла их сторону, их правду. Сейчас она казалась себе куклой, которую шаловливые дети тянут за руки в разные стороны. У бедняжки уже и швы трещат, и шарниры выпадают, а они всё тянут и тянут…
«У меня будет своя сторона, своя собственная, и я найду способ не переходить ни на чью другую». Мысленный диалог прервал собачий лай со стороны моря. По берегу нёсся ошалелый Грей, разбрызгивая лапами воду. Ему явно нравился процесс.
– Грей, ко мне! – позвала Лика. Пёс тут же подбежал и сел напротив, пристально глядя в глаза. – Молодец, знаешь команды, – похвалила она и протянула руку. «А вот как тяпнет сейчас», – мелькнула мысль. – Ой! – Она засмеялась, почувствовав горячий собачий язык. Её ладонь легла на голову питбуля, и он замер в ожидании ласки. – Бедный, Грей, бедный, – бормотала Лика, почёсывая пса между ушами. – Как ты теперь без хозяина?
– Лика, – окликнул её голос Арфала. Она обернулась. – Нам пора. Пора вернуть вас на родину.
– Домой?
– Юношу да. А вот ты…
– О! Теперь уже вы хотите меня сделать пленницей?
Арфал сморщился и шагнул вперёд. Грей насторожил уши и тихо, но красноречиво заворчал.
– Какой у тебя защитник, однако, – улыбнулся он, но дальше не двинулся. – Нет, девочка, мы не собираемся тебя задерживать. Но мне кажется, твоя жизнь может быть в опасности.
– Но ведь Гриву-Бореуса вы поймали?
– Не забывай о Стропалецком и о тех людях, с которыми он связался. Полковник Ремизов будет рад заполучить тебя.
– Мне кажется, Стропалецкий передумал меня выдавать. Наоборот, он подсказал мне про машину в гараже и помог улизнуть незаметно.
– Вот я и думаю, почему же он так сделал? Ведь Ремизов приехал к нему в дом именно за тобой. Что же такого случилось, что он поменял своё решение? И он не выдал тебя и Гриве тоже. Вернон и Пит наткнулись на тебя случайно.
– А вы задержали Пита? – Лика тревожно огляделась.
– Нет. Ни Пита, ни Вернона мы пока не нашли. Не волнуйся. Мы их найдём. Но ты всё же понимаешь, что оставаться без нашей поддержки тебе невозможно?
– Мне что, теперь сказать родителям, что я ухожу в подполье? Не думаю, что они это поймут. Или мне надо рассказать им правду?
– Ты вольна поступать, как знаешь. Мы никого не принуждаем. Это противоречит нашим правилам. Только добровольное сотрудничество, только по велению души и сердца.
– Отвезите меня домой, – решительно сказала Лика, нагнулась и подняла с земли серый камешек с красными прожилками. Подбросила на ладони и сунула в карман. – Нас. Грей, рядом!
– Ты хочешь взять этого людоеда с собой?!
Лика улыбнулась.
– Кто-то должен позаботиться о нём.
– Я могу пристроить его в хороший приют. Здесь, в Финляндии. Там у них царские условия.
Грей оскалился и коротко рыкнул.
– Себя пристройте, и намордник не забудьте, – разозлилась она. – Грей, фу! Дядя пошутил. Мы едем домой.
— Все люди моря — братья по крови, светлый шер, и не так уж и важно, по какую сторону от морской глади они предпочитают жить. В наших жилах одна кровь, и это кровь Синего дракона, у кого-то больше, у кого-то меньше. И пусть у нас ее капля, а у истинных детей Синего другой вообще нету, это не мешает нам быть братьями. Сами подумайте, светлый шер: как не помочь братьям по крови?
— Ну разумеется, уважаемый бие, братская помощь — дело святое и угодное Двуединым. Особенно когда осуществляется она еще и с выгодой для собственного кармана.
— Да какая выгода, светлый шер, не смешите Мертвого! Шисовы слезки, а не выгода, еле концы с концами сводим, паруса десятки раз латаны, сгнивший настил на полубаке второй год заменить не можем. Да вы сами взгляните или пощупайте, светлый шер, ежели на слово не верите: как есть гнилье!
— Ну почему же не верю? Как я могу не верить столь честному бие? Конечно же я верю и очень сочувствую бедам почтенных и честных торговцев безакцизным вином с имперских, заметьте, винокурен, но без уплаты имперских, опять-таки, пошлин. Ну и кристаллы, конечно же, не будем забывать о кристаллах. Которые, ну разумеется, заряжали исключительно ваши даровитые родственники из исключительно родственного к вам расположения и просто на случай: а вдруг пригодится в дороге обожаемым родичам. А вовсе не с целью перепродажи их этими родичами за рубежами родины, что, как мы помним, является деянием преступным и на родине этой караемым.
— Ох, и дались же вам эти ваши кристаллы, светлый шер!
— Ваши кристаллы, уважаемый бие, ваши кристаллы. Магбезопасности чужого не надо.
Боцман оказался на редкость разговорчивым и довольно-таки приятным собеседником — потом, когда вознамерившийся было умереть от удара шкипер был надлежащим образом возвращен в сознание (дважды! дядька оказался хоть и хлипкий, но в некоторых устремлениях очень упорный) и частично даже чувство путем целительных воздействий светлого дара Дайма и парочки ничуть не менее целительных оплеух. Оплеухами начальство осчастливил боцман, который к тому времени уже осознал, что их пассажир, хоть и оказался важной шишкой из Магбезопасности, но предъявлять им обвинение и уж тем более казнить на месте не собирается. Хоть и имеет полное право. И возможности тоже, что важнее. Но ему, этому шисову дыссу с болотной кочки… то есть, прощения просим, полковнику из Магбезопасности, что-то очень надо от них, простых морских торговцев. И значит что? Значит, было бы глупо упускать свою выгоду, правда?
Все относительно.
Светлейший любил повторять, что в этом мире нет ничего однозначно плохого или столь же однозначно хорошего, и что это закон такой же непреложный, как и любой другой закон природы — например, закон сохранения магической энергии. Он никоим образом не зависит от желания или нежелания шера или его моральных (или же аморальных) качеств. Он просто есть. И работает. И примеры любил приводить: что, мол, засуха — это плохо для хлебопашца и хорошо для хлеботорговца. Ну а если вы такие все из себя задравшие нос шеры и проблемы простых бездарных вам до груши, то вот вам другой: то, что хорошо для Полуденной Марки — всем прочим смерть.
Выглядел при этом Светлейший таким самодовольным и улыбался так сладострастно, чуть ли губами не причмокивал, что Дайму каждый раз было трудно отделаться от мысли о некоей личной заинтересованности Светлейшего в подобном порядке вещей. Ну а в самом деле, почему бы и нет? Дайм знал своего учителя слишком хорошо, не питал по его поводу особых иллюзий и потому совершенно не удивился бы, узнав, что тот когда-то собственноручно (собственностихийно скорее, понятное дело) приложился не только к открытию упомянутого закона, но и к его созданию. Плечами бы пожал и к сведению принял, но не удивился точно. Подобное выворачивание наизнанку любой вроде бы простой вещи как раз было вполне в духе Светлейшего.
Вот, например, долгая жизнь шеров. Плохо это или хорошо? Вроде бы для самих шеров что тут может быть неоднозначного? Конечно же хорошо, кому же захочется умирать, не разменяв и полутора сотен лет?
Однако Светлейший был прав: кое в чем долгая жизнь шеров сыграла с ними злую шутку — они не заметили, как в почти полностью лишенном сильных шеров Сашмире сменилось несколько поколений бездарных султанов, не то чтобы не испытывающих к шерам должного уважения, нет, скорее вообще не ставящих их в ломаный динг.
Рыба гниет с головы, и простые сашмирцы, даровитые ничуть не более своего очередного бездарного шаха, тоже подрастеряли уважение к соседней империи, все более резво шаля на ее границах. Контрабандисты контрабандистам рознь, император мог бы сквозь пальцы посмотреть на утечку вина или даже кристаллов… Но не ценных и иногда уникальных артефактов. И не на крепкую наркоту, куда посильнее гоблиновой травки, что в последнее время широким потоком текла из Сашмира в империю.
Император принял меры — достаточные, Дайм не сомневается, еще один приступ головной боли ему сегодня не нужен. Император послал его, Дайма. Разобраться и пресечь. Одного. Своего бастарда. Свой Тихий Голос и своего же Палача. Император не сомневается, что Дайм справится, а значит, Дайм тоже не станет в этом сомневаться и не просто сделает все возможное и невозможное… Нет. Дайм просто справится.
А для этого ему нужна была команда.
Разыскивая следы Сергея, Олег вел вездеход по спирали так, что он описывал около «Сириуса» постепенно расширяющиеся витки.
По мере удаления к северу характер местности становился все более вулканическим. Растительность поредела. Пышные, ветвистые деревья с розовыми и оранжевыми кронами сменились бурыми засухоустойчивыми породами. Среди каменных глыб росли какие-то странные колючие кустарники с приплюснутыми мясистыми стеблями. Короткие растопыренные ветки их напоминали клешни крабов. Мхи и карликовые папоротники окрашивали темной бронзой н светлой киноварью края расщелин.
— Здесь искать нет смысла, — сказал Олег, обводя взглядом унылую, каменистую равнину. — Это преддверье дантового ада. Я поворачиваю.
— А, по-моему, осмотреть вон тот кряж не мешает, — возразил Борис Федорович. — Среди скал могут быть пещеры.
— Соединяющиеся с тем подземным лабиринтом, из которого мы едва выбрались? — спросил Олег.
— А почему бы им и не соединяться? Я убежден, что на поверхность из лабиринта ведет несколько выходов. Мы отыскали один, одичавшие венеряне пользуются другими.
— Вы убеждены, что Сергей похищен теми же, кто напал на нас?
— Возможно. Если бы на Сергея напали ящеры, мы, несомненно, наткнулись бы на следы крови. Целиком его проглотить они не могли.
— Может быть, он стал добычей летающего ящера, какого-нибудь тутошнего птеранодона. Птерозавр с размахом крыльев в семь-восемь метров легко может поднять человека.
В ответ на это предположение Олега Борис Федорович только плечами пожал. Оно показалось ему маловероятным.
Кряж с остроконечным, зубчатым гребнем, к которому Олег направил вездеход, постепенно приближался. На фоне облачного неба отчетливо вырисовывались угрюмые черные скалы.
— Ну, что я вам говорил? Что?! — воскликнул вдруг Борис Федорович. — Смотрите!
В одном месте из-за кряжа высоко в небо поднимались струйки голубоватого дыма.
Озеров и Олег напряженно всматривались в горловины ущелий, надеясь увидеть поблизости какое-нибудь двуногое существо.
О возможности скорой встречи с венерянами свидетельствовали не только клубы дыма. Среди округлых каменных вздутий, напоминавших огромные волдыри, начали попадаться обтесанные каменные глыбы и витые покосившиеся столбы из какого-то темно-зеленого стекловидного вещества.
Все это напоминало руины древнего циклопического сооружения.
Некоторые глыбы были схожи с гигантскими амфорами, другие подобны каменным изваяниям с плоскими уродливыми лицами и вздутыми животами. Статуи потрескались, выветрились, обросли лишайником.
— Опять идолы, всюду идолы, — шептал Борис Федорович, с брезгливой гримасой косясь на четырехпалые руки и длинные вогнутые носы каменных уродов. — Неужели все венеряне до того одичали, что впали в идолопоклонство?
— Я начинаю склоняться к тому, что причиной гибели цивилизации на Венере, — сказал Олег, — явилось разрушительное землетрясение, подобное тому, которое некогда уничтожило древнее государство атлантов. Огромный участок суши навсегда скрылся в морской пучине. Все, что мы с вами видели, — остатки былого великолепия, жалкие островки, чудом уцелевшие от гибели.
Лавируя среди развалин и вздыбленных пластов горных пород, рассеченных трещинами на чудовищные глыбы, Олег подвел вездеход к подошве кряжа.
По корытообразной впадине астронавтам удалось добраться до середины склона. Тут путь к гребню преградили утесы.
Пришлось выйти из машины. Помогая друг другу, астронавты стали карабкаться на гору. Прошло полчаса, прежде чем они достигли гребня.
То, что они приняли издали за обыкновенный кряж, оказалось частью кольцевого вала огромного цирка.
Внутренние скаты его были круче внешних и на значительном протяжении имели форму отвесной стены. Узкие каменные карнизы с многочисленными выщербинами опоясывали ее, словно витки спирали.
Дно цирка имело в поперечнике не менее десяти-двенадцати километров. Центральную часть занимало овальное озеро с камышистыми берегами. Из него вытекала река, исчезающая из вида у подошвы кольцевого вала. Очевидно, озеро являлось истоком той подземной реки, на которую астронавты наткнулись накануне.
Выше озера в каменной стене зияли черные отверстия, похожие на гнезда. Чуть пониже отверстий на продолговатой террасе горели костры.
Часть дна цирка между озером и основанием кольцевого вала занимали насаждения. Низкие, темно-бурые и светло-коричневые растения образовывали длинные, почти параллельные ряды.
— Обитель пещерных людей, — сказал Борис Федорович, опуская бинокль. — Они деградировали, одичали, но обрабатывать почву не разучились и умеют возделывать злаки. Грунт тут плодородный, необходимости в тщательном уходе за растениями нет. Дожди перепадают часто, тепла много.
— А орудий труда нигде не видно, — заметил Олег. — Ни мотыг, ни плугов. И рабочего скота нет.
— А откуда он здесь возьмется? — Озеров пожал плечами. — Четвероногих, пригодных для упряжки, мы с вами пока не встречали, а ящера не запряжешь… Они без плугов обходятся. Ковыряют почву заостренной палкой и бросают в ямки зерно. А это что такое?
Из пещеры, расположенной левее террасы, выскочили десятка полтора рыжеволосых темно-коричневых двуногих существ, вооруженных копьями и дубинками. Жестикулируя и что-то крича, они побежали к озеру. Заросли втягивали их одного за другим. Вскоре все венеряне исчезли в кустах.
— Они за кем-то охотятся, — задумчиво проговорил Олег. — Зря бегать не стали бы.
— Сейчас все узнаем, — сказал Борис Федорович. — Берег озера как на ладони.
Астронавты еще ближе подошли к краю обрыва и расположились за каменными глыбами так, чтобы не бросаться в глаза венерянам.
— А вот и преследуемый! — воскликнул Озеров. — Видите?
На берегу появился венерянин, державший в руках что-то похожее на ружье с коротким дулом. Делая большие скачки, он бежал по песку, серой лентой окаймляющему озеро, и вдруг остановился. Из кустов навстречу ему выбежала группа венерян с копьями, в то время как остальные преследователи, достигнув берега озера в другом месте, отрезали беглецу путь к отступлению.
С минуту венерянин с ружьем в нерешительности топтался на месте, посматривая то влево, то вправо на приближающихся к нему врагов. Потом он приставил ружье к груди, прицелился, сделал несколько выстрелов. Венеряне с копьями отступили.
Казалось, ему удастся прорваться сквозь кольцо. Но из кустов выскочила новая группа преследователей. В беглеца полетели камни и копья. Один дротик выбил из его руки ружье, другой вонзился в спину. Венерянин упал, но тотчас же приподнялся и пополз к озеру. Мгновение спустя он уже плыл, высоко вскидывая руки. Вслед ему летели копья и камни.
Венерянин нырнул. Он плыл под водой минуты две. Астронавты решили, что беглец потонул, когда его голова снова показалась на поверхности. Теперь от берега венерянина отделяло не более тридцати-сорока метров. И хотя дротики и камни продолжали падать в озеро, ему удалось добраться до камышей.
Оглянувшись на преследователей, с угрожающим видом размахивавших палицами, он скрылся в зарослях.
Спустя некоторое время над кустами появилась огромная кремовая бабочка и, мерно взмахивая крыльями, полетела к кольцевому валу.
Астронавты с изумлением смотрели ей вслед. Они не решались высказать вслух то, что думали.
— Неужели… — начал Борис Федорович и осекся.
— Все может быть, все может быть, — проговорил Олег, по выражению лица озадаченного геолога поняв, что он имеет в виду. — Я лично пока воздерживаюсь от окончательных выводов. Будем надеяться, что в ближайшее время в наших руках окажется ключ ко многим загадкам Венеры.
Кремовая бабочка, поднимаясь все выше, перелетела через гребень возвышенности, превратилась в точку и исчезла из вида.
Астронавты, продолжая маскироваться за скалами, прошли с полкилометра по гребню и, убедившись в невозможности спуститься на дно цирка, вернулись к вездеходу.
Минуту спустя машина, скрежеща гусеницами и расшвыривая мелкие камни, двинулась вниз по склону.
День прошел, не принеся больше никаких новостей, а следующим утром Беатрис появилась в комнате раненого, окутанная облаком свежести и цветочными ароматам. В руках у нее была толстая книга. Дон Мигель был в сознании, и девушка дружелюбно поприветствовала его и сеньора Рамиро. Ей показалось, что в сумрачных глазах де Эспиносы мелькнуло удивление.
– Прекрасное утро, сеньорита Беатрис, – сказал Рамиро. – О, вы принесли книгу?
– Я хотела бы немного отвлечь сеньора де Эспиносу. Если ему будет угодно…
Беатрис бросила быстрый взгляд на дона Мигеля. Его губы дрогнули, но он не произнес ни слова против, и она храбро продолжила:
– Что нового?
– Все идет хорошо, – ответил Рамиро. Он обернулся к дону Мигелю: – Я оставлю вас ненадолго, нужно проведать других раненых.
Де Эспиносы в знак согласия опустил веки.
Врач ушел, а Беатрис, все время ловящей на себе непроницаемый взгляд раненого, пришлось-таки преодолеть миг нерешительности. Она глубоко вздохнула и сказала как ни в чем не бывало:
– Я рада, что вы поправляетесь, дон Мигель. И вам наверняка не терпится вернуться к вашей обычной жизни.
Она особо не рассчитывала на ответ, но де Эспиноса медленно произнес:
– Не могу… не согласиться с вами, сеньорита Сантана… Я и так доставил порядочно… хлопот. В том числе вам.
– О, мне это совсем не тяжело! – вырвалось у Беатрис.
Де Эспиноса с сомнением посмотрел на нее:
– А вам что за радость возиться с полумертвым сеньором, вдвое старше вас?
– Ну во-первых, вы вовсе не полумертвый и не старый… – начала Беатрис и замолкла, увидев, как его брови поползли вверх.
Кровь прилила к ее щекам, и теперь-то девушка смутилась окончательно: ну вот, она опять болтает невесть что!
– Хорошо, если вы так считаете, – дон Мигель хрипло рассмеялся и, поперхнувшись, схватился за грудь.
Смех перешел в надсадный кашель, Беатрис подскочила к постели и, взяв кружку с водой со столика, протянула ему.
– Вам вредно много разговаривать, – обеспокоенно сказала она, помогая ему напиться. – Мне пришло в голову почитать вам, чтобы скрасить скуку. Вам знаком роман сеньора Сервантеса?
– Признаться, чтение романов… никогда не являлось… для меня достойным времяпрепровождением, – задыхаясь, выговорил де Эспиноса.
– Вам придется приобщиться к этому… недостойному занятию, – теперь пришел черед Беатрис насмешливо улыбнуться: – Потому что я намерена прочитать вам этот роман.
Времени у нас предостаточно.
Де Эспиноса мученически возвел взгляд вверх.
– Выбора нет, – предупредила Беатрис, утраиваясь поудобнее в кресле, – Но я разрешаю вам спать.
«…В некоем селе Ламанческом , которого название у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке…»
«Нищих идальго полно и в Мадриде… »
«…Возраст нашего идальго приближался к пятидесяти годам; был он крепкого сложения, телом сухопар, лицом худощав, любитель вставать спозаранку и заядлый охотник…»
«И о таком вздоре написана толстенная книга? Раз уж ад отверг меня, буду считать это наказанием за грехи… А голос у нее глубокий… как море… Море…»
***
Солнце клонилось к западу, тени удлинились и зной начал спадать. Беатрис решила заглянуть на кухню, чтобы проследить за подготовкой ужина. Войдя во внутрь, она обнаружила всех служанок дома и даже Каридад, трудящихся не покладая рук. Поскольку день был постный, то на стол собирались подать кастильский рис с дарами моря. Одна из кухарок резала овощи, другая — склонилась над горкой риса, перебирая его, а Лусия ловко вскрывала панцири омаров, нож так и мелькал в ее руках. Раскрасневшаяся от жара очага Каридад снимала свежеиспеченные булочки с противня. Служанки присели, завидев Беатрис, и она махнула рукой, призывая их вернуться к прерванным занятиям. Убедившись, что все делается должным образом, она сказала:
— Я собираюсь продолжить чтение романа сеньора Сервантеса дону Мигелю.
Дуэнья вскинула голову. На ее лице отразилась внутренняя борьба.
— Сеньорита Беатрис так добра… — пробормотала она. — Я буду сопровождать вас.
— Я могу пойти вместо тебя, Каридад, — отозвалась Лусия.
Каридад, колеблющаяся между чувством долга и нежеланием вновь сталкиваться с неприятными аспектами ухода за ранеными, с сомнением взглянула на служанку.
— И в самом деле, Каридад. Вижу, что ты утомлена, — со вздохом сказала Беатрис. — Со мной посидит Лусия.
В комнате раненого резко, пряно пахло травами. Запах показался смутно знакомым, но Беатрис не могла точно определить, какие именно травы использует сеньор Рамиро. На столике возле кровати стояла глубокая миска, над которой поднимался пар. Лусия с неизменным вязанием устроилась в углу. Рамиро проводил ее задумчивым взглядом и неожиданно сказал, обращаясь к Беатрис:
– Сеньорита Беатрис, если желаете, помогите мне при перевязке. Вы упомянули, что у вас есть уже навык, но возможно, вам будет полезно еще немного попрактиковаться.
Беатрис заколебалась, внезапно поняв, что все ее навыки куда-то разом исчезли. Но заметив насмешку во взгляде дона Мигеля, вздернула подбородок:
– Если вы считаете, что от меня будет толк, сеньор Рамиро.
– Вы проявили себя прекрасной сиделкой, — заметил тот, начиная снимать бинты.
– Хорошо… С вашего позволения, дон Мигель.
– Мне трудно отказать вам, сеньорита Сантана, – отозвался де Эспиноса.
Его голос звучал устало и безразлично, и Беатрис подавила печальный вздох. Обхватив раненого за плечи, она приподняла его, изо всех сил стараясь не выдать своего волнения. Она твердила себе, что перед ней всего лишь один из тех страдальцев, в коих никогда не было недостатка в больнице обители. Впрочем, дон Мигель угрюмо смотрел куда-то поверх ее головы, так что в ее стараниях не было особой необходимости.
– Чем монахини обрабатывают раны? – поинтересовался Рамиро.
– О, – оживилась Беатрис, – сестра Маргарита получает вытяжку сока Пега Пало, одной из лиан, которая в изобилии растет здесь.
– Отрадно слышать, что востребованы не только Achilléa millefólium, но щедрые дары этой земли. Я тоже использую сок этой лианы, она не дает ранам гнить. Полезными качествами обладают и другие местные растения, например гваяковое дерево…
Остался лишь последний слой бинтов. Ткань присохла к ране, и Рамиро обильно смочил ее приготовленным настоем. Однако когда он осторожно потянул бинт, Беатрис почувствовала, как напрягся де Эспиноса под ее руками, и непроизвольно сжала его плечи.
Врач придирчиво осмотрел раненого и удовлетворенно хмыкнул:
– Как я и предполагал, дон Мигель, недели через две вы подниметесь на ноги.
Де Эспиноса кивнул, но Беатрис показалось, что он не испытывает радости по поводу своего скорого выздоровления. Она тоже глянула на глубокую рану, начавшую кровоточить, и содрогнулась, отведя глаза. И рассердилась на себя: что за чувствительность? Разве ей не приходилось видеть куда более ужасные язвы в госпитале бенедектинок?
Рамиро взял одну и своих склянок и показал ее Беатрис:
– Этот экстракт получен из соков красного сандала, иначе – красного бразильского дерева. Он обладает превосходными заживляющими качествами. Мы, европейцы, ценим прежде всего древесину красного сандала, но, оказывается, индейские знахари с незапамятных времен используют его для лечения. Я могу написать для вас рецептуру, сеньорита Беатрис.
– Сестра Маргарита будет очень вам признательна, сеньор Рамиро!
– Я всегда рад помочь, – пожилой врач открыл бутылочку и плеснул на кусок корпии ароматной густой субстанции темно-красного цвета, затем приступил к обработке раны.
Дыхание де Эпиносы стало прерывистым, однако больше ничем другим он не выдал своих страданий. У Беатрис создалось впечатление, что сеньор адмирал мысленно находится очень далеко от этой комнаты и от их возни с его бренным телом.
«И близко к той донье».
Впрочем, впечатление было обманчивым, потому что дон Мигель шевельнул плечами и спокойно сказал:
– Сеньорита Сантана, можете отпустить меня, я не вырвусь.
Беатрис вспыхнула: оказывается, она все еще стискивает его плечи.
– Прошу меня извинить…
Она убрала руки и замерла в нерешительности, не зная, что делать дальше.
– Наложите повязку, сеньорита Беатрис. – велел сеньор Рамиро.
– Сама? – неуверенно пролепетала та.
– Не робейте. При необходимости я подскажу вам, что и как, – добродушно ответил он.
А отрешенно взирающий на их хлопоты де Эпиноса вдруг криво усмехнулся:
– Вы наделены немалой силой… и смелостью… и уймой добродетелей.
«Он издевается надо мной?!»
Если де Эспиноса рассчитывал еще больше смутить ее, то добился обратного результата.
– Вы мне льстите, дон Мигель, – с досадой пробормотала Беатрис, беря широкие полотняные бинты.
– Поверьте моему многолетнему опыту, – не остался он в долгу, прикрывая глаза.
Рамиро несколько удивленно слушал их диалог, и Беатрис, которая быстро и ловко перевязывала дона Мигеля, обратилась к нему, оставив последнее высказывание раненого без ответа:
– Сеньор Рамиро, вы присоединитесь к моему отцу за ужином? Если хотите, я распоряжусь, чтобы ужин подали сюда.
– Вижу, что дон Мигель прав относительно вас, признаться, я не ожидал… такой сноровки. Насчет ужина не беспокойтесь, я с удовольствием поужинаю с сеньором Сантаной. А как же вы?
– Мы с Лусией побудем здесь. Надо же дать возможность проявиться… моим добродетелям, главная из которых – терпение, – Беатрис уже не сдерживала иронию.
Рамиро хмыкнул, но больше ничего не сказал, а на губах де Эспиносы мелькнула слабая улыбка. Не прошло и нескольких минут после ухода врача, как Лусия, все это время сидевшая смирно в углу, вдруг вскочила на ноги:
– Ох же, сеньорита Беатрис! Совсем из головы вылетело: отвар, что сеньор Рамиро велел настаивать на плите! Сей миг принесу!
Она стремительно выбежала из комнаты, а Беатрис подошла к окнам. Солнце уже село, и можно было открыть ставни. Она задержалась у распахнутого окна, вдыхая прохладный воздух.
– Разве вы больше не собираетесь читать мне сочинение сеньора Сервантеса?
Вопрос де Эспиносы прозвучал неожиданно. Однако Беатрис, скрывая свое удивление, позволила себе колкость:
– А разве это не приносит вам дополнительных мучений?
– Я уже свыкся с ними, сеньорита Сантана, и начал находить в них удовольствие. И даже обещаю не засыпать после пары фраз.
Беатрис посмотрела на него недоверчиво, но взяла лежащую на комоде книгу и присела в кресло.
Де Эспиноса, чувствуя, как стихает боль от потревоженной раны, слушал и не слушал историю о злоключениях дона Кихота. Слова врача действительно не вызвали у него радости. Днем ранее придя в себя, он окончательно убедился, что все еще пребывает в земной юдоли, более того — чутье и опыт подсказывали ему, что он выкарабкается. Кто-то касался его, и он слышал мелодичный женский голос, тихо напевающий незатейливую песенку. В первый момент уставшее сердце дона Мигеля стукнуло невпопад: она, неужели?! Но голос был совсем другой, да и пелось на испанском языке.
Он открыл глаза и чуть ли не с досадой обнаружил возле себя миловидную дочь алькальда Ла-Романы. Сеньорита Беатрис Сантана. Что это ей тут понадобилось? Впрочем, разочарование не оставило места любопытству, он разве что отметил неожиданную уверенность и опыт девушки. Он не пытался быть хоть немного учтивым, и пожалуй, удивился, увидев ее во второй раз, с книгой. Ну, охота пуще неволи. У него были куда более важные темы для размышления, и прежде всего, де Эспиноса не переставал задаваться вопросом: что с ним произошло в последние недели?
Когда миссис Блад стала его пленницей, он был готов на все ради мести Питеру Бладу. В том числе — исполнить свою угрозу в отношении его жены. Но Арабелла Блад спутала все карты, перевернула вверх дном привычный мир, в котором его врагу давалось только одно право — умереть. Почему он согласился на поединок? Ведь и любовь к донье Арабелле не помешала бы ему. Не дрогнув, он предал бы убийцу брата самой мучительной казни. Или все-таки помешала бы? Сейчас дон Мигель не был так в этом уверен. И вот он потерпел поражение…
Сладкий яд по капле продолжал вливаться ему в жилы, и несмотря ни на что, он думал об Арабелле с нежностью. Вероятно, он повредился в уме, подобно этому несчастному идальго из Ла-Манчи, хотя и без чтения рыцарских романов, и вообразил себя неистовым Роландом. Недаром в бреду его преследовал осуждающий взгляд Диего. По спине пробежал озноб, словно пушечное жерло коснулось ее…
Кто бы мог подумать, что Педро Сангре столь плохо владеет клинком, что не смог прикончить его одним ударом. И что теперь? Самому броситься на острие шпаги? Последовать совету проклятого пирата и вернуться в Испанию разводить коз?
Окаянная гордость рода де Эспиноса подняла вдруг голову. Он, Мигель де Эспиноса, не сделает ни того, ни другого. К дьяволу!
Супермаркет встретил Юлю и Катю жизнерадостным пением: «Расскажи, Снегурочка, где была?» из динамиков в торговом зале. С высокого потолка свисали длинные гирлянды из искусственных еловых веток со сверкающими фонариками. Блестели елочные шарики, все, что только можно, было украшено мишурой.
Между полок и стеллажей бродила, металась и хватала новогодние припасы огромная толпа покупателей. Кто-то нагребал в корзину гору апельсинов, кто-то жалобно орал в телефон: «да не знаю я, где тут свечки искать!». Вспотевший мужик в расстегнутом пуховике выяснял у усталой продавщицы, где найти коньячные рюмки. Элегантная пожилая дама пристально разглядывала каждую картофелину, прежде чем опустить в мешочек. Компания подростков шумно обсуждала, на какой фейерверк у них хватит денег и куда подевался Витька, которому уже исполнилось восемнадцать.
— Да что ж все под Новый год закупаться подорвались? – проворчала Юля, объезжая тележкой влюбленную парочку, не замечавшую ничего вокруг.
— Мы тут часа на два застряли, — сказала Катя, выбирая зелень для салата. Она шустро увернулась от несущегося на нее мальчишки лет пяти, за которым еле поспевала растрепанная молодая мама. Кинула в корзинку пакет рукколы и добавила: — Но это даже хорошо. Маринка с Димой хоть вдвоем побудут.
— Как романтично, — фыркнула Юля. – Ты готова ради счастья подруги торчать в этом магазинном столпотворении до посинения?
— А ты – нет?
— Я — да, — вздохнула Юля в ответ. – И даже готова, если все будет хорошо, занести им еды и уехать на вечеринку. Но понудеть-то можно?
— Можно, — усмехнулась Катя. – У нас с Сашкой все тоже под Новый год началось… Надеюсь, у Маринки будет иначе.
— Пойдем ныть о превратностях судьбы в отдел готовых салатов. Строгать оливье сегодня точно не вариант… Кстати, о Сашке. Что-то он тебе телефон не обрывает. Раньше раз двадцать уже позвонил бы.
— Я все его контакты заблокировала, — Катя тряхнула головой, как будто отгоняя назойливую муху, — и друзей его тоже. Ничего не хочу больше про него знать.
Юля одобрительно хмыкнула.
Очередь к кассе двигалась очень медленно.
— Говоришь, на пару часов? – проворчала Юля, устало облокотившись на загруженную тележку. Кажется, мы уже вечность торчим в этом царстве елок и мандаринов. Есть хочется.
Катя пожала плечами. В ее сумочке пиликнул телефон.
«Вы все пропустили, кошки родятся быстро. У нас тройня» — Катя прочитала сообщение вслух и показала Юле приложенное видео. На нем кошка упоенно вылизывала три небольших шевелящихся комка. Даже на экранчике телефона было видно, что кошка устала, но абсолютно счастлива.
— Здоровья новорожденным, — сказала Юля, отдавая Кате телефон. – Извини, я что-то злая с голодухи. Интересно, как там наши доктор с акушеркой?
Катя не ответила и снова запустила короткое видео. И еще раз. И еще…
— Катерина? Ты чего опять плачешь? – взволнованно спросила Юля.
— Кошка. Она… Она счастлива. И любит их. Они пока махонькие, бессмысленные, а любовь… Она мама…
— Все правильно, инстинкт и гормоны. У людей все так же. А ты бормочешь что-то невнятное. В чем дело?
— Извини, — Катя вытерла слезы, — подожди, я сейчас. Мне нужно позвонить.
Катя бегом кинулась из супермаркета на улицу. Под снегопад, от порывов сильного ветра завивающийся в причудливые переплетения метели. Она не надела шапку, и распущенные пряди волос тут же кинуло ей в лицо вместе с острыми колкими снежинками. Катя спряталась за угол здания, где ветер был чуточку потише, и дрожащими пальцами нашла нужный номер в памяти телефона.
— Мама? Привет. С наступающим! Прости меня! Как там вы с папой?
Юля, оставшаяся с тележкой, долго смотрела на нее через стеклянную витрину. Вздохнула и начала набирать поздравительные смски родне.
***
К встрече православного Рождества Юля подготовилась очень тщательно. После суматошного Нового года, который они с Катей встречали в большой компании Катиных родителей, их друзей, приятелей и родственников, оставив Марину налаживать отношения с Димкой, хотелось тишины и покоя.
Юлю ждали два сезона сериала, мешок мандаринов, половина запеченной утки, которую вчера приготовила совершенно ошалевшая от свалившегося личного счастья Маринка и еще вкусности – по мелочи. Для кошки был припасен деликатесный влажный корм.
— Ну что, котейка, — приговаривала Юля, накладывая кошачье угощение в мисочку, — говорят, замуж выходят только злюки, которые не любят котиков. А нам и впятером с твоими котятами хорошо, да? Рождество – семейный праздник, и вот такое у нас с вами семейство. Катерина у родителей, Маринка с Димкой, а мы – с вами. Красота!
Кошка муркнула и потерлась об ее ногу.
— Конечно, — продолжила Юля, — как пост соблюдать – так я атеист. Но как печеной утки навернуть – так «с Рождеством»! Хочешь утки? Вот, возьми кусочек.
Кошка мявкнула, быстро прожевала мясо, вылизала мисочку и убежала к котятам.
— Как бы тебя назвать-то, а? – Юля высыпала мандарины в раковину и начала их мыть, — не звать же тебя просто Кошка? Интересно, как у греков звали богиню мира? Ты же всех помирила, Маринку с Димкой, Катерину – с родителями… А я ни с кем и не ссорилась. Вот ведь засада – всяких злюк мифических помню, а добрых – нет. Они вообще были, а, кошка? Не знаешь? Ладно, сейчас в интернете глянем.
Юля сложила мытые мандарины в пластиковую миску и пошла в комнату. Почувствовала ногой мягкий бок и отступила, чтобы не пнуть кошку. Верхний мандарин начал падать из миски, Юля покачнулась, пытаясь сохранить равновесие. Мандарины посыпались на пол, под ногу что-то подвернулось, и Юля с воплем рухнула спиной вперед.
В висках переливалась тугая, мутная боль. Шевелиться было почти невыносимо. Юлю подташнивало, она с трудом сдержала позыв рвоты и кое-как села, привалившись спиной к стене.
Встать она даже не пыталась.
Юля ощупала голову и зашипела сквозь зубы от острой боли в громадной шишке на затылке. Крови вроде не было, но прикасаться к голове она больше не рискнула. Из глаз текли слезы. Она всхлипнула, вытерла лицо ладонями и снова покачнулась, прижав руки к груди. Ее тошнило.
Юля не знала, сколько прошло времени. В голове как будто звенел колокол, перед глазами плавали мушки, но она смогла сообразить, что надо бы позвать на помощь. Она еще раз протерла глаза и попыталась прикинуть, куда могли улететь очки. И не проще ли вспомнить, где лежит телефон и найти его наощупь.
«Позвони мне, позвони… Позвони мне ради бога…» — пробормотала Юля и попыталась встать, опираясь на злополучную тумбочку. Снова нахлынула тошнота, но Юля упрямо поднялась.
И тут же увидела свои очки. Они были у подставки для обуви, рядом с темно-синими кроссовками Марины. Дужка очков легла, как будто подчеркивая логотип на заднике.
Что?!!
Юля зажмурилась. Хотела потрясти головой, но побоялась, что ее вырвет прямо здесь. Открыла глаза.
Кроссовки. Аккуратная шнуровка «елочкой». Из-под подошвы выглядывает уголок автобусного билета. Рядом лежат очки. В углу за подставкой давно не протирали пыль. На коврике у двери грязный отпечаток большого ботинка – видимо, Димкин.
По всей прихожей раскиданы мандарины. Один закатился в комнату, и кошка осторожно трогает его лапой. У кошки огромный мохнатый хвост, золотистые глаза и маленькие кисточки на ушах. В дальнем углу переливается разноцветными огоньками наряженная елка, и маленький лыжник, нарисованный на шарике, несется куда-то вдаль.
Юля сдавленно охнула. Хлынули слезы, она вытирала их подхваченным с вешалки колючим шерстяным шарфом и жадно смотрела на мир.
Мир был непривычно, удивительно, невероятно четким! Вместо цветных пятен — названия книг на корешках. Потертость на обоях, а вот тут, на углу, явные следы кошачьих когтей. Люстру давно не протирали. Какой интересный, оказывается, узор на Катиной вязаной шапке! А вот и телефон.
Юля медленно, осторожно взяла его в руку. Привычно, не глядя, разблокировала экран и активировала голосовой набор.
— Маринка? Извини, накрылась твоя романтика. Я упала, шмякнулась головой и теперь меня нереально глючит. Да, тошнит, Да, возможно сотряс. Жду.
***
Февраль выдался на удивление солнечным. В скверике у больницы на ветвях яблонь и заметенных газонах ослепительно сверкал снег. Юля вышла на крыльцо отделения, достала из сумочки футляр с темными очками, привычно, но с довольной улыбкой, прочитала надпись на дужке, не поднося ее к глазам.
— Цитирую, — сообщила она Марине и Кате, — «дамочка, не морочьте мне голову».
— Что, так и сказал? – переспросила Марина.
— Именно. Светило офтальмологии долго разглядывал результаты томографии, просветил мне все глазное дно и чуть ли не танцевал вокруг с бубном. Посмотрел мою старую карту, обалдел и повторил танцы. Потом сказал, что у меня совершенно все в порядке, зрение в норме, никаких последствий сотрясения мозга месячной давности он не видит и предложил поучаствовать в каком-то умном исследовании. Мол, если после травмы зрение восстановилось, то это редчайший случай… Я сказала, что подумаю – тут то он мне и выдал про «не морочьте голову». Мне кажется, — довольно усмехнулась Юля, — что профессор решил, будто мой окулист так его разыграл.
— Урааа!! – звонко крикнула Катя и обняла подругу, — все прекрасно! Поехали отмечать?
Марина молча обняла их обеих.
— Ай! Пустите! Задавите! – дурашливо попискивала Юля. Высвободилась из объятий и с преувеличенной серьезностью сказала: — Мы с вами, определенно, подобрали совершенно мистического кошака.
— Который умеет превращаться в кошку, рожать котят и устраивать людям счастье, — подхватила Катя.
— А мне, дорогие мои, теперь интересны два вопроса, — хмыкнула Марина. — Во-первых – какого черта я ждала кошачьих родов, чтобы позвонить Димке?
Катя вздохнула и кивнула – видимо, подумала про родителей.
— Второй вопрос, — Марина театрально развела руками, — как мы все-таки назовем нашего чудесного зверя?
— Есть еще третий вопрос, — засмеялась Катя, — кому мы пристроим котят?
Герои рассказа вспоминают фильмы:
«Гусарская баллада», режиссер Эльдар Рязанов.
«Формула любви», режиссер Марк Захаров
И песни:
«Позвони мне, позвони» из фильма Карнавал.
«Человек и кошка», группа «Ноль».
«Конь», группа «Любэ»
По дороге к байку Тони останавливался передохнуть раза четыре: усталость была ненормальной, не соответствующей нагрузке, как и одышка, как и слабость во всем теле. Обычно мышцы, перенапряженные накануне, перестают болеть от интенсивного движения довольно скоро, но тут все было иначе: чем больше Тони двигался, тем сильней была боль. Будто сотня крыс в самом деле искусала его изнутри, и теперь он тревожил нанесенные раны.
Ощущение обиды, и обиды несправедливой, не проходило. Пошутили, значит… Посмеялись…
Рот не открывался, Тони даже вспомнил, как это называется: тризм. Потому что судорога сводила по три жевательные мышцы с каждой стороны. Чтобы когда-нибудь рот открылся, нужно было стараться его открыть, но старания доставляли столько мучений, что Тони отложил попытки на потом.
Добравшись до байка, он понял, что садиться за руль в таком состоянии не стоит – движения запаздывали, а руки не могли толком сжать рычаги на руле. Можно было бросить моноциклет и вызвать такси, но, добравшись до ближайшего телеграфного автомата, Тони сделал иначе: отправил телеграмму Кире – она ответила через несколько минут.
Мелкий дождь промочил куртку и брюки, и к тому времени, когда парокэб с Кирой подъехал к лавочке, на которой Тони коротал время в ее ожидании, он продрог окончательно и чувствовал себя совсем больным. Если доктор Сальватор не соврал, телеграфируя в МИ5, и сделал-таки прививку от столбняка, то и незначительное переохлаждение могло вызвать серьезную простуду.
А Кира оказалась проницательней, чем Тони думал.
– Эт… Можа, те лучче в этой такси домой поехать? А я те байк пригоню.
– С чего ты взяла, что мне лучше ехать в такси?
– Дык, если ж тя так шатает…
Он расплатился и отпустил кэбмена не без сожаления – однако байк бросать не хотелось, увели бы и разобрали на запчасти.
Надо было воспользоваться Кириным предложением – это Тони понял еще в начале пути, когда оценил, скольких усилий стоит не разжать рук, обнимавших Киру за пояс, и как трудно не наваливаться на нее всем весом сзади. Дорога была не близкая, он велел Кире ехать вокруг города, чтобы не тормозить на каждом семафоре, рискуя влететь под какой-нибудь паромобиль, идущий наперерез. Но над дорогами в объезд Лондона не было кровли, а осенний дождь не прекратился ни на минуту. Оставалось надеяться, что в квартире включили отопление.
Тони никогда не приглашал Киру к себе домой. Не столько из опасений навредить ее репутации, сколько избегая соблазна. Одно дело гулять по улицам, и совсем другое – оказаться наедине в закрытой квартире, где есть удобный диван. Но не мог же он отослать ее обратно, поблагодарив за то, что она довезла его до дома…
Кира огляделась на пороге и вздохнула – так, как это делала ее мать.
– Ты давай. Раздевайся и под одеяло быстренько.
Она скинула в прихожей ботинки и курточку и первой прошла в комнату. Без тапок, в белоснежных носочках, и Тони подумал, что впервые видит ее без ботинок. У нее, оказывается, была маленькая ножка, совсем как у герцогини.
– Не, неужта ты тута один вот так вот живешь, а?
– Ну да, – ответил Тони, с трудом расстегивая пуговицы на куртке. Было немного неловко за неубранную постель и беспорядок в комнате.
– Богато, чё…
Пока он снимал ботинки, Кира перестелила простыню, встряхнула одеяло и взбила подушки. Это тронуло его едва ли не до слез, он не ожидал от нее умения (и желания) заботиться, да еще и столь естественного, органичного, ненарочитого.
– Ты тута раздевайся пока, а я те чаю щас нагрею. А бульону потом сварганю, попозжей.
– Да ладно, не надо мне бульона…
– Здрасти-мордасти! А вот мне интересно, чё ты будешь жрать, если бульону те не надо, – фыркнула она, смерила Тони взглядом и, развернувшись, направилась в кухню.
По пути взгляд ее упал на шляпную полку, где валялись моноциклетные шлемы, и она не удержалась, встала на цыпочки, взяла один посмотреть.
– Етить меня в зад! Отпад ваще! Как у танкистов! А чё ты его не одеваешь?
– Я его надеваю только на гонки. Он счастливый.
Шлем в самом деле был похож на танковый или лётный, Тони питал к нему слабость и надевал не без гордости.
– А-а-а… Не, ну отпад… У твоего другана был же такой жа?
– Ну да.
Кира легко справилась с газовым примусом, которого никогда в жизни, наверное, не видела – у них в бараке на общей кухне стояли чугунные дровяные плиты. Сама отыскала чай и сахар, чашки и ложки. И воспользовалась разделочной доской в качестве подноса. Тони, наконец-то раздевшись и нырнув под одеяло, прислушивался к позвякиванию посуды в кухне и ждал появления Киры в комнате со странным трепетом. Впрочем, это, наверное, был просто озноб…
Белые носочки вместо тяжелых ботинок со шнуровкой тоже приводили его в трепет.
– Молока у тя нету, – словно оправдываясь, сказала она, войдя в комнату с приготовленным чаем. – Но если хошь, я сбегаю в лавку.
– Не хочу. Но если ты хочешь чаю непременно с молоком, то деньги лежат в правом кармане куртки.
– Я потом. Надо ведь цыпленка будет купить, штоба бульон.
Аптечку она тоже нашла сама и, чего Тони снова не ожидал, растворила в стакане таблетку гидроперита.
– А это-то зачем? – спросил он, когда Кира поставила на тумбочку рядом с чаем перекись и пузырек с йодом.
– Ты чё? У тя все локти ободраны и в кровище. Меня б маманя укокошила б, если б я в кровать такая полезла.
Ну да, он и забыл, как проехался локтями по шероховатому бетону подвала…
И это снова вызвало в нем странный трепет – когда она придерживала его руку, мокрой ваткой стирая запекшуюся кровь со ссадин. Без сантиментов, но с осторожностью.
– Эт чё, от браслетов, что ли, синяки?
– Ну да.
Она ни о чем больше не спросила. А смазывая ссадины йодом, дула на них потихоньку – и тоже безо всяких сантиментов, потому что так положено, так правильно, меньше жжет. В последний раз на ссадины Тони дула мать, и это было черт знает как давно…
– Я тебя люблю, крысенок, – сказал он, чтобы не пустить слезу от умиления.
– Я тожа, да. Другую руку давай сюда. Мне знаешь как тя щас жалко…
– Чего это тебе меня вдруг так жалко?
– Что ты дрожишь весь. И что зубы. И ваще.
Он едва не сказал «Давай поженимся». В ту минуту ему хотелось только одного: чтобы она никогда не уходила отсюда, каждый день стелила ему постель и звенела посудой на кухне. Миорелаксант, должно быть, расслаблял не только мышцы, потому что о той стороне супружеской жизни, которая так интересовала доктора Фрейда, Тони и не вспомнил.
Кира – это блажь… От этой мысли стало горько.
– У папани тож такое с зубами было один раз. После как ему зуб выдрали. Док велел тада к нему горячие картошки под уши прикладывать и таблетки прописал спецальные. Тока папаня все равно неделю хавал тока овсянку и бульон. Ты не боись, я те овсянки тожа наварю пожиже и побольше, штоба ты тут без меня ел.
– А ты и кашу умеешь варить? – улыбнулся Тони.
– Ну а то…
Да, конечно. У Киры два старших брата, но младших трое – две сестры и брат. Она не может не уметь готовить, стирать, гладить, стелить постели и мазать ссадины йодом… Тони почему-то раньше не задумывался об этом.
Ее белые носочки не выходили у него из головы.
Это был обманчивый город. Тампель — так написано на ракетодроме.
Я никогда не слышал про Тампель. Но стоит пять минут проехать по его улицам, как начинаешь догадываться, что это не простой город, а город-иллюзионист. Представьте: вы выезжаете на широкий проспект, и вам кажется, что он бесконечен, как луч света. Строй иглообразных, выстреленных в зенит небоскребов. Меж этих сверкающих гигантов — цветущие поля, массивы лесов и парков, голубые моря водохранилищ. Вы радуетесь за архитекторов, удачно совместивших все горизонтали и вертикали. Но через несколько секунд с удивлением замечаете, что не только дорога, а все пространство стремительно летит вам навстречу, и вот уже поле сжалось в лужайку, таинственный лес стал аллеей, а море промелькнуло озером.
Игорь Маркисян подозрительно посматривал на встретившего нас ученого. Паша Кадыркин, перехватив его взгляд, рассмеялся.
— Непонятно? Обман зрения.
— Я не привык к обману, — мрачно изрек Игорь.
— А мне нравится. — Кадыркин повернулся к Акселю. — Оригинально. Аксель Михайлович, верно?
Мобиль плавно затормозил.
Обычное типовое здание Вычислительного Центра. В дверях стоит сухопарый седоватый человек в белой рубашке с закатанными рукавами. Крепко пожал всем руку. Представился: Сухов, директор Центра. Провел нас в комнаты на первом этаже, предназначавшиеся для гостей. Комнат было две — огромные, ответами и книгами, и мы их быстро распределили: одну себе, другую профессору.
После чего Аксель объявил:
— Все свободны.
— А как же… — вспыхнул Кадыркин.
Но Аксель успокоил его величественным жестом:
— Работать начнем в шесть утра. Пока отдыхайте. Познакомьтесь с городом. — И ушел вместе с директором.
Кадыркин был обижен, уши его пылали. Я понимал Пашу: за тысячу километров летели, волновались, думали: вот сейчас предстанут перед нами развалины прекрасного города, мы бросимся в бой… И на тебе — отдыхайте. Это я шучу насчет развалин. Но когда мы вышли из ракеты, то чувствовали себя все-таки тревожно. Совсем недавно над городом стояло облако, и что оно там натворило — мы точно не знали. А из мобиля ничего не увидели, если не считать обманных картинок. И встречавший попался какой-то сонный. «Чего было? Да ничего особенного. Я как раз дремал в машине».
— Ну что, Паша, будем сражаться с облаком? — спросил я печального Кадыркина.
— Я лучше почитаю.
— Тогда давай со мной?
— Да нет, я лучше почитаю. Вы идите, ребята.
Наверно, вышли мы из других дверей — прямо к спокойному озеру, отражавшему стеклянную прозрачность здания и темные силуэты его машин. За озером, над угольно-черными безлистыми деревьями пламенела в закатных лучах стеклянная игла. Я вспомнил: такие устремленные ввысь памятники ставили первым космонавтам.
— Красиво, — заметил я.
— Далеко, — сказал Игорь. — Неохота идти.
— Ты забыл: это как перевернутый бинокль.
Мы пошли по дорожке, и вся картина стала меняться на наших глазах: длинное озеро округлилось, деревья переместились неправдоподобным скачком, и сверкающий клинок небоскреба застыл над нашими головами.
Однажды со мной такое было. Волшебная история детства так отчетливо врезалась в память, словно это случилось вчера. Я удобно лежал на подоконнике и рисовал свой двор. Солнечный снег. Сосна с приставной лестницей. Полосатый кот лениво поднимает лапы, потягивается и обходит темные проталины. Дядька сколачивает скворечник. Капли стучат о карниз. Только я нарисовал кота, сосну, дядьку с красным лицом, и принялся за небо, и поднял голову, как увидел, что все стало наоборот: над крышей несутся рваные тучи, мимо окна косо летят хлопья снега, а чистюля-кот исчез. И тогда я начал перекрашивать рисунок в серый цвет. Да совсем напрасно. Опять посмотрел и увидел, что во двор снова вошла весна. Я нарисовал все сначала, как было, и еще оставил место для тех, кто мог прийти вместе с весной. Было мне шесть лет, и рисунок назывался «Март».
— А дальше что было? — спросил Игорь.
— А дальше я выскочил во двор, а там девчонка с красным шаром. Ветер как дунет, шар покатился, а мы за ним. Тут как раз машина. Шар — трах! Я успел схватить девчонку. А шофер ничего не заметил.
— И тут начался роман, — съязвил Игорь.
— Ты угадал: это была Каричка. Только сначала я ее отдубасил.
Мы сидели в уютном маленьком ресторане на шестом этаже небоскреба, потягивали из высоких стаканов нечто прохладное, шипучее и чувствовали себя гостями. Правда, красоваться было не перед кем: в круглом зале никого, кроме нас, не оказалось. Но нам было достаточно своих воспоминаний, бесшумных теней, перелива огней за окном, ну и, конечно, ужина. Меню было здесь столь щедрое, что ему позавидовал бы наш институтский повар. По названиям никогда не определишь, чем тебя хотят накормить; мы наугад нажимали кнопки в автомате, взяли разные блюда и остались довольны. Даже если это и синтетическая пища, Тампель угощал, как настоящий хозяин, без присущего ему обмана.
Великолепный ужин был из синтетики. Это подтвердили три девушки, которых мы встретили очень оживленно и сразу пригласили к столу. В наших глазах они были первые представители странного города Тампеля — похожие одна на другую, в одинаковых голубых спортивных костюмах. Они положили на стул теннисные ракетки и набросились на салат и пудинг, которые выдал нам автомат-раздатчик. Понятно, что поводов для разговора было достаточно, но нас интересовала определенная информация. Мы ее и старались выудить, слушая трех сестер сразу — Хилгу, Нессе и Татьяну.
Мы узнали, что в Тампеле полмиллиона жителей, пять институтов, девять заводов и лучшие теннисисты континента; что здесь изобретен знаменитый визуализатор, который по-новому планирует город, создавая разные оптические иллюзии, а в ближайшем будущем вытеснит как одряхлевшее кино, так и надоевшее всем телевидение; что изобретатель визуализатора Иосиф Менге вошел во все учебники (теперь я его вспомнил); что местный пищевой институт первый в мире синтезировал ряд продуктов, которые ни один гурман не отличит от естественных; что парни из Тампеля есть на Марсе, а несколько девушек живут в подводном городе и вышли там замуж; что в Тампеле собраны образцы растительности всего земного шара, в Тампеле есть свои праздники и достопримечательности, своя история и свои обычаи, свои песни и оркестр в тысячу музыкантов; что здесь всем хорошо, прекрасно, превосходно и что Тампель — это Тампель.
Девушки говорили без умолку, и Игорю с трудом удалось спросить, что случилось сегодня с ними в три часа дня.
— А кто вам сказал?
— Ерунда какая-то.
— Зачем вспоминать плохое?
— Мы с Игорем врачи, — пояснил я.
— О, — сказали девушки хором, — у нас тоже прекрасные врачи!
Я перешел на строгий докторский тон:
— Говорят, многие потеряли на время память. Это так, Хилга?
— Я, во всяком случае, точно не помню. Мы играли в теннис, и я почувствовала себя плохо. Ну, я присела, отдышалась и снова за ракетку.
— А вы, Нессе?
Нессе нахмурилась.
— Было как-то нехорошо. Тяжко или тоскливо — не пойму.
— А я хлопнулась в обморок, — весело сказала Татьяна. — А потом стала волноваться за дедушку и бабушку.
— И я волновалась, — добавила Нессе. — Они у нас старые.
Наконец мы с Игорем улизнули из-за стола, ссылаясь на категоричное распоряжение профессора. Об облаке, как мы выяснили, девушки даже не слышали.
— Ну и исследователи! — злился Игорь, сбегая по лестнице.
— А жа-аль, что все уходите, — пропел я, подражая сестрам. — Тампель очень красивый вечером!
Тампель был действительно красив. Светящиеся небоскребы — колонны, созданные богатырями, а не людьми, — держали на себе опрокинутую чашу неба. Робкие блики звезд терялись и гасли среди огромных движущихся букв, рисовавших программы театров, парков и кино, приглашавших в клубы и кафе, сообщавших новости мира. Ниже царила суета бесчисленных огней. Рвались фейерверки, били цветные фонтаны, почему-то светились деревья. Появились кафе с бумажными фонариками и удобными креслами, с вазонами и тентами, набитые отдыхающими и полупустые; появились спортивные площадки, красивые статуи, скамейки и уютные уголки ночного города, которые мы не заметили днем. Мы с Игорем остановились у подножия нашего небоскреба, слушая музыку и рокот толпы, озираясь по сторонам, не зная, как оценить этот новый, неожиданный жест Тампеля.
И двинулись вперед очень осторожно. А потом стали перемигиваться, как заговорщики, бессмысленно что-то восклицать и громко смеяться. Ох, Тампель, Тампель, славный шутник, как ты приветлив и мил с гостями! Ты открываешь перед нами кафе, и мы, хотя и поужинали, устремляемся туда, чтоб послушать веселый квартет и поболтать с тампельцами. Но, увы, чем ближе мы к нему подходим, тем расплывчатее становятся двери, и вот уже нет кафе — оно растворилось в ночном воздухе, осталась лишь веселая песенка от несуществующего квартета, а вдали — да нет, в каких-нибудь сорока шагах уже сияет театральная эстрада и стоят пустые скамейки. Что ж, играть так играть! Мы делаем вид, что садимся на скамейку, которой на самом деле нет, и прыгаем в детскую карусель, мчимся сквозь летнюю библиотеку и плавательный бассейн; нам все нравится — кафе и театры, ледники Антарктиды и песчаный самум — все, что ты даришь нам в этот вечер, обманщик Тампель.
Наш бег за призраками кончился тем, что Игорь врезался головой в ствол дерева. Оно было не освещено и до обидности настоящее, с тугой шершавой корой. Игорь упал с глухим стоном на землю, потом вскочил, схватился за голову.
— Хватит! — закричал он. — К черту весь этот город! Тут и людей никаких нет!
— Почему нет? — прозвучал мягкий голос. — Люди есть.
Мы разом обернулись и увидели какую-то фигуру в белом.
— Исчезни! — шепотом сказал Игорь.
— В самом деле, проваливай! — вскипел я. — Тут не до привидений.
Привидение вело себя странно. Оно приблизилось, взяло Игоря под руку:
— Пойдемте. Вам надо сделать компресс.
Компресс!
— Вы что — медсестра?
— Педагог.
В лифте мы рассмотрели ее. Глаза большие, спокойные. Зовут ее Соня.
— Классическая шишка. — Соня потрогала лоб Игоря. — У меня один мальчик тоже стукнулся о дерево. Он так и сказал: классическая.
Говорила она лениво, будто через силу, но очень приятно, успокаивающе.
— Садитесь. Сейчас принесу лед.
От компресса Игорь размяк.
— Вы здесь живете? — спросил он.
— Да. А что?
— Неплохо.
— Вы можете сидеть, пока не придете в себя.
Так мы и сидели в красной гостиной, любуясь картинами в старинных массивных рамах и видом солнечного моря в открытом окне.
— Иллюзия? — спросил я, кивнув на окно.
— Да, — сказала Соня. — Убрать?
— Нет, не надо.
Море было как настоящее. Колыхалась на окне легкая штора, и пахло соленым ветром.
— Вы, наверно, приезжие?
Мы сознались, что приезжие.
— У нас зона отдыха в другом месте, — сказала Соня. — А это так… Хотите потанцевать?
Танцевала она очень хорошо — легко, послушно. Но ни разу не улыбнулась. Она как будто спала с открытыми глазами.
— Вы почему такая печальная? — спросил Игорь.
— Почему печальная? Я такая. — Она провела ладонью по лицу, будто смахивая паутину. — Трудный был день. Читала ребятам книгу. Вдруг все вскочили. Побежали. Я — за ними. Я им кричу, а они бегут. Потом один налетел на дерево. Как Игорь.
— Понятно, — сказал Игорь, переглянувшись со мной. — Я снимаю компресс.
Соня кивнула.
— Сегодня захотела уехать, — сказала она как бы про себя.
— Куда? — спросил Игорь.
— Не знаю.
«Парни из Тампеля есть на Марсе, а девушки вышли замуж в подводном городе», — вспомнил я слова трех сестер.
— У нас бывают разные картины… Амазонка… Лунные горы…
Я смотрел на Соню и знал, что сейчас передо мной две девушки. Одна родилась и всю жизнь прожила в Тампеле, она была здесь, она красиво танцевала. Вторая как будто беседовала с нами, но отвечала лишь сама себе, на свои тревожные вопросы. Где она бродила сейчас, по каким землям? Мы этого видеть не могли. Не могли, как не можем увидеть вот эту вазу с цветами изнутри и снаружи сразу.
— Нет, не хочу туда, — сказала Соня.
Она даже топнула ногой. Но вдруг глаза ее вспыхнули, она бросилась к двери.
— Папа!
Итак, размышления мои были верные: разве мог я, смотря на танцующую дочь, видеть за своей спиной ее отца, этого маленького славного человека. Он действительно показался мне очень славным, сразу располагающим к себе то ли своей мягкой улыбкой, то ли смешными усиками. Но в следующее мгновение я опешил, услышав имя и фамилию: Иосиф Менге. Игорь тоже помрачнел, подозрительно скосил глаза: кажется, он пытался совместить отца Сони с изобретателем коварного визуализатора, человеком, вошедшим во все учебники.
— Я вас знаю, — сказал Менге. — Вы прилетели с Бриговым. И вижу, — с улыбкой добавил он, — что вам кое-что в Тампеле не нравится.
— Ты угадал, папа. — Соня выразительно указала на лоб Игоря. Берегитесь, мальчики, мой отец — опасный человек…
— Вы что, читаете чужие мысли? — мрачно сказал Игорь.
— Только свои. — Менге усмехнулся. — Пойдемте, я вам покажу нечто имеющее отношение к вашему путешествию.
Менге привел нас в совершенно пустую комнату с матовыми стенами и без окон. Одна стена чуть поблескивала, вероятно — экран. Мы принесли из гостиной кресла, сели. Хозяин, нажав кнопку на стене, взял из выскочившего ящичка небольшой белый обруч.
— Это новая модель, — сказал Менге, передавая нам обруч.
Обруч был тяжелый, гладкий, будто литой.
— Иллюзиатор? — спросил Игорь, взвешивая обруч.
— Можно называть и так. — Менге извиняюще улыбнулся, но тут же посерьезнел. — Сейчас, молодые люди, вы увидите, что было сегодня в городе. Так, как это видел я.
Я заметил, что руки его дрожат. Менге сцепил пальцы, медленно разжал их, потом надел обруч на голову. Он сидел с закрытыми глазами, неестественно прямой, напряженный, маленький, застывший в ожидании.
Внезапно на экране появился сам Менге, только в другой позе. Он отдыхал на скамейке, задумчиво смотря вдаль. Этот экран был просто чудо. Когда он включился, я подумал, что стена провалилась, и я вижу реальный кусок города — зеленое полотно поля, зубья небоскребов, дорогу, прохожих и маленького человека на скамейке. Легкий шелест машин, крики мальчишек, зов матери, окликающей малыша, и еще слова: «Нет, это совсем неплохо»… Так, кажется, размышлял тогда Иосиф Менге, и мы его слышали сейчас.
Дальше я постараюсь передать точно, что было на экране. Менге вскочил, испуганно озираясь. Женщина схватила ребенка и, прижав его к себе, стала медленно падать. Она упала на колени, не выпуская из рук сына, и тот заревел во весь голос. Менге шагнул было к ней, остановился, приложил ладонь к груди и очень осторожно присел на скамейку. Мимо бежали какие-то люди с раскрытыми ртами, но звука уже не было…
Потом во весь экран возник человек в черном. Он стрелял из автомата. Стрелял в другого, кричащего что-то человека. В старика. Совсем как в старинном кино.
— Хватит!
Стена мгновенно прикрыла всю картину: Менге сорвал с головы обруч.
— Хватит, — устало повторил он.
Обруч соскочил с коленей, покатился по полу. Никто его не поднял — мы сидели подавленные. Менге крепко сжимал подлокотники и тяжело дышал.
Соня повернулась к отцу:
— Что это было?
Менге кивнул на нас:
— Они знают.
— Мы не знаем, — сказал я, поднимая обруч. — Можно?
Оно казалось таинственным — это простое кольцо. Приятно было держать его. Очень хотелось всунуть в него голову.
— Попробуйте, — разрешил изобретатель.
И получилась комната с белым облачком сирени и кроватью. А в кровати сидит Каричка. А рядом стою я.
«Ты не летишь на Марс?» — говорит Каричка.
«Нет».
«Только не падай больше».
«Постараюсь».
«Я подарю тебе песню».
Я испуганно схватился за голову. Черт возьми, как естественно звучали голоса этих призраков!
Наверно, у меня был странный вид. Все засмеялись.
А Игорь — вот чудак! — вызвал лабораторию с Андреем Прозоровым и усадил себя за пульт счетной машины. И тоже чего-то испугался и сорвал кольцо.
— Соня, выйди, пожалуйста, — мягко попросил Менге, когда мы убедились в реальности нового визуализатора. Соня молча вышла и включила в гостиной музыку.
Менге мерил маленькими шажками комнату, усы его подрагивали.
— Не знаю, как определят это врачи-специалисты, но я могу сказать, что это такое. — Менге остановился, строго посмотрел на нас: — Страх.
Мы молчали, в дверь билась бурная музыка.
— Да, чувство страха, давно забытое людьми. Оно совсем неизвестно вашему поколению… И отчасти моему. Но оно осталось в словарях тревожное состояние от испуга, от грозящего или воображаемого бедствия. Оно осталось и в нас, вы понимаете меня? В самой глубине. В наших клетках. В наследственной памяти. Вы это видели.
Менге задыхался от волнения, он почти кричал. Подбежал к стене, открыл новый ящик, вынул крохотную, как таблетка, коробочку.
— Возьмите. Запись на пленке.
Мы поблагодарили за подарок.
— Только не говорите Соне. Ей, знаете, ни к чему. — Менге уже успокоился.
— Извините меня за иллюзиатор, — сказал Игорь. — Я не про этот, а который на улице. Тот мне в самом деле не нравится.
Изобретатель рассмеялся.
— Кому как. Наши приборы днем увеличивают пространство, а ночью создают разные картины.
— Я все равно этого не пойму, — упорствовал Игорь. — Есть точная физика четырех миров, у каждой свои законы, и пусть все будет так, как есть.
— Резонно, — согласился Менге. — Но иногда хочется все видеть, не сходя с места.
Мы распрощались.
Соня просто сказала:
— Заходите к нам.
— Если захотите побеседовать, милости просим. — Менге улыбнулся своей доброй улыбкой и добавил: — И не только с нами, разумеется.
В эту ночь я не спал. Игорь — вот железный человек — как лег, сразу провалился в глубокий сон. Не столько разыгравшееся воображение, сколько гнетущее беспокойство, причин которого было великое множество, заставляло меня ворочаться с боку на бок. Я пробовал убедить себя, что выполнил свой долг — вручил подаренную пленку Акселю Бригову, который, бегло просмотрев ее, отправил с посыльным на ракетодром, к профессору Питикве. Я находил самые простые доводы, вроде этого: «Если Аксель не спит, пишет свои уравнения, то тебе надо отдохнуть, тебе завтра — какое завтра, уже сегодня — работать». А второе «я» тут же возражало, причем не менее аргументированное «Каричка спит, и Соня, и тысячи людей мирно спят, а где-то ходит облако, нанося подлые удары. Так как же ты можешь спать!»
А что я мог? Я лежал и вспоминал наши гонки, обманы Тампеля, бегущих на экране людей, речи на Совете, старался воссоздать ясную картину действий облака. И незаметно для себя стал думать о Менге и почему-то именно с ним затеял спор, в котором, конечно, преимущество было на стороне Менге, ибо он задавал вопросы.
Я: Есть физика четырех миров: микро, макро, космо и мега. Мир частиц. Мир человеческих вещей. Мир изученных галактик. Мир метагалактик. И законы каждого из этих миров человек узнал лишь тогда, когда отказался от привычных своих представлений, применяя безотказный инструмент смелых идей. Так что, добрый Менге, не стоит однажды вечером украшать ваш город галактиками — он для этого слишком мал. Как сказал мой друг Игорь Маркисян, пусть, все будет так, как есть. Долой иллюзии!
Менге: Насчет размеров города — резонно, хотя идея с галактиками мне нравится. Но к какому миру принадлежит ваше облако, если оно само, без приглашения заявляется в Тампель и другие города таким оригинальным способом?
Я: Вопрос не из легких. Мне кажется, оно из предпоследнего или последнего мира. Скорее — из метагалактики, раз оно умеет делать то, чего не умеем мы.
Менге: Значит, это более мощный, чем наш, разум или его создание?
Я: Возможно.
Менге: Зачем же оно ведет себя столь низко по отношению к нам?
Я: Может быть, это случайное совпадение. Слепое проявление определенной энергии.
Менге: Нет, я знаю, что такое страх, — очень подлая штука…
Я соскочил с кровати так стремительно, что чуть не опрокинул цветы. Схватил бумагу и карандаш, стал набрасывать уравнение. И тут же запутался.
«Спокойно, — сказал я себе. — Все по порядку».
Вот где пригодился бы прибор Менге, а еще лучше — лента наших гонок: я вспоминал, как вел себя мой гравилет, столкнувшись с облаком. Сначала рывок вперед, несмотря на выключенный приемник гравитонов. Что это сильное притяжение или просто сломался тормоз? Итак, два варианта первого положения. Второе: мощный толчок, от которого рассыпалась машина. Может быть, облако владело секретом антигравитации?
Мысль была чересчур простая и ясная, лежащая, как говорят, на поверхности, но я за нее схватился.
Я рассчитывал гравитационную энергию облака, и в моих формулах и уравнениях повторялась история завоевания людьми гравитации.
Я помню первые неуклюжие гравилеты — это мое детство, счастливо совпавшее с новым открытием человечества. Никто из взрослых тогда не верил, что они полетят, что они уже летают; я, как и все дети, верил. Тогда я не знал сказку про Ньютоново яблоко и легенд о первых космонавтах — победителях тяготения. Я ничего не смыслил в математике и не мог понять, какая это смелость — вот так вот запросто взять в руки слабейшую из слабых сил во Вселенной, закрутить ее над Землей и бросить туда стаю яркокрылых гравилетов…
Просмотрев свои расчеты, я убедился, что в науке слишком легкие и ясные идеи — самые обманчивые: моя гипотеза об облаке ни к черту не годилась. Выходило так: если б мое облако излучало только гравитоны и потом антигравитоны, его масса должна быть столь велика, что Земля давно бы уже оторвалась от Солнца и стала бы вращаться вокруг маленького серебристого шара.
Все же я забежал на минуту к Акселю, чтоб сказать о своем глупом выводе. Возле профессора на столе и на полу валялось много исписанных листков. Видно, и у него ничего не получалось.
— Любая гипотеза может казаться несокрушимой и прекрасной, но если ей противоречит хоть один факт, гипотеза гибнет, — устало произнес Бригов. Я могу доказать на бумаге, что облако не существует. Но оно есть — и все тут.
— Вы лучше докажите, что оно существует.
Аксель улыбнулся.
— С твоей помощью. Мало фактов пока.
— Куда же больше? — разошелся я. — Разогнало целый город.
— «Разогнало»! — передразнил меня Аксель. — Это совсем нетрудно. Это можешь и ты.
— Я?
— В Тампеле еще со средних веков живут одни трусы.
Увидев мой открытый рот, Аксель махнул рукой:
— Иди спать! Я пошутил…