Мюзикл «Парнишка» сам по себе не был выдающимся произведением театрального искусства, но песня из него неожиданно навязла на зубах не только у Киры – во-первых, мелодия ее была незатейливой и смутно знакомой, во-вторых, русские потрудились сделать ее стихотворный перевод на английский, а в-третьих (и в-главных), привезли с собой диски для музыкальных автоматов. Так что репертуар паба на Белл-лейн пополнился еще одной революционной песней – молодые коммунисты нестройно, но проникновенно подпевали русскому хору на английском языке:
Орленок, орленок, ты видишь, за нами
Солдаты под шквалом огня.
Лети же в деревню, скажи моей маме –
С утра расстреляют меня.
На этом месте Кире на глаза наворачивались чистые слезы, и оптимистичное продолжение она тянула особенно звонко и трогательно:
Орленок, смотри, поднимается солнце
И флаги дрожат на ветру.
Спешат на подмогу друзья-комсомольцы,
И я ни за что не умру.
Она уже не хотела красить волосы пергидролем, а собралась постричься под мальчика…
Молодым коммунистам мужского пола больше нравился грохочущий финал об идущих эшелонах. За два часа, которые Тони просидел вместе с докерами в пабе на Белл-лейн, «Орленка» включали не менее пяти раз.
После того вечера, который Кира провела у Тони в квартире, что-то переломилось в их отношениях – он думал о ней с болезненной тоской, он желал ее как никогда раньше: до исступления, до дрожи. И одновременно, как никогда раньше, понимал, что не посмеет воспользоваться советом Эрни, что жениться на ней – единственный способ утолить навязчивое желание. Но правильней было бы немедленно порвать с нею всякие отношения, забыть ее, отключиться, не думать о ней больше никогда. Ему уже не хотелось над ней смеяться и смотреть на нее свысока.
Кира – это блажь… Если операция «Резон» пройдет по плану, с ней все равно придется расстаться.
– Кто те морду-то так расквасил? – спросила Кира нежно, когда Тони заявился в паб.
– Джон Паяльная Лампа, – ответил он правдиво, но она почему-то не поверила.
– Чё ты врешь-то? Ну и не гвари, раз не хошь.
И потом все вздыхала сочувственно: «Не, ну фингалище у тя…»
Пальцы с сорванными ногтями почему-то болели гораздо сильней, но Кире он этого говорить не стал.
– Сёдни, прикинь, русского артиста, который в «Цирке» играл самого хорошего, в тюрягу забрали, – сообщила Кира между делом. – Мы завтра все протестовать будем. Пойдешь с нами?
– Нет.
– Почему это? Те жалко? – надулась Кира.
– Потому что от ваших протестов никакого толку. Проблемами русского артиста займется Москва, у нее больше шансов. За что забрали-то?
– Гварят, шпиён.
– Да у них вся труппа шпионы, – хмыкнул Тони. – Бери любого…
– Эй, Тони, ты не прав! – вклинился в разговор политически подкованный Студент. – У нас нет дипломатических отношений с Советской Россией, и Секьюрити Сервис плевать хотел на мнение Москвы. Чем громче будет дело, тем больше у русского шансов выйти на свободу. Мы уже начали собирать деньги на адвокатов. Поучаствуй хотя бы парой монет!
– Ему не потребуются адвокаты, – фыркнул Тони. – Потому что никакого процесса не будет. Или его завтра же вышлют из страны, или через месяц он внезапно умрет от сердечного приступа. Второе вероятней.
***
Дело русского актера касалось полковника Рейса лишь косвенно, только потому, что совпало по времени с операцией «Резон». Да, получи русские достоверную информацию об операции, и на ней можно ставить крест. Москва поднимет такую шумиху, что ни о каком Звереныше кайзер не посмеет и мечтать. Не говоря о санкциях против Лондона со стороны участников Версаля.
Конечно, арестовали русского на законных основаниях, но основания эти получили вовсе не законным путем, к тому же новость подхватила левая пресса, а потому Москва засыпа́ла МИ5 протестами.
Установить слежку за каждым актером было невозможно, но в отдельных случаях их все же досматривали под каким-нибудь невинным предлогом. В этом случае никакого невинного предлога не нашлось, но в подошве ботинка актера обнаружили набор перфокарт, полученных из Комнаты 40…
Вычислить русского «крота» среди шифровальщиков военного министерства не удавалось уже несколько месяцев, к тому же директор Бейнс подозревал, что в Комнате 40 окопался не один «крот», а двое или даже трое. И наверняка кто-нибудь из них выведет контрразведку на агента с позывным «Кузнечик». Потому МИ5 счел меньшим злом наплевать на протесты Москвы. Полковник же получил доступ к этому делу, поскольку в Комнате 40 только что разрабатывали шифр для инструкции, переданной Аллену. Конечно, даже получив эту инструкцию на руки, Москва не смогла бы доказать существование операции «Резон», но нарушение Англией Версальского договора светилось в инструкции довольно отчетливо. Однако полковник опасался другого: интереса русских к личности Аллена.
Перфокарты, разумеется, были закодированы, и понять, что за информацию попытались передать в Москву, пока было невозможно. Русский упрямо молчал, не пытался соврать или выкрутиться – профессионалом он не был и наверняка опасался неосторожным словом выдать товарищей.
Полковник видел мюзикл с его участием (считая своим долгом понимать противника, изучать психологию чуждой ему идеологии) – его тогда поразил финал пьесы, вполне ожидаемый и незамысловатый, в духе большинства постановок русской труппы. И если бы полковнику просто пересказали содержание мюзикла, пусть и в подробностях, он бы никогда не понял силы этого финала, не заметил волны высоких чувств, катившейся со сцены в зрительный зал.
Не страх – острое чувство опасности ощутил полковник, когда вся труппа во главе с арестованным ныне главным героем пьесы, изображая маевку, слаженным хором запела «Песню о Родине»: как разворачивались плечи русских, с каким торжеством они смотрели в зрительный зал, как счастливо улыбались друг другу! Успех советской пропаганды в том, что ее носители сами безусловно верят в то, что пропагандируют, но напугало полковника не это – его напугала мощь накатившей со сцены волны. Спокойная уверенность в собственной силе – впервые полковник усомнился в том, что эти чувства стоит расценивать как фанатизм. Впрочем, грань между фанатизмом и убежденностью слишком тонка…
Отсутствие дипломатических отношений с Россией развязывало руки Секьюрити Сервис, актера могли бы выслать или осудить по закону, но операция «Резон» не оставила ему ни единого шанса: после недозволенных методов допроса ни о каком судебном процессе, даже закрытом, речи не шло. И ведь как назло актер оказался слишком известной личностью, вокруг его ареста поднялась шумиха – и «шумели» не только коммунисты, но и люди, далекие от политики.
Полковник не мог с уверенностью сказать, принял ли директор Бейнс ответственность за допросы актера на себя или получил «добро» от правительства, но в любом случае пока принятое решение себя не оправдывало – в отличие от волевых целеустремленных немцев, русские более напоминали моро-медведей с их тупым непоследовательным упрямством, неоправданным и ничем непрошибаемым. Профи иногда поддавались перевербовке – в силу того, что понимали сложившийся расклад и не обольщались насчет своего будущего, – актер же верил в правосудие и чудеса дипломатии.
Впрочем, позапрошлой зимой арестованный русский шпион, несомненно профессионал с Лубянки, тоже молчал как устрица, не сдал контрразведке ни свою агентуру, ни своих руководителей. Процесс над ним не занял и двух недель, его вина была бесспорной – микропленки с секретными документами, – и срок ему присудили изрядный. А допрашивали его долго, уже после процесса: сделать жизнь человека в тюрьме невыносимой гораздо проще и безопасней, чем применять недозволенные методы допроса. Но за полгода русский так и не сломался, а потом был убит в драке между заключенными – полковник не знал точно, случилось это по указке сверху или произошло случайно. У МИ5 были причины его убрать – документы, которые он переснял на микропленки, касались колониальной политики и могли поссорить Англию с Соединенными Американскими Штатами.
Вряд ли русский актер владел той информацией, которую передавал, – он, вероятней всего, был всего лишь курьером. Но МИ5 должен был удостовериться в том, что русские ничего не знают об операции «Резон».
Тогда полковнику и пришло в голову познакомиться с Алленом поближе. Гениальный криптоаналитик? Вот и пускай попробует определить, что́ зашифровано на перфокартах, найденных в русском башмаке. Пока неизвестно, что́ закодировано на перфокартах, актеру нельзя предъявить обвинения в шпионаже – нужны доказательства попытки передачи информации, составляющей государственную тайну. И если Аллен это докажет, подозрения полковника можно будет считать несущественными. Хотя и отметать их полностью не стоит. А если нет…
***
Добрый мужчина пах неедой, но еще пах разным. Не так, как злые. Мокро глазам, потому что пахнет разным, как добрый мужчина. Не сильно, только если нюхать внимательно. Надо тихо, особенно там, где видно. И нюхать внимательно. Надо быстро. Надо хоть кого-нибудь доброго, надо еды и чтобы трогали. Добрый мужчина трогал, он был добрый. Пока не видно, надо быстро!