Уговорить семейку ракшасов (отец-патриарх, два юных кота-охранника и пятеро очаровательных кошечек) переселиться в императорский зоопарк оказалось на удивление просто. Если честно, Дайм даже толком не мог бы поручиться, что это именно он был уговаривающей стороной, а вовсе не ракшасы, правильно сообразившие, что одаренных шеров, согласных благожелательно одаривать заморских ире своим вниманием (а заодно и столь ценной для любого стихийного создания эмоциональной энергией), несколько больше, чем в славных джунглях вольных раджанатов. Не мог он и толком ответить, были ли эти кошки среди тех, кого он сегодня ночью успел огулять, слишком много было их, огуленных им…
Или все-таки не только им?
Ночь вспоминалась смутно, урывками, но почти каждый вспоминающийся обрывок дышал жаром расплавленного камня, нагретого металла и сладким сухим ароматом сгорающей розы… Черно-красной, Дайм помнил такие в отцовском саду, поздний сорт, они словно и расцветали уже слегка подсушенными. И пахли пряно и сладко, терпковатой сладостью увядания, с чуть уловимой горчинкой, когда сгорали в ритуальных осенних кострах.
Роне пах точно так же. Вулканом, кузницей и сгорающими осенними розами. Иногда еще и дымом яблоневых поленьев, тоже сладким и суховатым.
Сегодняшняя ночь была вся пропитана этими запахами и огненной ласковой тьмой, льнущей к коже, напрашивающейся на ласку и ласкающей. Так что вряд ли Дайм действовал один, а сон там или не сон, в этом пусть зануды-теоретики разбираются. Дайм практик. И как практик уверенно заявляет: тридцать две кошки, даже под воздействием специальных травок, это все равно многовато на одного. На двоих уже терпимо. К тому же матросы с “Русалки”, опять же, тоже видели темного… Они, конечно, по своему невежеству все совершенно неправильно поняли, но Дайм, слышавший их болтовню сквозь полудрему на грани пробуждения, разубеждать никого не стал. Овчинка выделки не стоит. Да и родившаяся легенда может оказаться полезной.
А уж как забавно будет пересказать ее потом одному темному шеру… с самым невозмутимым лицом пересказать. И посмотреть на реакцию. Лучше, когда он будет пить свой великолепный шамьет. Только самому сесть подальше, чтобы не забрызгало горячим.
Впрочем, за обделенных вниманием кошек Дайм не переживал: даже если они с Роне до них и не добрались, матросы вроде как тоже не зевали, очень быстро присоединившись к общему веселью. И тут уже как-то неважно стало, кто с какого корабля. И что одаренных среди них не было, тоже не особо важно — они с Роне, подпитывая друг друга, заодно и в окружающее пространство выплескивали столько, что с избытком хватило всем. Вон и мей вибрировал довольством и удовлетворением, а уж его-о отпрысков точно поболее трех десятков было. Наверняка в магическом спектре бухта этой ночью пылала что твой сигнальный костер и видна была любому более или менее сильному шеру чуть ли не с противовесного континента. И еще бы какую-то тысячу лет назад на такую иллюминацию наверняка слетелись бы эти самые шеры из тех, что посильнее и поэнергичнее — полюбопытствовать, что за безобразие тут происходит и не стоит ли достойным и энергичным шерам к нему, так сказать, со всей энергичностью присоединиться?
Но времена многочисленных активных шеров остались в прошлом. Магия уходит, одаренных с каждым поколением рождается все меньше. В том же Суарде если за месяц родился хотя бы один — уже хорошо, рождение же двоих, пусть и слабеньких, отмечают чуть ли не как общенациональный праздник. Молодые шеры через одного сиятельные, а старые же черепахи из Конвента давно закостенели в своей мудрости, им и голову лень куда повернуть. Некому замечать всплеск магической активности над безымянной бухтой на территории диких раджанатов. Некому любопытствовать…
На секунду Дайму почудился чей-то насмешливый взгляд, мазнувший искоса. И короткий смешок впараллель с брюзгливым и подозрительно знакомым “Ну-ну…” Но в следующий миг ощущение исчезло. И не понять уже — было или действительно показалось.
Дайм и пытаться не стал. Понимать в смысле. Было, не было, почудилось или предвиделось — какая разница, если непосредственной опасности не представляет? Проблемы надо решать в порядке их приоритетности, и сейчас у него было слишком много куда более первоочередных, решения требующих немедленно. Например — чем бы таким суперважным и полезным на благо империи занять команду “Русалки”? Ну, раз уж так получилось и они теперь вроде как тоже уже считай что его люди.
Сунув руки в карманы узких бриджей и изображая морду фасадным камнем, он вразвалочку направился к чужому шкиперу, пытаясь на ходу вспомнить его имя. Ну и не морщиться: каждый шаг отдавался в паху не то чтобы болью, но какими-то довольно странными и не очень приятными тянущими ощущениями.
Кто там совсем недавно утверждал, что шестнадцать любвеобильных кошечек на одного шера — это терпимо?
Ну-ну.
***
До собственной каюты добраться Дайму удалось лишь заполдень.
Нет, с командой “Русалки” не возникло ни малейших трудностей: нанять их вместе с кораблем для транспортировки семьи ракшасов до Метрополии, а потом и сопровождения ее до императорского дворца уже и по суше оказалось на удивление просто. Чуть ли не проще, чем уговорить самих ракшасов. Если на то пошло, то шкипер “Русалки” сам заговорил о сопровождении его доблестными матросами друзей пресветлого шера, поскольку, сами ведь знаете, светлый шер, времена нонеча неспокойные, мало ли что на дорогах случиться может? Может, дерево какое кто поперек дороги в глухом лесу уронит, или другое что непотребное… А его, шкипера, ребятки, стал быть, в таком случае и подмогнут. Они хорошо обучены и вооружены не хуже, не извольте сомневаться, светлый шер, в целости и сохранности сопроводят!
Кха-бриш? Какой такой кха-бриш? Ах, тот самый кха-бриш, что был в потайном отделении трюма… ну том что в выдолбленном нутре третьей слева подпалубной балки… Так ведь он там именно что только был, светлый шер! Можете сами проверить. светлый шер, теперича там все чисто! Ну что вы, светлый шер, как можно, какое там “перепрятать”?! Когда ваш друг очень доходчиво все объяснил… Какой друг? Ну как какой… Самый крупный… ну тот, большой такой… который, да не прогневается светлый шер, в некотором роде как бы немного… э-э-э… змеист. Все сожгли, светлый шер, не извольте сомневаться! Что ж мы, не понимаем, что ли? Ну со второго раза так уж точно понимаем! Сказано нельзя, значит нельзя…
А других друзей светлого шера сопроводим честь по чести, пусть светлый шер и не сомневается!
Оплата? Какая оплата, зачем обижаете, светлый шер, чисто из уважения и в искренней надежде на дальнейшее плодотворное сотрудничество… ну разве что только чтобы не обидеть вас отказом, светлый шер, чисто покрыть убытки. Путь-то долгий, а ваши друзья наверняка к матросской солонине непривычны, им же свежатинки там какой…
— А чему светлый шер удивляется? — хмыкнул Боцман, как-то вдруг ненароком оказавшийся рядом. — Они видели Хисса, который уже попытался спорить со светлым шером. И они видели, чем этот спор закончился.
Утром в душике смотрел в зеркало и несказанно радовался за Инфузорию Андревну. Решился её разбудить, чтоб и она порадовалась, полицезрела, какое сокровище ей досталось.
Не получилось. Повернулась на другой бочок, мурлыкает, что надо сон досмотреть. Какой сон? Вот он я — ожившая сказка.
— А позвольте полюбопытствовать, а про кого сон? Про того, про кого я думаю, или не про меня? А я весь тута — и вкусно пахну!
Посапывает сладко. Чует.
Сварил кофе, принёс — поразнообразить ароматы. Посапывает.
Сбегал за цветами, поставил в вазочку рядом на столике. Посапывает.
Обед приготовил — три блюда и все пахнут. Принёс на цыпочках, поставил. Посапывает.
Что ещё делать? Ванночку с солькой ароматной. Принёс, погрузил тихонечко. Посапывает.
Полез в холодильник за книжками. Смотрю — а они все прочитанные. Вот оно что. Ну, больше я в библиотеку не ходок. Лёг рядом на коврике, газетку почитал, поотжимался, разминочку провёл. Она проснулась — а у меня мышцы в тонусе и программа новостей готовая. Рассказываю с бульончиком, греночки подсыпаю.
Потом только не выдержал, сказал:
— Вот вам честное моё слово — больше я в библиотеку не пойду. Скажете мне сдержать слово — сдержу.
Не сказала.
— Ну, я пошёл? Вам какую книжечку? Розовенькую или чёрненькую?
19 мая 427 года от н.э.с. Вечер. (Продолжение)
* * *
Инда, конечно, не обрадовался тому, каким образом Важан ненавязчиво дал понять Йере Йелену, кто на самом деле его приёмный сын. И вранье председателю думской комиссии в этот раз выглядело совершенно неубедительным.
А вот Приор не увидел в этом ничего страшного, радуясь, как ловко профессор провернул дело и как хорошо на роль Врага подходит пойманный безумец.
– «Горен и Горен»… – задумчиво пробормотал он. – Да, вспомнил! Сумасшедший Горен!
– Что-нибудь интересное? – переспросил Инда.
– Не знаю. Когда-то я долго размышлял над этой загадочной трагедией. Это было лет пять назад или меньше – сейчас не помню. Ко мне на приём восемь раз записывался некто Горен, имени я не помню. Ну, ты же понимаешь, что на приём к Приору, как правило, записываются сумасшедшие, я даже не просматриваю списки – это делает мой секретарь. Но на восьмой раз мне всё же назвали его фамилию, хотя и отрекомендовали как чокнутого пьяницу. Так этот Горен оказался доктором естественных наук, много лет проработавшим в Ковчене, и я подумал: пусть изложит хотя бы секретарю, зачем ему так нужна встреча с Приором Тайничной башни. И вот представь себе, Горен к назначенному времени не явился! Мой секретарь, как положено, навёл справки. Оказалось, что сумасшедший Горен чуть не накануне покончил с собой – бросился в ковш с расплавленным железом! Я долго ломал голову, зачем же он хотел со мной встретиться, всё же не мусорщик – доктор наук. Но потом всё благополучно разрешилось, Горен оказался «пророком», который предсказал появление Врага и падение свода. И мы тогда ещё посмеялись: мало нам откровений Танграуса, добавим к ним ещё и откровение Горена. Теперь я думаю, что он, скорей всего, нашел на Речинских взгорьях эти валуны с рисунками. А может, и встретил эту глухонемую тварь. Да, жаль, что я тогда с ним не встретился…
– Ещё как жаль, – проворчал Инда. – Мне бы не пришлось оправдываться перед судьей Йеленом, если бы мы нашли эти валуны раньше думской комиссии…
– Да брось, – отмахнулся Приор. – По-моему, всё сложилось для нас весьма удачно.
Тем не менее Инда всё же запросил из архивов информацию об этом странном Горене и его пророчествах – на всякий случай, но, когда её наконец прислали, Инде было уже не до того…
* * *
Важан зашел в комнату Цапы без стука, когда Йока уже открыл рот, чтобы задать мучивший его вопрос.
– Йелен, пойдём со мной. Цапа, ты пока останься здесь.
– Как скажете, профессор. – Цапа повёл плечами.
Тон Важана не обещал ничего хорошего, Йока вдруг снова почувствовал беспочвенный страх перед ним – как на уроке истории. И поплёлся за Важаном нехотя, отставая на несколько шагов.
По дороге в библиотеку профессор несколько раз оглядывался, но ничего не говорил. И только подойдя к стрельчатому окну, забранному мозаикой стекол, пальцем указал на кресло:
– Сядь.
От этого «сядь» по спине пробежали мурашки. И когда Йока устроился в кресле, – а сел он глубоко, откинувшись на спинку и положив руки на подлокотники, – то неожиданно почувствовал, как стучат зубы.
Важан тоже откинулся на спинку и посмотрел на Йоку долгим немигающим взглядом – словно магнетизёр.
– Йелен, я думаю, хватит бегать от самого себя и прятать голову в песок.
Йока не выдержал его взгляда. Дрожь стала ещё сильней: он стиснул зубы и сжал подлокотники пальцами.
– Ну? Что ты молчишь? Ты до сих пор не понял, кто ты такой? Стриженый Песочник кричал: «Я знаю, кто ты, Йелен!»
Важан швырнул на стол мятую картонную карточку и щелчком отправил её в сторону Йоки.
– Посмотри сюда, Йелен. Посмотри хорошенько. Ну? Разве тебе не кажется знакомым это лицо?
Голос Важана был требовательным и раздражённым. Йока взял карточку негнущимися пальцами – по спине покатился пот, холодный и липкий.
– Ну, Йелен? Ну же? Где ты видел это лицо?
– Я… не знаю… – Йока с трудом открыл рот.
– Тогда посмотри сюда. – Важан небрежно подтолкнул к нему зеркальце в оправе из агата.
Йока не шелохнулся и покачал головой, ощущая, как комок подкатывает к горлу.
– Тогда прочти вот этот документ. Это копия, но, если тебе нужен подлинник, я достану тебе подлинник.
– Я… не буду это читать. – Йока замотал головой и прижался к спинке кресла.
– Ну же, Йелен… Где твоё мужество? Где твоя хваленая храбрость? Или её хватает только на то, чтобы грубить учителям на уроках?
– Я… не хочу… – Слёзы перехватили дыхание.
– Читай. Ты не сможешь обманывать себя до бесконечности.
Йока потянулся к листку бумаги – словно Важан на самом деле его загипнотизировал. Это было свидетельство об усыновлении. Его, Йоки Йелена. Датированное концом мая четыреста тринадцатого года.
– А вот выписка из медицинской карты Ясны Йеленки. – Важан кинул на столик ещё один документ. – После этого подлинность свидетельства не должна вызывать никаких сомнений.
Йока взял в руки второй листок, но даже не заглянул в него. Зачем?
– Можно отбросить любые факты, можно убедить себя в том, что это подделки, можно плюнуть мне в лицо и заявить, что я лжец. – Слова Важана еле-еле пробились сквозь шум в ушах и показались голосом свыше… Или изнутри…
Лицо его плыло перед глазами в мутной пелене слёз. Можно. Можно объявить профессора лжецом.
– Можно забиться в раковину самообмана и продолжать делать вид, что всё в порядке. А, Йелен? Разве не этим ты занимаешься в последнее время? Разве не пытаешься убежать от самого себя? Ты должен был всё понять после визита к Негованам, информации было достаточно. Ты же не дурак, ты умеешь делать верные выводы. Когда хочешь, конечно. А ты безответственно отбрасывал неудобные тебе мысли. Подставил Песочника, Малена. Отправился к чудотворам. Люди умирают с твоим именем на устах – и гордятся тем, что могут умереть за тебя! Они пойдут за тебя на виселицу, на каторгу, в колонию. А ты? Твоя мать умерла ради твоего появления на свет, а ты боишься взглянуть на её портрет!
Мать?
– Это неправда, неправда! – крикнул Йока, захлебываясь слезами. – Моя мама любит меня! Вы слышите? Она меня любит! Она боится за меня! Она меня любит! Ничуть не меньше, чем Милу! Просто Мила ещё маленькая, поэтому…
Он осёкся, глотая слезы, а потом вскочил и кинулся к выходу. Дубовая дверь не хотела подаваться, и Йока ударился в неё всем телом, распахивая настежь, – гулкие стены ответили долгим эхом. Пол качался под ногами, как земля на метеостанции. Бежать, бежать отсюда! Куда глаза глядят!
Йока потянулся к ручке дверей из эбенового дерева, ведущих в парк, но в этот миг они распахнулись ему навстречу, и он с разбегу налетел на Змая, заходившего в переднюю.
– Привет, Йока Йелен, – как ни в чем не бывало сказал Змай, подхватив его за плечи.
– Змай… – выговорил Йока и разрыдался, уткнувшись лицом в атласную жилетку под расстегнутым пиджаком.
– Ну-ну. – Тот похлопал его по спине, а потом обнял за шею.
– Не надо потакать слабостям подростка, – раздался сзади голос Важана.
– Я не потакаю его слабостям, – через голову Йоки ответил Змай. – Я Охранитель, я его всего лишь охраняю.
– От меня?
– От него самого. Ну, ещё от чудотворов, которые шныряют в парке.
* * *
Дворецкий зашёл в кухню на цыпочках и почему-то шепотом сказал:
– Мальчик уснул.
– Черута, он не проснётся, даже если ты будешь говорить вслух, – нарочно громко ответил ему Цапа.
– Действительно, – кивнул Важан.
– Ничта, ты поступил с ним жестоко. – Черута сел за стол, опустив голову.
– Ничего подобного, – фыркнул тот. – Жестоко было поддерживать в нём глупые иллюзии. Я всего лишь дождался момента, когда он не сможет больше отмахиваться от фактов, как от назойливых мух.
– Он ещё ребёнок, для его неокрепшей психики это слишком тяжёлый удар…
– Чушь. – Ничта поморщился. – Психика подростка гораздо устойчивей, чем нам кажется. Посмотри, как долго ему удавалось обманывать самого себя. Он и теперь придумает себе что-нибудь утешительное, не надо за него беспокоиться.
– Боюсь, на этот раз ты не понял главного, профессор. – Охранитель встал и прошелся по кухне, прихватив с буфета кусочек печенья. – Мальчику наплевать на твои планы по свержению чудотворов. Не от этих мыслей он отмахивался, как от назойливых мух. Я видел Ясну Йеленку. Считай, что этот ребёнок вырос без матери. В том понимании, которое нормальные люди вкладывают в это слово. Он с младенчества выстраивал иллюзию её любви к нему, и именно страх потерять эту иллюзию заставлял его игнорировать факты. А ты только что растоптал её грязными сапогами.
– Любая иллюзия вредна, – ответил Важан, – только тем, что рано или поздно может рассыпаться в прах. И чем раньше это случается, тем лучше. Тем легче. Или я должен был подождать несколько лет, пока Йелен соизволит вырасти?
– Нет. Ты должен был предложить ему что-нибудь взамен. Взамен несуществующей любви Ясны Йеленки. – Змай остановился за спиной Цапы, напротив Важана, и поставил руки на спинку стула.
– Неужели? Заменить ему мать? Предложить любовь всех мрачунов Обитаемого мира?
– Боюсь, ему этого будет мало. Любовь – сложная субстанция, Ничта. Говорю тебе это как сказочник.
– Думаю, нам есть что обсудить и кроме психологической травмы, которую я нанёс несчастному подростку. Арестованы Малены, Йованы и Обрены – это только те, о ком мне известно. Цапа объявлен опасным преступником…
– Я тоже… – вставил Змай.
– Ты обернёшься лягушкой и ускачешь в Исподний мир, а Цапа останется здесь. Ему и в особняке сидеть небезопасно – я в любую минуту жду нападения. Чудотворам вовсе необязательно получать ордер на обыск, они могут провести операцию, не предавая её огласке. Они пойдут ва-банк, зная, что ва-банк идём мы.
– Как по-вашему, профессор, не пора ли нам начинать? – Цапа потёр руки и запрокинул голову, глядя на Змая.
– Нет, не пора. Мне нужно время. Вечный Бродяга обладает силой, но я её пока не измерял. Давайте не будем обманывать самих себя: Откровение Танграуса – это сказка. Чтобы воплотить её в жизнь, нужен точный расчёт, нужны опыты, и это будут опасные опыты. С завтрашнего дня я начну заниматься с Йеленом. Думаю, через несколько дней станут ясны наши дальнейшие планы.
– Ничта, – тихо заговорил дворецкий, – скажи, мальчик умрёт? Если прорвёт границу миров?
– Он для этого родился. Для этого умерла Мирна, – жестко ответил Важан – ему не хотелось думать об этом.
Стоит только впустить в сердце жалость – и сказка останется сказкой. Нельзя опираться на жалость и милосердие, это обернётся ещё большими жертвами, если не крушением мира.
– А если он не захочет, Ничта? Что ты будешь делать тогда? – ещё тише спросил дворецкий.
– Он захочет. В нём живет инстинкт саморазрушения. Он рано или поздно захочет. Но на это тоже уйдёт время.
– И ты за руку поведешь его на смерть? – Слова дворецкого были еле слышны.
– Да, я за руку поведу его на смерть! – раздраженно ответил Важан. – За пятьсот лет тысячи мрачунов пошли на смерть. И десятки тысяч не родились. А в Исподнем мире люди мрут сотнями тысяч! И они не хотят ждать тысячу лет, пока чудотворы сподобятся вернуть им то, что забрали: их дети пухнут от голода сегодня. Я уже не говорю о том, что рухнет свод! А на другой чаше весов одна-единственная жизнь! Что ты выберешь, Черута?
– Это жизнь ребёнка, Ничта.
– Во-первых, Йелен уже не ребёнок. А во-вторых, я бы принёс в жертву и неразумного младенца, если бы знал, что это спасет миллионы других жизней. Всё это демагогия, Черута, вывернутые наизнанку этические принципы, извращённая логика тех, кому не надо принимать решения и отвечать за них. Чем рахитичный ребенок Исподнего мира, умирающий от голода, хуже Йелена? Почему я должен выбрать не одного, а другого? Скажи мне, о чём ты думал, когда убивал его мать? Разве ты рассуждал не точно так же, как я?
– Перестаньте, – скривился Цапа. – Нет смысла ни обвинять, ни оправдываться. Всё давно решено. Я думаю, надо подготовить профессору домик где-нибудь в Беспросветном лесу, поближе к своду. Для проведения опасных опытов. Я бы как раз занялся этим.
– Займись, – мрачно ответил Важан.
Если бы всё было так просто! Разговор в кухне закончился быстро – бессонная ночь и трудный день валили с ног всех, даже бога Исподнего мира. Ничта поднялся в спальню, намереваясь немедленно лечь в постель, но остановился на пороге, держась за ручку двери.
Если бы всё было так просто! Оцепенение за грудиной появилось внезапно, расползаясь в стороны, как морозный узор по стеклу. Нужно выйти на воздух, нужно выбросить из головы тяжелые мысли, отрешиться от чувства вины – не время болеть.
Ничта вернулся на лестницу и начал подниматься в башню – ему хотелось порывистого ветра, который в этом мире есть только возле его фонтанов и на большой высоте. Но, проходя мимо комнаты для гостей, остановился: сквозь щель под дверью на ковер пробивалась полоска света – Черута оставил мальчику ночник.
Наверное, он правильно сделал – сегодня Йелену не нужны призраки. Но почему-то Ничта решил, что Черута сделал это по другой причине: мальчик не привык спать в темноте. Эта мысль сжала сердце коротким, болезненным спазмом, и Важан шагнул к двери.
Йелен спал, свернувшись калачиком и закутавшись в одеяло. Ничта не сомневался, что подобные трагедии в юности только закаляют характер, делают человека жёстче. Учат различать главное и второстепенное, словно счищают шелуху.
Но в чем-то Охранитель прав: это он, Ничта, лишил мальчика матери. Лишил, может быть, самого главного, что делает ребёнка человеком, нормальным человеком. И если судья Йелен худо-бедно справился с обязанностями отца, то Ясна Йеленка мать ему не заменила. Ещё три недели назад мальчишка хотел стать путешественником…
Этому миру не пригодятся ни его ум, ни его честолюбивые желания – только небывалая способность вбирать в себя энергию стихий. Ему больше не нужно учиться – знания ему не понадобятся. Не нужно заботиться о его здоровье, не нужно передавать ему опыт. Ничто не пригодится ему в будущем.
Ничто, кроме силы на прорыв границы миров. Как странно… Раньше это не приходило Важану в голову. Он много лет имел дело с подростками и с легкостью представлял их будущее. Он работал на их будущее, и это придавало его существованию высший, философский смысл.
Йелен мог бы иметь блестящее будущее, он мог бы изменить этот мир. Впрочем, он и так изменит мир. И для этого потребуется вся сила его характера. Мальчик всхлипнул во сне.
19 мая 427 года от н.э.с. Вечер
Доктор Сватан истратил весь запас успокоительных, сердечных и снотворных капель. И если Ясна в конце концов уснула, то Йера не мог уйти из библиотеки, не мог отложить решения на потом. Капли туманили голову, но не валили с ног.
Ему грезилась кобра с раздутым капюшоном то на круглом журнальном столике, то в тёмных углах библиотеки, то за стеклом на террасе. Ему мерещился стук в стеклянную дверь и шепот: «Папа, впусти меня, это я!» Перед глазами медленно текла жизнь мальчика – с самого рождения до нынешнего дня. От крошечного пищащего свертка до дерзкого подростка.
Никогда ещё Йера не делал более мучительного выбора. Он всегда был честен. Честность была не только его лицом, но и сущностью. Да, он мог бы подать в отставку, сложить с себя полномочия и председателя комиссии, и депутата, и даже судьи. Но это не решало вопрос: он бы всё равно стал лжецом.
Он один знает, что Откровение Танграуса — не сказка. Он один способен остановить катастрофу. Но если он не станет лжецом, то станет предателем: он предаст мальчика, который всю жизнь называл его отцом. Мальчика, которого некому больше защитить. Кроме разве что кобры с раздутым капюшоном.
Йера не умел искать компромиссов. Мальчик пришёл в этот мир, чтобы уничтожить то, что Йера любил. На другой чаше весов – миллионы человеческих жизней. Поверил ли он в то, что мальчик способен разрушить весь мир? Даже если вероятность ничтожно мала – Йера обязан в неё верить.
Потому, что миллионы жизней сейчас – в его руках. И если он не предаст того, кого зовет сыном, он предаст всех остальных, которые тоже верят в него, в его честность, в его справедливость, в его ум. Чудотворы не хотят огласки. У них свои планы.
Но входит ли в их планы спасение миллионов жизней?
Чудотворы хотят сохранить то, что имеют. Йера не обольщался – политика научила его видеть чужие интересы за завесой красивых слов. Какой ценой они готовы остаться у власти? Сколько жертв они готовы принести?
Но чтобы садиться за стол переговоров с чудотворами, надо предать огласке главное: Враг существует. Заставить чудотворов раскрыть карты можно только так. А с другой стороны – толпа, безмозглая и трусливая. Нет, если вести диалог на официальном уровне, огласки не избежать.
Обязательно найдётся кто-нибудь, готовый продать прессе жареные факты. Обязательно кто-нибудь будет стоять за занавеской, прикладывать ухо к стене и строчить в блокнотик то, что принесёт газетчикам баснословные прибыли – за один день. И тогда только кровавая жертва остановит толпу.
А если переговоры не увенчаются успехом? Если интересы чудотворов не пересекаются с интересами миллионов? Сохранить власть путем крушения мира? Но над кем тогда они будут властвовать?
Йера никогда не полагался на интуицию. Он не понимал, что это такое, и не верил тем, кто принимал решения по наитию. Но в этот раз что-то шептало ему изнутри: чудотворам доверять нельзя. Они недаром лгут и изворачиваются, они скрывают что-то очень важное. Важное и опасное. А смогут ли они устоять? Не переоценивают ли свои силы? Готовы ли к компромиссам?
Ведь не только злой умысел, но и ошибка может привести мир к гибели.
Рано утром Йера выехал в Славлену, хотя доктор настоятельно советовал оставаться в постели. А Йера не хотел встретиться с Ясной. Он боялся. Боялся посмотреть ей в глаза и принять решение под влиянием её взгляда.
Славлена встретила его криками газетчиков: чудотворы сделали ход первыми, Йера понял это ещё до того, как остановил авто и купил газету. Сенсационные сведения передавали чудотворы в комиссию Государственной думы: раскрытый заговор мрачунов. Именно они вызвали чудовище из Исподнего мира.
Они вырастили существо, сына росомахи, – чтобы выдать его за Врага. Их цель – паника в Славлене и за её пределами, дискредитация чудотворов, энергетический кризис и переворот. В газете полностью приводился текст манифеста, разработанного заговорщиками.
«И когда чудотворы будут обезглавлены, когда у них не останется сил зажигать солнечные камни, когда призраки будут свободно расхаживать по улицам Славлены – тогда толпа призовет нас. Потому, что только мы можем управлять призраками. По взмаху наших рук они приходят в этот мир и покидают его».
Подвал первой полосы занимали фотографии разыскиваемых в окрестностях Славлены мрачунов. И первым стоял «сказочник» – самый опасный мрачун, приближение к которому грозило смертью. Вслед за ним шел некто Цапа Дымлен, и Йера узнал эконома профессора Важана. Остальные имена ему ни о чем не говорили.
На второй полосе размещался длинный список арестованных мрачунов. На последней – история Мирны Гнесенки, матери так называемого «Врага», с большим портретом посередине. Только ничего общего этот портрет не имел с той фотографией, которая была приклеена на картонную карточку, так неосторожно потерянную вчера Йерой.
На ступенях здания Думы брызгал слюной один из лидеров партии консерваторов – вокруг него толпилась пресса.
– Это грязная провокация! – кричал он на всю площадь. – Это очередная попытка социал-демократов решить свои проблемы за счет наших избирателей! Это повод для повышения цен на энергию магнитных камней – давняя мечта и чудотворов, и социал-демократов! Свободное предпринимательство зажмут тисками закона и денежной эмиссии, чтобы не допустить инфляции, и разорят сотни предприятий по всей стране, лишая народ рабочих мест! Только они ничего не добьются! Очередной виток охоты на ведьм не пройдет! На этот раз чудотворам придётся представить веские доказательства так называемого «заговора»! И мы настаиваем на открытых судебных процессах, которые будет освещать свободная пресса! Наша партия уже готовит законопроект по отмене смертной казни для мрачунов – мы цивилизованное общество, а не сборище дикарей! Не раз и не два нам удавалось доказать, что под прикрытием охоты на ведьм социал-демократы расправлялись с неугодными им руководителями финансовых и предпринимательских структур, лидерами «правых»! Мы живём в демократическом государстве, и прадедовские методы решения политических разногласий не пройдут!
Несколько журналистов успели окружить авто до того, как Йера открыл дверцу.
– Господин Йелен, возможно ли, что раскрытый заговор – это провокация?
– Скажите, комиссия будет рассматривать это заявление чудотворов или продолжит независимое расследование?
– Правда ли, что комиссия пришла к аналогичному заключению ещё несколько дней назад?
– Как социал-демократы относятся к предложению отменить смертную казнь для мрачунов?
Йера был не готов говорить, но на этот раз не мог так просто отмахнуться от прессы.
– У меня всего одна минута. Сегодня же документы, предоставленные в комиссию чудотворами, будут проверены самым тщательным образом. Расследование чудотворов не отменяет независимого расследования комиссии, но обнародовать результаты нашего расследования мы пока не готовы – оно не завершено. Отмену смертной казни мрачунов наша партия не поддерживает, но наши ряды всегда колебались, ведь это не столько политический вопрос, сколько этический.
– Как вы сами относитесь к смертной казни?
– Как человек, знакомый с судебной практикой, могу сказать: суды и без решения Думы все реже осуждают мрачунов на смерть, но полной отмены смертной казни я не допускаю. Это повлечет за собой непредсказуемые последствия. Однако я сторонник открытых судебных заседаний и освещения их прессой. Прошу простить, у меня больше нет времени.
– Последний вопрос, господин Йелен! Правда ли, что чудотворы больше не могут удерживать свод?
От задавшего этот вопрос журналиста шарахнулись все разом, установилась странная тишина. Йера с удивлением взглянул на молоденького репортера: в глаза бросились постриженные длинным каре волосы, модные в среде славленской творческой молодежи, в подражание картине «Портрет умирающего юноши».
Йера считал молодых людей этого круга пустыми самовлюбленными бездельниками. Парень был одет в потёртый костюм, из которого немного вырос, у него было широкое лицо с расплывчатыми, будто смазанными чертами и усталые печальные глаза, тоже модные в том кругу, которому он, по всей видимости, принадлежал.
И тем не менее Йера почему-то запомнил его, почему-то отметил. Не из-за глупого вопроса, конечно.
– Я думаю, ответ на этот провокационный вопрос очевиден. – Он добродушно и снисходительно улыбнулся. – Это неправда. А вот распространение подобных слухов, не имеющих под собой никаких оснований, крайне опасно и играет на руку тем, кто хочет посеять в Славлене панику.
День прошел суетно и бесполезно, но сутолока вокруг заявления чудотворов как нельзя лучше позволяла отодвинуть принятие решения. А около восьми вечера, когда в коридорах стало тихо, а Йера собирался домой, неожиданно пришла телеграмма. Она была послана открытым текстом по официальному каналу, зарегистрирована телеграфистами, делопроизводителями и секретарем – отмахнуться от неё, оставить в тайне её содержание после этого было бы невозможно.
Телеграмму послал профессор Важан. На Речинских взгорьях, в полутора лигах от плавильни завода «Горен и Горен», возле железнодорожной ветки, ведущей к станции «Речина», обнаружено человекоподобное существо, которое, возможно, было выращено мрачунами в чреве росомахи. В телеграмме указывались точные координаты местонахождения существа.
В заключение говорилось, что копия сообщения отправлена в Тайничную башню на имя её Приора.
Йера растерянно смотрел то на телеграмму, то на секретаря. Что это? Ответ мрачунов на провокацию чудотворов? Или чудотворы сами могут послать телеграмму из особняка ненавистного им профессора? Проигнорировать сообщения Йера не мог: журналисты окажутся в указанном местечке раньше представителей думской комиссии – не может быть, чтобы среди служащих Государственной думы не нашлось ни одного их агента.
Конечно, прибыть на место раньше, чем туда явятся чудотворы, Йера не рассчитывал – чиновничий аппарат Думы слишком медлителен, неповоротлив. А от Тайничной башни до Речинских взгорий дорога в два раза короче, чем от Славлены.
Йера вздохнул и снова посмотрел на секретаря, не отрывавшего от него любопытных глаз.
– Вызовите моего заместителя и уполномоченного по связям с общественностью. Если они уже дома, пошлите за ними авто. Отправьте телеграмму на вокзал, пусть подготовят магнитовоз с двумя вагонами, время отправления ориентировочно… скажем, через час. Свяжитесь с полицией, пусть подготовят бригаду, которая поедет с нами. Да, и пусть будет несколько доверенных журналистов и пресс-секретарь…
Чудотворы не опередили думскую комиссию, и это удивило Йеру: он увидел их магнитовоз далеко позади, на повороте, когда проехали Светлую Рощу.
Почему? Может быть, в Тайничную башню Важан отправил телеграмму позже? Если этот человек делает ход, он продумывает все его последствия до мелочей. И каких же последствий он ждёт? Почему хочет, чтобы думская комиссия первой прибыла на место? Йера понял это, когда увидел валуны в лучах заходящего солнца…
Полиция отправилась прочёсывать лес, журналисты расставляли фотокамеры на неровной каменистой земле, зашипели первые магниевые вспышки, а Йера не отрываясь смотрел на портрет Инды Хладана с младенцем на руках… И когда тот подошел сзади и тронул его за плечо, Йера не удивился, не вздрогнул и даже не взглянул в его сторону.
Важан послал телеграмму позже, чтобы Йера увидел этот рисунок до того, как его уничтожат чудотворы. Именно он, Йера Йелен, и никто другой.
– Почему ты не спрашиваешь меня, что это значит? – вместо приветствия начал Инда.
– Я знаю, что услышу в ответ: это провокация мрачунов. Мне интересно только, откуда мрачуны знают о том, что это ты принёс Йоку в наш дом…
Йера говорил вполголоса, никто не услышал его слов.
– Йера, это не Йока. Я клянусь тебе. Тот младенец умер у меня на руках, поверь мне, у него не было шансов выжить…
– Я не верю ни одному твоему слову. – Йера снова вздохнул.
– Ты веришь этим фантастическим картинкам? Их могли выбить на камне вчера, только чтобы сегодня ты на них полюбовался. И чтобы завтра все газеты пестрели их фотографиями.
– А зачем? – Йера наконец повернулся к Инде лицом. – Я не понимаю, зачем это кому-то нужно?
Не прошло и получаса, как полицейские притащили на поляну извивавшееся, мычавшее существо, которое иначе как человекоподобным и назвать было нельзя. Обнаружить его, а тем более изловить, оказалось нелегко: безумный полузверь умел прятаться, бесшумно передвигался и быстро бегал. Но он был глух, что и позволило застать его врасплох.
– Я поздравляю думскую комиссию с успешным обнаружением Врага, – сказал Инда Хладан во всеуслышание, и Йера бы усомнился в том, что это ход Важана, а не чудотворов, если бы не портрет Инды на валуне…
Идеальная жертва. Толпа хочет крови – чем ей не угодит эта жалкая тварь? А профессор Важан очень и очень умён: он не только сообщил Йере то, что хотел сообщить, он ещё и позаботился о прикрытии мальчика… Очень надежном прикрытии.
Можно вздохнуть с облегчением, подсунуть толпе этого полузверя и свернуть работу комиссии. Любой на месте Йеры так бы и поступил. Любой здравомыслящий политик, любой нормальный человек, любящий своего ребёнка, пусть и приёмного. А дальше? Что будет дальше?