Спиталфилдский рынок уже закрылся, но Тони слышал, что вход в катакомбы есть и в стороне от рынка, где-то позади церкви. Не то чтобы без труда, но спуск обнаружился, – правда, к тому времени совсем стемнело.
Надо сказать, кураж слетел, стоило пройти по подземелью с два десятка шагов… Кроме новейшей немецкой веревки для обездвиживания монстров, следовало купить клубок обычной пеньковой – чтобы не заблудиться.
Сюда не долетал шум города, не просачивался свет кровли, но катакомбы полнились звуками, в их глубине шевелились тени – стоило замереть на месте и задержать дыхание, и звуки молкли, а тени прятались по углам. Старинная каменная (а кое-где и кирпичная) кладка обросла склизким черно-зеленым налетом, под ногами хрустела каменная крошка, но думалось почему-то о человеческих костях, и Тони иногда светил под ноги, чтобы удостовериться в обратном.
Из-под луча фонарика время от времени порскали крысы, но вскоре Тони решил его погасить и попытался привыкнуть к темноте – ничего не вышло, темнота была абсолютной, к ней нельзя было привыкнуть, в ней не видно было и собственных ладоней… Как в каменном мешке на нижнем уровне «Анимал Фарм». Впрочем, разница была, и существенная – в каменном мешке можно было не опасаться нападения из-за угла.
С фонариком застать монстрика врасплох будет трудно. Да, Тони умел ходить тихо – но по городу, а не по каменному крошеву. А Звереныш наверняка чуток. Кроме того, имеет острый нюх. В общем, затея оказалась глупой и опасной, но так просто отступать Тони не намеревался и для начала обмотал фонарик своим шейным платком: теперь свет не бил в стены и узкие коридоры между ними, а лишь позволял рассмотреть их очертания, если направить его в пол.
Крысы, может, и боялись яркого света, но присутствие человека их совершенно не пугало, даже наоборот: они поворачивались на звук, замирали и смотрели не мигая и с угрозой. Понятно, что никакой угрозы для человека сотня крыс не представляла, но их уверенность давила на нервы, будто на помощь жалкой сотне зверьков вот-вот явится их многотысячное войско. Сожрут и не подавятся. Опасаться, конечно, следовало не воображаемого многотысячного крысиного войска, а укуса или прикосновения – в этом подземелье наверняка обитали все известные Европе заразные болезни, от проказы до чумы, затаившейся тут еще во времена Черной смерти, и это не считая тифа, оспы и разномастных лихорадок.
Побродив около часа по мрачному подземелью, Тони продрог – не столько холодно тут было, сколько сыро: челка прилипла ко лбу, куртка пропиталась влагой и не держала тепла. Пар от котлов в подвалах Спиталфилдского рынка остывал, оседал на склизких стенах и насыщал воздух изморосью, дышать было тяжело.
Но усилия Тони все же были некоторым образом вознаграждены: в одном месте он нашел следы жизнедеятельности Звереныша – во всяком случае, небольшого существа, потребляющего животную пищу, судя по черному цвету экскрементов. Ни один зверь не станет гадить там, где спит, а потому искать монстрика следовало где угодно, только не вблизи находки.
Еще через четверть часа Тони разглядел на полу дохлую крысу – и не просто дохлую, а со свернутой шеей. Конечно, свернуть крысе шею мог и бродячий кот, но работу кота это мало напоминало – голова крысы была повернута градусов так на двести семьдесят… Ни кот, ни щенок добермана, ни другая, пусть и очень большая, крыса не могли бы сотворить такого. Для этого нужны руки.
Обстановка располагала к ассоциациям с самыми мрачными литературными опусами По, особенно про черного кота, – но чудовище с улицы Морг гораздо больше подходило на роль английского супероружия. Не щенок добермана – детеныш крупной обезьяны. Не надо никаких гормонов роста, передние резцы вполне соответствуют тем укусам, которые видел Тони. И главное – руки, которых нет ни у крыс, ни у розовых кроликов, ни у лысых шавок. Не вписывался только цвет, но крысу-альбиноса Тони предположил с легкостью, почему бы и детенышу орангутанга не быть альбиносом?
На Ферме Тони видел обезьян, в том числе крупных обезьян, – дагерротипическая память запечатлела стоящего на задних ногах орангутанга, обеими руками вцепившегося в толстые прутья клетки.
Признаться, ловить Звереныша расхотелось. Даже мартышка, наделенная способностями Бинго, вселяла серьезные опасения, не говоря об орангутанге, пусть и весьма молодом, размером с собаку. Руки дают такому зверю колоссальное преимущество перед всеми монстрами животного мира. Да, тварь пока не нападала на мужчин, но она тут кормится крысами уже несколько дней и наверняка растет не по дням, а по часам…
Следовало побыстрей выбраться из этого мрачного места со множеством темных углов, из-за которых можно неожиданно броситься на человека…
При таком раскладе вырисовывалась совсем другая версия убийства семьи Лейбер: если монстр каким-то образом проник к ним в дом и оказался загнанным в угол, вполне вероятно, что он расправился с Лейберами, доктором и Эрни, а Джон Паяльная Лампа лишь зачистил место преступления…
Нет, тут Тони, пожалуй, перехватил: троих взрослых мужчин одновременно маленькому орангутангу не одолеть. Впрочем, почему одновременно? Эрни мог попытаться изловить Звереныша, чем и спровоцировал его ярость.
Тони щелкнул зажигалкой и приподнял огонек над головой, чтобы определить направление движения воздуха, – искать выход не обязательно по веревочке.
Мурашки противно щекотали спину, будто в нее вперился чей-то взгляд. Если тварь прыгнет на спину, то голову, может, и не оторвет, но шею свернуть может. Руками. Как крысе. Справа в проходе померещился шорох, Тони замер и посмотрел в темноту – шорох смолк, но мысль о том, что это эхо его собственных шагов, не утешила… И показалось даже, что не тень, а свет промелькнул в глубине коридора. Или не свет, а обезьянка-альбинос?
Тони вытер лоб, уверив себя, что это не холодный пот, а изморось сырого подвала… Хотелось прижаться спиной к камням и двигаться дальше именно так, по стеночке.
С другой стороны раздался отчетливый хруст камня под чьей-то ногой. И поскольку Тони стоял на месте, эхом этот звук никак быть не мог. В лабиринте каменных стен очень трудно верно определить направление, по которому идет звук. Он прислушался, не шевелясь и стараясь не дышать, – вдалеке коротко пискнула крыса, в двух шагах на пол упала капля воды. Шорох! Будто ткань коснулась стены. И снова, совсем с другой стороны – хруст камешка под ногой.
Тони, прислушиваясь, простоял с минуту – не проходило ощущение, что вокруг него сужается неведомый круг шорохов и шагов. Несколько раз в темноте мерещилось тусклое свечение, будто короткий взмах крыла. И если чудовище сужает круг, незачем стоять и ждать, когда оно выберет удобный момент для нападения. Он двинулся вперед осторожно, почти не дыша, не поворачиваясь спиной к проходам, ощупывая углы стен и долго прислушиваясь перед поворотом, не притаился ли за ним монстр…
Щенки мертвых пинчеров могли не дышать довольно продолжительное время…
Оказавшись в квадратном помещении, Тони лицом ощутил ток воздуха – выход был где-то совсем рядом. Наверное, стоило снять платок с фонарика – зверя можно напугать ярким лучом света, – но вместо этого Тони поступил наоборот: выключил фонарик. Глупо это было, но ему казалось, что так он затаился в темноте надежней. Чтобы быстро пересечь открытое пространство помещения, а не ползти вдоль стены с черепашьей скоростью.
Он широко шагнул вперед – и в эту секунду в лицо ударил ослепительный свет. Тони выронил фонарик, глаза резануло до слез, и он прикрылся рукой больше от испуга, чем в надежде рассмотреть, откуда этот свет исходит.
– Что вы здесь делаете, Аллен? – раздался впереди голос агента Маклина.
Змея в траве. Вместо облегчения накатил страх, еще более сильный, чем секунду назад: не надо никаких орангутангов. Человек – самый лютый зверь в Лондоне. Мертвый человек. Имеющий не только руки, но и голову. Ветеран. Самое совершенное оружие, применение которого запрещено Версальскими соглашениями. И если против Звереныша был хоть какой-то шанс устоять, то против мертвого солдата нет шанса и у роты вооруженных морских пехотинцев…
– То же, что и вы, агент Маклин… – ответил Тони, чтобы придать себе уверенности.
А еще у него в рукаве спрятана паяльная лампа, способная сжечь человеческое тело за несколько минут. Как мертвое, так и вполне еще живое. Свет, бивший в глаза, в любую секунду мог смениться огнем…
– Кто это, Джон? – раздалось справа, а слева вспыхнул еще один фонарик. И сзади. И еще один спереди… Маклин был не один: не меньше шести человек – мертвых солдат! – окружали Тони со всех сторон. Ему не показалось, что нечто сужает круг…
– Это молодой наци, шпион кайзера, – едко произнес Маклин, не опуская фонарика. – Именно он должен передать отродье в рейх.
– Э, агент Маклин… Это еще нужно доказать… – пробормотал Тони, продолжая прикрывать лицо локтем. Происходящее почему-то напомнило не уличное, а приютское детство, когда случалось в одиночку наткнуться на ватагу старших, только и ищущих возможности поглумиться над маленькими. Сходство, пожалуй, было в собственных ощущениях – страха, стыда и беспомощности.
– Тут не суд присяжных, чтобы заниматься казуистикой. Мы оба знаем, зачем вы здесь, так что не прикидывайтесь – вам это не поможет.
– Не поможет в чем? Выйти отсюда живым?
Ветераны подступили с обеих сторон неожиданно, взяли за локти – свет опять ударил в глаза со всей силы. Тони попытался дернуться – с тем же успехом можно сопротивляться гидравлическому прессу: локти будто сдавили в тисках. Ощущения из приютского детства значительно укрепились.
Неужели и доктор W. где-то среди них?
– Аллен, вы сейчас подробно расскажете, какую инструкцию вам передала шлюха Его Величества. Отродье вы все равно не получите, но мне надо знать, кто помогает немцам пересекать английские границы.
– На последний вопрос я отвечу легко и с удовольствием: немцам помогает Его Величество король Эдуард VIII. Или вы об этом не догадывались?
– Аллен, взгляните на эту вещицу. Знаете, что это?
– Уберите свет в глаза, тогда я попытаюсь догадаться.
– Эта бензиновая зажигалка – простейший и очень эффективный криптоанализатор. Две минуты криптоанализа – и вам не захочется глумиться над моими национальными чувствами. А еще через десять минут вы будете отвечать на мои вопросы с радостью, захлебываясь от нетерпения все рассказать.
– Вы недооцениваете твердость духа солдат рейха – неужели вы всерьез полагаете, что истинного арийца с его нордическим характером можно напугать бензиновой зажигалкой? – осклабился Тони.
– Напугать – вряд ли. Эффект обычно наступает не от угроз, а от применения этого нехитрого предмета.
– Да ладно вам, Маклин. Давайте спорить, что за пять минут я не издам ни звука, и если я выиграю, то пойду домой.
Нет, он совершенно не понимал юмора. И фонарика не опускал.
– Вы никуда не пойдете, Аллен. Вы подробно изложите мне все, что вам передала миссис Симпсон.
– Может, я после этого еще и останусь в живых? – Говорить и не видеть лица собеседника было неприятно. Впрочем, мимика мертвых солдат скудна и не дает представления об их эмоциях.
– Этого я пока не утверждаю. Я давал присягу убивать врагов Великобритании.
– Агент Маклин, понятие «враг» в мирное время чрезвычайно расплывчато. Может, я, напротив, добрый друг Великобритании. А вы присягали королю, а не Уинстону, чтобы игнорировать мнение Его Величества.
Рука, державшая правый локоть, скользнула к запястью, а другая – видимо, левая – всего лишь вывернула Тони большой палец. Полностью, из сустава. Если бы это не было так неожиданно, можно было бы перетерпеть, но Тони вскрикнул, не успев понять, что произошло, – боль была ослепительна, гораздо ярче света, бьющего в лицо. Из глаз закапали слезы.
– Это нечестно, – выговорил он через несколько секунд, – а потому не считается. Попробуйте еще раз, и вы увидите…
Тони не успел договорить – железная рука вывернула из сустава указательный палец. Он не закричал – выругался по-немецки. Шутить в самом деле расхотелось.
– Киплинг, откуда он родом? – спросил Маклин вполне удовлетворенно.
– Я не уверен, но похоже, из Берлина, – ответил слева молодой голос. Неужели Джон Киплинг?
Надо поехать к Кейт и поцеловать ей руку. Выразить уважение и восхищение. Тони, вспомнив обет жирной Бетти, дал себе слово: если выберется из этой передряги живым и здоровым, непременно поедет к Кейт и поцелует ей руку.
Свет продолжал бить в глаза, и к нему привыкнуть было трудней, чем к темноте. Сильно кружилась голова, до тошноты. Тони не заметил шагов за спиной Маклина и удивился, услышав голос доктора W.
– Что здесь происходит?
– Уотсон, он немец, наци. Совершенно точно, – смешавшись, ответил Маклин.
– Я слышал крик. Это кричал Аллен?
– Да, доктор, это кричал я! – поспешил ответить Тони. – Но только потому, что палец мне вывихнули слишком неожиданно, без предупреждения.
– Маклин, вы с ума сошли? – укоризненно произнес доктор. – Немедленно отпустите Аллена. Это беззаконие. Будь он хоть трижды немец и трижды шпион, никто не давал нам права на насилие. Мы не на фронте, и Аллен безоружен.
– Джон, Уотсон прав, – раздалось сопение за спиной Тони. – Мы не должны опускаться до беззакония. Мы нарушаем Версальский договор только тем, что держим его за руки. Мы применяем… силу.
Джон Киплинг, Джон Маклин, Джон Уотсон…
– Вы чистоплюй, Джон, – сплюнул Маклин, обращаясь к человеку за спиной Тони – еще одному Джону. – Отпустите Аллена, и пусть он катится ко всем чертям. Отродье он все равно не получит.
Руки, сжимавшие локти, разжались одновременно, и Тони едва не упал – голова кружилась и больно было до дурноты. Он прижал руку к себе, придерживая ее за запястье.
– Как врач я обязан оказать вам первую помощь.
Тони не видел доктора, хотя Маклин и опустил фонарик, – в глазах пульсировали красные пятна.
– Вы добрый и благородный человек, доктор, – ответил Тони. Ком встал поперек горла: хотелось расплакаться, как в приютском детстве. От боли, от обиды, от облегчения…
– Должен же я хоть немного соответствовать вашим восторженным представлениям обо мне, – ответил доктор. – Или хотя бы стремиться к этому. Если вам тяжело идти, вы можете опереться на мою руку.
– Что вы с ним цацкаетесь, Уотсон? – проворчал Маклин и сплюнул. – Вам с ним детей не крестить…
– Поймите моих товарищей правильно, – пояснял доктор, вешая фонарик на зубец церковной ограды. – Они воевали с рейхом, теряли на этой войне друзей и близких, для них невозможна мысль о дружбе с нацистами.
Тони сидел на каменном парапете, подпирая спиной решетку.
Доктор был одет в черный прорезиненный плащ, как и все его товарищи, темный моноциклетный подшлемник и тяжелые армейские сапоги – почему-то именно так Тони представлял себе Джона Паяльную Лампу. Кстати, на выходе, когда глаза немного привыкли к темноте, Тони заметил среди ветеранов давешнего сержанта, «мастера Джона», которого только что уволили с Фермы.
– Они поэтому убили Эрни?
Доктор посмотрел на Тони немигающим взглядом.
– Дайте руку, я взгляну.
Тони протянул руку и зажмурился. Нет, все-таки неожиданную боль пережить легче, чем с ужасом ждать неминуемо предстоящую.
– Расслабьте мышцы, расслабьте. Во-первых, сопротивление вам не поможет, а во-вторых – будет гораздо больней.
– У меня с собой есть мышечный релаксант… – зачем-то сказал Тони. Еще раз испытать на себе действие этой дряни ему вовсе не хотелось.
– В самом деле? Позволите взглянуть?
Не так просто было выудить ампулу из-за пазухи левой рукой.
– Нет, это чересчур, – сделал вывод доктор, подняв ампулу поближе к свету. – Не будем колоть орехи кувалдой. По-вашему, палить из пушек по воробьям…
Наверное, Тони вздрогнул, потому что доктор поспешил объясниться:
– Я с самого начала знал, что вы немец, так что пусть это вас не пугает. Мы, ветераны, уважаем своих врагов, как бывших, так и будущих. Ничего личного.
– Меньше всего мне хочется быть вашим врагом, доктор. Тем более личным. Я читал ваши «Записки» в переводе, когда Англия находилась в состоянии войны с нами. Я был ребенком, но подумал тогда, что вряд ли когда-нибудь после прочитанного буду ненавидеть Англию и англичан. Лондон был для меня сказочным городом джентльменов, образованных и благородных.
Доктор издал довольный смешок – несмотря на отсутствие мимики, он умел ярко выражать эмоции. В отличие от Маклина.
– Я рад, что мои записки служили и будут служить укреплению мира, – изрек он с пафосом (вовсе не смешным) и одновременно с этим повернул большой палец Тони на место, пользуясь тем, что тот отвлекся и расслабил руку. Военный хирург…
Боль, хоть и была жестокой, быстро пошла на убыль.
Тугая повязка немного мешала вести байк, но и только, – доктор велел носить ее не меньше двух недель, чтобы избежать осложнений. Тони хотел поехать к Кире, но вспомнил о данном обете и направился к Кейт. Обет был донельзя глупым и несвоевременным.
Она встретила его с радостью, хотя была уставшей (если не сказать вымотанной) и собиралась спать.
– Будешь чай?
– Нет, спасибо, не суетись. – Тони взял ее за руки. – Я дал обет: если выберусь живым из спиталфилдских подземелий, то приеду к тебе и поцелую тебе руку.
Тони, пока Кейт не успела опомниться, опустился перед ней на одно колено и принялся с чувством целовать обе ее руки – очень белые, мягкие, с прозрачной кожей. Слабые. Особенно по сравнению с железными руками ветеранов.
– Ты с ума сошел, – засмеялась она. – Что ты делал в подземельях?
– Я понял, почему женщины во время родов кричат на родном языке. В этом нет никакой мистики.
Кейт улыбнулась и встрепала ему волосы.
Он не мог вслух рассказать ей о произошедшем, а потому, поднявшись с колена, не выпустил ее руку из своей, пальцем отстукивая сообщение на языке Морзе. Молчание выглядело бы подозрительно, потому приходилось время от времени кое-что говорить вслух.
– Ты выглядишь усталой.
– Это нормально для одинокой женщины с ребенком. Тебе что, кто-то дал по зубам?
– Почему ты так решила?
– У тебя плохо двигается нижняя челюсть.
– Это от другого. Я оставлю денег. На молочную кухню там…
– Пока не надо. У меня много молока. Попозже, когда Урсуле понадобится прикорм.
– Все равно оставлю. Мало ли.
– У нас в доме кроме меня три кормящие матери. Представь, двоим предложили бесплатно поехать на побережье, в пансионат, – какая-то благотворительная акция от Лондонского госпиталя. Завтра и мы с Лиз пойдем. Как ты думаешь, я могу на неделю съездить на море? Урсуле был бы полезен морской воздух.
– Конечно поезжай.
– Ты справишься без меня? Всего неделю.
– Я же сказал: поезжай.
– А когда мы пойдем договариваться о крестинах?
– Хочешь – завтра. Я заеду за тобой утром.
– Нет, после полудня. Утром мы с Лиз идем в госпиталь. Да, и еще… Если мы поедем договариваться о крестинах, нужно заехать в Скотланд-Ярд, мне телеграфировали сегодня – можно забрать кое-какие вещи Эрни.
– Мы поедем с ребенком или на байке?
– На байке, Лиз побудет с Урсулой, сегодня я сидела с ее мальчишкой, пока она ходила к врачу.
– Не оставляй ребенка без присмотра. Ни в коем случае. Никогда, ни на минуту.
– Да, конечно. Как тебе пришло в голову, что я могу оставить ребенка без присмотра? Я даже в прачечную спускаюсь с коляской.
Тони закончил стучать на том, что переснял инструкцию по обращению со Зверенышем на микропленку, и Кейт ему ответила: «Передам микропленку через гастролеров тчк вези».
***
Фонограф, установленный в газовом фонарике, с которым Аллен отправился на поиски Звереныша, сослужил полковнику двойную службу. Во-первых, ему стало известно все о стычке Аллена с ветеранами, а во-вторых, ветераны фонарик у Аллена отобрали и прихватили с собой, в результате чего полковнику удалось услышать обрывки их разговора.
Если бы не отсутствие судебной санкции на прослушку, людям Уинстона следовало бы выкатить серьезное обвинение в превышении служебных полномочий. Разумеется, и разведка, и контрразведка применяли незаконные методы допроса, но делали это не так откровенно и прикрывали беззаконие документами: под видом дисциплинарных наказаний или оказания медпомощи, используя других заключенных, лишением сна, фиксацией в неудобных позах – но никак не ломая подследственным руки. Ветераны пользовались методами фронтовыми, чересчур грубыми, нацеленными на скорейшее получение результата.
Фразу, произнесенную Алленом по-немецки, длинную и совершенно непечатную, полковник предъявил двум экспертам, и оба они с усмешками подтвердили несомненный берлинский акцент, но утверждать, что человек, это сказавший, родился в Берлине, не стали, ибо и попугай может говорить по-немецки без акцента. Однако внештатный психоаналитик Секьюрити Сервис заявил, что непроизвольно выругаться на чужом языке почти невозможно, и не берлинский акцент, а именно то, что фраза буквально сорвалась с языка, имеет решающее значение.
Наверное, подозрения полковника все-таки были беспочвенны.
Но как неузнаваемо изменился голос Аллена, когда тот заговорил по-немецки! Любой иностранный язык меняет голос: полковник долгое время жил за пределами Британии и слышал множество языков и наречий, но ни один язык не делает этого так радикально, так откровенно – будто срывает с человека маску, меняет неузнаваемо не только голос, но и лицо, выражение глаз. Наверное, подозрения полковника были беспочвенны…
А вот разговор ветеранов его серьезно насторожил: отчаявшись выкурить Звереныша из катакомб под Спиталфилдс, они решили убить двух птиц одним камнем: поймать Звереныша на живца и в качестве живца использовать Кейтлин Кинг. При благоприятном стечении обстоятельств Звереныш может убить и Тони Аллена, а если ему это не удастся, то во время зачистки Аллена убьют сами ветераны – и никто никогда не докажет, что с немецким резидентом расправились люди Уинстона. Так же как теперь никто никогда не узнает, при каких обстоятельствах погиб Эрни Кинг. Беспроигрышный ход против немецкой резидентуры…
В планы МИ5 это никак не входило. Конечно, Аллен был не единственным немцем, через которого можно передать Звереныша в рейх, но начинать операцию «Резон» сначала? Разумеется, существовал и запасной вариант (им занимался агент Картер), но переговоры с кайзером и без того топтались на месте, а вариант «Звереныш-2» требовал времени. Как говаривал один молодой немецкий врач: даже если собрать вместе девять беременных женщин, ребенок все равно не родится через месяц.
Полковник счел необходимым доложить о планах Уинстона директору Бейнсу. И о своих подозрениях тоже. Бейнс посмеялся, снова назвал полковника параноиком и заметил, что о фонографе в фонарике ветераны знать никак не могли, а потому не стали бы разыгрывать спектакль.