26 апреля 422 года от н.э.с. Исподний мир
На праздник четырёх четвёрок в замок прибыли и гости из Кины – закутанные в плащи, со смуглыми, сухими лицами. Отец сказал, что смуглой кожа делается от солнца.
Приехали они к Милушу, прослышав о том, что он умеет лечить колдунов от яда жёлтых лучей. Они привезли с собой парня лет четырнадцати, но Милуш, едва взглянув на него, сказал, что его болезнь с жёлтыми лучами никак не связана. Больной из Кины вообще не был колдуном. Никто из его родственников тоже не был колдуном.
Он родился в маленькой деревеньке, и семья его была такой бедной, что мальчика продали торговцу детьми из большого города. Что с ним было дальше, никто не знает, но неожиданно он вернулся в деревню. Он вернулся колдуном.
Нет, не деревенским колдуном, которого слушают даже старики, который лечит болезни и читает книги. Единственное, чему он научился, – нести силу из Верхнего мира. То, чему научиться нельзя, с чем можно только родиться.
Но даже это он делал не так, как колдуны: он не умел поднимать ветров и гнать облака, он выплескивал силу комками, которые были подобны пушечным ядрам, и эти ядра разили всех, кто оказывался рядом. Прежде чем его односельчане позвали колдуна из соседней деревни, парень убил трёх своих братьев. И при этом он был совсем, совершенно, полностью безумен.
Он не умел говорить, с трудом удерживал равновесие и при ходьбе широко и неловко расставлял ноги, взгляд его ничего не выражал и не мог удержаться на собеседнике, зато легко и надолго проникал в межмирье. Он с удовольствием ел сырое мясо или дождевых червей, не умел пользоваться ложкой, пускал слюну и не вытирал нос.
Милуш, только взглянув на него, сказал, что это не следствие падучей, которая может разрушить разум. Колдун, отравленный жёлтыми лучами, становится безумным и умирает, если не выходит в межмирье, а здесь дело обстоит иначе: безумие позволяет парню выходить в межмирье.
Отец же, услышав рассказ о комках силы, сравнил их с «ударами чудотвора». Он многое знал о чудотворах, и Спаска тогда не задумывалась, откуда он это знает.
Взрослые в её окружении знали не только больше неё, но и больше других. Например, Милуш – о ядовитых жёлтых лучах, а Свитко – о травах. Никто сразу и не понял, что́ кроется за сравнением отца, и даже подумывали о том, что нужно убить безумца, пока он не покалечил кого-нибудь в замке.
И тогда отец объяснил: удар чудотвора – это оружие. И мальчик этот всё равно что пушка, которая хороша на крепостной стене, но бессмысленна и опасна в трактире.
После этого отец сразу засобирался в Кину, не желая дожидаться, пока Милуш исследует неведомую и грозную способность безумца. Однако Милуш всё же уговорил его немного повременить: добираться до Кины нужно было не меньше месяца, а то и больше, а ждать – всего недели две-три.
Спаска и не надеялась поехать вместе с отцом, но в этот раз он решил взять её с собой. Милуш сказал, что отец сумасшедший, а не просто легкомысленный и безответственный. Но отпустил с ними Славуша.
Свитко ехал в Кину лечиться от чахотки, Милуш же вызвался их проводить – у него были дела в Хстове. Ещё до отъезда Милуш понял, что сделало кинского мальчика и безумцем, и колдуном: для пробуждения способностей колдуна был поврежден его мозг, и Милуш сказал, что в Кине нет и не может быть лекарей, которые столь хорошо изучили строение мозга колдунов.
И даже если бы изучили, никогда не додумались бы, как это сделать, не вскрывая черепную коробку.
– Если быть точным, – объяснял Милуш, – этот мальчик не колдун, а чудотвор. И неизвестные лекари изучали строение мозга не колдунов, а чудотворов. И я делаю вывод, что знание это пришло из мира чудотворов. В отличие от колдуна, который может принять энергию только от доброго духа, и чудотворы, и эти покалеченные дети собирают свободную энергию, уже преобразованную добрыми духами, но по тем или иным причинам не посланную в наш мир. Кроме того, энергию эту могут выбрасывать в пространство и обычные люди, как это происходит в наших Храмах.
– Ничего удивительного, – пожал плечами отец. – Верхний мир нуждается в сбросе отработанной энергии. Им мало того, что добрые духи передают колдунам.
– Если чудотворы считают, что у них накопилось слишком много силы, мы поможем им от неё избавиться, – мрачно добавил Милуш. – Если они считают, что добрые духи отдают недостаточно много энергии, мы можем брать её и у других духов. Их мир дорого заплатит за наших покалеченных детей.
– Не лезь в бутылку, – возразил Свитко. – Чудотворы могут раздавить твой замок и все твои начинания вместе с ним одной осадой. В конце концов, полученная энергия остаётся здесь, нашему миру это тоже выгодно. Рано или поздно эта энергия обернётся ветром, который принесет в Кину дождь.
– Только за этот дождь наш мир заплатит пролитой кровью, – недобро усмехнулся Милуш, и отец его поддержал:
– Во-первых, это превращает наших детей в скотов, во-вторых, эти дети становятся скотами, чтобы убивать себе подобных – и тоже наших людей, людей нашего мира, а не мира чудотворов.
До трактира «Пескарь и Ёрш» добрались поздно ночью, а утром Спаска проснулась и увидела, что у неё на груди светится лунный камень: это было настоящее волшебство, и за волшебством таилось что-то важное. От камня словно исходило тепло (хотя горел он холодным светом), и Спаска обмирала от счастья – от предчувствия счастья.
Он будто высветил клочок мира духов, обычно скрытого мраком. Да, это был волшебный, солнечный мир, чем-то похожий на хрустальный дворец.
Впрочем, увидела Спаска совсем немного: огромное прозрачное окно, совсем прозрачное, словно из хрусталя. И в это окно падал солнечный свет, поэтому в комнате было светлей, чем летним днём под открытым небом. Наверное, именно такие большие и светлые комнаты были в хрустальном дворце. На стенах краснели нарисованные маки, а пол застилал пушистый ковер.
Там находилось что-то ещё, но Спаска плохо разглядела остальное, а если и разглядела, то не могла бы описать это словами. В противоположном от окна углу стояла низкая кровать с резной спинкой, и на кровати лежал мальчик – темноволосый и очень бледный.
Лучше бы Спаска не видела этого, потому что сразу стало ясно: мальчик тяжело, смертельно болен. Грудная горячка, от неё многие умирали. Кашель, сначала сухой, а потом кровавый… Сила выходила из мальчика вместе с толчками кашля, и именно она заставляла светиться колдовской камень. Сила умирающего доброго духа…
Волшебство оказалось печальным. Спаска не ожидала увидеть в трактире гвардейца и сперва испугалась того, что сделала, – назвала отца таткой, показала колдовской камень… Но через секунду вспомнила: это был тот самый гвардеец, который не хотел служить в гвардии, которого из-за неё не взяли в Особый легион.
Она ещё при первой встрече заметила, что у него добрые и честные глаза. И печальные. И очень хотела встретиться с ним снова, чтобы сказать спасибо. Но отец, увидев свет лунного камня, неожиданно обрадовался до слёз – Спаска и не подозревала, что это маленькое волшебство умирающего доброго духа так поразит его. И она не посмела его разочаровать, рассказать, что́ увидела в мире духов.
Отец тут же велел тетушке Любице одеть Спаску поскорее (как всегда, в одежду мальчика), и они едва ли не бегом отправились к Милушу, который вместе со Свитко и Славушем остановился в местечке побогаче, чем «Пескарь и Ёрш».
– Татка, а духи умирают? – спросила Спаска по дороге.
– Да. Реже, чем люди, но умирают.
Она замолчала. И уже не столько смерть мальчика – доброго духа – пугала её, сколько необходимость рассказать об этом отцу.
Отец поднял Милуша с постели – тот зевал и ругался, сидя на широченной кровати. Тяжелые плотные занавески, расшитые золотыми нитями, не пропускали в его роскошную комнату свет, поэтому камень на груди Спаски светился удивительно ярко. Свитко смотрел на это с удивлением и помалкивал.
– Ну и что? – спросил Милуш с кислым лицом, поглядев на отца.
– Милуш, это может быть только Вечный Бродяга, только он!
Тот не разделял восторга отца:
– Это может быть какой угодно другой сильный дух. Странно только, что он зажег камень на груди у ребёнка.
– Да нет же! – Отец расхаживал по полутёмной комнате. – Посмотри, как дрожит свет! Так зажигает лунные камни только неопытный, совсем молодой колдун.
– Вечному Бродяге, если он, конечно, жив, сейчас около восьми лет. Он не может зажечь камень, он ещё не видит межмирья!
– Он чувствует границу миров! – отрезал отец.
– Змай, тебе просто очень хочется так думать. А между тем твои умозаключения писаны вилами на воде. Я бы на твоем месте подумал о другом: почему дух, кем бы он ни был, выбрал камень девочки, а не мой и не Свитко. Я тоже сильный колдун, и мой добрый дух мне не уступает.
– Подумай, как колдун выбирает себе доброго духа. – Отец снова взял камень в руки и пристально на него посмотрел. – Или как дух выбирает колдуна. Ведь после нескольких опытов они безошибочно находят друг друга и иногда не расстаются до самой смерти. Как ты выбирал своего духа?
– Это всегда происходит интуитивно, это чутьё чужого потенциала. Это, если хочешь знать, высшая сила, что держит мир в равновесии.
– Так почему же ты не допускаешь мысли, что эта высшая сила направляет Вечного Бродягу?
– Не надо так буквально понимать мои слова о высшей силе. Это не Предвечный, который берёт нас за руки и ведёт навстречу друг другу. Я нашёл своего доброго духа после пяти лет восхождений в верхний мир. А ты, Свитко?
Тот пожал плечами:
– Я уже не помню. Но не меньше трёх лет прошло, это точно.
– Ну, о высших силах я знаю не меньше твоего. – Отец взглянул на Милуша исподлобья.
– Поэтому меня и удивляют твои легкомысленные выводы. Сила равновесия – она не сводит нас вместе, она порождает нас. Так с чего ты взял, что можешь взять на себя её задачи? Что у тебя это получится не хуже, чем у неё?
Спаска могла бы объяснить Милушу почему. Потому, что эта сила стоит за плечами отца, потому, что он – её орудие. Но её никто не спрашивал.
– Вечный Бродяга – тоже моё… порождение. В некотором роде.
– Ну, про девочку я бы сказал более определенно. – Милуш даже не улыбнулся. – Всё же есть разница между порождением мыслью и…
Он покосился на Спаску и осёкся. Ей не хотелось, чтобы радость отца сменилась разочарованием. Но, наверное, это было важно, раз они так горячо спорили.
– Это действительно мальчик, – сказала она. – Примерно лет восьми. Он умирает от грудной горячки.
– Где? Где ты видела его? – Отец присел перед ней на корточки и посмотрел снизу вверх, схватив за руку.
– В комнате… – ответила Спаска.
– А где была эта комната, в каком доме? Что ты видела рядом?
– Там было очень светлое, прозрачное окно. Очень большое. И маки.
– Маки? Во дворе? В поле?
– На стенках. Нарисованные. И ещё ненастоящая лошадь, маленькая, с собаку размером.
– Пони?
– Я не знаю. Она стояла на гнутой доске.
– О, добрые духи! – Отец поднялся. – Это деревянная лошадка, игрушка. Десятки тысяч мальчиков верхнего мира имеют деревянных лошадок. Кроха, а снаружи? Не в комнате, а в окне ты что-нибудь видела?
Она покачала головой. Отец нисколько не огорчился от того, что мальчик умирает.
– Какой он был?
– Очень бледный. Он кашлял. У него кровать с резной спинкой, я могу нарисовать…
– Я не смогу обойти все детские в Славлене даже за сто лет… Ну хоть что-нибудь! Дерево, наружная стена, балкон?
– Я была внутри… – Спаска подумала, что напрасно поспешила покинуть комнату мальчика. – Я стояла спиной к окну. Он умирает…
– В Славлене редко умирают от грудной горячки, кроха. И, судя по всему, мальчик живёт в обеспеченной семье. Резная спинка, лошадка, большое окно…
– Прозрачное, – добавила Спаска.
– Там все окна прозрачные… – задумчиво произнес отец. – Нужен мрачун. Мрачун почувствует излучение энергии и определит место. Послушай, ты же видела, что окно прозрачное, что за ним было? Что ты видела за этой прозрачностью?
– Солнце. Там светило солнце. – Она грустно улыбнулась.
– Там всегда светит солнце…
– Змай, у ребёнка могут быть не только видения, но и фантазии, – сказал Милуш. – А при столь тонкой душевной организации дитя может путать одно с другим.
Отца вовсе не расстроило недоверие Милуша. И когда через сутки лунный камень на груди Спаски погас, она очень хотела верить: это оттого, что мальчик выздоровел, а не умер.