Ноэллу разбудили звуки музыки.
В саду выводил заунывную мелодию заклинатель дзир, один из тех морщинистых старцев, которые неторопливо, в любую погоду, шагают из селения в селение, пересекая страну с юга на север и с запада на восток.
Многое знают эти мудрецы из народа, передающие из рода в род то, что их предки постигли, наблюдая за жизнью растений, дрессируя ящеров и дзир.
Врачи относились к ним свысока, но зачастую эти старцы при помощи корешков и настоек на травах и цветах возвращали здоровье больным, вылечить которых не могли лучшие медики Аоона.
Не следует ли из этого, что они постигли то, чего не смогли понять другие?
Прислушиваясь к замирающей заунывной мелодии, Ноэлла приподнялась с узкого ложа и, потянувшись, вздохнула.
Удивительный сон привиделся ночью Ноэлле.
Снились скалистый каньон, наполненный влажным туманом, и шаткий висячий мост через него. Узкий мост из лиан, ведущий в неведомое. И она шла по нему, пугливо озираясь, страшась посмотреть вниз, где вгрызался в каменистое ложе бурный поток.
Ноэлла шла одна.
Над головой ее, рассекая крыльями воздух, пролетали уэки — крылатые обезьяны — и тонко попискивали. Их маленькие головы были покрыты бурой шерстью, красноватые глаза с голубыми белками светились.
Их было много. Десятки уэков разгоняли перепончатыми крыльями своими клубы тумана, поднимавшегося со два каньона. Но не их боялась Ноэлла, ступая по вздрагивающему настилу из веток. Ее страшило чудовище хвойных лесов — косматая обезьяна унра. Ее зубы способны раскусить скорлупу прочнейших орехов, когти ее трехпалых лап острее кинжала. Унра живет высоко в горах, где трудно дышать и сердце бьется судорожно, с перебоями. Лишь немногие охотники осмеливались проникнуть в те глубокие пещеры, где унры выкармливают своих детенышей.
Унра опаснее ящеров и дзир. Горе тому, кто нарушит ее покой.
Ноэлла достигла середины моста, когда из кустов вышла упра и, прыгая с камня на камень, цепляясь лапами за ветки и лианы, направилась к тому месту, где мост соединялся с краем каньона.
Повернуть назад?
Унра проворна. Она догонит ее и утащит в свое логово…
И вдруг над головой послышался шум крыльев. Из-за утеса вылетела большая бабочка, опустилась, села на мостик рядом с Ноэллой. Голубые крылья ее были усеяны искрящейся пыльцой, длинные усики шевелились.
— Садись, — сказала бабочка голосом чужестранца. — Я умчу тебя далеко-далеко. Туда, где нет туч и туманов, где солнце и цветы.
Ноэлла легла на широкую спину насекомого, прильнула к ней грудью, обвила руками мягкое брюшко. Бабочка замахала крыльями…
Сон предвещает опасность. Но почему ее, Ноэллу, спасает чужестранец, а не Туюан и не отец?
О чем, скрытом от взоров разума, говорит этот сон?
Из спальни Ноэлла спустилась в сад. На фигурных клумбах слегка покачивались яркие цветы. Пышные махровые венчики их источали сладкие ароматы. Цветы были всевозможных тонов и оттенков — зеленые, лиловые, фиолетовые, голубые. Но ни игра красок, ни многообразие форм и пьянящие запахи не радовали сегодня Ноэллу.
Ей было грустно.
«Что мне еще надо? — спрашивала она себя, срезая цветы. — Я молода и красива. Меня любит Туюан, и я люблю его. Надо радоваться и петь, а на душе у меня смятение и тревога, сердце сжимает тоска».
После полудня смутная, безотчетная грусть сменилась беспокойством за судьбу отца, улетевшего утром в полусфере с Олегом в сторону Ютанга.
Полет должен был продлиться пять-шесть часов. Предполагалось, что ко второму завтраку Ин Сен и Олег смогут вернуться и вместе с Сергеем и Ноэллой совершат морскую прогулку вдоль побережья Аэрии.
* * *
Однако с момента старта прошло больше восьми часов, а ученые не подавали о себе вестей. Последняя радиограмма с корабля была получена три часа назад, когда полусфера, достигнув высшей точки полета, приближалась к границе высотного меридионального воздушного течения.
Что произошло с ней после этого и почему ученые не отвечают на позывные? Каждые полчаса Ноэлла звонила в загородную базу института, надеясь, что ее сотрудники узнали что-нибудь новое. Связь с полусферой оставалась прерванной.
Тревога Ноэллы усилилась. Сон оказался пророческим. Беда ворвалась в ее жизнь. Что-то случилось с отцом. Возможно, испортились автоматические приборы или вышли из строя двигатели, и полусфера, увлеченная воздушным потоком, оказалась в разреженных слоях атмосферы, где герметичность пассажирской кабины могла быть нарушена ударами метеоритов, а Ин Сен и Олег подверглись вредному действию корпускулярного излучения Солнца.
Беспокойство Ноэллы передалось Сергею. Ему тоже стало не по себе. Мало того, что до сих пор ничего неизвестно о судьбе Бориса Федоровича, томящегося в плену. Теперь приключилась еще какая-то неприятность с Олегом. И нужно же было ему подвергать себя риску. Призывал его, Сергея, быть сугубо осторожным, а сам…
— Какой потолок у полусферы? — спросил Сергей Ноэллу, нервно ходившую по комнате.
— Точно не знаю. Значительно больший, чем у синго, однако на длительное пребывание в разреженных слоях летающая лаборатория не рассчитана.
— А запас воздуха у них большой? — продолжал допытываться Сергей, пытаясь представить себе те трудности, с которыми ученые могли столкнуться во время полета.
— Кислорода им хватит на сутки, но скафандров в полусфере нет, и если метеорит пробьет стенку кабины…
Ноэлла не договорила.
— Не надо предаваться отчаянию, — сказал Сергей, беря девушку за руку и бережно усаживая в кресло. — Постарайтесь взять себя в руки… Не будем раньше времени хоронить вашего отца и Олега, подумаем лучше о том, как помочь им. Почему вы решили, что произошла катастрофа? Только потому, что они не отвечают на позывные. Но это еще не доказательство их гибели. Радиосвязь с полусферой могла нарушить магнитная буря. Возможно также, что причина их длительного молчания — неисправность какого-нибудь прибора. Наконец, почему не предположить, что полусфера опустилась по ту сторону снежного хребта и радиоволны задерживаются толщами горных пород?
— Предполагать все можно… — горько усмехнулась Ноэлла.
Воцарилось молчание. Ноэлла, сжав виски ладонями, уронила голову на колени. Сергей, нахмурившись, смотрел в окно на прибрежные рощи.
— Знаете что, — сказал он, первым прерывая тягостное молчание. — самое невыносимое в таятом положении — это бездействие. Всегда лучше что-нибудь делать, чем сидеть и терзаться.
— Что вы предлагаете? — спросила Ноэлла, все еще не поднимая головы и не разжимая рук.
— Связаться с теми, кто будет руководить поисками полусферы, и попросить, чтобы нас с вами включили в состав одной из спасательных групп.
— Я сама только что подумала об этом, — сказала Ноэлла. Пока Ноэлла вела переговоры по видеофону, Сергей машинально вращал рукоятку настройки портативного радиоаппарата, с помощью которого астронавты поддерживали между собой связь с первого их дня пребывания на Венере.
Он не терял надежды услышать голос Олега, взявшего в полет такой же самый аппарат. И вдруг сквозь потрескивание атмосферных разрядов, то усиливающееся, то затихающее, его чуткое, натренированное ухо уловило слабое попискивание — чередование коротких и длительных звуков, акустических точек и тире, столь характерное для азбуки Морзе.
Сергей немедленно выхватил из кармана карандаш. Рука его быстро наносила на бумагу точки и тире, а губы шептали вслух те буквы, которым соответствовали сочетания этих двух значков телеграфного кода.
Вот что он принял на слух:
— Я нахожусь в экваториальной зоне южного полушария, на острове, имеющем форму восьмерки. Основные ориентиры: конусовидный вулкан и каменная голова. Озеров. Повторяю: ориентиры — вулкан и голова…
Сообщение это повторилось дважды. Потом атмосферные помехи заглушили морзянку.
Прошло несколько дней. Благодаря попутному ветру караван быстро продвигался на восток, огибая Эспаньолу с севера, и уже благополучно миновал опасные воды ее французской части, затем прошел возле Тортуги, где пираты или каперы могли бы попытаться напасть на отставший галеон или даже в целом на караван — такие случаи, хоть и редко, но бывали. Риск нападения в целом был выше у каких-либо «недружественных» берегов, чем в открытом море, и не только со стороны французов. Но в этот раз кораблей набралось почти три десятка, и власти Новой Испании выделили для защиты шесть пятидесятипушечных галеонов и еще два сторожевых корабля, так что оставалось надеяться, что охотников до лакомой, но зубастой добычи не сыщется и в дальнейшем.
Самые привилегированные пассажиры обедали в кают-компании, в обществе капитана – приземистого жизнерадостного дона Хуана Кардосо, двух его малоразговорчивых помощников, священника отца Доминго, штурмана, который был под стать капитану, и судового врача, сеньора Бонильи, чьи глазки уныло взирали на подлунный мир, а длинный сизый нос выдавал в своем обладателе любителя горячительных напитков.
В первый день обед превратился для Арабеллы в своего рода испытание, потому что разумеется, дон Мигель также присутствовал в кают-компании – по счастью, отведенные им места находились на противоположных концах стола. Рядом с испанцем сидела привлекательная молодая женщина с выразительными темными глазами, оттененными густыми ресницами. Легкая улыбка временами озаряла ее лицо, особенно когда она смотрела на дона Мигеля. Сперва Арабелла удивилась, а потом задала себе резонный вопрос:
«А почему, собственно, дону Мигелю и не жениться?»
Затем она призналась себе, что скорее ее удивляет любовь и обожание в глазах сеньоры де Эспиносы, чем сам брак.
Когда женщина встала, Арабелла заметила под богато расшитой накидкой округлившийся живот и поняла, почему та словно светилась изнутри. После обеда, на палубе, Арабелла увидела их вместе с девочкой, по виду ровесницей Эмилии. Издали наблюдая за ними, она пришла к выводу, что дон Мигель все же обрел свое счастье.
«По крайней мере, он был счастлив, пока не произошла наша роковая встреча…»
Арабелла находилась во власти противоречивых чувств, тревожась о том, как им удастся пробыть на «Сантиссиме Тринидад» на протяжении столь длительного времени, и поражаясь капризам Случая,пожелавшего вновь столкнуть неистового дона Мигеля с его смертельным врагом и с ней – его бывшей пленницей. И все-таки, в глубине души она была рада, что де Эспиноса не пал от руки ее мужа, хотя и упрекала себя за эту радость.
Испанец держался надменно и избегал смотреть на своих врагов. Ежели его взгляд устремлялся в их сторону, то скользил по ним с восхитительным ледяным безразличием. В ответном взгляде Питера также читалось равнодушие, но Арабелла достаточно знала своего мужа, чтобы ощущать в нем под маской спокойствия напряжение взведенного арбалета. Однако, как и он предсказывал, ничего не происходило, и ее тревога немного улеглась.
Еще через несколько дней миссис Блад обнаружила, что Эмилия нашла себе подругу в лице дочери дона Мигеля. Девочки сидели на палубе и, склонив друг к другу головы, что-то мастерили из щепок, в то время как Мэри пыталась вести беседу с совсем молоденькой девушкой — по видимому, няней, и поскольку каждая из них говорила только на своем языке, им оставалось объясняться знаками. Арабелла в нерешительности остановилась, раздумывая, не подозвать ли дочь к себе, но Эмилия уже заметила ее и сама подбежала к ней.
– Эмили, кажется, у тебя новая подруга?
– Да мама, ее зовут Изабелла – почти так же красиво, как тебя, но мне больше нравится называть ее Изабелита.
– А как же вы разговариваете, ведь ты не понимаешь испанский?
Девочка посмотрела на нее с недоумением:
– Мы уже давно плывем на этом корабле, так что ты по-испански будешь la madre, а Изабелита – la amiga. А сам корабль — la nave… – она вдруг протянула Арабелле руку и с гордостью сказала: – Мама, посмотри, что у меня есть!
На ладони у нее была золотая ладанка в форме ковчега – скорее всего, внутри находилась частица святых мощей или какая-то иная реликвия.
– Где ты это взяла, Эмили? – строго спросилаАрабелла.
– Мне дала она — девочка махнула рукой в сторону Изабелиты, которая поднялась на ноги и, серьезно хмуря бровки, смотрела на них.
– Но это очень ценная вещь, девочка моя, боюсь, что ее придется вернуть.
Эмилия надула губы, упрямо глядя исподлобья такими же синими, как у Питера, глазами:
– Я отдала ей мою ракушку. Ну, ту самую…
– Ту, что ты нашла во время нашей последней прогулки возле Кингстона? – Арабелла помнила на редкость красивую, переливающую бирюзовыми оттенками перламутровую раковину, являющуюся главным сокровищем Эмили: – А разве тебе не хотелось хранить ее вечно на память об Ямайке?
– Хотелось…
– Изабелита! – их разговор привлек внимание сеньоры де Эспиноса, и она подошла к дочке, вопросительно взглянув в сторону Арабеллы.
– Эмили, тогда тем более нужно вернуть ладанку. Будь хорошей девочкой, и я попрошу отца рассказать тебе вечером одну из его историй.
– Про морских чудовищ? – насупившаяся было Эмили просияла.
– Думаю, что без чудовищ там точно не обойдется, – уверила ее мать.
Арабелла обернулась к сеньоре де Эспиноса и с улыбкой сказала, тщательно подбирая испанские слова:
– Это принадлежит вашей дочери, сеньора де Эспиноса.
– Благодарю вас, сеньора… – в голосе жены дона Мигеля было удивление.
– Прошу меня извинить, мы не представлены, – спохватилась Арабелла: откуда бы ей знать, как зовут ее собеседницу. – Но я слышала, как к вам обращался стюард. Я миссис Блад.
– А это, вероятно, – вашей, миссис Блад, – настороженность ушла из глаз сеньоры де Эспиноса, и она тепло улыбнулась.
В ее руках была ракушка Эмилии, и обмен сокровищами состоялся по всем правилам дипломатии — правда, сопровождаемый вздохами сожаления самых заинтересованных сторон.
Вечером Арабелла рассказала мужу о «происшествии», добавив, что неизвестно как еще отнесется де Эспиноса к дружбе девочек, и возможно, стоит предостеречь Эмилию, на что Блад ответил, что дон Мигель будет последним болваном, если начнет вмешиваться.
***
На Мартинике караван сделал остановку для пополнения припасов. Плавание шло своим чередом, погода оставалась неизменно благоприятной, и Беатрис много времени проводила на палубе. Несколько раз она обменялась парой слов с приветливой миссис Блад, в то время как их девочки играли в каком-нибудь закутке на палубе. Видела она и мужа англичанки, весьма примечательного темноволосого мужчину с пронзительным взглядом удивительно светлых для его смуглого лица глаз. Прежде ей не было дела до находящихся на борту англичан, а теперь она обратила внимание, что по длинному столу в кают-компании будто проходит незримая граница — испанцы, во главе с капитаном, собирались на одном его конце, а подданные английской короны — на противоположном. Никаких столкновений, конечно же не случилось – наоборот, и те, и другие соревновались в учтивости. Но Беатрис заметила и еще одну вещь — Мигель не участвовал в преувеличено любезном общении. Беатрис знала о нелюбви — если не сказать большего, которую муж испытывал к англичанам: ведь те были виновниками гибели младшего из братьев де Эспиноса. Но однажды она перехватила быстрый взгляд мужа, брошенный им на супруга миссис Блад, и у нее перехватило дыхание от того, какая в нем сверкнула ненависть. Беатрис встревоженно вгляделась в его лицо, но не увидела ничего, кроме холодного равнодушия. Она попыталась успокоить себя, твердя, что ей все почудилось. Однако невозможно было не видеть, что с тех пор, как они отплыли из Гаваны, воодушевление оставило Мигеля, он вдруг стал угрюмым и неразговорчивым, совсем как в ту тяжелую зиму, после своей отставки.
Недоумение Беатрис усилилось, когда два дня спустя муж сурово выговорил ей за то, что она позволяет Изабелле дружить с маленькой англичанкой.
– Я не понимаю вашего неудовольствия, дон Мигель. Почему бы им не поиграть под присмотром служанок?
Мрачно хмурившийся де Эспиноса ответил:
– Мне неприятно видеть, что моя дочь общается с… еретичкой. Неужели нельзя найти для Изабеллы более подходящую компанию?
– Это же дети, какой в том грех? Кроме того, более подходящей компании – как вы изволили выразится – на «Сантисима Тринидад» для Изабелиты нет.
Не ответив, он отошел от Беатрис и остановился, глядя в окна каюты.
– Что происходит, дон Мигель? – продолжала спрашивать она, – Вы так напряжены, кто эти люди?
Мочание длилось так долго, что она даже украдкой вздохнула, не рассчитывая на ответ. Но дон Мигель вдруг медленно выговорил:
– Это мой враг, Беатрис.
То, как это было сказано, заставило Беатрис прекратить дальнейшие расспросы. Ей показалось, что она ненароком коснулась незаживающей раны.
– Я… скажу Рамоне.
– Пусть играют, – неожиданно разрешил дон Мигель и устало добавил: – Лучше, если это будет на глазах у Рамоны, а то с Изабеллы станется сбежать от нее, чтобы навестить подружку.
***
После Малых Антильских островов караван взял курс на Азоры, идя теперь на северо-северо-восток. Для того, чтобы пересечь Атлантический океан, требовалось не меньше двух месяцев, впрочем, у пассажиров находились нехитрые развлечения: они занимались ловлей рыбы или попросту бездельничали, разморенные ярким солнцем, а отец Доминго чуть ли не каждый день провозглашал имя святого, которого следовало чествовать, и все с энтузиазмом откликались на его инициативу.
Беатрис оказалась перед выбором: видя, что мрачнное настроение не оставялет мужа, она не хотела еще больше расстраивать его, но не знала, как объяснить Изабелле, почему та не должна больше играть с Эмилией. Пока она раздумывала, произошло еще одно событие.
Однажды, выйдя на палубу, она увидела девочек возле грот-мачты. Рядом с ними была миссис Блад, которая несмотря ни на что, нравилась молодой женщине. Но Беатрис призывала себя быть сдержаннее и поэтому ограничилась лишь формальным приветствием, собираясь увести дочку в каюту.
– Арабелла!
Беатрис замерла на месте, услышав это имя, казалось бы, давно похороненное в ее памяти, и медленно повернула голову: к ним подходил тот самый высокий мужчина, супруг миссис Блад. Он поклонился Беатрис, затем обратился к жене по-английски, и та с улыбкой что-то ответила.
Мисс Блад больше не смотрела на Беатрис и поэтому не видела, что с той творится.
…«Арабелла, не уходи…» – шепчут запекшиеся губы Мигеля, и лицо его искажается от боли.
А сеньорита Сантана знает, что это боль вызвана не раной от удара шпаги, пронзившей его грудь совсем рядом с сердцем…
Беатрис судорожно вздохнула. Почему до сих пор она не удосужилась узнать, как зовут англичанку?!
«Вас не должна смущать донья Арабелла… В настоящем этому нет места…»
Как же — вот оно, настоящее, красивая женщина, изящная, как фарфоровая статуэтка!
«Арабелла! Арабелла, жена его врага…»
Ревность опалила жгучим огнем. Мысль, что это могло быть лишь совпадение мелькнула и пропала. Беатрис знала, что чутье не обманывает ее. Кивнув Рамоне на дочь, она сжала губы и направилась в каюту.
Она почти бежала по узкому проходу, как вдруг ребенок беспокойно задвигался в ее животе. Беатрис остановилась, пытаясь выровнять дыхание и дожидаясь, пока стихнут толчки. Но они не прекращались, и она непроизвольно положила руку на живот в извечном желании защитить еще нерожденное дитя. И вдруг странное успокоение охватило ее. Она обязательно спросит у мужа. Но позже.
Второе пробуждение (да, представьте, я все-таки заснул!) выдалось поспокойней первого. Но ненамного. Проснулся от того, что кто-то защекотало щеку. Старый детский страх — пауки! – подбросил тело, заставил судорожно заозираться в поисках угрозы… и замереть.
Никаких пауков на подушке не нашлось.
Зато лежало то, чего не должно было быть. Я медленно протянул руку…
— Подожди! – охнул проснувшийся Славка.
Но я уже тронул сложенный «птичкой» листок желтоватой бумаги. Тот дрогнул от касания, зашелестел – и развернулся. Я пробежал взглядом четыре ровные строки:
«Ты не появляешься, и я позволяю себе надеяться, что у тебя все хорошо. Иначе я бы уже услышал о новом подвиге хватов Каирми. Не знаю, какие дела у тебя в столице и имеешь ли ты связь с драконоверами, но на всякий случай сообщаю: завтра по столице в качестве одной из отвлекающих мер планируется массовая облава на сектантов. Прошу: понадобится помощь или сведения – пиши на обороте этой записки. Рит»
Я протянул записку напарнику. Тому на чтение хватило двух секунд. И нахмурился:
— Кажется, мы недавно удивлялись, что он слишком легко тебя отпустил? А он просто может легко тебя найти.
— Нашел и нашел, — немолодому чародею, укрывшему меня той ночью от поисков своей же службы, я почему-то верил. — Записку же прислал, а не двери вышибает с сетеметами наперевес.
— Ну, говорят, что двери вышибать – это как раз в его стиле. А такие вот записки – нет. И хитрые комбинации и многоходовки тоже нет. Интересный такой глава Службы поддержания порядка. Старина Рык… — напарник с недоумением покосился на свою ногу в одном тапке, на скомканную тряпку на постели и слегка зарозовел щеками.
— Драконоверы поведали? – я был невозмутим как памятник. И тапка в упор не видел… а мои собственные смирно стоят у кровати, и даже ровненько. На первый этаж по неотложным утренним делам я гонял вообще без них, чтоб напарника не разбудить…
— Они, — поиски второго тапка увенчались успехом. — Ты, кстати, как?
— Почему – кстати? – возмутился я. – Я не драконовер! И я нормально, если ты про здоровье. Как думаешь, про драконоверов – это правда?
— Думаю.
Славка как бы невзначай глянул в окно. Словно проверял вероятность вышибания дверки. Мда, кто кого перепараноит, интересно? Уж на что я — без проверки даже в карман лишний раз не залезу, но побратим со своей конспирацией…
— Оба хороши, — опять проявил навыки телепата побратим. – Ладно. Пиши ответ этому кающемуся грешнику, пусть подробности выкладывает, раз уж так рвется помочь…
Тахко. Янка.
— Вон он сидит.
— Вижу. А подобраться как? Утонем же!
— Безобразие!
Малышня искренне негодовала на погоду. Снег был лучше. Он был скрипучий, конечно, и белый, и по нему было трудно подкрадываться. Но все-таки можно! А что с грязью делать? Все пузико и все лапки извозишь, пока доберешься, а потом от бабушки Иры влетит!
Теперь влетало уже не двоим, а троим – в группу озорников добавился «жених» Риник – но от этого будущий нагоняй легче не становился. Но подкрасться все равно было надо! Прятки считаются, только когда застукаешь ведущего! А как его застукаешь, если он сидит на кучке земли и сам тебя раньше увидит?
И что делать?
Термина «мозговой штурм» Янка не знала, но пользоваться им это не мешало. Так что, как следует поразмыслив, парочка драконят вспомнила, что они вообще-то на полигоне. А значит что? А значит, можно применять волшебство! И потянулась по грязи ледяная дорожка – по ней и идти твердо, и не испачкаешься. Янка очень старалась, очень-очень, но быстро устала. А до ведущего оставалось совсем немножко, и он смотрел в другую сторону! Вдохновленный примером, за дело взялся Риник… и все было бы замечательно. Но на пути дорожки Риника вдруг совершенно неожиданно взялся хвост абсолютно постороннего дяди. Дядя, конечно, совершенно не обрадовался, когда ему припалили хвост, и поднял крик.
И ведущий, не будь дурак, тут же их застукал.
Ну нету в жизни справедливости!
Расстроенные драконята даже не похихикали над драконом, который сокрушенно рассматривал свой хвост. Хотя, конечно, Дари, измазанный в грязи по самую коронку так, что они даже его не узнали – это смешно. Но нечего Дари перепачкиваться и прикидываться кучей земли. Если бы они сразу поняли, что вот эта груда – их знакомый Земной дракон, они бы, конечно, не стали… Вот зачем он там сидел и не двигался? Он сам виноват!
Дракон выслушал их претензии и печальное «извините» Риника молча и только на последние слова среагировал:
— Ладно, виноват. Действительно, какой из меня дракон? Так, чучело земляное… Не получается у меня, ребята.
Ребята пораженно замолкли. Чтоб взрослый не ругался в ответ на озорство, а признавал себя виноватым – такое они припомнить не могли.
— Так ты не будешь ябед… жаловаться? – практично уточнила Янка. На всякий случай. А то мало ли…
— Получится, — утешил «жених». – У меня тоже с первого раза не выходит.
— Да если б с первого раза! – досадливо сверкнул перемазанной короной Дари. – Я уже со счета сбился. А у вас вон дорожки ровненькие…Слушайте, ребята, а как это у вас получается?
Столица Макс.
Рит не соврал.
Облава полыхнула уже следующим вечером. Рыночный квартал шерстили постольку-поскольку – где деньги и приезжие, там всегда криминал, так что кварталу и так доставалось каждую неделю. То карманников разыскивают, то ловят фальшивого вельхо, обещавшего приворотное зелье (миры разные, а дураки везде одинаковые!), то чьему-то бестолковому сыночку под видом мясорубки всучат крысу в коробочке, и мошенника надо отловить и отобрать деньги…
А вот городу досталось.
От чего там отвлекали вельхо столицу этой облавой, не знаю, но отвлекли они… результативно.
Предупреждение, немного запоздалое (что сделаешь за сутки с небольшим?) все-таки сработало. Драконоверья община всколыхнулась. Они давно ходили по краю, и после вспышки паники и неверия в ход пошли давно продуманные планы, хитрые комбинации, ложь и давно приберегаемые «норы». И месть. Не хотите, значит, нас терпеть? Ну так мы покажем, что не стоит трогать то, что сидит тихо.
Казалось, ну куда денешься в городе? Пусть большом, но надежно перекрытом у застав? Ведь если ищут волшебники, то найдут? Ведь скрыться невозможно?
Оказалось, что вполне возможно.
Кто-то давным-давно обеспечил себя второй личиной – то есть ухитрился создать как бы альтернативную личность, вполне легальную и обеспеченную жильем и профессией. И сейчас просто в это самое жилье (в другом районе города) и переместился.
Кто-то, несмотря на многократные уверения в неподкупности людей и вельхо из воротной сторожи, выяснил, что абсолютная неподкупность бывает только в Божьих Пределах, а живые люди обладают многими нуждами. И еще днем количество горожан столицы непонятным образом уменьшилось на две с лишним тысячи человек…
Кто-то еще полвека назад угрохал немалые суммы на разведку городских подземелий и нынче бесследно в них растворился. Это, конечно, не наша родная Москва с ее метро, но подземелья и тут обширные, многослойные и запутанные до заикания. Желающие могли годами искать здесь хоть легендарные сокровища прежних времен, хоть Белых лисов, хоть голубого дракона в розовую крапинку – результат один. Кстати, шанс увидеть дракона небесного окраса был даже больше – достаточно только хорошенечко запастись глюшь-травой и посвятить вдумчивому уничтожению оной несколько часов подряд…
Кто-то предусмотрительно поддерживал родственников и друзей, демонстративно, на публику, не терпевших драконоверов, и в нужный момент заглянул в гости на пару-тройку пятих.
Закрывались лавки и мастерские, пустели дома и квартиры, взвилась, покружилась над городом и пропала стая белокрылок – местная замена почтовым голубям. Захлопывались крышки подполов, ставились и подвешивались сюрпризы для незваных гостей, проверялись давно-давно поставленные капканы в подземных ходах.
Но ушли не все…
Уходили семейные, уводили и прятали детей, скручивали и утаскивали дурную молодежь, рвущуюся на подвиги, залегали на дно крайне немногочисленные драконоверьи маги-недоучки, скрывались особо доверенные лица, от которых зависело благополучие общины…
Но некоторые оставались. И уговорить их уйти не получилось. Те, кто слишком много потерял, те, кто устал бегать и прятаться… те, кто захотел напоследок громко хлопнуть дверью и показать вельхо, что не стоило будить лихо, пока оно тихо сидело и никого не трогало.
Первый дом полыхнул как раз после заката.
Мы со Славкой сидели на крыше, кутаясь в полушубки. Дождь прекратился еще утром, но улицы и крыши все еще были влажными. Хозяин сначала бухтел на нашу глупость и на нелетнюю погоду, потом плюнул и приволок одеяла. После Славкиного щедрого подарка дед… хотя какой он дед, ему только зимой сорок исполнилось! Словом, наш квартировладелец резко перестал хромать и ворчать, а вместо этого приобрел привычку заглядывать к нам и спрашивать, не надо ли чего. Я у него закрепился как сильномогучий колдун, хотя и с изрядной придурью по части выпивки. А в Славку он вообще влепился как в родного. Сейчас вот приволок горячее питье и одеяла.
Но пить мы не пили.
На душе было паскудно. Предупреждение сообщили всем, нам сказали спасибо и очень настоятельно попросили не вмешиваться… И все равно тихо сидеть в комнате и просто ждать было невыносимо. Вот мы и влезли на черепицу. И сейчас немо смотрели на взвившиеся над не слишком далекой крышей языки пламени.
— Песчаная? – я нарушил тишину первым.
Славка молчал. Дом полыхал уже весь, словно его снаружи и внутри старательно облили керосином или спиртом. Черные фигурки метались рядом, пытались тушить. Криков оттуда слышно не было… Зато внизу послышался скрип ставен и удивленно-тревожные голоса. Соседи проснулись и тоже захотели узнать, что происходит.
— Галечная, — наконец разлепил губы напарник. – Там жила семья Раду. Помнишь, муж и жена, у которых обоих сыновей в вельхо забрали?
Не живет, «жил». Славка тоже думает, что Раду уже…
— Помню. Оба не пережили становления, умерли личинками. Он у меня спирт брал.
— Да. Видно.
— Все-таки не ушел, — мне снова стало холодно.
— Нет. Не захотел. Сказал, это его дом… и все.
Я представил, как это – сидеть в своем доме среди разлитого спирта и ждать. Ждать, когда придут. Ждать, чтобы в нужный момент уронить на пол зажигалку…
— А его жена?
Славка зябко повел плечами.
— Она сказала, что у них в традиции огненное погребение. И она всегда хотела, чтобы по обычаю. А что немного раньше… Смотри!
Еще один дом полыхнул левее и ближе, на Цветочной. Огненная волна выплеснулась на мостовую, сминая защиту, и подмяла двоих, оставленных, видно на страже… теперь крики было слышно вполне отчетливо.
Я отвернулся.
Невольно вспомнилось, как я рвался в столицу. Мне казалось, что у меня-то все получится. Я же герой, блин. А что у местных не получилось – так они просто недостаточно заинтересованы. Привыкли, притерпелись, им все равно, Нойта-вельхо или кто другой. Главное, чтоб налогами не доставали и сохраняли какой-никакой порядок.
Дурак был.
Привыкли. Но не притерпелись. И это злое ожесточение даже пугало. Раньше я бы не понял, наверное, почему они так поступают. Ведь драконоверов вряд ли бы убили, Рит говорил, что вельхо хотели просто замутить отвлекающую комбинацию и заодно потренироваться. Попрактиковаться в захватах на привычной мишени. Вряд ли драконоверам грозило что-то сверх того, что было раньше. Ну, пережили бы аресты, несколько пинков, обыски – так здесь повторяется в среднем раз в три-пять лет (обычно, когда Нойта-вельхо нужны деньги или надо потренировать пополнение). Откупились бы, как всегда, пережили бы эту облаву, как и другие. Но они не захотели… Что изменилось?
Как же надо ненавидеть, чтобы сжечь дом и себя?
Или дело не только в ненависти?
Предатель! Подлый предатель!
Заманил в комнату и запер.
Любимого хозяина запер.
Ладно-ладно, я запомню.
Уже запомнил.
Клац-клац. Клац-клац.
Ау.
Да что ж такое, почему ручка не поворачивается? Он что её стулом припёр, что ли? Точно, стулом. Запер и стулом припёр.
— Фёоооооудооор! Фёоооуууудооо-о-ор! Выпустииии-и-иии! Выпустии-и, падла-а-аау!
Ходит там за дверью. Туда-сюда, туда-сюда. Шаркает тапками своими. Шуршит чем-то.
Звенит.
Блямкает.
Дзинькает.
Шуршит. Пакетом шуршит. Огромным шуршучим пакетом. Шуршит. Сам. Без меня.
Бесит. Бесит. Бееесииит.
— Бее-е-с-ииишь!!!
Запер. Зачем он меня запер? Пакетом в одно лицо шуршать? Странно это всё. Странно.
Стоп. А может опять, как тогда? Может… Нет, не может. Не может же? Нельзя же одному коту два раза бубенчики отчекрыжить. Или всё-таки можно… Ох, как вспомню.
— Фёёоо-о-у-дор, свооо-у-ло-чь! Бубенцыыы мяу-о-иии вернии-и-и…
Что он мне там обещал прошлый раз? Что ноги вырвет… Ой, ля-я-я… ноги это тебе не бубенцы. Или не ноги? Когти! Точно, когти! Так и сказал, мол, ещё раз так сделаешь, когти вырву… Ещё раз… Что ж там было-то? Дверь. В тот раз я немножко постучал в дверь. Когтями, да. А чем ещё я мог постучать? У меня лапки…
Упс. Интересно, а эти царапины около ручки — они с того раза остались? Или это я сейчас? Ноги мои…
А если в окно? И сугробами к лесу уходить. Босыми пятками по снегу.
Мороз.
Голод.
Дикие звери.
Злые дворники.
Фиг с ними, с когтями, если подумать. И без когтей живут.
— Фёооо-у-дооо-о-ор! Я прощааа-а-ую тебя-я-у! Мы купим тебе новую дверь! Выпустии-и. Я не хочу в лес, лучше когти. Феее-е-е-дяу!
Всё. Всё, не могу больше. Нет моих сил и нервов. Пожрать бы чего. Заесть стресс… Лучше б ты меня в кухне запер, ирод.
Поспать. Нужно поспать.
— Кис-кис?
Нафиг. Иди нафиг. Ты предал меня. Ты шуршал моим пакетом, Фёдор, пока я тут умирал от голода и жажды. Я почти вышел в окно, Фёдор. Любовь прошла. Мы теперь чужие с тобой.
— Ву, ты тут? Спишь? Вельзевул? Выходи, морда протокольная! Кис-кис?
Шур-шур-шур.
Ушёл. Ушёл, падла.
Дверь открытую оставил.
На слабо берёт.
Меня — на слабо.
— Фёоооо-о-оудор!
Это мне?
Это всё мне?
Всё-всё? Я люблю тебя, Фёдор, раб мой.
Тыгыдымц-тыгыдымц.
Вот эти все мешки.
Хрясь.
И коробки!
Хрусь…
Аааа-а-а! Как круто-то. Круто-круто-круто!
И… ты подарил мне дерево, Фёдор? Во-о-оу! Целое дерево. И шарики. И вот этот вот сааа-а-амый большой красный наверх…
Упс.
— Фёоооо-оу-доооор! Простииии. Я не хотел, Феее-е-дяу! У меня лапкиии-и-и! Лучше когти, чем ноги, Фёо-у-дооор! Лучше когтиии-и!!!
Арчибальд Сэсил Кроу, им, Фаррагутам, седьмая вода на киселе. Похожий на всех героев детских песенок сразу – и на обжору Барабека, и на Шалтай-Болтая, – он вызывал улыбку у любого, кто видел его впервые. Только немногие посвященные, даже в руководящих структурах МИ-5, знали, что этот благодушный толстяк, прячущий за темными линзами очков изумрудно-зеленые глаза чеширского кота, – главный разработчик вербовочных операций за «железным занавесом».
– Дедушка по-прежнему плох, Джейн?
– Если слушать врачей, то определенно – да.
– Все никак не соберусь навестить его, – Кроу порылся в ящике стола. Там что-то загремело, зазвенело и забулькало одновременно. – Вот, – он поставил на стол бутыль диковиной формы. – Настоящий магрибский абсент. С самой весны каждый понедельник даю себе зарок отвезти старому Фаррагуту подарок, и, представь себе, Джейн, все только собираюсь.
– Вы хотите, чтоб это сделала я?
– Нет, мне пришла в голову более интересная мысль. Ты, кстати, не в курсе, кто у него сегодня дежурит, старуха или эта рыжая бестия?
– Сегодня Элис, – по характеру и интонации вопроса Джейн поняла, что родственничек не то побаивается, не то недолюбливает миссис Харпер – пожилую сиделку.
– Отлично, давай вместе прокатимся к нему? И подарок отвезем…
– Сэр…
– Дядя Арчи, пожалуйста.
– Дядя Арчи, я не уверена, что есть необходимость искушать больного алкоголем…
– Джейн, сэру Огастесу – девяносто четыре года. Поверь, джентльмены его поколения – это настоящие дубы. Они умирают стоя и только в бурю. И если твоему деду не повезло, и его миновал сей геройский удел, он никогда не позволит себе захлебнуться пьяной слюной в кровати. Он просто выкинет эту бутылку или отдаст ее Элис. Собирайся…
В чем-в чем, а в автомобилях дядя Арчи разбирался. На всю Британию было только два четырехлитровых кабриолета «Bentley MR» образца тридцать девятого года, с сибаритскими, сафьяновой кожи, салонами и кузовами работы Ванвоорена. Один из них уносил Джейн и сэра Кроу по графитовому серпантину в сторону Соммерсетшира.
Желтые кубы соломы на бледной зелени скошенных полей, стада, гуляющие по полям последние недели, каменные межевые изгороди, чешуйчатой паутиной расходящиеся по обе стороны дороги…
За закрытой в комнату деда дверью была слышна музыка. Нечто медленное, ритмичное. «Кажется, свинг?», – Джейн неважно разбиралась в музыке. Оставив Кроу внизу разбираться с парковкой, она поспешила наверх, известить об их внезапном, без предупреждения, визите. По обыкновению толкнув тяжелую дверь обеими руками, Джейн остолбенело замерла на пороге.
В полумраке комнаты танцевала какой-то чувственный танец обнаженная Элис. Распущенная грива тяжелых медных волос ртутью перетекала по плечам и мягкому, чувственному рельефу спины. Бедра танцующей женщины совершали томные, исполненные сладострастия движения, а плавные устремленно-знающие руки вольно скользили вдоль совершенных линий стройного тела.
– Леди Годива, – где-то в районе виска раздался шепот Кроу. – Пойдем, я думаю, они скоро закончат.
Дядюшка прикрыл тяжелую дверь и отвел Джейн в холл. Они сидели на обитом полосатым репсом колониальном канапе и неловко молчали.
– Джейн, – очкарик нервно потер ладони.
– Не стоит, сэр. Я все понимаю. Хотите чаю?
– Не откажусь…
К холлу примыкала особая, «чайная», кухня. Крашеные шкафы тикового дерева хранили несметное количество сортов чая, от традиционного дарджалинга до специфического матэ. В застекленных горках, по-бульдожьи раскинувших резные короткие ножки, блестели фарфором и перламутром веджвудские, мейсенские и турские чайные сервизы, переливались насыщенными цветами их азиатские, южно-американские, русские коллеги и соперники.
Джейн поставила воду на огонь и, уткнув подбородок в сжатые кулачки, наблюдала за его пляской.
– Здравствуйте, мисс Болтон, – Элис, с убранными под сестринской косынкой волосами и в белоснежном крахмальном халате, нарушила одиночество девушки.
– Здравствуйте, Элис. Как дедушка?
– Весел и оптимистичен. Попросил меня помочь в приготовлении чая, вы не будете против?
– Нисколько.
Арчибальд Сэсил Кроу помог Джейн и Элис вкатить чайный столик в комнату. Внучка подбежала к деду и поцеловала его в чисто выбритую, пахнущую парфюмом щеку.
– Comment ça, cheri?
– Грущу по уходящему лету, не хочу заканчивать учебу.
– Что же ты хочешь делать?
– Честно?
– Только так…
– Чтобы вы, сэр Огастес, выполнили свое обещание!
– Неужели я до сих пор причина напрасной надежды? Этого не может быть, – дед нахмурился и сосредоточился. – Ну-ка, говори!
– Кто-то хотел послать докторов к черту, упаковать багаж и, выкрав внучку из Тринити, отправиться с нею на целый год в Тритопс стрелять львов и леопардов, – Джейн вновь поцеловала деда.
– Вот видишь, Арчибальд, насколько кровожадны представительницы старых аристократических семей, – дед улыбался. – Элис уже ушла?
Кроу поднялся и посмотрел в окно.
– Выезжает со двора.
– Досадно. Джейн, Арчи был столь любезен, что привез с собой подарок. Будь добра, сходи в мой кабинет и принеси бокалы.
Девушка кивнула и вышла…
– Ты сам объяснишься с ними. Никто не виноват, что чистюли-буржуа запретили эвтаназию. Наш парламент вечно идет у них на поводу, но меня это абсолютно не касается. Как выпьем, оставьте меня одного. Уведи Джейн вниз и займи чем-нибудь. Я устал, Арчибальд, чертовски устал. После гибели Кэролайн мне с каждым днем все тяжелее и тяжелее просыпаться. Если сможешь, огради мою внучку от разведки. Я знаю, как только она останется одна, твои придурки шагу ей не дадут ступить, пока не завлекут Джейн к себе. Обещаешь?
– Сделаю, что смогу.
– И на том спасибо, доктор Чехов.
Подслушивать – нехорошо, но так получилось.
– Ты помнишь эту ерунду?
– Твой первый проект? Смесь кичливой образованщины и непомерных амбиций?
– Ты строг, Огастес…
– Но справедлив! Прошу, дай мне сосредоточиться…
Джейн, неся на серебряном подносе бокалы из толстого синего стекла, вошла в спальню. По выражению ее лица никто бы и не догадался, что девушка стала, фактически, соучастницей приготовлений к… убийству? Или – самоубийству?
Дед и Кроу оживленно разговаривали, вспоминали какие-то эпизоды из прошлого. Наконец сэр Огастес взял свой стакан.
– Джейн, в кабинете на моем столе лежит веленевый конверт. Будь добра, принеси его, пожалуйста.
Дверь в комнату деда была закрыта. В коридоре, где солнечные лучи, проходя через цветные стекла переплета, превращались в косую радугу, ее ждал сосредоточенный и серьезный Кроу.
– Ты его убил?
Джейн впервые обратилась к сэру Арчибальду на «ты». Он молча вынул из ее рук конверт, разломал сургучные печати с гербами родов Глазго и Фаррагутов и снова передал конверт девушке.
– Это его воля. Я всего лишь исполнитель. Здесь он тебе обо всем написал.
Так Джейн Болтон совершила свое четвертое открытие.
Герой моего повествования — Павел Белобрысов. Но, повествуя о нём, о событиях, в которых мы с ним участвовали, о людях, с которыми были знакомы, мне неизбежно придётся упоминать и о себе. И довольно часто. И, поскольку я вынужден присутствовать в своём повествовании, позвольте представиться Вам, Уважаемый Читатель.
Имя … … … … … … … … … Степан
Отчество … … … … … … Архипович
Фамилия семейная … Данников
Фамилия личная … Кортиков
Год рождения … … 2113
Место рождения … Ленинград
Образование … … … Высшее
Профессия … … … … Воист
Напомню, что слово ВОИСТ возникло из слияния двух слогов: ВО(енный) и ИСТ(орик). Смысл его неоднозначен: кроме понятия «воин», «воитель» в нём звучит и корень слова «истина». Это слово отражает смысл нашей деятельности: на мирной Земле мы изучаем историю минувших войн, строго придерживаясь научной истины.
Попробую кратко очертить круг наших обязанностей.
1. Пишем научные труды и издаём книги и реферативные журналы по военной истории Земли.
2. Преподаём в школах и вузах военную историю. (И добавлю: воюем с Управлением Средней и Высшей школы за увеличение количества учебных часов. Их выделено нам по сравнению с другими дисциплинами ничтожно мало.)
3. Курируем военные музеи и следим за сохранностью военно-исторических памятников.
4. Проводим изыскания в военных архивах.
5. Организуем раскопки древних фортификационных сооружений.
6. Консультируемый рецензируем поэтов, прозаиков, видеодраматургов, живописцев, скульпторов, композиторов, творящих на военно-историческую тему или частично затрагивающих эту тему в своём творчестве.
Добавлю к сему, что на воистов возложена некая оборонная миссия. Не буду останавливаться на её деталях (они секретны), но смею заверить Уважаемого Читателя, что в случае нападения на нашу планету агрессору будет дан должный отпор. Возможность нападения на Землю какой-либо инопланетной воинственной цивилизации ничтожна, однако она всё же есть, и это надо учитывать. И это — учтено. Что должен знать воист? Он должен знать всемирную военную историю, стратегию, тактику, боевые уставы всех армий прошлого, все роды оружия, баллистику, химию взрывчатых веществ, атомную физику, основы кораблевождения, авиационное дело, сопромат, картографию, интендантское дело, геральдику — и ещё много, много другого.
Как стать воистом?
После окончания Средней школы надо подать заявление на Военно-исторический факультет. Во-ист-факи имеются при университетах, но не при каждом, а лишь при одиннадцати на всей планете. Срок обучения — двенадцать лет. На седьмом курсе студент получает звание сержанта Военной истории и начинает специализироваться в избранной им отрасли. Сдав выпускной экзамен, он становится лейтенантом Военной истории. Далее, при отсутствии порочащих обстоятельств, воист повышается в звании через каждые пять лет. (Напомню, что пункт 17 Устава воистов гласит: «В случае малейшего проявления жестокости по отношению к людям, животным или мирным обитателям иных планет воист подлежит разжалованию».) Сколько воистов на Земле?
Нас более семи тысяч. Благодаря отсутствию войн и успехам геронтологии некоторые воисты доживают до весьма преклонных лет и весьма высоких чинов. Мы гордимся, что в нашем содружестве числятся 87 генералов и 54 адмирала. Правда, это дало повод одному журналисту сострить, что у нас «на каждого капрала — четыре генерала». Однако далеко не все воисты — долгожители. Среднестатистическая длительность жизни воиста значительно короче, нежели у остальных землян, ибо один из пунктов нашего Устава гласит: «Воист не должен уходить от опасности».
Приведу два примера.
Во время Великого Африканского землетрясения 2102 года первыми в эпицентр событий прибыли спасательные бригады воистов, чтобы оказать помощь пострадавшим (хоть отлично знали, что ожидается «второй вал»). Они спасли не одну тысячу человек, но сами потеряли 317.
Во время Большой чумы на Клио, планете Второго пояса, туда были переброшены наряду с высокоспециализированным земным медперсоналом 1700 добровольцев-воистов; они работали там как братья милосердия. 256 из них похоронены на Клио.
Поступить на Во-ист-фак не очень-то просто. Ведь пункт 2 нашего Устава читается так: «На мирной Земле и выше воист обязан быть носителем лучших человеческих и воинских качеств». Помимо усложнённого экзамена по многим отраслям знаний, испытуемым даются особые тесты, проводятся испытания на выносливость, на памятливость, на способность к взаимовыручке на суше, на море, в воздухе и в космическом пространстве. Особое внимание уделяется способности испытуемого к разумным и хладнокровным действиям при летальной опасности.
Строгость приёмных испытаний не смягчается даже в случае недобора. Не утаю, недобор на наши факультеты — явление не столь уж редкое. Одних отпугивает строгость испытаний, других — долгий срок обучения. Некоторые считают военную историю наукой бесперспективной.
Но пора упомянуть и о наших прерогативах. Мы, воисты, — единственные люди на Земле, имеющие право носить военную форму. Более того, по общепланетным праздникам мы можем ходить с оружием, взятым под честное слово из музейных фондов.
Есть у нас и ещё одна привилегия. При комплектовании космических экспедиций воисты в возрасте до пятидесяти лет, при наличии у них второй специальности или хобби, отвечающего задачам данной экспедиции, освобождаются от специспытаний. Это объясняется просто: ведь при поступлении на Во-ист-фак человек проходит более жёсткую проверку (в смысле умственных, моральных и физических качеств), нежели рядовой претендент на полёт в космос. Руководители космоэкспедиций весьма охотно включают нас в состав своих групп, ибо знают: воист не подведёт и в случае опасности примет удар на себя, выручая товарищей. И пусть над нами порой подшучивают, приводя уже упомянутую мной шутку о капралах и генералах, но гораздо чаще, желая кого-либо похвалить, говорят: «Он смел, как воист!» И каждый землянин со школьных лет знает стихотворение известного поэта Парнасова, первая строка которого звучит так: «Воисты — рыцари Земли!..» Как и почему я стал воистом?
Во всяком случае, не по наследственной линии. Моя мать, Агриппина Васильевна Догова-Данникова — ветеринар-невропатолог. Мой отец, Архип Викторович Данников, вошёл в историю как биотехнолог сапожного дела. «Вечные сапоги Данникова» (в просторечии — «вечсапданы») известны не только на Земле, но и на других планетах, где разумные существа передвигаются при помощи своих конечностей. Шестиногие аборигены планеты Феникс, поверхность которой отличается острозернистой каменистой структурой и обилием пресмыкающихся, воздвигли в честь моего отца «Пилон благодарности». Некоторые земные франты и франтихи к вечсапданам относятся пренебрежительно, но большинство землян носит их охотно. Вечсапданы изготовляют из активной биомассы, имеющей способность самоочищаться, самовосстанавливаться и саморазвиваться за счёт окружающей среды и тепловой энергии, выделяемой человеком при ходьбе. Они увеличиваются синхронно с ростом ног своего владельца. Практически одна пара вечсапданов может служить человеку с его отроческих лет и до глубокой старости.
Если взглянуть на остальную мою родню, то и там воистов нет. Тётка по материнской линии, Забава Васильевна Струнникова, — учительница музыки; дядя, Глеб Васильевич Путейцев, — инженер. О дяде по отцу, Фоме Викторовиче Благовоньеве, позже я расскажу подробнее, пока же сообщу, что и он не воист. Он талантливый композитор парфюмерной промышленности и теоретик ароматологии. Его перу принадлежит солидный, но малоизвестный труд «Запахи в судьбе великих людей прошлого». В дни моего детства и юности дядя Дух (так прозвала дядю моя сестрица Глафира — за его пристрастие к духам и всяческим ароматам) постоянно обитал в нашей квартире на Лахтинской набережной, ибо был одинок; жена покинула дядю из-за его чудачеств. Он неоднократно проводил с моей сестрой и со мной просветительные беседы о запахах, надеясь, что мы пойдём по его стопам. Но сестру интересовало швейное дело, меня же тянуло ко всему морскому.
Когда мне исполнилось десять лет, я вступил в яхт-клуб на Петровской косе и там научился ходить под парусами. Позже я овладел навигационным делом уже в океанском масштабе. Однако парусный спорт всегда интересовал меня чисто практически, а как будущего воиста меня с детства влекли к себе корабли послепарусной эпохи. Ещё в ранние свои школьные годы я стал частым посетителем Военно-морского музея. Там я запоминал внешний вид моделей броненосцев и дредноутов, а затем, в помещении школьного кружка моделистов, воспроизводил корабли в материале, причём старался делать это с большой точностью. Не из хвастовства, а для внесения ясности сообщаю, что память у меня — 11,8 по 12-балльной шкале Гроттера-Усачевой и что, взглянув на пульсационный стенд Любченко, я могу затем нарисовать, повторяя все цвета и оттенки, сорок девять геометрических фигур из пятидесяти. Эти параметры памяти даже несколько выше тех, которые необходимы (разумеется, при наличии всех прочих требуемых данных) для поступления на Во-ист-фак.
Вначале мой интерес простирался только на внешние формы кораблей — на их обводы, палубные надстройки, барбеты и орудийные башни. Но затем моя любознательность обратилась на технологию, на старинные судовые двигатели, на внутрисудовые коммуникации, на проблемы живучести кораблей. А потом как-то незаметно для самого себя я перешёл к чтению военно-исторических книг, где разбирались действия флотов, причём с особым тщанием штудировал те труды, где речь шла о битвах эскадр послепарусной эпохи.
Будучи учеником 8-го класса, я написал статью «Бой неиспользованных возможностей. Просчёты британского командования в морском сражении у Доггер-банки 24 января 1915 года». Я пытался доказать, что если бы английская эскадра не потратила даром времени на добивание германского броненосного крейсера «Блюхер» (который был уже серьёзно повреждён, потерял остойчивость и фактически утратил значение как боевая единица), а продолжала бы преследование кайзеровской эскадры, то британцы, имея перевес в линейных крейсерах, могли бы развить значительный оперативный успех, который в дальнейшем ходе морской войны положительно сказался бы на всех действиях Грандфлита. Эту статью, сопроводив её начерченными мною же схемами, я послал адмиралу Военной истории Кубрикову и с трепетом стал ожидать его отзыва.
Я никак не предполагал, что отклик последует столь быстро. Через два дня, в воскресенье 5 июня 2128 года (эту дату я запомнил на всю жизнь!), адмирал связался со мной по альфатону. Стоя в нашей гостиной перед альфэкраном, я впервые увидал Кубрикова так близко. Он казался моложе своих лет, свежевыбритое лицо его дышало энергией; пахло от него каким-то очень приятным одеколоном. Он сказал, что через двадцать восемь минут посетит меня лично. Когда изображение померкло, у меня мелькнула мысль: уж не сон ли это?
Но, к счастью, то была явь. В этом я убедился, когда в гостиную вошёл дядя Дух.
— Пахнет парфюмом, — заявил он. Затем, вытянув шею, он с шумом вдохнул воздух и, выдохнув его, изрёк: — Одеколон «Вечерний бриз», автор композиции Марфа Полуянова, день разлития эссенции — восемнадцатого или девятнадцатого декабря минувшего года; рецептурных нарушений не ощущаю… Парфюм недурной, одобряю твой вкус.
— Это не мой вкус! — воскликнул я. — Это вкус адмирала Кубрикова! Он только что беседовал со мной по альфатону. И, представь себе, он направляется сюда!
Известие это дядя Дух воспринял без должного восторга. Он не одобрял моего увлечения военно-морской историей.
— Только адмиралов нам здесь и не хватало! — ворчливо произнёс он. — Удивляюсь, как это ВЭК не жалеет сотен тысяч уфедов на эту чудаческую ассоциацию воистов! А проект моей Установки, проект, сулящий людям душистую радость, был безжалостно зарублен, как якобы бесполезный! — С этими словами он нервным шагом покинул гостиную, направляясь в свою комнату-лабораторию.
В те дни дядя Дух был в большой обиде: только что отклонили проект его Пульверизационной Установки. Композиционный замысел дяди заключался в том, что каждую улицу Ленинграда надо снабдить постоянным индивидуальным запахом. Помимо сооружения огромной сети микротрубопроводов и мощных нагнетательных установок осуществление этой идеи потребовало бы создания нового парфюмерного комбината; к тому же и сама суть творческого замысла не встретила сочувствия среди горожан и даже вызвала насмешки. Проект был отвергнут.
* * *
В назначенное время к причальному балкону нашей квартиры плавно подлетел серый, окрашенный под цвет старинного военно-морского судна, одноместный дирижабль. Поймав швартовый конец, я ловко закрепил его в магнитном держателе и выдвинул трап. Адмирал, в скромном тёмно-синем кителе, сошёл на балкон, пожал мне руку и сказал, что хотел бы представиться моим родителям.
Я ответил, что их, к сожалению, нет дома: отец — в командировке на планете Диамант, мать же срочно вылетела в другой конец города, на Фонтанку: у одного из её пациентов, престарелого пуделя, острый приступ пресенильной меланхолии.
Посочувствовав бедному животному, Арсений Тихонович последовал со мной в мою комнату.
— Я сделал тут кое-какие пометки, — заявил он, кладя на стол рукопись. — В целом статья свидетельствует о вашей начитанности, однако концепция её не нова: нечто подобное высказывали в своё время Коррендорф, Лоули, Щукин-Барский. Я лично придерживаюсь в данном вопросе несколько иной точки зрения и вообще считаю, что права древняя поговорка: «Легко быть стратегом после боя». В дальнейших своих исследованиях вы должны учитывать, что в ходе сражения на флотоводца влияет очень много составляющих. Например, надо иметь в виду, что на исходе Доггер-банкского боя у контр-адмирала Мура произошла путаница с расшифровкой радиограммы, посланной ему вице-адмиралом Битти. Не следует исключать и того, что главные силы германского флота могли подойти на подмогу эскадре Хиппера, и Мур, вероятно, опасался этого.
— Теперь я понимаю, что статья моя несамостоятельна, легковесна и воиста из меня не получится, — сокрушённо произнёс я, выдавая тем самым свою сокровенную мечту.
— Нет! Не отчаивайтесь! — твёрдо сказал адмирал. — Я чую в вас военно-историческую хватку! Наращивайте знания, укрепляйте себя физически и нравственно — и упорно держите курс к намеченной цели!
Арсений Тихонович беседовал со мной в течение часа, и за это время я проникся верой в себя на всю свою жизнь. В тот же день я сообщил матери, что решил стать воистом. Она отнеслась к моему решению весьма сдержанно, но отговаривать не стала; и отец в дальнейшем не чинил мне препятствий. Что касается дяди Духа, то он перестал со мной здороваться.
Корабль «Поиск», забрав всех фаэтов со станции Деймо, приближался к Фобо. Через иллюминатор уже виднелась заметно разгорающаяся звездочка.
Выдум Поляр, инженер Фобо, стал новым начальником базы.
Когда на Фаэне началась война распада, а с Фобо и с Деймо были посланы по две торпеды распада, молодые фаэты Фобо, настаивавшие на мирном рейсе космического корабля на Деймо, возмущенные поступком начальника базы, еще до гибели планеты Фаэны и до сообщения с Деймо о произошедших у них переменах сместили Доволя Сируса.
Доволь Сирус не сопротивлялся. Он даже охотно сдал полномочия Выдуму Поляру, считая, что вот теперь-то он обретет покой, а все заботы лягут на плечи изобретателя. Но он жестоко ошибся.
На Фобо прилетел «Поиск» со всеми фаэтами Деймо и Умом Сатом с Тони Фаэ с Земы.
Выдуму Поляру вместе с Алой Вег привелось сесть рядом с Умом Сатом, чтобы вынести приговор военным преступникам. Ум Сат объявил ими супругов Лутон и Сирус.
На вогнутых стенах каюты висели пейзажи Фаэны, леса, лужайки, реки, города, моря… которых уже не было.
Перепуганные и возмущенные, никак не ожидавшие такого поворота событий, обвиняемые сидели перед судьями на черной скамье, а позади них у серебристых стен стояли все остальные фаэты космоса.
В иллюминаторах виднелся гигантский шар планеты Map. Ее красновато-коричневый цвет делал освещение зловещим.
Ум Сат оказался фаэтом железной воли. На Земе он тяжко болел, окончательно поправившись лишь в пути. Теперь он, огромного роста, седовласый и седобородый, энергично встал во главе колонии фаэтов, ее патриарх. И первым своим действием он отдал под суд преступников войны в космосе. Теперь он спокойно сидел за столом, мерно постукивая по нему пальцем.
Начался допрос. Власта Сирус, недобро усмехаясь, сопротивлялась изворотливо и яростно:
– У самозваного суда нет никаких прав судить нас. В космосе нет законов, по которым можно выносить приговоры.
– Закон – воля фаэтов, находящихся здесь, – твердо ответил Ум Сат. Его насупленные брови не предвещали подсудимым ничего хорошего. Он многозначительно взглянул на пейзажи в рамках, кем-то замененных на черные.
Старый ученый внушал Выдуму Поляру огромное уважение. Он не походил на других знатоков знаний, не признававших Выдума Поляра. Напротив, он интересовался его изобретениями и сразу предложил ему совершенствовать проект Брата Луа.
Власту Сирус, несмотря на напускной гонор, знобило. Со стороны это было заметно. Она выглядела жалкой, хоть тон ее и был вызывающим:
– Тогда ищите преступников войны среди руководителей космических баз, а не среди служанок.
Эти слова Власты Сирус вызвали общий смех фаэтов, знавших истинную роль огородницы Фобо.
Генерал Доволь Сирус, задыхаясь от обиды на жену, вынужден был подтвердить, что решение послать к Деймо торпеды было подсказано ему Властой Сирус.
Когда его спрашивали, он хоть и с трудом, но поспешно вскакивал. Сейчас он был очень огорчен, всячески подчеркивая это:
– Меня можно судить только за слабость характера в семейной жизни, а не за военные действия. Я только деловой фаэт. Генеральский чин мне дали для фирменной марки военных мастерских, Как деловой фаэт, я собирался приобрести часть территории Мара, чтобы потом выгодно продавать участки переселенцам, – и он доверительно улыбнулся.
– Кого заставил ты снарядить торпеды распада? – в упор спросила его Ала Вег.
– Я снарядил их сам.
– Это было безопасно? – продолжала допрос Ала Вег.
– Вполне. Заряды торпед были хорошо защищены от излучения.
– Значит, ты, ничем не рискуя, шел на уничтожение Деймо? – неумолимо загоняла подсудимого в тупик Ала Вег.
– Приходилось считаться со страхом. Я имею в виду прежде всего страх жены, Власты Сирус, – ответил Доволь Сирус, вытирая пот с лысины.
– Я была права, не доверяя фаэтам Деймо, – вставила Власта Сирус. – Они первыми хотели уничтожить наш Фобо.
– А сама Власта Сирус не замышляла ли того же против Деймо? – подавшись вперед, спросил Выдум Поляр.
Власта Сирус из-под сросшихся черных бровей с презрением посмотрела на неудачника зятя, осмелившегося судить ее.
– На войне – не на пиру! – с вызовом бросила она.
– Разве подсудимая не знала о соглашении «Мирный Космос»? – напомнил Ум Сат, спокойно наливая себе из сосуда воды в чашу и жестом позволяя Доволю Сирусу сесть.
– Откуда об этом знать простой огороднице, которая для блага фаэтов несет службу в космосе? – опустила глаза Власта.
Тут даже ее покорный супруг снова вскочил и крикнул:
– Об этом здесь знали все!
– Зачем же тогда ты захватил на базу торпеды распада? – ехидно осведомилась Ала Вег, смотря в глаза бывшему начальнику базы Фобо.
– Фаэтам Деймо нельзя было доверять, – обезоруживающе улыбнулся ей Доволь Сирус.
– А что может сказать о своем проступке бывший начальник базы Деймо, сверхофицер Охраны Крови Мрак Лутон? – спросил Ум Сат.
Мрак Лутон тяжело поднялся.
– Я не прозябаю под чьей-либо подошвой. Я – солдат. И выполнял данные мне предписания. Вот приказ диктатора Яра Юпи. Я обязан был его выполнить в случае начала войны распада. Меня нельзя судить за честность солдата. Виновен диктатор Яр Юпи, нарушивший этим приказом подписанное им же самим соглашение, но никак не его офицер. – Мрак Лутон положил на стол пластинки с письменами.
– Ты, Мрак Лутон, знал, что заряд распада не защищен и находиться около него смертельно опасно, и все же толкнул на верную гибель моего мужа Тихо Вега?
Мрак Лутон усмехнулся и пожал полными плечами.
– В бою офицер послал солдата вперед. Шла война.
– Ссылка на войну неосновательна, – заметил Ум Сат. – Ее не должно быть ни на планете, ни тем более в космосе, ибо война – неоправданное преступление.
– Даже если она ведется во имя защиты? – с вызовом спросил Мрак Лутон.
– Оружие распада – это оружие нападения. Оно никогда не может быть оборонительным.
– Создателю оружия распада, конечно, виднее, как теперь его называть, – ехидно заметила Власта Сирус. – Может быть, правильнее было бы судить того, кто придумал это оружие, а не тех, кто вынужден был его применить. Но судит он! – И она с напускной горечью тяжело вздохнула.
– Что ж! Судите меня, Ума Сата, знатока вещества, за то, что я обнародовал свое открытие сразу на двух континентах, надеясь, что страх перед гибелью всего живого остановит безумие войн, судите меня за то, что я не запретил опасные знания, как сделал бы сейчас. Но те, кто, уцелев в космосе, во вред другим использовал эти знания, должны ответить за свои преступления.
Старец остался самим собой. Он по-прежнему не был знатоком глубин жизни, ему все еще казалось, что достаточно наказать виновных и запретить на вечные времена опасные знания – и зло будет устранено. Но он был старейшим из уцелевших, в честности его никто не мог усомниться, и потому он судил виновников войны распада в космосе. В голосе его звучала непривычная жестокость, глаза мрачно горели.
Власта Сирус вся сжалась от его слов, словно от ударов.
Становилось жутко. По лицам судей трудно было угадать, что ждет подсудимых.
В отличие от огрызающейся Власты Сирус, Нега Лутон была совершенно подавлена, в особенности тем, что ее судит… Ала Вег!..
К столу судей вышла Лада Луа. Она смущалась и не знала, куда деть свои полные красные руки.
– Ласковая госпожа Нега Лутон ни в чем не повинна. Когда понадобилось свергнуть начальника базы, она была с нами, фаэтессами Деймо.
– Подтвердит ли это Ала Вег? – спросил Выдум Поляр.
– Я подтверждаю это, – к величайшему изумлению своей соперницы, сказала Ала Вег. – Мрак Лутон был в бешенстве из-за непокорности жены. Ее вина только в том, что ей хотелось стать первой дамой базы.
Нега Лутон вспыхнула. Лучше бы ее осудили, чем заставляли слушать такие слова. Она готова была испепелить судей взглядом.
Ала Вег сидела с опущенными глазами, Тони Фаэ, стоя позади всех фаэтов, жадно любовался ею. Как она прекрасна и как справедлива!
Великий старец Ум Сат зачитал приговор суда.
Доволь Сирус, Власта Сирус и Мрак Лутон, виновные в запуске торпед распада с целью уничтожения космических баз, приговаривались к заключению на станции Фобо и не будут взяты на Map. До конца своих дней им придется самим обслуживать себя, для чего им будут оставлены все необходимые механизмы и оранжерея.
Нега Лутон оправдана и будет взята на планету Map.
Мрак Лутон, выслушав приговор стоя, затопал ногами:
– Это насилие! Это беззаконие! Преступление! – В уголках его растянутого рта появилась пена. Он схватился за сердце к повалился в кресло.
Доволь Сирус испуганно смотрел на него, потом заныл:
– Умоляю, не оставляйте с нами безумца, верните его на Деймо… Ведь это сверхофицер Охраны Крови. У него руки по локоть в крови.
– Нас безжалостно хотят погубить фаэты, корчащие из себя справедливых, – выкрикивала Власта Сирус. – Так пусть же они улетают! Это мы изгоняем их с базы! Ссылаем в мертвые пустыни!
Фаэты понемногу расходились, стараясь не смотреть на осужденных.
К судьям подошла Нега Лутон.
– Я благодарю за то, что вы оправдали меня. Но я прошу оставить меня вместе с осужденными.
Выдум Поляр внимательно и неприязненно посмотрел на Негу Лутон. Он не верил, что ей хочется остаться с этим обрюзгшим, толстым фаэтом, задыхающимся от злобы. Скорее здесь простой расчет: на базе придется меньше работать, чем на неприютном Маре, где заставят сооружать глубинное убежище для фаэтов и их потомков.
Выдум Поляр был прав, однако не учел еще той ненависти к Але Вег, которая руководила сейчас Негой Лутон.
Понадобилось много времени, чтобы проект Брата Луа, обогащенный многими техническими выдумками Выдума Поляра, был закончен. Глубинное поселение с искусственной атмосферой, постоянно очищаемой и обогащаемой кислородом, можно было построить.
Корабль «Поиск» готовился в свой последний рейс.
База Фобо навсегда останется искусственным спутником планеты Map.
To, что на планету опускалось не тринадцать, а лишь девять фаэтов, позволяло им захватить с собой значительно больше груза, технических приспособлений, инструментов и таблиц с письменами, которые будут изучать будущие мариане.
Выдум Поляр, предвидя голод в металле, необходимом для постройки глубинных убежищ с искусственным воздухом, предложил сбросить на поверхность планеты часть станции Фобо. Для этого треть ее конструкций предстояло разобрать, присоединив к ним одну из оставшихся защитных ракет.
Станция Фобо была много больше станции Деймо. Уменьшение ее помещений ничем не могло отразиться на дальнейшей жизни осужденных.
Кстати сказать, все они наотрез отказались принимать участие в этих работах, предоставляя будущим марианам справляться самим.
Часть металлических труб, составляющих коридоры и помещения пустующих лабораторий, отделилась от станции. Заторможенные реактивной силой защитной ракеты, они должны были сойти с орбиты станции и, уменьшив скорость по сравнению с первой космической для Мара, начать падение на планету. Ее атмосфера еще больше должна была затормозить падающую часть металла, не вызвав, однако, его сгорания из-за разреженности и малого содержания кислорода.
Вся намеченная Выдумом Поляром операция заняла довольно значительное время, в течение которого фаэты жили все вместе. Однако осужденные сторонились остальных и относились к ним враждебно.
Поэтому прощание мариан и осужденных не было печальным. Скорее обе группы фаэтов испытывали облегчение.
Ум Сат и Тони Фаэ первыми перешли на корабль «Поиск». Оба они думали об Аве, Маде и Горе Земе, самоотверженно уступивших свое место в корабле фаэтам баз. Каково-то им на Земе? Выдержат ли они борьбу с фаэтообразными?
Затем через переходящий шлюз центрального отсека базы на корабль перебрались и все остальные улетающие.
Ала Вег подошла к Тони Фаэ.
– Мы вступаем в новый мир вместе, – сказала она, опуская ему руку на плечо.
Молодой фаэт чуть не задохнулся. Небывалые испытания ждали их впереди, а он был счастлив.
Тони Фаэ предстояло определить точно, куда упали запасы металла, которым будут пользоваться будущие поколения мариан.
Ум Сат приказал посадить корабль «Поиск» возможно ближе к упавшему на Map металлу. На первое время глубинное убежище придется вырыть самим. В дальнейшем, быть может, удастся найти естественные пещеры, в которые переберутся уже будущие поколения.
Тони Фаэ, вспоминая уроки, полученные от друзей на Земе, начал постепенную расстыковку корабля и центрального отсека станции Фобо.
Он подумал: «Приблизится ли когда-нибудь еще к этой станции какой-либо космический корабль некогда это будет?»
В центральном отсеке не было никого из остающихся на Фобо.
Нега Лутон и Власта Сирус замкнулись в своих каютах.
Мрак Лутон, заложив руки за спину, разгуливал по кольцевому коридору, куда выходили двери подъемных клетей. Он обдумывал, как захватить власть на станции Фобо. Опасным противником он считал не пресыщенного Доволя Сируса, а Власту.
Он мысленно закреплял всех за участками, оставляя за собой общее руководство. Придется жить много, очень много циклов.
Возможно, фаэтам ничего не было известно о поведении пауков в банке, пожирающих друг друга. Поэтому суд в космосе, оставляя виновных на станции Фобо, может быть, и не руководствовался этим примером, однако…
Доволь Сирус стал летописцем Фобо. Он торжественно писал мемуары, которые, на его взгляд, правдиво расскажут о трагедии Фаэны и ее космических колоний.
Очень много времени спустя они действительно кое в чем помогли установить судьбу осужденных.
Среди цветущих акаций, на еженедельно стриженном, в течение последних двух столетий, газоне, словно маятник, каталась коляска. В ней, тряся головой в такт движению колеса, восседал старик, укрытый тёмно-серым пледом, со свисающими до земли смешными кисточками. Кисточки трогательно заканчивались маленькими пушистыми бантиками. Периодически старец, высоко задирая подбородок, широко открывал рот и громко спрашивал сопровождающего его худого и высокого, как жердь, джентльмена:
– Руммель, ты согласен?
Последний, тоже весьма пожилой, молча кивал, продолжая маятникообразное проталкивание старой коляски по траве. Спустя полтора часа, отведённых на импровизированную прогулку, коляска с инвалидом вернулась в глубину дома, фойе которого, облицованное каррарским мрамором, было похоже скорее на вход в итальянскую базилику. На потолке-плафоне, среди пузатых херувимов, играющих среди зелёной лозы на лютне, Мелхиседек, царь Салима, подавал Аврааму хлеб и возносил ему благодарность целых девятнадцать раз…
– Мой персональный мавзолей, – хихикнул старик в кресле.
Бессменный Руммель – слуга, стаж службы которого давно перевалил за полсотни лет, слышал эти слова ежедневно. И давно не удивлялся факту: начав работать у инвалида в начале века, сейчас он, разменяв свой восьмой десяток, заканчивает службу длинною в жизнь у никак не изменившегося старикана.
Они миновали длинный коридор, словно ведущий к алтарю, и завершили прогулку в небольшом, (в сравнении с другими помещениями), кабинете. За всё время пребывания здесь, Руммель ни разу не нарушил этой традиции. Он подвёз каталку к массивным тумбам письменного стола и замер. Перед ними на фоне окна мерцала резным хрустальным огнём витрина, в которой на чёрном бархате лежала широкополая кожаная шляпа, весьма распространённая среди греческих пастухов с глухих незапамятных времён.
– Петас, Эрмия-коновяза, – ритуально произнёс инвалид.
Потом он бодро откинул плед и встал со своего технического средства передвижения. Руммель остался стоять – молча и, на вид, совершенно спокойно, словно преображение инвалида в здорового человека его ничуть не удивило.
– Иди спать, старик, – прозвучало в кабинете. – Генри привёз мне интересный рассказ, я должен побыть один. Мне, в отличие от Авраама, впервые прозванного евреем, не подадут бесплатный хлеб. Иудеи ничего не имеют даром.
Слуга, всё так же беззвучно, удалился, а инвалид некоторое время недвижимо стоял, созерцая потёртые края старой шляпы, словно испытывал религиозный экстаз. Наконец, он сделал глубокий вдох и, пройдя через весь кабинет, открыл ещё одну дверь, ведущую в персональный документарий, больше похожий на солидную библиотеку. Там на стене висел портрет основателя – Майера Амшеля Ротшильда.
– Зря ты начал, Трисмегист, я тоже помню истоки и исход, – обернувшись к шляпе, произнёс старик.
Если бы в помещении кто-то был, то наверняка в глаза пришедшего бросилось бы абсолютное сходство хозяина кабинета с портретом. Но старик был здесь совершенно один.
***
Пожалуй, самая известная, можно сказать, скандальнейшая семья в мире, обладающая колоссальными совокупными и частными богатствами – это Ротшильды. С их именем, не без оснований, связывают геноцид миллионов людей, сотрудничество с масонами, а затем, и с иллюминатами, убийство американского президента и даже участие в современной глобальной провокации с COVID-19.
Истоки богатства семьи лежат в немецком княжестве Гессен-Кассель. Там, в Ганновере, в тринадцать лет начал свой путь выросший в еврейском гетто Майер Амшель, будущий барон Ротшильд. В двадцать три года он, уже подающий значительные надежды финансист, выгодно женился на Гутле Шнаппер. Супруги родили пять сыновей и пять дочерей – основу будущей империи.
При Наполеоне Ротшильды активно продавали британские облигации, распространяя слухи о победах Франции. Обвалив биржу, предприимчивые финансисты возглавили Английский банк, завладев контрольным пакетом.
Основатель династии запретил давать наследство дочерям и всячески способствовал близкородственным кровосмесительным бракам.
Несмотря на бегство в США, бароны поддерживали Адольфа Гитлера, и есть сведения, что семья, активно контактировавшая с Ватиканом, финансировала Холокост.
Они же выступили категорически против создания государства Израиль.
Проведена удивительная связь между приказом Президента №11110 от 4 июня 1963 года о запрете банкам Ротшильдов давать под проценты деньги Правительству США и убийством Джона Кеннеди, спустя пять месяцев в Техасе.
Известнейший «сюрреалистический бал» 1972 года, устроенный Мари-Элен де Ротшильд в Шато-де-Феррье, есть не что иное, как съезд тайного общества иллюминатов, бессменным членом которого являлся Сальвадор Дали, рассказавший о нём миру.
И, наконец, мать герцогини Кейт – Кэрол Миддлтон, происходит из этой семьи. Таким образом, принц Джордж, еврей и родственник Ротшильдов по матери, со временем станет Его Величеством Королем Великобритании.
Есть и «семейные» основополагающие особенности клана. Первая – это несомненное единоначалие в течение трёх столетий и странная неистребимая легенда о бесконечной жизни отца-основателя. Вторая – высокая смертность среди непокорных членов клана и тайны, окутывающие эти смерти. Последняя – гибель Бенджамина Ротшильда, финансировавшего исследования коронавируса, непосредственно перед эпидемией.
***
Августовские подмосковные рассветы, несмотря на жаркий полдень, всегда прохладны и, по-осеннему, прозрачны, словно природа уже простилась с надеждой на летнюю жару и постепенно готовится приодеться в золото осенней листвы. Вот и сегодня, лёгкий утренний бриз дул с Истринского водохранилища, но валяющийся рядом с остывшим за ночь костром июльский номер журнала «Работница» уверенно утверждал, что бабье лето 1962 года оправдает надежды тружениц на грибы, ягоды и прочие плоды леса. Сидящий на берегу с зари Илья на грибы и ягоды не рассчитывал – он надеялся на утренний клёв, хотя рыба, почему-то, не торопилась к нему на предложенный, в виде подкормки, завтрак. И это было досадно, (хотя сам парень употребил бы другое слово). Кроме работы, он долгие годы имел только одну привязанность – рыбалку, а потому, в редкие часы отдыха, Илья проводил время на лодке с удочкой в руках, бездумно рассматривая тёмную воду подмосковных озёр.
Правда, сегодня ему было непривычно одиноко среди тишины раннего утра – в глубине одной из трёх туристических палаток спала его маленькая красавица. Он вдруг шумно вздохнул, произнёс одними губами: «Жена…» – и улыбнулся. От одного слова на сердце стало тепло и легко, и вся досада от рыбьей несговорчивости испарилась в утреннее небо.
Сзади колыхнулся зыбкий утренний туман. Никто в мире не мог так тихо подобраться к Илье. Кроме одной личности.
– Клёва не будет, – посмотрев на пустое ведро и безжизненно висящие поплавки, констатировала личность.
Богатырь поднял брови домиком и буркнул:
– Это почему?
– А кто его знает? Может, у рыбы нет желания, или вчера ты своих пескарей перекормил. Здесь явно чего-то не хватает.
– Не хватает духового оркестра, – буркнул Илья. – Рыба любит тишину. Что шуметь-то!
– Фигасе! Я и шум! – личность, с негодованием, отмела гнусный поклёп и тут же вернула его бумерангом. – Это вы, новоиспеченный жа-аних, вчера нам спать не давали. Я, было, решил, смерч локальный налетел, так ваша палатка тряслась!
Илья покраснел и, став похожим на свежесваренного рака, возмущённо принялся сматывать стоящие на распорках удочки. В этот момент один из поплавков резко нырнул и заметался под водой.
– Подсекай! Выводи! Давай, хватай! – громкие азартные крики разлетелись над песчаной косой! Бамбуковая удочка согнулась дугой, и Илья вытащил из воды возмущённо дрыгающую лапами… большую зелёную жабу!
– Ой, – раздался сзади Танин голос. Богатырь сник. Громкое хеканье жизнерадостного полковника его тоже не порадовало.
– Спускай флаг, капитан, и тащи пустое ведро к шалашу, девки завтрак сварганят, – отсмеявшись, порекомендовал Ян и отправился умываться.
Таня постояла немного и дотронулась ладошкой до широкой спины богатыря. Илья замер, а она прижалась к нему и шепнула:
– Ты спас царевну-лягушку. Пусть весь мир смеётся, но мы-то с тобой это точно знаем!
***
Борис Евгеньевич Телицын, как-то незаметно для себя и окружающих его людей в этом большом, скрытом за двухметровым забором доме, стал родным дедом для чудесным образом появившейся малявки и близким родственником для всех остальных. Постепенно, он, благодаря своей любви к приготовлению блюд, собрал невероятное количество кулинарных рецептов и книг на эту животрепещущую тему. В его личной комнате теперь стояли три больших книжных шкафа, где имелись настоящие сокровища: издание Найдёнова, все выпуски «Домоводства» и некоторые совершенно раритетные книги, которые притащил, (как мышка-норушка), его начальник. Познакомившись с кухнями Египта и Китая, новоявленный повар, каким-то пятым чувством, умело совмещал несовместимые рецепты, периодически радуя вкусовыми чудесами постояльцев и друзей. Кроме того, за каких-то пятнадцать послевоенных лет, в погребе, организованном под кухней, Ян лично соорудил полки, на которых стояло и лежало больше ста непонятно откуда привезённых и очень редких коньяков, а также других, так любимых хозяином коллекции напитков. Сотрудники Особого отдела, в редкие праздничные и знаковые для них дни, теперь смаковали столетний коньяк после изысканного обеда.
Получив редкий приказ от начальства, Борис Евгеньевич за трое предоставленных ему суток, смог создать несколько новых блюд и теперь, в ожидании приезда утащенной на озеро неутомимым Яном компании, считал последние минуты, отведённые для стоящей в духовом шкафу утки.
Но тут звонок телефона отвлёк его внимание:
– Телицын у аппарата. Коротко изложите своё дело, пожалуйста.
– У тебя всё готово? Я их везу!
– Если вы меня отвлечете ещё на две минуты, то горячее погибнет. К тому же, рецепт маскарпоне вы мне так и не передали.
– Вообще-то, он в конверте на рабочем столе. Правда, в моем кабинете! Мы будем через пятнадцать минут. Жди!
***
Праздник был в разгаре. Радость, так сказать, психологическая успешно совмещалась с радостями гастрономическими, и оттого поднялась на недосягаемую высоту. Особенно после холодных закусок.
На горячее подавали утку по-пекински, запечённую форель в сырно-сливочном соусе с красной икрой и крохотные, скорее похожие на пельмени с длинным хвостиком, хинкали. Присутствующие на празднике гости, слегка удивлённые, но счастливо глотающие мясной, обжигающий язык бульон, периодически поднимали измазанные соусом физиономии и громко провозглашали:
– Господи благослови!
– Здоровья вам, ребята!
– Детей надо!
– Любви там… э-э-э… Ксения, как это правильно сказать?
– До гроба!
– Вот – любви в гроб!
– Папа, ты неправильно сказал!
̶ Гаф-ф-ф-ф-ф!
— Мряу!
Пока гости чавкали и развлекались, жених с невестой сидели испуганными алыми розами. Рядом красовался очень похожий, (только уже чуть привядший), аналог в вазе. Поздравления, пожелания, советы для будущей счастливой жизни сыпались градом. Подарки лежали на отдельном столе у окна и тоже вносили в праздник некую долю позитива. Неугомонный полковник, то и дело, вспоминал какие-то свадебные традиции разных народов в разные времена, порой заставляя молодоженов тихо радоваться, что они вступают в брак именно здесь и сейчас, а не где-нибудь в Индии или в Древнем Египте. А ещё были первые тосты. И планировались песни. И, если никто не собьёт настрой полковника, то пара игр, (на выносливость жениха, на хозяйственность невесты, на уровень взаимопонимания гостей и молодой пары).
Перед крыльцом зашуршал тормозящий на мелком гравии автомобиль, и дверь распахнулась. На пороге стояли Рашид Ибрагимович с женой и внучкой.
– Драка была? – строго поинтересовался он у Ильи.
– Не-е-ет, – выдавил из себя жених.
– Ну, слава богу, успели! Горько, товарищи! – И, увидев замешательство, пояснил: – Целуйтесь уже, молодожены! Горько!
***
В это время на чемпионате мира по футболу в Чили сборная Бразилии побеждает сборную Чехословакии с разгромным счетом (3:1).
Хрущёв проводит две недели в Бухаресте. Среди достопримечательностей он осматривает замок Бран, и Брэма Стокера переводят на русский язык. Автора сорока одного романа советский читатель узнает только по «Дракуле».
Летом Леонид Гайдай снимает свой удивительный фильм «Деловые люди», и в семьи входит крылатая фраза: «Успеем добежать до канадской границы!».
Немцы восточной части Германии начинают активно бежать на Запад – запретный плод сладок, (ведь построена знаменитая Берлинская стена).
Не принятый зрителем на родине фильм Андрея Тарковского «Иваново детство» получает сразу два главных приза: в Сан-Франциско и на Венецианском фестивале. Софи Лорен получает свой первый «Оскар». А Ричард Бартон снимается в Голливуде с Элизабет Тейлор. Кстати, «Клеопатра», до сих пор, является одним из самых дорогих и масштабных фильмов. В стране печатают «Один день Ивана Денисовича», и на кухнях начинают всё чаще произносить имя: А.И. Солженицына. В Политехническом выступает Бэлла Ахмадулина. Сергей Бондарчук снимает «Войну и мир». Андрей Миронов поступает на службу в Театр Сатиры, после окончания Театрального училища имени Щукина. Он прослужит в театре до конца жизни и умрёт на сцене!
Арестован Нельсон Мандела, ему предстоит просидеть в тюрьме 27 лет, быть президентом ЮАР в течение 5 лет и умереть в 95 – под звуки вазузы…
1 сентября 1962 года мальчишки-первоклашки пойдут в школу в новой форме: в удобных серых шерстяных пиджаках и брюках.
При очень странных обстоятельствах, в ночь с 4 на 5 августа погибает Мерилин Монро. По неизвестным причинам, кинодива выпивает сорок таблеток нембутала. Перед этим она в 21.15 была «весёлой и бодрой», но уже в 21.25 разговаривала по телефону вяло и невнятно.
Ничто не предвещало этого самоубийства. Есть мнение, что «глупышка Мэрилин» совсем не глупышка, а, в некотором роде, «нанятый агент», который тщательно записывал в «красный дневник» некую секретную информацию страны. В преддверии Карибского кризиса, это выглядит правдоподобной версией. Кроме того, установлено, что мать её закончила жизнь в психиатрической клинике, повторяя имя Рок-Фелле, а отец Мэрилин не известен. В любом случае, девушка оказалась впутанной в какой-то странный клубок событий, объяснить которые можно только при помощи вмешательства «сильных мира сего»..
Что касается смерти – она выпила 40 таблеток, (их не оказалось в пузырьке… но в желудке во время вскрытия их тоже не оказалось). Более того, патологоанатом Ногути, проводивший вскрытие, отправил образцы тканей в токсикологическую лабораторию, но они, каким-то образом, были потеряны. А при попытке взять повторные образцы, оказалось, что внутренние органы уже кремированы.
Этим странности дела не исчерпываются. Известно, что домработница Юнис Мюррей включила стиральную машину во время прибытия полиции, и сержант Джек Клеммонс отметил, что покойница лежала на выглаженных простынях со стрелками. И, наконец, доктор Ногути 30 августа 1962 года погиб, почти у порога собственного дома – под колёсами сдававшего назад мусорного грузовика. Сержанта Клеманса пырнул ножом мелкий грабитель, которого он поймал.
Полицейский умер в машине скорой помощи 2 сентября 1962 года. А домработница повесилась в ванной на дверной ручке 5 сентября.
Возобновлённое в 1982 году дело почти раскрыли, но Генеральный прокурор страны постановлением запретил его публикацию.
***
За длинным столом заседаний были двое. Справа, с напряжённо прямой спиной Рашид Ибрагимович, а напротив, непривычно сутулясь, сел, обойдя весь стол, Владимир Ефимович Семичастный. В углу, в стороне от них, в одном из двух кресел у пустующего массивного кожаного дивана, расположился начальник Особого отдела, всем своим видом подчеркнув, что присутствует только в качестве наблюдателя.
Москву окутывал утренний туман. Осень, почему-то, торопилась в этом году, и тёплая, прогретая летом земля быстро отдавала своё тепло стылому раннему утру.
Тёмные мешки под глазами у Семичастного, на фоне серой мглы за окном, делали его молодое лицо хмурым и замкнутым. «Интересно, это так от недосыпа? Сколько же он не спал?», – мелькнула и тут же погасла мысль в голове Худоярова.
Владимир Ефимович, как-то по-детски недоумённо, посмотрел на отрешённого полковника, словно спрашивая, почему тот, явно зная о полученных им по своим каналам данных, не доложил их прежде ему, Семичастному. И вот теперь, когда на этот огромный стол, ярко освещённый лампой, с ядовито-зелёным стеклянным абажуром, легли сведения от Николая Степановича Захарова, (начальника 9-го Управления, отвечающего за охрану партийного и государственного руководства страны), он смог прояснить себе степень происходящего.
– Я хочу познакомить вас с решением ЦК об отправке ракет с атомными боеголовками на Кубу, – начал он, обращаясь к стене с портретом Дзержинского, так как остальные присутствующие товарищи сидели в неудобных для обращения к ним местах.
– Судя по тому, с какой спешностью нас собрали, навязчивая идея Хрущёва «разлампасить и распогонить КГБ» не осуществилась. Рашид, прекрати корчить гримасы, мы не в детском саду. Кстати, это моя маленькая месть за детский сад. Я обиделся.
Треск сломанного пополам карандаша заставил вздрогнуть всех.
Ян посмотрел на Худоярова и улыбнулся.
– Итак?
– Может, вы? Раз не умеете слушать? – резко спросил Семичастный.
– Было бы что, – раздражённо парировал полковник. – Вам сколько? Тридцать семь? Вот и надо учиться думать и доверять! Есть ещё время! Кроме Никиты, окончательное решение принимали Малиновский и Громыко. В курсе Брежнев с Устиновым. Я не знаю, был ли информирован Суслов. Наверняка нет. Он бы не позволил. Мысль поставить под нос янки ядерные ракеты, несомненно, хрущёвская. Он не может простить Эйзенхауэра и его выходки с нашим Абелем. Впрочем, нам ещё повезло, что в США такие же дураки, иначе ни Блейка, ни Бена с Абелем нам бы не обменять, как и невозможна была бы эвакуация Кима Филби. Ну и апофеоз глупости нашего главного коммуниста…
Теперь вздрогнули и побледнели оба.
– Вчера, 4 сентября, Джон Кеннеди громогласно заявил, что, ни при каких обстоятельствах, не потерпит советские ядерные ракеты в 150 км от США. Сегодня мы ответим ему, что это всего лишь лёгкое исследовательское оборудование. Угу, шесть штук, разгрузили уже, в порту Гаваны. Дело двух-трёх недель – и их обнаружат. Товарищ Фидель захочет их взорвать. Это новая война. Не похожая на прежние. Руководствоваться в ней чисто военными расчётами глупо. Надо победить, не сделав выстрела.
Некоторое время люди молчали.
Потом послышался шум отодвигаемого стула, и Владимир Ефимович встал.
– Ваши предложения?
– Моих пока нет. Но надо лететь на Кубу. Иначе война…
Столица. Макс
Выплывал я тяжело. Холод не хотел выпускать меня из цепких колючих лап, а когда я пытался вырваться – Снежный я или нет?! — из-под хрусткой ледяной корки выбиралась липкими петлями маслянистая чернота и по-змеиному быстро оплетала ноги и поднималась выше… Я бился и задыхался, но петля держала, а сверху быстро и неотвратимо нарастала новая ледяная крышка, отрезая меня от мира и от людей…
Наверное, я кричал. Помнил почему-то, что надо молчать, а еще надо сдерживать в себе теплые живые искорки, прятать их от кого-то… Но когда очередная петля захлестывала горло, не мог сдержаться и кричал. Тогда кто-то появлялся и становилось тепло. И лед таял, и можно было отдохнуть. До следующей ледовой волны. И продолжалось это долго…
Очередная липкая петля сбросилась неожиданно легко, растаяла в руках, расплескалась черными брызгами. И высохла.
Я вырвался.
— Вырвался-вырвался, — подтвердил рядом очень усталый голос. – Все будет хорошо, Макс, держись. Только держись, ладно?
— Славка? – я резко открыл глаза. Попытался открыть – ресницы дрогнули и поспешно сомкнулись снова. На лбу опять, как когда-то в Тахко, лежал прохладный компресс, от которого несло ромашкой. – Что случилось?
— Макс?
Компресс взлетел вверх, как летающая тарелка от американского спецназа, и свет радостно ломанулся объяснять глазам, как они были неправы, взглянув на мир без подготовки. К разъяснениям немедленно присоединилась головная боль, тут же попытавшись разломить мне череп. Когда я проморгался, надо мной действительно обнаружился Славка, весь какой-то серый и немного похожий на панду – с отчетливо заметными темными кругами под глазами.
— Ты как?
— Я? А что я… — голос дрогнул и замерз, потому что память вернулась сразу.
Холод. Бесконечный путь под ледяным дождем. Непослушное, точно чужое тело. Слабость и постепенно уплывающее зрение. Кровь на руке и удивление, что не больно. Миг, когда я понял, что домой не дойду.
Меня передернуло. Я осторожно поднял руку — слушается. Шевельнул пальцами – перевязано, и пальцы, и ладонь. Болит, но не слишком.
— Я все-таки дошел?
Славка сел на табуретку прямо с компрессом в руках. Сжал ткань, не замечая, что ромашковый отвар стекает ему на домашние штаны.
— Дошел. До забора, — голос у Славки глухой и усталый. — Мишо тебя в луже нашел.
— Мишо? Это кто?
— Наш квартиросъемщик. Он сначала даже не понял, что это его новый жилец – просто тут часто падают пьяные, неподалеку что-то вроде распивочной, там наливают и после темноты. Он ругается, конечно, но жалеет таких «скорбных разумом» и тащит в дом, чтобы не замерзли. А когда стер с твоего лица кровь, узнал. На тебя действительно напали?
— Нет. Это я упал и мордой по щебенке проехался.
— А кто же тогда… — побратим встряхивает головой, отгоняя усталость. – Ладно, об этом потом. Ты как?
Я вслушался в ощущения.
— Вроде ничего. Голова болит. И слабость, как после температуры. А ты чего такой?
— Дышать нормально? – Славка цапнул мою руку и принялся прощупывать пульс.
— Вполне.
— Да, и пульс вполне ничего. Сердце не давит или горло?
— Да нормально все. Слав, что с тобой?
— Ничего, понервничал и не выспался.
— Из-за меня? Ну извини, ты прав, я дурака свалял, что сам пошел. С этими чародеями пить себе дороже. Воды дай?
— Воды… а давай ты отварчик лучше выпьешь? Полезный.
— Если он от похмелья – выпью.
«Отварчик» организм принял как родной и запросил еще. Уже после первой чашки злобные гремлины, трудолюбиво работавшие над вскрытием моего черепа, бросили работу и куда-то ушли. Надеюсь, что доставать поганца Димме. После второй я откинулся на подушку и заявил, что, кажется, буду жить. А если мне дадут что-то съесть, то я буду в этом уверен!
Славка был не так уверен и попытался всучить мне вместо полноценной еды какой-то жалкий бульон. Ха! Мы с организмом насели на него и вытребовали в дополнение каши и лепешек. Они уже заканчивались, когда я обратил внимание, как Славка на меня смотрит.
— Что?
Побратим бледно улыбнулся:
— Ничего. Просто понервничал. Я так понимаю, контакт с хранителем «свалки» прошел успешно, Димме тебе поверил? Однозначно поверил, раз на такие меры пошел, чтобы не упустить… источник информации.
— Да, пришлось ему снотворного подлить, чтобы уснул и отцепился.
— Снотворного?! Так он спал?!
— Ну… да. Когда я уходил, он дрых. Храпел даже.
— Понятно… Везучий же ты человек, Макс. Даже не представляешь, насколько ты везучий. Когда Мишо меня позвал, я сначала посчитал, что ты действительно увлекся и выпил больше, чем рассчитывал. Но вот дальше… — он провел рукой по лицу, по глазам, словно стирая какое-то неприятное видение, — на опьянение было совсем непохоже. Ты… сначала ты сильно мерз, мы с дедом тебя растирали — твоим спиртом, тем, из фляг. Потом из тебя полезло это… черное.
— Что?
Меня будто прошило изнутри паникой. «Случалось видеть кошмар, который оказался реальностью?» — мелькнула в голове откуда-то знакомая фраза.
Казался… оказался.
— Я не знаю, что это было. Похоже на смолу или нефть, но густую. Оно проступало из кожи, на груди и вот здесь, — Славка показал на свой затылок и плечи. – Особенно на шее… выглядело страшно. Вытереть не получалось, ни водой, ни спиртом. А ты стал задыхаться… словно этотебя душило. Оно на горле собиралось и на лице, — побратим скомкал тряпку, вода закапала на пол. — Наш хозяин побелел, когда увидел, сказал такой Знак можно только у вельхо снять. Они накладывают – они и снимают. Я сказал, что мы обязательно обратимся, спасибо большое за совет. Наверное, он понял, что никуда мы не пойдем, ушел. Я… я не знал, что делать, собирался уже хватать тебя и лететь к нашим, в Тахко. Но он вернулся, принес маленькую баночку с какой-то мазью. Сказал, можно попробовать этим. Терять было нечего – попробовали. Знаешь, эта дрянь была как живая… ползала по коже, уворачивалась от мази. Потом вспыхнула и истаяла. Как кинжал… моргульский. Безумие какое-то.
— Слав…
Но он не остановился, говорил и говорил, глядя куда-то в этот распроклятый скомканный компресс.
— Примерно полчаса все было нормально – а потом все по новой началось. А мази на донышке, банка маленькая. На третий раз – я уже понял, что будет и третий – не хватит. А у Мишо руки дрожат, говорит, больше нет. Не достанешь, сейчас даже за большие деньги не достанешь. Такую дрянь обычно накладывают вельхо-аутсайдеры: слабосилки, старики, сброд, словом. Нойта-вельхо признавать, что в их рядах есть и такое, не хочет. И помощи от них не дождешься, если очередное отребье что-то натворит. Подумаешь, всего лишь слабенькие чары принуждения, ерунда, мелочи. Подушит – пройдет. А что пройдет только когда к вельхо вернешься и сделаешь что он скажет – так ведь все правильно. Простяки должны слушаться магов. Мишо так ногу потерял, его вельхо для смеху принуждение на ногу наложил, мол, как он на одной – дохромает или нет? Не успел. нога осталась, но что-то в ней так и отмерло, не слушается. А часто ее сводит, будто опять под чарами. Он потому и мазь такую держит… повезло тебе…
— Слав, ну прости.
— За что?
— За дурость. Надо было все-таки над подстраховкой подумать.
— И что бы мы сделали? Я, например, про такие чары первый раз за это время услышал. Что бы я делал, даже если бы понял, что это не просто похмелье? Просто осторожней надо быть. Даже с этими… аутсайдерами. Вельхо опасны. Надо еще раз с нашими сектантами поговорить… вот про такие «сюрпризы».
— Надо. И надо деду этому еще мази купить?
— Какому деду?
— Ну, квартиросъемщику.
— А-а… — Славка посмотрел как-то странно. – Не волнуйся, мы ее уже сделали. Тебе потом пригодилось. Там самый важный компонент – драконья чешуя.
— Чего-чего?! Да мы…
Вот этого товара у нас было выше крыши! Повезло же сегодня… и деду, и нам. Мне так особенно.
— А он не догадается?
Славка фыркнул.
— Да знаешь, мне уже даже интересно, о чем именно он догадывается! Я, видишь ли, не успел его выставить, когда у тебя поднялась температура. Мишо никогда не видел, чтобы человек заживо покрывался льдом и оставался при этом живым и сердитым! И теперь не знает, что думать.
— Льдом? Я?
— Нет, памятник вельхо! Ты правда нормально себя чувствуешь?
— Да у меня даже голова не болит!
— Это внушает оптимизм, — бодро проговорил побратим. — А теперь тихий час. Точней, три часа.
— Да я выспался вроде…
— Зато я нет! У тебя хватит совести и дальше не давать мне выспаться?
Ну, если так поставить вопрос…
— Нет.
— Вот и хорошо, — и напарник улегся на постель как был, одетым. Даже один тапок не снял. Я моргнул. Мне точно напарника не подменили? Чтобы аккуратист Славка лег в постель в обуви? Хотя… ночью я ему поспать не дал, вчера днем мы приводили в порядок новое жилье. А прошлой ночью тоже почти не спали – подтягивали «хвосты». Неудивительно, что сегодня напарник просто вырубился, как перегоревшая лампочка. С тапком на ноге и – глазам не верю! – этим распроклятым скомканным компрессом в руке.
Я с тоской глянул на свой мешок. Достать бы расчеты, прикинуть кое-что, время же идет! Но совесть у меня, хоть и чахленькая, порядком мутировавшая, все-таки есть. И будить напарника она решительно запрещает.
Славка прав – это какое-то безумие. Блин, ну ведь всего лишь хотел сходить к сторожу-алкоголику и намекнуть на продажу охраняемых штучек налево…
Поселок Аурика
Вешняя грязь поселку золотоискателей была поперек горла до такой степени, что даже варенка не помогала. Поэтому каждую пятиху очередная артель, проигравшая на сей раз жеребьевку, отлавливала по путаным улочкам и трем имеющимся трактирам местного вельхо, еще не окончательно пропившего свое чароплетское мастерство. Если вельхо был достаточно трезв, то обещанием выпивки-закуски его можно было уговорить на «приложение». Иногда не везло, и местное население неделю проклинало придурочного чароплета с кривыми руками – попробуй побегай по земле, которая проросла ледяными иглами или пищит при каждом шаге! Чаще везло, тогда на ближайшую пятиху почва промораживалась, и по ней худо-бедно можно было ходить.
Эта неделя была невезучей по максимуму. Дожди лили исправно каждый день, дороги раскисли так, что страшно было ставить ногу – казалось, грязь сожрет ее с концами, оттого и чавкает так предвкушающе. А непутевый чароплет опять что-то спьяну перепутал и обрушил в своей комнатки потолок. Тот мстительно приложил обидчика штукатуркой по башке, и теперь вельхо был не в состоянии чаровать – мало того, что язык прикусил, так еще и ушибленная голова болела и кружилась.
Из-за распутицы подвоз продовольствия запоздал, и когда телеги добрались до Аурики, на отгрузку подняли всех. Прислуга ты трактирная или уважаемый искатель – жрать все равно будешь, так что вперед, пока мешки-ящики не вымокли окончательно. В пути телеги укрывались непромокаемыми пологами, но сейчас-то пологи снимут… вперед-вперед, поторопись, помощнички!
Помощники шипели и ворчали, но исправно таскали мешки и ящики, пока один из них, старик, приблудившийся зимой неведомо откуда вместе с внуком, перед очередным коробом вдруг встал, как будто завидел дракона.
Негодующий оклик и даже тычок в спину старик пропустил мимо сознания – будто и не почуял. Только когда к ящику, на который он уставился, потянулись чужие руки, старик будто очнулся:
— Что это? Откуда?
Торговец весело расхохотался:
— Твой нос знает, что чуять! Но это ты не потащишь! Тут чуть ли не самый дорогой груз, пробная партия копченостей! Самая малость, как говорит хозяин, «для изучения спроса». Так что, старик, если тебя не обошла удача искателя, то, милостью Ульве, сегодня ты попробуешь нечто необыкновенное!
— Он не попробует! – отрезал хозяин. – Денег столько нет! Егор! Егор, ну и имя у тебя… очнись же ты! Болен, что ли?
Старик перевел на него потрясенный взгляд:
— Почтенный… а Тирсен – это где?
На следующее утро старик и его внук, худой юнец с примотанной к руке дощечкой, стояли у одной из телег.
— И сколько ты обещал за доставку в этот Тирсен?
— Половину того, что у меня есть. Проезд стоит вдвое дороже, но в такую погоду мало желающих два дня трястись по грязи…
— И как мы потом будем жить там на оставшиеся восемь монет? Я пока не работник с такой-то рукой.
— Проживем.
— Дед… прости, конечно, но ты уверен, что это не развод, не мираж? Вы с бабушкой…вы суперские, я вас люблю очень, но вы ж доверчивые, как… как будто еще в этом своем Союзе живете!
— Понимаешь, внук… там «товарищ» написано. В наше время таким словом бросаться было не принято, — старик бросил на телегу не особо толстый мешок, все их небогатое имущество, и положил юноше руку на плечо. — Но даже если развод… проживем, я обещаю.
Городок Приозерный
— Пуууусик, ну ты же у меня умненький, ну ты же все понимаешь, – хорошенькая молодая женщина капризно дула милые губки и водила пальчиком по вырезу платья. – Ты же знаешь, что я у тебя самая красивая, правда же?
— Э-э… да… — муж заворожено наблюдал за движением пальца.
— А красивым девочкам нужно ездить по магазинчикам и покупать красивые вещички, понимаешь?
— Но…
— Это же недалеко, всего-то день на кораблике. Ты же сам мне этот Тирсен на карте показывал. Там же почти столица. Там такие тряпочки должны быть! Ты же хочешь, чтобы я и дальше у тебя была самая-самая?
— Ну…
— Пусик, ты согласен! Ура! Я знала, что ты у меня самый лучший!
— Угу.
— Самый умный. Самый дооообрый… и самый сильный, да? Медведик мой, только платье не порви…
Сельцо Развалки.
Река в этих краях текла всегда. Только русло у нее было не слишком ровным – в двух местах дно резко меняло глубину, и даже водопад небольшой был. Когда-то в давние времена исправить эту ошибку природу были призваны шлюзы. Но в Дни Безумия от них остались только развалины. А люди все равно продолжали жить у воды, сплавлять и перевозить товары. Постепенно у развалин вырос небольшой поселок с красноречивым названием. Поселились работники, перегружать товары с кораблей на баржи за водопадом. Вырос целый комплекс складов. Ящики с красными одинаковыми узорами привезли и сюда.
И они, конечно, попались на глаза складской обслуге, подвившейся странной блажи столичных торговцев. И Сторожихе.
Имя угрюмой женщины, приблудившейся к складам в начале зимы с двумя странными зверями (вроде и собаки, но таких размеров!), выговаривать никто так и не научился. Очень уж нездешнее оно было. Откуда она явилась, тоже никто не понял. Но особо к ней и приставали – не с чего. Не девица, не красавица, не маг (вельхо сказал) да и звери у нее зубастые, заразы. Из-за зверей к ней и вельхо подошел было – хотел знать, в каком из отпечатков такое завелось. Но выспросить что-то у бабы не получилось, слова у нее добиться – как клад из-под земли выкопать! Вельхо побился, да отступился. Только обмолвился, что она, наверное, сама под какой-то отпечаток угодила – вон и ногти длинные и розовые не по-человечески, и волосы двух цветов: сверху белые, а понизу точно каштан спелый. Из-за зверей ее и на работу взяли, сторожихой, склад охранять. Так и прозвище прилипло.
Она и сейчас никому ничего не сказала. Молча на ящики посмотрела да ушла.
А утром за кашей не пришла. И в каморке пусто было. Ни ее, ни зверей…
25 мая 427 года от н.э.с. (Продолжение)
Вотан назвал Йелена Вечным Бродягой, как мрачуны… Инда просто отметил этот факт, побоявшись до времени делать выводы.
– И что? Какая разница, где она рискует жизнью? – парировал он.
– В замке рядом с ней опытные наставники, готовые подстраховать, а кроме того, насколько мне известно, Чернокнижник – один из лучших врачей своего мира, и его специализация – лечение колдунов. Помнится, Вотан и для Йоки лучшим наставником видел профессора Важана… И в четыреста двадцать втором году намекнул Красену, что девочкой интересоваться не стоит… Подписав перед этим отчет о болезни Йоки Йелена…
– Откуда вам это известно? – Именно к нему доставили «кинского мальчика», когда колдуны Къира не смогли определить, что с ним произошло.
А это значит, что его знания признают далеко за пределами Млчаны. О Предвечный… А ведь Вотан – мозговед, доктор герметичной нейрофизиологии… Наверняка он знал об опытах ламиктандрийских учёных, а то и принимал в них участие…
Признаться, от этой догадки Инда испытал не презрительную гадливость, а смешанный с отвращением страх, будто дотронулся до опасной ядовитой жабы, а не безобидной лягушки из местного болотца.
– Мне в самом деле интересно, а было ли решение о лоботомии детей Кины согласовано с децемвиратом? Или нейрофизиологи действовали на свой страх и риск? – Он многозначительно взглянул на Вотана. Но тот не смутился.
– Вне всяких сомнений, это решение было согласовано. А что, тебе тоже дорог разум кинских оборванцев?
Инда заметил, как Красен шарахнулся от мозговеда, будто тоже решил, что это опасная ядовитая жаба. И даже привычки дипломата не удержали его от столь откровенного выражения эмоций. Но и на это у Вотана был готов ответ:
– Крапа, любой мрачун может превратить нормального человека в слабоумного, однако у нас вовсю идет обсуждение отмены смертной казни для мрачунов. Тебя это не коробит?
– Я не видел мрачуна, который бы целенаправленно этим занимался, – проворчал Красен. – Зато призраков, которые это делают осознанно и целенаправленно, в Исподнем мире пруд пруди.
– Да, особенно много их появилось после того, как они увидели первого «кинского мальчика». Я допрашивал одного такого призрака в четыреста двадцать втором году. И знаешь, он руководствовался очень простой логикой: если чудотворам не хватает энергии добрых духов, то почему бы им не помочь? Мы, стоящие свыше, несём в десятки раз большую ответственность перед людьми, и смешно сравнивать докторов медицины и горячих юнцов, одержимых местью.
– Перестаньте пререкаться, – оборвал их Приор. – Крапа, я уже сказал: давай в первую очередь думать о жителях нашего мира, а не чужого. Опыты ламиктандрийцев делались в рамках стратегии максимального сброса энергии. И вряд ли ты можешь предложить лучшую стратегию, иначе бы ты сидел не здесь, а в децемвирате.
==27–29 мая 427 года от н.э.с. Исподний мир==
Дождь начался двадцать второго мая. Уже накануне небо затянулось серой дымкой, а утром Волчок проснулся под шум дождя и подумал, что сил одной девочки всё-таки мало, чтобы вернуть солнце навсегда…
Настроение испортилось у всех: не слышно было привычных шуток и зычного хохота – одни только окрики и ругань; за едой лишь ложки стучали по мискам, на строительстве звон топоров уже не казался веселым – совсем по-другому они звенели, впиваясь в мокрую плоть дерева. И капюшон плаща с непривычки казался душным, в сапогах снова хлюпала вода, брёвна под ногами скользили, а над болотом висела серая пелена – оно напитывалось дождём, и краски его меркли, размывались.
Горше всего делалось от мысли, что это надолго, если не навсегда. Что солнечная погода лишь подразнила своей прелестью.
А двадцать седьмого к ужину на заставе появился Огненный Сокол и человек десять из его бригады. Они прибыли верхом и, по всей видимости, торопились. Волчок не сомневался, что их появление как-то связано с расспросами Красена, и не ошибся.
Огненный Сокол не побрезговал знакомством со штрафником – не только поздоровался, но и отозвал Волчка в сторонку.
– Ну как служба? Не надоело в штрафниках ходить? – спросил он весело. Он вообще пребывал в хорошем настроении: глаза его светились, и на губах играла довольная улыбка.
– Да пока не очень, – пожал плечами Волчок. – Тут гораздо лучше, чем в Хстове.
– У меня к тебе есть просьба. Именно просьба, не приказ. Тут с вами девка крутится, я заметил… Мне бы хотелось, чтобы ты ей рассказал о том, что видел восьмиглавого змея.
Волчок опешил, посчитав просьбу необычной, но потом покачал головой и усмехнулся:
– Чтобы надо мной вся застава потешалась?
– А ты так расскажи, чтобы не потешалась. Страшно расскажи. И под большим секретом.
– Если под большим секретом – застава об этом узнает ещё быстрей, – хмыкнул Волчок и вдруг понял: именно это Огненному Соколу и нужно.
– Я же говорю – просьба, не приказ. И за эту ничтожную просьбу – пять дней отпуска. С нами в Хстов сможешь вернуться. Поешь как следует в своём трактире, отоспишься на перинах. А?
– Посмотрю. Может не получиться – очередь не моя, – улыбнулся Волчок.
– Ну ты уж постарайся, а я с твоим капитаном договорюсь.
Вряд ли бригада Огненного Сокола притащилась в такую даль ради этой малости, тем более что задерживаться его гвардейцы не собирались – готовились к переходу через болото. В замок?
А, впрочем, какая разница… Они приехали за Спаской. За кем ещё? Красен наверняка раскопал о ней всё – судя по тому, как подробно он Волчка расспрашивал.
Нет, подслушать разговоры Огненного Сокола (если он не хотел, чтобы их подслушали) было невозможно, и рисковать понапрасну не следовало. Но даже если Волчок ошибся и приехали они за чем-то другим – всё равно надо было отправляться вслед за ними. И, пожалуй, отказать Огненному Соколу в просьбе было бы нелепо – и без Волчка пустят слух, его рассказ ничего не решит. А заодно и снимет подозрения.
Перекупить очередь на девку у матерого гвардейца ничего не стоило, гораздо трудней было быстро от неё отделаться. Девка умом не блистала, в рассказ о Змее сразу поверила, и Волчок очень хотел добавить, что Змей отправился в Верхний мир – воевать с чудотворами за возвращение солнца, – но решил, что оно того не стоит.
Огненный Сокол выступил с заставы засветло (и Рыжика оставил на попечение капитана), Волчок вышел на болото в густых сумерках. Девка не сомневалась, что он отправился спать в казарму, в казарме думали, что он не меньше чем полночи проведет с девкой. И, конечно, к рассвету нужно было вернуться.
По новой гати он прошёл не меньше чем полпути до замка, незамеченным миновал лагерь трудников – сапоги со снятыми подковками ступали мягко, на поясе не звенело оружие, но Волчку казалось, что его слышно на целую лигу вокруг. И хотя шел он довольно быстро, бригада Огненного Сокола впереди так и не появилась.
Может, их целью был вовсе не замок? Может, они двигались на Лысую горку? На краю гати, в темноте (а после ясных лунных ночей темнота казалась особенно непроглядной) было трудно отыскать посошок покрепче, Волчок потратил на это несколько драгоценных минут. И в конце концов наткнулся на заточенные колья, сложенные на краю дороги.
Тяжёлым оказался посошок, зато надежным. Страшновато было шагать по болоту, но Волчок торопился и больше старался не шуметь, чем выбирал безопасную дорогу. Однако Огненный Сокол тоже шёл без проводника – не так просто было его разыскать, ведь на заставе никто не ждал появления бригады Особого легиона.
Сначала Волчок опасался сбиться с пути, но потом разглядел слабый свет неба на севере. Как ни старался он ступать тихо, болото все равно чавкало под ногами.
Отчётливый шлепок по воде впереди заставил его замереть: Волчок прислушался и расслышал отборную ругань – свистящий шепот разнёсся по болоту громче, чем тихий голос. Догнал.
Похоже, кто-то из гвардейцев провалился в трясину, потому что провозились с ним довольно долго – небось вылавливали из болотной жижи сапоги. Волчок подобрался чуть ближе, надеясь расслышать, о чем они говорят, но гвардейцы помалкивали – наверняка всё обговорили заранее. Идти за ними на таком расстоянии было слишком опасно: не настолько хорошо он умел прятаться и ходить бесшумно, чтобы остаться незамеченным.
Свет на небе медленно двигался к востоку, и Волчок, видевший силуэты людей впереди себя, мог не бояться, что гвардейцы, оглянувшись, увидят его. Замок показался впереди издали – высокая башня на фоне неба, тяжелые стены высотой в два десятка локтей, насыпной холм. И вскоре гвардейцы остановились – Волчок сделал несколько осторожных шагов и замер.
Огненный Сокол говорил вслух, но негромко, – видно, не всё сказал на заставе. Волчок задержал дыхание, подобравшись ещё ближе.
– …смотрите на дверь за валуном. Если тумана не будет, уходите к островку до рассвета. Если будет туман, просто отступите от стен и продолжайте наблюдать. Я не знаю, когда ему удастся вывести девочку из замка, пришлю смену к полудню.
Волчок зажмурился: не зря он сюда пришел. И только тут вспомнил, что пока не придумал ни одной правдоподобной лжи: что он скажет, если его обнаружат? Как объяснит свое присутствие ночью на болоте? Обычно он не терял голову, но вдруг понял, что сейчас ему всё равно.
Всё равно, что будет дальше, потому что Огненного Сокола интересует только одна девочка в замке, и к нему в руки она попасть не должна. И остальное уже не важно. Стоило определенных усилий успокоиться и начать рассуждать трезво. Достаточно предупредить Милуша об опасности, угрожавшей Спаске, – и можно возвращаться на заставу.
Но как пробраться в замок? Вряд ли стража откроет ворота гвардейцу… Да и громкий стук насторожит Огненного Сокола… Тем временем гвардейцы разделились: двое (судя по всему, Муравуш и Градко) направились к замку, а остальные повернули к северу – на Лысую горку.
Дверь за валуном? И много ли возле замка валунов? И открыта ли она, эта дверь? Или в неё можно постучать, и это будет не так откровенно, как постучать прямо в ворота? Он направился вслед за Муравушем, но ближе к стенам взял правей – гвардейцы собирались обойти замок с севера, Волчок же начал огибать его с юга, вплотную к насыпному валу.
С востока вал спускался к самому болоту, и к стенам почти вплотную подступала трясина – нечего было и думать о приступе с этой стороны. Волчок прижимался к стене не столько для того, чтобы быть незаметным, сколько опасаясь провалиться в трясину. Камушки шуршали под ногами, выкатывались из-под сапог и падали в воду.
Он изредка посматривал вверх, надеясь разглядеть стражу, – можно было попытаться что-нибудь сказать и снизу, – но на стенах никого не было. Он одновременно увидел валун и двух гвардейцев, пробиравшихся ему навстречу.
Только они двигались не вдоль стены, а по тропе через трясину. Вряд ли их можно было заметить из замка, Волчок видел их так хорошо только потому, что небо за их спинами слегка светилось. Ещё несколько шагов (показавшихся слишком шумными) – и от гвардейцев его надежно укрыл огромный валун.
Волчок пощупал стену за спиной – дверь! Обитая толстым листом ржавого железа, с тяжёлым кольцом. Он потянул дверь на себя – она оказалась запертой изнутри. Еле слышно звякнули засовы в петлях, Волчок перестал дышать: вдруг его услышали гвардейцы? Его услышал стражник по другую сторону дверей.
– Кто здесь? – спросил он, и голос его был сонным и испуганным. Волчок не мог ни ответить, ни постучать – это насторожило бы гвардейцев. Он поскрёб ногтем ржавчину на дверях.
– Кто здесь? – повторил стражник уверенней. Волчок поскрёбся в дверь ещё тише. Разумеется, стражник дверей не открыл – ведь он был один, а за дверью мог прятаться кто угодно. Волчок расслышал удалявшиеся шаги – по лестнице вверх.
Даже без шапки с кокардой (которую Волчок заткнул за пояс ещё на заставе) любой узнал бы в нём гвардейца. Но, видно, в темноте со стены стражник не разглядел гвардейского плаща, кликнул двоих товарищей – и вскоре сапоги загремели по лестнице вниз. Они ещё раз спросили, кто здесь, прежде чем засовы со скрипом поползли в стороны, и, когда дверь распахнулась, Волчок, оглянувшись на болото, вместо них крикнул:
– Никого здесь нет, тебе показалось.
Он был один и не брался за оружие, поэтому стража пропустила его внутрь и захлопнула дверь за его спиной – не выпуская из рук топоров, впрочем. Факел над лестницей слепил глаза. Волчок приложил палец к губам и громко сказал:
– Может, крысы скреблись?
Стражники поняли и подыграли.
– Может, и крысы, – ответил один из них громко и с улыбкой, и шепотом спросил:
– Тебе чего, парень? Там кто-то есть?
– За дверью наблюдают. А мне нужен… – Он хотел сказать «Милуш Чернокнижник», но вдруг передумал и шепнул:
– Славуш.
Стражник молча кивнул и сделал знак идти за ним наверх: лестница внутри стены была крутой и узкой, двое на ней разойтись не могли, и его товарищ поднимался позади Волчка. После света факела темнота снова показалась непроглядной.
– Мне нельзя выйти на стену, меня могут узнать, – прошептал Волчок, догадавшись, куда ведут ступени.
– Там ограждение высокое, не увидят, если у бойницы пригнешься, – вполголоса ответил стражник.
По стене прошли не меньше сотни шагов, прежде чем повернули к наружной лестнице, спускавшейся во двор замка. Но до самого низа не дошли – стражники остановились на площадке перед узкой дверью.
– Здесь подожди, – сказал стражник погромче. – И… ты прости, конечно, но я тебя в первый раз вижу, и кто ты – не знаю. Так что мне придётся тебя запереть.
Волчок, сойдя на площадку перед дверью, кивнул.
– Сыровато здесь, конечно, – продолжил стражник, несколько раз щелкнув огнивом. – Но зато стены толстые и не слышно ничего.
Вспыхнул факел, и стражник сунул его в кольцо на стене. Помещение оказалось похожим на тюремную камеру – маленьким и узким, с единственным окошком, забранным решёткой и выходящим во внутренний двор. Волчок не возражал: явиться в замок в форме гвардейца и надеяться на более тёплый прием было бы глупо.
– Не бойся, я скоро, – улыбнулся стражник и захлопнул дверь.