10–11 апреля 427 года от н.э.с. Исподний мир
Волчок ждал появления Змая с тоской и страхом – за месяц он привык к ночным путешествиям за город, жил ими, ждал этих ночей с замиранием сердца, и никакая усталость не могла ему помешать.
Перевод в бригаду штрафников несколько осложнил дело: служба начиналась в шесть утра и заканчивалась в девять вечера, работа была грязной и тяжёлой, в основном в подвалах башни Правосудия, куда не очень-то любили пускать посторонних, – штрафники топили печи, выгребали нечистоты и вшивую солому из камер, мыли котлы на кухне, оттирали полы в застенках, не учитывая подать-принести-разгрузить. Никто не считал зазорным врезать штрафнику по шее, даже повара́.
Впрочем, в лавре было хуже. Волчок не боялся тяжёлой работы, унизительным свое положение не считал и злости, как другие штрафники, не копил. Разбирательство, учинённое Волчку за избиение уважаемого горожанина и несчастного калеки, закончилось признанием его поступка позорящим гвардию, но, как Волчок и предполагал, наказание ограничилось тремя месяцами штрафных работ.
Пятый легат уже не сердился, только досадовал на предстоящее отсутствие секретаря, и ворчал в назидание Волчку:
– А надо было потребовать высечь тебя и отпустить. Мне было бы гораздо легче, и тебе полезней. Но я пожалел тебя и твои больные почки.
Волчок ценил заступничество пятого легата и даже немного удивился, что именно его слово, а не слово Огненного Сокола, стало решающим – тот тоже хотел, чтобы Волчка высекли и отпустили.
День оказался трудным – в поварне храма затопило подпол с припасами, и Волчок с полудня, согнувшись в три погибели и по колено в воде, ворочал мешки с мукой и ящики с овощами, а потом вёдрами вычерпывал оттуда воду. И, возвращаясь в «Пескарь и Ёрш», больше всего боялся, что Спаска заметит его усталость и откажется идти на болото. Но всё оказалось ещё хуже – в трактире его ждал Змай.
Волчок, конечно, надеялся, что тот приехал на день-другой и снова оставит Спаску в Хстове, но надежда была призрачной и ничем не оправданной.
– Привет бойцам бригады штрафников, – весело сказал Змай, едва Волчок прикрыл за собой двери. – Как идет чистка нужников?
Волчок не говорил ни мамоньке, ни Спаске, что его перевели на штрафные работы, сказал, что будет задерживаться на службе и раньше уходить утром.
– Нормально идёт, – проворчал он, снимая плащ.
– Любица, ты где там застряла? Тут пришел голодный волк! – крикнул Змай, оглядываясь к кухне, и спросил у Волчка:
– Плохо кормят штрафников в обед?
– Да ничего, – пожал плечами Волчок.
– Устаёшь?
– Немного.
– А нечего болотников при всём честном народе сапогами пинать. Да ещё так не вовремя.
– Уж перед тобой я точно оправдываться не стану, – ответил Волчок, садясь за стол.
– Кому теперь нужны твои оправдания! На самом деле твоё сообщение о болотниках пришлось очень кстати.
– Моей заслуги в этом нет, их нашла Спаска. Я только голубя отправил.
Мамонька принесла ужин, и Волчок навалился на еду – насчет голодного волка Змай догадался верно.
– Мы нашли, как сообщить о болотниках Государю, – сказал Змай, оглянувшись вслед уходящей мамоньке. – Только, сдаётся мне, напрасно. Он ещё с булочками догадался, что это дело рук храмовников. И о том, что Нравич Милушу иногда помогал, тоже знал – зачем Милушу его убивать?
– Тогда почему же напрасно?
– Булочки булочками; говорят, Государь изрядно посмеялся над этой затеей и порадовался, что храмовники держат его за дурачка. А вот дети пропавшие – это народ недоволен, за это Государь должен колдунов наказать. Государь таких штук не любит, того и гляди в открытую начнет колдунов защищать. В общем, убьют его.
– Как это – убьют? – Волчок опешил.
– Да очень просто. И колдунов в его смерти обвинят. Сейчас польза от колдунов не видна только последнему дураку, Храм теряет власть. Государь ведет переговоры с Чернокнижником! Волгород дает замку Сизого Нетопыря пушки! Новая Цитадель, гораздо более сильная, – вот чего они боятся. Потому, что теперь они против неё не устоят, солнце будет светить на Выморочных землях, а на землях храмовников будет литься дождь.
– А чудотворы?
В трактир спустилась Спаска – одетая в плащ, как обычно, когда собиралась за город. И Волчку стало грустно – чуть не до слёз. Вот и кончилось его счастье.
– А чудотворы хотят и рыбку съесть, и… – Змай оглянулся, услышав её шаги. – И косточкой не подавиться. Что, кроха, пора?
Волчок замер и даже перестал жевать.
– Сейчас, Волче-сын-Славич поест. Вы не спешите, Волче-сын-Славич. Я подожду.
– А я-то зачем, по-твоему, приехал? – удивился Змай.
– Ты устал с дороги, – ответила Спаска.
– Разве? – хмыкнул Змай. – Ну ладно. Устал так устал. Волче-сын-Славич, можно подумать, весь день на кровати провалялся…
– Я не устал, – поспешил сказать Волчок и хотел подняться.
– Да вы ешьте, ешьте! – засмеялась Спаска. – Некуда торопиться. Ворота всё равно закрыты. И говорите спокойно, я наверх пока пойду.
Змай проводил её взглядом, а потом пристально посмотрел на Волчка.
– Не про тебя девка…
– Я знаю, – ответил Волчок. – Ты не бойся. Я никогда её не обижу.
– Да чтоб-в-твою-душу-мать… Я опять что-то не так делаю. А впрочем… Мы уезжаем завтра. Пока в замке пусть побудет, у меня на глазах. Я за этот месяц извёлся весь. Не знаю, что лучше. Там того и гляди заваруха начнется, тут шпионов ищут…
Волчок хотел запомнить каждую минуту этой последней ночи, каждое прикосновение маленькой руки – а на тёмных улицах Хстова Спаска всегда держалась за его руку.
Они благополучно прошли через Южные ворота – старый ленивый привратник даже не посмотрел на Спаску, довольно пробуя на зуб монетку, которую ему кинул Волчок. С людного даже ночью Южного тракта сразу свернули на пустынную просёлочную дорогу, которая вела на юго-запад и в пяти лигах от Хстова выходила на тихий Дертский тракт.
Дорога вышла на болота и превратилась в бревенчатую гать, дождь перестал – тишина стояла такая, что каждый шаг, казалось, был слышен на лигу вокруг. Спаска уверенно шла в двух локтях впереди, и Волчок не сомневался, что за ними никто не следит – на болоте она всегда чувствовала присутствие других людей.
Весна. Серая, дождливая весна. Казалось бы, ничем неотличимая от промозглой зимы, и всё равно – в каждой капле дождя, в запахах, звуках, сизых низких облаках – во всём ощущалось пробуждение, приближение теплых дней.
Возвращаются домой перелётные птицы, скоро, совсем скоро зазеленеет трава, деревья выпустят на свет молодую листву, запоют лягушки: земля оживет, расцветет, согреется.
– Слышите, Волче-сын-Славич? – Спаска вдруг остановилась. – Как над нами летит колесница, запряжённая шестёркой крылатых коней? Увитая цветами и травами?
– Неслышно бьют лёгкие копыта, шуршат крылья, похрапывают кони, вьются зелёные ленты… – улыбнулся Волчок. – Правит колесницей сама Весна. Все спят, и никто не видит, что она уже здесь…
Спаска повернулась к нему лицом и откинула капюшон. Ночь выдалась темнее остальных – небо со всех сторон было обложено не серенькими облаками, а тяжёлыми весенними тучами, синеватыми, густыми. И хотя глаза давно привыкли к темноте, Волчок едва-едва мог разглядеть, что выражает её лицо.
– Я завтра уеду. И не знаю, когда снова буду в Хстове.
– В замке тебе будет лучше. И не придётся ночами ходить по болотам, – он сглотнул и отступил на шаг – ему вдруг показалось, что он стоит к Спаске слишком близко.
– Обнимите меня, Волче-сын-Славич… Пока нас никто не видит.
Волчок подумал секунду и покачал головой.
– Почему? – спросила она. – Вам ведь этого хочется, я же знаю.
– Пойдём, – усмехнулся Волчок.
– Вы… очень чистый и хороший человек. И очень надёжный. И я никогда не забуду вас.
Она повернулась, сошла с гати на мох и направилась на болото. Волчок тряхнул головой – никак не удавалось отделаться от навязчивых мыслей о том, что было бы, выполни он её просьбу. И мысли эти кружили голову, как хлебное вино, и, как от напитка храбрости, от них стучало сердце и пересыхало во рту.
Особенно когда он выбрал подходящее место и Спаска переоделась в колдовскую рубаху – теперь Волчок старался, чтобы вокруг было открытое пространство и никто не мог подобраться к ним незаметно.
В темноте её белая рубаха была видна отчетливо, гораздо лучше, чем серый плащ, и Волчок время от времени прикрывал глаза, чтобы избавиться от навязчивых мыслей и несбыточных желаний. И… всё равно хотел запомнить эти минуты: волшебный перезвон колокольчиков и танец добрым духам.
Спаска была рядом, в пяти шагах, а он думал о том, что ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю это не повторится, он уже скучал по ней… Ему не хотелось отходить в сторону, когда она дала ему знак отойти. И он сделал вид, что послушался, – знал, что, отдавая силу добрых духов, Спаска ничего не замечает вокруг.
Он не боялся ветра – и ветер свистел в ушах, хлопал полами его плаща, толкал, стараясь сшибить с ног, и выбивал слёзы из глаз. И горько было думать, что это – в последний раз. Сквозь шум ветра Волчок еле-еле расслышал крик:
– Хватайте колдунью!
В темноте мелькнули белые кокарды – шагах в пятидесяти, не больше. Нет, никто не смог бы Волчка и Спаску выследить, и, скорей всего, они недостаточно далеко ушли от гати, до которой долетел Спаскин ветер. Или гвардейцы услышали перезвон колокольчиков?