Появление ветерана на борту круизного лайнера «Граф Цеппелин» означало провал операции «Резон» – теперь Уинстон не выпустит Звереныша из своих лап. Лучшие работники Секьюрити Сервис расставили множество ловушек для его людей: поломка моноциклета того ветерана, что дежурил на Питфилд-стрит, закрытие телеграфа в таксопарке, запрет на просмотр списка пассажиров «Графа Цеппелина» и исключение из этого списка ребенка Ричарда Баттлера… А главное – кордон у выхода к лифтам, поднимавшим пассажиров на борт дирижабля. Надежду на кордон полковник питал напрасно – ветеран действовал с удивительной наглостью (за которую Первому лорду Адмиралтейства еще предстоит ответить!), на этот раз не скрывая своей истинной сущности, и так напугал полисменов и агентов Секьюрити Сервис, что те без зазрения совести признались в собственной трусости. Впрочем, их отвага вряд ли могла бы что-то изменить.
Полковник сразу понял, что проиграл. И не собирался оправдываться – умение признать свое поражение он считал признаком ума, силы и благородства. А предаваться самобичеванию у него пока что не было времени.
Да, все было готово к варианту «Резон-2», но он не выглядел таким чистым, как первый… Грубая работа агента Картера отчасти оправдывалась поспешностью, но полковник считал, что и запасные варианты надо готовить со всей возможной тщательностью. И работа Картера увенчается успехом – именно благодаря своей топорности, прямолинейности и беззастенчивости.
Если Аллен остался в Лондоне, значит он все же работал на Уинстона. Это наиболее вероятно. А теперь просто подставил немку с ребенком? И то, что Аллена повезли на Уайтхолл, полностью эту версию подтверждало. Но зачем тогда наручники? Почему ветеран, поднявшийся на борт, не уничтожил Звереныша сразу?
Связь с круизным лайнером оборвалась через несколько минут после отлета. Полковник не сомневался в том, что это дело рук ветерана. На секунду мелькнула мысль, что дирижабль уничтожен – вместе со Зверенышем… И в глубине души затеплилась надежда: может быть, Аллену сохранили жизнь для допроса?
Но, обратившись к диспетчерам воздушного порта, полковник быстро получил ответ: «Граф Цеппелин» следует положенным курсом, нет причин говорить о возможности крушения, хотя связь с дирижаблем установить не удалось. Диспетчеры подозревали поломку радиотелеграфа и не углядели в ней никакой опасности. Но ведь агенты МИ5, наблюдавшие за Алленом и Кинг на борту круизного лайнера, тоже не выходили на связь и не отвечали на запросы – а значит, телеграфное сообщение было каким-то образом блокировано.
Конечно, полковник немедленно доложил о случившемся директору Бейнсу. Конечно, за дирижаблем установили наблюдение более пристальное, чем из диспетчерской порта, но время шло, а он двигался прежним курсом.
Снова мелькнула робкая надежда: Аллен придумал что-то такое, что заставило ветеранов отказаться от вмешательства в операцию «Резон». Но что? И как военное министерство может ему помочь в завершении операции?
Полковник не сомневался, что Адмиралтейство только посмеется в ответ на требование МИ5 выдать Аллена, но ошибся, – с Уайтхолла ответили, что Секьюрити Сервис может забирать шпиона прямо сейчас, но ветераны будут его сопровождать во избежание побега.
И тогда полковник предположил, что сбываются самые худшие его подозрения: Аллен работал не на ветеранов, а на Второе бюро. И если Франция заполучит Звереныша, то непременно поднимет колоссальный скандал, который дорого обойдется Великобритании. Полковник не мог говорить об этом наверняка, просто не находил другого логичного объяснения происходящему.
Но ветераны – они же патриоты! Если они и выступали против решений правительства, то все равно всегда действовали в интересах Англии! Не могли же они с чистым сердцем отдать Звереныша лягушатникам? Или нынче они руководствуются лишь интересами человечества и идеями гуманизма, а на родину им наплевать? Или Звереныш все-таки будет уничтожен, и это вопрос времени?
Директор Бейнс всегда смеялся над подозрениями полковника. Попробовал посмеяться и теперь – но уже не так уверенно.
И если раньше, когда ситуацию можно было контролировать, полковник искал подтверждения своим худшим подозрениям, то теперь оставлял себе микроскопическую надежду на победу: вдруг Аллен догадался правильно соврать ветеранам? Он разгильдяй и неряха, но ведь далеко не дурак…
***
Доктор заговорил только в лифте:
– Вы сегодня дважды чрезвычайно меня удивили. Я не могу не восхититься вашим решением. Конечно, шпионаж в пользу Советской России ничем не лучше шпионажа в пользу нацистской Германии, но получается, что мы делали общее дело. Я истинный патриот Великобритании, но я, несомненно, антифашист, как и большинство моих товарищей. И потому мне бы вовсе не хотелось видеть вас ни на скамье подсудимых, ни в тюрьме. А получается, что я пусть и косвенно, но виновен в вашем плачевном положении.
– Доктор, и вы, и я выполняли свой долг. Я конкретно и сознательно занимался шпионажем в пользу своей страны против вашей. Так что не вините себя в том, в чем не виноваты.
– Если бы вам удалось улететь с миссис Кинг, вы бы сорвали переговоры Англии и Германии, но находясь вне пределов досягаемости как английских, так и немецких спецслужб.
– Ну, в общем-то, я бы предпочел сейчас лететь на «Графе Цеппелине» вместо Маклина, что говорить. Может быть, мне стоило довериться вам и вашему подразделению. Но я не был уверен, что вы станете играть на моей стороне. И из Центра мне это запретили. Кстати, ваш друг разоблачил меня в первые же минуты разговора.
– И ничего мне не сказал?! – Доктор обиделся искренне, как мальчишка.
– Но он ничего не сказал и своему брату…
– Наверное, мои слова прозвучат несколько неэтично… Но я очень рад, что вы не имеете никакого отношения к нацистам. Я уверен, что и среди патриотов Германии есть честные, порядочные люди, но… эта установка о превосходстве одной нации над другими… Даже к коммунистическим идеям я мог бы отнестись с пониманием, но идеи нацизма мне не просто чужды – я считаю своим долгом бороться с носителями нацистских идей…
– А знаете, я тоже рад, что вы об этом узнали.
Лифт открыл двери, и доктор с сожалением посмотрел на наручники.
– Доктор, пусть вас это не смущает. Я не хочу, чтобы вы даже в самой глубине души опасались предательства вашего доверия с моей стороны. Сыграем в игру до конца и по правилам. Согласитесь, если вы снимете браслет, а я сбегу – это будет намного обидней, чем если вы не снимете браслет, а я сбегу.
Доктор рассмеялся – это здорово у него получалось.
Почти у самого лифта их ожидал служебный паромобиль, и они продолжили разговор на заднем сиденье.
– Скажите, я верно угадал: вы изловили и обездвижили монстра, когда он напал на преподобного? – спросил доктор.
– Увы, доктор, – улыбнулся Тони. – Жаль вас разочаровывать. Но я его не ловил, не вязал и уколов ему не делал. Его подобрала Кейт, и случилось это до того, как мы с вами стали крестными. Малыш бросился на преподобного, защищая Урсулу.
– Вы хотите сказать, что монстр не был связан? Обездвижен? Он лежал в одной коляске с младенцем и вы не опасались за жизнь нашей с вами крестницы?
– Я сначала опасался. Но потом перестал. И… он славный малыш. Я не утверждаю, что он управляем, – это неверная формулировка, нечестная. Он способен отвечать на любовь, он ценит доброе к себе отношение. Он не предает доверия. И этим отличается от зверя или машины.
– То, что вы говорите… Пресвятая Богородица! – Доктор прикрыл глаза ладонью, сжал виски. – Это… Нет, я не могу вам не верить, но тогда получается… Понимаете, тогда получается, что Джон Паяльная Лампа убивал людей, а не монстров. Мы не сомневались, что монстры неуправляемы, что им чужды человеческие чувства, что удержать от убийства их можно только силой. А ведь я подозревал… Но тогда я счел это животным поведением. Понимаете, у меня была возможность его убить. Но он предложил мне дохлую крысу, поделился со мной пищей. А я рассудил, что это попытка слабой особи подкупить более сильную.
– Почему нет? В человеке много животного, но я не вижу в этом ничего дурного.
Пять из десяти часов, которые требовались «Графу Цеппелину», чтобы добраться до Копенгагена, Тони благополучно проспал – спасибо доктору W. И проспал бы больше, если бы МИ5 не прислал за ним паромобиль. Лучшего адвоката, чем доктор, найти было трудно – он последовал в Темз-хаус, не отстегнув наручник от скобы на своей механистической руке.
Темз-хаус – не гестапо и не Лубянка, подвалов там нет, но Тони подозревал, что отказ говорить вызовет у агентов Секьюрити Сервис непреодолимое желание получить ответы на свои вопросы любой ценой. Такой поборник законности, как доктор W., немного умерит их патриотический пыл и служебное рвение.
Так и случилось. Со стороны доктор выглядел весьма внушительно: широкий черный плащ, грубые сапоги, подшлемник и тяжелая поступь по коридорам Темз-хаус могли напугать кого угодно. Как тут не вспомнить о Хиросиме?
В небольшом кабинете с серыми стенами и решетками на окнах Тони встретили полковник Рейс, два его помощника и большое зеркало, за которым наверняка скрывались еще несколько агентов.
– Здравствуйте, мистер Аллен, – по-дружески кивнул полковник. – Садитесь.
Тони внимательно оглядел привинченный к полу стул в полутора ярдах от стола, за которым сидели агенты МИ5.
– А доктор что же, стоять будет? – спросил Тони.
– Доктору придется выйти на некоторое время, потому что речь идет о государственной тайне. Наручник можно пристегнуть к стулу, это исключит возможность вашего побега.
– А на каком, позвольте узнать, основании вы собираетесь пристегивать меня к стулу?
– А на каком основании вы пристегнуты наручником к руке доктора Уотсона?
– Знаете, полковник, я счел благоразумным не сопротивляться доктору, когда он мне это предложил. Думаю, и вы на моем месте не стали бы возражать ветерану.
– Вы, Аллен, если не ошибаюсь, сотрудник военного министерства?
– Внештатный, – уточнил Тони.
– И тем не менее вы имеете допуск к информации, составляющей государственную тайну. А чтобы вы понимали всю серьезность своего положения, скажу в присутствии доктора Уотсона: у нас есть основания подозревать вас в шпионаже.
– Никогда не слышал, что подозрения дают право на применение наручников, – фыркнул Тони. – Тем более что на окнах решетки, а я не мертвый ветеран, чтобы быстренько выломать их голыми руками.
Микрофон фонографа, полученного в Адмиралтействе, был спрятан в узле шейного платка Тони, а записывающее устройство вмонтировано в механистическую руку доктора – если полковник начнет задавать вопросы неправильно, у Адмиралтейства появятся доказательства того, что Звереныша Тони получил не без содействия МИ5. Впрочем, ветераны уже изъяли автоматон из квартиры Тони, где он собрал и другие доказательства.
– Учтите, полковник, что я могу сломать любую дверь в этом здании – если сочту необходимым, – намекнул доктор. – А потому искренне советую во время допроса Аллена придерживаться закона.
– Разумеется, доктор Уотсон, – холодно ответил ему Рейс и добавил с откровенной издевкой: – Адмиралтейство не будет возражать, если я оставлю Аллена без наручников?
– Не будет, – в тон ему ответил доктор и снял наручник с запястья Тони.
– Мистер Аллен, потрудитесь объяснить, что вы делали на круизном лайнере «Граф Цеппелин», – немедленно начал полковник, когда доктор вышел за дверь.
– Следовало бы поломаться, полковник, и сказать, что я не обязан давать вам отчет в своих действиях. Это вы должны доказывать мою вину, если имеете подозрения, а не я – оправдываться перед вами. Но я отвечу, потому что скрывать мне нечего: я провожал вдову своего друга, миссис Кинг, на континент.
– А почему, в таком случае, вы купили два билета до Копенгагена?
– Чтобы в каюте она была одна. Это дешевле, чем одноместная каюта в первом классе.
– Но почему билеты были забронированы на имя Ричарда Баттлера?
– Не все ли равно, на чье имя я бронировал билеты? В этом нет ничего незаконного.
– А знаете ли вы, что ваш покойный друг и его вдова – резиденты немецкой разведки в Лондоне?
– Разумеется, нет. – Тони искренне улыбнулся. А на какой еще ответ рассчитывал полковник Рейс?
– А что вы скажете вот на это?.. – полковник пощелкал тумблерами, вмонтированными в стол, и включил сделанную запись – из раструба фонографа в торце стола зазвучал голос агента Маклина – как раз на том самом месте, где он рассказывал Тони об использовании бензиновой зажигалки в качестве простейшего криптоанализатора.
Нет, не может быть, чтобы кто-то из ветеранов работал на Секьюрити Сервис… Но как тогда полковнику удалось заполучить эту запись? Впрочем, теперь это совершенно все равно.
Полковник дождался длинной нецензурной фразы на немецком языке, донесшейся из фонографа, и остановил запись.
– Ну? Что вы можете об этом сказать? – Он посмотрел на Тони с некоторым даже торжеством.
– Неужели у меня такой противный голос? – Тони покачал головой.
– Не паясничайте. Как вы объясните свое столь совершенное знание немецкого языка?
– Да я просто пошутил, полковник. Агенту Маклину так хотелось доказать, что я немецкий шпион, что я решил ему подыграть. А выругаться без акцента я могу на пяти языках – у меня с детства была развита способность к звукоподражанию, я развлекал ею своих однокашников.
– Мне показалось, что в ту минуту вам было не до шуток, Аллен. Или я ошибся? – Полковник сузил глаза.
Пусть пока думает, что Тони работал на Адмиралтейство. А лучше всего – пусть пока теряется в догадках. Вряд ли МИ5 пойдет на такую паскудную штуку, как уничтожение «Графа Цеппелина», и тем не менее…
***
Телеграмма от агентов, сопровождавших миссис Кинг на континент, не была громом среди ясного неба – скорей, молнией, от которой не спасет и громоотвод. Миссис Кинг под охраной агента Джона Маклина через четверть часа после приземления «Графа Цеппелина» взошла на борт русского судна и оказалась вне юрисдикции как датских властей, так и агентов английской контрразведки. Судно немедленно отчалило из датского порта, агент Маклин остался в Копенгагене.
Значит, все-таки Коминтерн… И Уинстон не мог не знать, в чьи руки отдает Звереныша. А ведь красных он ненавидит не менее сильно, нежели коричневых…
Когда полковник зачитал директору Бейнсу сообщение из Копенгагена, лицо того несколько секунд оставалось неподвижным, но он быстро оценил ситуацию и взял себя в руки.
– Ну что ж… – Бейнс помедлил. – Используем вариант «Заброшенный хутор» – русский дирижабль должен быть уничтожен. Вряд ли Адмиралтейство согласится принять в этом участие, но наши наземные базы в Прибалтике сделают это без труда… Модель дирижабля вам известна?
– Это не дирижабль, сэр. Это samoliote, русская летающая этажерка. Думаю, сбить его не составит труда для наших систем ПВО.
– Говорят, у этих русских samoliote скорость выше, чем у дирижаблей, – заметил Бейнс.
– Не намного. Думаю, не более сотни узлов. До границы Советской России он полетит около пяти-шести часов, мы успеем получить необходимые санкции на «Заброшенный хутор»…
– И все же я бы уточнил детали. Не спросить ли нам об этом мистера Си? Должна же разведка знать основные характеристики вражеских воздушных судов. Модель этого samoliote вы знаете?
– DB-4S. Впрочем, мне эта аббревиатура ни о чем не говорит.
– Я сам поговорю с мистером Си, – кивнул Бейнс, сделав пометку в блокноте. – А вам, я думаю, следует вернутся к допросу Аллена – в несколько ином свете…
– Аллен, неужели вы агент Коминтерна? А я-то считал вас достойным противником…
– Достойные противники не могут быть агентами Коминтерна? – Аллен притворно поднял брови.
Теперь он был арестован, и первое, что предпринял полковник, – отобрал у него папиросы. Ничего противозаконного.
– Достойным противником не может быть завербованный агент, продающий секреты своей страны ее врагам, – процедил полковник как только мог едко – в эту минуту он не испытывал ничего, кроме гадливости. Если бы Аллен работал на Адмиралтейство, он выглядел бы не столь отвратительно. – На вашем месте я бы начал давать показания, это может спасти вам жизнь. Пока я не припер вас к стенке фактами.
– Я подожду, пока вы припрете меня к стенке. – Аллен невозмутимо пожал плечами.
Нет, он не дурак, он должен понимать, что, в отличие от шпионажа в мирное время, измена во всех странах мира карается высшей мерой. И полковник внутренне соглашался с этим законом, считал его справедливым, хотя и был противником смертной казни как таковой. Или Аллен не боится смерти, что маловероятно, или полковник ошибается…
От допроса Аллена теперь мало что зависело, наверное потому полковник и был так раздражен. Разумеется, Аллен даст показания – рано или поздно. Завербованные агенты обычно не долго хранят верность своим хозяевам – даже если их вынудили работать шантажом, это бывал, как правило, мелкий шантаж и разоблачение маленьких пикантных тайн не угрожало жизни.
– Аллен, вас повесят как предателя. – Полковник брезгливо сморщился. – Но если вы согласитесь на сотрудничество и сделаете для своей страны хоть что-нибудь полезное, суд может проявить милосердие…
Аллен снова пожал плечами, оставаясь совершенно спокойным. Его флегматичность тоже раздражала полковника, но он умел держать себя в руках.
– Кстати, у ваших хозяев ничего не получилось: английская контрразведка готова к любому повороту событий. Присланный Москвой samoliote будет сбит над Прибалтикой, и Звереныш в руки русских не попадет.
Как ни странно, это напугало Аллена, и полковник подумал, что, возможно, Аллен работал на Коминтерн не по принуждению, а из идейных соображений. Это объясняло его короткое знакомство с коммунистом Берналом и дружбу с докерами. Впрочем, отношение полковника к Аллену не изменилось: предательство остается предательством независимо от мотивов.
А время шло, русский samoliote находился в пути не менее часа… Полковник ждал сообщения о его уничтожении, нетерпеливо посматривая на наручный телеграф. Аллен смотрел туда же – и явно нервничал. Нет. Нервничал – неверное слово. Был в отчаянье? Скорей, метался между отчаяньем и надеждой, хотя и скрывал это довольно убедительно. Неужели политические убеждения могут так много значить в жизни человека? Или азарт игры настолько захватил Аллена, что проигрыш для него страшней смерти?
Ни увещевания, ни угрозы на него так и не подействовали. А вскоре на руке у полковника наконец-то застрекотал телеграф – Бейнс неосторожно стучал открытым текстом. Но полковник и не подумал выйти, надеясь сразить Аллена сообщением с «заброшенного хутора».
Разведка предоставила исчерпывающие характеристики русского samoliote, и Рейс с каждым телеграфным словом становился все мрачней и мрачней, все сильней сожалея о том, что не вышел из кабинета. DB-4S – модифицированная серийная модель дальнего бомбардировщика, который русские часто (как в данном случае) используют в гражданской авиации. Не этажерка вовсе, как считал полковник, – стальная птица. До трехсот узлов на высоте в пять тысяч ярдов… И дело не в том, что через час с небольшим русский samoliote пересечет границу Советской России, – системы ПВО никогда не собьют воздушное судно, летящее на такой огромной высоте.
Боже правый! Дальний бомбардировщик русских может за четыре часа долететь от Пскова до Лондона! Впервые полковник подумал о том, что Уинстон, должно быть, прав и Советскую Россию лучше иметь в союзниках…
Аллен с легкостью ловил телеграфное сообщение на слух, и по мере того, как мрачнел полковник, плечи Аллена разворачивались и на лице расползалась торжествующая улыбка. Он и хотел ее удержать, прикусывал угол рта, но если скрыть страх и неуверенность ему удавалось вполне, то торжества, непонятной полковнику гордости, радости он скрыть не сумел… К гордости его примешивалась горечь, даже боль – он часто смаргивал и ломал брови.
– Что с вами, Аллен? – съязвил полковник. – Успехи Советской России вам дороже военных секретов Великобритании?
Аллен перестал ломать брови и улыбнулся во весь рот откровенно и беззастенчиво. И тогда полковник вспомнил, что́ напоминает его улыбка и гордый разворот плеч, – финал русского мюзикла, спокойную уверенность в себе… И Аллен в этот миг катил на полковника волну уверенной и гордой силы, которую и хотелось бы назвать фанатизмом, но вблизи она мало напоминала фанатизм. Потому что фанатизм предполагает оголтелую злость, раздражение, брызги слюной, но никак не спокойствие и уверенность.
После этого Аллен молчал до тех пор, пока samoliote не пересек границу Советской России, после чего коротко и сухо сделал заявление, которое полковника уже не удивило.
***
Тони чертовски устал… Даже сидеть на крепком деревянном стуле. А главное – чертовски хотел курить. Надо было делать выводы раньше, после шутки доктора Сальватора!
Теперь у МИ5 имелись все основания надеть на него браслеты, и полковник своим правом воспользовался. Микрофон, спрятанный в узел галстука, обнаружили при обыске. У доктора не было причин задерживаться в Темз-хаус, и он не без сожаления оставил Тони наедине с Секьюрити Сервис.
Полковник тоже устал (к тому же проигрывать всегда трудней, чем побеждать), но ничем усталости не выдал. Давно отослал своих помощников – время шло к полуночи.
– Аллен, я сейчас выключу фонограф. Вот, можете убедиться – это не игра, я в самом деле говорю искренне. – Полковник щелкнул каким-то тумблером, что вовсе не означало, что он выключил фонограф.
– Я вполне доверяю вам, полковник.
– Вы не можете не понимать, что по закону вам грозит огромный тюремный срок. Адмиралтейство доведет ваше признание до нужных ушей, в этом нет сомнений. И факт передачи Звереныша в Москву наверняка уже известен кайзеру. Москва, возможно, во всеуслышание заявит о нарушении Великобританией Версальских договоренностей, а возможно, подождет с этим заявлением, придержит козырь в рукаве. И вы для нас – опасный свидетель, который может дать показания участникам Версаля.
Допрыгался, Кузнечик…
– Бросьте, полковник. И без моих показаний доказательств вполне достаточно. А если вы отопретесь от переданной мне инструкции и от факта существования Звереныша, то обвинить меня во лжи вам вовсе ничего не стоит.
– Одного того, что вы видели на территории «Анимал Фарм», достаточно, чтобы не оставить вас в живых. Вы понимаете это?
– Я давно передал информацию об увиденном на территории «Анимал Фарм» в Центр.
– Фальсифицировать документ легко, допрос живого свидетеля – совсем другое дело. Не обольщайтесь и не пытайтесь убедить меня в том, что убивать вас вовсе необязательно – вас убьют только для перестраховки.
– Вы, я полагаю, хотите предложить мне альтернативный вариант? – усмехнулся Тони.
– Да. Как бы банально это ни звучало: если вы согласны на сотрудничество с нами, я готов гарантировать вам жизнь, а впоследствии – и свободу.
– А деньги? Может, вы еще и денег мне заплатите?
– Не паясничайте. Вас осудят в ближайшие недели, а потом у нас будет довольно времени на то, чтобы склонить вас к сотрудничеству, и не уговорами вовсе. А в случае согласия для своих товарищей с Лубянки вы станете погибшим героем, никто не узнает вашего нового имени, у вас будет интересная и хорошо оплачиваемая работа – нам нужны и кодеры, и криптоаналитики, и математики.
– Не вижу в этом никакого резона. Вы только что сказали, что я опасный свидетель. И если я дам согласие на сотрудничество, я опасным свидетелем быть не перестану. Вы получите от меня необходимые показания о моей агентуре и моем руководителе в Лондоне, а после этого с чистой совестью убьете.
– Не скажите. Да, нам необходимы сведения и о вашей агентуре, и о ваших руководителях, и о способах передачи информации в Москву, и известные вам шифры, но убивать вас после этого будет глупо – гораздо больше пользы вы принесете своей работой на нас. Говорят, таких кодеров, как вы, в Великобритании не более десятка.
– Полковник, я очень хочу спать. Так же, как и вы. Поэтому я просто скажу «нет» и закончим на этом, а?
– Подумайте, Аллен. Мое предложение взаимовыгодно, и я не вижу причин от него отказываться.
– В самом деле не видите? Или прикидываетесь? Вы даже не допускаете, что я действую в интересах своей страны?
– Все хорошо в меру, Аллен… Нормальный человек учитывает и собственные интересы, не только интересы своей страны, для которой вы и так сделали немало. Превратить жизнь осужденного в ад очень легко, заключенные в тюрьме изнывают от скуки, среди них найдется немало желающих насладиться чужим страданием. К тому же мы, англичане, патриоты и не любим шпионов – и заключенные, и администрация тюрьмы будут считать порученное им дело праведной местью. Через месяц-другой вы превратитесь в полное ничтожество и будете рады смерти, как избавлению. Вы этого добиваетесь?
– Бросьте, я же не юная красотка, чтобы кто-то наслаждался моим страданием. А месть – это глупо, полковник, вам ли не знать.
– Подумайте, Аллен. У вас есть время подумать. А у нас – подождать.
– Нет, полковник. И пока я жив, не будет вам покоя ни в светлый день, ни в темную ночь.
Неожиданно вспомнилось инопланетное лицо отставного лейтенанта с кошачьим именем. И Тони едва не расхохотался, когда сообразил, что это вовсе не инопланетное лицо, а лицо японца. Что ж, прекрасно: Япония тоже против союза кайзера с англичанами.