27–28 февраля 422 года от н.э.с. Исподний мир
Кони несли кибитку по Хстовскому тракту резвым галопом; и встречные, и попутные телеги едва успевали съехать на край насыпи, а Славуш, правивший лошадьми, во всё горло орал:
– Разойдись! Дорогу! Дорогу!
И при этом совсем не походил на учителя, каким обычно являлся в комнату Спаски. Кибитку так трясло, что на ухабах Спаска едва не ударялась головой о слегу, державшую навес. Милуш хмурился, а отец хохотал и придерживал Спаску за плечи.
Она же слишком хорошо помнила, чем иногда заканчиваются путешествия отца на лошадях, и не понимала его веселья. Но вскоре кони перешли на рысь, а потом потащились шагом – как привыкли.
Однако во время остановок от отца всё равно шарахались в испуге и взять себя под уздцы не позволяли. Спаска долго привыкала к одежде мальчика: всё ей казалось неудобным, особенно штаны. Да и берет с пером, под которым спрятали косу, мешал и был тяжёлым.
Милуш хотел прибыть в Хстов инкогнито, а не в карете с гербом, и отцу посоветовал не показываться со Спаской на людях: мужчина с маленькой девочкой бросается прохожим в глаза, запоминается. До этого отец не брал её с собой в Хстов, она жила в замке под присмотром бабы Павы.
И всё в хстовских землях казалось Спаске чужим: и люди, и дома, и еда, и унылые картины вдоль тракта. В трактирах напротив входа на полках стояли лики чудотворов, а входящие кланялись им с искренним почтением. Отец велел Спаске и Славушу кланяться тоже, сам же ни разу даже не кивнул головой в сторону ликов.
– А почему тебе можно на них наплевать, а нам нельзя? – спросил возмущённый Славуш.
– Потому что меня здесь и так все знают. Я часто езжу в Хстов, все привыкли.
Милуш, желая сохранить инкогнито, кланялся ликам тоже, но с таким лицом, что лучше бы он этого не делал.
Хорошая еда в трактирах стоила очень дорого, да и не везде можно было заказать баранины или козлятины, на обед довольствовались одним утёнком на четверых. Каши и хлеб, как и везде, считались роскошью – подавали в основном овощи, и хорошо если сладкую репу, чаще – безвкусную плохо почищенную брюкву, иногда с гнильцой.
Похлёбки варили из солёного щавеля пополам с крапивой, для сытности добавляя яйцо – только тем, кто мог за яйцо заплатить. Рыбы не было вообще, но кое-где продавали раков.
– Перевелась рыба. Реки здесь гниют, рыба дохнет. Если что-то и ловят, то отправляют в Хстов, – объяснял отец Спаске и Славушу, который тоже ехал в Хстов в первый раз. – И здесь ещё не так плохо, Выморочные земли близко, Лодна. Дальше к югу хуже: и крыс едят, и лягушек, вместо брюквы – сурепка, вместо щавеля – мокрица. Хлеб пекут пополам со мхом, но и это к праздникам.
После таких рассказов Спаска ожидала увидеть нищий Хстов: покосившиеся стены, торфяные хижины на сваях, как в деревнях, и гати вместо каменных мостовых…
Город Храма появился на горизонте в полдень, Спаска даже протёрла глаза: уж не видение ли это? Даже хрустальный дворец мерк и терялся рядом с белокаменными громадами крепостных стен, не поднимался так высоко, как башенки замков и дворцов хстовской знати, даже в свете солнца не горели так ярко его островерхие крыши, как золотые купола хстовских храмов.
– Вот он, город Храма… – Отец сказал это тихо и указал вперёд, а глаза его сделались вдруг печальными.
И Спаска кожей ощутила его любовь к этому городу, его тоску и боль. И сила, стоявшая за его спиной, всколыхнулась, напряглась, надавила на плечи…
Милуш же взглянул на приближавшийся город с ненавистью, даже скрипнул зубами. Да, Волгород рядом с Хстовом был мелкой крепостицей, каких на подходе к городу Спаска увидела пять или шесть: город был окружен тремя кольцами крепостей.
– Это лавры, – пояснил отец. – Там живут мнихи, которые ничего не делают, только любят чудотворов.
– А что же они едят, если ничего не делают? – спросила Спаска.
– На них работает довольно трудников, чтобы они ни в чем не нуждались. Дело-то серьёзное – это тебе не землю плугом ковырять…
Отец шутил, даже улыбался, а сила за его спиной не унималась, подрагивала от напряжения. Ненависть – оборотная сторона любви, – вот как называлась эта сила. Только Милуш обращал её на Хстов, а отец – гораздо дальше, за границу миров.
На въезде в город тракт был забит телегами, кибитками, каретами, пешими людьми; стража на воротах принимала плату за въезд и за вход, отчего на мосту создавалась толчея. Возницы карет сердито кричали на хозяев телег и повозок, разгоняя их в стороны, но пробиться к воротам с моста всё равно быстро не могли.
Отец сказал Славушу, что торопиться некуда, а тот был не прочь покричать и потолкаться с другими возчиками. Ему нравилось быть возницей, он как будто пробовал себя в новой, совсем несвойственной ему роли: любимый ученик Милуша, Славуш слыл книгочеем и крючкотвором, говорил, писал и читал на четырёх языках, делал успехи в естествознании.
Но, видно, мальчишеская его натура хотела большего, чем протирать штаны и налокотники в книгохранилище замка и обучать чистописанию маленьких девочек. В дороге отец иногда сажал Спаску поближе к Славушу и заставлял его говорить с ней на разных языках. Спаске это нравилось, а Славушу быстро надоедало.
– У него особые способности к языкам, он говорит на каждом, как на родном, – пояснял отец. – Я ещё ни разу не видел, чтобы здесь кто-то мог так чисто говорить на языке чудотворов.
– Змай, я не знаю, как говорят сами чудотворы, я слышал этот язык только от тебя. Мог бы и сам поучить Спаску языкам, а я бы лошадьми правил… – солидным баском ворчал Славуш.
– Мне есть чему её поучить и кроме языков… – отвечал отец, но ничему учить Спаску не спешил.
Пробившись через ворота, они проехали через весь город. Отец показывал Спаске и Славушу улицы и площади, царский дворец и, конечно, главный храм Млчаны: храм Чудотвора-Спасителя.
– А кого он спас? – по наивности спросила Спаска.
– Долго объяснять, – ответил ей Славуш. – Это один из основных догматов Храма: чудотвор Айда Очен преградил путь восьмиглавому Змею, который считается у них воплощением Зла. Появление Змея знаменовало собой конец мира, он летел к Хстову, чтобы сровнять с землёй Храм, и был уже у самых ворот города, но тут с неба на крылатой колеснице, озарённый сиянием солнечных камней, спустился Чудотвор-Спаситель. Он сражался со Змеем двенадцать дней и двенадцать ночей, но не мог его победить. На тринадцатый день он спросил Змея, что́ даёт ему силу, и тот ответил: зло в людских душах. И тогда Айда Очен собрал всё зло, что накопилось в людях, и Змей в испуге бежал обратно в Кромешную, но Айда Очен не выдержал взятой на себя тяжести, рухнул на землю и разбился о камни. Душа его, отягощённая Злом, не могла подняться в солнечный мир Добра, но на четырнадцатый день, когда люди плакали и прощались со своим спасителем, сам Предвечный раздвинул тучи над Хстовом, простёр свою длань к чудотвору и забрал его к себе.
– На самом деле, – добавил отец, – эта история гораздо сложней и правдоподобней, сын-Ивич просто не читал канонических текстов так называемых Свидетелей Айды Очена. То, что он рассказал, – байка для простолюдинов, упрощенная, так сказать, версия… Люди мыслящие – а среди храмовников попадаются и такие – склонны рассматривать Свидения как аллегорию и дают им различные толкования. Текстов Свидений всего семь, хотя Свидетелей было больше. Право, не могли же семь человек придумать одно и то же!
– Да, по странному стечению обстоятельств, в Лицце об этом стало известно только через пятьдесят лет после гибели Айды Очена, – добавил Милуш, кривя рот. – Вероятно, Свидетелей что-то сильно задержало в пути. Но как только Стоящий Свыше услышал об этом, он тут же перенёс свою резиденцию в Хстов и отстроил здесь храм Чудотвора-Спасителя. С тех пор Хстов называют городом Храма. И именно тогда Сретенье и Восхождение стали главными храмовыми праздниками. Сретенье празднуют семнадцатого февраля, а Восхождение – третьего марта.
Спаске объяснения показались слишком сложными, да она и не очень к ним прислушивалась: снова, как при появлении на горизонте города Храма, сила за плечами отца заворочалась, выпустила острые когти, впилась в его плечи.
…Мёрзлая земля с трудом подаётся под ударами тяжёлой холодной кирки (вкус смерти на губах), неохотно раскрывает свою бесстыжую черноту. Всё глубже и глубже яма, всё грязнее снег вокруг. Мёртвый человек с узким лицом на дне ямы… Комья тронутой инеем земли падают на его серые губы.
…Горит в огне крылатая колесница, один за одним вспыхивают увившие её бумажные цветы, чернеют и съёживаются крылья деревянного коня. И горит привязанный к колеснице человек (вкус горелого мяса), и беззвучно дрожит воздух от его крика, трогая змеиную кожу…
– Не надо, не смотри… – Отец положил руку Спаске на плечо.
Перед царским дворцом Спаска не удержалась и во весь голос закричала:
– Смотрите, смотрите! Прозрачные окна!
Почему-то прозрачные окна казались ей самым настоящим чудом. Ни в Волгороде, ни в замке Милуша таких не было – иногда в центр мозаики, между обычных стёкол, вставляли маленький кусочек толстого прозрачного стекла, чтобы можно было заглянуть в него и увидеть, что происходит за окном, но чтобы целое окно было закрыто одним огромным прозрачным стеклом?
Народ на улицах Хстова встречался разношерстный, Спаска никогда не видела ни столь богатых нарядов, ни таких жалких лохмотьев. На площади у входа в храм Чудотвора-Спасителя толпились калеки и нищие: в рванье, покрытые язвами, с гноем на глазах и обветренными губами, они тянули руки к входившим в храм, и даже из кибитки Спаска почуяла, какой от них исходит отвратительный запах.
Милуш морщил лицо и отводил глаза, отец же, напротив, с любопытством разглядывал толпу попрошаек, которая тянулась к кибитке, – кто-то даже пытался ухватить лошадей за повод, увидев, что Славуш не спешит отогнать нищих кнутом, как это делали другие возницы.
– Змай, у нас же есть деньги. – Славуш оглянулся и посмотрел на отца. – Давай дадим им хоть немножко…
– С ума сошёл? – Отец присвистнул и постучал кулаком по лбу. – Во-первых, они нас просто разорвут, как только увидят деньги. А во-вторых, нищенство – едва ли не самое доходное дело в Хстове… Знаешь, сколько стоит вот такой шрам, как у старика на ступеньках? Дороже, чем мой плащ с горностаем.
Кто-то из нищих таки ухватил коня за узду, и тогда отец поднялся, забрал у Славуша кнут и свистнул: кони, хоть и привыкшие к нему, перепугались, и кнут не понадобился – они рванулись вперед, не слушаясь поводьев, и толпа отхлынула в стороны.
На улицах поуже людей было меньше, и среди них попадались как добропорядочные домохозяйки и мастеровые, так и сомнительные личности разбойничьего вида. Отец оставил лошадь и кибитку на каком-то грязном постоялом дворе, и дальше пошли пешком: сначала каменная мостовая сменилась деревянной, а потом под ногами и вовсе зачавкала грязь.
Улочки сузились так, что Спаска, раскинув руки, доставала до обеих стен по их сторонам. В замке никто не выливал помои прямо под ноги, для этого были прорыты сточные канавы, здесь же нестерпимо воняло нечистотами и тухлятиной.
Однажды их даже попытались ограбить – наверное, не сразу разглядели отца и Чернокнижника за спиной Славуша, который шёл впереди. Отец только потянулся к ножу на поясе, как незадачливые разбойники бросились бежать.
А потом узкая улочка внезапно вышла на маленькую площадь, посреди которой стоял небольшой храм.
– Вот тут и переночуем. – Отец кивнул на трактир по другую сторону площади, под вывеской: «Пескарь и ёрш». – Когда-то это место называлось площадью Большой Рыбы, а теперь это площадь Восхождения, по названию храма. Кстати, трактир – недешёвое место, с отличной кухней, богатыми традициями и без клопов. И постояльцев не много.
Спаска тогда еще не знала, что кроме древесных клопов бывают ещё и постельные, в замке водились только тараканы, в деревне же и о тараканах не слышали.
Хозяйкой трактира оказалась женщина, которую тоже «что-то связывало» с отцом: невысокая, рыхлая и белокожая, с водянистыми глазами, она тем не менее была очень живой, говорливой и обаятельной; её юбки шелестели и колыхались в такт её движениям, она тяжело и грациозно порхала по трактиру, к удивлению Спаски ничего не задевая юбками на своем пути.
Её звали тетушка Любица.
– Ах, какой хорошенький мальчик! – Хозяйка всплеснула руками при виде Спаски. – Ну прямо белокрылый чудотвор!
– У чудотворов нет крыльев. – Отец, никого не стесняясь, чмокнул хозяйку в щёку. – К тому же это не мальчик, а девочка. Говорю по секрету, но кто-то же должен помочь ей вымыться и переодеться с дороги.
Отец никак не мог взять в толк, что Спаске не нужно в этом помогать, что она не настоящая царевна, а только иногда притворяется ею.
Кроме них, постояльцев в трактире не было, и понятно почему – наверное, в бедной хстовской земле так обедал только Стоящий Свыше: отварные судачки по-дертски, запечённый свиной окорок, верчёная индейка, сухие копчёные колбаски из конины, нарезанная тончайшими ломтиками тушёная капуста со сливочным маслом и истекавшие мёдом пряные сласти, которых Спаска никогда не пробовала и не запомнила их странных южных названий (а хозяйка во время обеда расхваливала свои блюда на все лады).
И, конечно, вино, которое понравилось даже Милушу, а он в этом был очень и очень привередлив, в отличие от отца.