27–28 февраля 422 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
Чистые комнаты наверху были небольшими, но уютными. Отец и Милуш сразу же после обеда куда-то ушли, наказав Славушу присматривать за Спаской, и она приготовилась к тому, что тот начнет учить её языку чудотворов, но, оказывается, у Славуша были другие планы.
Он помаялся в четырёх стенах с часок, и его потянуло в город – незнакомый, загадочный и опасный. Наверное, бросить Спаску на хозяйку трактира, которая верила в белокрылых чудотворов, Славуш не решился.
– Слушай, Спаска… Я тут хочу пройтись немного… – Он сунул голову к ней в комнату, и сразу стало ясно, что у него на уме. – Ты не очень устала?
– Нет, – ответила она и начала натягивать на голову берет, пряча косу.
Славуш надеялся на её отказ, поэтому поморщился. Спаске же тогда не пришло в голову, что учитель её слишком молод, чтобы в одиночку разгуливать по незнакомому городу. Он хотел посмотреть на храм изнутри, взглянуть, как люди поклоняются чудотворам (о чём и рассказал Спаске по дороге).
Храм на площади Восхождения был заперт, и они отправились искать тот, что будет открыт. А это не составляло труда, потому что в Хстове храмы стояли на каждом углу, да ещё и поднимались высоко над домами и были видны издали.
– А если там будет гореть солнечный камень? – спросила Спаска.
– Мы сначала осторожно заглянем и только потом войдём. Не могут же солнечные камни гореть там всё время, и днём, и ночью.
Открытый храм нашёлся очень быстро, но в нём горел солнечный камень. То же самое было и во втором, и в третьем.
Славуш одной рукой крепко держал Спаску за руку, а другой – рукоять ножа на поясе. Но никто не спешил на них нападать.
Они отошли довольно далеко от трактира (и Спаска подозревала, что заблудились в узких проулках Хстова), когда им наконец повезло: в большом храме недалеко от постоялых дворов солнечный камень не горел. Там собралось много людей, и, похоже, не хстовичей, а приезжих, и никто не обратил внимания на Спаску и Славуша.
На это стоило посмотреть. Нет, не роспись стен (в которой Спаска ничего не смыслила), не золото, не лики чудотворов, не обилие света и блеска потрясли её: она почувствовала широкий, мощный поток силы, который уходит за границу миров. Из каждого человека выливался скудный её ручеек, но людей было очень много, и ручейки соединялись в реку. Реку любви…
К ликам в золотых окладах люди обращали самые чистые, самые светлые свои помыслы, свои несбыточные надежды и наивные детские мечты. Многие стояли на коленях, и от них ручейки силы утекали быстрей, чем от остальных. И лица, лица их были одухотворенными, глаза – широко открытыми, люди не лгали здесь самим себе, они были искренни, доверчивы и… беззащитны.
Славуш замер, глядя на это зрелище, у него даже приоткрылся рот. И Спаске показалось, что он хочет задержать поток силы, утекавшей в другой, чужой мир. Может быть, что-то ему и удалось, какую-то каплю он и удержал, но остановить поток, конечно, не сумел.
Лицо его побледнело, взгляд остановился и сделался бессмысленным. Они стояли возле самого входа, и кто-то толкнул Славуша, загородившего дверь, но он даже не заметил. Трое Надзирающих пели монотонную песню (если песней можно было назвать бормотание нараспев), но это был лиццкий язык, и Спаска разобрала только два или три слова.
Песня становилась всё громче, лица людей светлели, дыхание их учащалось, у некоторых по щекам ползли слёзы, а потом, на вершине всеобщего счастья, над толпой загорелся солнечный камень…
Спаска не вскрикнула только потому, что сначала он горел очень тускло. Но свет его делался ярче, а Славуш его не замечал, увлечённый борьбой с рекой любви! Она отпрянула к двери, потянув его за руку, но кто-то загородил им дорогу, очарованный жёлтыми лучами, и Спаска почувствовала себя в ловушке.
Как объяснить, что такое — ядовитый жёлтый луч для колдуна? Нет на свете таких слов. Он ранит в самое сердце, он парализует волю, он причиняет боль, но не осязаемую, а осознаваемую, словно больно делается мыслям в голове. Он убивает не сразу, воспоминания о нём долго мучают разум и тело. Разум – невозможностью думать, тело – судорогами и обмороками.
Хорошо, что Славуш быстро пришёл в себя – в одну секунду, словно и не стоял только что истуканом. Он накрыл Спаску собой, как плащом, обхватил обеими руками, прижал к себе, с силой проталкиваясь сквозь толпу у входа. Он ведь тоже был колдуном, его тоже убивали желтые лучи!
Но Спаска чувствовала, знала: в тот миг он думал только о ней, он вообще за себя не боялся! Он спасал её, а не себя!
Они вывалились на улицу, но, не доверяя стенам и окнам храма, Славуш тащил Спаску через площадь, пока не свернул на узкую улицу. И только там остановился, и перевёл дыхание.
– Спаска, ты как? – Он был испуган, у него дрожал подбородок, а в глазах появились слёзы. Его солнечный камень обжёг сильней…
– Ничего… – Она шевельнулась. Камень ведь горел очень тускло.
– А ты?
– И я ничего… Нам надо будет обязательно выйти в межмирье. Ты точно хорошо себя чувствуешь?
Спаска ещё ощущала жжение жёлтых лучей, ещё не оправилась вполне от их прикосновения (к мыслям?).
– Прости. Я… я просто не сразу заметил, я… я…
Спаска хотела сказать, чтобы он не оправдывался.
– Мы выйдем в межмирье, и всё пройдет, – сказала она.
– Да, конечно, – рассеянно кивнул он. А через пять минут Славуш уже вовсю проклинал Надзирающих и чудотворов. – Это самый подлый обман, какой только можно придумать! – Он говорил с горечью и сжимал кулаки. – Это величайшая гнусность, на которую способен человек!
– Они не люди, – угрюмо поправила Спаска. – Они чудотворы.
– Чудотворы тоже люди. И добрые духи люди. Спроси у своего отца, он тебе расскажет.
Спаска сначала хотела спросить, откуда об этом знает отец, но вдруг осеклась.
– Дядя Змай мне вовсе не отец… – тихо сказала она. Вдруг Славуш расскажет об этом кому-нибудь и слух дойдёт до человека по имени Прата Сребрян?
– Да брось, – Славуш усмехнулся, – меня-то не обманешь. Не бойся, я никому об этом не говорил.
Спаска промолчала, а он через минуту снова сжимал кулаки и шипел себе под нос:
– Я… если бы я мог… Я бы убил их всех, всех! Люди не глупые, нет. Они доверчивые. И нет ничего на свете гнусней, чем пользоваться чужой доверчивостью!
– Они слабые. – Спаска пожала плечами. – Милуш так говорит. Они хотят исполнения желаний без приложения усилий. Они хотят, чтобы кто-то вместо них исполнял их желания.
– Да, Милуш, конечно, прав. Но… кто виноват сильней: тот, кто забыл запереть дверь, или тот, кто, воспользовавшись незапертой дверью, обворовал дом? Первого можно не жалеть, но второго надо судить. И, честное слово, настанет день, когда чудотворы за это ответят! Клянусь, я сделаю всё, чтобы они за это ответили!
Он чуть не плакал. Он испытывал настоящую боль: Спаска всегда отличала правду от лжи и искренность от притворства. Приближался вечер, а в Хстове как-то очень рано начались сумерки. Может быть, от того, что сгустились тучи и пошёл дождь, а может, из-за высоких стен на дно узких улиц попада́ло меньше света.
И людей на улицах встречалось всё меньше и меньше – тут рано вставали и рано ложились. На улице пошире и посветлей, куда они вышли в поисках трактира (а Спаска была права, Славуш не знал, куда идти), неожиданно оказалось много людей и много освещенных окон – это были в основном кабаки и трактиры, в которых толпился народ.
Спаска раскрыв рот смотрела на разноцветные блики, которые мозаичные окна бросали на мостовую. Славуш же ещё не пришёл в себя после увиденного в храме, как на него свалилось новое потрясение.
Какая-то девочка, может быть чуть-чуть постарше Спаски, очень худенькая и длинноногая, ухватила его за руку и весело ему подмигнула. На ней было множество юбок, не меньше семи, и кофточка с лифом на шнуровке, как у взрослых, но ни юбки, ни подложенное под лиф тряпьё не помогли скрыть её худобу. Юбки были ей коротковаты, открывая косолапые ступни.
– Тебе чего? – спросил Славуш, грустно улыбаясь. Девчонка тоже улыбнулась ему во весь рот.
– Пойдём! Совсем недорого! Всего два грана!
– Чего? – не понял Славуш.
– Два грана за всю ночь! Никто так дёшево не даст, только я.
– Я ничего не понимаю. Тебе нужно два грана или ты хочешь мне их дать?
Спаска почему-то сразу поняла, что нужно девочке, и дернула Славуша за руку:
– Славуш, она хочет, чтобы ты её любил и дал за это денег.
– Как это «любил»?
– Как муж любит жену, только за деньги.
До него не сразу дошёл смысл её слов, а когда он, наконец, сообразил, о чём идёт речь, то покраснел и едва не бегом бросился прочь с этой улицы, увлекая Спаску за собой. Впрочем, смущение его длилось недолго.
– Она же дитя! Ей же не больше десяти лет! – бормотал он себе под нос. – Надо вернуться. Надо дать ей хоть немного денег, чтобы она больше не торговала собой. Какой ужас, Спаска, какой это ужас! Я даже представить себе не мог! Давай вернёмся!
Спаска пожала плечами: она не видела проку в том, чтобы дать этой девочке денег – ведь рано или поздно они кончатся. Тогда она ещё не понимала, что Славуш – наивный мальчик, который в жизни не видел ничего, кроме богатого поместья родителей и замка Сизого Нетопыря. В своих предчувствиях она тогда тоже ещё не разбиралась, это пришло потом.
И они вернулись на многолюдную улицу, только теперь Спаска заметила, что в свете мозаичных окон стоит не одна такая девочка. И девочки, и женщины, и совсем старухи смотрели на молоденького Славуша хитрыми и алчными глазами, придвигались к свету, расправляли плечи, приоткрывали губы и, словно переминаясь с ноги на ногу, поводили бёдрами. Славуш не смотрел по сторонам, решительно направляясь к девочке, и та, завидев его, довольно и плотоядно улыбнулась.
– Вот, возьми. – Он достал из-за пазухи кошелек и начал выковыривать оттуда серебряные монеты. – Возьми и иди домой.
У девчонки раскрылся рот, но она не растерялась, выхватывая монеты у Славуша из рук.
– Бери, бери. – Славуш грустно улыбался. – Тебе надолго хватит. Только не приходи больше сюда, слышишь?
Услышав звон серебра, в их сторону головы повернула вся улица. И ещё одна девчонка, чуть постарше, выскочила к ним из темноты:
– А мне? Почему ты ей дал, а мне нет?
Славуш посмотрел на нее растерянно и, вздохнув, снова полез в кошелёк. Спаска знала, что его умершие родители были богаты и он тратит свои деньги, но всё равно испугалась: на это серебро какая-нибудь деревенская семья целый год могла жить безбедно.
– И мне! И мне! – Сзади в плащ Славуша вцепилась ещё одна.
– И мне!
– И мне!
Не прошло и минуты, как Славуш и Спаска оказались окруженными толпой продажных женщин самых разных возрастов, от девочек до старух. Из толпы тянулись тонкие цепкие руки, смотрели жалобно-злобные глаза, хищные глаза, словно женщины потеряли разум при виде денег. И те, кто не мог дотянуться до Славуша, хватали за волосы тех, кто стоял впереди, надеясь оттащить их назад.
И за их визгом и криками было уже не разобрать слов: «И мне! И мне!» Руки с длинными грязными ногтями рвали в стороны плащ Славуша, впивались в рукава рубахи (и тонкая ткань трещала, на глазах превращаясь в лохмотья), щипались и царапались.
Кто-то сдернул с головы Спаски берет, и толпа уже не видела, что она чужая здесь, кто-то вцепился ей в волосы, а потом сдернул плащ с плеч (лопнула верёвочка, больно впившаяся в шею), цепкие сильные пальцы дергали Спаску в разные стороны, оставляя на теле синяки и царапины. Руки и хищные оскаленные лица были со всех сторон, и Славуш кричал:
– Оставьте меня! Разойдитесь! Что же вы творите!