«Договорённость?…» — Фаи точно знала, что доменовцам, при всех стараниях с их стороны, так и не удалось достичь никакой договорённости с вампами Ирразии.
— А вообще, — придвинулась Вета поближе, — Мне вот что интересно! Ну, вычитала я тебе на твой вопрос чуть не целую лекцию о местных обитателях. Тебе это хоть какую-то пользу принесло? Мы переместимся отсюда через несколько минут в такую даль, где о вампах даже не слышали. Ты можешь вообще никогда больше не побывать на этой планете, и ничего из услышанного тебе не пригодится.
Никита фыркнул, на его лице явственно читалось возмущение тем, что слов прозвучало много, но подробности снова отсутствовали.
А потом крылатая девица в корсетике и длинной юбке принесла тяжелый на вид сундучок, со вздохом выложила поверх него крупный прозрачный камень с гладкими гранями и проворковала что-то на своем наречии.
Вета бросилась к сундучку и с радостным воплем принялась выгребать его содержимое
— Наконец-то более-менее нормальная одежда! А вот и тебе, пацан, как там тебя звать?
Никита не ответил, он едва успел поймать на лету не в меру широченные штаны, необычного покроя рубашку, скомканный плащ и один сапог. Второй поймать у него уже не получилось.
— А что тебе вампка сказала? И почему так тяжко вздохнула?
— Что сказала? «Боец Сопротивления Ночной Агрессии, боец Гордости Астрального Домена, община передаёт вам первокристалл». А вздохнула, потому что отдавать не хотела. Кроме честного слова, у меня других гарантий пока нет. — Вета натянула платье со шлейфом и меховой оторочкой и смачно шлепнула на пол, с позволения сказать, «останки» прежней одежды.
А затем ухватилась за кристалл, поглаживая его грани.
— Первокристалльчик! Я вернусь домой! С Земли я буду перемещаться уже домой! Повезло, да? Знаешь, сколько такие штуки стоят?
— Да откуда ж! Слушай…а чего ты меня как «гадовца» вампам представила? Мне там ничего выбирать не положено? Ну, раз придется каждую ночь перемещаться неведомо куда…
— От чьих-то пожеланий тут ничего не зависит, – развела руками девушка, — Сама твоя сущность другая. Понимаешь? У меня к тебе не возникает так называемого «чувства своих». Это особое ощущение, наподобие обоняния или слуха, и оно сразу дает понять, кто перед тобой. Раз в отношении тебя у меня его нет, значит, ты — из Домена. Точка. Но не бойся, ты новичок, и ты мне не враг. А нашим я всё объясню. Понимаешь, тут у меня одна идейка созрела…
«Подлая сопротивленка!» — незримо присутствующая при диалоге Фаина с ужасом осознала, что Сопра, она же СНА-группировка, сейчас сможет получить хорошее преимущество в извечном противостоянии. Шпиона, который не только будет ощущаться доменовцами как «свой», но и легко пройдет защитные барьеры, рассчитанные именно на «инаковость» противника…
* * *
— … Эй, ты слышишь меня?! Да очнись уже и не пугай так больше! – до сознания долетел голос Кирилла, а в глазах потемнело. Ощущение тела к Фаине тоже вернулось, но вместо картинки из чужого экшн-сна перед глазами никак не появлялась картинка земного мира. Колени ощущали шероховатость пола, плечи – грубую тряску, глаза – движение собственных век, но зрения, как такового, не было!
— Да прекрати уже, очнулась я! Почему вокруг так темно?
— Темно? – не понял Киречка.
— Забей. Похоже, это расплата за возможность «увидеть» чужой сон. Надеюсь, скоро пройдёт! Киря! Действуй немедленно! Делай, что хочешь! Да хоть взрывай эту проклятую дверь, но наш наивный дурень не должен попасть в лапы Сопры!
Тон голоса и вся ситуация в целом не позволяли думать, что девушка шутит, и боец Домена принял решение. Попытка взлома до сих пор не дала результатов, а время работало против них, так что выбор мог быть лишь один.
Кирилл Авдеев поднялся, закрыл глаза, расправил плечи. Теперь важен правильный настрой. Именно от него всё зависит.
— Ты права. У нас нет права на поражение! Мы – Астральный Домен, нет, мы – Гордость Астрального Домена!
Знакомая дрожь с головы до пят.
«Должно сработать! Пусть воет сердце, и рвутся жилы в расплату за использование наших сил на Земле, но это задание я выполню!»
Парень почувствовал характерное жжение левой ладони, резко открыл глаза и вскинул сжатый кулак вверх. Отлично! Концентрация энергии прошла быстро, за долю секунды. Вот только обе ноги от ступней и до колен словно провалились под лёд. Выпрямить указательный и большой пальцы… теперь зверский холод поднялся уже до пояса.
— Разрежу этот долбаный замок! — процедил парень сквозь зубы и рубящим жестом сверху вниз направил всю воплощенную в сгусток плазмы энергию на злосчастную дверь. Стандартное ЭМП-заклинание, задействовавшее энергию, материю и пространственный вектор. Совсем не сложное. Будь оно исполнено не на Земле, таких усилий и напряжения всех сил организма просто не потребовалось бы. Металл замка зашипел, будто по нему прошлись лазерным резаком. И первое, что успела увидеть Фаина-Алиса вернувшимся к ней зрением – это капельки пота, проступившие на висках Кирилла и тут же свернувшиеся ледяными кристалликами.
Парень с усилием вдохнул в себя воздух, показавшийся ему невероятно горячим.
— Открой! – процедил он, — Дверь! Пока не застыла…
Девушка поняла всё уже со слова «открой» и без рассуждений выполнила распоряжение. Взору открылась тёмная прихожая.
— Отлично! Не будем терять время! – обрадовалась Фаи, втаскивая внутрь напарника и внутренне восхищаясь такой шикарной пробивной способностью в условиях Земли, которой обладал Кирилл Авдеев.
– Киря, тебе точно хватит сил заблокировать экшн-сон парнишки? Он на Ирразии, я видела, и там сейчас рядом с ним боец СНА, пытается перетянуть на свою сторону…
— Из-звини, — парень осел на ящик для обуви, его била крупная дрожь, да и речь давалась с трудом, — Подождать… все же придетс-с-ся… З-зараза, холодно-то как!
— Вот досада! Давай быстрее там со своим балансом температур.
— С-стараюсь…
Девушка заметила переключатель на стене, нажала локтем, включая свет, и присела рядом с Кириллом. Потом вздохнула, обняла покрепче и прижала свои ладони к его бледным щекам. «Ничего не поделаешь, хоть как-то помочь надо!» — оправдала она свой поступок.
Сердце у парня действительно забилось чаще, хотя и без того вовсю старалось разогнать кровь по холодному телу.
Слышать девичье дыхание так близко… Киречка понял, что краснеет — температура тела намного быстрее обычного вернулась в норму.
— В порядке! – констатировал он, сглотнув. И даже неожиданно резко отпихнул от себя Фаину, испугавшись собственных развязных мыслей. И.. и… всё-таки первоочередной-то его задачей оставалось спасение новичка.
— Тогда за дело, – поднялась Фаи, — В чём-то я тебе даже завидую. Вот почему у тебя на Земле две способности, а большинство довольствуется одной, если вообще успевает обрести и первую-то? Хотя, не будь у тебя способности блокировать чужие экшн-сны, можно было бы даже не ломиться сюда.
— Это да. Полностью согласен… — направился в комнату Киря.
Для того, чтобы прервать связь астральщика с другим миром, можно честно попытаться физически его разбудить. Днём это ещё может сработать, но вот ночью подобные действия, скорее всего, не увенчаются успехом. С новенькими успех обычной побудки ещё менее вероятен. Зато способность, названная «Блокировка Астрального Тела», сбоев давать не должна. В самом простом случае требуется лишь тактильный контакт и вброс верно направленной энергии. Кирилл сосредоточился, прикоснулся кончиками пальцев к вискам своего мирно спящего Обнаруженного.
— И что? – этот вопрос задала, конечно же, Фаина.
— Ни-че-го-шень-ки.
— Значит, случай не так прост, как показался сначала?
— Не понимаю! Я точно отрубил его от мира Гелленазса, но ничего не могу сделать на Земле. Может, прибить, чтоб не мучиться?
Фаи отвесила рыженькому недомагу смачную затрещину.
— Шуточки ещё тут разводишь! Что его защищает? Что тебе мешает?
Парень замялся с ответом, разматывая алую ленту домен-повязки.
— Из того, что доступно обычному человеку… Ну, не зна-а-аю. Истинная Вера? Но в досье я ничего такого не читал, да и поведением не похож он на оголтелого фанатика. Истинная Любовь? Чья хоть?!
— Не важно! Проводи полный обряд, нельзя всё так оставить. Сработает – значит не такая уж и истинная.
— Да знаю я! – сплюнул Киря, царапнул себе до крови палец отмычкой, так и не исполнившей своего прямого назначения. А уже потом, по выученной схеме, завязал алую ленту на правом плече всё ещё не пришедшего в себя Никиты и небрежно потрепал последнего по щеке. – Проблем-то с тобой сколько…
* * *
Звук лёгких девичьих шагов у подъезда на время прервался.
— Как же ноги гудят… Вот это и называется хорошей дискотекой! – высказалась Маша, потирая лодыжку. – Эх, ну почему он продолжает стоять на своём «Ты достойна лучшего». Неужели при этом быть просто другом ему легче? Не понимаю…
— Наверное, это как в той поговорке «Они были созданы друг для друга, но тупили прям по страшному», — прыснула одна из подружек, — Без обид, Машунь, но что ты вообще в нём нашла? Не понимаю.
— А может, тебе всё же самой ему признаться? Первой. Сразу легче станет. – Посоветовала вторая.
— Я уже не знаю, чего я боюсь больше: того, что смогу признаться, или того, что не смогу. Ну ладно, до завтра, девчата!
— Пока-пока!
Маша постояла немного у подъезда, провожая взглядом подружек и собираясь с духом. Поправила сумочку, кинула взгляд на собственную ладонь.
— Да. Так нельзя! Я выскажу всё прямо!
Ладонь сжалась в кулак.
Вот только у дверей лифта… решимости отчего-то поубавилось. Маша вздохнула и начала подъем по ступенькам, оттягивая наступление неминуемого момента…
Насторожил её луч света из полуоткрытой двери собственной квартиры. Да и оплавленное состояние замка радужных мыслей не вселяло.
«Воры!» — мелькнула первая мысль.
«Там же Никита!!!» — безумной вспышкой ударила вторая.
«Жив ли вообще?!» — ёкнуло сердечко, когда девушка в нерассуждающем порыве влетела в прихожую.
«Ура! Получилось!» — донёсся до её слуха радостный двухголосый вопль из-за двери спальни. Этого Маша меньше всего ожидала и потому застыла в нерешительности.
«Ё… м-м-моё…» — различила она голос любимого.
«Живой…» – мысленно выдохнула девушка, удерживая дрожь коленей.
«Но кто те двое?! И что? Что? Что они здесь делают?!» — спешные шаги заставили её отступить в темноту туалетной комнаты. Ладони ощутимо взмокли, пока Маша нащупала в сумочке мобильник.
— Н-ничего, способность двигаться и соображать вернётся… наверное, — различила она девичий голос.
— Да ты оптимистка, Фаина! – второй из голосов принадлежал парню.
«Всё, уходим скорее, и запаливаем, чтобы не запалили! Хе-хе, каламбур получился». — Подумал Кирилл, но озвучивать мысль не стал, выискивая в кармане зажигалку.
— М-м-м… вашу! – только и смог выжать из себя Никита Алыкин, сквозь звон в ушах и общую слабость не понимающий, отчего всё так расплывается, и куда же его пытаются вытащить на своих плечах как минимум двое. А затем сознание парня вновь померкло.
Маша вжалась в стену туалетной комнаты, затаила дыхание, все рассуждения в её голове путались от страха и ни в какую логическую цепочку не выстраивались. Судить о происходящем она могла лишь по звукам.
«Воровать у меня особо нечего. Зачем им Никита? Позвонить в полицию…»
Но руки и ноги не слушались. Уши уловили стук закрывшейся двери и какое-то быстро прекратившееся шипение. А вот треск и пощелкивания со стороны комнаты уже не прекращались….
* * *
Стуча зубами, Кирилл Авдеев втиснулся в кабинку лифта, с локтя нажал кнопку первого этажа.
— Ну всё, награда за новообнаруженного нам обеспечена. Дверку в исходное положение приплавил, следы обряда уже горят синим пламенем!
— Синим? Оно у тебя и синим бывает? – вяло удивилась Фаи.
— Да не-е, горит обычным. Но соседние квартиры сильно пострадать не должны… Ну, я надеюсь. Тут вроде пожарная часть недалече…
— Надеется он! – фыркнула девушка, старательно удерживая от сползания на пол почти безжизненное тело новичка-доменовца. — Теперь бы до машины добраться – и вон из этого города!
— А обнять меня покрепче?
— Зачем?
— А затем. Вот замёрзну прямо тут, и будешь уже двоих на себе тащить…
— Почему двоих? За него — дают награду, от тебя — сплошные проблемы. Мне кажется, выбор очевиден… – зло пошутила Фаина.
27–28 февраля 422 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
Чистые комнаты наверху были небольшими, но уютными. Отец и Милуш сразу же после обеда куда-то ушли, наказав Славушу присматривать за Спаской, и она приготовилась к тому, что тот начнет учить её языку чудотворов, но, оказывается, у Славуша были другие планы.
Он помаялся в четырёх стенах с часок, и его потянуло в город – незнакомый, загадочный и опасный. Наверное, бросить Спаску на хозяйку трактира, которая верила в белокрылых чудотворов, Славуш не решился.
– Слушай, Спаска… Я тут хочу пройтись немного… – Он сунул голову к ней в комнату, и сразу стало ясно, что у него на уме. – Ты не очень устала?
– Нет, – ответила она и начала натягивать на голову берет, пряча косу.
Славуш надеялся на её отказ, поэтому поморщился. Спаске же тогда не пришло в голову, что учитель её слишком молод, чтобы в одиночку разгуливать по незнакомому городу. Он хотел посмотреть на храм изнутри, взглянуть, как люди поклоняются чудотворам (о чём и рассказал Спаске по дороге).
Храм на площади Восхождения был заперт, и они отправились искать тот, что будет открыт. А это не составляло труда, потому что в Хстове храмы стояли на каждом углу, да ещё и поднимались высоко над домами и были видны издали.
– А если там будет гореть солнечный камень? – спросила Спаска.
– Мы сначала осторожно заглянем и только потом войдём. Не могут же солнечные камни гореть там всё время, и днём, и ночью.
Открытый храм нашёлся очень быстро, но в нём горел солнечный камень. То же самое было и во втором, и в третьем.
Славуш одной рукой крепко держал Спаску за руку, а другой – рукоять ножа на поясе. Но никто не спешил на них нападать.
Они отошли довольно далеко от трактира (и Спаска подозревала, что заблудились в узких проулках Хстова), когда им наконец повезло: в большом храме недалеко от постоялых дворов солнечный камень не горел. Там собралось много людей, и, похоже, не хстовичей, а приезжих, и никто не обратил внимания на Спаску и Славуша.
На это стоило посмотреть. Нет, не роспись стен (в которой Спаска ничего не смыслила), не золото, не лики чудотворов, не обилие света и блеска потрясли её: она почувствовала широкий, мощный поток силы, который уходит за границу миров. Из каждого человека выливался скудный её ручеек, но людей было очень много, и ручейки соединялись в реку. Реку любви…
К ликам в золотых окладах люди обращали самые чистые, самые светлые свои помыслы, свои несбыточные надежды и наивные детские мечты. Многие стояли на коленях, и от них ручейки силы утекали быстрей, чем от остальных. И лица, лица их были одухотворенными, глаза – широко открытыми, люди не лгали здесь самим себе, они были искренни, доверчивы и… беззащитны.
Славуш замер, глядя на это зрелище, у него даже приоткрылся рот. И Спаске показалось, что он хочет задержать поток силы, утекавшей в другой, чужой мир. Может быть, что-то ему и удалось, какую-то каплю он и удержал, но остановить поток, конечно, не сумел.
Лицо его побледнело, взгляд остановился и сделался бессмысленным. Они стояли возле самого входа, и кто-то толкнул Славуша, загородившего дверь, но он даже не заметил. Трое Надзирающих пели монотонную песню (если песней можно было назвать бормотание нараспев), но это был лиццкий язык, и Спаска разобрала только два или три слова.
Песня становилась всё громче, лица людей светлели, дыхание их учащалось, у некоторых по щекам ползли слёзы, а потом, на вершине всеобщего счастья, над толпой загорелся солнечный камень…
Спаска не вскрикнула только потому, что сначала он горел очень тускло. Но свет его делался ярче, а Славуш его не замечал, увлечённый борьбой с рекой любви! Она отпрянула к двери, потянув его за руку, но кто-то загородил им дорогу, очарованный жёлтыми лучами, и Спаска почувствовала себя в ловушке.
Как объяснить, что такое — ядовитый жёлтый луч для колдуна? Нет на свете таких слов. Он ранит в самое сердце, он парализует волю, он причиняет боль, но не осязаемую, а осознаваемую, словно больно делается мыслям в голове. Он убивает не сразу, воспоминания о нём долго мучают разум и тело. Разум – невозможностью думать, тело – судорогами и обмороками.
Хорошо, что Славуш быстро пришёл в себя – в одну секунду, словно и не стоял только что истуканом. Он накрыл Спаску собой, как плащом, обхватил обеими руками, прижал к себе, с силой проталкиваясь сквозь толпу у входа. Он ведь тоже был колдуном, его тоже убивали желтые лучи!
Но Спаска чувствовала, знала: в тот миг он думал только о ней, он вообще за себя не боялся! Он спасал её, а не себя!
Они вывалились на улицу, но, не доверяя стенам и окнам храма, Славуш тащил Спаску через площадь, пока не свернул на узкую улицу. И только там остановился, и перевёл дыхание.
– Спаска, ты как? – Он был испуган, у него дрожал подбородок, а в глазах появились слёзы. Его солнечный камень обжёг сильней…
– Ничего… – Она шевельнулась. Камень ведь горел очень тускло.
– А ты?
– И я ничего… Нам надо будет обязательно выйти в межмирье. Ты точно хорошо себя чувствуешь?
Спаска ещё ощущала жжение жёлтых лучей, ещё не оправилась вполне от их прикосновения (к мыслям?).
– Прости. Я… я просто не сразу заметил, я… я…
Спаска хотела сказать, чтобы он не оправдывался.
– Мы выйдем в межмирье, и всё пройдет, – сказала она.
– Да, конечно, – рассеянно кивнул он. А через пять минут Славуш уже вовсю проклинал Надзирающих и чудотворов. – Это самый подлый обман, какой только можно придумать! – Он говорил с горечью и сжимал кулаки. – Это величайшая гнусность, на которую способен человек!
– Они не люди, – угрюмо поправила Спаска. – Они чудотворы.
– Чудотворы тоже люди. И добрые духи люди. Спроси у своего отца, он тебе расскажет.
Спаска сначала хотела спросить, откуда об этом знает отец, но вдруг осеклась.
– Дядя Змай мне вовсе не отец… – тихо сказала она. Вдруг Славуш расскажет об этом кому-нибудь и слух дойдёт до человека по имени Прата Сребрян?
– Да брось, – Славуш усмехнулся, – меня-то не обманешь. Не бойся, я никому об этом не говорил.
Спаска промолчала, а он через минуту снова сжимал кулаки и шипел себе под нос:
– Я… если бы я мог… Я бы убил их всех, всех! Люди не глупые, нет. Они доверчивые. И нет ничего на свете гнусней, чем пользоваться чужой доверчивостью!
– Они слабые. – Спаска пожала плечами. – Милуш так говорит. Они хотят исполнения желаний без приложения усилий. Они хотят, чтобы кто-то вместо них исполнял их желания.
– Да, Милуш, конечно, прав. Но… кто виноват сильней: тот, кто забыл запереть дверь, или тот, кто, воспользовавшись незапертой дверью, обворовал дом? Первого можно не жалеть, но второго надо судить. И, честное слово, настанет день, когда чудотворы за это ответят! Клянусь, я сделаю всё, чтобы они за это ответили!
Он чуть не плакал. Он испытывал настоящую боль: Спаска всегда отличала правду от лжи и искренность от притворства. Приближался вечер, а в Хстове как-то очень рано начались сумерки. Может быть, от того, что сгустились тучи и пошёл дождь, а может, из-за высоких стен на дно узких улиц попада́ло меньше света.
И людей на улицах встречалось всё меньше и меньше – тут рано вставали и рано ложились. На улице пошире и посветлей, куда они вышли в поисках трактира (а Спаска была права, Славуш не знал, куда идти), неожиданно оказалось много людей и много освещенных окон – это были в основном кабаки и трактиры, в которых толпился народ.
Спаска раскрыв рот смотрела на разноцветные блики, которые мозаичные окна бросали на мостовую. Славуш же ещё не пришёл в себя после увиденного в храме, как на него свалилось новое потрясение.
Какая-то девочка, может быть чуть-чуть постарше Спаски, очень худенькая и длинноногая, ухватила его за руку и весело ему подмигнула. На ней было множество юбок, не меньше семи, и кофточка с лифом на шнуровке, как у взрослых, но ни юбки, ни подложенное под лиф тряпьё не помогли скрыть её худобу. Юбки были ей коротковаты, открывая косолапые ступни.
– Тебе чего? – спросил Славуш, грустно улыбаясь. Девчонка тоже улыбнулась ему во весь рот.
– Пойдём! Совсем недорого! Всего два грана!
– Чего? – не понял Славуш.
– Два грана за всю ночь! Никто так дёшево не даст, только я.
– Я ничего не понимаю. Тебе нужно два грана или ты хочешь мне их дать?
Спаска почему-то сразу поняла, что нужно девочке, и дернула Славуша за руку:
– Славуш, она хочет, чтобы ты её любил и дал за это денег.
– Как это «любил»?
– Как муж любит жену, только за деньги.
До него не сразу дошёл смысл её слов, а когда он, наконец, сообразил, о чём идёт речь, то покраснел и едва не бегом бросился прочь с этой улицы, увлекая Спаску за собой. Впрочем, смущение его длилось недолго.
– Она же дитя! Ей же не больше десяти лет! – бормотал он себе под нос. – Надо вернуться. Надо дать ей хоть немного денег, чтобы она больше не торговала собой. Какой ужас, Спаска, какой это ужас! Я даже представить себе не мог! Давай вернёмся!
Спаска пожала плечами: она не видела проку в том, чтобы дать этой девочке денег – ведь рано или поздно они кончатся. Тогда она ещё не понимала, что Славуш – наивный мальчик, который в жизни не видел ничего, кроме богатого поместья родителей и замка Сизого Нетопыря. В своих предчувствиях она тогда тоже ещё не разбиралась, это пришло потом.
И они вернулись на многолюдную улицу, только теперь Спаска заметила, что в свете мозаичных окон стоит не одна такая девочка. И девочки, и женщины, и совсем старухи смотрели на молоденького Славуша хитрыми и алчными глазами, придвигались к свету, расправляли плечи, приоткрывали губы и, словно переминаясь с ноги на ногу, поводили бёдрами. Славуш не смотрел по сторонам, решительно направляясь к девочке, и та, завидев его, довольно и плотоядно улыбнулась.
– Вот, возьми. – Он достал из-за пазухи кошелек и начал выковыривать оттуда серебряные монеты. – Возьми и иди домой.
У девчонки раскрылся рот, но она не растерялась, выхватывая монеты у Славуша из рук.
– Бери, бери. – Славуш грустно улыбался. – Тебе надолго хватит. Только не приходи больше сюда, слышишь?
Услышав звон серебра, в их сторону головы повернула вся улица. И ещё одна девчонка, чуть постарше, выскочила к ним из темноты:
– А мне? Почему ты ей дал, а мне нет?
Славуш посмотрел на нее растерянно и, вздохнув, снова полез в кошелёк. Спаска знала, что его умершие родители были богаты и он тратит свои деньги, но всё равно испугалась: на это серебро какая-нибудь деревенская семья целый год могла жить безбедно.
– И мне! И мне! – Сзади в плащ Славуша вцепилась ещё одна.
– И мне!
– И мне!
Не прошло и минуты, как Славуш и Спаска оказались окруженными толпой продажных женщин самых разных возрастов, от девочек до старух. Из толпы тянулись тонкие цепкие руки, смотрели жалобно-злобные глаза, хищные глаза, словно женщины потеряли разум при виде денег. И те, кто не мог дотянуться до Славуша, хватали за волосы тех, кто стоял впереди, надеясь оттащить их назад.
И за их визгом и криками было уже не разобрать слов: «И мне! И мне!» Руки с длинными грязными ногтями рвали в стороны плащ Славуша, впивались в рукава рубахи (и тонкая ткань трещала, на глазах превращаясь в лохмотья), щипались и царапались.
Кто-то сдернул с головы Спаски берет, и толпа уже не видела, что она чужая здесь, кто-то вцепился ей в волосы, а потом сдернул плащ с плеч (лопнула верёвочка, больно впившаяся в шею), цепкие сильные пальцы дергали Спаску в разные стороны, оставляя на теле синяки и царапины. Руки и хищные оскаленные лица были со всех сторон, и Славуш кричал:
– Оставьте меня! Разойдитесь! Что же вы творите!
27–28 февраля 422 года от н.э.с. Исподний мир
Кони несли кибитку по Хстовскому тракту резвым галопом; и встречные, и попутные телеги едва успевали съехать на край насыпи, а Славуш, правивший лошадьми, во всё горло орал:
– Разойдись! Дорогу! Дорогу!
И при этом совсем не походил на учителя, каким обычно являлся в комнату Спаски. Кибитку так трясло, что на ухабах Спаска едва не ударялась головой о слегу, державшую навес. Милуш хмурился, а отец хохотал и придерживал Спаску за плечи.
Она же слишком хорошо помнила, чем иногда заканчиваются путешествия отца на лошадях, и не понимала его веселья. Но вскоре кони перешли на рысь, а потом потащились шагом – как привыкли.
Однако во время остановок от отца всё равно шарахались в испуге и взять себя под уздцы не позволяли. Спаска долго привыкала к одежде мальчика: всё ей казалось неудобным, особенно штаны. Да и берет с пером, под которым спрятали косу, мешал и был тяжёлым.
Милуш хотел прибыть в Хстов инкогнито, а не в карете с гербом, и отцу посоветовал не показываться со Спаской на людях: мужчина с маленькой девочкой бросается прохожим в глаза, запоминается. До этого отец не брал её с собой в Хстов, она жила в замке под присмотром бабы Павы.
И всё в хстовских землях казалось Спаске чужим: и люди, и дома, и еда, и унылые картины вдоль тракта. В трактирах напротив входа на полках стояли лики чудотворов, а входящие кланялись им с искренним почтением. Отец велел Спаске и Славушу кланяться тоже, сам же ни разу даже не кивнул головой в сторону ликов.
– А почему тебе можно на них наплевать, а нам нельзя? – спросил возмущённый Славуш.
– Потому что меня здесь и так все знают. Я часто езжу в Хстов, все привыкли.
Милуш, желая сохранить инкогнито, кланялся ликам тоже, но с таким лицом, что лучше бы он этого не делал.
Хорошая еда в трактирах стоила очень дорого, да и не везде можно было заказать баранины или козлятины, на обед довольствовались одним утёнком на четверых. Каши и хлеб, как и везде, считались роскошью – подавали в основном овощи, и хорошо если сладкую репу, чаще – безвкусную плохо почищенную брюкву, иногда с гнильцой.
Похлёбки варили из солёного щавеля пополам с крапивой, для сытности добавляя яйцо – только тем, кто мог за яйцо заплатить. Рыбы не было вообще, но кое-где продавали раков.
– Перевелась рыба. Реки здесь гниют, рыба дохнет. Если что-то и ловят, то отправляют в Хстов, – объяснял отец Спаске и Славушу, который тоже ехал в Хстов в первый раз. – И здесь ещё не так плохо, Выморочные земли близко, Лодна. Дальше к югу хуже: и крыс едят, и лягушек, вместо брюквы – сурепка, вместо щавеля – мокрица. Хлеб пекут пополам со мхом, но и это к праздникам.
После таких рассказов Спаска ожидала увидеть нищий Хстов: покосившиеся стены, торфяные хижины на сваях, как в деревнях, и гати вместо каменных мостовых…
Город Храма появился на горизонте в полдень, Спаска даже протёрла глаза: уж не видение ли это? Даже хрустальный дворец мерк и терялся рядом с белокаменными громадами крепостных стен, не поднимался так высоко, как башенки замков и дворцов хстовской знати, даже в свете солнца не горели так ярко его островерхие крыши, как золотые купола хстовских храмов.
– Вот он, город Храма… – Отец сказал это тихо и указал вперёд, а глаза его сделались вдруг печальными.
И Спаска кожей ощутила его любовь к этому городу, его тоску и боль. И сила, стоявшая за его спиной, всколыхнулась, напряглась, надавила на плечи…
Милуш же взглянул на приближавшийся город с ненавистью, даже скрипнул зубами. Да, Волгород рядом с Хстовом был мелкой крепостицей, каких на подходе к городу Спаска увидела пять или шесть: город был окружен тремя кольцами крепостей.
– Это лавры, – пояснил отец. – Там живут мнихи, которые ничего не делают, только любят чудотворов.
– А что же они едят, если ничего не делают? – спросила Спаска.
– На них работает довольно трудников, чтобы они ни в чем не нуждались. Дело-то серьёзное – это тебе не землю плугом ковырять…
Отец шутил, даже улыбался, а сила за его спиной не унималась, подрагивала от напряжения. Ненависть – оборотная сторона любви, – вот как называлась эта сила. Только Милуш обращал её на Хстов, а отец – гораздо дальше, за границу миров.
На въезде в город тракт был забит телегами, кибитками, каретами, пешими людьми; стража на воротах принимала плату за въезд и за вход, отчего на мосту создавалась толчея. Возницы карет сердито кричали на хозяев телег и повозок, разгоняя их в стороны, но пробиться к воротам с моста всё равно быстро не могли.
Отец сказал Славушу, что торопиться некуда, а тот был не прочь покричать и потолкаться с другими возчиками. Ему нравилось быть возницей, он как будто пробовал себя в новой, совсем несвойственной ему роли: любимый ученик Милуша, Славуш слыл книгочеем и крючкотвором, говорил, писал и читал на четырёх языках, делал успехи в естествознании.
Но, видно, мальчишеская его натура хотела большего, чем протирать штаны и налокотники в книгохранилище замка и обучать чистописанию маленьких девочек. В дороге отец иногда сажал Спаску поближе к Славушу и заставлял его говорить с ней на разных языках. Спаске это нравилось, а Славушу быстро надоедало.
– У него особые способности к языкам, он говорит на каждом, как на родном, – пояснял отец. – Я ещё ни разу не видел, чтобы здесь кто-то мог так чисто говорить на языке чудотворов.
– Змай, я не знаю, как говорят сами чудотворы, я слышал этот язык только от тебя. Мог бы и сам поучить Спаску языкам, а я бы лошадьми правил… – солидным баском ворчал Славуш.
– Мне есть чему её поучить и кроме языков… – отвечал отец, но ничему учить Спаску не спешил.
Пробившись через ворота, они проехали через весь город. Отец показывал Спаске и Славушу улицы и площади, царский дворец и, конечно, главный храм Млчаны: храм Чудотвора-Спасителя.
– А кого он спас? – по наивности спросила Спаска.
– Долго объяснять, – ответил ей Славуш. – Это один из основных догматов Храма: чудотвор Айда Очен преградил путь восьмиглавому Змею, который считается у них воплощением Зла. Появление Змея знаменовало собой конец мира, он летел к Хстову, чтобы сровнять с землёй Храм, и был уже у самых ворот города, но тут с неба на крылатой колеснице, озарённый сиянием солнечных камней, спустился Чудотвор-Спаситель. Он сражался со Змеем двенадцать дней и двенадцать ночей, но не мог его победить. На тринадцатый день он спросил Змея, что́ даёт ему силу, и тот ответил: зло в людских душах. И тогда Айда Очен собрал всё зло, что накопилось в людях, и Змей в испуге бежал обратно в Кромешную, но Айда Очен не выдержал взятой на себя тяжести, рухнул на землю и разбился о камни. Душа его, отягощённая Злом, не могла подняться в солнечный мир Добра, но на четырнадцатый день, когда люди плакали и прощались со своим спасителем, сам Предвечный раздвинул тучи над Хстовом, простёр свою длань к чудотвору и забрал его к себе.
– На самом деле, – добавил отец, – эта история гораздо сложней и правдоподобней, сын-Ивич просто не читал канонических текстов так называемых Свидетелей Айды Очена. То, что он рассказал, – байка для простолюдинов, упрощенная, так сказать, версия… Люди мыслящие – а среди храмовников попадаются и такие – склонны рассматривать Свидения как аллегорию и дают им различные толкования. Текстов Свидений всего семь, хотя Свидетелей было больше. Право, не могли же семь человек придумать одно и то же!
– Да, по странному стечению обстоятельств, в Лицце об этом стало известно только через пятьдесят лет после гибели Айды Очена, – добавил Милуш, кривя рот. – Вероятно, Свидетелей что-то сильно задержало в пути. Но как только Стоящий Свыше услышал об этом, он тут же перенёс свою резиденцию в Хстов и отстроил здесь храм Чудотвора-Спасителя. С тех пор Хстов называют городом Храма. И именно тогда Сретенье и Восхождение стали главными храмовыми праздниками. Сретенье празднуют семнадцатого февраля, а Восхождение – третьего марта.
Спаске объяснения показались слишком сложными, да она и не очень к ним прислушивалась: снова, как при появлении на горизонте города Храма, сила за плечами отца заворочалась, выпустила острые когти, впилась в его плечи.
…Мёрзлая земля с трудом подаётся под ударами тяжёлой холодной кирки (вкус смерти на губах), неохотно раскрывает свою бесстыжую черноту. Всё глубже и глубже яма, всё грязнее снег вокруг. Мёртвый человек с узким лицом на дне ямы… Комья тронутой инеем земли падают на его серые губы.
…Горит в огне крылатая колесница, один за одним вспыхивают увившие её бумажные цветы, чернеют и съёживаются крылья деревянного коня. И горит привязанный к колеснице человек (вкус горелого мяса), и беззвучно дрожит воздух от его крика, трогая змеиную кожу…
– Не надо, не смотри… – Отец положил руку Спаске на плечо.
Перед царским дворцом Спаска не удержалась и во весь голос закричала:
– Смотрите, смотрите! Прозрачные окна!
Почему-то прозрачные окна казались ей самым настоящим чудом. Ни в Волгороде, ни в замке Милуша таких не было – иногда в центр мозаики, между обычных стёкол, вставляли маленький кусочек толстого прозрачного стекла, чтобы можно было заглянуть в него и увидеть, что происходит за окном, но чтобы целое окно было закрыто одним огромным прозрачным стеклом?
Народ на улицах Хстова встречался разношерстный, Спаска никогда не видела ни столь богатых нарядов, ни таких жалких лохмотьев. На площади у входа в храм Чудотвора-Спасителя толпились калеки и нищие: в рванье, покрытые язвами, с гноем на глазах и обветренными губами, они тянули руки к входившим в храм, и даже из кибитки Спаска почуяла, какой от них исходит отвратительный запах.
Милуш морщил лицо и отводил глаза, отец же, напротив, с любопытством разглядывал толпу попрошаек, которая тянулась к кибитке, – кто-то даже пытался ухватить лошадей за повод, увидев, что Славуш не спешит отогнать нищих кнутом, как это делали другие возницы.
– Змай, у нас же есть деньги. – Славуш оглянулся и посмотрел на отца. – Давай дадим им хоть немножко…
– С ума сошёл? – Отец присвистнул и постучал кулаком по лбу. – Во-первых, они нас просто разорвут, как только увидят деньги. А во-вторых, нищенство – едва ли не самое доходное дело в Хстове… Знаешь, сколько стоит вот такой шрам, как у старика на ступеньках? Дороже, чем мой плащ с горностаем.
Кто-то из нищих таки ухватил коня за узду, и тогда отец поднялся, забрал у Славуша кнут и свистнул: кони, хоть и привыкшие к нему, перепугались, и кнут не понадобился – они рванулись вперед, не слушаясь поводьев, и толпа отхлынула в стороны.
На улицах поуже людей было меньше, и среди них попадались как добропорядочные домохозяйки и мастеровые, так и сомнительные личности разбойничьего вида. Отец оставил лошадь и кибитку на каком-то грязном постоялом дворе, и дальше пошли пешком: сначала каменная мостовая сменилась деревянной, а потом под ногами и вовсе зачавкала грязь.
Улочки сузились так, что Спаска, раскинув руки, доставала до обеих стен по их сторонам. В замке никто не выливал помои прямо под ноги, для этого были прорыты сточные канавы, здесь же нестерпимо воняло нечистотами и тухлятиной.
Однажды их даже попытались ограбить – наверное, не сразу разглядели отца и Чернокнижника за спиной Славуша, который шёл впереди. Отец только потянулся к ножу на поясе, как незадачливые разбойники бросились бежать.
А потом узкая улочка внезапно вышла на маленькую площадь, посреди которой стоял небольшой храм.
– Вот тут и переночуем. – Отец кивнул на трактир по другую сторону площади, под вывеской: «Пескарь и ёрш». – Когда-то это место называлось площадью Большой Рыбы, а теперь это площадь Восхождения, по названию храма. Кстати, трактир – недешёвое место, с отличной кухней, богатыми традициями и без клопов. И постояльцев не много.
Спаска тогда еще не знала, что кроме древесных клопов бывают ещё и постельные, в замке водились только тараканы, в деревне же и о тараканах не слышали.
Хозяйкой трактира оказалась женщина, которую тоже «что-то связывало» с отцом: невысокая, рыхлая и белокожая, с водянистыми глазами, она тем не менее была очень живой, говорливой и обаятельной; её юбки шелестели и колыхались в такт её движениям, она тяжело и грациозно порхала по трактиру, к удивлению Спаски ничего не задевая юбками на своем пути.
Её звали тетушка Любица.
– Ах, какой хорошенький мальчик! – Хозяйка всплеснула руками при виде Спаски. – Ну прямо белокрылый чудотвор!
– У чудотворов нет крыльев. – Отец, никого не стесняясь, чмокнул хозяйку в щёку. – К тому же это не мальчик, а девочка. Говорю по секрету, но кто-то же должен помочь ей вымыться и переодеться с дороги.
Отец никак не мог взять в толк, что Спаске не нужно в этом помогать, что она не настоящая царевна, а только иногда притворяется ею.
Кроме них, постояльцев в трактире не было, и понятно почему – наверное, в бедной хстовской земле так обедал только Стоящий Свыше: отварные судачки по-дертски, запечённый свиной окорок, верчёная индейка, сухие копчёные колбаски из конины, нарезанная тончайшими ломтиками тушёная капуста со сливочным маслом и истекавшие мёдом пряные сласти, которых Спаска никогда не пробовала и не запомнила их странных южных названий (а хозяйка во время обеда расхваливала свои блюда на все лады).
И, конечно, вино, которое понравилось даже Милушу, а он в этом был очень и очень привередлив, в отличие от отца.
Интересно, зачем этому мальку аккумулянт? Для какой-нибудь подводной игрушки? Произвести впечатление на еще одну местную айшу, подарив ей много-много теплого-горячего светлого дара? И получить взамен… что? Возможность первому оплодотворить выметанную ею икру? Да нет, они вроде еще мелковатые для подобных игр, у морских первый нерест бывает как раз на границе первой сотни лет, синяя кровь медленная.
Впрочем, Дайму-то какая разница, потратит малек свой кристалл на развлечения, высосет просто вкусный светлый дар или же запасливо спрячет в какую-нибудь тайную пещерку, припасая энергию на черный день. Наверняка те, что постарше, тоже вовсю ее припасают, вот мелкий с них пример и берет, еще не особо понимая зачем. А может быть, и понимая уже, только по своему, кто их знает, этих полушеров, полуири…
Интересно, как скоро малек догадается отрастить сиськи? Айша вон уже догадалась, только пока еще не преуспела. Синяя кровь медленная. Жаль, что они не пели… Поют они красиво, Дайм бы послушал с радостью, щедро делясь эмоциями — ведь они для того и поют, и грудь выращивают, и личики такие умильные, чтобы сухопутные шеры при встрече выделяли как можно больше вкусных горячих положительных эмоций. Эмоции обладателей дара — естественная подкормка для ири любых цветов, это вам и Шутник подтвердит. Самые вкусные, самые питательные.
Эмоции и кристаллы-аккумулянты.
Не случайно боцман так обрадовался, когда Дайм реквизировал только непрозрачную для магии шкатулку, а сами содержавшиеся в ней кристаллы не тронул. Ясно, что именно кристаллы в этой меновой торговле с потомками Синего Дракона являются самым ценным товаром. Они и в империи очень даже ценные, но там можно прожить и без них. Многие, собственно, и живут. Пусть такая жизнь и сильно проигрывает в качестве, но на поверхности ты можешь хотя бы дышать, не имея не то что кристаллов-накопителей, но даже и ни капли собственного дара. Живут же бездарные, не являющиеся даже условными шерами, и ничего.
Под водой же на магии завязано все. Сама способность жить, оставаясь шерами, пусть и хвостатыми, но все-таки шерами. А магия…
— Магия уходит, светлый шер. — Боцман тяжело оперся о толстый канат заграждения, смотрел вдаль. — Раньше Дети Синего просили птичек или котят… Ну знаете, у нас многие держат рыбок в аквариумах, за ради экзотики… А у них эти рыбки что? Так, тьфу, постоянно везде шныряют, точно мухи. Ну кто-то держит, че бы нет. Но кто побогаче, те предпочитали аэрариумы. Ну знаете, такие большие воздушные шары… Не стеклянные, нет, чистая магия. Стекло запотевает, может треснуть под давлением, у них же там еще и температура-влажность тоже должны быть какие надо. Высшим шиком считалась какая-нибудь пустынная ящерка, где сухость-сухость и жара-жара… Тьфу ты, стоит с ними часок побалакать — и сам удваивать начинаю! Такие ящерки раньше очень дорого стоили. Ну и птички, птички особенно, для них ведь большой аэрариум нужен. Раньше все время заказывали. — Он помолчал. Вздохнул. Продолжил: — А теперь только кристаллы. Ну и лекарские зелья разные, под водой их трудно делать, особенно когда магии все меньше. Ингредиенты, опять же, растения всякие магомодифицированные. Те же солнечные ромашки, к примеру, под водой они не растут. Кстати, местный правитель, как только вас увидел, так сразу все свои товары в ромашках оценивать начал. Или фиалках. С огромным трудом удалось его убедить, что вы простой пассажир и ничего менять не собираетесь… Или я ошибаюсь?
— Не ошибаетесь. — Дайм усмехнулся, пряча в поясную сумку фиалы с уга-уга. — И ромашек у меня нет. А уж фиалок тем более.
— Жаль, жаль… — Боцман совершенно не выглядел огорченным. — Но если все-таки надумаете… если каким-то образом они у вас обнаружатся… ну вдруг… То вы знайте, что более выгодного обмена, чем я, вам никто не обеспечит. Уга эта ваша что, так, дребедень. А вот солнечную ромашку при должном умении договариваться можно и на синюю жемчужину сменять. Что усмехаетесь? Не верите? А зря. Синий жемчуг — штука, конечно, редкая, но он у них есть. А ромашек нет. И это при том, что жемчуг этот синий им не так чтобы особо и нужен. А ромашки — до зарезу.
— Зачем?
Дайм спросил не только для того, чтобы поддержать разговор: ему и действительно было интересно, зачем под водой могут понадобиться солнечные ромашки. Или фиалки…
Боцман пожал плечами.
— Все хотят жить, светлый шер. И быть здоровыми. И иметь здоровых детишек. Раньше под водой с этим проблем не было, наоборот даже. А теперь… Все меньше рождается антропоморфных, все меньше разумных. У правителя шестой нерест… и ни одного наследника. Тут за любой лепесток хвататься будешь, так что я на вашем месте бы подумал, светлый шер… Крепко подумал.
— Подведем итоги, — сказал Диомидов, когда Беркутов и Ромашов уселись у его стола.
Ромашов снял очки и стал задумчиво протирать стеклышки. Итоги были неутешительными. Он и Беркутов изучали в эти дни жизнь вора, труп которого был найден в яме. Вора звали Петькой Шиловым. Жил он в Замоскворечье со старухой матерью. Нигде не работал. После каждой кражи попадался и из своих двадцати восьми лет в общей сложности десять провел в тюрьмах. Накануне того злополучного дня он вернулся в Москву после очередной отсидки. Ночевал на вокзале, на том самом, который принял поезд, привезший Тужилиных и Ридашева в столицу. Затем след вора обрывался. Ромашову и Беркутову так и не удалось узнать, почему Петька Шилов вдруг оказался в лесу.
— Может, он украл тросточку у этого Ридашева? — предположил Беркутов. — И драпанул в лес.
— Не вижу смысла, — возразил Диомидов. — Вор не дурак, чтобы красть трость. Подумаешь, ценность! Кроме того, если верить Анне Павловне, Ридашев вез трость в чехле от удочек. Не забудьте еще одного обстоятельства: Ридашев довез Тужилиных до дома на такси. Потом поехал дальше. Куда?
— Я нашел вчера того таксиста, — равнодушно сказал Ромашов.
— Все ясно, — резюмировал Диомидов. — Дальше можете не продолжать. Ридашев высадил Тужилиных и вернулся на этом такси обратно на вокзал.
— Правильно, — сказал Ромашов грустно. — Для того чтобы это узнать, не надо было и таксиста искать. Но я его искал, чтобы удостовериться.
— Ну и как? — спросил Диомидов.
— Ридашев больше никуда не заезжал. От Тужилиных он двинулся сразу к вокзалу. Там отпустил машину.
— Тоже правильно, — заметил Диомидов.
— Он мог отпустить машину в любом месте, — вмещался Беркутов.
— Мог, да не отпустил, — сказал Диомидов. — У него не оставалось времени на разъезды. Не забудьте, что с момента прихода поезда из Сосенска до появления ямы в лесу прошло всего два часа. Вот хронометраж. — Диомидов положил на стол бумажку с цифрами. — Тужилины ехали на «Волге». От вокзала до их дома — двадцать минут. Обратно — еще двадцать. Сосчитайте, сколько получилось? Сорок минут. Вычтите их из двух часов. Остается час двадцать. От вокзала до ямы на электричке с учетом расписания поездов — час плюс десять-пятнадцать минут ходьбы пешком. В резерве остается, следовательно, пять-десять минут. Однако мы слишком много времени тратим на обсуждение этого факта.
— Не понимаю, почему вы решили, что он обязательно должен был поехать на вокзал, — наморщил лоб Беркутов.
— О Господи, — простонал Диомидов. — Вор-то ведь был на вокзале. Он был там, когда Ридашев и Тужилины садились в такси. А потом оказался в лесу.
— Что же получается, Федор Петрович? — задал вопрос Ромашов. — Выходит, мы зря старались.
— Да нет, — улыбнулся Диомидов. — Это, — он показал на бумажку, — это я еще после разговора с Тужилиной прикидывал. Подстраховывался. Теперь, когда вы нашли таксиста, хронометраж просто подкрепляет его показания. Они у вас?
Ромашов подал Диомидову листок. Тот прочитал его и спросил:
— Ну так что будем делать дальше?
— Таксист говорит, — сказал Ромашов, — что он высадил пассажира неподалеку от пригородных касс. В машину тут же сели какие-то курортники. И он уехал. А до отправления ближайшей электрички оставалось как раз десять минут…
— Так, — медленно произнес Диомидов. — Значит, десять минут. В эти минуты на вокзале происходит что-то, что соединяет вора с Ридашевым. И они оба оказываются в лесу. Следов машины вокруг лесной поляны нет. Они приехали на электричке. Когда они выходили на поляну, трость была в руках вора. Ридашев оставался позади. Потом выстрел — и… чудеса… Логичная картина?
— Значит, он все-таки украл трость, — обрадованно сказал Беркутов. — Он украл трость, сел в электричку. Ридашев заметил кражу. Милицию звать он по вполне понятным причинам не стал, а за вором последовал. И, нагнав его в безлюдном месте, покончил дело.
— А вы? — обратился Диомидов к Ромашову. — Согласны?
— Что-то тут не так, — усомнился Ромашов. — Шилов только возвратился из тюрьмы. С какой стати он будет красть удочки? Ведь Ридашев прятал трость в чехле от удочек. Даже если предположить, что вор увидел в чехле трость. Вор не дурак. Нет, я с этой версией не согласен.
— И я, — задумчиво заметил Диомидов.
— Может, они были знакомы? — предположил Ромашов. — Смотрите: приходит поезд. Тужилины и Ридашев проходят с перрона к остановке такси. Вор в это время находится на вокзале. Ридашев его замечает. У него в голове возникает какая-то мысль. Проводив Тужилиных, он возвращается на вокзал, отпускает таксиста, находит вора и предлагает ему поездку в лес. Там он вынимает трость из чехла, вручает ее вору и, пропустив Петьку вперед, стреляет.
— Не больно складно, — сказал Диомидов. — Но при этом становится понятным возвращение Ридашева на вокзал. Он торопился и даже не посчитал нужным хотя бы из осторожности сменить такси. Значит, нитку «вор — Ридашев» надо разматывать дальше. Жаль, что у нас нет фотографии сосенского Ридашева. Это бы облегчило дело.
— Есть словесный портрет, — сказал Ромашов. — Кроме того, я видел его и легко могу узнать по описанию.
— Да, — кивнул Диомидов. — Вам будет удобнее. Свяжитесь с МУРом. Они вам помогут установить круг знакомств Шилова. Ну а ваша задача — аккуратно «выпотрошить» этих знакомых. — Диомидов улыбнулся. — Если будет туго, тут же докладывайте мне. Впрочем… Впрочем, докладывайте мне каждый вечер.
Ромашов поднялся. Беркутов встал было, чтобы идти за ним, но Диомидов остановил его.
— Вы мне еще нужны, — сказал он. — Как дела с Бергсоном?
— А никак, — откликнулся Беркутов. — После той встречи с писателем Ридашевым он, видимо, пребывает в растерянности. Даже звонить из автоматов перестал.
— И вы называете это «никак», — рассердился Диомидов.
Беркутов поспешил поправиться. Он сказал, что не совсем точно выразился. Конечно, тот факт, что Бергсон перестал звонить, настораживает. И конечно, наблюдение за ним усилено…
Диомидов встал из-за стола и заходил по кабинету. Беркутов продолжал говорить, но полковник его уже не слушал. В голову полковнику снова пришла та странная мысль, которая мучила его еще несколько дней назад, когда Диомидов убедился, что Бергсон таки имеет отношение к беклемишевскому делу. Бергсон, кроме того, назвал писателю Ридашеву фамилию Хенгенау. Рассказ Курта Мейера о похождениях профессора в сельве обретал достоверность. События на Амазонке каким-то образом связывались с делом Беклемишева. И точкой соприкосновения был Бергсон. Но вот каким образом они связывались? Почему Берг, сон ринулся вдруг к писателю Ридашеву? Ошибка это или не ошибка? Диомидов склонялся к мысли об ошибке. Генерал советовал не торопиться. Но как тут медлить? «Бергсон выглядит растерянным», — говорит Беркутов. Растеряешься, когда так влипнешь. Чтобы подойти на улице не к тому человеку, надо быть уверенным, что идешь именно к тому. И еще этот глупый вещественный пароль — черная картонка. Несовременно. Очень несовременно… А может, в этом смысл? Но тогда что же выходит? А то, что Бергсон не знает в лицо человека, к которому послан. Да, не знает. Следовательно, он вообще плохо осведомлен о деле, в которое ввязался. Видимо, характер задания такой, что… Или у него два задания. Два… Два… Из двух источников — в один адрес. Черт знает что! Вот дикое предположение. Такого не может быть, если только…
«Если только» и была та странная мысль, которая возникла у Диомидова и которую он, отпустив Беркутова, тут же выложил генералу.
— Решительно, — заметил генерал, выслушав полковника. — Весьма, я бы сказал. — И генерал открыл портсигар. — А вы не подумали, что этим шагом можно пустить все дело под откос? — спросил он.
— Подумал, — улыбнулся Диомидов. — Поэтому и пришел к вам.
— А кому хотите поручить? — поинтересовался генерал, ломая сигарету.
— Сам, — сказал Диомидов.
— Сам, значит, — протянул генерал. — А почему сам?
— Ромашов занят. Беркутов для этой цели не подходит. Недостаточно сообразителен. Можно бы поручить Феоктистову. Но ему придется терять время, входить в курс.
— А если я не разрешу проводить этот… эксперимент?
— Будем искать другие пути, — лаконично ответил Диомидов.
— Ловко вы меня, — заметил генерал. — Как Фауст Маргариту. Вас бы в рай. На должность змея-искусителя. А?
— Не гожусь, — засмеялся Диомидов. — Правда, какая-то Ева уже три раза звонила. Интересуется моей персоной и ни с кем не хочет разговаривать. А меня, как на грех, на месте в это время не бывает. После второго звонка заело любопытство, и я попросил в случае третьего уточнить ее телефон.
— Ну и?..
— С таксофона на Центральном телеграфе.
— Вы думаете, тут есть связь с делом? Диомидов пожал плечами.
Генерал выковырнул спичкой окурок из мундштука и вернул разговор в прежнее русло.
— Меня заинтриговало ваше предложение. Но… Эх, если бы мы были уверены…
— Трудно предугадать все. Ведь мы знаем очень мало.
— Вот именно, — вздохнул генерал. — И неизвестно, будем ли знать больше.
— В случае удачи будем, — уверенно произнес Диомидов.
Генерал ничего не сказал. Но его молчание можно было истолковать как согласие. И полковник стал готовиться к задуманной операции. Суть ее заключалась в том, что Диомидов из пассивного наблюдателя превращался в активного участника игры.
Бухвостов лежал в чистенькой уютной палате. Каждый день его навещали ученые и врачи. Были среди них старые и молодые, бородатые и усатые, бледные и краснощекие, в очках, пенсне и без оных. Ему кололи пальцы, отсасывали капельки крови в тонкие стеклянные трубочки, надували на руках какие-то резиновые подушки и заглядывали при этом на циферблат большого градусника. Однажды опутали голову Проводами и смотрели, как светилось зеленым окошечко черного ящика. В окошечке прыгали змейки. Бухвостов наблюдал игру змеек и поджимал губы прислушиваясь к разговорам, которые вели в это время окружавшие его люди. Говорили они на непонятном языке. Старика это раздражало. Кроме того, ему надоело лежать в больнице. Чувствовал он себя здоровым. Спал нормально, никаких снов больше не видел. Краска по руке больше не ползла, остановилась у локтя и даже чуточку побледнела. А дома его ждали неубранная картошка и корова, оставленная на попечение соседки. Бухвостов требовал выписки.
— Дом без призора, — ворчал он, когда кто-нибудь из врачей обращался к нему с вопросом о самочувствии. — Корова там. За ней глаз нужен.
Но мольбы и требования старика оставались без ответа. Ему снова кололи пальцы и снова опутывали голову проводами. Молоденькая сестра почти неотлучно сидела около его койки и следила за стариком внимательными жалостливыми глазами.
— Анюта, — бормотал Бухвостов, когда они оставались вдвоем, — шо они, окаянные, со мной делают? Продукт ведь гибнет, скотина пропадает.
— Нельзя, Петр Иванович, — ласково говорила Анюта. — Вы уж потерпите. Вы сейчас представляете интерес для науки.
— Дура, — сердился старик и отворачивался к стене.
Анюта вздыхала, оправляла одеяло и раскрывала книжку. К характеру Бухвостова она притерпелась и относилась к высказываниям в свой адрес равнодушно. Интересы науки, по мнению Анюты, стояли выше ругани вздорного старика.
Так было и сегодня. Отпустив нелестное замечание по поводу Анютиных умственных способностей, Бухвостов повернулся на бок и замолчал. В палате воцарилась тишина, прерываемая лишь шелестом страниц да сопением старика. Анюта знала, что примерно через полчаса Бухвостов усядется на кровати и начнет шептать молитву и креститься. Молился он ежедневно: утром, после обеда и вечером. Слова были обычные. Старик просил Бога посодействовать ему с выпиской, жаловался на то, что дома пропадает огород, умолял Бога позаботиться о том, чтобы всем врагам рода человеческого было воздано по заслугам, а ему, Бухвостову, вышло бы снисхождение.
— И что это вы, Петр Иванович, все прощения просите? — любопытствовала Анюта.
Старик не удостаивал ее ответом. Ложился на спину и просветленным взглядом изучал потолок. Анюта фыркала и утыкалась в книжку.
Но сегодня на Бухвостова что-то накатило. Может быть, виной этому была осточертевшая палатная тишина, может, еще что-нибудь, только Бухвостов, к изумлению Анюты, вдруг ответил на ее вопрос.
— Ты, Нюрка, дура, — сказал он, поправляя выбившийся из-под больничной пижамы нательный крестик.
— Это я уже слышала, Петр Иванович, — заметила Анюта. — Вы бы что-нибудь поновее придумали.
— Видение мне было окаянное, — не слушая ее, сказал Бухвостов. — Баба рыжая и ликом будто похожая на кого-то из сродственников. Я вот и смекаю… — Старик замолчал, опасливо огляделся и шепотом закончил:
— Не к добру, Нюрка, это.
— Что вы, Петр Иванович, — засмеялась Анюта. — Взрослый человек, а такой суеверный.
— Я вот лежал, Нюрка, и думал, — продолжал Бухвостов, обращаясь словно бы не к Анюте, а к самому себе. — Лежал и думал. Матка моя говорила, что у нас в роду цыганка была. Прадед мой ее из табора украл. Оженился. Дети пошли. А потом, значит, в деревне прознали, что ведьма она. Железо у нее к рукам прилипало. Возьмет, значит, она иголку, а шить не может. Путается иголка в пальцах, будто приклеенная. Из-за нее, богомерзкой, на наш род епитимья наложена. Грех, значит, чтобы прадедов отмаливать.
— Ой, как интересно! — округлила глаза Анюта. — А еще что было, Петр Иванович?
— Рыжая она была, Нюрка. Цыганка, а рыжая С чего бы это, не знаю. Только вот как на духу тебе говорю: приходила она, проклятая, ко мне. В видении, значит… Ох, прости мои прегрешения, Господи! Убери окаянство поганое, — забормотал старик. — Век тебе этого не забуду…
Минут пять Бухвостов размашисто крестился, бор. моча все известные ему молитвы. Потом наклонился к Анюте и горячо зашептал:
— Ты, Нюрка, молчи. Не велено про то никому говорить, кроме Бога, да не сдюжил я. Тошно мне стало. Наказал меня Господь за непотребство… А-а-а! — вдруг протяжно завопил он. — Опять… Опять! Дьявола вижу! Нюрка, Нюрка! Гони окаянного!
«Он сошел с ума», — испугалась Анюта. Старик сидел на койке, запрокинув голову, уставясь остекленевшими глазами мимо Анюты в окно, где качали голыми ветками верхушки деревьев. Он продолжал что-то говорить, но Анюта уже не понимала слов. Она изо всей силы давила кнопку вызова дежурного врача. Она слышала, как где-то внизу заливались звонки, понимала, что делает глупость, но не могла остановиться и все нажимала на кнопку, думая только о том, чтобы кто-нибудь поскорей пришел в палату…
В тот момент, когда дежурный врач встал на пороге, Бухвостов прыгал вокруг помертвевшей Анны и ругал ее за то, что она не может отогнать дьявола, явившегося ему в образе огромной кошки с человеческими руками. Площадная брань летела из его рта в причудливой смеси с цитатами из требника.
— И смех и грех, — пробормотал врач, когда два дюжих санитара, появившиеся из-за его спины, уложили мечущегося Бухвостова на койку. — И смех и грех, — произнес он еще раз, надавливая на поршенек шприца, наполненного сильнодействующим снотворным.
— А цыганка была рыжей, — сказал Лагутин в заключение и обвел лукавым взглядом всех сидевших за столом. Академик сердито сверкнул очками и принялся размешивать остывший чай. Пышнотелая блондинка с подведенными глазами зевнула и сказала:
— Я никогда не видела рыжих цыганок.
— Это еще ничего не значит, — заметил художник Винников, катая вилкой по тарелке маринованный грибок. Его холеное длинное лицо не выразило при этом никаких чувств. Однако Маша тихонько фыркнула.
Академик, побренчав ложечкой, спросил:
— А что, собственно, уважаемый Иван Прокофьевич, вы, гм-м… имели в виду, когда… гм-м… сообщали нам эту любопытную сказочку?
— Ничего особенного, — откликнулся Лагутин. — Так, вместо застольного анекдота.
Он только что возвратился из клиники, где лежал Бухвостов. Происшествие со стариком и рассказ Анюты о рыжей цыганке, притягивавшей железные предметы, обсуждались там на все лады. Узнав, что Бухвостов будет спать еще долго, Лагутин заторопился к Маше. В гостиной у академика он застал самое разношерстное общество. Маша давно говорила ему, что круг знакомых академика похож на снежный ком, катящийся с горы. Он втягивает в себя все больше людей. И теперь уже сам Кривоколенов не в состоянии разобраться, кто кого привел к нему в дом и кто кому кем приходится. У академика был неистребимый интерес к новым людям… Кто-то в шутку сказал однажды, что Кривоколенов к людям относится, как к элементарным частицам: открыл, зафиксировал — и в каталог. Он любил общество и сам, почти нигде не бывая, часто принимал гостей. За столом у Кривоколенова по субботам можно было встретить и редакторов его монографий, и художников, и музыкантов. Пышная блондинка, сидевшая напротив Лагутина, была учительницей истории.
— Между прочим, — сказал Лагутин академику, — клиника, в которой лежит Бухвостов, находится близко от нашего института.
— Это что же значит? — спросил Кривоколенов
— Да кто его знает. Памятрон был включен именно в те часы, когда Бухвостов увидел черта.
Академик зевнул. Пышная дама, сообщившая о том что она никогда не видела рыжих цыганок, вдруг ни с того ни с сего накинулась на фантастику.
— Нет, вы послушайте только, — горячо заговорила она. — Молодежь становится просто невозможной. Мой сын, понимаете, мой сын, покупает только фантастику. Это ужасно. Я выросла на романах Тургенева… Какая прелесть! Тишина. Елена и Инсаров… Рудин…
— И Базаров, — бросил Лагутин. Дама сердито отмахнулась.
— Тургенев не любил этого лягушатника. Он его создал, чтобы посмеяться… Да, да… А теперь сын приносит только приключенческие книжки… О чем же в них пишут?.. Там печатают такие статьи!.. Представляете мой ужас? Я учу детей, я говорю им: дети, наука установила, что человек произошел от обезьяны. Она взяла в руки, простите, в лапы, камень и палку и стала трудиться. Труд превратил обезьяну сначала в питекантропа, а потом в homo sapiens. А тут я читаю научную статью. О чем? О том, что на Земле жили люди высотой в четыре метра. И мой сын, представляете, мой сын задает мне вопрос: «Мама, а почему ты никогда не говорила об этом?» Бедные дети…
— Бедные дети, — фальшиво вздохнул Лагутин.
Маша кинула на него лукавый взгляд и незаметно погрозила пальцем. Винников улыбнулся и, подцепив грибок, отправил его в рот. Кривоколенов пожевал губами и блеснул очками в сторону дамы.
— Гм-м, — промычал он. — А скажите-ка, любезнейшая Мария Дмитриевна, почему вы решили, что статья… э… научная?
— Ссылки, — сказала дама. — Там много ссылок на факты и источники. Разве я могла думать, что есть такие факты?
— Насчет фактов, — заметил академик, — это правильно. Факты иной раз ставят в тупик. Особенно людей неосведомленных… И легковерных.
— Вот-вот, — подхватила дама. — Оказывается, найдены скелеты этих великанов. И мы не знаем…
— Знаем, — перебил Лагутин. — Только палеонтологи пока еще спорят: была на Земле раса великанов или это просто гипертрофированные индивидуумы.
— А я учу детей, — снова возмутилась дама. — А детям подсовывают эти статьи. Да, да… Их надо призвать… Наука не может…
— Науку лучше не трогать, — сказал академик, обращаясь, впрочем, не к даме, а к Лагутину.
Он давно понял, что молодой психофизиолог ведет с ним спор. И даже не спор. Просто подбрасывает пробные камешки, испытывает прочность скептицизма академика. Но неужели он серьезно думает обо всей этой чепухе и усматривает какую-то дикую связь между памятроном и галлюцинациями Бухвостова? С этим академик не мог согласиться. И он сказал:
— Науку одним скелетом не свернешь.
— А если их тысячи, этих скелетов? — тихо спросил Лагутин. — Что тогда делать науке? Их ведь не спрячешь. И они настолько велики, что, извиняюсь, в узкую калитку палеонтологии не влезают. Места им в официальной теории не отведено. Как поступать?
Пышная дама испуганно покосилась на Лагутина. Она сообразила, что начатый ею разговор неожиданно перешел в другую плоскость и стал приобретать некий, по ее мнению, нездоровый оттенок. Она решила срочно поправить дело и примирительно заметила:
— Ради Бога, товарищи… Неужели?.. Вы же серьезные люди. И так спорить из-за какой-то цыганской Лорелеи.
— Именно, уважаемая Мария Дмитриевна, — поддержал ее Кривоколенов. — Именно из-за Лорелеи. Цыганские методы науке противопоказаны. Да-с, драгоценнейшая, вы совершенно правы. Если бы меня за руку подвели к этой цыганке и она стала бы на моих глазах демонстрировать свои… гм-м… магнитные свойства, то я бы не поверил…
Академик хотел еще что-то сказать, но махнул рукой и не докончил фразу. Он вдруг вспомнил яму в лесу, таинственные глаза на черной вогнутой поверхности. Вспомнил и замолчал.
Потому что бывают минуты, когда даже академикам нечего сказать.
На этот раз помощь понадобилась Гитвану. Вообще, я поражаюсь порой бестолковости сверхов. Не то, чтобы даже бестолковости, а скорее безалаберности. Но по порядку. Наш товарищ японец взял и пошел проверить мировое древо на предмет паразитов. Не тех паразитов, которые медузы и сверхи-разрушители, а других, которые больше похожи на насекомых. На древе же сидят. В общем, я в этом всем понимаю не больше, чем инфузория туфелька в ядерном реакторе. Я даже само древо представляю с огромным скрипом, куда уж мне. Но для примера могу показать парочку жуков-инопланетян из фильмов, наверняка там что-то похожее, но в разы побольше и пострашнее.
Шеврин туда не дошел, куда дошел Гитван. Это его и спасло, поскольку пятерка товарищей паразитов выкушала Гитвана до дна с его-то гигантским резервом. Несмотря на это, Гитван нашел в себе силы и возможности их уничтожить. Не знаю, сколько там всего паразитов, но похоже, основных он убил. Нашему синерианину повезло, что он приютил у себя девчонку-эспера в качестве ученицы или воспитанницы, которая его оттуда и вытащила. К их счастью больше паразитов им на пути не попалось, что обоих и спасло. Донести она его до Совета донесла, а после свалилась от перенапряжения и потери сил. Сам Гитван ничего внятно уже объяснить не смог, кристаллы записи сверхи забрали, что-то там дали поесть и забили, занявшись своими делами. Так что я пришла на все готовое.
Гитвана я нашла лежащим на своем родимом диване в том самом зале Совета. Советники же перебирали столько бумажек, сколько я у них еще ни разу не видела. Похоже, жалуются не только на меня, иначе тут в разы меньше переводили бы бумаги и больше занимались делом… Закутанный в кимоно японец выглядел неважно — кожа посерела, глаза запали, сам он пребывал в обмороке или серьезной отключке. А еще я видела сквозь его образ лысоватую серо-зеленую черепушку. То ли это у меня уже в глазах начало двоиться, то ли у Гитвана спала защита, и я смогла увидеть его «почти истинный» облик. Почти потому, что в абсолютно истинном облике что я, что он — всего лишь лужи разноцветной слизи.
Я подхватила Гитвана на руки и пораженно охнула — весил на вид худощавый мужчина неприлично много. Почти как Шеат, когда тот терял контроль над весом во сне или при каком-то сильном увлечении. Но бросать нашего японца было бы кощунством. Он для нас сделал очень многое, нужно отплатить добром за добро. Нести его пришлось медленно, опасаясь уронить и причинить еще больше проблем. Хватит с него такого капитального истощения. Нормальные синериане всегда идут к воде. И у Гитвана вода где-то должна быть, это непреложная истина.
Увы, войти в его комнату, а точнее, целые покои, выделенные ему в здании Совета, оказалось не так просто. На двери ярко светилась охранка, не пропускающая посторонних. И судя по тому, что никто из нас никогда здесь не был, а сам Гитван в гости не приглашал, мы тут были нежеланными гостями. Но не колдовать же ванну посреди зала Совета на радость местным извращенцам? Я попыталась перехватить руку Гитвана и приложить к двери — обычно охранка реагирует на ауру и отпечатки пальцев хозяина, если они у него есть, но для этого пришлось бы его поставить. Увы, сам Гитван пребывал в почти-почти жидком состоянии и поддерживал форму тела лишь с помощью чертовой матери и силы духа, а поэтому я побоялась, что он попросту растечется, стоит мне его попытаться поставить вертикально. И тогда фиг я открою эту дверь. Так что я аккуратно приложила к двери его голову, надеясь, что это поможет.
И таки сработало. Охранка нас пропустила внутрь, я быстро прошла в ванную, ведомая скорее инстинктом поиска воды, чем знаниями о том, где она на самом деле находится. Планировка тут была несколько непривычной — ванная почему-то оказалась в самом конце из трех комнат. Учитывая, что в других комнатах могли быть входы в соседние помещения или вообще выход наружу, то разобраться тут оказалось сложновато.
Собственно, на ванну и воду Гитван не поскупился. Я увидела что-то наподобие маленького бассейна, заполненного водой почти до краев. Наверняка он знал, что будет истощен, но не подозревал, до какой степени. Я попыталась расстегнуть на японце это несчастное кимоно и поняла, что затея бессмысленна и бесполезна. Понять, где какие веревочки, завязочки и узелки за что отвечают было решительно невозможно. Поэтому мне ничего не оставалось, как сгрузить Гитвана в ванну одетым и пойти посмотреть, что тут еще есть интересного. Все равно он плазменный, воду впитает сколько ему там нужно и разберется. На всякий случай я ему на лоб еще сгрузила кусочек торта — чем сытнее пища, тем быстрее восстановится потерянный резерв. Вот только впитывал он его так медленно, словно бы не был осушен до самого донышка. И это меня изрядно насторожило. Поэтому я принесла ему кристалл жизненной энергии, взятый из храма на Шаале. На кой черт жрецам эти кристаллы, я без понятия, наверняка с их помощью они лечат или еще что делают, но сейчас он нужен нам. Кристалл получился большим, размером с драконье яйцо. Я положила его на грудь Гитвану, оставив подпитывать бренное тело. Иначе наполнить такой резерв казалось решительно невозможно.
Решив дать Гитвану немного времени на восстановление, я вышла в соседнюю комнату и обнаружила там ту самую девчонку — его ученицу. С виду она казалась совершенно обыкновенным подростком с криво обрезанными волосами и одетая в халат, похожий на кимоно, но им не являющийся. То ли какая-то разновидность, то ли настоящее кимоно она просто не осилила. Впрочем, Гитван принес сверхам не только моду на регулярные чаепития, но еще и на одежду, так что увидеть сверха в кимоно или похожих одеждах теперь можно не только в Совете, но и за его пределами.
Никаких видимых повреждений я на девочке не нашла, да и в целом она казалась здоровой, только истощенной. Да, уж сходить к мировому древу человеку и остаться в живых… это казалось чудом. Потому я просто долила ей энергии, благо ее у меня было в достатке. Мне ж ее тратить некуда, то ем, то сплю, то таскаюсь по стройкам и зоопаркам… это так, капля в море… Щеки девочки порозовели, она задышала ровнее и, похоже, просто заснула обычным здоровым сном. Я переложила ее на кровать и укрыла тонким одеялом — ничего другого найти не смогла.
Вообще, Гитван придерживался минималистичного и даже аскетичного стиля в своем доме, поэтому мебели у него оказалось мало, вещей и одежды тоже. Никаких тебе шкафов, забитых барахлом, и всего такого. С одной стороны, это удобно и создает дополнительный простор в помещении, но в случае, когда тебе что-то нужно найти, то это гиблое дело. Я подозревала, что все барахлишко он может прятать в стенных шкафах, но открыть ничего не смогла, поэтому решила, что потом сами разберутся. Очухаются, отоспятся и разберутся, чай не маленькие.
Вот только когда я вернулась в ванную, Гитван все еще был без сознания, хотя и тортик впитал, и воды втянул довольно много. Я открыла кран, доливая ему теплую воду, и задумалась над тем, а какого собственно хрена достаточно сильный синерианин не приходит в себя даже в воде?
Сканирование ничего толком не дало — плазма и плазма, жиденькая от огромного количества выпитой воды. Я даже подняла руку Гитвана и побутлыхала ею — пальцы потеряли форму, и стоило их опустить вниз, как стали утолщаться и переливаться, будто бы плазма в них просто стекала из руки без всякого цикличного движения. На указательном пальце блеснуло колечко, средненькое и похожее на обручальное. Я уже захотела порадоваться за Гитвана, нашедшего себе хоть какую-то пару, но увы. Кольцо оказалось всего лишь артефактом связи с ученицей. Ну хоть что-то.
Оставив в покое его руку, я решила взглянуть на ауру. Знать бы еще, что для Гитвана норма, а что патология, было бы вообще круто. Но приходилось брать то, что есть. С горем пополам и с тихими матюгами удалось понять, что самого Гитвана частично защищают амулеты, но все же полной защиты от паразитических сущностей они ему не дали. И мне придется как-то этих сущностей изымать с его бренного тела и ауры.
Я помнила, как Шеат выгрызал подобного паразита из меня. Но что грызть у Гитвана, понятия не имела. Не ауру же над животом кусать в самом деле. А ведь именно там, поближе к кристаллу, собралось шесть оранжевых комков, больше всего подходящих на роль паразитов. Все остальное было зеленое, темно-зеленое и серое. Практически такое, какого цвета и был его второй облик. Хотя попробуй тут разобраться, что истина, а что иллюзия от амулетов. Вряд ли Гитван, обитая среди сверхов, не скрывал свою настоящую ауру. Ну что ж…
Возможно, кто-то еще помнит дурацкую игрушку йо-йо? Ну, такой мячик на веревочке, который положено кидать и дергать? А еще таким мячиком можно здорово разбить окно, если сделать веревочку длинной, а мячик соорудить самому из бумаги и скотча или для особо продвинутых умельцев — из мешочка ткани, набитого ненужными тряпочками и кусочками пластилина для утяжеления. Ну так вот, мне предстояло сделать из своей руки такое йо-йо и собрать этих гадов на себя.
Я наполнила плазмой указательный палец, превратив его в большую вытянутую каплю на тонкой почти неощутимой ниточке. Только благодаря этой ниточке кусок плазмы еще не обрел собственную душу и не сбежал в ужасе от творящегося трындеца. Хотя я бы сама сбежала с радостью. Мне не хотелось касаться этих паразитов, но и оставлять Гитвана в столь прискорбном состоянии тоже не хотелось. Он нам помогал и мы должны помогать ему. Иначе это будет уже не дружба, а манипуляции и издевательство. Я провела этим импровизированным шариком над животом Гитвана, собирая оранжевых паразитов на себя. Ощущение было мерзостное. Будто бы я взяла в руки лягушку, покрытую слизью, или что-то такое же холодное и противное. Хотелось отдернуть руку, заорать, зашвырнуть этот проклятый комок, но я держалась до тех пор, пока не собрала всех шестерых, радостно присосавшихся к свежей порции энергии, щедро выделенной из резерва. Мерзость!
Стоило мне подхватить шестого, как я оборвала ниточку связи с плазменным комком и тут же его сожгла, а потом то, что догорало, расщепила для надежности. По коже прошлось скользкое мерзкое ощущение. Проклятье, не хватало еще себе подцепить эту дрянь.
Я убеждала себя, что сожгла всех шестерых, но мое тело протестовало. Мне казалось, что по коже что-то ползает, такое же скользкое и противное. Я стала яростно чесать руки, а потом решила на всякий случай эту кожу тоже содрать и сжечь. Чтобы уж наверняка ничего не подхватить и не принести домой. А то еще пристанет к драконам, спасай и их потом. Содранная от локтей до кончиков пальцев кожа тоже не принесла особого облегчения. Да это был всего лишь тонкий слой, но я побоялась отдирать больше, чтобы оно не воплотилось в очередного плазменного огрызка. А спина все равно чесалась. И руки тоже.
А потом из рук стали прорастать шипы, а кожа покрываться чешуей. Я никак не смогла совладать с демонической ипостасью, решившей, что раз плазменная не справляется, то пора заняться делом. Мое тело перестало слушаться, обращаясь и меняя форму. Кофта треснула, рассыпая пуговицы по сероватому мраморному кафелю. Ее ошметки повисли на длинных шипах, появившихся над локтями, на плечах и на спине по всей длине позвоночника — от затылка и до кончика хвоста, продырявившего мои штаны. С кроссовками мне тоже пришлось попрощаться — демонические когти пропороли их на раз. И вот тут я порадовалась тому, что у Гитвана все оформлено в минималистичном стиле. Будь его ванная забита всякими примочками, баночками и полочками, то здесь уже начался бы раздрай. Хвост, собака такая, совершенно отказывался подчиняться и метался из стороны в сторону, выражая крайнюю степень раздражения. К счастью, от моего беснования никто не проснулся, иначе мне пришлось бы долго доказывать Гитвану, что я его тут спасаю, а не добивать пришла.
Попытка спасти штаны провалилась, когда из живота вырос длинный и острый шип и порвал их в аккурат над застежкой. Понятия не имею, зачем он там нужен, но раз уж вырос, что ж теперь… Благо хоть все тело покрылось коричневой чешуей, и я не щеголяла голым задом. Хоть за это спасибо.
Я прошлась по резко уменьшившейся ванной (хотя на самом деле это мое тело стало повыше и побольше), но понятное дело ничего подходящего для успокоения не нашла. Таблеток Гитван не держал, да и не возьмут его банальные успокоительные, чай остался где-то там у советников, которых мне не хотелось нервировать собственной зубастой рожей… а больше ничего и не оставалось. Мне удалось ухватить в руку хвост, чтобы не оббивать несчастный кафель, но это помогло слабо. Хвост дергался и раздражал меня еще больше, а чем больше я раздражалась, тем сильнее дергался хвост. Замкнутый проклятый круг. Я сунула голову под кран, но пить пришлось уже ртом, поскольку демоническая чешуя ничего впитывать не собралась, а вся плазма оказалась собранной в желудке и кишках, чтобы не мешалась ее защищать и беречь.
Вода у Гитвана оказалась почему-то соленой. Хотя если он специально себе сделал физраствор… ну молодец, что сказать. Готовился к трындецу. Вот только напиться такой водой мне было не суждено. Я уже подумала было и правда выйти, чтобы попросить у советников хоть что-то успокоительное, пока не разгромила хоромы их главного, но тут из экрана выскочил Шеат собственной персоной. Похоже, почувствовал или как-то отследил мои изменения.
— Ну вот так всегда, — я клацнула зубастой пастью и едва не прикусила собственный язык. Вот проклятье, ну зачем было обращаться полностью, хватило бы просто чешуи. Да и чесотка уже прошла.
— Тихо, тихо, — дракон примирительно опустил руки, будто призывая меня присесть. Да уж, с моей высоты он теперь казался совсем маленьким, хотя я прекрасно знала, что стоит ему обратиться где-то на просторе, и его драконья ипостась будет размером с добротную пятиэтажку.
— Я не нарочно, оно само, — я присела на корточки, чтобы быть пониже и не зацепить ничего, но все же проскрежетала шипами по бортику ванной. — Это из-за паразитов. Я собрала из него паразитов, а потом начала чесаться и вот…
Шеат посмотрел на мою протянутую руку и одобрительно ее пожал.
— Все нормально, сейчас наши помогут, — он на мгновение прикрыл глаза, вызывая помощь. Мне не хотелось оставлять Гитвана одного среди равнодушных сверхов, но если рядом с ним кто-то подежурит… что ж, было бы совсем неплохо.
Я подгребла Шеата поближе, но так, чтобы он не поранился о шипы. Проклятье, зачем бы их столько да еще и там, где они, казалось бы, совсем не нужны? На животе, на боках, на груди… хотя если подумать логично, то теперь даже если какой-то враг на меня и прыгнет, то нанизается на эти шипы только так. Шеат уселся так, чтобы ему было удобно, и ухватил мой спинной шип. Я поморщилась от странного ощущения — будто бы он пытается этот шип оторвать. Впрочем, руки дракона уже трансформировались под новую опасность, покрылись серебристым прочным пухом, настолько мелким и плотным, что сначала я спутала его с чешуей. Даже подумала было, что это не мой Шеат или опять какая-то параллель, благо их тут бегало уже немало. Но присмотревшись, я таки поняла, что все в порядке.
Потом пришел Ольт вместе с Шиэс, осмотрел сначала Гитвана, сказал, что больше никаких паразитов нет и все будет нормально. Шиэс тягала меня за шип вместе с Шеатом, проверяя на прочность и чуть не залезла в зубы. Я не помню, видела ли она меня когда-то в такой ипостаси или нет, но интерес проявила знатный. Хоть бы теперь настолько обращаться не заставляла, я ведь не специально и до такой стадии дошла впервые.
После того, как драконы вдоволь наигрались моими спинными шипами, которые, оказывается, могли выдвигаться, задвигаться и даже вращаться, Ольчик их таки отогнал и постарался меня успокоить. Бесноваться я и так перестала, поскольку попробуй тут побесись, когда рядом с тобой твоя семья. Не хотелось бы кого-то ранить или даже зашибить. А так он помог частично привести мне себя в порядок, хотя бы убрать зубастую пасть и часть шипов. А после выпнул всех в портал, заявив, что хотел бы поговорить с Гитваном, когда тот очнется. Так что приходить в себя и создавать новые шмотки мне пришлось уже на корабле, отбиваясь от желающих повырывать шипы под видом изучения и общупать мой новый облик с головы до ног. Тут уже не до раздражения, тут хоть бы в живых остаться…
Вот так! Выйдешь на, казалось бы, хорошо знакомую улицу и долго не можешь сообразить, куда тебя занесло. И когда только успели все это понастроить! Как правило, первые этажи круглых, многоступенчатых, даже витых домов заняты магазинчиками, салонами и еще непонятно чем.
К примеру, вывеска, название которого состоит из одной латинской «Л». И ведь оказаться может все что угодно – от солярия до мастерской по ремонту квадроциклов. Салон «Магия» оказался всего-навсего фитнес-клубом, совмещенным с салоном красоты. А я уже решила, что конкуренты объявились. Расколдовывай их потом из жаб обратно, а это такая морока…
Я уже думала, что запас удивительного на сегодня исчерпан. Но нет! Прямо передо мной на фоне темно-зеленой листвы в воздухе висело белое вечернее платье. Дневное привидение – это уже что-то новое, даже для Озерков.
Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это всего-навсего манекен, правда, сделанный с большим искусством. Худенькая девушка, осанка не как у фотомодели, даже ногти со свадебным маникюром совсем как настоящие. Необычной являлась одна-единственная деталь: у манекена не было головы.
Так вот в чем дело: свадебный салон таким образом завлекает посетителей. А вот и вывеска с «оригинальным» названием «Гименей». Креативно, ничего не скажешь… Хотя по большому счету, голова в такой день и правда не самая нужная вещь.
Не успела я даже подойти, как прямо ко мне, едва не сбив с ног, бросился мужчина в костюме-тройке и пляжных тапочках.
— Желаете что-нибудь посмотреть? Для себя или для дочки?
— Просто хочу сказать, что восхищена вашей рекламой. Безголовая невеста – оригинально и сразу привлекает внимание…
Неожиданно в ответ раздался горестный вой:
— Ай-яй-яй, пропал магазин… будет, как с «Торжеством»! Появилась – добра не жди!
На шум выбежала тетка в парчовом балахоне, вся увешанная золотыми украшениями. Узнав в чем дело, она всплеснула руками и принялась так же громко причитать. На мои недоуменные расспросы никто не реагировал.
Что же, навязывать помощь не в моих правилах. Тем более пора спешить домой. Через час у меня посетительница. Причем, по странному совпадению, директор дворца бракосочетания.
. . . .
Представительная женщина в светлом английском костюме сначала с того, что опрокинула на себя чашку зеленого чая с лотосом, рассыпала по всему столу сахар и, пытаясь протереть очки, нечаянно сложила их как книжку.
— Это невозможно! – наконец заговорила она, вместо носового платка прижимая к лицу Черныша – самого молодого из моих котов. Тот не возражал и даже старательно мурлыкал.
— Если все так и будет продолжаться, нас просто-напросто закроют. Она всех буквально затерроризировала! Дворец бракосочетания не может нормально функционировать при таких условиях…
— Кто «она»? — На всякий случай спросила я. Хотя, честно говоря, спрашивать уже было излишним.
— Безголовая Невеста, неужели вы не слышали?! Это такой ужас, такой ужас….
Слезы хлынули как из ведра. Совершенно мокрый кот спрыгнул с колен посетительницы и, усевшись на подоконнике, принялся демонстративно приводить себя в порядок.
Нет, так дело не пойдет! Надо задействовать что-нибудь радикальное, прочищающее мозги… Ну вот, совсем другое дело. Правда, после такого мощного воздействия на некоторое время все становятся немного отмороженными, но в данном случае это даже лучше.
— Так в чем дело?
— Если бы я знала, что все так закончится, – продолжила женщина монотонным голосом. – Мать жениха предложила мне тысячу долларов только за то, чтобы дату свадьбы назначили месяцем позже, чем положено. В этом нет ничего незаконного, честное слово… Когда они уходили, охранник слышал, как эта женщина кому-то сказала:
— Нужно быть совсем без головы, чтобы с такими родителями и таким здоровьем надеяться войти в нашу семью.
Бракосочетание не состоялось. Девушка не дожила до него: вроде бы, что-то с сердцем. А через сорок дней после той даты, когда была назначена свадьба, всем и начал встречаться этот призрак – Безголовая Невеста. Откуда и как она появляется – непонятно; как правило, ее видят в коридоре, рядом с кабинетом, где подают заявления. Или возникает из ниоткуда прямо перед брачующимися. Ничего не говорит, не двигается, только присутствует, но и этого достаточно. Все после этого сразу передумывают жениться или обращаются в другие загсы! А неделю назад она появилась посреди церемонии. Между прочим, женихом был сын помощника депутата. Представляете, какой скандал! Информация даже просочилась в желтую прессу… Нас обязательно закроют, мы все останемся без работы!
— А вы не пытались действовать традиционными методами – поставить ей свечку, искренне попросить прощения?
— Разумеется, там всем коллективом, никакого результата. Я даже сама съездила к ней на кладбище: это в области, ужасная глушь. Поставила ей букет роз и попросила оставить нас в покое. На следующий день Безголовую Невесту видели у парадной лестницы, а мой букет – в урне у главного входа. А вчера она заявилась прямо ко мне в кабинет и оставалась до конца рабочего дня. Я даже предложила ей оформить брак задним числом в порядке исключения – никакой реакции, хотя, я вас уверяю, она прекрасно меня слышала. Если разобраться, я не так уж и виновата перед ней. С моей стороны это было всего-навсего…
— Убийство по неосторожности. Пособничество в убийстве – это сто процентов, – вырвалось у меня. Кажется, общение с дочкой районного начальника полиции не прошло даром.
. . . .
Сперва дело представлялось мне проще некуда. Существует магический обряд, с помощью которого женят тех, кто, некоторым образом, уже умер.
Посещение кладбища в одной глухой деревушке на границе Ленинградской и Новгородской областей произвело на меня невеселое впечатление. То есть, кладбище – явление само по себе невеселое, но это…
Миссия оказалась совершенно невыполнимой. Никто здесь не годился в женихи девушке, которой так хотелось выбраться из всего этого. Умершие с перепоя, из-за несчастного случая — опять же в пьяном виде, драка со смертельным исходом… Уж лучше быть призраком, чем с кем-нибудь из этих!
Одна из местных жительниц, заметив меня на кладбище, поинтересовалась, что мне здесь нужно. Я представилась частным детективом, расследующим внезапную смерть
накануне свадьбы. И тут же будто из-под земли выросла целая толпа. Мне выдали подробную биографию потерпевшей с момента рождения, настойчиво посоветовали арестовать ее несостоявшуюся свекровь, а заодно и жениха, у которого не хватило характера настоять на своем. Родителей девушки, спившихся до свинского состояния, упоминали в самых непарламентских выражениях.
— Подождите, – едва удалось мне вставить слово. — Похороны с перевозкой – мероприятие недешевое, а у сильно пьющих людей деньги не водятся.
— Так это мамаша ейного женишка расстаралась! – ухмыльнулся какой-то мужик. – Уж так рада была от нее избавиться. Сама, вроде, в трауре, а, когда думает что никто не видит, улыбка во всю рожу. От людей не скроешься! – Для пущей наглядности он потряс в воздухе корявым прокуренным пальцем.
— А жених этот – ни рыба, ни мясо, посмотреть и то с души воротит, даром, что в институте учится! – Продавщица местного «минимаркета» от возмущения едва не выпрыгивала из почти белого халата. – Вот Петька, младшенький мой — тот мужик, он бы всегда заступился. Так ведь она на него и смотреть не хотела…
Местная ведунья, к которой я заглянула на предмет информации и профессионального общения, проворно носилась по дому с кисточкой и банкой белил.
— Чертиков перекрашиваю! – бросила она на бегу, не дожидаюсь вопроса. – А то зеленые как лягухи, пакость одна. Ты бы лучше помогла, что ли, чем без дела стоять.
Заглянув в ее реальность, я не могла не согласиться с мнением коллеги. Шустрые создания цвета неразбавленной зеленки портили и без того убогий интерьер. После получаса работы они засверкали всеми цветами радуги и заметно повеселели.
— Во, совсем другое дело! Может, чайку? Или покрепче чего, ради такого случая?
Бутыли самогона все как одна мгновенно спрятались, а на посудной полке неожиданно для хозяйки дома нашлись две чистых чашки и банка листового чая с юга Шри-Ланки. Кроме чая там присутствовали кое-какие травки, способствующие ясности рассудка.
— Вкусный-то какой! Точно, я же вишневого листа туда накидала… Знаю, зачем ты приехала. — Взгляд любезной хозяйки сделался острым как рентгеновский луч. — Только без толку все это, нет здесь мужиков приличных — ни живых, ни покойников. Ты вот что, доедь на автобусе до райцентра, потом до Ласточкина пару километров, а там любой тебе укажет.
— Что укажет?
— Так Алешкину усадьбу. Он ведь из-за девушки пропал…
Разноцветные чертики, сидящие по краям чайного блюдца, перестали болтать ногами и повернулись к нам, прислушиваясь.
— Ишь, уши навострили! Будто и в самом деле чего понимают… Так вот: был парень как парень – не пил, разве что рюмку в праздник. Книжки читал, в техникум поступать собирался. Да вот угораздило его втрескаться в Анжелку-вертихвостку. Она-то еще в пятнадцать лет в город сбежала, в журнале фотографировалась, для мужиков который. Прямо без стыда и не взглянешь. Приезжала как-то своих повидать, Алешка ей и сделал предложение по всей форме. А она его на смех подняла. Я, говорит, к хорошей жизни привыкла, а в твою халупу даже и на порог не войду.
Она-то уехала, а парень сам не свой стал. Неделю в лесу пропадал, а вернулся и домик, что от бабки с дедом остался, затеял перестраивать. А это даже не в Ласточкино. От соседней деревни после войны только два дома и осталось, в одном из них старики и жили. Только стройка-то у него вышла неправильная. Ни народу не видать, ни материалов, а растет и растет дом. Днем тишина, а ночью дело так и кипит. Мы каждое утро смотреть прибегали… Даже участковый интересовался, все облазил, никаких нарушений законности.
В общем, отгрохал Алешка трехэтажные хоромы, а тут начальство приехало, вроде как не положено здесь строиться или еще чего. Мы спрашивали, да от него и слова было не добиться. Смотрим на следующее утро – а дома-то и нет, только место пустое. Как был, целехонький, так на километр и переехал. Там уже другой район и начальство другое. Только не помогло это Алешке…
— Что на этот раз случилось?
— А то, что Анжелка за границу уехала, танцовщицей работать. Не к добру эта затея, чуяло мое сердце. Я ей так и сказала, а она мне в ответ: вы, баба Зина, совсем от современности отстали, а кто не рискует, тот не пьет шампанского. Ох, нахлебается она там… Алешка-то, как узнал, вовсе из дома выходить перестал. Там его и нашли. Нет, ничего с собой не сотворил, от тоски помер. Вот его бы с нашей Ирочкой поженить… Она хорошая девочка была, никому зла не желала, а что сейчас озорничает – так от обиды это.
…Стоило мне выйти из дома, как действие заклятия кончилось. С крыльца я спустилась, сопровождаемая пением любимой народом застольной.
. . . .
Спокойно вернуться домой и не торопясь переварить впечатления мне не удалось. У ворот собралась целая делегация: уже знакомый хозяин салона свадебных платьев и сотрудники множества подобных учреждений.
Дворец бракосочетания, уже упомянутый салон «Гименей», магазин для новобрачных, кафе «Торжество»… Пожалуй, в любом детективе расследование бы начали с того, чтобы выяснить, имеются ли клиенты, воспользовавшиеся услугами всех этих заведений с момента незадолго до появления Безголовой Невесты и до сегодняшнего дня.
После получаса компьютерно-магическогих поисков у меня уже имелся список из нескольких имен. Осталось только посмотреть на этих людей, чтобы составить окончательное впечатление. Нет, хрустальный шар лучше оставить на потом, сначала видеозаписи, которые прислали по электронной почте.
Что ни говори, свадебный обряд – явление магическое, и при этом не так важно, кто его проводит – жрец, служитель церкви или дама с «вороньим гнездом» на голове…
В первой записи не было ничего из ряда вон выходящего, обычный студенческий брак. И парню и девушке не терпелось обрести статус взрослых женатых людей. Невеста усиленно транслировала в пространство: «теперь больше никто не посмеет называть меня «наша девочка» и «Машулечка цветочек», я взрослая женщина!» Родители новобрачных кисло улыбались друг другу и втихомолку мечтали, чтобы этот брак оказался как можно более недолговечным. Желательно, чтобы он распался до ближайшей сессии.
Дальше следовала пара за сорок, решившая, наконец, узаконить свои отношения, за ними двое, ожидающие скорого прибавления семейства, далее – новобрачные, пребывающие в убеждении, что хороший расчет может заменить чувства. Никакого криминала, никакого принуждения, эмоциональный фон в пределах допустимого…
А вот здесь уже кое-что любопытное! Молодой мужчина как с плаката «их разыскивает полиция», невеста лет на десять старше, красотой не блещет. Новоиспеченного мужа интересует только питерская прописка и квартира в центре, а женщину «добрые» родственники убедили, что это ее последний шанс устроить свою жизнь… Ну, ничего себе! Жених уже мечтает о свидании с любовницей и несчастном случае, который сделает его вдовцом и, соответственно, наследником. А вот и наш призрак! На видеозаписи это всего лишь размытое пятно, которое появилось у входа в зал, стоило сотруднице начать торжественную речь. Невеста в истерике, пытается убежать, жених хватает ее за руку, моментально принимая сходство с орком в боевой трансформации. Такого даже я бы перепугалась …
На следующей записи ситуация повторилась с точностью до наоборот. Джентльмен хорошо за пятьдесят и юная фотомодельная блондинка… Правда, здесь свадьба все же
состоялась; увидев Безголовую Невесту, жених тут же сделал соответствующие распоряжения по мобильнику и все отбыли в другой загс.
Значит, наш призрак появляется не просто так, и срывает не все мероприятия подряд… Где-то я даже готова с ней согласиться, но заказ есть заказ, да и самой девушке, думаю, хотелось бы обрести покой. К тому же, насколько я поняла, хозяин Алешкиной усадьбы, ради любимой сотворивший практически невозможное – достойная пара для нее.
. . . .
Известие о необычной свадьбе было принято всеми на ура. Пострадавшие были рады откупиться от неприятностей, местная ведунья тетя Зина – тряхнуть стариной, а односельчане Ирины – напиться по самому что ни на есть законному поводу. Родители девушки так ничего и не поняли, как заведенные, перечисляя давно пропитые вещи, когда-то, составлявшие приданое дочери.
Дождавшись подходящих лунных суток, мы с самого утра начали готовиться к мероприятию. Свадебные наряды, которые положили к памятникам жениха и невесты, были далеко не дешевыми. Кольца на блюдечке заняли место посреди заброшенной церкви, которую наскоро привели в порядок. Если все пройдет как надо, в конце свадьбы они должны исчезнуть. На главной улице в лучших деревенских традициях накрыли столы, каждому покойнику на обоих кладбищах поставили по стакану «плодово-выгодной» наливки.
Примерно за час до полуночи мы с Зиной, которая уже находилась на кладбище поселка Ласточкино, обменявшись ментальными импульсами, одновременно начали заклинания. Правда, текст у нас немного различался, к тому же вместо ароматических палочек она пользовалась сушеными поганками, но суть от этого не меняется.
Свечи догорели почти до конца, все необходимые слова произнесены, букет бессмертников обратился в пыль… Но в окружающем мире так ничего и не изменилось. Непонятно… Лично я все сделала как следует, Зина целую неделю не притрагивалась к спиртному. Может, пыль с церковного двора оказалась не того качества или у нас с коллегой вибрации не совпали?
Не успела я это подумать, как на дороге из Ласточкино появился какой-то человек. Никого из посторонних здесь быть не должно; территорию обоих кладбищ, дорогу между поселками и заброшенную церковь мы оградили магической защитой.
Человек приближался, я уже могла разглядеть его обычным зрением, правда, усиленным заклинанием «кошкины глазки».
Мужчина лет двадцати пяти, достаточно симпатичный. Так сразу и не скажешь, что уже несколько лет, как неживой. Даже цветы по дороге успел собрать… Костюм, предоставленный салоном «Гименей» на нем откровенно болтается, но все равно жених выглядит достаточно представительно. Кстати, я между делом поинтересовалась судьбой отвергнувшей его девушки: незавидная, надо сказать, участь…
Мимо меня между памятниками проплыло что-то похожее на светлое облако, скользнуло на дорогу. Вот и невесту дождались. А с головой ей гораздо лучше! Светло-русые волосы почти до пояса, прямо Аленушка с картины Васнецова.
Молодые остановились друг напротив друга, Алексей протянул Ирине букет. Похоже, дело у них идет на лад! Но произошло неожиданное: немного постояв друг напротив друга, каждый отправился назад. Ирина медленно растаяла в воздухе, оставив у своего памятника букет цветов. Обручальные кольца так и остались лежать на месте.
— Но это же неправильно, так не должно быть…
— А вот бывает, редко только, – мысленно ответила мне коллега. – Лет пятьдесят назад Нюрка, которая утонула, за Леньку не пошла. Так же вот: поглядели друг на друга и разошлись. А мужик нюркин в город подался. Писал, там она ему уже не является.
Впрочем, для жителей обеих деревень ничего не изменилось. Они действовали по отработанной годами схеме – методично наливались спиртным и орали «горько». Где-то затеяли танцы, где-то уже вспыхнула драка, отец невесты громогласно выражал желание немедленно чокнуться с зятем.
. . . .
— Что же теперь делать? – причитала директор дворца бракосочетания. – Если бы я знала, что все так повернется…
— Вам нужно еще раз совершить то же самое. Это как в математике: минус на минус даст плюс.
— Как?!! – собеседница едва не свалилась со стула. – Снова разрушить чью-то жизнь? Да я лучше…
— На этот раз спасти. Сегодня вам попадут заявление Алена Суходольская и Марат Юсуфов. Чувствами там даже и не пахнет, сами увидите. Речь идет о добровольной жертве, чтобы спасти папину фирму.
— Подобные вещи ничем хорошим не заканчиваются, – немного успокоившись, произнесла моя клиентка – вспомните хотя бы Антигону…
— Более того, жених — коммерческий директор в этой самой фирме. Он и подстроил бедственное положение, единственным выходом из которого является его брак с дочерью главного акционера. А за это время и папочка разберется, что к чему, да и соответствующие органы этим гражданином заинтересуются. Причин для такого хоть отбавляй. Этот по трупам пройдет, чтобы своего добиться.
— Но, если этот человек такой, как вы говорите, вряд ли его устроит ждать целый месяц….
— А это уж ваши проблемы! Пообещайте какие-нибудь невероятные вип-услуги, наговорите бочку арестантов, вы это умеете. Такие призраки, как наша Безголовая Невеста, со временем становятся лишь активнее. Если вы этого не сделаете, ваш дворец закроют, а она явится к вам домой и чего доброго, внушит вашей дочери отвращение к институту семьи и брака. Вам этого хочется?
. . . .
Предложенная мной мера подействовала: Безголовая Невеста больше никого не беспокоила своим появлением. Коротенькая заметка в интернетовских новостях окончательно убедила меня, что все было сделано правильно. Грехов за молодым человеком оказалось гораздо больше, чем можно было предположить, и участь его жены оказалась бы трагической. Думаю, после этого, Ирина Востренькая сочла свою миссию выполненной…
Я уже начала забывать об этой истории, как вдруг, заглянув в полюбившийся магазинчик стильной одежды, увидела, что все манекены из витрины разом исчезли. Костюмы, платья и топики будто парили в воздухе, растянутые множеством тонких прозрачных нитей.
— Как это креативно, – сказала я хозяйке магазина, допивая чашечку крепчайшего «американо» с лимонным соком.
— Как говорят: не было счастья да несчастье помогло. Манекены, как вы помните, у нас были самые обыкновенные. Дизайнер посоветовала головы у них отвинтить, а самих покрасить черным металликом. Получилось и в самом деле удачно, покупателей сразу прибавилось. Но недели две назад пришла женщина с взрослым сыном: знаете, из тех, кого до старости держат в коротких штанишках… Хорошо, что в это время не оказалось других покупателей. Такой скандал!
— Хватит бродить вокруг да около, давайте-ка по сути! – мысленно поторопила ее я.
— Так вот, этот молодой человек при виде безголовых манекенов впал в истерику. Рухнул на колени, и ревет как избалованный младенец. Потом начал колотиться головой об пол и вопить: «Ирочка, прости меня, я больше не буду!» Мать попыталась его успокоить, а он на коленях ползет к ней и голосит: «Мама, одеть ей голову» и всякую такую чушь. Она ему по щекам надавала и злым таким шепотом: «Будь мужчиной, немедленно, кому говорю!» Разумеется, ему от такого стало только хуже… Пришлось вызывать скорую. Врач сказал, что бывают случаи внезапного умопомешательства. Насколько мне стало известно, у этого юноши погибла невеста, прямо перед свадьбой, тоже что-то, связанное с головой…
. . . .
На следующий день я совершенно случайно оказалась на Фермском шоссе, возле некого учреждения, из тех, что по старинке именуются «желтый дом». Хотя, как сказал один умный человек, в каждой случайности…
Вероятно, только что закончилось время посещения больных. Из ворот выходили последние припозднившиеся посетители. Интеллигентная пожилая пара по шпионски озиралась, с ужасом представляя себе, что подумают знакомые, если случайно встретят их в этом ужасном месте. За ними, громко переговариваясь, вышло несколько молодых людей, старательно транслируя в пространство: «а нам все по барабану». Следом наружу просочилась невзрачная молодая женщина, которой для полноты картины не хватало разве что бейджика «профессиональная жертва». Последней, брезгливо поджимая губы, выплыла хорошо одетая дама. Бросив возмущенный взгляд на окна больницы, она поспешила к своей машине.
Как я уже говорила, любопытство является отличительной чертой любой уважающей себя ведьмы. Неожиданно для себя самой, дама вдруг ощутила сильнейшее желание немного посидеть в одном из летних кафе на берегу озера. После всего пережитого чашечка кофе с пирожным – как раз то, что надо. И почему бы не выговориться кому-нибудь, ведь это так успокаиваем нервную систему. Вон та женщина вполне подойдет. Она просто обязана узнать о ее несчастной судьбе!
— Я воспитывала его без отца, всем для него пожертвовала, – без всяких предисловий начала дама, плюхаясь за мой столик. – Георгий меня так разочаровал! Он не оправдал моих надежд. В него столько было вложено! В данном случае я говорю даже не о финансовой стороне – вложено столько моего времени, сил, души, наконец.
Я сочувственно кивнула, хотя, честно говоря, сочувствие к собеседнице таяло быстрее, чем сахар в моей чашке.
— А вместо этого, – продолжала моя собеседница, не замечая ничего вокруг. – Он увлекся этой провинциалкой, этой ничтожной лимитчицей, которая не смогла бы даже произвести на свет моих внуков! Георгий из-за нее совершенно потерял голову! А теперь, когда он свободен от дурацких обязательств, которые сам себе напридумывал, можно было бы построить его жизнь как надо. Знали бы вы, с каким трудом мне удалось вернуться к первоначальному плану.
— Первоначальному плану? – переспросила я. Между прочим, повторение слов собеседника является не только психологическим, но и магическим приемом. Главное, что действует всегда безотказно.
— Ну да, первоначальному плану! Он должен был жениться на девушке из прекрасной семьи: отец работает в городской администрации, у матери своя маленькая фирма. Думаете, мне было легко восстановить с ними прежние отношения после всех глупостей, которые натворил мой сынок? На этой неделе мы должны были идти туда в гости, на прием по случаю Сонечкиного восемнадцатилетия. А он?!! Вместо того чтобы
быть мне благодарным по гроб жизни, он позволяет себе раскисать. И вообще! Как он смеет жалеть себя после того, как я столько пережила по его вине?!
Дама повертела в руках чашечку кофе по-восточному и одним глотком опустошила ее. Поникшие, было, плечи распрямились, глаза заблестели боевым азартом.
— Ничего, пусть он только выйдет из больницы, я за него возьмусь! Не скрою, я была с ним в последнее время чересчур либеральной, но я умею исправлять свои ошибки.
В подкрепление своих слов она стукнула кулаком по столу, заставив подпрыгнуть чашку и вазочку с чахлыми ромашками.
— Теперь он у меня и шагу не сделает без разрешения. Будет отчитываться не только в каждом своем поступке и слове, но и за каждую мысль…
Я поняла, что Ирина Востренькая полностью отомщена и, притом, без какого-либо вмешательства со стороны. Такого ада на двоих не в силах сотворить даже самый злейший враг.
. . . .
Некоторое время спустя я решила заглянуть в магазин «Садовая магия». Должны были привезти мой заказ – зеркальные шары, самый что ни на есть ведьминский аксессуар. Магазинчик-то неплохой, но вот название!
А вот и салон свадебных нарядов… Заметив у дверей магазина безголовый манекен в свадебном платье, я нисколько не удивилась. Не иначе, развлекается кто-то из моих юных учениц, а по совместительству приемных дочек.
— Надежда, немедленно прекращай эти глупые шутки! Кому-то из присутствующих нужно думать о поступлении в институт, а не о создании ячейки общества!
Эфир безмолвствовал. Безголовый манекен усердно прикидывался неодушевленным предметом.
— А кто же это тогда?.. Люсия, вот от тебя точно не ожидала.
Снова никакого отклика. В магическом эфире царила полнейшая тишина. Неужели приходящая ученица, дочка начальника полиции? Вроде, мы с ней такого не проходили.
— Лиза?
Нет, и не она тоже…
Тщательный осмотр подтвердил самую невероятную гипотезу: передо мной стоял обыкновенный манекен. Приглядевшись, я заметила красочный баннер: «Свадьба – еще не повод терять голову! Обращайтесь в «Гименей» и мы с радостью вам поможем».
…Как сказал один мой знакомый демон-искуситель: когда тебе кричат «изыди», это и в самом деле может означать, что ваше общество в данном случае кого-то не устраивает.
ссылка на автора
Злата Линник https://www.litres.ru/zlata-linnik/
Когда орнитоптер опустился возле «Сириуса», легко обнаруженного после четверти часа полета, Олега и Бориса Федоровича на месте не оказалось. Но Сергей особенно не беспокоился. Они, по-видимому, еще разыскивают его на вездеходе и скоро вернутся. Его занимала сейчас другая проблема.
«Как объяснить ей, кто мы, откуда и для чего прилетели на Венеру? — спрашивал себя Сергей. — Я не понимаю птичьего языка этой милой особы, она — моего. С чего начать?»
Решив, что прежде всего надо представиться, он произнес свое имя, приложив при этом руку к груди.
— Ноэлла, — проговорила венерянка, повторив его красноречивый жест.
После этого венерянка плавным движением смуглой руки обвела окрестности и коротко произнесла:
— Меа.
Очевидно, так венеряне называли свою планету.
— Земля, — сказал Сергей, протягивая вверх руку.
Ноэлла бросила на него недоумевающий взгляд. Она не поняла смысла слова.
— Ямура? — спросила она дрогнувшим голосом.
Теперь ничего не понял Сергей.
Что означает последнее слово? Облачный слой, окутывающий Венеру? Солнце, льющее свет и дающее тепло всему живому?…
И почему исказилось лицо венерянки? Не от того ли, что с произнесенным ею словом связано представление о чем-то неприятном, таящем в себе угрозу?
«Вот и поговорили, — думал Сергей, удрученно качая головой. — Представиться сумел, а про Землю ничего рассказать ей не могу. Срочно требуется переводчик с русского на венерянский».
Оба молча смотрели друг на друга.
Потом Сергея осенила удачная мысль. Кажется, найден выход. Математика! Им поможет понять друг друга геометрия. Разумные существа, строящие летательные аппараты, прокладывающие дороги, возводящие здания, должны быть знакомы со свойствами геометрических фигур и, несомненно, имеют представление о строении Солнечной системы и взаимном расположении планет.
Одной минуты оказалось достаточно для того, чтобы вынуть блокнот, нарисовать на листке три концентрические окружности и отметить на них положение Венеры и Земли.
— Солнце, — проговорил Сергей, касаясь карандашом общего центра и проводя из него расходящиеся лучики — символ Солнца. — А вот это Земля. Наша планета. Родина людей. Земля.
Затем Сергей соединил кружочек на внешней окружности с кружочком на средней, нарисовал над соединительной кривой ракету и, ткнув острие карандаша в конец этой кривой. сказал: «Венера!» — и для вящей убедительности топнул ногой. Этим энергичным движением он хотел дать понять Ноэлле, что имеет в виду то небесное тело, на котором они находятся.
— Сооце… зеемя… ее-ера, — запинаясь, неуверенно и тихо повторила Ноэлла, похожая в этот момент на ребенка, с трудом читающего первые буквы. Слова эти были чужды ее разуму, никакие зрительные образы с ними не ассоциировались.
И Сергей пожалел, что под рукой у него нет кинофильма или хотя бы учебника физической географии, листая который можно было бы показать венерянке карту Земли, ее материки, океаны, пейзажи Приднепровья, виды Москвы…
Не ожидая встретить на Венере разумных существ, астронавты допустили оплошность: не взяли с собой атласов, диапозитивов, фотографий, кинолент, могущих облегчить общение с существами, не понимающими языка людей.
Как рассказать венерянам об истории человечества, об особенностях общественного строя Советского Союза, борьбе трудящихся за мир во всем мире, достижениях техники, шедеврах живописи, музыке Чайковского и Бородина, стихах Пушкина и Лермонтова, Блока и Маяковского, произведениях Горького и Чехова, Тургенева и Льва Толстого, зданиях Москвы и Ленинграда, созданных лучшими зодчими, о дворцах из стекла и пластмасс, воздвигнутых за последние годы на живописных берегах Черного моря, в долинах Кавказа?…
Сергей нахмурился. Да, они многого не учли, Нелегко будет им, представителям самой гуманной Земной страны, понять венерян, а венерянам постичь внутренний мир советских людей.
«Плохой из меня языковед, — сокрушался Сергея. — Не скоро я научу Ноэллу».
И все же он попытался добиться того, чтобы венерянка правильно произносила сказанные им слова — первые шаги на трудном и длинном пути.
— Солнце. Земля. Венера… — отчетливо, медленно повторил Сергей.
Догадавшись, к чему он клонит, чего добивается, Ноэлла взяла из рук Сергея карандаш и, указывая им последовательно на Солнце, Венеру и Землю, раздельно проговорила:
— Терус… Меа… Церо…
Итак, Сергей знал четыре слова на языке венерян: имя собеседницы, названия Солнца, Земли и Венеры.
Не слишком ли мало для общения сына Земли и дочери Венеры?
Но Сергей обладал настойчивостью. Урок языковедения, начатый, быть может, не совсем удачно, продолжался. Сергей, указывая на окружающие предметы — камни, мох, траву, деревья, части «Сириуса» и авиэля — говорил, как они называются по-русски. Ноэлла произносила названия этих предметов на своем языке.
Потом оба записывали слова — Сергей в блокнот, Ноэлла в небольшую изящно переплетенную книжку, которую она извлекла из ящичка, укрепленного на внутренней боковой стенке кабины летательного аппарата, окрещенного Сергеем авиэлем и называемого венерянами — синго.
Узнав названия многих трав, кустарников, древесных пород, минералов, Сергей стал записывать прилагательные, характеризующие цвет и состояние поверхности различных предметов, — трудно выражать мысли только при помощи существительных.
Потом пришел черед глаголам. Для того, чтобы составить примитивную фразу, надо было уяснить, как обитатели Венеры называют на своем языке простейшие действия: сидеть, лежать, бежать, пить, есть…
Для большей наглядности пришлось прибегнуть к жестам и примитивным рисункам.
Сергей ложился на траву, садился, вставал, поворачивал голову, вытягивал руки, ходил возле «Сириуса» то быстро, то медленно, бросал камни, прыгал и одновременно с этим произносил соответствующий глагол.
Когда у него создалось представление, что Ноэлла постигла смысл трех-четырех десятков русских слов, он нарисовал прямой угол и отложил на одной стороне его три равных отрезка, а на другой четыре таких же отрезка. Концы отрезков были соединены затем наклонной линией. Получился прямоугольный треугольник, известный математикам под именем египетского.
Поступая так, Сергей хотел узнать, знакомы ли венеряне с основными свойствами прямоугольных треугольников или нет.
Ноэлла не сразу поняла, для чего был сделан рисунок. Взяв в руки лист бумаги и карандаш, переданные ей Сергеем, она некоторое время смотрела на чертеж, потом стала загибать пальцы.
Не то делаешь, не то! — сокрушался Сергей. — Складывать не надо. Это не арифметика. Внешность у тебя обворожительная, ни дать ни взять, лесная фея, а вот тут, — он постучал пальцами по лбу, — тут чего-то не хватает… Возьми карандаш и раздели гипотенузу, понимаешь, раздели на равные части, а потом сосчитай.
Со стороны все выглядело весьма необычно. Возле трапа космического корабля стоял рослый сероглазый человек, способный сильными пальцами своими согнуть подкову, и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, а около него на траве сидела изящная, миниатюрная, похожая на лесную фею венерянка и, уставившись на чертеж, никак не могла сообразить, чего добивается от нее новый знакомец. На одной руке у нее были загнуты три пальба, на другой — четыре.
Человек нервничал, кусал губы, хмурился, мысленно подсказывая девушке желаемый ответ, а она, недоумевая, смотрела на него снизу вверх, робко и почтительно, почти с мольбой.
— Ну, бывают же такие непонятливые! — Сергей потерял терпение. — Все очень просто, а ты не можешь сообразить. Встань и сделай пять шагов или растопырь пальцы. Вот так.
И он, разведя пальцы, поднял высоко вверх правую руку.
В этих несколько странных позах их и увидели Озеров и Олег, вернувшиеся после длительных странствий к кораблю.
Они не смогли скрыть ни своей радости, ни охватившего их удивления. Таинственное исчезновение Сергея встревожило их. В поискал его они на протяжении многих часов пересекали в различных направлениях заросли, взбирались на вершины холмов, осматривали ущелья. Под конец они стали склоняться к тому, что их спутника растерзали какие-то ящеры. И вдруг они видят его живым, невредимым и к тому же мирно беседующим с каким-то миловидным двуногим существом.
Было от чего прийти в изумление.
Борис Федорович, по натуре своей менее сдержанный, чем Олег, тотчас же дал понять Сергею, что он возмущен его поведением.
— Мы его ищем, ищем, — воскликнул Озеров, возводя к небу руки, — весь лес переполошили, а он с венерянской голубкой воркует… Рандеву ей возле папоротников назначил… Космическим ловеласом себя возомнил… Вы ему, девушка, не очень-то верьте. У него жена под Москвой и двое хорошеньких близнецов, а он тут соловьем разливается, пыль в глаза наивным особам пускает… Гоните его, девушка, прочь… Простите, не знаю вашего имени и отчества… Сергей, ты долго еще собираешься испытывать наше терпение? Что с тобой приключилось после нашего отъезда?
— Тысяча и одна ночь, — усмехнулся Сергей. — Всего сразу не расскажешь.
— А ты не сразу, а постепенно, неторопливо, связно, внятно, — посоветовал Озеров. — Эпизод за эпизодом, пока до конца не доберешься.
— Ну, что же, — вздохнул Сергей, — пусть будет по-вашему. Внимайте похождениям космического повесы, бросившего под Москвой жену и двух близнецов… Между прочим, ваша иголочка цели не достигла — она по-русски не понимает.
— Не поймет, так догадается, — отпарировал Озеров. — Уверен, что и на Венере есть попрыгунчики. А манеры у всех донжуанов одинаковы и руководящий принцип тот же — «цель оправдывает средства».
Пока друзья, подшучивая друг над другом, допытывались, что же приключилось с каждым за время разлуки, Ноэлла, потоптавшись на лужайке и видя, что на нее перестали обращать внимание, одела шлем и вошла в кабину своего синго. Крылья его разомкнулись. Аппарат поднялся с площадки и, описав круг над кораблем, скрылся за деревьями.
— А ведь мы вели себя бестактно, — спохватился Озеров, взглянув на деревья, за которыми исчез орнитоптер. — Даже зайти в «дом» венерянскую красавицу не пригласили. Девушка, очевидно, обиделась. Пожалуй, еще невежливыми нас сочтет.
— Оплошали, — согласился Олег. — Извинить нас может только то, что Сергей не успел представить ее нам.
— Не ищи себе оправданий, — возразил, улыбаясь, Сергей, — и не перекладывай часть вины со своих плеч на мои. Ты начальник экспедиции и, следовательно, безраздельный и неограниченный хозяин нашего летающего «дома». Если ты не догадался предложить ей чашку чая, то меня, безропотного исполнителя твоих приказаний, винить в этом нельзя.
— Хватит вам пикироваться, — сказал Озеров. — Будем надеяться, что это не последняя встреча с обитательницами здешних мест… Кстати, как ее зовут?
— Ноэлла.
— Красивое имя, — Озеров усмехнулся. — Подстать его обладательнице. Надо признаться, что тебе таки повезло. Мы напрасно все глаза проглядели, а ты мигом лесную фею очаровал. Вот что значит молодость. «Пришел. Увидел. Победил».
Сергей, смутившись, молчал. Олег и Озеров, довольные тем, что все окончилось благополучно, еще долго подтрунивали над ним.
Весенняя вода синяя и холодная. Мартин Чандос долго погружался в холодные глубины, вниз среди коралловых колоний и и оранжевых огненных губок, где зеленые морские анемоны раскинули бледные щупальца. Он научился плавать еще в детстве, в холодных водах озера Ри, ныряя и подолгу задерживая дыханье, и вот теперь пригодилось.
Его легкие разрывались, но он не осмеливался подняться на поверхность. Где-то впереди виднелось темное пятно, обозначавшее киль и изогнутые борта шлюпки, но он понимал, что не сможет достичь ее без того, чтобы не высунуть голову из воды и не выдать себя испанцам.
Он боялся не их меткости, потому что они не были равны его пиратам с мушкетами, но погони, которую вызовет его обнаружение. Его легкие мучительно нуждались в воздухе, оставаться под водой означало смерть, но высунуть голову на поверхность значило то же самое, да еще и навлечь беду на своих пиратов. И тут его рука сомкнулась на ножнах.
Он подцепил ногой коралловую арку, чтобы удержаться под водой, сунул ножны в рот и осторожно поднял зазубренный, скрученный кончик, обрубленный топором Сан-Эспуара. Прохладный, сладкий воздух хлынул в его измученные легкие. Он повис, покачиваясь в подводном течении, и жадно дышал.
Освеженный, он огляделся и прислушался. Он слышал слабый скрип уключин, монотонное пение рулевого. Отцепив ногу и засунув ножны за пояс, он поплыл дальше.
Как раз в тот момент, когда он собирался подышать свежим воздухом, он увидел черную тень шлюпки. Его руки вытянулись вперед, ноги дернулись, и он оказался под ней, цепляясь пальцами за киль. Повиснув на лодке, он поднял зазубренный край ножен в воздух, чтобы подышать, в то время как шестнадцать лопастей весел уносили его прочь от утеса и испанских солдат.
Он перешагнул через ограждение главной палубы «Лунного света», и дюжина рук протянулась ему на помощь, а Редскар Хадсон ревел ему в ухо. Лиззи Холлистер стояла рядом с гигантом, ее фиолетовые глаза были широко раскрыты в так и не заданном вопросе.
— Ловушка француза, — выдохнул он, заливая палубу водой. Редскар поддержал его. — Он узнал, куда мы отправились, и привел испанцев.
— Та кошка, охотящаяся за мужем, имеет к этому какое-то отношение, ручаюсь.
Он покачал головой, грудь его вздымалась и опускалась.
— Я так не думаю. Она казалась удивленной и испуганной. И все же она нашла себе подобных, и мы избавились от нее.
— Иди в кормовую каюту, — сказала ему Лиззи. — Я принесу горячий ром и сухую одежду. Мы хотим, чтобы ты был здоров и и в полном порядке для Пуэрто-Белло!
— Да! Пуэрто-Белло, а не щахты!
Они шли на юг от острова Ворона, расправив паруса на ровном ветру, рассекая прозрачные воды. «Лунный Свет» показывал путь, желтая громада «Золотой Девочки», которая раньше была «Сан-Антонио», следовала за его кормой. «Красная Цапля», некогда «Фелипе Рей», летела следом за ними, рассекая лазурную воду.
От маленького острова до материка было всего несколько миль, но Пуэрто-Белло и город-побратим, Номбре-де-Диос, лежали в нескольких лигах к югу. Именно к этим городам-близнецам и реке Гуанчи, которая омывала Пуэрто-Белло с севера, Мартин Чандос и направился. Было уже далеко за полдень, когда впередсмотрящий в грот-траке заметил три корабля с наветренной стороны, шедшие от Берега Москитов. Сквозь подзорную трубу Мартин Чандос разглядел богато украшенные позолоченные линии испанских галеонов, низко сидящих в воде.
— Отягощенные золотом и серебром, — сказал он Редскару, протягивая ему стакан.
— Направляются в Гавану с годовым урожаем рудников, — хмыкнул Редскар, поднимая длинную медную подзорную трубу. — Берем ли мы их, Мартин? Или сосредоточимся на Пуэрто-Белло?
— Мы держим курс на город Золотой Дороги.
Рыжебородый был склонен поспорить.
— Парни будут сражаться лучше, зная, что в их карманах уже есть добыча. На «Цапле» и «Золотой Девочке» есть такие, которые никогда не ходили с тобой раньше.
Мартин Чандос задумчиво посмотрел на своего квартирмейстера.
— Вы даете мне понять, что они проголосовали бы за то, чтобы взять синицу в руках?
Голландец пожал широкими плечами.
— Я вам прямо говорю, Мартин. Ребята чувствуют, что ничем не обязаны вашей команде «Фортрайта». Они идут вперед ради призовых денег. А тут перед ними призовые деньги, которые просто таки напрашиваются, чтобы их кто-нибудь взял
Он мрачно нахмурился, но Мартин Чандос признал честность большого голландца.
— Тогда поставьте вопрос на голосование. Подайте сигнал «Цапле» и «Золотой Девочке». Я поговорю с ними.
Подавляющее большинство голосов было за атаку. Хотя он был их капитаном, Мартин Чандос знал, что это номинальный титул, присвоенный ему во имя лидерства и единства. Голос буканьеров был решающим фактором при любом спорном вопросе. Таков был кодекс буканьеров, и ирландец предпочел отдать ему должное, потому что ему понадобятся пистолеты этих людей, их мушкеты, абордажные сабли и их руки, не говоря уж о сотне пушек, когда он пойдет по суше против Пуэрто-Белло.
Они очистили палубы для боевых действий и проложили канаты такелажных сетей. Босые ноги шлепали по доскам палубы, когда матросы бежали с дробью и порохом из трюма, где те хранились на стойках, чтобы держать их сухими. Редскар Хадсон устроился в клетке с хлыстом, потому что не доверял никому, кроме своих рук, выполнять приказы капитана в морском бою.
— Все они будут нагружены сокровищами, Мартин. Нет никого, кто был бы готов сражаться. Это будет так же легко, как отобрать конфетку у ребенка.
Корабли с сокровищами неуклонно приближались, и Мартин Чандос, хмурясь, облокотился на поручни шканцевой палубы. Моряк в нем чуял ловушку, но галеоны шли так низко, так медленно под тяжестью золота, которое они везли, что можно было надеяться на слабое сопротивление легким буканьерским кораблям, которые неслись на них.
— Их капитан сошел с ума? — спросил он Лиззи Холлистер. — Он фланирует, словно на севильских морских верфях, на параде в честь королевы-матери. Он видит нас. Он должен был узнать в нас буканьерские корабли.
— Мы похожи на испанские галеоны, — сказала Лиззи.
— Только не с нашими такелажными сетями, раскачивающимися, чтобы ловить сломанные реи и парусину. Не с нашими пушками, показывающими свои пасти, как гончая собака зубы при виде добычи. Фаш, мне это не нравится!
Он снова поднес подзорную трубу к глазу, балансируя у перил. Долгие мгновения он изучал приближающиеся корабли, обыскивая их тяжелые надстройки, палубы, на которых было не протолкнуться от людей. Он резко напрягся, стоя прямо и твердо.
— Они выгружают сокровища! Выбрасывают за борт, чтобы облегчить корабли! Сбрасывают золотые и серебряные слитки в море, чтобы мы не могли их достать!
Лиззи подошла к нему, сердито бормоча что-то про хитрости испанцев.
— Сможем ли мы вступить в схватку, пока они не потопили все?
Сверху, там, где мачты и тряслись от ветра, вахтенный резко крикнул:
— От двенадцати до двадцати, с наветренной стороны!
Мартин Чандос повернулся, вглядываясь в горизонт сквозь подзорную трубу. Теперь он ясно видел их — четырнадцать огромных галеонов, несущихся на три корабля, которыми он командовал. Мартин Чандос глубоко вздохнул.
— Это ловушка, в которую мы попали, как попали на острове Ворона, Лиззи, дорогая! Коварная ловушка. У меня такое чувство, что это часть работы Сан-Эспуара.
Он снова навел подзорную трубу на три корабля с сокровищами и оскалил зубы в невеселой усмешке.
— Они сбрасывают не сокровища, а свинец. Свинцовые слитки! Свинец, тяжелый, как золото, чтобы погрузить его в трюмы и придать кораблям вид нагруженных…
Мартин Чандос резко закрыл подзорную трубу.
— Трое против двадцати! Сто пушек против более чем тысячи… Это превосходит даже шансы «Потаскушки» против «Кларо де Луны» и «Консепсьона»!
— Мы можем убежать, — сказала Лиззи, учащенно дыша и сжимая пальцами рукоятку пистолета, висевшего у нее на поясе.
Первый из трех кораблей с визгом послал по волнам ядро. Мартин Чандос махнул рукой.
— Вот тебе и ответ. Мы почти на расстоянии пушечного выстрела. Мы не успеем развернуться, эти трое будут удерживать нас, пока другие не ввяжутся в схватку.
Он подбежал к поручням и крикнул буканьерам, собравшимся кучками вокруг своих пушек:
— Огонь по их парусам и такелажу! Разломайте их! Выведите из строя как можно больше людей!
«Лунный Свет» повернул, держа курс на наветренную сторону. За ним следовали «Золотая Девочка» и «Цапля». Он пронесся мимо трех галеонов в тысяче футов от них, и его пушки раскалились от выстрелов. Полуголые пираты лихорадочно протирали дымящиеся стволы. Их волосатые руки нетерпеливо поднимали и забивали пороховые заряды и круглую железную дробь. Вспыхивали спички, на ощупь подносились к дырочкам, куда сыпался черный порох.
«Лунный Свет» выстрелил в галеоны тремя бортовыми залпами, которым вторили «Золотая Девочка» и «Цапля». Они развернулись и прошли по левому борту галеонов, стреляя на ходу. Каждая пушка была нацелена высоко, чтобы метать ядра в мачты и такелаж.
Три испанских галеона яростно сражались, но были разбиты и беспомощны, когда последний из буканьерских кораблей показал им свою корму.
— Они не пойдут за нами… — мрачно сказал Мартин Чандос.
— Но те, другие, уже почти нас нагнали! — воскликнула Лиззи.
«Лунный Свет» на всех парусах несся по синей воде.
Четырнадцать галеонов не были быстрыми. Ни один испанский корабль не был быстроходным. Но «Лунный Свет», «Золотая Девочка» и «Цапля» были повреждены выстрелами во время битвы с тремя галеонами, и по воде разнесся крик, что у «Цапли» течь в разошедшихся трюмных досках.
Мартин Чандос вздохнул.
— Нам придется сражаться.
Лиззи Холлистер была угрюма.
— Вы слишком джентльмен, чтобы быть пиратом, Мартин. Монбарс или Л’Оллонуа бросили бы «Цаплю» на растерзание испанцам.
Он повернулся к ней, глаза его были дикими.
— Это тот совет, который вы мне сейчас даете?
Она пожала плечами и отвернулась, думая о том, что сделают с ней испанские офицеры и солдаты, когда возьмут живой. Ее пальцы в отчаянии сжали изогнутый пистолетный приклад.
О чем-то в этом роде думал и Мартин Чандос, потому что он шагнул следом за ней, и его большая рука подхватила ее под локоть, развернув.
— Они никогда не доставят себе этого удовольствия, Лиззи, дорогая! Я намерен сражаться, и я намерен погибнуть, сражаясь!
Лиззи выдернула из-за пояса длинный абордажный пистолет.
— Да, Мартин, именно эти слова я и хотела услышать. Они загнали Мартина в угол, но они еще не видели, как он сопротивляется!
— Драка на бегу. — Он ухмыльнулся, обнажив зубы. — С двумя моими лучшими кораблями против всех их!
Он развернулся и прыгнул на главную палубу. Его кортик перерезал канаты, удерживавшие большую лодку.
— Вас двоих хватит, чтобы сбросить ее за борт. Потом будет нужна еще дюжина, чтобы отвезти ее к «Цапле». Переведите ее команду сюда и на «Золотую Девочку». Скажите Вирхоу остаться на «Цапле» и превратить ее в огненный таран!
В ответ раздался радостный вопль. В ушах заплясали серебряные обручи, а рты расширились в крике ободрения. Появились руки, чтобы подтащить шлюпку к правому борту и спустить ее. Дюжина мужчин спустилась на веревках, как гибкие обезьяны.
Четырнадцать испанских кораблей гордо шли вперед. Они замкнули «коробочку» вокруг его «Лунного Света» и кораблей-сестер. Генерал-адмирал Новой Испании Дон Джос Джим Гнез Ороско гордо стоял в изукрашенных серебром доспехах, положив руку на рукоять меча с золотым набалдашником. Десять офицеров окружили его на адмиральской прогулке флагманского корабля «Инфернильо».
Дон Джос Джим Гнез Ороско сказал:
— Посмотрите, как он посылает своих двуногих крыс за борт. Он думает сбежать от нас на весельной лодке! — Когда вокруг него раздался смех офицеров, дон Джос продолжил: — Мы называем его Счастливчиком, — добавил он. — Но когда он окажется у меня в руках, он станет Повешенным! — Дон Джос погладил свою маленькую черную бородку, борясь со смехом. — Смотрите! — предупредил он своих офицеров. — Смотрите, и вы увидите, как Мартин Чандос падет!
Его офицеры послушно посмотрели туда, куда велела им рука, и увидели «Цаплю» с парусами, подрезанными по ветру, которая медленно двигалась к четырнадцати галеонам, тогда как «Лунный Свет» и «Золотая Девочка» взяли курс на север.
Дон Джос сказал:
— Он надеется пожертвовать одним кораблем, чтобы выиграть время для побега! Дурак!
Дон Джос отдавал приказы, которые передавались его флоту. По этим приказам шесть галеонов отделились, чтобы наброситься на «Цаплю» и пустить ее на дно Карибского моря силой их объединенных пушек. Остальная часть флота развернулась и пошла за «Лунным Светом» и «Золотой Девочкой».
«Цапля» держала прежний курс, по-видимому, не смущенная шестью позолоченными галеонами, спешащими к ней под всеми парусами. Она медленно, но упорно бороздила голубую воду.
Наблюдатели на кормовой палубе «Инфернильо» разинули рты, увидев, как команда «Цапли» сбрасывает за борт весельную шлюпку. Один за другим люди прыгали в воду, пока офицеры не окружили дона Хоса.
— Я насчитал двадцать.
Дон Джос мрачно нахмурился. Он мысленно возвращался к переговорам с доном Мигелем Мединой, капитаном «Кларо де Луна», и с доном Эрнандо де Фонсекой, командующим «Тринидадом» и «Сан-Антонио».
— Это какой-то трюк ирландского дьявола? — спросил он своих людей, и все увидели языки пламени, вырывающиеся из трюма «Цапли» и пожирающие ее канаты и ванты, облизывающие позолоченные инкрустации носа и кормы.
— Черт побери! — выругался Дон Джос. — «Огненный корабль!» Это был не просто пожарный корабль. Шесть галеонов, которым было приказано потопить «Цаплю», находились в пятистах ярдах от нее, когда увидели пламя. Подчиняясь пронзительным приказам, их рулевые с силой выкручивали штурвалы. Они медленно повернули, но к этому времени пылающая «Цапля» была уже на сотню ярдов ближе.
Как Дон Джос Джим Гнез Ороско выругался, когда «Цапля» взорвалась, а шестеро капитанов окружавших ее кораблей так ничего и не смогли поделать.
Она вынырнула из воды, ее борта раздались, и между расколотыми досками переборок вспыхнуло красное пламя. Ее мачты соскочили с крепежей, и паруса поднялись извивающимися языками пламени. Порох в трюме, сложенный бочонок за бочонком, был найден и сожран огнем, который буканьеры так тщательно разложили, прежде чем бросить за борт свою спасательную шлюпку.
От катастрофического взрыва не было спасения. Пылающие обломки затопили палубы шести галеонов. Их бока содрогнулись и потекли от сотрясения. Люди кричали, в кровавой агонии падая на палубах.
Галеоны, наиболее удаленные от взорвавшейся «Цапли», избежали большей части повреждений, которые были нанесены ближним кораблям, но их паруса были охвачены пламенем, и отчаявшиеся экипажи трудились с ведрами, чтобы спасти хотя бы деревянные части от огня.
С квартер-палубы «Лунного Света» Мартин Чандос наблюдал за взрывающейся «Цаплей» и за ужасом и смятением, охватившими шесть галеонов.
— Они доберутся до порта своими силами, — сухо сказал он, — но теперь от них не будет никакой пользы в морской погоне.
— Ты уменьшил шансы на успех на целых три к одному.
— Ага, — прорычал Редскар Хадсон со своего насеста, наполовину сидя, наполовину высунувшись из клетки с посохом-хлыстом. — С четырнадцати до двух, сейчас четыре к одному. Все еще не слишком большие шансы, но лучше, чем раньше.
— Шансы могут увеличиться еще больше, — усмехнулся Мартин Чандос. — Посмотрите, как адмирал танцует на корме! Ему придется посылать уцелевшие галеоны, чтобы подобрать раненых. Я хотел преподать ему крайне необходимый урок об опасности излишней самоуверенности.
Дон Джос Джим Гнез Ороско так не думал и не считал себя учеником. Любая наука, которую он мог бы усвоить, была смыта волной черной ярости, охватившей его. Он метался от поручня к поручню кормы, спрашивая судьбу, что за дураки его капитаны, что так слепо угодили в такую очевидную ловушку. Как истинный эгоист, он совершенно забыл, чей приказ послал шесть галеонов навстречу взрывающейся «Цапле».
Теперь он размахивал руками и кричал, как сумасшедший:
— За ним! Я живьем сдеру с него шкуру на своей палубе! Я буду жарить его целую неделю на медленном огне! Sangre de Cristo! Чего только я ни придумаю, чтобы заставить его кричать во все горло, прежде чем лишу его языка!
Это было то безумие и беспричинный гнев, на которые рассчитывал Мартин Чандос. Когда «Лунный Свет» и «Золотая Девочка» скрылись за шестью галеонами, пострадавшими от взорвавшейся «Цапли», он приказал осторожно опустить за борт открытые бочки с порохом. На них он поставил свечи в расплавленном воске.
— Один хороший сильный удар об эту бочку, — сказал он своим ухмыляющимся пиратам, — и свеча упадет в бочку, а Испания потеряет еще один корабль. А может быть, и не один.
Все вышло не совсем так, как планировал Мартин Чандос. Только одна бочка взорвалась, когда в нее попал галеон. Эта бочка ударила в изогнутые борта галеона, и через двадцать минут он уже шел ко дну. Эта потеря научила дона Джоса осторожности, которой он отказывался учиться раньше.
Он выстроил свои корабли веером, и, подгоняемые ветром, они устремились вслед за «Лунным Светом» и «Золотой Девочкой».
Ущерб, нанесенный «Лунному Свету» в морской битве с тремя галеонами, сказывался на нем. Он медленно отставал, к радости Дона Джоса. Испанский адмирал направил на него свой флагманский корабль и сестринский галеон. Грянули залпы. Мачта раскололась и рухнула вниз, сорвав паруса в сети. Пушка взорвалась и швырнула кричащих людей и летящий металл на палубу. Горячий порыв ветра ударил Мартина Чандоса, стоявшего у перил. С этой высоты он мог видеть позолоченную громаду «Инфернилльо», которая приближалась все ближе и ближе, извергая пламя из пушек. Но что-то в ветре заставило его оторвать взгляд от парусов испанского галеона и посмотреть на небо.
С наветренной стороны горизонт быстро закрывала черная туча. Наблюдая за ней, Мартин Чандос почувствовал перемену в воздухе. Он становился все влажнее и влажнее. Зазубренная линия серебряной молнии вспорола зеленовато-черную массу бешено несущихся облаков.
— Ураган! — прошептала Лиззи. — Быстро идет!
Мартин Чандос горько рассмеялся.
— Судьба работает против меня. Сначала засада на острове Ворона, потом трюк, с помощью которого три галеона схватили меня и держали, пока не подоспели остальные. А теперь вот это!
Грозовые тучи двигались быстро. Пока галеоны боролись с бурными голубыми водами Карибского моря, зловещие темные тучи катились над головой, предвещая приближение шторма. Ветер дул с Подветренных островов на запад, температура стремительно падала.
Дон Джос не знал о надвигающемся шторме, что свидетельствовало о всепоглощающем безрассудстве, которое заставляло его бросать все корабли, которыми он командовал, против «Лунного Света» и «Золотой Девочки» и не оставляя возможности замечать что-то кроме. Они рассекали носами голубую воду, каждая орудийная установка скрипела от отдачи изрыгающих огонь стволов.
— Боже, дай мне еще час, — молил Дон Джос.
Он разбил бы Мартина Чандоса, потому что надвигающийся ураган не дал ирландцу возможности маневрировать и развернуться. Теперь все зависело от веса и количества пушек, и преимущество в этом было на стороне испанцев. Они били по «Лунному Свету» сплошной дробью. С подветренной стороны «Золотая Девочка» уже начинала крениться.
Но буря разразилась раньше, чем Дон Джос смог выполнить свою задачу. Сначала с неба обрушились струи дождя, хлестали людей и пушки ледяной водой. Вздымающиеся волны поднимали галеоны, раскачивая их, как игрушки. Паруса рвались и срывались с реев, как мокрый пергамент. Бизань-мачта на «Лунном Свете» треснула, когда ветер ударил в нее со всей силы, унося на пятьдесят футов за борт.
Времени на то, чтобы задраивать люки или прокладывать курс, не было.
Шторм ударил с ужасающей свирепостью, в хаосе рвущихся парусов и поднимающихся валов, которые прокатывались стеной воды над главной палубой и баком. Дюжину моряков смыло за борт при первом порыве ветра. Чернота сомкнулась над буканьерскими и испанскими кораблями, как будто солнце сорвали с неба, чернота, которую разгоняли только зазубренные стебли молний, разрывающих облака.
«Лунный Свет» качало так, что борта полностью уходили под воду. Дождь превратился в град и сплошную стену ледяной воды, она отрывала руки людей из ненадежных креплений на веревках и вантах, унося их за борт в волнах, которые перекатывались через расщепленные рельсы и шпигаты. Одной рукой Мартин Чандос вцепился в поручень, его голос перекрикивал завывание ветра.
— Срежьте этот мусор! Спустите паруса!
Никто не обращал на него внимания. Люди сражались за свою жизнь со вздымающимися волнами, мощные удары которых стремились вышибить их за борт, лишить сознания, убить. Пронзительно воющий ветер гнал его голос за борт перемешивая с волнами.
Лиззи, мокрая и дрожащая, повисла на нем. Он почти не слышал ее, хотя она кричала изо всех сил, широко разевая рот.
— Это бесполезно… Нельзя отрывать руки от поручней!… Беги, пока… Надеюсь, борта не сломаются… Ведь тогда корабль пойдет на дно!
Высоко над их головами поднялась волна, похожая на огромное зеленое чудовище. Мартин взглянул на нее и схватил Лиззи рукой за пояс. Он держал ее так, крепко прижимая к себе, когда волна жестко швырнула их обоих на доски палубы.
Волна спала, оставив их жадно хватающими ртом воздух и отплевывающимися от соленой воды, а затем накатила еще одна волна, снова ударив и оглушив, а затем еще одна. В темноте и вое ветра время словно остановилось. Палуба «Лунного Света» под ногами раскачивалась и дрожала, корабль, словно живое существо, яростно рвался вверх к свету и воздуху из бушующих волн, сотрясаясь и трепеща, когда поперечные валы били его в борта, стремясь увлечь на дно.
Мартин Чандос понимал, что «Лунный Свет» всецело отдан на волю бушующих стихий. В те моменты, когда он мог разобрать хоть что-то сквозь заливавшую лицо соленую воду, он успел бросить взгляд вверх и убедиться, что парусов на мачтах больше нет, ветер рвал и трепал лишь обрывки веревок. На его глазах фок-мачта пошатнулась и с треском упала.
«Лунный Свет» зарывался носом в волны, переваливался, словно пьяный, терзаемый порывами ветра, и заваливался на борт, когда волны били его сбоку. И все же он неизменно продвигался на запад.
Мартин Чандос окончательно потерял счет времени. Он не мог бы сказать, сколько длился тот чудовищный шторм. Был ли это день или ночь, час прошел или вечность. Но вдруг киль «Лунного Света» отчаянно заскрипел и затрещал, словно бы разваливаясь под его сапогами. Огромный черный галеон остановился, содрогнувшись всем корпусом, схваченный острыми твердыми скалами и коралловыми рифами. Вздымающаяся волна поднялась над головой и стряхнула Мартина Чандоса с поручней, унося его и прижатую к нему Лиззи в холодную воду.
Они падали вниз, ослепленные и избитые. Они плыли вверх, продираясь сквозь бешеные водовороты, переворачиваясь и кувыркаясь на вздымающихся волнах.
А потом он почувствовал твердую почву под ногами и попытался встать, но ноги дрожали и подгибались, и он пополз на четвереньках, волоча за собой бесчувственную Лиззи Холистер, пока вода не кончилась и не осталась только чернота и завывающий над головой ветер.
Он упал лицом вниз рядом с девушкой и лежал без сознания, пока ураган изливал на них свою ярость.
***
Когда Мартин Чандос проснулся, солнце грело ему спину. Его лицо было наполовину засыпано песком, глаза щипало. Но буря прошла, и тропический воздух растекался по пляжу, теплый и напоенный ароматами.
Мартин Чандос попытался сесть, но не смог пошевелиться. Он обнаружил. Что его руки скручены за спиной, а лодыжки словно склеены вместе. Он перевернулся и между голубым небом и берегом увидел лицо.
Это было темное лицо, испещренное синей краской и пятнами желтого пигмента на скулах и тремя диагональными зелеными линиями на подбородке. Пучки жестких черных волос были скручены и украшены головным убором из перьев, рот кривился в ухмылке, обнажая острые подпиленные зубы.
В правой руке индеец держал копье. Произнеся что-то непонятное, ткнул пальцем в ирландца.
Мартин Чандос обнаружил, что его запястья и лодыжки связаны сизалевыми лозами. Он перевернулся, встал на колени и сел, откинувшись назад.
И тут он увидел Лиззи, связанную, как и он. Ее белая блузка была порвана на плечах, от штанов осталась только рваная тряпка, едва прикрывающая бедра. Она посмотрела на него с кривой улыбкой.
— Это то же самое, что попасть в лапы Дона Джоса, Мартин. Если не хуже. Индейцы ненавидят нас так же сильно, как и испанцев, из-за жестокости Л’Олонуа и Монбара.
— Что они станут с нами делать?
Ее коричневое плечо шевельнулось на солнце, когда Лиззи пожала плечами.
— Они могут разрезать нас на мелкие кусочки, пока мы еще живы. Или наполнить наши животы мокрым песком, забивая его нам в глотки. Вместо песка они могут использовать расплавленное золото. Или, может быть, они привяжут нас над муравейником и намажут медом, чтобы муравьи нас сожрали заживо. Но как бы они от нас ни избавились, это будет нелегкая смерть.
Ее фиалковые глаза были широко раскрыты и до краев наполнены страхом. Но она улыбнулась, подняла подбородок и посмотрела на него, и Мартин Чандос подумал: «Я никогда не встречал более храброй женщины».
Два всадника пронеслись по улицам пробуждающейся Ла-Романы, направляясь на север. Как только они выехали из города, де Эспиноса придержал Сарацина и обернулся к Джакобо:
– Эта дорога ведет в аббатство?
– Да, ваша милость.
– Ты кажешься сообразительным малым, и сеньорита Беатрис наверняка была добра к тебе? Мне важно успеть поговорить с ней до того, как ворота обители закроются за ее спиной. Есть ли короткая дорога?
Джакобо с минуту раздумывал, недоуменно посматривая на странного знатного сеньора, а потом нехотя буркнул:
– Есть одна тропка через холмы, там особо не поскачешь, но путь намного короче. Мы выедем на дорогу за лигу до аббатства.
Де Эспиноса кивнул. Даже после небольшого расстояния, пройденного галопом, у него кружилась голова. Теперь же у него появилась надежда догнать сеньориту Сантана.
«Я выжил из ума на старости лет. Разве это дело – гоняться за строптивой девчонкой? – насмешливо думал он, направляя коня вслед за Джакобо. – Ну же, кляча, шевелись!»
***
Он был несправедлив к Сарацину: конь проявил себя просто замечательно, чего нельзя было сказать о всаднике. Когда узкая тропа вывела их на основную дорогу, де Эспиноса держался в седле исключительно благодаря своей гордости. В груди пекло, а перед глазами вспыхивали разноцветные круги.
«Не хватает еще свалиться под ноги этому Росинанту и превратить фарс в драму».
– Вон они, — обрадовано крикнул Джакобо, указывая влево.
Де Эспиноса увидел в клубах желтоватой пыли очертания медленно едущей кареты и послал жеребца вперед, загораживая дорогу.
***
Дорога вилась, поднимаясь все выше в предгорья. Погруженная в свои переживания Беатрис почти не замечала толчков подпрыгивающей на ухабах кареты и не сразу осознала, что они прекратились.
– Сеньорита Беатрис, уж не разбойники ли? – встревоженная Лусия привстала и выглянула из окошка.
– Откуда им взяться, – пожала плечами Беатрис.
– Ой!
– Что там, Лусия?
– Там… вы лучше сами взгляните! – растерянно и в то же время с восторгом в голосе ответила служанка, садясь на место.
Беатрис приоткрыла дверцу и замерла, пораженно глядя на того, с кем она уже попрощалась в своем сердце. Очень бледный дон Мигель верхом на роняющим с удил хлопья пены Сарацине загораживал им дорогу.
На подкашивающихся ногах она вышла из кареты. Де Эспиноса тоже спешился, и Беатрис с беспокойством заметила, с каким трудом он это сделал.
– Вы… Что привело вас сюда, дон Мигель? – ее голос прерывался. – И… невозможно… ваша рана!
– Мне показалось, что мы не закончили наш разговор, сеньорита Сантана.
– Разве? Мне, напротив, кажется, что мы до конца прояснили ситуацию, – Беатрис слышала хриплое, тяжелое дыхание дона Мигеля, и несмотря на невольный сарказм, ее беспокойство нарастало: – Вам надо лечь, вы очень навредили себе!
– Если только у ваших ног, – усмехнулся де Эспиноса. – Но прежде поговорим.
– Хорошо, мы поговорим, но, по-крайней мере, сядьте в карету!
Продолжая усмехаться, де Эспиноса осторожно устроился на мягком сидении и перевел дух.
– Вы очень добры, сеньорита Сантана.
– А вы несносны. И безумны.
– И еще вы как всегда правы, это было безумием. Но я должен был увидеть вас еще раз. Хотя бы для того, чтобы принести извинения за вспышку гнева. Я не мог и представить, что вам известно… то имя, и не сказал вам всего, что собирался.
– Вы сказали достаточно, – прошептала Беатрис.
Зачем этот разговор, ведь она все решила для себя? Надо отвезти дона Мигеля в близкий уже монастырь и поручить заботам сестры Маргариты…
– И все же выслушайте меня. Вас не должна смущать… донья Арабелла, в настоящем этому нет места. Сожалею, что мои жестокие слова причинили вам боль. Но я не хотел, чтобы вы питали иллюзии… Буду откровенен и сейчас… – паузы между словами де Эспиносы становились все длиннее, он в изнеможении прислонился к обитой тканью стенке кареты и закрыл глаза: – Вы же здравомыслящая девушка… какая блажь взбрела вам в голову? Со мной вы могли бы вести такую жизнь… которая была бы вам по нраву… Да хоть вылечить всех больных… в Санто-Доминго. Зачем вам хоронить себя за стенами монастыря? Я даю слово не слишком докучать вам… Или я внушаю вам отвращение?
– Но почему? Почему вы так желаете нашего брака? – с волнением воскликнула измученная Беатрис.
Она сидела, не поднимая глаз и кусая губы.
– Я же сказал… меня подвигла на этот шаг ваша прелесть… которую вы не осознаете… – дона Мигеля словно затягивало в темный водоворот, однако он упрямо спросил: – Так вы принимаете… мое предложение?
Потрясенный его поступком разум Беатрис проиграл битву сердцу, и она словно со стороны услышала свой тихий голос:
– Да…
«Я также безумна, как он! Да поможет мне Бог в таком случае!»
– Вот и… славно…
Она отважилась взглянуть на дона Мигеля и пришла в ужас от мертвенной бледности его лица, покрытого каплями пота. Дернув крючки, она распахнула камзол на его груди и ахнула:
– Дон Мигель!
– Пустяки… – де Эспиноса нашел в себе силы улыбнуться, прежде чем потерять сознание.