— Да я вроде-как и не против, — Эрса пожала плечами, устраиваясь поудобнее, и лицо ее снова приобрело растерянное выражение – Только вот никакой особенной магией я не обладаю.
Румпель кивнул в ответ, пережидая небольшую паузу.
— Я в этом всем не совсем специалист. Не интересно мне узнавать что-то о чужих способностях. С детства знала, что в деревеньке пара бабок-шептуний есть, так они в каждом селе по три штуки, про магов наслышана, особенно про королевских прислужников, те, поговаривают, могут бури устраивать. – девушка закатила глаза, состроив максимально заумное лицо, видимо, передразнивая образ придворного мага. – Я же сама не умею в фокусы на заказ. Моя магия больше… — Эрса запнулась, подбирая слова, и тут же щелкнула пальцами – Эмоциональная.
— Никогда такого не слышал, — Румпель с интересом покачал головой, и собеседница махнула рукой.
— Да тут все просто. Когда я злюсь, веселюсь, или еще что-нибудь этакое чувствую, то могу начудить соответственно. Само получается. Вот захочу, чтобы у какого-нибудь ублюдка жопа загорелась – загорится.
— Полезный навык, — хмыкнул с усмешкой маг.
— Мне трудно описывать себя самостоятельно. – Эрса поморщилась – Для этого нужно четко представить, каким бы был нормальный человек, и тогда уже понимать, что во мне не так. А мне это не нравится. Так все со мной. Это с другими не так. А Я что? Я не боюсь всякой ерунды, потому что нет смысла, меня не берет ни вода, ни огонь, кроме некоторых ядов – она метнула говорящий взгляд в сторону Румпеля, — а своими фокусами я защитить себя могу почти от кого угодно, во всяком случае, раньше тех, кого не останавливали мои шалости – не находилось.
— И что, ты прям вообще ничего не боишься? – Румпель недоверчиво сощурился, качая головой и даже махнул рукой в сторону, мол, небылиц наслышался.
Реакция Эрсы не заставила себя ждать, она фыркнула, распрямилась и усмехнулась.
— Ничего. Я просто не умею чувствовать этот ваш «страх». Сколько себя помню – мне плевать что там кого пугает. Я с моста прыгала, по кострам ходила, яды пила, с животными дралась, мальчишек местных ножи метать учила в себя вместо мишени. Страх – одни нервы. За себя боишься, везде и всюду, шагу не ступи, за других- трясешься, как мать тогда за Адалину, что ночами не ела, не спала, а один фиг – померла, да и делов то, чего было вдвойне мучиться.
— Адалина? – переспросил Румель.
— Сестра младшая. Одна из. – Она махнула рукой. – Одни проблемы от них были.
— От твоих-то сестер? – Румпель уже на полном серьезе слушал во все уши, впитывая каждую фразу – где-то из них собиралась, как мозаика, целая история.
— Средняя померла. Мать тогда на меня еще год срывалась, почто я не скорблю по мелкой. А что я? Я ее окочурила, что ли? Младшая – дура. Поперлась как-то в ночи по селу гулять, да и это… — Лицо Эрсы помрачнело, и очертания стали словно острее, а губы скривились в презрительной усмешке. – Кузнец местный приставать начал к ней. А я как раз с остатками пса соседского домой из лесу шла, у меня там муравьиная куча была, я любила смотреть как они мясо жрут. Ну и… костью его.
Девушка взмахнула рукой, изображая ловкое движение, которым когда-то вспорола насильнику шею обломком собачей кости.
— Визгу было! – она взмахнула руками, изображая испуг односельчан. – А мать вместо того чтобы дуру свою младшую отругать и выкупать, на меня кинулась. Выгнали из дома меня.
— То есть… — Румпель с некоторым усилием успевал переваривать подробности истории своей новой знакомой, и уточнил – Значит в тот день ты стала сиротой?
— А то! – Эрса внезапно пропустила смешок, вспугнув увлеченного работой Корвуса, и на лице у нее отобразилось очень довольное выражение. – Я что дура терпеть пока другие об меня ноги вытирают? Мне надоело все. Я деревню сожгла и гуляй.
— Всю деревню?
— Не, баб и детей не стала трогать. Мужиков ихних пожгла. – Эрса покачала головой, снова скучнея взглядом. Удивленное лицо Румпеля, кажется, раздосадовало ее. – Горели знатно. Вою было… Горели хорошо. Да, сожгла. – Еще раз кивнула девушка. – С тех пор мотаюсь как хочу. Сплю, живу, ем, путешествую – как хочу. Полная свобода.
Она подмигнула магу, улыбаясь. Небольшая тень, пробежавшая до этого по лицу, исчезла.
— Это жизнь, точно, — Румпель улыбнулся в ответ, а потом задорно изобразил небольшой полупоклон. – Спасибо за очередную историю! Сколько живу, столько замечательных рассказов не слышал.
— Всегда пожалуйста, — хмыкнула девушка и зевнув, повернулась, ища взглядом ворона, посмотреть, как идет сбор опасного гербария.
Румпель задержал взгляд на собеседнице, медленно поворачиваясь к поляне следом. История Эрсы не напугала его, напротив, словно среди сотен сказок, абсолютно похожих, ему вдруг встретилась история с сюжетом, острым как бритва, и от этого хотелось взяться за нее крепче и дочитать каждую страничку, даже если будет резать пальцы.
— Столько достаточно, хоззяяяин? – Ворон вспорхнул и приземлился рядом, толкая к Румпелю мешочек полный нужной травы, и устало склоняя голову, изо всех сил делая утомленный вид.
Маг осмотрел сорванные клювом стебли, утрамбованные в мешок, и кивнул, тут же широко улыбнувшись, и хлопнув себя по коленям, поднялся.
— Отличный улов! Корвус, несешь это до дома, как раз через полчаса-час яд окончательно потеряет силу, и вечером нас будет ждать отличный ингредиент для моих снадобий. Можем отправляться назад, — он протянул руку в сторону Эрсы, предлагая ей свою джентельменскую помощь чтобы встать с кривого бревна.
На миг в голове у него мелькнуло опасение, что девушка фыркнет и отвергнет такой чуждый ей жест, и его нелепо протянутую ладонь ворон будет ехидно припоминать до конца своих дней. Эрса действительно окинула Румпеля мимолетным критичным взглядом, но тут же на его руку легла ее довольно сильная ладонь, и девушка легко вскочила на ноги.
— Чтож, я сама уже вполне нагулялась, жду не дождусь возможности снова растянуться на диване, а еще желательно – чем-то поужинать!
С этим намеком, хитро улыбнувшись, она потянулась, и первая вышла на уже знакомую, хоть и едва заметную тропу, которая вела обратно к домику мага.
Румпель зашагал следом, ворон, неся мешочек, летел, кружа, над ними, иногда улетая вперед и возвращаясь.
— Местечко конечно душевное, — отметила Эрса, пиная какой-то корешок.
— Что? – Румпель немного утоп в собственных мыслях и переспросил, догоняя девушку и равняясь с ней.
— Люди постоянно в стаи сбиваются и живут, а ты один, подальше, в тишине. Вот это жизнь.
— Мне так поуютнее, да и глаза лишние не нужны, — кивнул Румпель. – Но да, тут очень хорошо и красиво.
— Местные не находят?
— Да нет, от них далеко. Ты сама то помнишь как именно добралась?
Эрса было хотела утвердительно кивнуть, но тут же хмыкнула, задумалась, и покачала головой.
— Не-а. Как в тумане шла. Да к тому же те мудаки меня где-то в лесу застали.
— Вот и я говорю, — Румпель хмыкнул довольно. – Отсюда до опушки далеко, просто так на мою лачугу ни грибникам, ни охотникам не набресть.
— Так, стоп! Но я же тогда тебя как-то нашла, точно! – Эрса помахала пальцем, словно пригрожая, мол, не проведешь. – Значит можно дойти.
— Это тебе кажется сейчас так. – самодовольно улыбнулся Румпель. – Какой из меня маг, если я не могу свое добро от глаз чужих спрятать. Я тебе тогда путь короткий подсказал, и морок снял, через который местные прорубиться не смогут.
— Логично, — согласилась Эрса, которой такое решение в голову не пришло.
— А сам-то ты так и ходишь к деревне, по делам, через лес? – поинтересовалась она. – Неужели никогда не видел никто?
— Нет, не хожу. Кстати, к слову об этом, пока не забыл.
Румпель порылся у себя в карманах под заинтересованным взглядом девичьих глаз и изъял маленький мешочек, продемонстрировав небольшие зерна в нем, завязал обратно и протянул Эрсе.
— Утром сделал партию для тебя.
— Что это? – Эрса нерешительно взяла мешочек, зачем-то понюхала семена.
— Телепортационные семечки. Достаточно взять одно, подумать, куда нужно перенестись, и бросить перед собой. Работает просто и надежно, сам проверял. После того как ночью ты приперлась ко мне со стрелой в спине я подумал, что лучше уж я дам тебе немного семян, чтобы в следующий раз тебе не пришлось находить мой дом черти-как.
Эрса присвистнула.
— Круто! Так вот как ты добираешься до деревни, хитрец. – Она спрятала семена в карман и благодарно кивнула – Так и быть. Следующий раз воспользуюсь этим, если меня снова захотят травануть чьим-то ядом.
Румпель закатил глаза на ехидную шуточку. Перед ними среди деревьев выступил уже знакомый дом, и маг, повелев взмахом руки двери открыться, пригласил Эрсу внутрь.
Столица. Макс
Что с организмом что-то не так, я осознал поздно. И полузабытый наказ Виды постараться не пить с чародеями представился совершенно в новом свете, когда к заплетающимся ногам и проблемам со зрением вдруг резко добавилась вымораживающая слабость. После прошлой выпивки с Димме такого не было…
Но тогда он не хотел меня задержать.
Тогда ему ничего от меня не надо было, кроме бутылок.
Черт… что ж он такого сделал, алкаш чародейный… Ноги не идут, глаза не смотрят, да еще и мир кругом как вампир – каждый шаг будто выпивает кусочек меня. Все качается… кружится… кусается…
Я давно перестал идти по середине улицы. И даже идти давно перестал – брел, качаясь, перебирая руками по стенам и заборам как по дополнительной опоре. С неба лило, как из ведра, и холод снаружи почти уравновесился с холодом внутри.
Холодно. Опять холодно… почему всегда так холодно в этом проклятом мире. С самого начала все зима и зима, еле отогрелся… мерз постоянно.
Потому что был один.
Потом отогрели. Славка, не-бабушка, малышка… Гнездо, названая семья, Огненные и Иррей… Штуша, Лис-градоправитель, наш город. А сейчас некому отогревать. Говорил же Славка: не иди без подстраховки. Славка умный. А я самоуверенный придурок. Огненные далеко, Иррей еще дальше, мне сейчас хоть до печки бы дойти. Хоть до какой-нибудь печки…
А ведь могу и не дойти. От этой мысли стало еще холоднее.
Я даже не знаю, на какой я улице, не вижу, все плывет. Не знаю, сколько мне осталось. Хороший вопрос… сколько осталось… До печки? До дома? Вообще?
А когда я успел упасть? А… тут щебенка… ссыпали для ремонта. Не заметил. Хорошо, что рука под глаза попала. Защитила… Камни острые, но почему-то совсем не больно. Руки как чужие. Плохо.
Вставай, Макс… Вставай… ну поднимайся же, Воробей! Давай, тут есть то, что только ты можешь… прочирикать. Ну!
Встал. Бреду.
Как холодно. Если бы не дождь, такой холодный дождь…
Да, могу не дойти. Но пробовать буду до последнего. Шаг. Еще один. Еще. Мостовая, залитая дождем, снова выплясывает тарантеллу и рвется из-под ног. еще шаг. Еще.
Онемевшие руки снова соскользнули очередного забора, и холод забрал меня целиком.
Прости, Иррей.
— … вразуми его боги! Да сколько ж можно… — голос был человеческий и очень сердитый, и я сразу его возненавидел – он будто ввинтился в тело тысячами буравчиков. – Боги, ну за что? Почему вы послали этого пьяницу умирать именно под моим забором?!
Кто-то умирает. И почему-то под забором. А, потому что пьяница. А меня-то зачем трясти?
Больно же…
— Поднимайся! Ну, вставай же, выпивоха, замерзнешь! Вставай, скорбный разумом! Поднимайся!
Губы удалось разлепить только с третьей попытки:
— Не могу…
Мутное неясно что (глаза по-прежнему видели плохо) снова яростно тряхнуло добычу:
— А валяться в луже можешь? – меня потянули вверх, закидывая куда-то по-прежнему чужую, непослушную руку. И вдруг замерло. А потом тон сразу сменился. – Парень, тебя побили, что ли? Эх же, да как так-то! Все равно, давай, давай, становись на ноги! Не заставляй стар… больного человека за костылем бегать! Прибью же…
Меня трясли и теребили, дергали за ворот и пинали по сапогам, тянули куда-то, помогая переставлять жутко неустойчивые ноги… а потом в лицо брызнуло светом и смутно знакомый голос удивленно рявкнул:
— Ты?!
Интерлюдия 1.
— Что значит – исчезли?
— В лавке их нет уже три дня как. Хозяин говорит – они продали ему лавку обратно и уехали. Куда уехали – они не знает, ему неинтересно.
— Еще бы ему было интересно! Торгаш! Одни деньги на уме! А они точно уехали? Может, он их просто… а?
— Договор есть, мы даже сумму посмотрели – продали дешевле, чем покупали.
— Соседей поспрашивали – так, аккуратно, издалека. Говорят, со всеми попрощались, даже подарки мелкие сделали.
— Какие подарки?
— Заколки, зажигалки. Но новое место жительства никому не сообщили. Обещали присылать письма, как устроятся.
— Драконов хвост! Ищите! Проверьте городские ворота. Если они выехали, будем хоть знать, куда. Если не выехали, можешь молиться богам и шерстить рынки, торговые кварталы и стройки. Поставь пост возле лавки этого торгаша. Пусть отслеживает новости, письма, разговоры соседей. Может, эти умники действительно выболтают свой адрес. Иди. И найди их!
Город Тахко.
Градоправитель Миусс Райккен Ирро.
«От Хорька. В кварталах вельхо брожение. Трое вельхо осуждены за избиение Ловчих. В лекарском покое под замком двое магов — пострадали от проявления Зароков. Среди вельхо недовольство».
Дожили – Ловчих бьют. Еще лет пятьдесят назад это была престижная работа. Но они зарвались и настроили против себя даже вельхо. Спросить Пало: срабатывание Зароков лечится? Может, стоит к этим магам присмотреться поближе?
«Из столицы, от Капли. Дорогой друг, мажья молодежь, о которой ты хлопотал, выкуплена из тюрьмы, и лучше не спрашивай, во сколько это обошлось. Но держать их здесь немыслимо, так что если они по-прежнему тебе нужны, срочно позаботься об их переправке на место. В настоящий момент они на второй резервной трассе, убежище «Конская грива». Поторопись!»
О, наконец-то! Молодежь, которая должна была отправиться в Горькую пустыню, освобождена. Спасибо, старый друг, сочтемся. Будущие Земные… сокровище! Надо слать туда драконов. И попросить кого-то из Руки. Пилле и, наверное, Виду. Они умеют уговаривать, а этих уговорить будет непросто, эти в пустыне не были, товарищей не хоронили. Да, надо еще бывшим ссыльным сказать. Молодежь лучше сверстников слушает, а ссыльным есть чем поделиться…
«Из Альты: данные подтверждены: в городе строят цех по переработке мяса в «копчености» и «консервы». Для ускорения работ наняты вельхо. По сведениям, цена наема – прибавка к рациону им и взятка их начальству. Внедриться в строители?»
Так, это весточка от нашего странного Снежного, он обещал повесить этот цех на какого-то «торгового партнера». Внедряйся-внедряйся, пригодится. Так, одна идея начала срабатывать, цех по переработке продуктов строится, с помощью вельхо его вообще построят быстро. И тогда… как там у Земного с туннелями, интересно? Надо проверить. Скоро может пригодиться. Сам он, надеюсь, в эту Альту не помчался?
«Из столицы. В городе впервые за последние двести лет наблюдался налет дракона. Пострадали двести тридцать четыре человека, разрушено четыре здания. Вступить в контакт не удалось. Дракон скрылся»
И опять привет от Снежного. Это тот его странный приступ. Но дракон молодец, даже нашим не проговорился.
«Из столицы. Гости общины сменили адрес. Группа Рези и казначей общины Серый лис выражают недовольство молодостью гостей и неосторожностью, а также их умением выбирать друзей (мне кажется, старичье рассчитывало, что работать будут только с ними, все-таки это сотрудничество принесло неплохие деньги). Пока их осаживают»
Градоправитель вздохнул. Собратьев по вере он уважал, но отнюдь не приукрашивал. Да, столичные драконоверы порой проявляют излишнюю осторожность – и это он готов был понять, они по краешку ходят. Но вот жадность, которая может испортить отношения с драконами… с долгожданными разумными, дружелюбно настроенными Крылатыми! Этого Миусс Райккен Ирро понять не мог.
И на всякий случай в своих сообщениях единоверцам умалчивал о многом. Например о том, что город Тахко волей Крылатых населен магами, драконоверы знали. А вот о том, что Тахко уцелел, а не уничтожен посланцами из Нойта-вельхо, за пределами города не знал никто, кроме Крылатых. Не все были согласны с такой жесткой конспирацией, но он настоял. И собратья по вере знали лишь то, что городская община Тахко уцелела и временно скрывается в каком-то тайном убежище.
Белый лис был еще и битым жизнью лисом. И он, увы, неплохо знал, на что подчас готовы люди ради денег… Для него и его общины вера была всем. Но он не мог ручаться за столичных единоверцев.
Ему не хотелось оскорблять братьев подозрениями. Но умолчание не всегда недоверие, верно? Умолчание – это еще и оберегание, в том числе и от соблазнов.
Значит, так тому и быть.
19 мая 427 года от н.э.с.
Тёмный бог Исподнего мира издали почувствовал приближение мальчика: тот был осторожен и ни разу не вышел из тени кустов и деревьев. Ему помогал влажный полог предрассветного тумана.
Но щитомордник видит не только глазами, в отличие от чудотворов, окруживших усадьбу. Конечно, они догадывались, с какой стороны мальчик подойдёт к ограде: там, где не надо пересекать открытое пространство, со стороны левого берега реки, поросшего ольхой. Но и Тёмный бог, занимая позицию, предполагал именно это.
Он не слышал первых оглушительных птичьих трелей, но видел сгустки тепла, снующие по ветвям над его головой, – птицы в своей неуёмной радости от встречи с солнцем прикроют мальчика. Щитомордник хорошо видит тепло, а гюрза в случае чего окажет сильное сопротивление – она мягко обвила ногу чудотвора в тот миг, когда тот собирался повернуть голову в сторону шороха листьев сирени, – мальчик подпрыгнул и уцепился руками за верхнюю поперечину ограды.
Чудотвор замер, тело его стало ощутимо холодней, вибрация раздражила змею, но не напугала. Мудрость змеи чувственна и безотчетна: ощущение безраздельной власти над огромным теплокровным существом лживо и не приносит удовлетворения.
Не более минуты гюрза ловила исходившие от жертвы волны ужаса – осязаемые дремучим бессознательным, подсказывающие напасть и победить. Сильное тело было готово сжаться пружиной, но чудотвор не заметил мальчика, и Тёмный бог, обернувшись зелёной ящеркой, ушёл в траву – пусть бедняга думает о бессоннице и предрассветных видениях.
В густом тумане звуки обманчивы, их много, они непонятны: если кто-то и слышал шаги мальчика, то не угадал их. Птичий хор трещал, свистел и чирикал ему вслед.
* * *
Йока вышел от Маленов поздней ночью, когда стихла суета в посёлке и на несколько часов стемнело. Видна Маленка рассказала ему, как безопасней добраться до Важана: главное, не ходить ни вдоль реки, ни по дороге. И не являться в усадьбу через ворота.
Дмита Мален подарил ему лунный камень – небольшой, чтобы можно было унести в кармане. Йока добрался до усадьбы к рассвету, перелез через ограду там, где сирень росла гуще всего, прошёл через парк и очень удивился, когда увидел свет в окне особняка. Он хотел кинуть камушек в стекло, но передумал и решил сначала туда заглянуть.
Окно было высоким, пришлось карабкаться по острым и скользким выступам черных камней, но Йока не пожалел, что это сделал: там, в библиотеке, рядом с профессором Важаном он увидел Инду Хладана.
Йока скатился вниз и прижался к стене дома: вдруг и вокруг особняка его караулят чудотворы? Но в ту же секунду кто-то крепко взял его за руку: от испуга он едва не вскрикнул.
– Тихо, – шепнул ему Цапа Дымлен. – Тихо, господин Йелен. Пойдём.
Они зашли в особняк со стороны площадки для пикников, после чего поднялись по чёрной лестнице чуть ли не на самый верх.
– Ну вот, – Цапа вздохнул с облегчением, – здесь можно говорить вслух. Приветствую вас в доме профессора Важана. Это комната для гостей.
Он распахнул дверь и пропустил Йоку вперед, зажигая солнечные камни: комната для гостей была размером с залу в доме Маленов. В алькове стояла кровать под пологом, рядом – трельяж и роскошный резной комод (в нём бы поместилась вся тайная комнатка Маленов). Бюро, сервант, круглый столик с креслами вокруг. И пуф – мягкий пуф на ковре возле кровати.
– Это вход в туалет и в ванную. Здесь и над кроватью – звонок для вызова прислуги. Тут за шторой – балкон, но выходить на него пока не стоит. Кстати, шторы вообще не пропускают света, но в ближайшие несколько часов я бы не рекомендовал до них дотрагиваться. Вы, наверное, устали, господин Йелен? Предлагаю вам умыться и лечь отдыхать. Я пришлю дворецкого, он посмотрит, что с вашей ногой. Здесь вам ничто не угрожает, можете спокойно спать хоть до вечера.
– А… чудотворы?
– Они скоро уберутся. Оставят соглядатаев вокруг усадьбы, но нам на них наплевать, вы не находите?
– Цапа, а что, никто не знает, что профессор Важан – мрачун?
– Все знают, – пожал плечами Цапа.
– А почему его тогда не арестуют?
– Однажды профессора арестовали. Это было лет тридцать назад. Я думаю, тот грандиозный скандал никто ещё не забыл: он стоил отставки тогдашнему Приору Тайничной башни. Нет, арестовать профессора Важана нельзя. Меня – можно, а профессора – нет.
Проснулся Йока только к ужину следующего дня: перед тем, как уложить его спать, дворецкий Важана дал ему какие-то успокоительные капли. Всё тело ломило, и особенно сильно болела проколотая ступня – Йока едва дошел до ванной комнаты. Почему он не замечал этого ночью?
Его пробуждение обнаружили очень быстро: сначала в комнату зашёл Цапа – пожелать Йоке доброго утра, – а не больше чем через десять минут к нему поднялся сам профессор Важан и, увидев, что Йока с трудом может ходить, велел подавать ужин наверх.
– Я думаю, теперь нет нужды притворяться, Йелен. Мы можем говорить друг с другом откровенно? – Важан подошел к окну и внимательно посмотрел вниз.
– Да, профессор.
– Я полагаю, ты не очень обрадовался тому, что ты мрачун?
– Не очень.
– Быть мрачуном вовсе не так плохо, как кажется. – Важан повернулся к Йоке лицом и скривил подобие улыбки.
– Профессор Мечен говорил мне прямо противоположное.
– Он хотел тебя запугать. Ему отдали такое распоряжение, и он его исполнил. Как умел, конечно.
– А почему ему отдали такое распоряжение?
– Ты очень сильный мрачун. Ты нужен чудотворам. Наверное, ты хочешь меня о многом спросить? Давай присядем за стол.
– Да. Я хочу спросить о многом. – Йока даже растерялся, не зная, с чего начать.
– Я понимаю, что мысли твои сейчас сумбурны, поэтому начну сам. А ты будешь задавать мне вопросы, если чего-то не поймёшь. У нас впереди много времени. И начну я с энергетической модели двух миров – предмета изучения и теоретического мистицизма, и оккультизма. Эта модель знакома каждому чудотвору со школьной скамьи, и большинство мрачунов тоже неплохо её себе представляет. Ты привык к тому, что чудотворы – это генераторы энергии, которая зажигает солнечные камни. Это не так. Закон сохранения энергии одинаково действует и в естествознании, и в мистицизме, и в оккультизме. Эту энергию чудотворы черпают из Исподнего мира. Они – боги Исподнего мира, им поклоняются, перед ними благоговеют, и это создает некий эгрегор, энергетическое поле. Не буду утомлять тебя ненужными подробностями, но, попадая в это поле, чудотвор собирает то, что мы называем биоэнергией, и трансформирует её в энергию, которую мы называем энергией стихий или энергией материальной. Именно она зажигает солнечные камни. В свою очередь, мрачуны способны аккумулировать энергию материальную, энергию стихий – и преобразовывать её в биоэнергию. Которую, как правило, отдают призракам – тем, кто приходит к нам из Исподнего мира. Таким образом, симбиоз мрачунов и чудотворов обеспечивал бы равновесие энергий в двух мирах. Теперь, я думаю, ты сам можешь сделать некоторые выводы…
– Я их сделал ещё неделю назад. Как только я узнал, что мрачуны отдают энергию призракам, я сразу сказал Мечену, что глупо считать мрачунов преступниками, ведь они защищают от призраков обычных людей. Если бы не было мрачунов, призраки приходили бы к обычным людям, правильно?
– Да, но не только. Мне кажется, тебе пора сделать следующий вывод. Подумай, что ещё вытекает из нарисованной мною энергетической модели. «Ваш мир скоро лопнет, как обожравшаяся пиявка». Так сказал Змай…
– Это будет не мой вывод. Я уже слышал его от Змая: наш мир разрывает энергия чудотворов. И скоро свод не сможет удержать напор Внерубежья.
– Пожалуй, это главное, что ты должен был понять.
– А чудотворы этого разве не понимают?
– Понимают лучше нас с тобой. Они ничего не могут сделать. Чтобы держать свод, им нужна энергия, а чем больше энергии они на него тратят, тем больше энергии требуется на его удержание. Они в ловушке. Они практически уничтожили мрачунов, они растворили их кровь в крови обычных людей, и теперь, даже если они завтра снимут запрет на мрачение и возведут всех мрачунов в почётные граждане Обитаемого мира, этого всё равно не хватит, чтобы уравновесить энергии миров быстрей чем за тысячу лет. Свод рухнет раньше.
– Значит, Змай говорил правду? Славлену зальёт лава и засыплет пепел?
– К счастью, я до этого не доживу, – хмыкнул Важан. – А ты доживёшь. Именно поэтому чудотворы собирают сильных мрачунов на границе свода, позволяя им питаться энергией стихий, чтобы сбрасывать её в Исподний мир.
– И поэтому им нужен я?
– Да, поэтому.
Что-то не складывалось. Йока чувствовал, что какого-то звена в логической цепочке не хватает. Почему чудотворы непременно хотели, чтобы Йока оставался на их стороне? Ведь им должно быть всё равно, с кем он – он отдает танцующей девочке всё, что может отдать… А это значит, что в Исподний мир уходит та же самая энергия, независимо от того, друг он чудотворам или враг.
– Профессор, а кто такой Змай?
– Змай? Бог Исподнего мира.
– Вот так просто? – Йока усмехнулся.
– Этого пока вполне достаточно.
– А Стриженого Песочника можно спасти? Вытащить с рудника?
– Принципиально возможно, но смысла не имеет. К тому же это было его решение, а за глупость надо расплачиваться. Его предупреждали. – Важан скроил презрительную мину, и Йока в ответ насупился. – Не надо на меня дуться. Это не детские игры. Стриженый Песочник станет свободным только тогда, когда Вечный Бродяга прорвёт границу миров.
И тут Йока вспомнил, что хотел написать отцу письмо.
– Ваш Вечный Бродяга никакой границы не прорвёт. – Он снисходительно посмотрел на профессора.
– Ты так уверенно об этом говоришь…
– Я видел вашего Вечного Бродягу. Я его нашёл.
Важан посмотрел на Йоку не менее снисходительно. И даже улыбнулся:
– И где же ты его нашёл? За сводом?
– Нет, в лесу. Недалеко от Речины.
– Поверь, мне это очень интересно… Расскажи все с самого начала. – Важан поднялся и подошел к двери – повернуть ручку звонка, вызывая прислугу, но на пороге появился Цапа в сопровождении дворецкого. – Цапа, пока накрывают на стол, принеси из библиотеки атлас пригородов Славлены, пожалуйста.
– Как скажете, профессор. – Цапа поставил на стол поднос с супницей и немедленно удалился.
– Итак, Йелен?
19 мая 427 года от н.э.с. Исподний мир. (Продолжение)
Ей было всё равно, куда теперь идти, – только бы не в свою пустую и темную комнату. А, впрочем, стоя на стене и слушая голос болота, она чувствовала себя ничуть не лучше. Они поднялись на стену возле ворот как раз тогда, когда над болотом всходил месяц, жёлтый, как сыр. Стража спала, оглашая окрестности богатырским храпом.
– Смотри внимательно, – сказал Славуш насмешливо, – может, чудотвор притаился где-нибудь под стеной.
– Ты у моего отца научился всё время надо мной смеяться? – обиженно спросила Спаска.
– Я многому научился у твоего отца, – вдруг серьезно ответил Славуш. – Даже если он над кем-то смеётся, то всегда по-доброму. Я никогда на него не обижался. И ты не обижайся.
– На отца я не обижаюсь. Но он тоже не верил мне, когда я говорила о болотниках… А теперь ты не веришь мне, когда я говорю о чудотворе.
– А я, когда увидел тебя в книгохранилище, как раз думал о болотниках. Я видел кого-то во дворе – он прошёл под окном. Вообще-то я собирался его найти.
– Славуш, но, может, это в самом деле был чудотвор? Почему ты так уверен, что это был болотник?
– Я давно хочу его выследить. Я не слышу голоса болота, как ты, но… иногда мне чудится что-то такое… Я ведь часто по ночам сижу в книгохранилище. Твой отец говорил, что чудотвор – это шпион. Ему незачем ночью бродить по замку. Ему незачем воровать детей в соседних деревнях. Чудотворы не людоеды. Ты думала, зачем это делают болотники?
– Болото хочет, они лишь выполняют его желания. – Спаска пожала плечами.
– Ну если бы тебя болото попросило, ты бы стала выполнять его желания?
– Нет. Но оно меня и не попросит.
– Мне кажется, я понял, почему они с таким рвением исполняют его желания. И я, наверное, уже знаю, кто это… Но… Я не могу, без доказательств… Я чувствую себя отвратительно: вдруг я ошибаюсь? Даже думать такое о человеке, и то стыдно. А уж кому-то сказать…
Славуш снова окинул взглядом болото: оно было неподвижным и молчаливым. Даже лягушки примолкли.
– Послушай, – начал он, помолчав, – а тот парень, который в Хстове водил тебя колдовать… Гвардеец…
Спаска сжалась – меньше всего ей хотелось говорить о Волче со Славушем.
– Что? – натянуто спросила она, потому что Славуш замолчал.
– Я знаю, что твой отец ему доверяет. А ты?
– Да, я тоже ему доверяю, – ответила Спаска и даже хотела прибавить «как никому другому», но удержалась.
– А почему ты спрашиваешь?
– Понимаешь, твой отец – он знает. А ты чувствуешь. Мне кажется, тебя нельзя обмануть.
– Волче никогда нас не обманет и не предаст. Он скорей умрёт, чем позволит… – Спаска хотела сказать «меня обидеть», но осеклась, а Славуш расценил её слово по-своему.
– То есть ради него стоит рисковать?
– Если он рискует собой каждый день, каждую минуту, разве мы не должны рисковать ради него? – прошептала Спаска испуганно: наверное, не просто так ей приснился этот жуткий сон.
– А что, с ним что-то случилось?
Славуш посмотрел на неё пристальней, и взгляд его стал грустным:
– Значит, его зовут Волче…
– А ты разве не знал?
– Его имени не знает никто, кроме Милуша, тебя и Змая. Понимаешь, чтобы никто не мог даже случайно подслушать. Не называй его по имени вслух.
– А почему ты о нем спрашиваешь?
– От него нет известий с конца апреля. Зорич не знает, где он, в последний раз они виделись перед его уходом на Змеючий гребень. Мы не знаем даже, дошел он до Лысой горки или нет.
Спаска задумалась: а стоит ли говорить о том, что он дошел до Лысой горки? И решила пока промолчать.
– И… что? – еле-еле выговорила она.
– Милуш подумывает послать в Хстов Свитко, а мне кажется, что Свитко лучше оставаться в замке. В Хстове уже дожди, когда он ещё погреется на солнышке? Он и здесь-то в последние дни что-то плох…
– Он разве не едет в Кину?
– Нет. Он говорит, что сейчас не время. Собирается… Погоди-ка! Смотри, Спаска, смотри!
Из-за длинной тени замка с восточной его стороны на болоте появилась странная низкорослая и широкая фигура в серо-зелёном плаще и островерхом куколе! Спаска не сразу поняла, что болотник несёт что-то тяжёлое, пряча под плащом. И как Славуш его заметил? Словно имел глаза на затылке.
– Стой! Остановись! – закричал Славуш и потянулся за плечо, но лука у него с собой не было. – Я же говорил! Я же чуял!
Он кинулся к лестнице, и Спаска побежала за ним, но быстро отстала. Его крики разбудили стражников, но спросонья они плохо соображали. Славуш выхватил у одного из них топорик и ударился плечом в запертую калитку, чтобы отодвинуть засов.
– Что такое? – хлопая глазами, спросил у Спаски стражник.
– Болотник! Он… кого-то унёс… – пробормотала Спаска и побежала за Славушем, уже распахнувшим калитку.
Стражники, топая и ругаясь, бросились следом. На болоте было посуше, чем обычно, тропа пружинила под босыми ногами, но всё равно за Славушем Спаске было не угнаться. Болотник не мог двигаться быстро – ему мешала тяжёлая ноша.
– Остановись! – кричал Славуш. – Я всё равно тебя догоню! Стой, слышишь?
Стражники отставали, и Спаска боялась, что Славуш и в самом деле догонит болотника… Тот наверняка вооружен и так просто свою жертву не отдаст. А Славуш… Он, конечно, очень хорошо стрелял из лука, но…
И она бежала из последних сил, чтобы хоть чем-нибудь ему помочь. Неожиданно болотник споткнулся (словно кто-то толкнул его в спину) и упал на тропу. Только Славушу до него было слишком далеко – болотник успел подняться и закинуть за плечо безжизненное тело: теперь было видно, что он на самом деле несёт с собой ребёнка лет семи.
– Стой, я сказал! Оставь мальчика!
В замке в это время был только один мальчик такого возраста – Ладуш. И Спаска побежала ещё быстрей, едва не крича от ужаса. А что если ребёнок уже мёртв? Почему он не двигается, не кричит, не зовёт на помощь?
Славуш догонял болотника, и тот, пробегая мимо бочажка с открытой водой, избавился от своей ноши: в стороны хлынули брызги, но ребёнок не барахтался – камнем пошёл на дно. Славуш, оказавшись возле бочажка, пробежал ещё несколько шагов, но опомнился, вернулся и полез в воду.
Когда Спаска добежала до бочажка, он уже вытаскивал на тропу неподвижное тело мальчика. Подоспевшие стражники помогли ему выбраться из трясины и выудить оттуда завязший сапог.
– Ушёл! Ведь ушёл! – ругался Славуш, сжимая кулаки.
Спаска присела на колени и взглянула Ладушу в лицо: оно было бледным, перепачканным тиной, к белым волосам прилипла гнилая трава. Она припала к его груди и сразу же услышала слабое биение сердца, только дыхания не было.
– Он жив, но не дышит… – выговорила она, выпрямляясь.
Один из стражников тут же перекинул мальчика через колено и с силой ударил по спине – изо рта хлынула вода, раздался судорожный вздох, а потом Ладуш закашлялся. Спаска вдруг ощутила невозможную слабость: согнулась и закрыла лицо руками. Не зря ей приснился этот сон, не зря она вышла на стену…
– Он не успел толком захлебнуться, – проворчал Славуш. – Я почти сразу его вытащил.
Стражник поднял Ладуша на руки – тот уже открыл глаза, но ещё не понимал, что с ним происходит.
– Живой? – весело спросил стражник. Мальчик кивнул и потянулся рукой к темечку, но стражник его опередил, пощупав ему голову:
– Ну вот, шишка. Его просто оглушили, чтобы не закричал. Это не страшно, до свадьбы заживет. Надо мокрое с него снять – простудится еще…
– Погодите! – сказал Славуш. – Надо найти болотника! Он не мог далеко уйти!
Болотника давно не было видно, хотя месяц и освещал всё вокруг, – тот скрылся из виду за редкой чередой сосенок и выпустивших листья кустов.
– Славуш, оставь, – махнул рукой стражник, державший Ладуша. – Лучше дозоры выставим – рано или поздно он вернётся в замок. Посмотрим, кого в замке нет, и всё будет ясно.
– А если он не из замка? Если просто знает проходы внутрь? Как тогда мы его сможем поймать? – спросил другой.
– Он из замка… – процедил Славуш, оглядывая болото. – Ну давайте хоть немного поищем, а? Он наверняка где-то притаился. Спаска, ты же чувствуешь, если кто-то идёт…
– Если не далеко, – вздохнула она, поднимаясь. Ноги почему-то всё ещё дрожали, но стражник начал стаскивать с Ладуша мокрую одежду, и ему надо было помочь.
– А почему ты моя сестра? – неожиданно спросил мальчишка, когда Спаска расстегивала пуговицы на его рубашке – у него зуб не попадал на зуб.
– Я не по-настоящему твоя сестра, – грустно улыбнулась Спаска. – Мы раньше были брат с сестрой, когда ещё не родились. Только я тебя помню, а ты меня нет.
– А так разве может быть?
– Всё может быть, – успокоил его стражник, улыбнулся и подмигнул Спаске.
Славуш ходил неподалеку, всматриваясь в ту сторону, где исчез болотник, пока Ладуша раздевали, растирали и кутали в плащ. Тот не успел испугаться, не понял, что с ним могло произойти, поэтому вскоре уже улыбался – стражник, отец пятерых сыновей, быстро успокоил его и развеселил.
А Спаска думала, что Славушу тоже холодно – он ведь весь промок. Только он не обращал на это внимания, был раздосадован и расстроен. К замку двинулись все вместе, уже не торопясь. И только неподалеку от ворот, в тени его стен Спаска услышала чьи-то торопливые шаги навстречу и хриплое дыхание.
Сначала она испугалась, и Славуш взялся за топор (который так и не вернул стражнику), но из темноты раздался голос Свитко:
– Это я, не пугайтесь! Что случилось?
Он тяжело дышал и держался руками за грудь.
– Ты куда так спешишь-то? – спросил стражник.
– Я крики услышал. Пока оделся, пока разобрался, пока увидел вас на болоте… Думал, не нужна ли помощь? – Свитко закашлялся.
Наверное, он в самом деле спешил, потому что не надел ни плаща, ни своей излюбленной стёганки, ни безрукавки.
– Ты бы меньше бегал, – сказал Славуш всё ещё раздраженно. – Тебе бегать нельзя.
– Ничего… – Свитко попытался улыбнуться и судорожно вдохнул. – Я боялся, что-то случилось… Я не знал, что вас так много.
Он снова закашлялся, прикрыв рот обеими руками, на глазах его выступили слёзы, блестящие в темноте, и Спаска увидела кровь между пальцев – много крови.
– Зря ты не поехал в Кину… – пробормотал Славуш, опустив глаза.
Свитко оказался первым, кто выбежал им навстречу из замка, – ближе к воротам их встретили трое полуодетых стрелков, потом вооруженные топорами истопники и повара, потом слуги Милуша с факелами.
В подворотне обнимать Ладуша кинулись Красные Кукушки – они обнаружили пропажу ребёнка, услышав поднявшийся в замке шум. А во дворе стоял и сам Милуш.
Когда всё улеглось и стихло, когда рассказали собравшимся, как было дело, когда взбудораженные обитатели замка стали расходиться, когда расставили дозоры у всех входов и выходов, Спаска услышала, как Славуш вполголоса говорит Милушу:
– Ну куда Свитко ехать в Хстов? Посмотри, он же еле дышит…
И ей показалось, что Славуш кривит душой, говоря эти слова. Он словно радуется тому, что Свитко не может поехать в Хстов – искать Волче. Узнать, что с ним. Зачем тогда было спрашивать Спаску, стоит ли ради Волче рисковать? Неужели Славуш может совершить подлость из ревности?
– Но ты точно ни в какой Хстов не поедешь, – отрезал Милуш в ответ.
Славуш хотел поехать сам? Спаске стало стыдно: как она могла подумать о Славуше плохо? Он только что спас Ладуша, он нисколько не испугался болотника, он весь промок…
– Славуш… – Она взяла его за руку. – Ты простудишься.
Он посмотрел на неё сверху вниз и улыбнулся. Как будто был чем-то доволен, как будто добился чего-то важного. И… нет, он не обманывал Спаску, он сейчас сделал что-то именно для неё, только она не могла понять: что же?
Она бы отправилась в Хстов сразу, на рассвете, – если бы не дозоры, поставленные со всех сторон.
Мачо — это прежде всего мускулы. Если вы не можете отжаться свои два раза, вы не мачо, вы — чмо. Дальше, понятно, идут гантели и прочие тяжести вплоть до упоительного момента переноски обожаемой с балкона в спальню и обратно, если она захочет. Для мачо важны не тапочки, а то, что в них. А у ненаглядной в них такой внутренний мир! Так и тянет на культурные мероприятия! Билетики, причёсочка, маникюрчик — внутренний мир так и светится!
— Ах, Инфузория Андревна, до чего же вам в одежде-то хорошо!
Смотрит в зеркало, а там я в старых тапочках. Мои тапочки не соответствуют действительности. Расстроилась. Пошёл искать новые. Поискал в мониторе. Тапочки в мониторе есть, но возврату после примерки не подлежат, а за пересылку три шкуры. Итого огого.
Дражайшая пообщалась с телефоном и сказала, куда мне идти.
Пошёл к спекулянтам. Обули по полной. Зашёл в парикмахерскую, причесать пузико заодно. Причесали, вымыли, шампунь-кондиционером спрыснули — залоснился как никто и ни разу. Ушёл довольный.
Возвращаюсь. Ненаглядная так и висит на телефоне, cохнет без меня. Спас её от чудовища, утащил в спальню отдохнуть перед культурным мероприятием. И сам на всякий случай остался в спальне поприсутствовать, в новых тапочках, причёска с иголочки… Она у меня на красоту падкая.
— Все любят котиков, светлый шер? — Роне очень постарался, чтобы голос прозвучал насмешливо. Только насмешливо, легкомысленно, без горечи и совершенно ни на что не намекая. Так, словно о ерунде. И был уверен, что у него получилось. Хотя… какая вообще может быть уверенность хоть в чем-то, когда речь заходит об этом светлом ублюдке?
Стоит. Смотрит. На расстоянии двух шагов, словно на другом краю пропасти,, улыбается, довольный такой, голос вкрадчивый:
— А разве можно не любить… котиков? — Смотрит в упор. И улыбается. Ублюдок. — Котики, они ведь такие… такие…гибкие. Такие ласковые… такие…м-м-м… пушистые.
Дайм оглаживает Роне взглядом с ног до головы, медленно, со вкусом, толком и расстановкой, и под этим взглядом все волоски на теле встают дыбом, а по коже пробегают мурашки, стекаясь горячими струйками в живот, стягиваясь там узлом, и… и, надо сказать, встают дыбом далеко не только волоски.
Улыбка Дайма становится еще более довольной, хотя казалось бы куда уж дальше — он видит. разумеется, видит, не может не видеть!
Роне тоже улыбается. Так широко и сияюще, что непонятно, как не треснули губы. Прогибается, словно бы просто разминая суставы, но с восторгом замечая залипший взгляд Дайма. И говорит, шалея от собственной наглости:
— Мяу… мой светлый шер?
И не успевает ничего сказать больше. И ловит губами губы. Потому что никакой пропасти в два шага больше нет и в помине, а есть только свет и тьма, жадно льнущие друг к другу, влипшие друг в друга, переплетенные так, что ближе уже невозможно. и все-таки умудряющиеся оказаться еще ближе, еще теснее, и еще, когда уже непонятно, где чье что и свет неотличим от тьмы, и только волны, мягкие теплые волны, качающие двоих, слившихся воедино…
***
— …после чего между мной и полковником Дюбрайном был произведен полноценный обмен энергиями для восполнения стихийного ресурса. Обмен и восполнение проходили в штатном режиме и полностью оправдали возлагаемые на них ожидания сторон. Посему я полагаю, что эксперимент можно считать удачным, несмотря на отсутствие предварительного планирования и поэтапной документальной фиксации.
— Хм… Ястреб, а в какую утырку, прости мой зуржий, ты засунул при этом основные критерии научности? Я имею в виду доказательность и повторяемость.
Если Ссеубех и хотел его обидеть, то у него ничего не вышло. После сегодняшней ночи Роне чувствовал себя не только сытым, полным энергии и готовым на подвиги, но еще и на редкость миролюбивым, что было куда менее ему свойственно. Поэтому он просто шевельнул пальцами, распуская над ладонью огненный цветок, какое-то время молча полюбовался пламенем, в котором то и дело проскальзывали голубоватые (бирюзовые!) искры, а потом с мягкой улыбкой втянул его обратно в ладонь, даже не покосившись в сторону приоконной полочки, над которой парил разговорчивый фолиант.
— Полагаю, доказательность можно считать… хм… доказанной, — сказал он с нескрываемым самодовольством. — Что же касается повторяемости, то… вынужден согласиться, что над ней еще предстоит… поработать..
Изнутри вдруг обдало жаром, даже кожу обожгло, словно слишком близко подошел к камину…Хотя при чем тут камин, его никто не разжигал! Да и высокие окна гостиной были открыты настежь в сиреневый полумрак, и свежий утренний ветер гулял по башне. как у себя дома, он давно уже привык. А изнутри все равно обжигало, покалывало бирюзовыми искрами по нервам. Наверное, дело в сгенерированном пламени, Роне просто его как-то неправильно втянул, слишком резко. Возможно.
Да. Точно. Именно в этом все и дело.
— Ну да, ну да, как же иначе, почему бы увлекающемуся наукой достойному шеру и не поработать над повторяемостью…— пробормотал Ссеубех словно бы себе под корешок, словно бы ни к кому и не обращаясь.. — Закрепить, так сказать, энергообмен между полковником, стало быть, и… хм… подполковником… Ну а что? Субординация… Штатно, да.
Звук, который издал трижды дохлый некромант при произнесении последних слов, больше всего походил на хрюканье. Если, конечно, книги умеют хрюкать. И если им это приличествует.
Роне предпочел счесть, что ему показалось. Как и с карманом халата, который в первый момент показался слишком тяжелым…
Показалось. И только.
В конце концов, он ведь сунул туда руку. Просто для того, чтобы лишний раз убедиться: карман абсолютно пуст.
— Штатный энергообмен для шера уровня прим возможен и с фантомным партнером.
— Да кто же спорит, Ястреб, кто же спорит…Съел бы ты лимон, что ли?
Роне моргнул, будучи сбит с собственной мысли и не в силах отследить древненекромантскую логику. Однако это не лишало ее резона, все же опыта Ссеубеху не занимать…
— Зачем мне нужен лимон? Это как-то повлияет на конечные результаты эксперимента? А чем именно? Кислота? Микроэлементы?
— Затем, что морда у тебя слишком довольная. И не только тогда, когда ты себе категорию прим присваиваешь, что еще было бы хоть как-то объяснимо.
— Не понимаю, о чем ты, — чопорно поджал губы Роне. И тут же добавил: — Да и вообще не вижу причин не быть довольным тем, что иногда дотягиваю до уровня прим… ну, нечасто и только при особых обстоятельствах, но все же! Пусть даже и во сне, но ты же сам утверждал, что у менталистов не бывает просто снов!
— А с чего ты взял, что я был тогда прав?
— Стоп. То есть ты все же считаешь, что все это просто сон?
— Эх, Ястреб, не зря тебя премудрый и наисправедливейший Тхемши дубиной прозвал… — Ссеубех зашелестел страницами с преувеличенной скорбью. — Когда же до тебя дойдет простейшая истина: неважно, что считаю я или кто другой. Важно, что считаешь ты. Ты сам. Только ты.
Со стороны окна стрельнуло острым любопытством и интересом — жадным, искристым, радостным. Куда более живым и сочным, чем обычное внимание древнего некроманта, суховатое и давно уже ставшее привычным. И это, новое и радостно-жадное, почему-то отчетливо отдавало бирюзой.
Стало еще жарче, словно под ногами все еще был горячий черный песок. И не только под ногами. И не только песок.
Роне сглотнул.
Волны, горячие сладкие волны, то вниз, то вверх, ослепительно синее небо над головой, ослепительно синее море внизу — сверкает, блестит, слепит глаза, выжимая слезы. И солнце… такое яркое солнце, что смотреть невозможно. Теплое, нежное, доброе.
И неважно, что до рассвета еще более двух часов и южная ночь черна, словно душа вампира. Солнце все равно рядом, яркое, доброе, близкое, родное, кожа к коже, губы к губам. У него мягкие жадные губы, у этого солнца, на которое больно смотреть… но так смотреть и не обязательно! Можно уткнуться лицом в горячее плечо, можно зажмуриться, втискиваясь еще плотнее, влипая в свет целиком, впуская его в себя безо всяких ограничений, ведь во сне можно все, у сна свои правила…
Застыть в этом прекрасном сне навсегда. Срастись с нагретыми на солнце камнями, ничего не делать, просто лежать на песке, с восторгом вглядываясь в бирюзовое небо.
Теплое. Близкое. Родное.
Навсегда…
Роне моргнул, отгоняя наваждение. Что за бред?! Чтобы он, Рональд темный шер Бастерхази из рода Огненных Ястребов, и вдруг захотел застыть навсегда в пусть даже и самом прекрасном сне? Словно муха в капле смолы, ужас какой.
Или душа непокорного темного в артефакте — подкинуло услужливое подсознание другую аналогию, от которой Роне почему-то пробрало ознобом. Ему больше не было жарко.
Сон.
Точно, сон! Потому что только во сне есть место для многих разных мыслей, неуметны днем. Даже о том, что стоило бы пригласить Ссеубеха вести дневник наблюдений прямо на пляже. И плевать что сон, что они, не менталисты, что ли?
И пусть эта старая перечница утрется!
Нехорошие мысли. Совершенно неподобающие солидному воспитанному темному шеру во время бодрствования. Но у сна свои законы, почему бы и нет?
Странный шорох со стороны окна заставил Роне резко обернуться. Шорох не был похож на шелест страниц или скрип корешка, к этим звукам он давно уже привык, этот же был неуловимо другим. Хотя в чем именно заключалось отличие, Роне не смог бы ответить. Просто другим, и все.
— Потерял что? — поинтересовался Ссеубех так сочувственно и невинно, что ему не поверил бы и младенец. — Ну, кроме пояса от халата, про него я уже знаю.
Роне не ответил. Сощурившись, он подозрительно рассматривал фолиант, выглядящий олицетворением наиневиннейшей невинности. Даже интерес сквозил самый обычный, фоновый, разве что чуть более ироничный, чем всегда. Вернее — с более сильным процентным содержанием иронии, которой у него и так в избытке, мы же все-таки о Ссеубехе.
Но на какую-то долю секунды Роне показалось, что острое любопытство дохлого некроманта заставило его вырастить из книжки щупальце. И то жадно смотрело на Роне загнутым кончиком, словно живой перископ.
Однако сейчас никакого щупальца у книжки не было. Обычный фолиант… вернее, необычный, конечно же. Артефактный, по самый корешок набитый стихийной магией, прибежище трижды дохлого некроманта. Но зато никаких дополнительных выростов.
— Сон, — сказал Роне веско, продолжая сверлить фолиант тяжелым взглядом. — Я считаю, что это сон. А значит, так оно и есть. Ведь так?
— Как скажешь, Ястреб, как скажешь.
Смирение в исполнении Ссеубеха выглядело ничуть не более естественным и уместным, чем отрощенное обложкой щупальце. Даже если бы из-под этого фальшивого смирения не перло все то же ехидство… и острый интерес, отливающий бирюзой.
Роне пожал плечами и отвернулся с равнодушием, столь же искренним, как и смирение Ссеубеха. Бросил через плечо:
— Я в душ!
И гордо удалился, завернувшись в халат, словно в тогу (все же отсутствие пояса мешало, надо бы завтра озаботиться и купить что-нибудь подходящее, а то наколдованные исчезают сразу же, стоит о них забыть).
Только под горячими струями его начала потихоньку отпускать. Он и не понимал, насколько же напряжен был после пробуждения от этого странного сна или что оно там было, и не только из-за неожиданного прилива энергии. Сама ситуация сложилась уж больно странной, а все непонятное и странное всегда напрягает. И сейчас напряжение выходило дрожью, горячая вода смывала его, унося в воронку водостока. И Роне, подставляя зажмуренное лицо под ласковые тугие струи, думал о том, что за гномами совершенно напрасно утвердилась репутация зануд и трудоголиков.
Сибариты они!
А занудство и трудоголизм — это частные мелочи, позволяющие как можно более тщательно мастерить разные приспособления для всевозможных удовольствий, а потом этими удовольствиями с удовольствием наслаждаться. Вот тем же душем, к примеру, горячим в любое время дня и ночи и независимо от того, есть ли поблизости одаренный шер и насколько этот шер в данный момент энергичен.
Нет, сейчас Роне вскипятил бы и самый большой котел на кухне Риль Суарда одним щелчком пальцев. Делов-то, когда энергией переполнен до маковки! И воды бы призвал сколько нужно и какой нужно температуры. Но так это сейчас. И так это Роне. А любому даже условному шеру, не говоря о бездарных, такие гномьи придумки просто бальзам на душу. Вернее, на тело. Да и самому Роне приятно иногда постоять вот так, ничего не делая, не напрягаясь и ни о чем не думая, позволяя воде вымывать все сомнения и тревоги, уносить их в черную воронку, словно и не было. Позволяя горячим струям ласкать тело… почти как там, во сне…
Сон.
Думать иначе опрометчиво и ненаучно. Так что именно сон и никак иначе. Хороший сон. Полезный. Но только сон, личный, принадлежащий исключительно Роне и не имеющий ни малейшего отношения ко всяким полковникам Магбезопасности. Конечно, тому тоже могло… присниться нечто подобное… И оно ему даже могло понравиться… Но вряд ли стоит всерьез на это рассчитывать. Ссеубех прав: недоказуемо — считай что и не было.
Надо будет по свежей памяти зафиксировать все мельчайшие детали вчерашнего вечера. Состояние ауры, ментальный слепок, что пил, что ел, о чем думал. Мало ли какая деталь могла сработать ключевым триггером? Наверняка перепробовать придется все варианты, и по закону подлости верным окажется последний…
Роне твёрдо знал, что попробует. Вернее, не так — не что попробует, а что именно повторит. Обязательно. Сколько бы раз для этого пробовать ни пришлось. Чисто в научных целях. Для будущей диссертации… Ну, возможно, что не только для нее, но тут как с гномами: никто не мешает им получить максимальное из возможных удовольствий из своего занудства, при этом сохраняя репутацию трудоголиков и зануд.
Роне фыркнул. И понял, что нервное напряжение отпустило его окончательно. Мышцы расслабились. И даже в сон потянуло, хотя вроде бы и часа не прошло как проснулся, да и энергии выше шпиля.
Выключив воду, он призвал полотенце.
Конечно, высушиться можно было и при помощи дара, буквально пальцами щелкнув, но ему нравилось ощущение махровой ткани, промокающей кожу. Теплое такое, домашнее. Пушистое.
Все любят котиков… потому что они пушистые…
…Мяу, мой светлый шер…
Мяу…
Вот так. А сон или не сон — не так уж и важно. В конце концов, этот наглый трижды дохлый некромант все же в чем-то прав: просто снов у менталистов не бывает., и успокоимся на этом.
Шагнув на теплый мраморный пол, Роне задумчиво посмотрел в сторону брошенного на этот пол халата, размышляя, стоит ли его призывать или ну его к дыссам, все равно ведь потом раздеваться, если собирается досыпать…
И столкнулся со взглядом пары внимательных бирюзовых глаз. Круглых таких, с вертикальным зрачком.
Глаза принадлежали змее, свернувшейся рулетиком на брошенном на пол шелковом халате и теперь разглядывавшей Роне с детским непосредственным любопытством, по-собачьи склонив набок крупную клиновидную голову.
Змея была цвета… нет, все же не совсем бирюзы, скорее морской волны. И очень темной морской волны. Иначе разноцветные солнечные ромашки, которыми была расписана вся ее блестящая чешуйчатая шкурка, не выделялись бы на ней так ярко.
Откровенно бирюзовыми у нее были только глаза.
Сергею не везло с самого утра. То, что он проспал (совсем немного, не фатально), можно было бы не принимать во внимание и быстро-быстро собраться, но кроссовки, промокшие вчера, почему-то не изволили высохнуть. Сунув в них электросушилку (нет бы с вечера!), он полетел на кухню. Здесь обнаружилось отсутствие кофе. Этот восхитительный горько-гадостный непременно-утренний наркотически-пробуждающий напиток был непременной (а порой единственной) частью его завтрака. И вот облом!
Осталась надежда на киоск возле метро. Там кофе так себе, но лучше, чем ничего… Кроссовки согрелись, но не более, а ждать было некогда.
Вылетая из подъезда и по неимоверной траектории заворачивая за угол, он зацепился рукавом за старую водосточную трубу. Сергей подозревал, что этот бесценный раритет хранился ДЭЗом, как дорогое наследство советского ЖЭКа. Рукав остался цел, но широкая полоса ржавчины украсила светлую ткань от локтя до плеча.
В вагоне метро от него шарахнулась какая-то дамочка в белом пальто, а пожилая тетка с большущим пакетом осуждающе покачала головой.
На работе, зафиксировав свое появление, Сергей попытался отчистить ржавчину в туалете. Но от воды пятно расплылось еще больше. Светочка, занимавшая стол напротив, жестко изрекла: «Только химчистка!»
Куртку было жалко, и обед пришлось потратить на ее спасение.
В химчистке с дурацким названием «Чистильон» молоденькая девочка осторожно потрогала пятно длинным расписным ногтем и настороженно спросила:
— Это кровь?
— «Чернила, — ответил он…» — невольно пробормотал Сергей.
— Чего? – удивленно переспросила та. О существовании песен Галича она, похоже, даже не подозревала.
— Ржавчина.
— Мария Семеновна, мы ржавчину берем? – крикнула приемщица куда-то в подсобку.
— Нет, щавелька закончилась, — донесся странный ответ.
Сергей снова выбрался под серое, совсем не весеннее небо, опасливо покосился на нависающие тучи, и решил все-таки потратить последние двадцать минут перерыва по назначению. Заскочив в попутное кафе, присел на свободное место напротив симпатичной девушки. И почему-то смутился, заметив ее внимательный взгляд на злополучное пятно.
Она, кажется, тоже смутилась и уткнулась в тарелку, слегка покраснев. Потом снова подняла глаза (карие, с густыми чуть подкрашенными ресницами), и спросила:
— Простите, это ржавчина? Я про пятно. На куртке.
— Да, — несколько удивленно ответил Сергей. И поспешно добавил: — Вот, ходил в химчистку, не берут.
— А вы хотели убрать это пятно? – в голосе незнакомки прозвучал какай-то непонятный интерес.
…Конечно, они познакомились. Настя работала в химической лаборатории, и вопрос о ржавчине не был случайным. Она разработала новое средство для удаления пятен, в том числе и от ржавчины. «Понимаете, ржавчина имеет такой состав, что въедается в ткань. Ее обычно выводят щавелевой кислотой, но от нее остаются белесые пятна. А я…» — горячо начала рассказывать девушка и, смутившись, покраснела. А Сергей смотрел на нее пристально, забыв и про обед, и про то, что перерыв вот-вот закончится…
Настя пообещала отчистить куртку. Несколько раз настойчиво повторив, что для нее это дополнительная возможность испытать свой препарат. Встречу назначили завтра, в пятницу, после рабочего дня. И Сергею было совершенно безразлично, справится ли с ржавчиной Настино средство.
Весь оставшийся день он то и дело вспоминал новую знакомую. И тихо радовался, что испачкался так удачно.
А возвращаясь домой, от полноты чувств хлопнул ладонью по той самой водосточной трубе. Да так, что сидящий на ней верхом маленький смуглый мальчишка подпрыгнул и чуть не свалился в лужу. Трепыхнулись небольшие крылышки, и задралась совершенно неподходящая для марта легкомысленная футболочка. Два пестрых перышка, кружась, опустились на мокрый асфальт.
Хорошо, что он был невидим…
ссылка на автора
Ирина Погонина https://vk.com/ipogonina59
Прошло две недели.
Борис Федорович и виэновец Ингр осторожно пробирались по дну мелководного моря, отделяющего Ямурию от архипелага, расположенного в экваториальной зоне Венеры. Сперва предполагалось, что члены тайной организации доставят Озерова на небольшом судне прямо на остров Тета.
Однако осуществить этот план не удалось. После освобождения Бориса Федоровича из заточения охрана берегов материка была усилена. По морю круглые сутки крейсировали сторожевые корабли.
Поэтому Ингр решил вывести Озерова из опасной зоны по морскому дну. Глубокой ночью они добрались на челноке до небольшого кораллового островка, одели легкие скафандры, снабженные большим запасом сжатого кислорода и позволяющие на протяжении многих часов находиться под водой, и теперь шли по склону подводного хребта.
Путь этот был хорошо знаком Ингру. Пользуясь подводной дорогой, члены тайной организации поддерживали регулярную связь со своими сторонниками, скрывающимися от преследований на многочисленных коралловых островах.
Облачившись в водолазные костюмы еще на рассвете, Озеров и Ингр дважды поднимались на повердность подышать свежим воздухом и теперь приближались к пункту, намеченному для третьего привала.
В диковинном мире оказался Борис Федорович, когда вслед за Ингром достиг морского дна.
Южный материк опоясывала цепь коралловых рифов — естественный барьер на пути океанских волн. Величественные водяные валы от зари до зари накатывались на эту зубчатую преграду. На протяжении сотен километров вдоль барьерного рифа бурлила белая пенистая полоса. Валы приносили из океана планктон и соли — незаменимую пищу для коралловых полипов. И они, ветвясь, разрастались из года в год.
При сумеречном свете, проникающем через десятиметровую толщу соленой воды, кораллы представлялись Борису Федоровичу, едва поспевавшему за своим проводником, каким-то сказочным садом. Ярко-алые, почти багровые, они напоминали своим цветом полированное красное дерево.
Рядом с алыми и шафранными коралловыми цветами причудливейших очертаний плавно раскачивались бурые водоросли. Длинные, гибкие стебли их представляли серьезное препятствие на пути Озерова и Ингра. Казалось, их притягивает к скафандрам магнитом. Они точно задались целью оплести людей, запугать их, принудить повернуть назад. Охваченные сложным волнообразным движением, они гибкими змеями обвивались вокруг туловища и ног, живыми петлями охватывали руки и шею.
Первое время Борису Федоровичу казалось, что водоросли и полипы — единственные обитатели прибрежных вод. Но он заблуждался. Когда они приблизились к подводной расщелине, из нее неожиданно выползло веретенообразное существо длиной метра два. От полосатого туловища отходили короткие отростки, похожие на зачаточные лапы, хребет был усажен длинными иглами, около ротового отверстия шевелились усы.
Озеров невольно попятился. Однако эта предосторожность была напрасной. Чудище не обратило на человека внимания. Энергично разгребая ил всеми своими лапами, оно зарылось в него. Лишь расплывающееся облачко мути указывало то место, по которому только что, растопырив иглы, ползал с задранным хвостом этот придонный жилец.
Через несколько шагов Озеров заметил с полдюжины крупных шарообразных тел, наполовину погруженных в ил. Сперва Борис Федорович принял их за окаменелости. Они казались безжизненными образованиями, обреченными на вековую неподвижность. Но вдруг шары на глазах удивленного геолога начали раздуваться, будто кто-то непрерывно нагнетал в них воду. И минуты не прошло, как они увеличились в два-три раза. Вначале их можно было сравнить с ежами — теперь они напоминали скорее больших дикобразов, угрожающе ощетинивших многочисленные колючки.
Очевидно, эти ленивые обитатели морского дна раздувались, чтобы отпугивать врагов.
По мере удаления от берега морская фауна становилась крупнее и разнообразнее.
Попадались большие морские звезды, охватившие длинными лучами плоские камни, по песку ползали ленточные черви, шарахались в стороны темно-зеленые и красно-бурые крабы и какие-то продолговатые уродливые ракообразные с хвостами скорпионов.
В одном месте Борис Федорович увидел среди скал чудовищную раковину, отдаленно напоминавшую земную тридакну. Моллюск расположил свой известковый домик почти вертикально. Тыльная часть раковины примыкала к расщелине, створки шириной метра в два каждая были раскрыты — они напоминали овальные двери в подводную пещеру. Внутри раковины переливалось и мерцало что-то зеленовато-синее, усеянное пурпуровыми пятнами. И увлеченный этим зрелищем Озеров снова — в какой уж раз здесь, на Венере, — допустил вопиющую неосторожность. Он вошел в гигантскую полость раковины, не задев ее стенок плечом. С интересом смотрел Озеров на разноцветные включения в студенистом теле моллюска, сверкавшие, как драгоценные камни. Он уже протянул было руку и слегка нагнулся, чтобы коснуться одного из камешков, когда створки начали смыкаться. Борис Федорович хотел было выбраться боком в быстро сужающийся проход, но не успел. Створки сомкнулись. К скафандру с двух сторон прижалась мягкая, мясистая масса. Она сдавливала тело Озерова и упруго сопротивлялась его движениям.
Сделав несколько безуспешных попыток раздвинуть створки, Борис Федорович понял, что моллюск сильнее его.
Минуты шли. Тело моллюска пульсировало. Оно то сжимало человека, сдавливая его так, что начинали трещать ребра, то слегка ослабляло свои мягкие объятия.
Озеров задыхался. Ему не хватало воздуха. Очевидно, моллюск повредил воздушный аппарат, прикрепленный к скафандру, или, в лучшем случае, сдавил трубку, подающую в шлем кислород.
К счастью, Озеров вспомнил, что на поясе скафандра находится кинжал — единственное оружие против возможного нападения подводных хищников.
Руки Бориса Федоровича были плотно прижаты к туловищу. Моллюск продолжал с неослабевающей силой стискивать его. Все же Борису Федоровичу удалось дотянуться правой рукой до рукоятки ножа и вытащить клинок.
Осторожно, чтобы не повредить скафандр, Озеров воткнул кинжал в тело моллюска и правел клинком снизу вверх. Мускулатура моллюска ослабла, дышать стало легче. Еще несколько ударов наугад — и мускульные связки, удерживающие створки раковины в сомкнутом положении, были перерезаны, дверцы подводной темницы распахнулись, в широкое отверстие, смывая со скафандра и прозрачной части шлема слизь, хлынула морская вода.
Пошатываясь, Озеров вышел из грота и осмотрелся. Ингра нигде не было видно.
Подойдя к тому месту, где он видел в последний раз своего спутника, Борис Федорович внимательно осмотрел дно. Судя по отпечаткам на поверхности илистых отложений и смятым стеблям водорослей, Ингр потоптался здесь, потом повернул влево — очевидно, заметил исчезновение Озерова и стал его искать.
Борис Федорович пошел по следам Ингра. Продолговатые лунки быстро затягивались илом. Водоросли встречались реже и не так затрудняли движение, но зато дно стало топким, и ноги все глубже погружались в вязкую, пузырящуюся массу, насыщенную продуктами брожения.
С трудом вытаскивая отяжелевшие ноги, Борис Федорович рыскал глазами по дну — он хотел отыскать какой-нибудь предмет, который можно было бы использовать в качестве палки.
И вдруг взгляд его упал на неподвижное, скрюченное тело Ингра. Метис лежал возле бурой каменной глыбы, сжимая в руке нечто длинное, чуть искривленное, похожее на окаменевший сук.
Борис Федорович шагнул к Ингру, нагнулся над ним и хотел уже выдернуть из его руки эту странную ветку, неизвестно откуда попавшую на дно моря, когда та изогнулась словно живая. И только тогда Озеров заметил, что у «ветки» плоская голова, рот с множеством мелких зубов и два фиолетовых тускло светящихся глаза.
В руке Ингра было зажато змееподобное существо. Напав на метиса, оно либо укусило его, либо парализовало мощным электрическим зарядом.
Размозжив камнем голову гадине, Борис Федорович внимательно осмотрел Ингра.
Он был мертв. На рукаве скафандра, чуть выше кисти, и возле пояса зияли рваные дыры. В них под давлением проникла вода, и Ингр захлебнулся.
Если бы все произошло на мелководье, вблизи берега, можно было бы попытаться откачать Ингра, но здесь, на глубине свыше двадцати метров, Озеров ничем не мог помочь ему.
Завалив труп камнями, Борис Федорович побрел по дну в том направлении, в каком его незадолго перед этим вел Ингр. Он был сейчас один, совсем один на дне безбрежного венерянского моря.
Прошло еще около получаса. Озеров заметил, что обитатели подводных джунглей охвачены беспокойством.
Зарывались в ил черви, съеживались, выталкивая из себя воду, шарообразные иглокожие, заползали в расщелины морские звезды, захлопывали створки двухметровых раковин исполинские тридакны, пряча за прочными известковыми стенками волнистые складки лилово-голубых и зеленовато-красных, полосатых и пятнистых мантий; скрывались в глубине пещер ракообразные.
Вода заметно помутнела. Гнулись, раскачивались, извивались в каком-то причудливом танце стебли бурых и розовых водорослей. Наклонные восходящие и нисходящие течения сбивали Озерова с ног, ударяя его то в грудь, то в спину. Миром безмолвия, изумительной красотой которого Озеров восторгался в первые минуты вынужденной подводной прогулки, овладевала тревога.
Видимость с каждой минутой ухудшалась. Надо было полагать, что небо потемнело и над океаном, изборожденным гигантскими валами, мчались свинцовые дождевые тучи, подгоняемые ураганным ветром. Яркие фиолетовые отсветы то и дело озаряли толщи воды — приближалась гроза.
Опасаясь, что его может втянуть в водовороты, образующиеся вблизи барьерного рифа, Борис Федорович стал удаляться от берега, о местонахождении которого судил по уклону морского дна.
Продвигаться приходилось медленно. Резкое, неосмотрительное движение могло привести к падению в какую-нибудь широкую трещину, замаскированную водорослями.
И все- таки Борис Федорович поскользнулся и упал. Пытаясь удержаться, он ухватился рукой за какую-то каменную глыбу, но та, качнувшись, рухнула вслед за ним.
Взмучивая воду, обрывая водоросли и вспугивая донных обитателей, Озеров несколько секунд скатывался кубарем по скользкому крутому откосу. Толстый слой ила, устилавшего дно впадины, смягчил удар. Скафандр и резервуар с воздухом не были повреждены. Борис Федорович отделался незначительными ушибами.
Июнь 1694, Кингстон
Питер Блад, губернатор Ямайки, стоял у окна, глядя на бухту, и курил трубку. День был ветреным, бирюзово-зеленоватая вода покрылась барашками. В кристально прозрачном воздухе на противоположном берегу, узкой полоской выдававшемся далеко в море, виднелась неровная цепочка крошечных домиков — все, что осталось от некогда блистательного и разгульного Порт-Ройяла.
Два года назда страшное землетрясение практически уничтожило город. Воспоминания о кошмаре тех дней все еще тяжким грузом лежали на душе Блада. На минуту он прикрыл глаза. Его не было в Порт-Ройяле, а Арабелла и их маленькая дочь Эмили отправились на загородную прогулку. А когда пришло время повернуть назад, малышка раскапризничалась, отказываясь возвращаться домой и никакие увещевания и посулы не могли переубедить ее. В итоге неожиданное упрямство девочки спасло жизнь и ей, и ее матери, ведь губернаторский дом превратился в груду развалин.
После катастрофы столицу перенесли в Спаниш-Таун, основанный еще во времена испанского владычества. Там же находилась официальная резиденция губернатора. Но город не имел выхода к морю, и для базы английского флота выбрали деревушку Кингстон, лежащую в полутора десятках миль к востоку от Спаниш-Тауна. Через несколько недель после землетрясения в гавани Кингстона начали возводить причалы и склады, и вскоре порт уже принимал корабли.
Его превосходительству приходилось много времени проводить в Кингстоне. Помимо проблем и неурядиц, связанных со строительством порта, следовало позаботиться о защите бурно растущего поселения с моря. Каждый день возвращаться в Спаниш-Таун было утомительно, и губернатор временно обосновался в двух небольших комнатах комендатуры порта, одна из которых служила ему кабинетом, а другая — спальней…
Очнувшись от воспоминаний, Блад бросил еще взгляд на море и оглянулся на заваленный бумагами стол, посреди которого высилась стопка еще не прочитанной корреспонденции. Он подошел к столу и, вынув трубку изо рта, принялся разбирать конверты, наметанным взглядом определяя их важность и откладывая далеко в сторону те, которые, по его мнению, не требовали немедленного решения. Его внимание привлекло одно из писем, которое было адресовано «лично Его Превосходительству Губернатору». Он взглянул на имя отправителя и от удивления хмыкнул: дон Иларио де Сааведра. Недоумевая, какая нужда заставила де Сааведру писать ему, Питер сел в кресло и вскрыл конверт.
В начале письма дон Иларио выражал сожаление по поводу несчастья, постигшего вверенную попечению Блада колонию, и радость, что ни с самим губернатором, ни с его близкими не случилось беды. Далее шли пространные рассуждения о бренности всего земного, и в то же время — о необходимости быть благодарными Творцу за те испытания, которые Он посылает нам, и стократ — за Его милости. А в следующих строчках дон Иларио извещал его превосходительство, что в память об известных им двоим событиях, он решил преподнести дону Педро в дар жеребца андалузской породы, пяти лет от роду, по кличке Фуэго. Означенного жеребца должны были доставить на том же корабле, что и письмо.
Брови его превосходительства сошлись на переносице. Он откинулся на спинку кресла, и еще раз взглянул на листок, который держал в руках. Вот уж воистину, то ли милость Творца, то ли испытание… Прекрасно зная, насколько ценен подарок подобного рода, Блад в то же время не представлял, что будет делать с Фуэго. Чистокровный жеребец наверняка нуждается в особом подходе, а у губернатора не было ни времени, ни желания заниматься им. Да и к страстным любителям лошадей он себя не относил.
Раздался стук, затем дверь приоткрылась и в кабинет заглянул Уоллес, секретарь Блада.
— Ваше превосходительство, пришел капитан брига «Мария», мистер Моранда.
— И что ему нужно?
— На «Марии» доставили лошадь для вашего превосходительства, и капитан Моранда хотел бы знать, какие будут распоряжения…
Питер молчал, потирая ноющий висок — усталость, с которой в последние месяцы он свыкся и почти не замечал, вдруг свинцом навалилась на него. На лице Уоллеса проступило замешательство, он выжидающе смотрел на губернатора.
— Хорошо, — сказал наконец Блад. — Передай капитану Моранде, что через… через час я буду на причале.
***
Июль 1694 года
Спаниш-Таун
Из конюшни донесся глухой удар, и Арабелла, которая наблюдала за игравшей возле ее ног дочкой, прислушалась.
— Да чтоб тебя, чертова скотина!
Вопль слился со звуком еще одного удара, затем что-то с треском упало. Сдвинув брови, молодая женщина посмотрела в сторону конюшни.
— Ах ты, зверюга! — раздался очередной вопль.
— Мэри, займись Эмили, — велела Арабелла сидевшей поодаль няне и встала с кресла.
Пока Арабелла пересекала двор, она успела узнать громогласное и откровенное мнение Тони, их конюха, по поводу вороного дьявола, которому место на живодерне.
Конюшня, построенная еще при испанцах и когда-то принадлежавшая губернатору острова, была огромной. Арабелла вошла внутрь и направилась вдоль длинного ряда стойл, в большинстве своем пустых, в ее дальний конец. Там, отдельно от остальных лошадей, томился вороной Фуэго — странный и неожиданный подарок дона Иларио де Сааведры, который был, по словам Питера, его давним другом. Напротив стойла Фуэго нерешительно топтался Тони.
— Тони, что происходит?
— Ох, миссис Блад, прошу прощения, — конюх закрывал левый глаз ладонью, в его взлохмаченных волосах торчали соломинки. — Стало быть, зашел я к нему, воду принес, а он! Ну сладу же никакого, второе стойло уже разбивает!
Вороной ответил ему высоким, злобным ржанием и вновь обрушил удар копыта на многострадальную перегородку.
— Да сами смотрите!
Фуэго кружил по стойлу, по его шкуре пробегала нервная дрожь. Арабелла шагнула вперед и негромко проговорила:
— Фуэго… Caballo… Вuen caballo.
Жеребец прянул ушами и фыркнул. Он остановился напротив Арабеллы, но когда она протянула руку к его морде, задрал голову и шарахнулся прочь.
— Бога ради, миссис Блад, не приближайтесь к нему! — взмолился конюх. — Он еще и цапнуть может!
— Думаю, он тоскует по прежнему хозяину, — предположила Арабелла. — Я поговорю с Питером. Ты знаешь испанский, Тони?
— Да как-то не довелось, — хмыкнул конюх.
— Тогда хотя бы зови коня по имени.
— Вот не было печали, — недовольно пробурчал Тони себе под нос. — Вы уж поговорите с его превосходительством, а иначе попрошу, чтобы рассчитал меня. Жизнь-то дороже!
Арабелла вышла во двор и кинула взгляд в сторону небольшой лужайки, разбитой перед домом. Эмили с писком и смехом бегала за Мэри, а это значило, что есть время поразмыслить над будущим разговором с мужем.
Когда Фуэго появился в конюшне, Питер предупредил Тони о непростом характере жеребца. Возможно, у конюха не хватало опыта, но с самого начала вороной причинял много хлопот. Арабелла даже упрекнула себя, что не придавала этому значения. Муж предпочитал могучего и послушного Сэра Гая, и Фуэго оказался предоставлен сам себе. Но в любом случае, надо найти какое-то решение, пока конь не зашиб Тони или кого-то еще.
Впрочем, не только с конем было не все в порядке. Арабелла не хотела признаваться себе, но их отношения с Питером… С некоторых пор она чувствовала, что он словно отгородился незримой стеной. Ото всех, в том числе от нее.
После постигшей их катастрофы ничего уже не было прежним. Всякий раз, когда Арабелла думала о том безоблачным дне, когда на Ямайке разразился кромешный ад, к горлу подступал горячий ком непролитых слез. Она вздохнула, загоняя его вглубь. Благодарение Небу, ни они с дочкой, ни Питер не были даже ранены, но то, что творилось в разрушенном полузатопленном Порт-Ройяле, навеки врезалось в ее память. Обезумевшие, неузнаваемые под коркой из пыли и засохшей крови люди, голыми руками разгребающие завалы в тщетной попытке добраться до своих близких. И жуткий, тошнотворный запах разложения, от которого мутился рассудок.
Чтобы пресечь мародерство и не допустить окончательного воцарения хаоса, губернатор Блад был вынужден принимать тяжелые решения. Если бы не его жесткость, подчас жестокость и неимоверные усилия, который он прилагал, чтобы справиться с бедствием, последствия землетрясения были бы еще печальнее…
Они перебрались в Спаниш-Таун, и Питер разрывался между столицей и Кингстоном. Арабелла видела, как он утомлен, и старалась не беспокоить его по пустякам. Тем не менее, он оставался обходителен с ней и ласков с Эмили. И вроде бы, оснований для тревоги нет, но ощущение выросшей между ними стены становилось все отчетливее.
Те немногие вечера, когда Питер был дома, он проводил в библиотеке, сверяя какие-то расчеты или, сидя в кресле, курил трубку. Уже за полночь он переступал порог их спальни и осторожно ложился рядом с женой, думая, что та спит. Он почти моментально засыпал сам, а Арабелла, приподнявшись на локте, подолгу смотрела в его даже во сне строгое лицо, отмечая сжатые губы и складку, залегшую меж бровей, и пыталась уверить себя, что нужно просто переждать этот период. Ей грех роптать, ведь они благополучно пережили страшную беду, в то время как сотни людей были покалечены и потеряли свои семьи.
***
Следующим вечером Арабелла снова заглянула на конюшню. Фуэго, понурив голову, стоял у противоположной стены стойла, и молодая женщина заметила, что шерсть вороного свалялась и потускнела, а сено в яслях было нетронуто.
— Тони, давно Фуэго перестал есть?
— Он ест, миссис Блад. Только мало — оно и понятно, день деньской стоит…
— Надо промять жеребца. Но сначала — почистить.
Это распоряжение не вызвало никакой радости у конюха.
— Дык он не подпустит меня, — поскреб он в затылке.
— Ты попробуй, Тони, — строго сказала Арабелла.
— Эх, и когда только его превосходительство вернется… — буркнул тот, неохотно входя в денник.
Вороной прижал уши и повернулся к конюху крупом.
— Фуэго, ты гордый… и сильный, — подбирая слова, проговорила Арабелла по-испански. — Позволь Тони помочь тебе…
Фуэго шумно вздохнул и скосил на нее отливающий лиловым глаз.
— Давай же, — сказала она конюху.
Тот с опаской подошел ближе и надел на вороного узду, затем взялся за скребницу, готовый при первом же движении коня отскочить, но Фуэго проявил неожиданное смирение. Все время, пока конюх чистил жеребца, Арабелла продолжала тихо разговаривать с животным, перемежая английские и испанские слова.
Закончив с чисткой, Тони потянул Фуэго за повод, намереваясь отвести его в загон.
— Не дергай так сильно, — сердито прошептала Арабелла.
К их удивлению, конь спокойно вышел наружу.
Арабелла смотрела, как отвыкший от свободы вороной бегает по загону, встряхивая гривой, и чувствовала, как в ее душе пробуждается жалость к нему.
***
Блад вернулся через день, в пятницу, и Арабелла даже удивилась — она не ждала его раньше воскресенья. Эмили с визгом бросилась к нему, и Питер, смеясь, подкинул ее в воздух. Она требовательно вопрошала, не привез ли папа ей «что-нибудь интересное». «Интересное», конечно же, нашлось, и малышка, ставшая обладательницей огромной раковины и горсти разноцветных камешков, пришла в полный восторг.
— Тебе удалось оторваться от твоих бесконечных дел? — с улыбкой спросила Арабелла, подходя к мужу.
— Я соскучился по вам, — Питер склонился к руке жены, целуя ее пальцы.
— А мы — по тебе. Я очень соскучилась…
— У вас все благополучно? — он задержал ее руку в своей, пристально глядя в лицоАрабеллы.
— Да, вот только Фуэго…
— Что с ним? — нахмурился Блад.
Дочка вновь подскочила к ним, и Арабелла ответила:
— Позже мы поговорим о нем.
— Кстати, завтра мы приглашены на свадьбу дочери мистера Эдварда Грейса, — обронил Блад, беря Эмили на руки.
— Завтра? И ты говоришь об этом вот так, мимоходом? — возмутилась Арабелла. — Ах, Питер, у меня нет подходящего к такому торжеству платья…
— Ты прекрасна в любом наряде, дорогая, — любезно заметил Блад, — Да и церемония не предполагается пышной из-за траура по погибшему брату мистера Грейса.
***
Поцеловав Эмили и пожелав ей доброй ночи, Арабелла поднялась на второй этаж и подойдя к кабинету мужа, толкнула дверь.
Блад склонился над расстеленными на столе чертежами, задумчиво покусывая мундштук погасшей трубки. Он услышал, как скрипнула дверь, и поднял голову.
— Прости, душа моя, я совсем перестал бывать дома, — сказал он, отложив трубку в сторону, и встал из-за стола. — В Кингстоне закладывают новую улицу, на холме, с северо-западной стороны города. Оттуда открывается прекрасный вид на залив. Я хочу купить там небольшой дом, — его губы тронула слабая улыбка. — Думаю, тебе понравится. Если ты, конечно, согласна приезжать туда.
— Согласна, — ответила Арабелла. — Пусть даже вид и не отличался бы красотой.
Блад подошел к Арабелле и положил руки ей на плечи, и она, прижавшись к мужу, склонила голову к нему на грудь. На мгновение ей вдруг захотелось отложить разговор о Фуэго, но она упрямо проговорила:
— Питер, нам нужно обсудить еще кое-что…
— Да, я помню. Что стряслось с конем?
— Фуэго все никак не привыкнет к новому месту, Тони не справляется.
— Сильная привязанность к одному хозяину — не редкость у андалузцев.
— Полагаю также, что тебе некогда его приручать.
— Некогда, — согласился Блад. — К тому же, Сэр Гай меня вполне устраивает.
— А если вернуть Фуэго дону Иларио, раз тебе он не нужен?
— Невозможно. Дон Иларио воспримет это как оскорбление. И я не могу ни продать его, ни передарить.
Арабелла высвободилась из объятий мужа:
— И все же придется решить его судьбу, пока он не изувечил конюха или не случилось еще какого-то несчастья.
— Хорошо, я подумаю. А Тони следует быть осторожным.
— Будь добр, — сухо сказала Арабелла. — Фуэго может погибнуть, он и так уже отказывается от корма.
По лицу Питера пробежала тень:
— Дорогая, я сожалею, что с Фуэго так вышло, но это всего лишь конь, хотя и очень ценный…
— Всего лишь?! — возмущенно воскликнула Арабелла, ощущая прилив гнева: в ней словно стремительно распрямлялась доселе незаметная тугая пружина.
— Да, Арабелла, — твердо ответил Блад.
— Питер, я не могу поверить, что это говоришь ты! — она даже отступила на несколько шагов от мужа, неприятно задетая его словами. — Разве ты не возился со щенками и котятами, которых Эмили притаскивала к тебе?!
— Я же сказал, что подумаю, — он встретился глазами с гневным взглядом жены и глубоко вздохнул: — Вижу, что ты не согласна со мной. Арабелла, я прошу тебя ничего не предпринимать. Пообещай мне. Жеребец опасен.
Арабелла с минуту молча смотрела на него, затем ответила, не скрывая досады:
— Хорошо. Я обещаю… не подвергать себя опасности.
***
— Арабелла, — тихо позвал Блад и тронул ее за плечо.
Арабелла продолжала ровно и глубоко дышать, но по напряженной позе он догадывался, что она не спит.
«Как, впрочем, и в другие ночи, — сказал он себе, — просто мне было проще считать иначе».
Медленно выдохнув, Блад убрал руку. Арабелла, его жена, свет, озаривший его жизнь, нежное весеннее утро… Она обижена и разгневана на него, и дело не только в Фуэго. Он был благодарен ей — за ее терпение и ненавязчивую заботу, за то, как она оберегала его покой в те краткие часы, которые он проводил дома. И за то, что она ни о чем не расспрашивала его.
Чертово землетрясение! Масштабы катастрофы были столь велики, что он с величайшим трудом удержал ситуацию в своих руках. Люди ожидали его решений, и в их глазах ужас мешался с надеждой. А он, беспрестанно сталкиваясь с невыразимым горем и самой черной подлостью, привык подавлять собственные гнев и отчаяние.
Колоссальное напряжение, в котором он пребывал, оставило ему слишком мало душевных сил на нежность и ласку. В какой-то момент он осознал, что отдалился от жены, и это встревожило его. Он видел, что их отчуждение ранит Арабеллу. Но… наступал новый день, и очередной оползень перекрывал только что восстановленную дорогу или сбежавшие во время землетрясения негры-рабы сжигали плантации тростника или угоняли скот.
Тем досаднее эта глупая ссора. Взбрело же в голову дону Иларио подарить ему Фуэго! Его надо как можно скорее убрать из конюшни. Эмили, у которой недавно появился пони, может нечаянно забраться к жеребцу в стойло. То или иное решение найдется — это не столь важно.
Но Арабелла…
Так ничего и не придумав, Блад провалился в темный омут сна без сновидений.
Судьба ведет героев своими путями, и каждому из них уготованы испытания. И никто не может знать, что его ждет. 1694-96 гг.