19 мая 427 года от н.э.с. Вечер. (Продолжение)
* * *
Инда, конечно, не обрадовался тому, каким образом Важан ненавязчиво дал понять Йере Йелену, кто на самом деле его приёмный сын. И вранье председателю думской комиссии в этот раз выглядело совершенно неубедительным.
А вот Приор не увидел в этом ничего страшного, радуясь, как ловко профессор провернул дело и как хорошо на роль Врага подходит пойманный безумец.
– «Горен и Горен»… – задумчиво пробормотал он. – Да, вспомнил! Сумасшедший Горен!
– Что-нибудь интересное? – переспросил Инда.
– Не знаю. Когда-то я долго размышлял над этой загадочной трагедией. Это было лет пять назад или меньше – сейчас не помню. Ко мне на приём восемь раз записывался некто Горен, имени я не помню. Ну, ты же понимаешь, что на приём к Приору, как правило, записываются сумасшедшие, я даже не просматриваю списки – это делает мой секретарь. Но на восьмой раз мне всё же назвали его фамилию, хотя и отрекомендовали как чокнутого пьяницу. Так этот Горен оказался доктором естественных наук, много лет проработавшим в Ковчене, и я подумал: пусть изложит хотя бы секретарю, зачем ему так нужна встреча с Приором Тайничной башни. И вот представь себе, Горен к назначенному времени не явился! Мой секретарь, как положено, навёл справки. Оказалось, что сумасшедший Горен чуть не накануне покончил с собой – бросился в ковш с расплавленным железом! Я долго ломал голову, зачем же он хотел со мной встретиться, всё же не мусорщик – доктор наук. Но потом всё благополучно разрешилось, Горен оказался «пророком», который предсказал появление Врага и падение свода. И мы тогда ещё посмеялись: мало нам откровений Танграуса, добавим к ним ещё и откровение Горена. Теперь я думаю, что он, скорей всего, нашел на Речинских взгорьях эти валуны с рисунками. А может, и встретил эту глухонемую тварь. Да, жаль, что я тогда с ним не встретился…
– Ещё как жаль, – проворчал Инда. – Мне бы не пришлось оправдываться перед судьей Йеленом, если бы мы нашли эти валуны раньше думской комиссии…
– Да брось, – отмахнулся Приор. – По-моему, всё сложилось для нас весьма удачно.
Тем не менее Инда всё же запросил из архивов информацию об этом странном Горене и его пророчествах – на всякий случай, но, когда её наконец прислали, Инде было уже не до того…
* * *
Важан зашел в комнату Цапы без стука, когда Йока уже открыл рот, чтобы задать мучивший его вопрос.
– Йелен, пойдём со мной. Цапа, ты пока останься здесь.
– Как скажете, профессор. – Цапа повёл плечами.
Тон Важана не обещал ничего хорошего, Йока вдруг снова почувствовал беспочвенный страх перед ним – как на уроке истории. И поплёлся за Важаном нехотя, отставая на несколько шагов.
По дороге в библиотеку профессор несколько раз оглядывался, но ничего не говорил. И только подойдя к стрельчатому окну, забранному мозаикой стекол, пальцем указал на кресло:
– Сядь.
От этого «сядь» по спине пробежали мурашки. И когда Йока устроился в кресле, – а сел он глубоко, откинувшись на спинку и положив руки на подлокотники, – то неожиданно почувствовал, как стучат зубы.
Важан тоже откинулся на спинку и посмотрел на Йоку долгим немигающим взглядом – словно магнетизёр.
– Йелен, я думаю, хватит бегать от самого себя и прятать голову в песок.
Йока не выдержал его взгляда. Дрожь стала ещё сильней: он стиснул зубы и сжал подлокотники пальцами.
– Ну? Что ты молчишь? Ты до сих пор не понял, кто ты такой? Стриженый Песочник кричал: «Я знаю, кто ты, Йелен!»
Важан швырнул на стол мятую картонную карточку и щелчком отправил её в сторону Йоки.
– Посмотри сюда, Йелен. Посмотри хорошенько. Ну? Разве тебе не кажется знакомым это лицо?
Голос Важана был требовательным и раздражённым. Йока взял карточку негнущимися пальцами – по спине покатился пот, холодный и липкий.
– Ну, Йелен? Ну же? Где ты видел это лицо?
– Я… не знаю… – Йока с трудом открыл рот.
– Тогда посмотри сюда. – Важан небрежно подтолкнул к нему зеркальце в оправе из агата.
Йока не шелохнулся и покачал головой, ощущая, как комок подкатывает к горлу.
– Тогда прочти вот этот документ. Это копия, но, если тебе нужен подлинник, я достану тебе подлинник.
– Я… не буду это читать. – Йока замотал головой и прижался к спинке кресла.
– Ну же, Йелен… Где твоё мужество? Где твоя хваленая храбрость? Или её хватает только на то, чтобы грубить учителям на уроках?
– Я… не хочу… – Слёзы перехватили дыхание.
– Читай. Ты не сможешь обманывать себя до бесконечности.
Йока потянулся к листку бумаги – словно Важан на самом деле его загипнотизировал. Это было свидетельство об усыновлении. Его, Йоки Йелена. Датированное концом мая четыреста тринадцатого года.
– А вот выписка из медицинской карты Ясны Йеленки. – Важан кинул на столик ещё один документ. – После этого подлинность свидетельства не должна вызывать никаких сомнений.
Йока взял в руки второй листок, но даже не заглянул в него. Зачем?
– Можно отбросить любые факты, можно убедить себя в том, что это подделки, можно плюнуть мне в лицо и заявить, что я лжец. – Слова Важана еле-еле пробились сквозь шум в ушах и показались голосом свыше… Или изнутри…
Лицо его плыло перед глазами в мутной пелене слёз. Можно. Можно объявить профессора лжецом.
– Можно забиться в раковину самообмана и продолжать делать вид, что всё в порядке. А, Йелен? Разве не этим ты занимаешься в последнее время? Разве не пытаешься убежать от самого себя? Ты должен был всё понять после визита к Негованам, информации было достаточно. Ты же не дурак, ты умеешь делать верные выводы. Когда хочешь, конечно. А ты безответственно отбрасывал неудобные тебе мысли. Подставил Песочника, Малена. Отправился к чудотворам. Люди умирают с твоим именем на устах – и гордятся тем, что могут умереть за тебя! Они пойдут за тебя на виселицу, на каторгу, в колонию. А ты? Твоя мать умерла ради твоего появления на свет, а ты боишься взглянуть на её портрет!
Мать?
– Это неправда, неправда! – крикнул Йока, захлебываясь слезами. – Моя мама любит меня! Вы слышите? Она меня любит! Она боится за меня! Она меня любит! Ничуть не меньше, чем Милу! Просто Мила ещё маленькая, поэтому…
Он осёкся, глотая слезы, а потом вскочил и кинулся к выходу. Дубовая дверь не хотела подаваться, и Йока ударился в неё всем телом, распахивая настежь, – гулкие стены ответили долгим эхом. Пол качался под ногами, как земля на метеостанции. Бежать, бежать отсюда! Куда глаза глядят!
Йока потянулся к ручке дверей из эбенового дерева, ведущих в парк, но в этот миг они распахнулись ему навстречу, и он с разбегу налетел на Змая, заходившего в переднюю.
– Привет, Йока Йелен, – как ни в чем не бывало сказал Змай, подхватив его за плечи.
– Змай… – выговорил Йока и разрыдался, уткнувшись лицом в атласную жилетку под расстегнутым пиджаком.
– Ну-ну. – Тот похлопал его по спине, а потом обнял за шею.
– Не надо потакать слабостям подростка, – раздался сзади голос Важана.
– Я не потакаю его слабостям, – через голову Йоки ответил Змай. – Я Охранитель, я его всего лишь охраняю.
– От меня?
– От него самого. Ну, ещё от чудотворов, которые шныряют в парке.
* * *
Дворецкий зашёл в кухню на цыпочках и почему-то шепотом сказал:
– Мальчик уснул.
– Черута, он не проснётся, даже если ты будешь говорить вслух, – нарочно громко ответил ему Цапа.
– Действительно, – кивнул Важан.
– Ничта, ты поступил с ним жестоко. – Черута сел за стол, опустив голову.
– Ничего подобного, – фыркнул тот. – Жестоко было поддерживать в нём глупые иллюзии. Я всего лишь дождался момента, когда он не сможет больше отмахиваться от фактов, как от назойливых мух.
– Он ещё ребёнок, для его неокрепшей психики это слишком тяжёлый удар…
– Чушь. – Ничта поморщился. – Психика подростка гораздо устойчивей, чем нам кажется. Посмотри, как долго ему удавалось обманывать самого себя. Он и теперь придумает себе что-нибудь утешительное, не надо за него беспокоиться.
– Боюсь, на этот раз ты не понял главного, профессор. – Охранитель встал и прошелся по кухне, прихватив с буфета кусочек печенья. – Мальчику наплевать на твои планы по свержению чудотворов. Не от этих мыслей он отмахивался, как от назойливых мух. Я видел Ясну Йеленку. Считай, что этот ребёнок вырос без матери. В том понимании, которое нормальные люди вкладывают в это слово. Он с младенчества выстраивал иллюзию её любви к нему, и именно страх потерять эту иллюзию заставлял его игнорировать факты. А ты только что растоптал её грязными сапогами.
– Любая иллюзия вредна, – ответил Важан, – только тем, что рано или поздно может рассыпаться в прах. И чем раньше это случается, тем лучше. Тем легче. Или я должен был подождать несколько лет, пока Йелен соизволит вырасти?
– Нет. Ты должен был предложить ему что-нибудь взамен. Взамен несуществующей любви Ясны Йеленки. – Змай остановился за спиной Цапы, напротив Важана, и поставил руки на спинку стула.
– Неужели? Заменить ему мать? Предложить любовь всех мрачунов Обитаемого мира?
– Боюсь, ему этого будет мало. Любовь – сложная субстанция, Ничта. Говорю тебе это как сказочник.
– Думаю, нам есть что обсудить и кроме психологической травмы, которую я нанёс несчастному подростку. Арестованы Малены, Йованы и Обрены – это только те, о ком мне известно. Цапа объявлен опасным преступником…
– Я тоже… – вставил Змай.
– Ты обернёшься лягушкой и ускачешь в Исподний мир, а Цапа останется здесь. Ему и в особняке сидеть небезопасно – я в любую минуту жду нападения. Чудотворам вовсе необязательно получать ордер на обыск, они могут провести операцию, не предавая её огласке. Они пойдут ва-банк, зная, что ва-банк идём мы.
– Как по-вашему, профессор, не пора ли нам начинать? – Цапа потёр руки и запрокинул голову, глядя на Змая.
– Нет, не пора. Мне нужно время. Вечный Бродяга обладает силой, но я её пока не измерял. Давайте не будем обманывать самих себя: Откровение Танграуса – это сказка. Чтобы воплотить её в жизнь, нужен точный расчёт, нужны опыты, и это будут опасные опыты. С завтрашнего дня я начну заниматься с Йеленом. Думаю, через несколько дней станут ясны наши дальнейшие планы.
– Ничта, – тихо заговорил дворецкий, – скажи, мальчик умрёт? Если прорвёт границу миров?
– Он для этого родился. Для этого умерла Мирна, – жестко ответил Важан – ему не хотелось думать об этом.
Стоит только впустить в сердце жалость – и сказка останется сказкой. Нельзя опираться на жалость и милосердие, это обернётся ещё большими жертвами, если не крушением мира.
– А если он не захочет, Ничта? Что ты будешь делать тогда? – ещё тише спросил дворецкий.
– Он захочет. В нём живет инстинкт саморазрушения. Он рано или поздно захочет. Но на это тоже уйдёт время.
– И ты за руку поведешь его на смерть? – Слова дворецкого были еле слышны.
– Да, я за руку поведу его на смерть! – раздраженно ответил Важан. – За пятьсот лет тысячи мрачунов пошли на смерть. И десятки тысяч не родились. А в Исподнем мире люди мрут сотнями тысяч! И они не хотят ждать тысячу лет, пока чудотворы сподобятся вернуть им то, что забрали: их дети пухнут от голода сегодня. Я уже не говорю о том, что рухнет свод! А на другой чаше весов одна-единственная жизнь! Что ты выберешь, Черута?
– Это жизнь ребёнка, Ничта.
– Во-первых, Йелен уже не ребёнок. А во-вторых, я бы принёс в жертву и неразумного младенца, если бы знал, что это спасет миллионы других жизней. Всё это демагогия, Черута, вывернутые наизнанку этические принципы, извращённая логика тех, кому не надо принимать решения и отвечать за них. Чем рахитичный ребенок Исподнего мира, умирающий от голода, хуже Йелена? Почему я должен выбрать не одного, а другого? Скажи мне, о чём ты думал, когда убивал его мать? Разве ты рассуждал не точно так же, как я?
– Перестаньте, – скривился Цапа. – Нет смысла ни обвинять, ни оправдываться. Всё давно решено. Я думаю, надо подготовить профессору домик где-нибудь в Беспросветном лесу, поближе к своду. Для проведения опасных опытов. Я бы как раз занялся этим.
– Займись, – мрачно ответил Важан.
Если бы всё было так просто! Разговор в кухне закончился быстро – бессонная ночь и трудный день валили с ног всех, даже бога Исподнего мира. Ничта поднялся в спальню, намереваясь немедленно лечь в постель, но остановился на пороге, держась за ручку двери.
Если бы всё было так просто! Оцепенение за грудиной появилось внезапно, расползаясь в стороны, как морозный узор по стеклу. Нужно выйти на воздух, нужно выбросить из головы тяжелые мысли, отрешиться от чувства вины – не время болеть.
Ничта вернулся на лестницу и начал подниматься в башню – ему хотелось порывистого ветра, который в этом мире есть только возле его фонтанов и на большой высоте. Но, проходя мимо комнаты для гостей, остановился: сквозь щель под дверью на ковер пробивалась полоска света – Черута оставил мальчику ночник.
Наверное, он правильно сделал – сегодня Йелену не нужны призраки. Но почему-то Ничта решил, что Черута сделал это по другой причине: мальчик не привык спать в темноте. Эта мысль сжала сердце коротким, болезненным спазмом, и Важан шагнул к двери.
Йелен спал, свернувшись калачиком и закутавшись в одеяло. Ничта не сомневался, что подобные трагедии в юности только закаляют характер, делают человека жёстче. Учат различать главное и второстепенное, словно счищают шелуху.
Но в чем-то Охранитель прав: это он, Ничта, лишил мальчика матери. Лишил, может быть, самого главного, что делает ребёнка человеком, нормальным человеком. И если судья Йелен худо-бедно справился с обязанностями отца, то Ясна Йеленка мать ему не заменила. Ещё три недели назад мальчишка хотел стать путешественником…
Этому миру не пригодятся ни его ум, ни его честолюбивые желания – только небывалая способность вбирать в себя энергию стихий. Ему больше не нужно учиться – знания ему не понадобятся. Не нужно заботиться о его здоровье, не нужно передавать ему опыт. Ничто не пригодится ему в будущем.
Ничто, кроме силы на прорыв границы миров. Как странно… Раньше это не приходило Важану в голову. Он много лет имел дело с подростками и с легкостью представлял их будущее. Он работал на их будущее, и это придавало его существованию высший, философский смысл.
Йелен мог бы иметь блестящее будущее, он мог бы изменить этот мир. Впрочем, он и так изменит мир. И для этого потребуется вся сила его характера. Мальчик всхлипнул во сне.