Казалось бы, в том, чтобы иметь такое хобби, одни плюсы. Природа щедро одаривает тебя новыми экспонатами на каждом углу, давая возможность подарить вторую жизнь тем, кто свою уже прожил. Попутно — у человека с такими хобби вокруг ловко образуется новое сообщество — не все старые знакомые выдерживают информацию о новой сваренной лисе, и не все хотят жить в квартире, зная, что где-то там притаилось чучело ежа. Так что люди с слабыми нервами быстро сменяются людьми с интересными хобби, часто такими же, оригинальным мировоззрением и мнением. И как-то быстро из человека который просто подбирает трупачки — становишься человеком уважаемым, хотя и чудаковатым. Конечно, сидя в своей каморке и расправляя крылья новой птицы для картины легко почувствовать себя ученым, или работником музея! Знания к этому тоже прилагаются — даже если до того, как увлечься костями, понимание биологии было нулевым, оно неизменно придет, когда попытаешься понять, куда, как и каким чертовым образом склеить пазл из панциря черепахи или присобачить обратно коту его собственные челюсти.
Так о чем можно жалеть?
Как говорится, попробуйте угадать.
О запахе костей, который не выветривается с балкона? О том, что тебя теперь не пускают в местную церковь? О том что бабульки, завидя тебя, с костями в ушах и ожерелье из позвонков, начинают отрепетированно креститься? Или о том что благоверный сбежал, после того как заглянул в кастрюлю в поисках борща, а нашел там — котика, отмокающего от собственных мягких тканей?
Нет, нет, и еще раз нет!
Во всяком случае, мне не приходится мучать себя сожалениями этого рода. Зато я знаю вещь, которая заставляет всплакнуть не только меня, но и нескольких знакомых мне любителей мертвечинки…
Эти мысли преследуют нас по несколько лет, появляются во сне, заставляют вздыхать, обмениваясь дурными воспоминаниями…
О том, как однажды, встретив на прогулке идеальный скелет или свеженькую тушку, мы по каким-то причинам не взяли это с собой!
Да-да-да.
Я до сих пор помню как в Выборге жизнь подкинула мне полноценный комплект — мертвую утку, уставшую от жизни и сдохшую прямо в озере, чайку, которая прилегла на берег давно и уже была готова к тому, чтобы ее разобрали на кости, и чайку поновее, сегодняшнюю, с прекрасными перьями.
Это могла быть прекрасная часть коллекции! Новый череп, крылья в размахе, гладкие перья… Но я спешила в музей, в котором вряд ли мне были бы рады с пакетом страннопахнущего набора к супу. Мама, гуляющая со мной, тоже не хотела созерцать очередное быстрое откручивание бошки, и усиленно тянула меня прочь.
Так, вздыхая, оглядываясь на трупик, как на возлюбленного, остающегося вдали от меня, я покинула бережок. А вот чертовы чайки — меня не покинули!
Такие как они присоединяются к призракам сожалений таксидермиста. Да, становятся за плечо вместе с неудачными чучелами с выпученными глазами и стремной рожей, или черепом, который был случайно разбит. Все они потом в нужный момент выглядывают из-за плеча и укоризненно смотрят.
В моей стае призраков уже порядочно персонажей.
Думаете, там только несчастные чайки? Не знаю почему они запомнились мне больше всего, видимо, из-за легкой доступности, но была и парочка других, оставленных мной шансов расширить коллекцию.
Например, воробей, которого дворовый кот любезно припер к подъезду, и не возражал бы, забери я его с собой. Мой муж высказался, что брать трупик воробушка с собой в кино плохая идея.
Знаете как выглядит таксидермист, которому запретили переть домой новый труп?
Как обиженный ребенок, который хотел облизать асфальт, а ему не разрешили.
Но некоторых товарищей я, скрипя сердцем, оставляла сама.
Например, голубей, которых порой можно было бы разобрать на экспериментальные элементы. Хотя, тут, конечно, играет роль и другой фактор — уж голуби то точно встретятся в жизни и еще не раз. Больше того — обычно в месяц на районе появляется штук пять свежих бедняг, но я пока оставляю их чайкам, которые радуются вкусному ужину больше, чем я бы радовалась черепу голубя.
Последняя такая находка, оставленная мной в среде обитания на месте внезапной гибели, — это крот. Он грустно лежал на дорожке, опустив мордочку. Какие внезапные обстоятельства привели его на туристический маршрут в городе Светлогорске, никто не узнает, и он тоже не мог рассказать.
Я видела крота, живого… Ну, то есть, не по документалке и фото, впервые. Взять его с собой на пляж была такая себе идея, и я просто взяла палочку и повертела его, разглядывая. Это зрелища и так хватило для проходящих мимо горожан, спешащих на пляж.
Так что да — если бы я тащила к себе совсем все, что умерло и было плохо приколочено, вероятно, моя коллекция уже бы вытеснила меня с балкона, но так — даже интереснее. Каждый раз в узор складываются не только мое прохождение мимо места внезапной, или не очень, смерти — в момент вмешивается судьба, брезгливый родственник, отсутствие у меня пакетика или должного настроения.
Но так даже интереснее — всегда есть азарт и возможность упустить тот самый шанс! Почти лотерея, только с особыми правилами.
Мне захотелось рассказать об этом, чтобы в историях были не только моменты успеха — но и фиаско, например, когда у меня самой не оказывалось пакета и перчаток, чтобы приютить отличные экземпляры. Все равно это остается интереснее, чем коллекционировать марки или календарики — это нельзя просто так взять и купить. Чем страннее и безумнее обстоятельства, при которых в коллекции появился новый житель — тем круче.
Аллан Бергманн, управляющий частной клиникой, специализирующейся на клонировании и трансплантологии, только что отослал прошение об отставке. Он знал, что когда-нибудь это случится, но не рассчитывал, что так быстро. Удручающе быстро. Он рассчитывал ещё, по крайней мере, лет на пять благополучного и безбедного существования, мягкого, без рывков, скольжения вверх по карьерной лестнице. Сначала управляющий маленькой частной клиникой, пусть и принадлежащей всесильным Рифеншталям, затем директор крупного медицинского центра, чуть позже — держатель контрольного пакета акций того же центра. Не получилось. Он вынужден сделать паузу. Уйти в тень.
Где он совершил ошибку? Он все так тонко рассчитал. Эта подсказка с разумным киборгом должна была вывести его на более высокую, значимую орбиту, приблизить к высшим сферам. Без него этот дилетант Марк Эллиот так бы и резал клонов, следуя средневековой теории о мозге, продуцирующем сознание. О нет, как нейрофизиолог, как ученый и убежденный материалист, Бергманн не верил ни в какие в потусторонние силы, в бессмертие души, в реинкарнацию и прочие религиозные мифы. Но он допускал… некоторые варианты. Атеистом он не был, скорее — агностиком. К тому же природу сознания, его возникновение и распад так никто доказательно и не объяснил. И он склонен был придерживаться некой информационно-волновой теории, также не доказанной, но получившей кое-какие косвенные подтверждения еще в далеком ХХ веке. Сознание есть часть глобального информационного поля, а информация, как известно, может быть переведена в цифровой эквивалент и записана на носитель.
Нет, сам он не специалист в этой области. Он всего лишь хирург — нейрофизиолог, занимающий административную должность, и не способен самостоятельно провести такой дорогостоящий и сомнительный эксперимент, но в его силах указать направление, подтолкнуть, вдохновить, а затем… Затем, если семя упадёт в благодатную почву, пожинать плоды. А если семя погибнет, так и не дав ростка? Так об этом никто не узнает. Всего лишь неудавшийся эксперимент. Он ничем не рискует. Он останется при своём. Будет по-прежнему управлять этой клиникой, небольшой, но престижный, и строить новые планы.
К сожалению, сделанная им ставка сыграла не так, как бы ему хотелось. К ничьей всё свести не удалось. Напротив, перед ним замаячил проигрыш. Оказалось, что и Рифенштали терпят поражение. Да кто же знал? Кто мог предвидеть? Это же вопреки всем привычным вселенским законам. Мистика. А в мистику он не верит. Да и кто бы поверил? Ходят разные слухи, что эта… Корделия Трастамара обладает каким-то странным влиянием. Она как черная метка для тех, кто пытается с ней схлестнуться. «Летучий голландец» из плоти и крови.
Доктор слышал о неком армейском транспортнике, имеющем схожую репутацию. Якобы любой пират, попытавшийся его ограбить, не только терпит неудачу, но и теряет всё, что успел награбить. И примеры выдающиеся: Балфер с его поисками Базы Альянса, Макс Уайтер, взятый с поличным на Медузе, и сам Ржавый Волк. Точных сведений относительно причины его гибели нет. По официальной версии корвет Найджела Бозгурда столкнулся с астероидом. А по слухам… По слухам этот транспортник был где-то поблизости. Саму корпорацию добила уже Корделия. У неё послужной список не менее внушительный, чем у этого транспортника.
Нет, нет, он же врач, он не верит ни в мистику, ни в рок, ни в судьбу. Он всего лишь пытался заработать. Однажды у него получилось: он продал за полмиллиона подыхающего киборга. Сначала страшно было. Думал, что найдут, из-под земли достанут. Личность сменил. Документы, отпечатки пальцев. Если бы он мог сменить ДНК… Даже если сделать пересадку костного мозга от донора с отличным набором генов, спутать следы окончательно не удастся. Да и риск немалый. Впрочем, «DEX-company» больше не существует. Как и ее службы безопасности. Ее шеф, Скуратов по прозвищу «Лаврентий», говорят, погиб. Он покушался на эту… Корделию Трастамара. Даже если жив… Сидит где-то, тише воды, ниже травы.
Глупости, паранойя. Ему другого следует опасаться. Не сегодня-завтра он, в настоящий момент Аллан Бергманн, преуспевающий врач, останется без работы. Клинике урезали финансирование. Увы, вторая попытка продать киборга не удалась.
Мягко засветился терминал. Послышался голос секретарши.
— Мистер Бергманн, к вам посетитель. Мистер Арчибальд Невилл.
— Ах да, помню. Мы с ним договаривались. Пусть войдёт.
Доктор Бергманн потёр руки.
Несколько дней назад пришёл ответ на его резюме из многопрофильного медицинского центра, строительство которого началось… где бы вы думали? …на Новой Москве. И главный спонсор этого центра… Правильно, холдинг «МедиаТраст». Госпожа Трастамара, сама того не желая, возместит Бергманну все убытки. А буквально на следующий день с ним связались из General Pharmaceutic и попросили о консультации. Дело сугубо конфиденциальное, объяснили ему. Их представитель прибудет в клинику и переговорит с ним лично. Некий господин Невилл.
Раздался деликатный стук в дверь.
— Войдите, — произнес Бергманн и развернулся в кресле.
Вошедший был худ, невысок, одет неброско и старомодно. Лицо незнакомое, желтоватое, в морщинах. Бергманн его прежде не видел, но что-то настораживало, что-то такое в этом движении, которым незнакомец сунул руку под старинный не то плащ, не то пиджак. Кажется, такие называли «редингот».
— Простите, — начал Бергманн, — а мы с вами…
— Здравствуй, Зигмунд, — сказал незнакомец.
Лобин узнал этот шелестящий голос. Лаврентий…
— Не ждал? — усмехнулся Скуратов.
Бывший завлаб облился холодным потом. Кричать? Звать на помощь?
— Не стоит, Зигмунд. — Скуратов прочитал его мысли. — Твоя секретарша сладко спит. Я вколол ей леазерам.
— Лаврентий, послушай, у меня ещё остались деньги. Сколько ты хочешь? Я и здесь неплохо заработал. И ещё заработаю. Но какой тебе прок в моей смерти? Да и Бозгурда уже нет. Я же ничего не украл. Он сам приговорил того киборга.
Скуратов улыбался.
— Ну убьёшь ты меня… И что с того? «DEX-company» больше не существует. Ты не мне должен мстить! Не мне.
— А я никому и не мщу, Зигмунд, — спокойно ответил Скуратов, — у меня контракт… С твоей женой.
***
Сальваторе Готти по прозвищу «Бык» подсчитывал дневную выручку.
Увы, этот завораживающий процесс давно уже не напоминал тот, древний, когда стол дымящего сигарой босса был завален пачками засаленных купюр, которые этот босс, пуская дымные кольца, шевеля губами и пальцами, пересчитывал. Всё стало гораздо проще. Утратило былой романтизм. Теперь эти виртуальные купюры перекладывал из одной стопки в другую, опять же виртуальную, равнодушный искин, а Сальваторе только наблюдал. Собственно, искин и без этого мог обойтись. И без этой виртуальной сверки тоже. Где-то в квантово-кремниевых джунглях с одного электронного счёта несколько нулей перейдут на другой, такой же электронный счёт. Поменяется несколько цифр. Скучно. Сальваторе вздохнул.
Когда-то деньги имели подлинный вес, ощущались в руке приятной, завораживающей тяжестью, зримо, весомо присутствуя. Их можно было взять в руки, расправить, разгладить, пересчитать, полюбоваться на водяные знаки, служащие гарантией подлинности, сложить аккуратными стопками, сортируя по номиналу, стянуть бумажной лентой, небрежно надписать сумму… А если купюры новые, только с печатного станка, то и вдохнуть их запах… Услышать их мелодичный, такой аппетитный хруст. А еще раньше, когда деньги были золотыми, их обладатель мог их услышать… Подумать только! Монеты из настоящего золота! Желтенькие, со всякими там царями да королями на аверсе. Сальваторе такие видел в музее и у кое-кого из своих деловых партнеров, коллекционирующих земные древности. Вот же красота! Он трогал эти монеты, любовался ими, представлял, как они бы теснились в его кошельке. Увесистые рельефные, терлись бы друг о друга и позвякивали. Тяжелым вышел бы тот кошелек. Да оно того стоит. Сладкая была бы тяжесть.
Сальваторе даже подумывал таким обзавестись. Заказать умельцам сотню монет. Или даже прикупить старинных. Средства эти самые, невесомые, в байтах, позволяли. Вот, говорят, на Новой Вероне такие старинные деньги очень даже в ходу. И бумажные, и золотые. Тоже ностальгируют. Сальваторе их понимал. Потому что виртуальные эти счета баловство одно. Не пощупать, не подержать, не проникнуться. Махнул карточкой над терминалом — и всё!
Сальваторе потому и поставил эту программу с виртуальными купюрами. Чистая игрушка, не имеющая отношения ни к бухгалтерии, ни к банковским проводкам. Только чтобы он мог посмотреть. Мысленно поучаствовать в процессе. Вообразить, что эти чуткие ловкие виртуальные пальцы — его. Анимация очень качественная. Программисты, которым Сальваторе заказал эту программу, взяли за образец именно его руки. Вон, даже мизинец кривой. Он сломал его в драке с Анастасио Росси 20 лет назад. Они тогда делили зоны влияния и решили разобраться по старинке, как и подобает настоящим мужчинам — без киборгов и бластеров, на кулаках. Эх, какие были времена! Сейчас это считается варварством. Сейчас для разборок есть киберы. Или андроиды. Вот только кривой мизинец и остался.
Сальваторе взглянул на итоговую цифру: 47 тысяч 500. Неплохо. Казино открылось всего неделю назад. Семья Готти вложила в это предприятие все свои сбережения. Даже двоюродный дедушка поучаствовал. Снял со счёта «гробовые». Знает, что внук его не подведёт. Сальваторе всё вернёт с процентами. Всегда возвращал. И 10 лет назад и 20, когда только начинал мелким «пушером». Потом дорос до старшего дилера. Потом подмял под себя весь район. Поставил свои первые автоматы. И — девочки, само собой. Девочек он любил. Он и сейчас их любит, но… Времена изменились. Чёртовы федералы всё под себя гребут. Пришлось узаконить. Теперь вот в его районе филиал «Матушки Крольчихи». Все девочки там. И киберы… Эти чёртовы куклы.
Открыл казино. Всё законно, прилично, с налоговыми отчислениями, с искином вместо бухгалтера. Доход неплохой, но… скучно. Размеренно, без перчинки. Все работники нанимаются через службу занятости, все с рекомендациями и опытом.
На широком волосатом запястье Сальваторе ожил комм, напоминающий тяжеловесный Rolex, часы, давно ставшие музейным раритетом.
— Чего тебе, Джино? — спросил Сальваторе, слегка раздосадованный, что его потревожили в эти минуты благости.
— К вам тут очередной соискатель, босс, — почтительно объяснил Джино, — вернее, соискательница.
Сальваторе оживился.
— Молодая?
— La baсchetta reale, signore.*
— Хм, зови.
В Casino di Palermo несколько дней назад открылась вакансия — дилер в главном игровом зале. С прежним приключилось странное несчастье — он потерял сознание в лифте и сломал три пальца, да так неудачно, что возвращение к профессиональной деятельности, то есть к манипуляциям картами, оказалось под большим вопросом. Имплантация и наращивание костей требовали затрат, как временных, так и денежных. Сальваторе был слишком прагматичен, чтобы так долго держать эту вакансию открытой. Незаменимых, как известно, нет. Потому он и дал распоряжение затеять негласный конкурс. Без сопутствующего в подобных случаях ажиотажа. Пусть кандидаты приходят, а он будет присматриваться. Вот, кажется, очередной или очередная. Сальваторе предпочел бы мужчину. С женщинами проблемы возникают чаще, но чтобы не прослыть патриархальным сексистом, в смотринах он никому не отказывал.
Она возникла в его кабинете зыбким, глубинно светящимся облаком. В строгом деловом костюме, безупречно консервативном. Светлые волосы туго утянуты в узел. Очки в тонкой оправе. Она бесшумно приблизилась и, не дожидаясь приглашения, села на самый краешек стула. Её глаза за линзами очков были завораживающе зелёными. Сальваторе почувствовал, как его загрубевшее, покрытое волосами сердце дрогнуло, сбилось с ритма и пропустило удар.
— Меня зовут Белла, — произнесла посетительница. Голос низкий, с чувственной вибрацией. — Белла Валенти.
Ей было чуть за тридцать, что в глазах Сальваторе было скорее преимуществом, чем недостатком. Для него женщина с тридцати и начиналась. Мужчин, предпочитавших восемнадцатилетних глупышек, он презирал. Нет, не то чтобы он от таких игрушек отказывался. Ничего подобного. Но для него они были именно что… игрушки. Легкая закуска. Молодое вино без глубинного послевкусия. Только жадно, небрежно утолить жажду. Истинная женщина должна быть вот такой. С опытом, с потаенной слезинкой, пережившая драму, познавшая предательство, но выстоявшая, сохранившая себя. Эта, что сидела перед ним, была именно из таких. Безупречная кожа, безупречная фигура. Правда, Сальваторе показалось, что она… прихрамывает. Совсем чуть-чуть. Но это придает еще больший шарм.
— О, сеньора Валенти, чем я могу служить столь прекрасной донне?
— Я ищу работу, — произнесла она и слегка потупилась.
О, сколько же было скрыто за этими словами, за этими дрогнувшими ресницами. Та самая драма! То самое предательство, отчаяние, боль.
— Но, сеньора, это же казино! — Сальваторе почувствовал укол вины. Он ничего не может ей предложить, кроме презренного карточного стола.
— Сеньора, вы… умеете играть в карты?
Она обратила на него робкий, умоляющий взгляд.
— Я училась… Немного…
Сальваторе извлек из ящика новую колоду. Конечно, крупье вовсе не обязательно быть опытным игроком, крупье всего лишь раздаёт карты. Посетительница взяла колоду, неумело перетасовала и выдала Сальваторе восьмёрку и десятку. «Ну вот, — подумал он. — Если она всем любителям блэк-джек будет так раздавать…»
Себе она вытащила туза и десятку. И так три раза подряд. Затем два раза проиграла. Затем снова выиграла. Сальваторе утер вспотевший лоб. Он следил за её руками. Его немного отвлекали её округлые ногти, но действовала она строго по правилам.
— Но… как? — спросил он.
Она робко пожала плечами. Её глаза за продолговатыми линзами завораживающе светились.
— Вы приняты, — отдуваясь, бросил Сальваторе.
За углом посетительницу ждали двое: здоровяк с перебитым носом и чахлый сутулый ботаник.
— Ну как? — спросили они одновременно.
Сеньора Валенти, в миру Камилла Войчинская, сняла поднадоевшие ей очки и спрятала в сумочку.
— Ты следующий, Креветка. А потом ты, Хряк.
***
Прежде чем набрать десятизначный номер с геральдийским кодом, Станислав вздохнул и на несколько секунд задержал дыхание как перед прыжком из десантного шаттла.
Он впервые звонил Корделии вот так, напрямую, без посредников, набирая на терминале её личный номер.
Вадим сказал, что этот её номер известен очень немногим. Заполучивший его оказывался в компании председателя регентского совета и президента Федерации.
— Ну и я знаю, — буркнул бывший спецагент, — по долгу службы. А больше никто.
Теперь вот и он, бывший старшина космодесантник, тоже знает.
С голоподставки на Станислава укоризненно взирала «Маша» в облике утомленной домохозяйки, чье облачение состояло из бигудей и кокетливого фартука. «Бросаешь?» ясно говорили её огромные глаза, в которых как в горных озерах после таяния ледников плескались слёзы. «Да не бросаю! — хотелось ответить Станиславу в ответ на этот укоризненный взгляд. — Не бросаю!».
Где-то очень далеко, на орбите звезды класса F терминал признал комбинацию цифр за легитимную и подал сигнал. Гудок, второй. Станислав вспотел. По собственной инициативе он бы никогда не решился. Но, заняв очередь к станции гашения у Серебряного мыса, планетоида, где обнаружили залежи серебросодержащий руды, «Космический мозгоед» подключился к станционному интернету, после чего Стас обнаружил пропущенный вызов. Следом пришло сообщение с просьбой перезвонить при первой возможности. Вот он и перезванивал.
«Может быть, её не окажется дома?» тоскливо подумал Станислав.
И команда так странно переглядывалась… А он всего лишь намекнул, что им, возможно, придется лететь на Геральдику с грузом.
Гудок, ещё гудок. «Её нет дома!» — уже с облегчением и в то же время разочарованно подумал Станислав, когда вирт-окно развернулось и он увидел Корделию.
Вид возникшей перед ним главы холдинга, с вытаращенными глазами и дыбом стоящими волосами, до пугающий странности напомнил ему Вадима, когда тот, оставшись на выходные без няни, пытался одной рукой сварить кашу, а другой — поменять Алику памперс. У него были такие же глаза и схожая причёска.
— Корделия, здравствуйте. Простите, возможно, я не вовремя, но вы просили перезвонить.
За спиной Корделии Станислав увидел ту самую знаменитую гостиную геральдийского дома, голографии которой им показывал Мартин. Правда, выглядела это гостиная несколько иначе. Посередине располагался просторный детский манеж, заполненный мягкими игрушками, разноцветными кубиками, пирамидками и двумя обитателями, светловолосой девочкой и темноволосым мальчиком. Держась за ограждение, дети шумно выражали свою нечленораздельную еще солидарность третьему, возрастом постарше, видимо, совершившему из манежа побег. Этот третий, огненно рыжий, был занят тем, что бегал наперегонки с толстолапым, крупным, неуклюжим щенком, который звонко тявкал. В этом третьем Стас узнал… Алика.
— Здравствуйте, Станислав Федотович. Не смущайтесь. В моей системе координат с некоторых пор, таких понятий как «вовремя» или «не вовремя» не существует. Как и деления на день и ночь. У меня теперь всё едино. — Затем, проследив взгляд капитана, устремленный на рыжего бегуна, добавила, — Да, это Алик. Вадим сейчас у губернатора Гонди, инспектирует его службу безопасности, а мне вот ребёнка подкинул. — Корделия провела рукой по взъерошенным волосам. — Его в Перигоре оставить не с кем. А мне какая разница… Где два, там и три. Или четыре. Нас тут теперь много.
Чуть в стороне, там, где располагалась импровизированная кухня, Станислав заметил Мартина, что-то быстро мешающего в кастрюльке. За его деятельностью строго наблюдала элегантная пожилая дама. Время от времени эта дама давала Мартину какие-то указания, а тот смиренно-мученически внимал.
Вновь последовала ремарка от Корделии.
— Это моя мама, Станислав Федотович, леди Эскотт. На днях прибыла с Аркадии с миссией спасения. Как видите, делится опытом.
Но кроме элегантной леди внимание Станислава привлек еще один персонаж. Симпатичный светловолосый парень, на вид — лет 18, в модных рваных джинсах и не менее модной футболке. Он сидел, скрестив ноги, в шаге от манежа, видимо, исполняя роль «спасателя на водах». Корделия и тут поспешила с объяснением.
— А это Кеша. Киборг. Irien — 69. Разумный.
— А разве Irien’ы…
— Один. И достался, разумеется, мне. Какой-то шутник нейротехник впихнул ему процессор от DEX-6. Откуда он у меня? С Аркадии. — Корделия вздохнула. — Сосед моей матушки, некто Романович, олигарх местного разлива, сбежал, а всю свою киберприслугу запер в подвале. Три Mary, два DEX’a — охранника, и вот — Irien. Те все неразумные, в гибернацию ушли, а этот три недели царапался. Выбраться пытался. Пальцы стер… Хорошо, что у матушки кот сбежал, а Мартин пошел его искать. Засек активность процессора. Вызвали ОЗК, киборгов забрали. А потом сюрприз — разумный Irien. Куда ж его? Опекунство на маму оформили.
Блондинистый киборг, уловив, что речь идет о нём, грациозно поднялся и скользнул ближе к Корделии. Взглянул на изумленного Станислава васильковыми глазами и лучезарно улыбнулся. Корделия развернула кресло.
— А ну, не подслушивать!
Киборг, которого назвали Кешей, сделал собачьи глазки и преданно уставился на главу дома.
— И не пытайся ничего у меня выклянчить. Ты уже ел.
Потом смягчившись, подозвала киборга и погладила светлые пряди.
— Так всё, иди к детям.
Киборг немедленно послушался и перешёл в ипостась «спасателя».
Корделия повернулась к Станиславу.
— Зачем я вам собственно звонила, Станислав Федотович… Не знаю в курсе вы или нет, но дело в том, что мой сын, Александр-Фредерик, тот юный джентльмен в манеже, несколько дней назад был признан законным наследником своего отца, Александра ван дер Велле. Так как я нахожусь в статусе опекуна наследника, то все акции, принадлежащие инвестиционному фонду, теперь как бы принадлежат мне. Ну не совсем мне… Да и гори они огнем… Но ими надо как-то распоряжаться. Сейчас наследством занимаются «Майерс, Гольдман и Ко». Часть придется продать, часть упразднить… А это уже налаженный бизнес, вполне успешные, прибыльные компании.
— А… эм-м…
— Что? Почему так сложно? Александр в честь отца, Фредерик в честь дедушки… Дочка? Там без вариантов. Марта.
Корделия замолчала и к чему-то прислушалась. Обстановка действительно изменилась. Стало как-то подозрительно тихо. Дети уже не вопили, а завороженно слушали белокурую няньку, которая им что-то упоенно рассказывала и показывала.
— Вот же паразит! — сказала Корделия. — Опять про пестики и тычинки рассказывает. Мартин!
Мартин с кибернетической рассудительностью сначала выключил плиту, водрузил на неё кастрюльку, вооружился кухонный лопаткой и перешел в режим машины смерти. Кеша, молниеносно осознав угрозу, метнулся в сторону. Мартин ангелом мщения — за ним. Началась погоня. Дети взвыли от восторга. Щенок попытался было вписаться в команду догоняющих, но откуда ни возьмись свалился роскошный, во всех оттенках серого, аркадийский кун и загарпунил щенячий хвост. Щенок, тоже обещающий в будущем вырасти до размеров солидных, волок кота несколько шагов и только потом забуксовал. Леди Эскот упала в кресло, изображая обморок. Однако, судя по тому, что все предметы остались в целости и сохранности, киборги давали это представление далеко не в первый раз.
Корделия сначала схватилась за голову, затем взяла себя в руки и перешла в режим главы холдинга.
— А ну все пошли отсюда! Дайте с человеком поговорить.
Киборги, мгновенно прекратив гонки, схватили манеж вместе со всем его содержимым и легко вытащили за пределы дома на залитую солнцем лужайку. Леди Эскот, подхватив кота, рысцой последовала за ними. Остались Алик и щенок. Один изображал ангелочка, второй — мохнатую преданность. Но Корделия не поддалась. Она молча и свирепо указала обоим на выход. Приговорённые к изгнанию понурились, но возражать не посмели. Алик обхватил щенка ручонками поперёк розового пуза и потащил к двери. Задние лапы и хвост волочились по полу.
— Жанет, дверь! — приказала Корделия всё ещё в режиме главы холдинга.
Тяжёлая прозрачная стена бесшумно скользнула в пазы. Станислав наблюдал за происходящим с завистливым восхищением. Такой скорости исполнения приказов он не добивался даже в армии. Корделия на несколько секунд ушла в гибернацию. Затем, глубоко вздохнув, открыла глаза и продолжила:
— Так вот, к чему я вам всё это рассказываю, про фонд и про акции. Дело в том, что ван дер Велле принадлежал контрольный пакет «GalaTransUniversal», которая подкинула вам те самые титановые уголки.
— Да, помню, — подтвердил Станислав, тоже возвращаясь к действительности, — транспортная компания, специализирующаяся на крупногабаритных грузах.
— Именно. И в настоящее время там проводится аудит, а затем предстоит реорганизация. Станислав Федотович, как вы смотрите на то, чтобы стать её генеральным директором?
В медотсеке «Космического мозгоеда», куда Стас сбежал за очередной порцией коньяка и дружеского участия, Вениамин Игнатьевич налил в чашку черного душистого чая, затем плеснул туда же из заветной бутылки, которую извлек из шкафчика с медикаментами, пододвинул капитану и сказал:
— А женился бы ты, Стасик…
От брызнувшего в горло лимонного сока у Станислава выступили слезы.
КОНЕЦ
Примечания:
* Настоящая ягодка (итал.)
На следующий день, восемнадцатого сентября, в полдень вернулись из села оба сына волхва с жёнами и его дочь с вещами — и под любопытно-недовольные взгляды Фриды и киборгов охраны подошли к модулю, где их уже встречали сам волхв, Фрида, Забава и Волчок.
Оба сына волхва с жёнами без лишних вопросов заняли по выделенной им двухместной комнате и только после этого старик заметил, что кого-то не хватает, и вышел из модуля. На вопрос о муже стоящая с двумя чемоданами у флайера Гордея ответила:
— Полетел в город по делам, такси вызвал, к ночи вернётся… — и при всех вдруг попросила: — Папа, ну дай ты ему кибера разрезать! Ну, пожалуйста… какого-нибудь самого тупого выбери и отдай… чего тебе стоит? Их тут вон сколько…
— Дочь, о тебя ли я это слышу? — возмутился Велимысл, — здесь у всех киборгов есть паспорт гражданина Федерации… это даже думать так преступно! С таким же успехом можно прийти в любой детдом и потребовать любого ребёнка на опыты… даже думать забудь об этом!
— Но это же киборги! Техника! Ну не все же с паспортами, есть ведь и неразумные… он одного разрежет и успокоится… ему только это и надо! Потом всё зашьёт обратно…
— Я уже ответил. Никого он не получит… ты же юрист, сама должна понимать это. И подумай… какой ему смысл резать неразумного? Что он там увидит? А разумных резать я запрещаю! И неразумных тоже! А если его ничего другое не интересует… я вас обоих задерживать здесь не стану. Можешь забирать свои вещи и лететь обратно.
— Ты выгоняешь родную дочь! — Гордея была настолько шокирована словами отца, что уже не замечала, что вокруг них собралась толпа из киборгов, которые молча наблюдали за спором.
— Я не тебя выгоняю, а твоего непутёвого мужа… вот он вроде умный мужик, а дурак… — с насмешкой ответил ей волхв, — ты можешь остаться… но что люди скажут, ты подумала? Что муж улетел, а жена осталась? Тебя не примут ни в одном доме в селе… и в родительский дом без мужа тебе пути нет. Думай сама… и зайди уже в модуль, дождись его и до заката улетайте. Вам здесь делать нечего.
— В таком случае… я немедленно забираю детей и лечу в космопорт! Тодору позвоню из села… флайер пришлю обратно на автопилоте. Прощай! — она закинула оба чемодана на заднее сиденье, села на место пилота и включила двигатель.
Собравшаяся толпа из людей и киборгов молча проводили взглядами улетающий флайер. Первым нарушил молчание Всеслав:
— И что это было? Тодор всего-то полетел в местный офис «DEX-company», чтобы узнать результаты обследования здешних обитателей. Он бы вернулся вечером… он звонил им из дома матери, спрашивал кибера для исследования. Его пригласили прилететь и познакомиться на месте…
— …и чтобы предложить место постоянного представителя при местном филиале ОЗК, — договорил за него Платон, — я связался с Оскаром и тот скинул мне любопытное видео… — он скинул запись на видеофон волхва и включил просмотр.
Трёхминутное видео было снято явно на киборга в офисе дексистов в Воронове. Тодор входит и обращается к менеджеру салона: «…вы вообще в курсе, что у вас под боком делается?» — «А что делается?» абсолютно спокойно спрашивает менеджер. Далее идёт разговор, в котором молодая женщина-менеджер с совершенно невозмутимым видом отвечает на вопросы крайне возмущённого ново-московского офицера:
— …у вас там три сотни киборгов… и все бракованные!
— Да. И что?
— Как это — и что? Вас это не волнует?
— Это ОЗК должно волноваться, а не мы. Проверяем их регулярно, наблюдаем… хотите поучаствовать? А оно Вам надо?..
На этом запись оборвалась, и Нина помрачнела:
— Если ему предложат место представителя в ОЗК… то у нас могут быть проблемы. Ведь его жена юрист и сможет что-нибудь придумать, чтобы дать возможность увезти кого-то из ребят в лабораторию…
— Не сможет, — уверенно заявил Платон, — мы закон не нарушаем и все документы у нас в полном порядке. Но для твоего спокойствия сейчас скину записи Гранту и Гульназ, пусть подумают, как избежать активности Гордеи. Учитель, что скажешь?
— Что скажу? Если она начнёт действовать в интересах мужа и против ОЗК… вот если начнёт, тогда и скажу. Не пойдёт она против отца… я уверен в этом.
— Мне бы твою уверенность, — ответил ему Платон и обратился к Всеславу: — Сегодня заселяйтесь и отдыхайте, через полтора часа экскурсия по архипелагу, а завтра с утра и начнёте знакомиться с нашими ребятами. Все столовые работают круглосуточно… и для вас бесплатно.
Профессор филологии с усмешкой кивнул и прошёл в модуль в выделенную ему комнату.
Экскурсию для гостей проводили по очереди все главные специалисты колхоза, и каждый рассказывал о своём производстве: Фрида показала модуль, ангары и огороды, Аглая с Григорием — поля, теплицы и пастбища, Полкан и Инга — конюшни и ипподром… постепенно гости неспешно дошли до сада на другом конце Жемчужного острова, осмотрели яблоневые и вишнёвые деревца, зашли на пасеку без ульев (Гоша успел убрать все ульи в погреб до весны) — и к модулю вернулись на флайерах, которые послал к ним Платон.
И на следующий день, девятнадцатого сентября, профессор филологии начал изучать ведение обучения киборгов по школьной программе в условиях жизни на островах, профессор экономики занялся проектом развития колхоза, составленным Платоном, а их жёны начали знакомство с киборгами с посещения кондитерской.
***
С двадцать первого по двадцать третье сентября на островах и в деревнях праздновали день осеннего равноденствия. На турбазе и в музее привычно планировали отмечать утром в воскресенье двадцать четвёртого сентября, когда зрителей больше. Но на островах и по деревням отмечали так, как положено по традиции: сначала Пожинаха и благословение полей и хлебов, потом — Осенние Деды, когда на капище собирались только мужчины и парни, а потом — встреча Хорса, бога осеннего солнца.
И снова, как и в прошлый и в позапрошлый годы, на всех кухнях с утра пекли пироги и блины, а потом волхв, спрятавшись за столом с пирогами, спрашивал: «Видите ли меня, детушки?». И снова «детушки» хором отвечали: «Не видим, батюшка!».
Срезать последний сноп снова вышли Нина и Фрида — и Нина чувствовала себя очень неловко от того, что работали на полях киборги, а колоски срезает она. Пытаясь отказаться от этого, она начала говорить, что сама не пахала и не сеяла, и потому и убирать должна не она, а Аглая. Но волхв совершенно спокойно ей ответил, что без её помощи не было бы ни полей этих, ни огородов — и попросил Клару принести и подать Нине и Фриде обрядовые покосные рубахи.
И снова, как в прошлый год, Нина и Фрида катались по пожне и благословляли Землю на урожай в следующем году. А вечером все вместе сидели в столовой модуля, пили чай с пирогами и поздравляли полеводов с успешной уборкой урожая.
Гости долго молча наблюдали за происходящим, стараясь по возможности не вмешиваться, но при этом сголографировали всё, что смогли. Два профессора — старшие сыновья-погодки волхва — словно помолодели лет на двадцать, попав в родные края, а за столом сами не заметили, как перешли на диалект, от которого старательно пытались избавиться в большом городе. Их жёны с удивлением обнаружили, что на их родных планетах тоже существуют подобные обряды, но называют богов иначе — и Астрид попыталась при всех объяснить свёкру, что здесь обряд проведен неправильно, а правильно надо так, как принято у её народа.
— У каждого народа, славящего Солнце, есть такие обряды, — отвечал волхв, — но проводятся они немного по-разному. Где-то тепло, где-то холодно, у кого-то вызревает пшеница, а кто-то сеет ячмень, кто-то убирает озимые в августе, а кто-то — яровые в сентябре… смысл обряда одинаков! Мы благодарим Мать-Землю за дарованный урожай и благословляем её дать нам щедрый урожай в следующем году. В каждом случае обряд проводится правильно, если оставляется для птиц последний сноп. Где-то это — треба Велесу, богу мудрости, где-то — треба Хорсу, осеннему солнцу… или любому другому воплощению бога Рода. Мы провели обряд так, как это принято у нас. А после обряда у нас праздник…
Он говорил ещё долго, объясняя смысл событий прошедшего дня, Фрида дважды грела чайник, вскоре стемнело — и уставшая за день Нина, извинившись перед гостями, всё же пошла домой. Вслед за ней стали расходиться и все остальные.
***
На следующий день, двадцать второго сентября, на капище волхв собрал только мужчин и парней, чтобы помянуть ушедших в Навь предков и показать им в ритуальных поединках, какими сильными и ловкими стали их внуки и правнуки. Из женщин присутствовала только Нина, как приёмная мать большинства пришедших парней. Оба сына Велимысла присутствовали при обряде только в качестве зрителей, а их жёны в это время осматривали медпункт и мастерские.
В полдень волхв сообщил богам о собравшихся славных бойцах, готовых защищать свою семью и свою родину — и горящий огонь костра был посредником в разговоре человека с богами. После поминальной трапезы первым вышел Волчок и показал бой с тенью на обычной для DEX’а скорости — боги увидят, какой он быстрый и ловкий, и порадуются, что в общине есть такой защитник. После него выходили DEX’ы по одному или парами и по двадцать-тридцать секунд показывали, что умеют по программе и без неё.
В это же время Змей со своей бригадой пришёл на деревенское капище, оставив на дежурстве только Сэма и то только до тех пор, пока его не сменит Зима — она тоже DEX, но в обрядах не должна принимать участие.
Как и в прошлом году все мужчины, парни и подростки деревни в полдень пошли на капище поминать предков, после этого были ритуальные бои людей и киборгов: сначала один на один без оружия, потом с палками, потом пара на пару и трое на трое… — сначала подростки, потом неженатые парни, потом мужики. Змей бился со Стожаром, потом в паре с ним же против Данко и Некраса, потом в тройке с Данко и Стожаром против Некраса, Лютого и Романа…
Женщин на обряде не было, хотя Дарена Карповна как мать бойцов имела право присутствовать в качестве зрителя – она вместе с остальными женщинами готовила поминальные каши, чтобы порадовать предков в своих домах.
После окончания поединков Змей со своими ребятами вернулся в зимовку, оставил Сэма и Романа на дежурстве, а сам полетел с Ренатом и Марином на Жемчужный остров, чтобы успеть поучаствовать хотя бы в последних поединках. Он успел вовремя — волхв как раз подбирал пары бойцов на две стенки и размышлял, как бы они все поместились на площадке перед капищем. Получалось только по две четвёрки, состоящие поровну из DEX’ов и прилетевших на обряд отслуживших парней и молодых мужиков из деревень.
— Так ведь можно, наверно, перенести этот бой на другой остров? — спросил Змей, — или на дамбу… не на всех дамбах есть деревья по краям.
— А знаешь, наверно, так и сделаем, — согласился Велимысл, — на открытом месте и бойцам удобнее, и богам лучше видно… тогда все сейчас идём на Жемчужный остров и биться будем на спортплощадке.
На утоптанной площадке между модулями, медпунктом и дамбой можно было разместить две стенки по два десятка бойцов в каждой — и желающие снимали обувь и рубахи, оставаясь в одних штанах. В обе стенки волхв ставил только людей и разумных DEX’ов, оставляя парней Irien’ов и Mary зрителями, причём ставил поровну в каждую стенку людей и киборгов через одного. Появился Арнольд — и с разрешения волхва запустил все три камеры на дронах, а сам стал снимать ручной камерой.
— Бой пройдёт до первой крови. В голову и ниже пояса не бить, лежачего не бить тоже. Перчатки не надевать, закладок в кулаках не иметь. В бою не забывайте прикрывать друг друга и брат брата, вы не враги, а соперники, а это не одно и то же. Киборги, не забывайте соизмерять свою скорость с человеческой. Начали!
И два плотных ряда полуголых и босых бойцов с подбадривающим уханьем начали сходиться. Змей стоял почти в центре правой стенки между Ратмиром и Григорием, рядом с Ратмиром стоял Декабрь, рядом с Григорием — Волчок, а за ним — незнакомый Нине парень из деревни. Во второй стенке Нина заметила Фрола, ещё не улетевшего в посёлок турбазы Лазаря, прилетевших на праздник Микса, Стожара с Данко и Вардом и нескольких уже бывавших на островах парней.
Вся схватка продолжалась около полуминуты — и за это время стенки успели сойтись и вволю помахать руками. Бой остановил Змей, заметив кровь на виске у парня напротив его. Бойцы разошлись более спокойными, чем сходились — выпустили «пар», потратили излишек энергии — и те, кто желал побрататься после боя, пошли с волхвом обратно на капище, а остальные направились в столовую, где были приготовлены поминальные каши.
К трём часам пополудни гости разлетелись по своим деревням, а Змей, уже успевший узнать, что Платон вложил перечисленные на строительство его дома деньги в колхозную кассу, пошёл к нему, чтобы поговорить.
26 сентября 420 года от н.э.с. Исподний мир
В мае, когда мор окончательно ушёл с болот, дед забрал Спаску из замка домой. Отец был в отъезде, и она даже не смогла с ним попрощаться.
Дед всё ещё переживал смерть Гневуша, искал способностей у младшего внука, но пока не находил. Ратко возненавидел Спаску ещё сильней. За то, что ей удалось спастись в замке, а Гневуш, будущий колдун, его гордость и надежда, мора не пережил.
Одна из сестер, Верушка, выздоровела, но на её лице оспа оставила безобразную рябь. Мать боялась приласкать Спаску лишний раз, чтобы не вызвать мужниного гнева. Хотя Спаска видела – теперь видела: из всех детей мать любит её и балует больше остальных.
После жизни в замке Спаске было трудно снова привыкнуть к деревне. Её рассказам о бабе Паве, о вкусной еде и кровати с перинами никто не верил. Кроме матери. Она иногда вздыхала, то ли грустно, то ли счастливо, и говорила, что Спаска и должна жить как настоящая царевна.
Однако вещи, которые для неё покупал отец (юбки, чулочки, тонкие рубашки с многочисленными пуговицами, сапожки, башмачки, бусы, заколки и ленточки) спрятала в сундук, сказав, что юбки и украшения девочке надевать ещё рано, обувь износится, а чулки протрутся, если их трепать каждый день.
Впрочем, Спаска и сама понимала, что «в городском» будет в деревне белой вороной, другие девочки её засмеют, хотя бы из зависти. И без этого все видели, в чем она вернулась из города, и к прозвищу «змеиное отродье» добавилось не менее обидное «царевна».
А сразу после праздника урожая, в середине сентября, когда Спаске уже исполнилось семь лет, сборщики податей снова появились на Выморочных землях.
Только на этот раз их деревне пришлось помогать соседям: все мужчины, прихватив топоры, ушли биться с гвардейцами, а через два дня вернулись с победой. Только были они невеселы – говорили, что кому-то из гвардейцев удалось уйти, и теперь Храм не замедлит ответить.
И через полмесяца Храм ответил. Гвардейцы появились ночью, чёрной и слякотной, когда вся деревня спала, кроме деда и Спаски. Дед теперь водил её в Верхний мир каждые два-три дня, и она танцевала для добрых духов.
Они вышли из межмирья и собирались отдать принесённую силу, когда большой отряд гвардейцев уже подошёл вплотную к деревне. Спаска почувствовала движение чужаков, телом ощутила их шаги, кожей – жар их тел (змеиная кровь!), хотя болото скрадывало звуки, а мелкая изморось впитывала тепло. Их было больше сотни человек.
– Деда, – она дернула его за руку. – Они идут…
Дед посмотрел на неё с удивлением, прислушиваясь. То ли он поверил Спаске на слово, то ли услышал сухое позвякивание оружия и скрип тетивы арбалетов, но тут же велел Спаске придержать силу при себе и кинулся обратно в избу.
Спаска думала, что он хочет спрятаться, когда ему надо бежать, но дед вернулся тут же, с жестяным ведром в руках, и, выплеснув воду на землю, ударил по ведру кочергой. Звук получился таким отвратительно громким, что стало больно ушам.
– Уходи в лес, пока никто тебя не видит, – сказал он Спаске и начал стучать часто и изо всех сил.
– Деда, тебе надо бежать! Деда, они всегда убивают колдунов! – крикнула Спаска, но дед не услышал её.
Она и сама не услышала своего голоса: в ушах звенело, и лязг железа слился в единый надсадный дребезг. Спаска отступила на два шага и остановилась: ей не хотелось бросать деда, она думала бежать вместе с ним.
Свет огромного очага сквозь раскрытую дверь освещал его лицо – спокойное и сосредоточенное. Сейчас люди проснутся, и тогда дед уйдёт… Но дед не ушёл.
Факелы возле деревни вспыхнули в одну минуту: гвардейцам больше не надо было таиться. Люди выбегали из домов в исподнем: мужчины – схватив топоры, женщины – маленьких детей. А их встречал град арбалетных болтов. И тогда дед отбросил ведро и кочергу, и Спаска увидела, что он раскручивает вокруг себя ветер.
Маленький вихрь понесся над землей с тонким воем, врезался в ряды гвардейцев обломками колодезного ряжа, сминая их и отбрасывая назад, а вслед летел ещё один, подхватывая с земли колья оград и дранку с крыш…
– Колдун! Стреляйте! Там колдун! – раздался крик.
– На свет стреляйте!
Спаска не догадалась захлопнуть дверь в избу и потом жалела об этом. Но в ту минуту она думала не об арбалетных болтах, свистевших в воздухе, а о том, что тоже способна послать вихрь в ряды гвардейцев.
И это потребовало от неё всей сосредоточенности – она ведь только училась. Вихрь, созданный ею, был больше и быстрей дедова. И выл так громко, что гвардейцы шарахнулись в стороны в испуге. А Спаске хватило бы сил на десяток таких!
Топоры деревенских мужчин ничего не стоили против сотни сабель в руках хорошо вооруженных воинов, но два колдуна легко поколебали наступление: теперь стреляли только в них. И обходили со спины, отрезая путь к бегству, – Спаска чувствовала шаги нескольких человек, отделившихся от остальных.
В темноте мелькнула белая рубаха, и Спаска не увидела – догадалась, что к дедовой избе бежит мама. И в тот же миг услышала мокрый, чавкнувший звук: арбалетный болт вошел деду в горло. Вихрь, посланный им в гвардейцев, продолжал лететь вперёд, а дед упал навзничь, головой на порог избы.
Спаска не почувствовала ничего, кроме злости, раскручивая ветер. Наверное, не только сила добрых духов, принесенная из Верхнего мира, – её собственная злость вплелась в этот вихрь. И он сорвал крышу с крайней хижины, швыряя её на головы гвардейцам.
Мама подбежала к Спаске, обхватила, прижимая к себе, – словно хотела укрыть со всех сторон. Тяжёлый удар толкнул их обеих (Спаска навсегда запомнила звук, с которым арбалетный болт входит в человеческое тело), но упали они не сразу – только большие мамины руки ослабли вдруг и схватились за колдовскую рубаху Спаски, продолжая прикрывать ей спину.
А на холм к дедовой избе со стороны леса бежали гвардейцы – их шаги сотрясали твёрдую землю грубо и осязаемо.
Мама медленно осела вниз, подмяв под себя Спаску, и та не могла ни шевельнуться, ни вдохнуть. Вспыхнули факелы, опущенные в горящие угли очага, со всех сторон затопали сапоги, и кто-то уже нагнулся к маминой голове, как вдруг упал с коротким стоном, навалившись на Спаску новой тяжестью (и звук, с которым топор рубит человеческое тело, она запомнила тоже).
Тут же зазвенели топоры и сабли: коротко, остервенело.
Спаска вдыхала запах маминой рубахи, крови и чужого мужского пота и думала только о тяжести, навалившейся на грудь и не дававшей дышать. Наверное, она пошевелилась, стараясь освободиться, потому что помощь пришла быстро: кто-то отбросил в сторону убитого гвардейца и перевернул мамино тело.
– Беги, дурочка, – услышала она громкий шепот соседа. – Быстрей, пока они тебя не заметили!
Спаска вскочила на ноги, хватая ртом воздух. И на этот раз уже не рассуждала – кинулась прочь, в спасительный мрак леса.
Вокруг пылали брошенные на землю факелы, чёрный чад вился над холмом, и последним она увидела Ратко, который широко размахивал топором: он стоял один против троих гвардейцев с саблями, и исход боя снова не вызвал у неё сомнений…
Нет, бежала Спаска не от гвардейцев – от звуков и запахов смерти. От вкуса смоченного в крови железа, почему-то оставшегося на губах. От боли, что вот-вот раскрошит лубяную корку, укрывшую сердце, навалится всей тяжестью на грудь, не давая дышать.
Лес, сырой и колючий, цеплялся за плечи и совал под босые ноги круто выгнутые корни деревьев. Колдовская рубаха (короткая, без рукавов) давно промокла насквозь, но дрожала Спаска не от холода.
Ей только казалось, что она бежит, – на самом деле она давно еле-еле брела вперед, спотыкаясь и задевая плечами тонкие стволы чахлых сосен. И когда под ногами захлюпало болото, Спаска только обрадовалась: мох был гораздо мягче грубой, сучковатой земли леса, а замерзшие ноги уже не чувствовали холода.
И как только идти стало легче, ей пригрезились рука отца в её руке, и тёплое солнце, и сухая тропа: она шла и выдумывала сказку о том, как на хрустальный дворец напали враги, но его хозяин и царевич Славуш, примчавшиеся на помощь, победили всех, спасли деда, маму и Ратко.
Спаска знала, куда идти – на юго-запад, – и безошибочно выбирала прямую, самую короткую дорогу, нисколько не боясь заблудиться. Грёзы о хрустальном дворце придали ей сил – сладкие, спасительные грезы, – и она не сразу заметила, как в них вплелся тихий шепот: «Оступись… Шагни в сторону – и всё будет, как ты хочешь. Грёзы, вечные сладкие грёзы».
Дед сказал, что нельзя грезить о мёртвых, – из этих грёз нет выхода. Только тут Спаска поняла, как он был прав!
Нет выхода, в самом деле нет! В боль и ужас выходят из этих грёз, и не хватит на это ни сил, ни смелости. «Оступись… Сверни с тропы… Мягче перин в колыбели, теплей мехового одеяла…» – соблазнительный зов шел из смрадного болотного нутра, и в этот миг смерть в самом деле казалась сладкой – никогда не выходить из грёз в боль и ужас…
Темнота осенней ночи вдруг показалась кромешной – даже в небе было черным-черно. И впереди почудились чьи-то шаги – вовсе не осторожные, просто медленные, будто кто-то брёл по болоту, пошатываясь и оступаясь.
Спаска замерла, прислушалась – она никогда не боялась темноты, она осязала темноту, видела в ней телом. Но тот, кто брёл по болоту в кромешной темноте, искал здесь именно её. Его послало болото, болото указывало ему путь. И Спаска не сомневалась – он прятал лицо в тёмном куколе, как старуха, плюющая в колодцы.
Она пощупала землю вокруг себя, привстала на цыпочки и закружилась по мягким кочкам, свивая воздух в вихрь. Наверное, этот ветер надо было послать в ряды гвардейцев…
Вихрь сорвался с колдовской рубахи и понесся вперёд и вверх, вытягивая воду из болотных кочек. Болото охнуло, и, может быть, Спаске это только показалось, но в той стороне, откуда доносились шаги, кто-то вскрикнул и повалился в воду. А ветер несся дальше и выше – в небо. И белая луна выглянула из-за туч, осветив мрачную голь вокруг.
19 мая 427 года от н.э.с. Утро
– Других богов? – Инда насторожился. – Уж не на Змея ли о восьми головах Исподний мир хочет променять добрых чудотворов?
– Нет. Змей был и остается пугалом Исподнего мира. Это в Славлене все газеты напечатали его фотографии, а там, на болотах, его видели только трое гвардейцев, которым не поверил даже их капитан. Ну и сам Чернокнижник, конечно…
– Кто такой Чернокнижник? – тут же переспросил Инда.
– Милуш Чернокнижник из рода Сизого Нетопыря. Самый знатный колдун Млчаны. Его отец выстроил замок на Выморочных землях, в двух лигах от развалин Цитадели. Выморочные земли, как я говорил, принадлежат Храму, это огромная территория, но Храм больше теряет на этих землях, чем собирает доходов. Деревеньки, разбросанные среди болот, живут добычей бурой руды, очень бедной, кстати. Ну ещё промысел нутрий – это из существенного. Ягоды, грибы. Немного мёда – лесов почти нет. Из живности держат в основном коз и птицу. Торговать ездят в Волгород. Раз в три года Храм пробует собрать оттуда подати, но жители так крепко держатся за свою брюкву и своё сено, что частенько объединяются несколькими деревнями против гвардейцев. В общем, сценарий известный: сбор податей больше похож на разбой. Храму нет от этих земель никакого проку. Кое-что он успел всучить Волгороду, что-то подарил Государю, так что у рода Сизого Нетопыря не возникло проблем при покупке земли. Чернокнижник мечтает о возрождении Цитадели, и мы ему не мешаем.
– Исправляем фатальную ошибку? – улыбнулся Инда.
– В некотором роде. Замок небольшой, земли у Чернокнижника тоже не много, но он привечает колдунов на своей земле, и мы до недавнего времени были уверены, что Храм выполнит наше требование не трогать Чернокнижника. Но об этом я бы рассказал чуть позже. Вы, наверное, знаете, что в замок внедрен наш агент, Прата Сребрян?
– Мне знакомо это имя, но я не знал, что это внедренный агент. Меня удивило в открытую произнесённое имя…
– Во-первых, это не настоящее его имя. А во-вторых, у Исподнего мира нет и не может быть шпионов здесь.
Инда усмехнулся про себя: маленькая зелёная ящерка может попасть в любое помещение Тайничной башни.
– Продолжайте. Вы начинали говорить о богах.
– Да. Именно о богах. Примерно два месяца назад Прате Сребряну стало известно о секте болотников. Из всех известных нам сект на территории Млчаны она одна из самых многочисленных. И самых… кровожадных. Кровожадность нас не удивила – вызывает вопросы число болотников. Как правило, секта держится на личности лидера, проповедника. У болотников нет проповедника, нет объединяющего центра. Они объединены в общины, но община вторична – первично то, что Прата назвал «зовом болота». Я не верю ни в какой зов и довольно неплохо представляю себе механизм создания секты. Или мы имеем дело с силой, которая не уступает нам в мастерстве мистических практик, или…
– Продолжайте, – кисло улыбнулся Инда. В оборотня он уже поверил, осталось поверить в зов болота…
– Или мы упустили из виду большую и кропотливую работу храмовников, – закончил Красен. Инда выдохнул с облегчением. – Болотники приносят жертвы болоту, и наиболее ценной жертвой является колдун. Якобы колдуны вредят болоту, потому что несут в мир солнце. Это какой-то безумный культ смерти, бессмысленная жестокость. Чем больше смертей, тем лучше! Поэтому они и объединяются в общины – так у них больше возможностей убивать. Даже храмовники не убивают колдунов…
– Так может, это просто разбойники? – усмехнулся Инда.
– Нет. Они убивают бескорыстно. И не из удовольствия убивать. Они выполняют священную миссию. Я так и не смог понять, кому это нужно, кто получает выгоду от этих бессмысленных смертей. Секта тайная, о ней не ходит даже слухов – всем злодеяниям в Исподнем мире всегда есть объяснение: колдуны, слуги абсолютного зла, воруют детей, травят скот, насылают дожди и эпидемии. Колдуны же по привычке считают виноватыми храмовников.
Инда вдруг подумал о трещине, ползущей под свод… Воспоминание было ярким, ворвалось в разговор грохотом ветра Внерубежья и испариной на лице от горячего ядовитого тумана над расплавленным камнем. И шорохом дождя по капюшону: «Я иду».
Тогда, стоя на тонкой корке из камня, прикрывшего лаву, Инда не чувствовал страха – разве что трепет перед мощью неживой природы. А тут ощутил ужас: пересохло во рту, кровь отлила от лица, похолодели руки и ноги.
– Что с вами, Хладан? – тут же спросил Красен. – Неужели я напугал вас своими рассказами?
Ну да, он же дипломат… Он должен видеть малейшее изменение на лице собеседника.
– Нет. Я случайно вспомнил свой давешний сон. Мне редко снятся кошмары, но иногда это случается.
– Мне часто снятся кошмары. Это издержки моей службы. Оставим болотников в покое. Возможно, больше вас заинтересует Живущий в двух мирах, которого чтят на севере Млчаны – в Волгороде и на Выморочных землях.
Инда навострил уши, в глубине души жалея, что не смог как следует подумать о том, почему вдруг испугался.
– Да, это и в самом деле интересно.
– На Выморочных землях за сто пятьдесят лет культ Предвечного так и не прижился – вместе со сборщиками податей Храм посылает в деревни проповедников, но что может сделать одна проповедь раз в три года? Представьте себе: гвардейцы грабят дома, а Надзирающий в это время рассказывает о добрых чудотворах… Фокусы с солнечными камнями там не работают, и лично я не поеду показывать чудеса в деревеньку из десяти дворов, где мне запросто топором проломят голову. Всё население Выморочных земель меньше, чем один-единственный Волгород, так что нам незачем ломать там копья. Нет, в существование Предвечного там верят, как верят в духов, болотных злыдней и девок-водяниц. Но дальше упоминаний всуе эта вера не идёт. А Живущий в двух мирах – это наивная народная выдумка. Он всегда ходит пешком, ничем не отличается от обычного человека, но появляется там, где обижают слабых или обманывают доверчивых, и восстанавливает справедливость.
– И почему же его зовут Живущим в двух мирах?
– Потому что он запанибрата с Предвечным. В какой-то степени он – его антагонист. В известной волгородской сказке Живущий в двух мирах три года был посредником между Предвечным и Смертью. Предвечный велел Смерти забирать то самых старых, то самых молодых, то самых матёрых, а Живущий в двух мирах передавал ей совсем другое: то грызть камни, то черпать воду из болота, то корчевать дубы. В другой сказке Живущий в двух мирах останавливает конец света. Предвечный, осерчав на людей, допытывается, хорошо ли люди ему поклоняются. Если плохо – он обещает тотчас наслать мор, потом устроить потоп, потом и вовсе стереть людей с лица земли. Живущий в двух мирах подстраивает дело так, что Предвечный остаётся людьми доволен.
– А чудотворы в этих сказках не антагонисты Живущего в двух мирах?
– О чудотворах на Выморочных землях ничего не знают, а в Волгороде их всё же любят, потому в сказках над ними не потешаются. В глумлении же над Предвечным кроется глубокий психологический смысл народных поверий: то, над чем можно посмеяться, не так пугает. Предвечный – олицетворение сил природы, окружающей среды, зачастую враждебной человеку. А чудотворы человеку не враждебны, их не нужно бояться, потому нет смысла и смеяться над ними.
– А превращаться в Змея Живущий в двух мирах случайно не умеет?
– Нет. – Красен улыбнулся и покачал головой. – Живущий в двух мирах есть воплощение не силы, а справедливости. Да, он никого не боится, но никогда не побеждает силой – чаще плутовством. Самый серьёзный его ратный подвиг – наподдать зарвавшемуся купцу или щелкнуть по лбу Надзирающего. Наверное, это его основное отличие от чудотворов – он человек, один из людей, просто наделенный волшебной способностью бывать там, куда обычным людям путь заказан.
– А вам не показалось, что это авторские сказки, а не народные? Что кто-то нарочно распространяет их среди людей?
– И снова нет. Народная сказка наивна, это гремучая смесь верований, суеверий и чаяний. И даже авторскую сказку народ перемелет так, что в следующем поколении вы её не узнаете. Кроме того, Живущий в двух мирах не только герой сказок, люди в самом деле верят в его существование. И честное слово, я кое-что знаю о насаждении культов – эта наивная вера не есть культ: Живущему в двух мирах не поклоняются, не существует никаких обрядов, нет религиозных отношений. Культ включает в себя какие-то действия людей, в ответ на которые они вправе рассчитывать на помощь сверхъестественных сил. Вряд ли вам знакома хстовская байка о старушке, которая кланялась Змею…
– Нет, эту байку я, разумеется, не знаю, – ответил Инда.
– В храмах часто изображают Айду Очена рядом с поверженным Змеем, и одна старушка, приходя в храм, сначала била поклоны Чудотвору-Спасителю, а потом с тем же усердием – Змею. И когда её спросили, зачем она кланяется Змею, она ответила: так ведь неизвестно, где после смерти окажешься, надо и Змея уважить. Никакой искусно созданный культ не выбьет из людей этого архаичного представления о мироздании: поклоняться надо силе, а не абстракциям вроде добра и зла. И, разумеется, никто не учил старушку культу Змея. Так и с Живущим в двух мирах: вера идет снизу, а не сверху. Людям нужны заступники, им надо на кого-то уповать. И чем они беспомощней перед жизнью, тем сильней в этом нуждаются.
«Попалась… Настолько тупо попалась…»
Коротко стриженная черноволосая девушка тихо скрипнула зубами. От былой прически осталась разве что жалкая косичка от виска, да пряди чёлки, подкрашенные кое-где в бордовый, а кое-где в тёмно-зеленый цвет и поставленные лаком под разными углами. В зеркале Вета себя, конечно, не видела, но была готова поспорить, что черная тушь и алая подводка смешались ныне в бесформенное бурое месиво вокруг глаз и на щеках, а красная пигментация радужки глаз, достигнутая исключительно магией, сходит сейчас на нет, если не сошла уже.
Но что ей до каких-то проблем с внешним видом?!… Она уже осознала, где находится. В каменном мешке застенка, в жалких обрывках былой одежды, со связанными руками, с блокираторами-ингибиторами на шее. Чуть скосила глаза вниз – действительно, и ногами лишний раз не пошевелишь, обе насквозь пробиты трубками-блокираторами.
С запозданием в половину секунды пришла боль, и девушка еле удержалась от крика.
— Можешь не притворяться, что без сознания, — буднично прозвучал мужской голос за её спиной.
Произнесено всё было на местном языке, но девушка сразу поняла, о чём речь, даже без кристалла-автопереводчика. Не прошло даром ни обучение в Академии, ни дополнительные курсы перед отправкой на миссию.
— И отнекиваться тебе тоже незачем. Ты прекрасно понимаешь, — Голос остался таким же ровным, бесстрастным, зашуршали листы бумаги, — Даже не будь иных улик, факт твоего «бесследного» исчезновения и последующей материализации на том же самом месте – это прямое доказательство того, что ты с Соларистеллы. С Земли, короче.
«Зря решилась на материализацию, ой зря! Очень уж рассчитывала на то, что приду в себя хотя бы среди руин взорванного посольства, или рядышком где…» — корила себя мысленно Вета, стараясь не двигаться, чтобы не разбередить раны. Она даже дышала как можно осторожнее и незаметнее, мечтая, чтобы невидимый с её угла обзора собеседник забыл о существовании пленницы. Или вовсе провалился куда-нибудь подальше и поглубже.
«Потянуть время что ли? Может, кто-нибудь из наших узнает, поможет… Нет, надежды мало. Да что уж, ей тут и не пахнет вовсе! Ох, если выберусь, никогда в жизни больше не буду полагаться на авось. Никогда-никогда!»
— Отвечай! Из какой ты группировки? «Сопротивление Ночной Агрессии»? Или «Гордость Астрального Домена»?
— И к чему вся эта словесная трескотня? – уточнила пленница с тихим вздохом.
— Уже хорошо. Не заявляешь что-то типа «Знать не знаю, и ведать не ведаю ни СНА, ни ГАД»! Мне нужны имена и данные тех, кто поддерживает вас здесь. — Ухватил за волосы на затылке, дернул на себя и вниз, заставляя запрокинуть голову.
— Но мне-то уже никакой разницы, сообщу я что-либо или сдохну беззвучно? Ведь «Иномировым захватчикам нет и не будет места на Ирразии», так?
— Твоя позиция ясна. Говорить не собираешься. Ничего, соберешься!
Щелчок тумблера – и уже не только говорить, но и думать становится нереально. Боль затмевает сознание единой вспышкой, тело выгибает дугой, а в уши бьёт нечеловеческий крик. Собственный крик. И… ещё чей-то.
— А-а-а! П-проклятье! Моя голова! – босиком, лишь в майке и брюках, на каменном полу камеры пыток появился черноволосый парень — Это уже слиш…ком! — Он прижал ладони к вискам. Но именно в этот момент поток болевых ощущений прекратился, и Никита осмысленно глянул перед собой. Непосредственно в округлившиеся от удивления глаза местного дознавателя. «Ой, что-то сейчас будет…»
— Посторонний?! Ах ты! — меж ладоней отступившего на шаг мужчины засветился слабый огонёк. Для явившегося без спроса землянина его фраза прозвучала как «Лиш-ш?! Ш-ний!»Огонёк тут же разросся до внушительных размеров мячика и полетел вперед. Парень метнулся в сторону, не опознав языка, но четко опознав угрозу для жизни. Мячик благополучно врезался в стену и рассыпался на искры, но дознаватель уже заготовил новый.
— Мэдсто! Крош-Ча!– заорала пленница, едва воспринимая происходящее после такого-то удара по нервам. На самом-то деле она хотела проорать «Блокиратор магии! Разбей его немедленно!», но в панике и на автоматизме выдала эту фразу по-ирразийски.
— Ма-а-ма! – выкрикнул Никита, когда при беге запутался ногой в проводах, из-за чего кувырнулся сам и обрушил какую-то стеклянную бадью с трубками.
«Парень меня, конечно, не понял, надо было по-русски орать! Но ведь получилось же!» — запоздало сообразила девушка, хватанув побольше воздуха в лёгкие.
Звон стекла совпал с её ликующим возгласом.
— Энергоудар!!!
Тело мучителя-дознавателя кулём повалилось на пол, треклятые трубки были вырваны с корнем. Раны щипало энергией экстренного самолечения.
— Эй, боец, ты как? – спросила Вета уже на родном «великом и могучем».
— Э-э… Я не виноват, оно само разбилось… — Никита выпутался из проводов и подполз ближе, — Но… это уже ни в какие ворота не лезет! Такого не бывает!
— Не ссы, пацан! Ингибиторы словно вросли. Из-за них всё целительство стопорится. Ещё пять секунд, и я с ними разберусь! А потом – когти рвём отседова! — Девушка скривилась, приложила усилие и оторвала от шеи металлизированные накладки.
— А-а… — кивнул парень, соглашаясь. Потом коснулся рукой плеча, ощупал голову, ущипнул себя за щеку.
— О, в брюках спать лёг? Повезло тебе. Мог и в одних труселях материализоваться, — хмыкнула Вета, обратив внимание на его телодвижения.
— Чего? Может, пояснишь? Если бы я понимал хоть что-то…
— Как выберемся, всё объясню!
Большая часть обывателей (особенно обывателей бездарных, но и условные в этом от них отличаются мало) уверена, что химеры — хищники. Причем особое пристрастие питающие к человечинке. Медом их не корми, а дай только полакомиться теплой плотью какого-нибудь шера с недоразвитым даром. Их этого стойкого суеверия берут начало многочисленные байки и страшилки про непослушных юных шеров, с удручающим однообразием завершающиеся тем, что : «А потом он встретил в лесу химеру, ну она его и того…»
На самом деле это далеко не так, и об этом знают все образованные шеры, не прогуливавшие занятий в магадемии. Химеры вовсе не хищники, но расслабляться и облегченно выдыхать по этому поводу все же не стоит. Ибо химеры всеядны, а это куда опаснее. Потому что они жрут все, до чего только могут дотянуться. А до чего дотянуться не могут… то (или тех) они настигают сквозь тень. И тоже жрут.
Нинья вот сегодня, к примеру, дотянулась до королевских пионов с королевской клумбы перед королевским оперным театром.
Клумба была большая, пионов на ней росло много. Но Нинья предпочитала только белые, слабо мерцающие в темноте летней ночи, словно огромные мохнатые светлячки. Нинья вышагивала по клумбе с видом самой обычной благонамеренной лошади и… паслась. При этом фыркала, прядала ушами и вообще изображала из себя самую обычную глупую лошадь, так и нарывающуюся на хороший удар выдернутым из ближайшего плетня дрыном.
Скорее всего, именно на такой удар, а вернее — на предваряющие его злость и возмущение, с которыми бедную лошадку буду отсюда гнать, — Нинья и рассчитывала, они куда питательнее какой-то там травы, пусть даже та трава с королевской клумбы и похожа на упитанных светлячков. В конце концов, Роне ведь сам разрешил ей «немножко попастись», когда спешился перед зданием Оперы рядом с каретой Ристаны, хотя и никак не предполагал, что химера воспримет разрешение настолько буквально.
Нинья сорвала еще один ярко-белый размахрившийся шар, прожевала задумчиво. В сторону Роне она не смотрела, но он чувствовал ее досаду и недовольство: доесть не дают! Поэтому не торопился и не торопил. Впрочем, понимая уже, что вряд ли ее тут ждет что питательнее цветов и легкого опасения горстки зевак, что наблюдали за происходящим на клумбе с приличного расстояния. Сокращать кое намерения не выказывали, даже когда вконец раздосадованная Нинья задрала хвост и с громким звуком навалила на клумбу изрядную кучу.
Роне фыркнул (совсем как Нинья) и умиленно подумал, что надо будет ей как-нибудь объяснить, что при желании сойти за ну совсем обычную безобидную лошадку кое-какие мелочи лучше учитывать. Например, у обычных лошадей с хвоста не слетают искры, а глаза не светятся то пронзительно-желтым, то лиловым, то голубым.
«Пойдем, моя девочка, — подумал он довольно громко. — Здесь тебе нечего ловить. И некого. Пойдем лучше в лес, поохотимся. Там много вкусного».
Нинья оказалась рядом раньше, чем он успел додумать. Ткнулась теплым носом в плечо, Взглянула недоверчиво, фыркнула: в лес? не шутишь? Ты же говорил, что сегодня никак…
— Ну мало ли что я когда говорил, — сказал Роне уже вслух и одним движением взлетел в проступившее на спине седло — картинно так взлетел, показательно, чтобы черно-алый плащ взметнулся за спиной крыльями, а количество курсирующих по городу слухов об ужасном темном колдуне как минимум удвоилось (чье-то восхищенное проклятье Нинья поймала хвостом и всосала с нескрываемым удовольствием: не питательно, но на полакомиться очень даже, десерт изысканный).
Покосилась лиловым глазом, словно переспрашивая: точно в лес? не передумал? Роне кивнул и ощутил волну ответного удовольствия с обрывками чуждых мыслей: хорошо. Хороший человек, почти разумный. Почти ручной. Питательный. Свой. Удачно воспитался. Никому не отдам, самой мало. Никто не обидит. Мое. Пригодится.
Роне снова не удержался и фыркнул. Ох уж эти женщины! Что бездарные, что из одного дара состоящие, что шеры, что ири. Лишь бы лапку наложить на приглянувшееся побыстрее. Нинья хотя бы честная: не врет и красивыми словами о долге не прикрывается.
А еще он вдруг понял, что ушел из театра не только из-за нежелания участвовать в задуманной Ристаной пьесе, которую можно было бы назвать сказкой «О глупом придворном чародее, хитрой принцессе и ее новом любовнике». Ему и та пьеса, что разыгрывалась не в ложе, а на сцене, вдруг резко перестала нравиться.
Не то чтобы он ранее был в восторге от сюжета… он его попросту не замечал, наслаждаясь исключительно музыкой и голосами, а в смысл не особо вдумываясь. А тут вдумался. Зря, наверное.
Столетний герцог, светлый шер тер максимум, разводится со своей условной женой, чтобы жениться на новенькой горничной с нестабильным и предсказуемо сильным даром, а после свадьбы выясняется, что горничная на самом деле переодетый паж, да еще и темный. Все смеются, герцог посрамлен, жена отмщена. Ссеубех на такое бы сказал, что дело житейское. Наверное.
Роне и сам не понимал, почему ему вдруг эта ситуация перестала казаться смешной. Просто перестала и все. Наскучила, наверное.
— Ну и куда крадемся? — нетерпеливо спросил он Нинью, которая за все это время сделала не более пяти шагов, да и то каких-то задумчивых. — Перехотела охотиться?
Нинья насмешливо мотнула головой — нет, охотиться она не расхотела. Только вот в ее мельтешащих мыслеобразах все явственнее проступало еще одно желание, и к охоте отношения оно не имело. Ну разве что только совсем уж условное, ведь называют же и собирание грибов “тихой охотой”…
Нинья наконец решилась. И прежде чем покинуть площадь перед оперным театром и устремиться к городской стене (не к воротам, зачем ворота той, что ходит тропами тени? да и закрыты они давно, так что тем более незачем), решительно процокала к клумбе и с самым независимым видом скусила еще один пион. На этот раз розовый.
Нет, не сумел полковник ничего найти в этих страничках. Или почти ничего. Подумав, он взялся перечитывать их во второй раз.
«29 января. Мне удивительно повезло. Я пробрался живым через льяносы Ориноко. Я проделал путь, которым когда-то прошел Рэли. Проводники-индейцы давно покинули меня. У меня есть хороший винчестер и немного патронов. И я иду. Куда? Сельва простирается до самых Анд. И нет цели. Но я рад. Мысль, что я один, совсем один, заставляет бешено колотиться сердце. Как хорошо не знать ничего и никого.
Вчера мне встретилось странное плато. Какие силы сбросили этот каменный массив на лес? Плато вдоль и поперек иссечено трещинами. Как будто его вымостили брусчаткой огромных размеров. А в центре какой-то великан, будто играючи, положил каменный шар».
«22 февраля. Сегодня я видел сон. Ее лицо улыбалось мне откуда-то с высоты. Она беззвучно шевелила губами и, казалось, манила меня за собой. Я проснулся словно от толчка и заметил над головой темную тень пумы. Огромная кошка не мигая смотрела мне в глаза. А я засмеялся. Хриплое клокотание, вырвавшееся у меня из груди, спугнуло зверя. Я хотел что-то сказать, но слова выговаривались плохо. Я подумал, что могу разучиться говорить. Эта мысль сначала позабавила меня. А потом мне стало страшно. Сколько времени я буду еще блуждать в этом зеленом полумраке? Зачем я взялся нести этот крест?»
«10 марта. Календарь я еще помню. Лес кончился вчера. Я выбрался на равнину и увидел вершины Анд. Почти месяц я брел в зеленом аду. Переплывал реки, населенные кайманами. Питался чем попало. Сейчас я лежу на траве и смотрю на огромных бабочек, порхающих вокруг…»
«Все. Счет дням потерян. Сколько времени я лежал без сознания? А бабочки опять порхают. А я думаю, что где-то далеко сейчас идет мягкий пушистый снег… В висках стучат молоточки. Это, наверное, конец. Когда нет даже одиночества…»
«Март. Счет дням, увы, потерян. Но я жив. Они спасли меня Я, кажется, бредил, все пытался поймать на ладонь красивую снежинку, а она ускользала от меня и что-то говорила. Слова были певучие и непонятные. Когда я впервые открыл глаза, то увидел голую индианку. Она шевелила губами и пыталась влить мне в рот какую-то жидкость из тыквенной бутылки. Я испугался, оттолкнул руку. И вдруг заметил, что вокруг меня сидит много людей. Меня поразил цвет их кожи. Она не была коричневой, как у тех индейцев, которых я знал. Эти были почти белыми. Длинные черные волосы спадали на голые плечи. Мне эти люди показались странно похожими друг на друга. Я подумал, что все это мне видится в бреду Но женщина снова протянула к моему рту тыквенную бутылку. Я сделал несколько глотков. Ароматный жгучий напиток оказался хорошим лекарством. Мне стало хорошо и уютно. И я уснул.
Несколько дней я возвращался к жизни. Сегодня впервые смог взяться за карандаш. Женщина, которая спасла меня, с любопытством смотрит, как карандаш бегает по бумаге…»
«Март. Индейцы, мигрировавшие на восток, наткнулись на меня случайно. Отчасти из любопытства, отчасти из сострадания они помогли человеку, оказавшемуся на их пути. Племя называет себя «аиаи». Оно идет по своему ежегодному маршруту. Все это я понял из рассказа женщины, которая взялась обучать меня их языку. Я понял, что каждый год племя в полном составе покидает место своего постоянного пребывания и отправляется в предгорья, чтобы принести жертву божеству. По обычаю, который показался мне чрезвычайно странным, Богу отдается тот, кто в прошлом году сам приносил жертву. А тот, кому выпадет честь убивать, становится вождем на весь год.
— А где сейчас вождь? — спросил я.
— Он идет к Богу другим путем, — туманно ответила женщина.
Я удивился.
— Он же может не прийти на место. Уйдет. Скроется.
— У нас не бывает так, — гордо ответила женщина. — Приносящий жертву уподобляется Богу. А боги презирают смерть и смертных».
«Март. Выбрав как-то удобное время, я спросил женщину, можно ли мне посмотреть этот обряд. Она просто ответила, что можно. Только чужеземец ничего не увидит. Для этого надо уподобиться Богу.
Я попросил женщину рассказать мне об этом.
— Давно, — сказала она, — когда наши лица были совсем белыми, человек по имени Аманагуа сделал это. И сказал он: так будет вечно.
— А кто такой Аманагуа?
— Он пришел оттуда. — Женщина махнула рукой, указывая на север. — И он привел наших предков. И нашел обитель Бога. И первым сделал то, что делаем по его завету мы.
— Его тоже принесли в жертву?
— Нет. Аманагуа был велик. Он был велик всегда. И умер своей смертью. А обычай установил он. Потому что так поступали предки Аманагуа, когда жили в этих местах.
— Жили?
— Да, тогда они носили одежду, как ты. И украшали ее желтыми камнями и теми вещами, которые делали из них. Аманагуа сказал, что это презренный обычай, и вернул наших предков на путь богов.
— Они сняли одежду?
— Я не так сказала, а ты не так понял, — улыбнулась женщина. — Ты еще плохо знаешь наш язык, чужеземец. Сначала были боги. Потом не было ничего. Только большие звери, похожие на тапира. И змеи с телом тапира. И предки наших предков. Они были похожи на нас. Ходили без одежды и не знали того, что знаем мы. Они жили рядом с большими обезьянами. Жили мирно, пока одна из обезьян не унесла женщину племени в горы. Слабые люди не смогли бороться с обезьянами. И они ушли очень далеко. И там встретили Бога. Он научил предков многому, что знаем мы. И ушел. Память о нем передавалась из поколения в поколение. Племя стало большим и могучим. Вот тогда они стали носить одежду и посыпать ее желтым песком. Все было забыто. Только несколько избранных помнили о Боге, который должен был вернуться. И он вернулся. Но в это время шла большая война племен. Аманагуа был вождем одной из групп. Когда он увидел Бога, то принял его за вражеского лазутчика. И убил его. Тогда и случилось это. Аманагуа стал велик и могуч. Он мог советоваться со светилами и видеть то, что недоступно простым смертным. Он увел свой отряд в горы, построил там капище и вытесал статую Бога. Туда мы идем сейчас. Теперь ты понял?
— Я хочу увидеть капище.
— Ты еще слаб. Окрепнешь, мы пойдем туда. Только ты ничего не увидишь. Это не дано никому, кроме Бога».
«Апрель. Я снова один. Как это все случилось? Голова раскалывается от грохота камней и криков несчастных. Землетрясение было настолько сильным, что, казалось, горы взбесились и кинулись на людей. Мертвы все. А Бог, стоящий в центре капища, как будто смеется. Такой колоссальной жертвы ему еще не приносили никогда. «Приносящий жертву уподобляется Богу…» Я знаю только одно: мне необходимо вернуться. Потому что я отмечен печатью Бога. Теперь во всем мире я единственный, кто посвящен в величайшую и непонятную тайну. Где ее истоки, где ее причины. И никому нельзя рассказать. Этому невозможно поверить, хотя доказательство у меня в руках. Но между мной и тайной стоит смерть…»
Диомидов отодвинул листки в сторону. Их было много, этих листков. Но перечитывал он только те, которые показались ему наиболее любопытными. Кроме дневников, был еще отчет о путешествии. Толстая, добротно сшитая рукопись. В ней содержались сведения об обычаях индейцев аиаи, приводились рецепты разных лекарств, описывались растения и животные, которые встречались на пути Беклемишева. На титульной странице отчета чья-то рука каллиграфическим почерком вывела: «В архив» и поставила дату: «12 августа 1914 года».
В том году России было не до самодеятельных путешественников.
— Слушай, животное, — сказал Диомидов коту, придя на другой день вечером домой, — ты глупая рыжая скотина. Тебя, конечно, не волнует, что твой хозяин испытывает затруднения. И это еще мягко сказа но. Я просто окончательно запутался в этой чертовшине и уже перестаю понимать, что к чему и кто есть кто.
Говоря это, Диомидов раздевался. Потом стал готовиться к ужину. Коту он кинул кусок колбасы. Дон Педро лениво съел угощение, потерся о ноги хозяина и вспрыгнул ему на плечо. Это было его любимое место. Вторым была пижамная куртка, лежащая на кресле. Кот обожал спать на этой куртке. Устраиваясь, он долго мял ее передними лапами и мурлыкал в экстазе. Диомидов называл это «доением». «Подоив» пижаму, кот свертывался на ней клубком и засыпал.
Сегодня ему спать не хотелось, и он осторожно укусил Диомидова за ухо. Полковник снял кота с плеча и пересадил в кресло.
— Так будет лучше, — сказал он. — Нам с тобой нужно подумать в спокойной обстановке. Или, может, не думать, а позвонить Зойке и закатиться в кино. Что ты скажешь? Имеем мы право отдохнуть? Правда, уже поздно. И какое дело Зойке до нас с тобой? У нее другие заботы. А мы? Вот именно: «приезжаем — уезжаем». И не звоним. Вот, брат, как все оборачивается. Дневники мы с тобой прочитали. И что? Ничего. Занавес висит, и никто не торопится его поднимать. Вот ведь какая петрушка. Спросить бы у старика, что он там такое увидел. Да ведь не спросишь. Убили старичка. «Приносящий жертву уподобляется Богу». Черту лысому он уподобляется. Что это за фраза такая? «Приносящий жертву…» Ишь ты! А может, в самом деле уподобляется? Скажи об этом кому-нибудь — на смех поднимут. Но ведь от ямы в саду не уйдешь. Яма была. И жертва соответственно. Все сходится. Н-да. Вот тебе и штучки-дрючки…
Произнеся этот длинный монолог, Диомидов встал со стула и заходил по комнате. Мысль вертелась в каком-то кругу. Факты нагромождались друг на друга. Чего стоила одна сегодняшняя история с московским Ридашевым. На бульваре к Ридашеву внезапно приблизился Бергсон, показал писателю черный бумажный прямоугольник и попросил спичку. Прикуривая, вполголоса заметил:
— А вы здорово изменились.
Ридашев изумленно взглянул на него и ничего не сказал.
— Потом, — рассказывал Беркутов, — нашему человеку удалось услышать еще одну фразу: «Вы превесело отдыхали в Треблинке, не отрицайте». Ридашев пожал плечами. Он смотрел на Бергсона так, как смотрят на человека, с которым никогда не встречались. А тот бесцеремонно взял писателя под руку и повел в сторону от бульвара. Ридашев сказал резко: «Что вам надо?» — Бергсон пошел рядом и начал что-то тихо говорить. Ридашев сердито отмахнулся. Потом Бергсон громко сказал:
— Не ломайте дурака! Хенгенау уже нет в живых. А босс идиотов не любит. Советую подумать.
— И пошел прочь, — сказал Беркутов, раскладывая на диомидовском столе пачку фотографий. — Вот Ридашев после разговора, — показал он на последний снимок.
У писателя был явно ошеломленный вид. Диомидов просмотрел все снимки.
— Но ведь и Бергсон ошарашен не меньше, — сказал он Беркутову, указывая на одну из фотографий. Беркутов кивнул и заметил, что все это выглядит довольно глупо.
— Какого дьявола он полез к Ридашеву? — спросил он.
Игра и в самом деле приобретала какой-то глупый оттенок. Неужели они заметили наблюдение и начали путать следы? Но тогда почему Бергсон стал действовать так примитивно и грубо? И какого Хенгенау он имел в виду? Неужели того эсэсовца, про которого рассказывал Курт Мейер? Значит, история с обезьянами связана с делом Беклемишева. Выходит, что старика убили не только для того, чтобы заполучить эту непонятную трость. И эта история с московским Ридашевым. Кто звонил ему, кто требовал вернуть дневники? Если предположить, что звонил Бергсон, то выходит, что это надо было ему для того, чтобы проверить: тому ли человеку он звонит? Допустим, звонил Бергсон. Ридашев понес дневники, и Бергсон удостоверился, что это тот человек, который ему нужен. Но в таком случае как объяснить недоумение Ридашева? Оно было неподдельным. А если Бергсон сунулся не по адресу? Но ведь это ерунда. Опытный агент не может поступить так опрометчиво. Что-то тут не так.
— Порочный круг, — сказал Беркутов, внимательно слушавший рассуждения Диомидова.
— Что? — откликнулся тот.
— Я говорю: порочный круг, и в нем два Ридашева. Замкнутый круг.
— Вы что? Математикой стали увлекаться? — спросил Диомидов, усмехнувшись.
— Да нет, это я так, — смутился Беркутов. — Для пущей образности.
— Знаете что? Нам, дорогой мой Беркутов, надо не круги придумывать, а версии. Есть у вас, к примеру, какая-нибудь версия?
— Я… Я считал… — промямлил Беркутов.
— Считать не надо. Я никогда ничего не считаю. Даже сдачу, когда делаю покупку… Вы, кстати, не задавали себе вопроса о воре? Да, да, о том самом, которого нашли убитым в той ямке в лесу?
— Нет, — недоумевающе поднял глаза Беркутов. — Мне казалось, что есть… Ну, более важные дела… И я выполнял задание…
— Это верно, — задумчиво сказал Диомидов. — С заданием вы справились. Но клубочек по-прежнему запутан…
— Вы думаете, — спросил Беркутов, — что вор?..
— Вор — это один из многих кончиков, что торчат из клубка. Попробуем дернуть еще и за этот кончик.
— Я понял, — сказал Беркутов. — Разрешите идти?
— Учтите, это будет трудно, — заметил Диомидов. — Поэтому мы решили подключить к вам Ромашова. Вы знакомы, надеюсь?
Беркутов кивнул.
— Ну и ладно. Желаю удачи.
…Ложась спать, Диомидов подумал, что завтра предстоит хлопотный денек. Протянул руку к выключателю а затем, уже в темноте, взглянул на часы.
Часы лежали на прикроватном столике. Светящиеся стрелки показывали два…
А в другом полушарии был день. В другом полушарии кипела жизнь. Вертелись стеклянные двери отелей, поблескивая в лучах солнца. Клерки корпели над бумагами в канцеляриях и конторах. Неслись лимузины по автострадам. Стояли в очередях за бесплатным обедом безработные. Вспыхивали и гасли табло на биржах. Кричали газетчики и продавцы патентованных средств. Много кое-чего делалось в другом полушарии. Здесь совершались убийства и сделки, преступления против нравственности и бракосочетания, именины и похороны.
Пророчества о сошествии на грешную землю антихриста в образе лиловых обезьян не сбылись. Телекинетик Вилли Браун из Филадельфии забыл о пришельцах и вернулся к своим прямым обязанностям. На экраны вышел фильм «Моя жизнь с шимпанзе». В главной роли выступала Глэдис Годфри.
И в самом эпицентре «фиолетовой чумы» наступило затишье. Оцепление пораженной местности поредело. В сельву отправились вооруженные отряды. Восстанавливались телефонные линии, жители стали возвращаться в покинутые поселки и города.
Все кончилось так же неожиданно, как и началось. Странные существа исчезли, словно провалились сквозь землю. Только пепелища напоминали о бедствии. По обочинам дорог еще кое-где валялись останки лиловых страшилищ. Пришлось срочно организовать санитарные группы. Порядок понемногу восстанавливался.
Но вдруг газеты сообщили новое известие. Из сельвы в Рио явилась самодеятельная экспедиция, которую организовал Курт Мейер. Он закрыл зубопротезную мастерскую, снял со счета в банке свои сбережения и, найдя четырех смельчаков, которым можно было довериться, уговорил их отправиться в путешествие, чреватое опасностями и неожиданностями. Тайна профессора-эсэсовца не давала покоя Курту.
Курт Мейер добрался до лаборатории Хенгенау. Побывал он и в храме. Вернувшись в Рио, Курт на другой же день рассказал своим знакомым о разных странных находках. Кое-что тут же попало в газеты, которым уже надоело комментировать внезапное исчезновение фиолетовых обезьян. Новость явилась допингом, подхлестнувшим истощившуюся фантазию журналистов. Умолкшие было разговоры об обезьянах возродились с новой силой и на новой основе. В газетах стали появляться сообщения, которые очень не нравились полному джентльмену. Хотя остатки оборудования и были вывезены, упоминания об одной из фирм босса в газетах проскальзывали.
Некоторые из этих заметок попали на стол к Диомидову. Он прочитал, подчеркнул фамилию полного джентльмена и показал газеты генералу.
— Дирксен? — спросил генерал. — Ишь ты… Ну-ну… Значит, надо думать, что и Лейстер где-нибудь рядом.
— А помните того иностранца, что приезжал в ставку? — спросил Диомидов.
— Как же. Конечно. Выходит, вот оно куда поворачивает. — Генерал сломал сигарету и сунул половинку в мундштук. — Размах, видно, у предприятия был солидным. Эти джентльмены денег на ветер не бросают. Только что же в итоге получается? Надул их Хенгенау, что ли? Или погиб?
— Бергсон заявил московскому Ридашеву, что погиб, — напомнил Диомидов.
— Занятная история, — пробормотал генерал. — Однако сейчас самое время уточнить кое-что. Вы с учеными консультировались?
— Собираюсь, — сказал Диомидов. — К академику Кривоколенову схожу. Потом к Лагутину.
— А это кто?
— Психофизиолог. Говорят, занимается наследственной памятью.
— Подождите-ка, — перебил его генерал. — Я что-то не соображу, какое отношение эти вопросы к нашему делу имеют.
— Я и сам плохо понимаю, — сказал Диомидов. — В общем, помните этого чудного старичка Бухвостова?
— Ну, ну… Лиловая рука… И так далее.
— Вот-вот. В этом «и так далее», кажется, что-то есть. Странные галлюцинации Бухвостова напоминают пробуждение наследственной памяти. И тут усматривается связь с этой штукой, которая была зарыта в саду у Беклемишева. Бухвостов однажды, незадолго до убийства старика, был приглашен к нему в дом починить письменный стол. После этого он неожиданно для себя запил. Причем не помнил об этом факте. Затем, это было в ночь убийства Беклемишева, он шатался около дома последнего как раз в тот момент, когда чудной прибор действовал. И сразу же у него начались галлюцинации. Понимаете мою мысль? Первый раз Бухвостов находился в нескольких десятках метров от этого прибора. И потерял память. Второй раз был вблизи от него, когда прибор действовал. Результат — галлюцинации и лиловая рука.
— Н-да, — протянул генерал. — А почему только Бухвостов? Другие-то, сам Беклемишев, например. Или этот Ридашев. Да и вообще что-то тут не сходится.
— Не сходится, — уныло произнес Диомидов. — Если только не предположить, что в этом Бухвостове есть какая-то особенность. Отличие от других, что ли…
— Какое там отличие, — махнул рукой генерал. — Однако… чем черт не шутит…
— Вот я и хочу поговорить с учеными, — сказал Диомидов. — Да и дневники Беклемишева следует изучить тщательнее. Одно дело — мы. Другое — специалисты.
— Правильно, — одобрил генерал. — А как с алиби московского Ридашева? Перепроверили?
— Да, — сказал Диомидов. — Совершенно точно. Он из Москвы никуда не выезжал.
— Так, так. А во время войны он, значит, был в Треблинке?
— Да, — кивнул Диомидов.
— Послушайте, — сказал генерал. — А не кажется вам?..
— Кажется, — улыбнулся Диомидов. — И очень давно уже кажется. Как раз с того дня, когда Бергсон полез к Ридашеву с разговорами. Но как нам поступить, ума не приложу.
— Надо придумать — сказал генерал. — Время идет. Кстати, подберите-ка мне все сведения об этих джентльменах — Дирксене и Лейстере. Возможно, мы что-нибудь упустили. А господа они серьезные. В то, что они с Бергсоном промашку дали, верится с трудом.
— Бывает, — усмехнулся Диомидов.
— Ну, ну, — заключил генерал. — Не очень-то на это рассчитывайте.
Работал я в девяностые между Московскими Воротами и Митрофаньевским шоссе, в пустой почти промзоне — мы там площадку арендовали. Бродячих собак вокруг полно, и не шавки, а брошенные псы-охранники, овчарки больше, человека не боятся. Сторожа в магазин с арматуринами потяжелей шли — бывало, что собаки бросались стаей и отбирали сумки со жратвой. И ходила у нас байка про пса-призрака, которому монтировкой хребет переломили, а добить то ли побоялись, то ли побрезговали — бросили подыхать на железнодорожных путях. И, мол, с тех пор люди на том месте гибнут одинаково: упал, о рельс башкой — а тут поезд. Понятно, никто не верил, так, по пьяни языком почесать. А на путях вдруг плакат повесили и ментов поставили, штрафовать за переход в неположенном месте. Но менты там редко появлялись, особенно зимой.
Так вот, иду как-то часов в восемь утра, темно еще. Только что из метро вроде, из толчеи, со света, от проспекта — а тут деревянный забор, тишина, железная дорога, виадук разбитый, метель метет. Как после апокалипсиса. Рельсы в снегу, скользко, смотрю, как бы не навернуться, и тут слышу — за спиной пес рычит. Противненько так, будто слюна в глотке клокочет. Оглядываюсь — нет никого. И спрятаться ему негде — там восемь путей, широко. Темно, но не так чтобы глаз коли. Я два месяца уже был на подшивке, для белки не сезон… И что-то жутенько мне стало спиной к нему идти, пошел задом, в рельс уперся. Опять рычит. Вот пса не видно, а рык слышно. И рычит, будто еще секунда — и бросится. Был бы настоящий пес — да хоть бы и кавказец — неизвестно, кому бы он хуже сделал. Я попробовал на рельс встать — скользит, шагнул через него не глядя, а там дыра между шпалами, оступился, завалился в снег, на спину. Хорошо не о рельсину затылком… Тут пес и кинулся. Я с собаками дело имел, знаю. Блоком шею прикрыл, а на руке у меня пакет висел, бутерброды, там, термос… Чувствую, пес рвет у меня пакет, треплет, и с такой злобой, будто нарушителя на границе поймал. Ну я и врезал ему слева, на звук. И что странно — рука провалилась в пустоту, а пес завизжал и вроде отскочил в сторону. Я поднялся на ноги быстренько, а он не визжит уже, а скулит в сторонке. Чего на меня нашло — не знаю. Достал бутерброды, положил на снег и направился своей дорогой. Не оглядывался, но слышал, как счавкал он мой обед. Рэкетир, ей богу, — не мытьем, так катаньем. Потом сзади поезд прошел, и больше пса слышно не было.
ссылка на автора
Ольга Денисова https://author.today/u/old_land/works
Тонкий крик привлек внимание Сергея и вывел его из раздумья. Какое-то живое существо, оказавшись в смертельной опасности, звало на помощь.
Вопль был нечленораздельный, но в нем было столько смятения и боли, что Сергей содрогнулся.
После непродолжительной паузы вопль повторился. Но теперь он звучал приглушеннее, будто существо, зовущее на помощь, отдалилось.
Сергей не стал ждать третьего призыва. Он побежал на крик. Мелькнула мысль, что это кричат дикари, заманивающие его в ловушку, но Сергей отогнал ее. Так можно кричать лишь в минуты смертельной опасности, когда ощущаешь безысходность своего положения.
Где- то по соседству хищный ящер терзал беззащитное живое существо.
Сергей бежал напрямик, не разбирая дороги, ломая папоротники и хвощи, продираясь сквозь кусты. Он боялся опоздать.
Натыкаясь на кручи, он сворачивал в сторону, к хаотическим нагромождениям каменных глыб, нырял под густые сети пунцовых лиан.
Наконец он достиг большой продолговатой поляны.
Ему казалось, что крики исходили отсюда. Однако на поляне никого не было. Ветер раскачивал опахала папоротников, возле толстых стволов поваленных бурей деревьев росла высокая трава с пушистыми сизыми метелками.
Неужели он, Сергей, опоздал, и венерозавр скрылся в чаще или нырнул вон в то озеро, окруженное зарослями темно-голубых цветов, похожих на огромные незабудки?
Раздвигая траву, доходившую до груди, Сергей поспешил к озеру.
Выглянув из зарослей, он вздрогнул и отшатнулся.
На песчаной косе расположилась огромная водяная змея. Над пульсирующими кольцами, в которые сложилось ее длинное пятнистое туловище, возвышалась голова с разверстой пастью.
Змея пристально, неотрывно смотрела на двуногое существо, словно в трансе застывшее перед ней.
Сергей находился от удава раза в четыре дальше, но когда змея, привлеченная шумом его шагов, зашипев, повернула голову, ему стало не по себе. По телу разлилась неприятная слабость, мускулы обмякли…
Напряжением воли Сергею удалось отвернуться от притягивающих к себе желтых змеиных глаз.
Удав, раскачивая головой, стал медленно распускать кольца. Венерянин пошатнулся, упал.
Сейчас змея подползет к нему и жизнь несчастного оборвется.
От мысли, что огромный ленивый гад умертвит на его глазах разумное существо, Сергея охватило негодование.
Мгновение все трое — венерянин, удав и Сергей — словно окаменели.
И вдруг из кустов выскочило какое-то странное шестиногое существо, молнией промелькнуло в воздухе и, прежде чем Сергей понял, что оно намерено делать, впилось зубами в змеиную шею.
Змея, неистово шипя, начала извиваться, стремясь сбросить с себя нападающего. Но хватка у того оказалась мертвая, бульдожья.
Сергей не стал ожидать конца поединка.
Опомнившись, он в несколько прыжков достиг распростертого на песке венерянина, поднял его необычайно легкое, будто воздушное тело и отбежал на почтительное расстояние от конвульсивно извивающегося удава.
Н только теперь Сергей присмотрелся к спасенному.
Перед ним лежала красивая девушка, напоминавшая ростом и чертами светло-оливкового лица японку.
На ней были брюки кофейного цвета, заправленные в сапожки с отворотами, короткая курточка с кармашками и шлем, частично прикрывающий уши без мочек. Из-под шлема выбились черные волосы.
Одежда, высокий, выпуклый лоб, большие продолговатые глаза — все свидетельствовало о том, что венерянка принадлежит к народу, достигшему высокой степени развития.
«Это, наверно, ее соплеменники, — подумал Сергей, — воздвигли тот город, о котором радировал мне Олег…»
Сергей стал приводить венерянку в чувство. Жизнь не покинула ее. Мускулы упруго сопротивлялись, когда Сергей слегка сжимал их пальцами, сгибая и разгибая тонкие руки венерянки. На виске пульсировала жилка. Грудь приподнималась и опадала.
Наконец ресницы девушки дрогнули, глаза приоткрылись. Сергей облегченно вздохнул и, прислонив спасенную спиной к ближайшему стволу, выпрямился.
Он с любопытством наблюдал, как к хорошенькой незнакомке возвращается сознание, а выражение зеленоватых глаз делается осмысленным.
Сперва она смотрела на Сергея, ничего не понимая, со страхом и удивлением. Потом испуг уступил место выражению признательности, лицо стало приветливым.
Приоткрыв рот, венерянка что-то сказала. Голос у нее был мягкий, певучий, непонятные слова звучали, как песня. Вероятно, она благодарила Сергея за помощь.
Буквами русского алфавита произнесенную ею короткую фразу можно было выразить так: «Джулилья муанье тьери».
Смутившийся Сергей махнул рукой. Не стоит, мол, о таких пустяках и говорить.
Опираясь руками о мох, венерянка попыталась встать. Однако ноги ей еще не повиновались, колени подогнулись, Сергей еле успел поддержать ее.
Опираясь на его руку, она подошла к дереву с пушистой рыжеватой корой, посмотрела на бурых сороконожек, снующих по нему, и, наклонившись, стала что-то искать у подножья. В руке ее вскоре оказался мясистый желтый корешок. Она вытерла его листвой, откусила кусочек, стала медленно жевать. Мелкие белые зубы ее потемнели, на губах появились капельки пенящегося сока.
Глаза венерянки заблестели, щеки разрумянились, стан выпрямился, движения сделались уверенными, энергичными. Не прибегая больше к помощи Сергея, она подошла к озеру, погрузила в прозрачную воду руки, вымыла лицо и, вынув из кармана курточки кусок яркой шелковистой ткани, вытерла влажную кожу.
После этого она вернулась к Сергею, стоявшему поодаль, дружески протянула ему руку и повела вглубь оранжевых зарослей.
Сергей безропотно повиновался.
Все, что пришлось испытать за последние сутки, начало казаться ему странным сном. События происходили в таком стремительном темпе, что ему некогда было поразмыслить над ними, взвесить, сопоставить…
Нападение венерян. Переход по дну извилистого ущелья. Белые скалы. Пещера над речным омутом. Селение на дне кратера. Бегство. Блуждание по джунглям. Крылатые хищницы, едва не растерзавшие его. Яма со светящимися камешками… И вот теперь эта хрупкая, фееподобная венерянка, куда-то ведущая его за руку…
Не слишком ли много для четырех суток?
Сергею хотелось ущипнуть себя и, проснувшись, развеяв чары сказочных видений, очутиться в родительском доме, на берегу Днепра.
…На Украине теперь весна. Вскрылись реки, сбежали с косогоров талые воды, лопнули тючки сирени, и жадно ловят солнечные лучи клейкие, остро пахнущие листочки пирамидальных тополей, щедро омытые грозовым дождем.
Зеленеет сочная трава в луговых низинах, заливаются в лимане лягушки, и выплескивают перламутровую пену на песчаный берег речные волны.
И хорошо же было ему тогда, в юности, на берегах широкой, полноводной реки! Родная земля, увидит ли он ее снова?!