Эти сны всегда начинаются одинаково: Дайм поднимает голову от отчетов и видит его в дверях своего кабинета. В своем вечном черно-алом плаще и с такой же вечной нагловатой полуулыбочкой. Он стоит, словно бы небрежно опираясь рукой о косяк, смуглые длинные пальцы красиво очерчены на фоне светлого дерева, черный шелк, черная кожа небрежно засунутых за обшлаг перчаток, кипенно белое кружево манжет, алый высверк запонки, алый высверк взгляда. Словно нет в этом ничего такого, словно это в порядке вещей, словно так и надо. Словно дверь за его спиной вовсе не закрыта. И даже не заперта. Изнутри.
Рональд темный шер Бастерхази из рода Огненных Ястребов.
Роне...
Дайм всегда знает, что это сон. Почему? Да потому, что наяву ни один темный шер не смог бы войти в его кабинет (даже при открытых дверях!), оставшись незамеченным если не самим Даймом, то сторожевыми заклинаниями-то уж точно. А этот вошел и стоит теперь, мозолит глаза, словно так и надо, весь такой в черном. Смотри на него теперь…
Вернее нет, не совсем так. Сначала Дайм видит его глаза. Всегда первым делом именно глаза, полные огненной тьмы, непроницаемо черные, прекрасные, завораживающие, пронизанные алыми искрами, и зрачок теряется в непроглядной радужке почти не различимой лунной тенью. Когда Роне нервничает, зрачок проступает яснее, окруженный алыми всплесками, словно черное солнце в огненной короне. Это красиво до одури, и Дайм всегда испытывает определенные трудности с дыханием, когда видит эти глаза так близко… А в первый момент ему всегда кажется, что они очень близко.
Настолько близко, что Дайм всегда видит несколько больше, чем ему хотели бы показать… и не совсем то, что хотели бы — не высокомерную улыбку, не изящной лепки кисть, картинно возложенную на светлую полировку, не горделиво задранный к потолку ястребиный нос, а глаза. Вот эти самые глаза, в которых эмоции сменяют друг друга слишком быстро — желание, страх, надежда, отчаяние, снова желание, рвущееся наружу, голодное, злое, горячее…
Роне опять тянул слишком долго…
Дальше события этих снов могут развиваться по-разному… ну, насколько это возможно в рамках довольно-таки ограниченных сюжетных тропов, иногда довольно далеко уходя от изначальной тропинки. Начинается же все всегда одинаково.
Ну, почти.
— Не желает ли светлый шер немного потрахаться? — спрашивает Роне, ухмыляясь развязно и нагло и слегка поводит бедрами. — У меня как раз выдалась свободная минутка, так почему бы не потратить ее с пользой и не без приятности?
Иногда его первая фраза звучит немного по-другому, но смысл остается тем же. И интонации тоже. Всегда вот так, нагло, развязно и небрежно, словно о чем-то, не особо и важном, так, пришла в голову неплохая идейка, одна из многих, почему бы и нет, но если и нет, то не особо и хотелось… При этом возбуждением от Роне разит так, что у Дайма мгновенно пересыхает во рту и становятся тесны брюки.
Роне неподвижен почти скульптурно, он никогда не делает первого шага сам, всегда так и остается стоять на пороге, мерцая вызывающей улыбкой. Но огненная тьма, выписывающая красивые спиральные вихри вокруг его застывшей фигуры, выдает его с головой, постоянно пытаясь сбиться с траектории и протянуться в сторону Дайма — жадно, отчаянно, почти умоляюще. Роне злится, скалится, шипит на вдохе, теряет равнодушную монументальность, все больше алея скулами, снова и снова возвращая, контролируя, не выпуская, сдерживая… Пока еще это ему удается.
И это тоже завораживает и щекочет по нервам приятно и томно.
— Не вижу особых причин… — тянет Дайм задумчиво. И видит, как Роне перестает дышать. Как в черно-алых глазах нарастает паника и белеют костяшки пальцев, вцепившихся в притолоку, как улыбка замирает перетянутой до звона струной, замерзает, леденеет, идет тонкими трещинами — …препятствующих двоим достойным шерам сделать это.
Роне резко вздыхает, сглатывает и подается вперед… не телом, нет, хотя и телом, конечно же, тоже, но больше всем существом. Обычно Дайм в этот момент уже рядом. Иногда он просто ловит — не руками. Стихиями. Сутью, чем-то более важным и тонко чувствующим, и электрические разряды удовольствия пронизывают каждую клеточку, и они растворяются оба друг в друге, рассыпаясь мириадами искр, заполняя переплетенными стихиями все пространство кабинета и выстреливая звездчатыми молниями в раскрытое настежь окно.
В другие разы Дайм успевает раньше. И всем своими фзическим телом впечатывает Роне — раскаленного, жесткого, хрипло постанывающего на каждом выдохе — в дверь. Во сне она тоже открывается внутрь. И к тому же заперта. Очень удачно.
Иногда Дайм вообще ничего не говорит, просто встает из-за стола и делает шаг (почему-то всегда хватает одного шага). Иногда он делает это так быстро, что сзади с грохотом падает стул, но Дайм не обращает на него внимания, жадно впитывая облегченную дрожь, прокатывающуюся по черно-алым протуберанцам, сливающуюся с таким же облегченным выдохом — жарким, горячечным, рваным. Иногда Дайм успевает поймать этот выдох губами (сандал, можжевельник, перегретый камень и что-то еще, сладковатое и терпкое) — если не тянет совсем и делает шаг достаточно быстро, — и тогда содрогание стихий срабатывает на синхроне и входит в резонанс практически сразу, выкручивая тело судорогами взаимного наслаждения, многократно усиленными и отраженными. В такие разы все случается слишком быстро, что не всегда хорошо… но иногда просто надо.
Если слегка потянуть, все будет дольше и интересней. И там уже возможны варианты.
Иногда Дайм думает, что было бы забавно разок отказать. Вот просто так взять и сказать свое твердое «нет». Не для того чтобы на самом деле, конечно же. Просто интересно посмотреть, как будет выкручиваться Роне — он ведь точно не сможет уйти, ему надо куда сильнее, чем Дайму, раз он пришел сам, это же ясно…
Иногда такие мысли мелькают… но никогда не заходят дальше именно что мыслей. Не потому, что Дайм слишком хороший и правильный и не хочет лишний раз издеваться. Глупости. Кое над кем из темных поиздеваться — самое милое дело, если сами подставляются. Просто горячая тяжесть в паху нарастает и уже почти болезненна, а над собой издеваться Дайм точно не любит.
Может быть, когда-нибудь.
Но не сейчас.