— Девчонку заметили недалеко от границ столицы.
Король сидел за столом в зоне видимости зеркала и задумчиво вычищал грязь из под ногтей ножом. Не смотря на то что его лицо выражало полную погруженность в процесс, было видно, что он совершенно не в духе.
— Я не знаю какие там могут быть планы у простой нищей бабехи, но пока она уже третий раз натыкается на моих ребят и каждый раз эти встречи не приносят мне ничего хорошего. Не дай Всевышний она собирается устроить какую-нибудь смуту, ты будешь отвечать за это головой.
Румпель молча кивнул. Он стоял как струна напротив своего зеркала, сложив руки за спиной, сдвинув брови и не роняя ни словечка, чтобы не нарушить королевские обеспокоенные речи.
— Ты что-нибудь выяснил о ней за это время?
— Я действовал незаметно, — ни одна мышца не дрогнула на лице мага – Если у нее действительно могут быть тайные союзники и планы против трона она не должна была заметить меня. Мне удалось получить образец действия ее силы, и я внимательно изучил ее, но пока результат туманен и не понятен даже мне. Вероятно, природа магии очень древняя, поэтому я ищу ответ в своих книгах.
— Я рассчитываю, что ты найдешь его в ближайшее время, — не дожидаясь ответа, король кивнул, щелкнул пальцами и гладь зеркала, всплеснувшись, как водная, потухла и потемнела.
Румпель выдохнул и расслабленно опустил плечи. На его лице вместо напускной серьезности отобразилась усталость. Он скорчил лицо и закатил глаза, завешивая зеркало бархатной тканью.
— Чего девччччонка забыла в столице? – поинтересовался Корвус, выглядывая со стола.
— Там живет парочка знахарей и знатоков магии, — мужчина махнул рукой – Скорее всего она продолжает искать ответ на свой вопрос. И скорее всего там его не найдет.
— С чего ты взял? – с подозрением сощурился ворон, и заметил на мгновение, мелькнувшее на лице хозяина растерянное выражение.
— Я же сказал, что магия старая и происхождение не очевидно, — отмахнулся маг, и тут же сосредоточено начал искать что-то в завалах на столе.
— Ты не видел мою записную? Я забыл куда положил.
Ворон отрицательно помотал клювастой бошкой, прекрасно помня что свои записи хозяин никогда не выносит из кабинета.
— Надо найти, я хочу добавить пару мыслей, — с этими словами маг поспешно удалился в свою часть дома, оставив птицу сидеть в гостиной.
— Увиливает, зассрранец, — тихо каркнул Корвус и распушившись посильнее, тут же устроился дремать.
В том чтобы поспать днем всегда есть особое удовольствие, мало кто с этим поспорит. Корвус предвкушал зиму – в это время года он вовсе не вылезает из гостиной с камином и находится на половину в спячке. Зима проходит спокойно – хозяин почти не выходит из дома, не посылает птицу за травами, не шастает по окрестным деревням, только пару раз выбирается навестить Короля. А в основном – сидит в своих комнатах и лаборатории, не особенно нуждаясь в обществе пернатого компаньона. Так ворон и умудряется продрыхнуть почти всю зиму. Так он и продрых весь этот день. И дрых бы дальше, если бы его не разбудило взоравшее, как сирена, зеркало.
— Я здесь, Ваше Величество!
Корвус разлепил глаза и увидел запыхавшегося Румпеля, уже как штык стоящего напротив зеркала. Судя по помятости хозяина, тот тоже задремал где-то в кресле.
— Я приказывал тебе разобраться! – В зеркале отобразилось красное от гнева лицо правителя, он аж подпрыгивал, стоя в халате, и размахивал руками потрясая кулаками перед зеркалом. – Эта шальная ограбила мою библиотеку!
— Что? – Румпель не сдержал удивления и вскинул брови, тут же поперхнувшись – Когда это случилось?
— Только что, идиот! – Король метнулся к окну, выглянув в него, и швырнул в зеркало какую-то попавшуюся под руку книжку. – Чем ты занимался черт возьми что она успела узнать как забраться во дворец и проскользнуть в самое охраняемое место?
— Я думал это казна, а не библиотека, — уточнил Румпель, и тут же вызвал на себя новый шквал гнева.
— Она вскрыла зал Традиций и сперла какие-то свитки о магии!
— Вы ее не поймали?
— Вот сейчас ло… — Король торчащий у окна высунулся в него по пояс и кому-то заорал что-то ругательное – Удирает! Что за стража? У вас бревна вместо рук? Не могут поймать девчонку и ее гребаного коня!
— Вы закрыли ворота? Как она удерет через стену?… – Румпель, не успевая переваривать события, неуверенно вглядывался в зеркало.
— К черту стену, она открыла портал! – От злости у короля изо рта щабрызжела слюна.
— Портал?!… – Румпель отступил на шаг от зеркала и тут же ощутил в воздухе до боли знакомые вибрации.
Ворон, заинтригованно наблюдавший за скандалом, икнул и сел на пушистую задницу, увидев как над головой у него на потолке воронкой разворачивается зеленая материя, образуя второе окно портала.
— Сейчас же найди эту дрянь и верни свитки! – бушевал король, а Румпель, уже слыша телепортационный треск, любезно разулыбался и схватился за ткань закрывая зеркало.
— Да да ваше Величество все будет сделано я уже спешу сейчас ваши свитки будут в абсолютной сохранности!
Король попытался что-то грозно прикрикнуть на прощание, но мужина отрубил связь и срочно закрыл зеркальную гладь тканью. Успел он вовремя – с потолка с восторженным воплем и испуганным ржанием шлепнулось месиво из рук ног и копыт, прямо на стол, проломив его, так что ворон отлетел в другой конец комнаты, чудом выскочив из-под лошадиной задницы, а бумажки и зелья разлетелись вокруг.
Портал напряженно загудел и схлопнулся.
— Уииииихаааа! – растрепанная голова Эрсы высунулась из-за лошади. Безумный блеск полыхал у девушки в глазах, а во рту был зажат мятый старый свиток, который она наконец извлекла и помахала в воздухе. – Эй Румп, смотри чего нашла!
Наблюдающий за разрушением своей гостиной маг выдохнул, пытаясь вернуть спокойствие, и подошел ближе, подавая девушке руку. Она вылезла из под коня, который очухался и отряхиваясь от щепок и фыркая, тоже поднялся на ноги.
— Твои семечки это просто бомба! – Эрса не могла успокоиться и схватившись за руку мужчины, подпрыгивала на носочках, сжимая свиток – Я нашла торговца который был в замке и он рассказал мне как все устроено и нарисовал, но у меня ушла пара часов чтобы хорошо представить себе внутренний двор и перенестись туда, а потом…
— Вместе с конем? – зачем-то уточнил Румпель, глядя через плечо Эрсы как скотина жует какие-то книжки.
— Не это не мой конь, — фыркнула девушка и захихикала – Библиотеку представить было проще, но я чуть не снесла шкаф, а потом пришлось вырубить стражу, и устроить небольшой пожар… И вот! – Она еще раз потрясла свитком перед лицом мага. – Я уверена что там сказано про мои способности, я узнала что такого рода магию заносили в документы и подкрепляли синей печатью, и это именно то что мне нужно!
— Да, я понял. – Румпель притормозил трясущуюся от перевозбуждения девушку, взяв за плечи и легонько тряхнув. – Я рад что ты сбежала от стражи, но справедливости ради, могла бы вспомнить двор а не дом, чтобы перенестись сюда вместе с КОНЕМ.
— Хе, я просто хорошо помню только гостиную, — Эрса смущенно втянула голову в плечи и нелепо разулыбалась – Но хорошо что не кухню?
— И на том спасибо, — Румпель потрогал носком сапога выломанную из пола доску. – Давай ка ты уведешь не своего коня из моего дома, а я пока приведу все в порядок, договорились? Привяжи его где-нибудь на заднем дворе и сена дай!
Он вытащил свиток из рук девушки и мягко подтолкнул ее в сторону выхода.
— Да-да, я сейчас!
Эрса подцепила коня за гриву и повела упирающееся животное на улицу. Когда дверь захлопнулась, Румпель покачал головой и встряхнувшись, поспешно развернул свиток.
Его глаза пробежались по тексту до конца, и лицо исказилось.
— Что, оттветы есть? – поинтересовался любопытный ворон, который уже успел вылезти из завала бумажек и склянок и забрался на диван, волоча подбитое крыло. Оно его не так беспокоило, как быстро разворачивающаяся на его глазах история.
— Есть но не те которые я ожидал. – Румпель оглянулся на входную дверь, быстрым движением оборвал низ свитка и сунул в карман, а остальную часть свернул и закрепил обратно, как было.
Ворон на кровати вытаращил черные глаза и осуждающе заклекотал.
— Хоть одной душе скажешь об этом – я сделаю из тебя суп. – Румпель бросил на птицу взгляд, который точно не допускал шуток, и Корвус тут же закивал, болтая бошкой.
2–3 июня 427 года от н.э.с. (Продолжение)
Йера вышел от Инды задолго до заката и направился домой пешком, как и собирался: ему нужно было проветриться и спокойно подумать, поэтому он не торопился.
Прогулка не стала напрасной – Йера неожиданно вспомнил молоденького журналиста с длинными волосами, спросившего о падении свода. Вряд ли этот парень был мрачуном, но что-то же заставило его задать этот вопрос? Кто-то же натолкнул его на эту мысль?
И к возвращению домой Йера принял решение: на следующий день подготовить и собрать пресс-конференцию. Этот журналист не может там не появиться, если следит за работой думской комиссии.
Предположение подтвердилось: Йера увидел паренька ещё до начала пресс-конференции, сквозь щёлку в душной портьере разглядывая зал, переполненный прессой. Тот сидел в самом дальнем углу с печальным и равнодушным лицом, словно пребывал в иных сферах, недоступных простым смертным. Совсем ещё мальчик, не больше двадцати лет. Во времена Йеры молодежь иначе выражала протест против старшего поколения…
Пресс-конференция началась бурно: щёлкали магниевые вспышки, мешая расслышать многочисленные вопросы и сосредоточиться на ответах, журналисты не соблюдали очередности, выкрикивали вопросы (и желчные комментарии) с места, и стоило большого труда заставить их слушать.
Кроме Йеры, в пресс-конференции приняли участие ещё пятеро членов комиссии, мнения их существенно разнились, поэтому прессе было где развернуться. Йера старался оставаться объективным и говорить о существе, пойманном в лесу, лишь то, что мог подтвердить документально.
Но даже это вызвало бурю: со стороны левых – возмущения, а со стороны правых – одобрения. Желтая пресса потирала руки, предвкушая сочинение новых сенсаций. Шум вокруг заговора мрачунов подняли представители правых газет, но быстро успокоились, когда речь зашла о чудовище, посетившем Обитаемый мир.
Потому что Йера имел неосторожность сказать, что не уверен в смерти монстра, так как чудотворы не предоставили комиссии ни единого доказательства того, что он на самом деле мёртв. От неожиданности этого заявления газетчики несколько минут молчали, и только их растерянность позволила молоденькому журналисту подняться и высказаться. Голос у него был негромкий, но прозвучал в наступившей тишине зловещим предупреждением:
– «Крылья нетопыря взрежут непрочный щит». Откровение прямо указывает, что сначала чудовище повредит свод и вызовет катастрофу, и только после этого сын росомахи прорвёт границу миров. Не означает ли это, что корень зла в чудовище, а Враг лишь смягчит падение свода?
Если бы Йера не побывал за пределами свода, он бы посчитал это заявление глупой выдумкой. Журналисты уже опомнились, и со всех сторон посыпались беспорядочные вопросы, а он сидел и осмысливал сказанное, не в силах оправиться от потрясения.
Он хорошо успевал в школе, и даже с его скудными знаниями в области естествознания было ясно: если Исподний мир примет удар Внерубежья вместе с Обитаемым, этот удар будет вполовину слабей. Всё перевернулось с ног на голову: Враг может как погубить этот мир, так и спасти. Йока не монстр, не орудие абсолютного зла, а, возможно, единственная надежда Обитаемого мира…
В перерыве Йера подозвал секретаря и велел проводить молоденького журналиста в свой кабинет. Юноша попытался воспротивиться, но посмотрел по сторонам и неожиданно согласился. Йера проследил направление его взгляда и заметил у выходов из зала людей в коричневых куртках – предосторожность оказалась не напрасной.
Конец пресс-конференции был скомкан и превращён в свару между газетчиками, Йера чувствовал себя донельзя усталым и успел пожалеть о том, что в кабинете, вместо чашки кофе, его ждёт трудный разговор с журналистом.
Парень чувствовал себя в чужом кабинете довольно свободно, Йера застал его стоящим у окна: одной рукой он откинул белоснежную штору, в другой держал чашечку кофе, любезно предложенную секретарем. Поднос стоял на журнальном столике около дивана, а блюдце с ложкой – на столе Йеры, возле окна.
Парень обернулся на звук открывающейся двери и молча кивнул Йере, предложив взглянуть в окно. Стоило определённых усилий вспомнить о свободе от условностей, которую Йера искренне декларировал. Впрочем, поведение журналиста вряд ли было бесцеремонным, скорей именно свободным от условностей…
Окна кабинета Йеры выходили во двор, и, выглянув, он увидел лишь карету скорой помощи со значком клиники доктора Грачена на лобовом стекле.
– Я думал, на этот раз меня арестуют, – неуверенно улыбнулся парень.
– Сомнение в основном постулате теоретического мистицизма не всегда рассматривается как преступление, – пожал плечами Йера. – Хороший защитник не оставит от обвинения камня на камне.
– У доктора Грачена защитников не предлагают. – Журналист на секунду вскинул глаза.
Сначала Йера не понял, что означают эти слова, а когда догадался, зачем во дворе стоит карета скорой помощи, был и смущён, и обескуражен. Даже отступил на шаг, предположив, что рядом с ним стоит безумец. А разве человек в здравом уме стал бы публично задавать столь провокационные вопросы?
Профессор Камен вообще не желал вести разговоров о падении свода, хотя знал об этом немало… Йера поспешно задернул штору и предложил парню кресло – тот сел глубоко и закинул ногу на ногу, снова заставив задуматься о разнице между бесцеремонностью и свободой от условностей, и Йера одернул самого себя: возможно, это воплощение его собственных юношеских мечтаний о всеобщем равенстве. Не так давно и Инда сидел в этом кресле, закинув ногу на ногу…
Вошедший секретарь лишь удивленно покосился на гостя – он принёс кофе, позволив оттянуть нелёгкое начало разговора.
Отрешенность на лице парня казалась Йере уже не данью моде, а признаком безумия, и печальный взгляд – не способом привлечь внимание девушек, а следствием беспричинной меланхолии.
===2–3 июня 427 года от н.э.с.. Продолжение===
Его звали Града Горен. Он первым начал разговор, нарушив тягостное молчание.
– Вы ведь позвали меня не просто так, судья? – Парень снова поднял глаза лишь на секунду.
– Я лишь хотел понять, что заставило вас задать мне вопрос о падении свода… – смущенно пробормотал Йера. – Наверное, у вас были основания предполагать, что чудотворы не могут его удержать…
– А вы когда-нибудь бывали за пределами свода, судья? – ответил парень вопросом.
– Да. Чуть больше недели назад.
– Вам не показалось, что свод – слишком хрупкая скорлупа, чтобы защитить Обитаемый мир от Внерубежья?
– Я думаю, для того чтобы делать заявления о ненадежности свода, одних ощущений мало. – Йера едва смог скрыть разочарование.
– Оно… говорило с вами? – На этот раз парень пристально посмотрел Йере в глаза и даже откинул с лица мешавшую этому прядь волос. Йера кашлянул и опустил взгляд.
– Что вы имеете в виду?
– Внерубежье. Вы слышали его голос?
Йера с тоской подумал, что напрасно затеял этот бессмысленный разговор, лучше было бы откинуться в кресле с чашкой кофе и просто отдохнуть. Он знал о безумии не так уж много, но определённо считал «голоса» его вернейшим признаком.
– Нет, голосов я там не слышал, – смущенно ответил Йера. – А что вы делали за пределами свода?
– Вы, наверное, знаете плавильню «Горен и Горен»? Первый Горен – мой покойный отец, а второй – дядя. Отец часто бывал на рудниках, – сказал парень и поспешно добавил: – Но теперь я порвал со своей семьёй…
Он говорил тихо и вовсе не запальчиво, чего Йера ожидал от безумца. Казалось, этот разговор бередил какие-то его душевные раны, потому что каждое слово он выдавливал будто с трудом.
– Продолжайте, я вас внимательно слушаю, – подбодрил его Йера.
– Оно говорит «Я иду». Верней, это раньше оно говорило, а теперь кричит. Оно… угрожает, понимаете? И сила Внерубежья такова, что оно имеет основания угрожать.
В глазах Горена мелькнул странный огонёк, и Йера решил, что с безумцем следует разговаривать на его языке и ни в коем случае ему не противоречить…
– Но это вовсе не означает, что Внерубежье способно обрушить свод. Я не говорю, что не согласен с вами, напротив, у меня есть основания предполагать, что чудотворы не могут удержать свод. Но для официального их обвинения одних ощущений и домыслов мало. Поэтому я и хотел выяснить, что вы об этом знаете.
Йера не был уверен в том, что Горен его понимает. А тот, задумавшись ненадолго, ответил:
– Вы знакомы с энергетической моделью двух миров?
– Простите, энергетической моделью чего? – переспросил Йера. Горен улыбнулся углом рта.
– Двух миров. Эта модель известна каждому мрачуну и чудотвору. С ней знакомы и некоторые ученые. Но поскольку она расходится с основным постулатом теоретического мистицизма, то относится к области герметичных научных знаний. Не подумайте, что мой отец был дельцом, делец – его брат, мой достопочтенный дядюшка. Мой отец был учёным, он закончил горный факультет Ковчена и долгое время работал там. Он ещё в студенческие годы увлекся герметичными науками, но не волнуйтесь, он не сочувствовал мрачунам, напротив – его гораздо больше занимал теоретический мистицизм, а не запрещенный оккультизм. Судья, вы знаете, из чего возник мистицизм?
– Я представляю себе это не очень хорошо…
– Из экстатических практик чудотворов. И эти практики включали в себя не только приём и отдачу энергии, но и многое другое. В частности, из попыток чтения и внушения мыслей на расстоянии родилась практика путешествий по иным мирам. Чудотворы способны видеть межмирье, для этого достаточно инициации, но проникновение…
– Погодите, погодите… – оборвал Йера. – О каком приеме энергии вы говорите?
– Энергетическую модель двух миров можно описать в двух словах: мрачуны отдают энергию призракам, в Исподний мир, а чудотворы забирают её у тех, кто населяет Исподний мир.
Как просто… Как логично. И вот это тривиальное утверждение, понятное даже ребёнку, – предмет изучения герметичных дисциплин? Тайна за семью печатями?
– В случае равновесном, – продолжал Горен, – из этого можно было бы извлечь обоюдную пользу, но равновесия никогда не было за всю историю двух миров. До начала эры Света, во времена гонения на чудотворов, в Исподний мир передавалось больше энергии, чем чудотворы могли вернуть. Но тогда людей было меньше, в том числе и мрачунов, поэтому наш мир недостатка энергии не ощущал. А в Исподнем мире энергия сбивалась в сгустки и порождала чудовищ, которые иногда пересекали границу миров. После того как начались гонения на мрачунов, всё изменилось в другую сторону: теперь чудотворы получают гораздо больше энергии, чем мрачуны способны отдать.
– Да, это я уже понял… – пробормотал Йера. – И каким вам видится выход из сложившейся ситуации?
– Мне? Выхода нет. Чудотворы привели мир к катастрофе, до неё остался один шаг. Всё, что они могут предложить, лишь полумеры, которые оттягивают конец, но не решают проблемы. Следующей их полумерой станет сокращение расхода энергии.
Йера подумал, что рассуждения Горена не так уж безумны. Может, он напрасно посчитал его сумасшедшим?
– И сколько времени, по-вашему, продержится свод?
– Я не знаю. Но расчет чудотворов, по которому у нас есть ещё лет сто, – это или ложь, или ошибка. Я не могу сделать свой расчет, даже мой отец не мог сделать расчет, это довольно сложно. Но я видел Исподний мир и видел то, что происходит за сводом. Этого достаточно, чтобы… ощутить… Вы понимаете меня?
– Не совсем… – честно ответил Йера, смешавшись.
Человек, который видит Исподний мир и верит в то, что видит, не может быть психически здоров. Ну как если бы Йера заявил вдруг, что вчера встречался с умершими родственниками, которые посоветовали ему принять в Думе новый закон о правилах погребения.
– Свод скоро рухнет, это не смутное ощущение, не подумайте! Я… я занимался мистическими практиками… Нет, я не чудотвор, но в детстве мне казалось, что всего можно добиться тренировкой. Я изучал труды древних мистиков, их собирал мой отец… Но экстатические практики вредят рассудку нечудотворов. Когда отец узнал, что я тоже пробовал заглянуть в Исподний мир, он избил меня в кровь, хотя раньше и пальцем меня не трогал. Он пришел в отчаянье, понимаете? В общем, всё это закончилось трагично: отец погиб, я полгода лечился… Но дело не в этом. Дело в том, что эти практики и в самом деле развивают сверхсознание. Чудотворы погрязли в добыче энергии и забыли о корнях ортодоксального мистицизма, власть над миром волнует их больше, чем созерцание, самосовершенствование, стремление к чистому знанию…
Йере захотелось сжать руками виски. Слишком много информации, и, возможно, какая-то её часть – вовсе не плод больного воображения безумца. Наверное, только безумцы в этом мире способны задаваться подобными вопросами, человеку в здравом рассудке не придет в голову сомневаться в чудотворах…
Йера снова пожалел о том, что больше не сможет поговорить с профессором Каменом, – ничего не остаётся, только выслушивать бред сумасшедшего и искать в нем крупицы истины.
Конечно, опираться на доводы вроде «я ощутил» или «развитие сверхсознания» ни в коем случае нельзя, но, вспоминая опыт судебных расследований, Йера понимал: если не знаешь, что искать, не найдешь ничего. Возможно, Горен может подсказать, в каком направлении вести поиск, как действовать дальше. Ведь не вызвало же у Йеры сомнений его описание энергетической модели двух миров…
И хотя наука ещё не доказала существования Исподнего мира, но заявления Камена вкупе с тюрьмами для мрачунов было вполне достаточно, чтобы Йера допустил: Исподний мир есть реальность. И сумасшедшего сказочника он не задумываясь причислил к представителям Исподнего мира. Так почему бы не пойти дальше?
2–3 июня 427 года от н.э.с.
Мрачуны перекачивают энергию в Исподний мир… Йера Йелен снова удивился самому себе: как он раньше не додумался до столь очевидной вещи?
Впрочем, это было очевидно только за рамками основного постулата теоретического мистицизма. А существовал ли в теоретическом мистицизме этот постулат? Или он придуман для таких, как Йера, непосвященных?
Страшная картина предстала перед ним, логичная, как таблица умножения: от начала эры света чудотворы уничтожали тех, кто должен был обеспечить равновесие в двух мирах. И результат этого уничтожения – то, что происходит за сводом.
С каким сарказмом профессор Камен говорил: «Даже не нарушая основных постулатов теоретического мистицизма, можно предположить, что генерируемая чудотворами энергия не находит выхода и скапливается за сводом». А генерируемая ли?
Если призраки получают энергию от мрачунов, то откуда её берут чудотворы? И нет ли в Исподнем мире других призраков, сродни мрачунам, которые отдают энергию чудотворам?
И тогда… тогда в Исподнем мире происходит прямо противоположное, и появление сказочника-оборотня приобретает совсем другой смысл, и прорыв границы миров уже не представляется бессмысленным злом, хотя и остается катастрофой.
Йера на минуту представил, что будет, если эта информация выльется на страницы газет. Крушение основ! Уничтожение государств! Открытая конфронтация с чудотворами и ответная реакция: этот мир не может существовать без их энергии. Демократия превратится в диктатуру, диктатуру чудотворов. Когда им нечего будет скрывать, они задавят Обитаемый мир шантажом. Счастливый благополучный мир превратится в мир страха, неуверенности и ожидания конца.
Так может быть, чудотворы правы, не раскрывая миру своих секретов? Они якобы продолжают преследовать мрачунов, но смертные казни случаются все реже и реже, в тюрьмах заключенные имеют человеческие условия для жизни, могут брать энергию из-за свода и беспрепятственно отдавать её своим призракам. И… вот для чего им нужен Йока! Сбрасывать энергию в Исподний мир! Не уничтожить Врага, а использовать на благо Обитаемого мира – разве это не достойная цель?
Пошатнувшийся под ногами Йеры мир постепенно снова обретал прочный фундамент. Чудотворы знают, что делают. Они исправляют допущенные ранее ошибки, ведь в начале эры света никто не слышал о законе сохранения энергии. И делают они это так, чтобы люди Обитаемого мира жили спокойно и счастливо, разве это не правильно?
И тогда понятно, почему мрачунов продолжают преследовать: мрачуны не могут согласиться с абсолютной властью чудотворов, они как раз были бы рады обнародовать информацию о грядущей катастрофе, они были бы рады и прорвать границу миров, лишь бы лишить чудотворов власти. По какой тонкой грани проходят иногда политические решения!
Казалось бы, надо позволить мрачунам жить спокойно (например, в удалённых от людей поселениях, где призраки не потревожат людей), но это очень быстро приведет к их усилению, объединению, и тогда они смогут бороться с чудотворами за власть.
Йера был новым человеком в большой политике и, конечно, сделал для себя немало неприятных (если не сказать шокирующих) открытий, но одно понял довольно ясно: отстаивая интересы избирателей, совсем необязательно доносить до них, как именно ты это делаешь. Возможно, многие политические лидеры знали о том, о чем Йера только что догадался, ведь это было не так сложно. Но… продолжали помалкивать.
Кто-то из тех же соображений, что и Йера, кто-то – из страха перед чудотворами. Выстроенная в голове модель была уютной, удобной, давала ощущение уверенности, пока Йера не вспомнил о расчете, по которому свод простоит не сто, а лишь десять лет. И то, что он увидел за сводом, заставляло поверить в этот расчет.
«Хлынет огонь в леса…» Что за строчки шли дальше? «В страхе дрогнут творящие чудеса…» Согласно тексту Откровения, сначала рухнет свод, и только потом будет прорвана граница миров… И чудотворы ничего не смогут с этим сделать. Они проиграют!
Холодный пот выступил на лбу от этой мысли. Знать об этом и не предупредить людей – это бесчеловечно. Сохранять видимость спокойствия, играть в политические игры, печатать в газетах оптимистичные заявления и делать вид, что миру ничто не угрожает, – это предательство! Полагаться на авось в такой ситуации – чудовищная безответственность.
А впрочем, почему безответственность? Не могут же чудотворы открыто признать своё бессилие! И что в таком случае может он, Йера Йелен? Если катастрофа неизбежна, нужно готовиться к катастрофе! Нужно строить убежища, возводить на пути лавы защитные сооружения, создавать запасы продовольствия, питьевой воды и медикаментов.
Да, это вызовет панику, разрушит привычный уклад, приведёт к политическому коллапсу – но это спасёт человеческие жизни.
Йера представил себе, что начнется, объяви он во всеуслышание о неизбежности катастрофы. Богатые и знатные не станут дожидаться подтверждения или опровержения этой гипотезы, а кинутся углублять подвалы и набивать их консервами.
А что сделают люди победней? Особенно живущие не в отдельных домах, а в многоквартирных муравейниках на окраинах Славлены? Что будет с городом Магнитным, если лава, торя дорогу по мягкой породе, зальет их подвалы? Не пора ли чудотворам посмотреть правде в глаза?
Он сам послал Инде телеграмму с просьбой о встрече и даже подумывал о том, что вместо телеграммы следовало передать записку с шофером, но решил, что это было бы слишком официально. Инда ответил тут же – приглашением на ужин.
Дом чудотвора только казался скромным – на самом же деле не уступал в роскоши особняку Важана. Только роскошь эта не бросалась в глаза, в ней не было излишеств.
Из прислуги Инда держал только дворецкого, садовника и молодого секретаря, но секретарь распрощался с Йерой, едва успев поздороваться, а присутствие дворецкого не ощущалось: он лишь поприветствовал Йеру на входе и проводил в столовую, где уже был накрыт стол на двоих.
Столовая, в отличие от других домов, нисколько не напоминала парадную залу, напротив, была совсем небольшой и уютной комнатой. И Йера сперва удивлялся странному свету, который словно наполнял пространство вокруг, не давал теней и, казалось, заставлял светиться все вокруг, пока не понял: потолок и верхняя часть стен были выложены пластинами из солнечного камня. Роскошь, доступная лишь чудотворам…
– Я рад тебя видеть, друг мой, – сказал Инда и улыбнулся так искренне, что невозможно было не улыбнуться в ответ. Голос его в маленькой комнате прозвучал приглушенно, располагая к доверительной беседе.
– Да, я тоже… – кашлянув, ответил Йера. Получилось немного фальшиво.
Ужин, как и особняк, только казался скромным, на деле же состоял из изысканнейших блюд и дорогих многолетних вин. Чудотворы богаты. Они не могут не быть богатыми, ведь весь Обитаемый мир платит им за свет солнечных камней. И, надо отдать им должное, власть – абсолютная власть над миром – не развращает их. Так красивая женщина без заносчивости принимает комплименты и объяснения в любви, в то время как дурнушка глупо кокетничает и хихикает от неуверенности в своих чарах.
– Я слышал, ты познакомился с профессором Каменом? – начал Инда, едва усевшись за стол.
– Да. Он преподавал моему сыну естествознание.
– Все преподаватели до единого, которых Важан пригласил к твоему сыну, были мрачунами. И что они лепили – и продолжают лепить – из Йоки, можно догадаться. Я боюсь, твой сын под таким влиянием действительно рано или поздно превратится во Врага.
– Где он сейчас? – тут же спросил Йера, едва не забыв, зачем сюда пришел.
– А этого, мой друг, никто не знает. Кроме мрачунов. Его украли у нас из-под носа. При попытке остановить мрачунов погибло два чудотвора. Их убил небезызвестный тебе сказочник. Впрочем, ему не впервой убивать чудотворов.
В этом Йера не нашел ничего удивительного. Если чудотворы методично на протяжении пяти столетий уничтожали мрачунов, кто-то из мрачунов непременно начнет убивать чудотворов.
– У меня есть и ещё одно неприятное известие, – продолжил Инда. – Мальчишке предъявили копию документа об усыновлении.
Йера сначала похолодел, а потом почувствовал, как капельки пота катятся с висков на шею. Он забыл о том, что Йока – Враг, который уничтожит этот мир. Забыл о том, что собирался предать его ради спокойствия и процветания этого мира…
Какая жестокость! Какая чудовищная чёрствость – лишить ребёнка самой светлой, самой нужной в жизни иллюзии, по сути – веры в родительскую любовь!
Он отодвинул от себя тарелку и сложил на неё приборы: после этого кусок не полез бы в горло. Но дворецкий тарелку забрать не поспешил.
– И… как… – Йера проглотил ком в горле: от жалости к своему (да, своему!) ребёнку он с трудом удержался от слёз.
В то время Йера не думал о том, что Йока оттолкнёт его теперь, не простит обмана, перестанет считать отцом, и как раз тогда, когда более всего нуждается в отце! Он думал о Ясне, о её нервном расстройстве – о том, как больно Йоке было узнать, что она не родная ему мать.
Мальчик любил её так искренне, так наивно и безыскусно искал её внимания, так верил в ответную любовь! За три недели Ясна ни разу не спросила, где Йока и что с ним. Не потому, что не хотела о нем вспоминать или выбросила его из головы, нет.
Она словно боялась о нём заговорить, боялась заглянуть в будущее даже на один день. Её нервное расстройство быстро прошло, и со стороны казалось, что всё в полном порядке, но Йера видел, как иногда останавливается её взгляд, например, за ужином, когда она видит пустующее Йокино место за столом.
– Я думаю, он это переживет, – проворчал Инда. – Дело не в этом. Дело в том, для чего они это сделали. Они не могли этого не сделать.
– Да, именно об этом я хотел поговорить. – Йера взялся за вилку с ножом только для того, чтобы придать себе уверенности.
– О чём?
– Я собираюсь сделать заявление на завтрашнем заседании Думы о том, что крушение свода возможно и даже весьма вероятно.
– Ты сошел с ума? – Настала очередь Инды отложить приборы.
– Нет. Я считаю, что это заявление поможет подготовиться к катастрофе и уменьшить число жертв.
– Йера, ты не в своём уме… – Инда натянуто засмеялся. – Какая катастрофа? Свод простоит ещё сто лет. Но дело даже не в этом. Ты представляешь, к чему это приведёт?
– Да, Инда. Паника. Пустые лавки и магазины. Взлёт цен на продовольствие, давка на рынках и на вокзалах, осада складов, остановка крупных предприятий и прочие неприятности. Но это всё равно меньшее из зол.
– Нет, Йера. Ты ошибаешься. Это приведет к другому: тебя снимут с поста председателя комиссии, вышвырнут из Думы и отправят в клинику доктора Грачена.
– Да, и об этом я хотел поговорить тоже. О том, что не только исполнительная, но и законодательная власть – марионетки в руках чудотворов.
– А тебе бы хотелось иного? – Инда криво усмехнулся.
– Мне бы хотелось, чтобы о крушении свода людям сообщила не Дума, а Тайничная башня.
– Я не уполномочен вести переговоры такого уровня. Попробуй поговорить об этом с Гроссмейстером Тайничных башен, может быть, он тебя послушает.
– Инда, я не шучу. Что́ чудотворы делают для предотвращения катастрофы, я уже понял, достаточно было просмотреть финансовую отчетность Магнитогородской тюрьмы. Но что чудотворы сделали для спасения людей в случае наступления катастрофы? Или вам нет дела до человеческих жизней?
– Ты наивен, как ребёнок. Никакой катастрофы не будет.
– Я своими глазами видел лаву, подступившую вплотную к своду.
– Ну и что? Я тоже её видел. – Инда невозмутимо вернулся к еде. – Кстати, как продвигается работа думской комиссии? По-моему, настало время объявить о результатах.
– Ты имеешь в виду то несчастное существо, найденное в лесу? Некоторые члены комиссии возражают. Этот полузверь никак не может быть Врагом, способным прорвать границу миров.
– Вот и отлично. Мрачуны попытались создать Врага, но вместо сильного мрачуна получили никчемного получеловека, неопасного и заслуживающего не казни, а лечения у доктора Грачена. Впрочем, я бы настоял на казни – вдруг способности к прорыву границы миров лишь дремлют на дне его угасающего разума?
Он смеялся! Более того, он считал, что вправе отдавать Йере распоряжения! Словно знание Йеры о месте чудотворов в этом мире развязало ему руки, а не устыдило!
– Казнить эту невинную тварь – всё равно что повесить грудного младенца. Это… неэтично. – Йера покрепче сжал в руках приборы – он был не готов к подобным играм и с трудом сдерживал гнев.
– Иногда для предотвращения паники можно повесить и грудного младенца. – Инда был невозмутим и продолжал есть как ни в чем не бывало.
– Консерваторы настаивают на доследовании. Их не убедили рисунки на валунах.
– Ещё бы! Ведь такие, как Важан, кормят консерваторов с руки. Именно поэтому казнь – лучший выход из ситуации. Это и успокоит толпу, и положит конец ненужным слухам.
– Я всегда считал приговор невиновному самым страшным просчетом в карьере судьи, как для хирурга смерть больного на операционном столе. Каждый имеет право на ошибку, но судья, выносящий ложный приговор, всё равно что хирург, который нарочно зарежет больного во время операции. Убийца.
Инда расхохотался:
– Милый мой, о чём ты говоришь? О какой этике ты рассуждаешь? Неужели ты, как и Ясна, ненавидишь своего приёмного сына и надеешься от него избавиться? Я возьму эту мысль на заметку, это был бы интересный штрих к портрету депутата Верхней палаты. О, найдется немало журналистов, готовых писать длинные и слёзные очерки о твоем изощренном цинизме!
– Ты угрожаешь мне?
– Я? Йера, мне смешно! Ты не просто наивен – ты глуп, если до сих пор не понимаешь главного.
– И в чем же состоит это главное? В том, что я – лишь кукла, ослушавшаяся кукловода? – Йера почувствовал: ещё немного, и он повысит голос, не выдержит закипавшего в груди гнева. И разговор закончится безобразной ссорой.
– Это тебе тоже полезно помнить, но главное всё же не в этом. Главное в том, что чудотворы без тебя знают, что делать. В том, что лучшие умы Обитаемого мира не первый год бьются над задачами, которые ты третьего дня соизволил осознать. Ты похож на младшеклассника, вздумавшего доказать Великую теорему, ещё не освоив толком арифметики. Не суйся не в свое дело, Йера! И всё будет хорошо – и для тебя, и для Обитаемого мира.
– А почему я должен быть уверен в том, что чудотворы эти задачи решат? И решат их не в свою пользу, а в пользу моих избирателей? Где гарантия, что под Тайничной башней нет надежного убежища на десять тысяч человек и самим чудотворам бояться нечего?
– Можешь не сомневаться, убежище под Тайничной башней есть. Только ни одно убежище не спасёт от землетрясения и потока лавы. Но раз уж ты столь настырный, скажу тебе по секрету, что на все возможные случаи обрушения свода существуют тщательно проработанные планы эвакуации людей, давно созданы продовольственные склады, расписаны по квадратному локтю помещения для приема беженцев, по минутам – движение поездов, авто и морских судов, место каждого врача, полицейского и пожарного. И я очень сомневаюсь, что сборище горлопанов, коим является Государственная дума, в состоянии не то что организовать – хоть сколько-нибудь тщательно продумать подобное!
Как я не жахнул сгоряча дуплетом — ума не приложу. Не было счастья — несчастье помогло: полуподвальчик тесный, ружьё неуклюжее, да и сам я далеко не спецназовец. Словом, пока вскидывал двустволку, сообразил, что женское лицо, возникшее по ту сторону решётки, явно не принадлежит прекрасной Мэрилин и не короновано золотым венцом с зубчиками. Кроме того, та, снаружи, ухватилась одной рукой за железный прут. Рукой! Вот чего у дронов отродясь не было, так это рук.
— Во двор беги! — опомнившись, заорал я. — Там дверь! Открою!
Лицо исчезло, я же бросился в коридорчик, споткнулся о бетонную ступеньку, чуть в броню лбом не впечатался, сдвинул со скрежетом тяжёлый засов. Судя по всему, опоздал: за дверью послышалась заполошно долгая автоматная очередь, потом полоснул женский визг. И оборвался.
Всё-таки с сообразительностью дела у меня по-прежнему обстоят из рук вон плохо. Ясно же: раз открыла огонь — значит атаковали, раз завопила — значит жиганули, раз замолчала — значит отключилась. Ну так выжди пару минут, пока дрон свалит подальше! Нет, растворил дверь настежь! А если самого жиганут? А если эта тварь влетит в укрытие? Куда тогда?
Но уж больно меня взбесило, что они, сволочи, оказывается, и женщин жалят! Хотя, если вдуматься, какая им разница: мужчина, женщина…
Слава богу, обошлось. В воздухе, кроме ворон, никого. Дворик пуст, а в десятке шагов от меня неподвижно скорчилось облачённое в камуфлу тело. Оставил ружьё у порога, кинулся к лежащей. Тётенька лет сорока и весит прилично. Ну да не привыкать — сколько я их потаскал за последний месяц, тел! И на носилках, и на закорках… Любопытно, но коротенький свой автомат, в просторечии именуемый «сучкой», она, даже лишившись чувств, не выпустила. Да и потом, в подвальчике, еле руку ей разжал.
***
Застонала, сморщилась. Приподнял под мышки, прислонил спиной к белёной кирпичной стенке, вскрыл банку с горошком, перелил жидкость в другую, пустую, банку. Выпила залпом.
— Ещё… — хрипло потребовала она.
Вскрыл другую. Ахнула залпом и эту.
— Спасибо… — уставила на меня мутные от страдания глаза, вернула жестянку. — С утра ничего не пила… — виновато выдохнула она. — Вода везде горькая… пить невозможно… А минералка в бутылке кончилась… утром ещё…
Тут глаза её прояснились. Оглянулась со страхом.
— Вот, — сказал я, подавая ей «сучку».
Вцепилась, выхватила из рук, принялась судорожно перезаряжать. Кое-как открепила опустошённый магазин, полезла в кармашек так называемого армейского лифчика, но тут дело застопорилось. В отличие от настоящих лифчиков брезентовое хранилище боеприпасов не предназначено для ношения на груди восьмого размера. Магазин тыкался в плечо и упорно не желал извлекаться. Стало быть, гостья моя тоже из гражданских, к оружию привычки нет.
Похожее на валун лицо, тяжеловатый подбородок, широкий лоб, встрёпанные волосы до плеч. В прошлом — мелированные.
Перезарядила наконец.
— Да вы не бойтесь, — ободрил я. — Сюда они не пролезут. К решётке только подходить не надо — из окна могут достать…
Опасливо оглядела убогое моё укрытие.
— Давно вы здесь?
— Второй день.
Обессиленно уронила плечи.
— Боже… Как больно…
— Ну всё, всё… — заверил я. — От окна только подальше…
В следующий миг зрачки незнакомки расширились, и она сделала попытку вскинуть ствол. Я оглянулся. За оконной решёткой сидел и бесцеремонно разглядывал нас уличный котяра с мордой вышедшего в тираж боксёра-профессионала: нос проломлен, верхняя губа насмешливо вздёрнута. Уши, естественно, рваные. Налюбовавшись, неспешно встал, пометил с особым цинизмом левую боковину окна — и сгинул. Снизошёл на асфальт.
— Вот кому всё пофиг… — позавидовал я. — Кошек-то, наверное, не трогают…
— Не трогают… — сдавленно подтвердила она. — Ни кошек, ни собак, ни ворон… Только нас…
И разрыдалась. Пришлось вскрыть ещё одну банку. Этак она в два счёта все мои запасы выглохтит.
— Подлюки… — всхлипывала она. — Какие подлюки… Тамара…
— Как? — не понял я.
— Меня зовут Тамара… — не разжимая зубов, пояснила она.
— А отчество?
Всхлипы смолкли. Слёз как не было. Гостья ожгла меня изумлённо-злобным взглядом.
— Я так плохо выгляжу?
Честно говоря, выглядела она и впрямь неважно. Да и как иначе! День, а то и два прятаться по развалинам от дронов! Рваный пропылившийся комбинезон, по лицу размазаны то ли остатки косметики, то ли просто грязь. Да и само лицо… Говорят, женщины лучше нас переносят боль, но что толку: каким бы ты терпеливым ни был, ужалят пару раз — и нет тебя. Ни ума, ни памяти. Вмиг вытравлено всё, кроме ненависти и страха. Сам вон второй день сижу в подвале, а дрожь не проходит.
Так что на комплименты меня не хватило.
— Анатолий, — неловко представился я.
Настолько, видимо, неловко, что Тамару накрыло опять.
— Бандиты, бандиты… — взахлёб заговорила она, и, должен сказать, я вполне разделял её чувства. — Представляешь, им каждому чип вживили — вот дроны их и не трогают…
— Точно не трогают?
— Сама слышала!
Интересно, от кого?
— Чип… — усомнился я. — Н-ну, это вряд ли… Чип вживить! Это ж целая операция, наверно… Так, маячок какой-нибудь на шею повесят — и всё…
— Да хоть бы и маячок!.. — бросила она. — А Америка-то какой тварью оказалась, а?..
Я хмыкнул. Оказалась! Надо же: оказалась… Кто б мог подумать! Вот ведь неожиданность…
— Грозила-то, грозила!.. — навзрыд продолжала гостья. — А до дела дошло — нет её!.. Какую-то Рашку сраную испугалась…
— Кого? — не смикитил я поначалу.
Через миг сообразил.
— Погоди… — с угрозой прервал я Тамару. — А ты за кого вообще?..
***
Идиот! Идиотом был — идиотом остался. С искажённым лицом и обезумевшими глазами спасённая мною гостья медленно поднималась с бетонного пола, и в руках у неё была только что перезаряженная «сучка». Держала она её неумело, но меня это не утешало ничуть, поскольку верная моя двустволка стояла в углу и сделать хотя бы шаг в ту сторону означало, скорее всего, расстаться с жизнью.
— Гад… — страшным шёпотом выговорила Тамара. — Сепаратист…
Я попятился. Даже если в тесном замкнутом помещении её саму побьёт рикошетами, легче мне от этого не станет. С двух метров не промахнёшься.
— Ишь, прикинулся… — зловеще продолжала она. — А ну-ка чип сюда… Быстро!
— Какой чип?.. — Губы не слушались. Кого же я, дурак, впустил в своё убежище? Уж лучше бы дрону дверь открыл!
— Маячок! Что у тебя там на шее висит?
— Да крестик это! Православный крест! Вот, смотри…
— Медленно снял и положил на пол!.. — приказала она.
Лопатки упёрлись в кирпичную стену. Дальше пятиться было некуда. Я взялся обеими руками за тонкую цепочку, собираясь медленно её снять и положить на пол, когда меня жиганули сквозь решётку. В аккурат между затылком и шеей.
Бились когда-нибудь в агонии? Нет? Ну, стало быть, ничего не поймёте…
Меня выжигало изнутри, крошились кости и косточки, вены лопались. Я катался по полу, а барабанные перепонки сверлил мой собственный мерзкий визг. И одна-единственная мысль: да нажми же на спуск, дура! Больно же!..
***
Удивительно, но на этот раз повезло: пусть не сразу, но сознание я всё-таки потерял. Говорю с полной уверенностью, поскольку очнулся оттого, что в лицо мне плеснули водой. Облизнулся, закашлялся. Губы, язык, носоглотку опалило невыносимой горечью. Надо полагать, Тамара набрала воды из-под крана. А больше, кстати, неоткуда…
Зрение возвращалось. Я уже различал её чумазое заплаканное лицо, очертаниями похожее на валун. Она стояла надо мной на коленях и трясла за щёки.
— Господи… — причитала она. — Ну нельзя же так шутить… Я же тебя взаправду за сепаратиста приняла… Я же тебя могла…
Автомат валялся в шаге от нас. Вот пусть там и валяется. Не то что протянуть руку — пальцем шевельнуть не было сил. Боль уходила, и я наслаждался этим восхитительным чувством.
— Какие… шутки?.. — выдохнул я, глупый и счастливый. — Я и есть… сепаратист… санитар…
На враньё тоже сил не оставалось.
Гостья скривилась в недоверчивой улыбке, отёрла мокрый от слёз подбородок.
— Ну да, сепаратист… Сепаратистов не жалят…
— Ещё как!.. Дроны-то — американские…
— Это русские дроны! — возразила она, и лицо её вновь стало тревожным и растерянным.
Я сделал над собой усилие — и сел. Переждал нахлынувшую слабость. Боже, как хорошо…
— Ага… — сипло сказал я. — Русские… С личиком Мэрилин Монро! Да русские бы там скорее Спаса Нерукотворного изобразили…
— А вдруг это Богородица?
— Распокрытая? Ты что, с ума сошла?..
— Но меня же… тоже ужалили… — беспомощно произнесла она.
Уставились друг на друга.
— Ты лучше, знаешь что… Ты это… банку вскрой…
Поднялась, достала банку, вскрыла. Сделал пару-тройку глотков, поперхнулся горошиной, закашлялся. Тамара взглянула вдруг на меня с прежним подозрением и, ухватив за цевьё беспечно брошенную «сучку», отложила подальше. На всякий случай.
***
Пришла ночь — опасная, тихая. Настолько опасная и тихая, что я бы предпочёл артобстрел. Кстати, с тех пор как прекратились бомбардировки, воздух снова отстоялся, сделался прозрачен — в зарешёченное оконце светили редкие крупные звёзды. Такое впечатление, будто их стало меньше как минимум на треть. Не иначе посбивали.
Изредка снаружи приходил звук, подобный отдалённому топоту многих ног. Или копыт. Должно быть, дроны.
— Слушай, Толик… — позвала из темноты Тамара (на ночлег она расположилась в противоположном углу — подальше и от меня, и от оконца). — Но если не американские и не русские… Чьи тогда?
Я не знал, что ответить. Поправил скатанный бушлатик, служивший мне подушкой, вздохнул и ничего не сказал.
— Толик… — снова позвала она. — А что если…
— Вот только про инопланетян не надо, — хмуро предупредил я.
— Почему?
— Инопланетяне Библию не читают, — буркнул я. — А дроны — сама видишь — чистая саранча из «Апокалипсиса»… Это ж не случайно, правда? Нарочно так разрисовали…
— А вдруг в самом деле апокалипсис? — тихо спросила она.
Меня аж передёрнуло, но скорее от раздражения, чем от страха.
— Нет.
— Почему нет?
— Потому что саранча — это Божья кара. Тогда бы они одних только вас и жалили…
— Или одних только вас! — огрызнулась она.
Замолчали. Впрочем, ненадолго.
— А как ты сюда попала вообще? — полюбопытствовал я. — Ты ж вроде не военнообязанная… — прикинул, догадался. — А-а… Сын здесь воюет?
— Я — бездетная, — сухо сообщила она.
— Но замужем? — зачем-то уточнил я.
— Была замужем. Сейчас в разводе… Я — певица, — хрипловато добавила она.
Певица? Мне казалось, у певиц голоса должны быть нежнее.
— Приехала с концертной группой…
Ну правильно! Побомбят-побомбят — концерт послушают. И опять бомбить…
Потом уснули. Ружьецо своё вместе с патронташем я от греха подальше разместил возле стеночки. Не ложися на краю… И то ли приснилось мне, то ли проснулся я на минутку, но, кажется, Тамара бормотала какую-то молитву.
***
— Горе, горе, горе живущим…
Ни черта себе пробуждение!
Сел рывком, схватил двустволку. Снаружи было позднее утро. В противоположном углу, в точности повторяя моё движение, вскинулась Тамара. Несколько секунд оба сидели неподвижно, уставив стволы в сторону оконца, откуда доносились эти причитания. Впрочем, причитания ли? Как-то слишком уж ликующе они звучали.
— Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны…
По возможности бесшумно поднялись, подступили к решётке, стараясь, впрочем, не слишком к ней приближаться, привстали на цыпочки. По улице брёл босиком некто в белом балахоне и с веточкой в правой руке.
— Имя ему по-еврейски — Аваддон, а по-гречески — Аполлион… — в упоении выкликал он нараспев.
— Чокнулся? — шёпотом спросила Тамара.
— Похоже…
— Может, покричать ему? Его ж жиганут сейчас…
Я нахмурился и не ответил. Можно подумать, у меня тут теремок. Приют. А сам я — мать Тереза…
Вдалеке возник звук треплющегося на сильном ветру флага. Или отдалённого топота. Легки на помине.
Затем произошло невероятное. Дрон спикировал на босоногого и завис перед ним подобно огромной жужелице. Обычно они атакуют молниеносно, а тут я впервые смог рассмотреть летающего нелетала во всех подробностях. По бокам — то ли пропеллеры, то ли стремительно бьющиеся полупрозрачные крылышки. Металлически поблёскивающее туловище, скорпионий хвост. Ну и, понятно, мордашка Мэрилин, увенчанная золотой коронкой.
Ненормальный в белом балахоне (а может, это саван на нём?) приостановился и замолчал, с умильной улыбочкой глядя на апокалиптическую тварь. А потом — я глазам своим не поверил! — ласково отогнал её веточкой. Лети, дескать, лети…
— Ах, чёрт… — потрясённо вымолвила Тамара. — Да они ж, наверное, только тех бьют, кто с оружием…
— Нет, — угрюмо отозвался я. — Первый раз, когда меня ударили, я без оружия был…
Умолкла, соображая.
— Но тогда…
Я обернулся и увидел, как тяжёлое лицо её темнеет от прихлынувшей крови, становится беспощадным. Точно таким же было оно, когда, узнав о моей принадлежности к сепаратистам, эта психопатка собиралась выпустить в меня весь боезапас.
— Так вот они чьи…
— Чьи?
— Не знаю, — глухо отозвалась она. — Но сейчас узнаю…
И устремилась прочь из укрытия.
— Куда?! — запоздало рявкнул я. — Стоять!..
В коридорчике лязгнуло дверное железо.
***
Что мне оставалось делать? Закрыть за ней внешнюю дверь и задвинуть засов? Уверен, многие бы так и поступили. Я же, как сказано выше, дураком был — дураком останусь. Кинулся, короче, следом…
Асфальт посреди лежащей в развалинах улицы был глубоко промят, словно бы пяткой некоего исполина. Разумеется, вдавлина эта возникла не от попадания бомбы или снаряда — скорее всего, во время наводнения вымыло каверну, и покрытие потом просто в неё просело. И рядом с этим оттиском гигантской пятки стояли двое: он и она.
— Ты кто такой?.. — с пеной у рта вопрошала певица — и ствол «сучки» ходил ходуном. — Почему они тебя не жалят?..
Блаженное, чтобы не сказать, придурковатое лицо озарилось неземной радостью. А на лбу, между прочим, нарисован крест. Как у смертника.
— Доколе, Владыка Святый и Истинный, — громким бесстрашным голосом возгласил он, — не судишь и не мстишь живущим на земле…
— Я тебе покажу Владыку!.. — взвыла Тамара. — Ты у меня сейчас узнаешь Владыку!..
— Узнáю… — благоговейно подтвердил тот и вознёс глаза к небу.
— Хорош базлать! — завопил я. — В укрытие! Быстро!..
Придурок тем временем повернулся и, больше не обращая на нас внимания, двинулся вприпляску по улице.
— И не раскаялись они в убийствах своих, — возвещал он нараспев руинам и деревьям, — ни в чародействах своих… ни в блудодеянии своём, ни в воровстве своём…
— Сука!..
Точно говорю: не ухвати я ствол и не отведи в сторону, вдрызг бы Тамара этого психа разнесла — вместе с веточкой и балахоном.
***
Всё-таки я тормоз. Прозреть следовало гораздо раньше — хотя бы в тот момент, когда он ласково отогнал саранчу прутиком.
Вообще-то я человек не шибко верующий, хотя и крещёный, но всё равно — как будто свет в глаза ударил! Какая Америка? Какая Россия? Какие, к чертям, инопланетяне?.. Божьи это дроны! Божьи…
Как зачарованный, я смотрел на удаляющегося праведника в белых одеждах, на омытую позавчерашним дождём листву — и то ли слышал, то ли само всплывало в памяти нечто давно читанное и благополучно забытое: «…не делайте вреда ни земле, ни морю, ни деревам, доколе не положим печати на челах рабов Бога нашего…»
Все детали, все подробности сложились вдруг воедино — и стало по-настоящему жутко. Тамара была права: это и впрямь Апокалипсис. Тот самый. С большой буквы.
Кроме шуток, я готов был уже бросить двустволку и стать на колени прямо посреди искалеченной улицы, когда в небе возникла точка.
***
Ну всё! Приплыли… До укрытия не добежать.
— Ложись!..
Спрыгнули в глубокую асфальтовую вмятину. Залегли, выставив стволы навстречу приближающейся боли. Не знаю, почему, однако на этот раз тварь шла на нас очень медленно. Или так казалось от страха.
«Что же мы делаем? — в панике успел подумать я. — С кем собираемся воевать? С Божьей волей? С Богом?..»
Но тут справа всхлипнула Тамара — и, мигом припомнив, что нас сейчас ожидает, я решительно взвёл курки.
Только бы не выстрелить раньше времени, только бы не потратить заряд впустую… Мир отступил от нас. Прекрасное женское лицо, увенчанное золотой коронкой, становилось яснее, яснее…
И не было рядом иного друга. И не было впереди иного врага.
В Стране Советов, как известно, все работы хороши, только выбирай! Даже вырядившись уборщицей, Джейн не числила Владимира Маяковского среди своих любимых поэтов, но признавала за носастым и глазастым великаном право считаться неординарным культурным явлением континентального масштаба.
Неизвестно, о чем размышляют ранним утром ленинградские дворничихи и технички, спешащие прибрать на закрепленных за ними территориях мусор и навести сангигиенический глянец. Наверное, о многом и разном. Но Джейн, целеустремленно удалявшаяся от педагогического общежития, явно отличалась от них своим душевным настроем.
Прекрасно ориентируясь в историческом центре, она смело пользовалась системой проходных дворов и проходных подъездов, сосредоточенно неся атрибуты своей мнимой профессии – гулкое ведро и швабру. Со стороны все выглядело убедительно – проживающая неподалеку от места работы уборщица закончила утреннюю уборку и возвращается домой.
А вот мысли скромной труженицы были сокрыты от спешащих на работу ленинградцев.
Конечная цель ее маршрута находилась на четвертом этаже огромного старого дома на Пушкинской улице. Но Джейн не была полностью уверена в том, что известный только ей и Арчибальду контакт еще существует. Слишком много времени прошло с той поры, когда глубоко законспирированный «СТ-30» выходил в последний раз на связь с центром.
Именно поэтому, от неуверенности, Джейн предпочла сосредоточиться на личности великого пролетарского поэта и его творчестве. Переходы между улицами Плеханова и Ломоносова она посвятила уже упомянутому стихотворению про «все работы», а также знаменитому «Крошка-сын к отцу пришел». За Пятью углами ее цепкая память воспроизвела пронзительные начальные строфы «Лапок елок, лапок, лапушек», а в узком каньоне Коломенской, вернее, на водоразделе Кузнечного переулка, в непосредственной близости от цели путешествия, – полный текст «Хорошего отношения к лошадям».
Ископаемый лифт, весь в зеркалах, доставил девушку на четвертый этаж. Массивные темные двери. Бронзовая табличка: «Профессор консерватории Николай Александрович Инге». Джейн решительно протянула руку к темному бронзовому рычажку поворотного звонка.
Через недолгое время из-за двери раздался приглушенный голос молодой женщины:
– Вам кого?
– Простите, – Джейн была абсолютно спокойна, ни тени акцента, – могу ли я видеть профессора Инге?
Загремели засовы и замки, старинная дверь отворилась медленно и важно, как замковые ворота.
– Да, конечно, – открывшая женщина была молода и привлекательна, но с таким недоумением смотрела на визитершу, что Джейн немного смутилась. – Только вот… Папа не очень хорошо себя чувствует, и не могли бы вы изложить суть вашего обращения к нему?
«Так закалялась сталь!» – Джейн отставила в сторону ведро и швабру, гордо подняла голову и четко произнесла:
– Я по объявлению, из яхт-клуба. Там сказано, что профессор заинтересован в приобретении масштабных моделей судов. У меня есть редкая вещь – английский морской охотник «СТ-30».
– Одну минуту, – женщина еще раз, в полнейшем недоумении, осмотрела затрапезный вид гостьи и добавила: – Вы проходите, пожалуйста, сейчас я предупрежу отца…
Внешне старик оставался спокойным и невозмутимым. За все время, пока Джейн излагала причины своего обращения и просила помощи в организации и проведении задуманного ею плана, он ни разу не повернул орлиную свою голову, не шевельнул натруженными руками музыканта, сплетенными, как казалось, из одних лишь толстых венозных жгутов.
Девушка замолчала.
– Вы голодны, мисс Болтон?
Она непонимающе посмотрела на визави.
Неужели ее догадки были верны, и роль, отведенная ей в этой ленинградской истории – всего-навсего ширма, прикрывающая нечто… Но что именно?
– Не волнуйтесь так, милое дитя. Не в моих правилах пренебрегать служебными обязанностями. Все эти годы я пунктуально следовал инструкциям и, ей богу, не моя вина, что только теперь мои услуги понадобились. Я знать не знаю, кем является нынешний «СТ-00», но догадываюсь, что это достойный джентльмен, не способный бросить столь юное созданье на произвол судьбы. Так что ваш визит – не самый большой сюрприз сегодняшнего дня.
– А каков самый большой? – это не было любопытством. Просто необходимо было переключить внимание профессора на что-нибудь другое. Джейн было неуютно под его немигающим, как у черепахи, взглядом, а неожиданное известие о том, что Арчибальд успел предупредить старого разведчика, приятно взволновало ее. Вот этого она и не хотела показывать. Ни-ко-му…
– Вы очень похожи на своего деда. В этом и заключается Большой сюрприз.
– Вы были знакомы с ним?
– В далекой-далекой молодости, когда мы оба были гардемаринами Ее Величества. Но от этого сходство кажется еще более… Да, именно – пронзительным. Память, мисс Болтон, – капризнейшая и непредсказуемая леди. Впрочем, вы так и не ответили на мой вопрос, и я вынужден задать его снова: вы голодны, мисс Болтон?
Джейн только сейчас смогла осознать, что в симфонической возбужденности ее тела присутствует и эта, самая высоко звучащая нота – обостренное чувство голода.
Она коротко и утвердительно кивнула.
– Разрешите, товарищ генерал?
– Гладышев? Входи…
В кабинете Ивлева царила гнетущая тишина, несмотря на то что, помимо генерала, за столом совещаний сидели Елагин и трое незнакомых товарищей. Присутствовавшие, как успел заметить Андрей, проходя к свободному месту, были удручены, даже подавлены и избегали прямых взглядов. В том числе Ивлев. Что было непонятно и странно. Андрею было слишком непривычно видеть хозяина кабинета вот таким: внезапно постаревшим и растерянным.
Он занял дальнее от начальственного стола место. Молчание присутствующих отвлекло Гладышева от переживаний из-за собственной неудачи – сегодня утром он упустил Джейн Болтон. Англичанка будто в воду канула: из общежития не выходила и на занятиях не появлялась. И это несмотря на то, что ночь она стопроцентно провела в общежитии! В этом Андрей был уверен, нештатник был юношей ответственным и серьезным. Не было ее и в столовой, и в библиотеке, и… в собственной комнате. В этом Гладышеву пришлось убедиться лично. Разложенные на кровати вещи, какие-то ничего не значащие конспекты и полное отсутствие хозяйки. Ни документов, ни действительно личных вещей. Ничего, что бы указывало на возможное возвращение Джейн Болтон в общежитие…
– Гладышев, а ты, собственно, почему здесь, а не с англичанкой? – спросил генерал. Елагин и незнакомцы, как по команде, повернули головы в сторону Андрея.
Он смутился, покраснел. Затем резко поднялся, опустил руки по швам и звенящим голосом быстро отрапортовал:
– Разрешите доложить, товарищ генерал?! – и тут же отвел глаза.
– Так… – короткое «так» Ивлева прозвучало обреченно и многозначительно. – Похоже, товарищи, сюрпризы продолжаются. Надеюсь, что приятные. А, чекист-комсомолец Гладышев?
И Андрей потерянно ответил:
– Никак нет, товарищ генерал…
Он старался докладывать «экстрактно», это словцо запомнилось ему с детства. Единожды встреченное в книжке Леонтия Раковского про генералиссимуса Суворова, оно сопровождало Андрея в самые ответственные моменты жизни. Ответственные – это когда ему приходилось отвечать за себя, за свои поступки, в основном – за промахи и неудачи.
Местами голос Гладышева предательски дрожал, с головой выдавая волнение хозяина, и мимолетная улыбка на широком ивлевском лице, мгновенная реакция старшего товарища на проявление естественной человеческой эмоциональности, обескураживала молодого сотрудника до полного отчаяния.
– Так…
– Товарищ генерал, разрешите…
– Мы тебе, Гладышев, один раз уже «разрешили». Теперь вместе исправлять придется. Ориентировку по линии МВД подал?
– Без вашей визы, товарищ генерал…
– Да, постоянно забываю, с кем приходится… – генерал не закончил мысль. – Елагин, пока я туда-сюда хожу и езжу, введи коллегу в курс дел наших скорбных и попытайтесь набросать хотя бы приблизительный план оперативных действий.
Из неторопливого рассказа Елагина, изложенного голосом усталым, глуховатым, с хрипотцой, Андрей узнал следующее: последние четверо суток Норвежец практически не появлялся в гостинице. Только благодаря агентурным сведениям его удалось обнаружить в подпольном казино в переулке Джамбула. Норвежец играл по маленькой, рассеянно, и постоянно проигрывал. На выходе из казино Скворцов и Елагин взяли его под плотное наблюдение.
Вражина целыми днями кружил по городу, и в нервическом характере его перемещений чувствовалось – он кого-то разыскивает. Перемещался исключительно на такси. Маршруты, в основном, стандартны – места, где собираются мажоры и деловые, валютные бары, рестораны гостиниц, «Кронверк», «Роза Ветров» и «Глория» на проспекте Динамо.
Заходил, не торопясь, делал заказ, поковыряв в тарелках без аппетита, спешно расплачивался и переезжал на новое место.
По вечерам подолгу сидел в «Москве» или в «Тройке», ближе к полуночи перебирался в «Прибалтийскую». Выпивал пару чашек кофе в кафетерии возле боулинга и на целую ночь пускался в разъезды по притонам.
Вчера вечером они довели клиента до кабаре «Тройка». Вслед за Норвежцем вошел Скворцов, имевший в заведении своего человека, который должен был организовать столик в непосредственной близости к объекту. Елагин остался на улице, осмотреться, освежить в памяти обстоятельства места, входы-выходы из кабаре на Загородный проспект и в переулок.
Елагинская экскурсия по задворкам кабаре не заняла и десяти минут, когда шум, донесшийся во двор-колодец с улицы, привлек внимание чекиста. Он тут же поспешил на звук.
Высокую спортивную фигуру Скворцова он узнал мгновенно. Напарник преследовал двух мужчин, бегущих в сторону Фонтанки, и между Елагиным и бегущими было расстояние в добрых сто пятьдесят метров. На ходу извлекая пистолет из наплечной кобуры, он бросился на помощь Скворцову.
Дистанция практически не сокращалась, преследуемым явно не хотелось быть настигнутыми, а спортивный Скворцов и пожилой Елагин…
Короче – Лешка, увлеченный преследованием, не видел напарника. И судя по всему, решил полагаться только на собственные силы. Противник уходил. Беглецы почти достигли набережной Фонтанки, когда Скворцов громко – Елагин четко слышал каждое слово – приказал им остановиться и сделал предупредительный выстрел.
Преследуемые остановились, и Алексей, опустив руку с пистолетом, пошел по направлению к незнакомцам. Елагин старался бежать быстрее. Внезапно, один за другим, в ночной тишине ленинградского переулка раздались три выстрела. Лешка Скворцов, широко откинув сжимавшую пистолет руку, медленно оседал на корявый асфальт переулка. А стрелявшие моментально скрылись за угловым, выходящим на набережную домом.
– Скворцов убит?
– Нет, – Елагин с досадой ударил кулаком по столу, – тяжело ранен, в реанимации. Но вот Норвежец…
– Это он стрелял в Алексея?
Пожилой чекист отрицательно покачал головой:
– Нет. Норвежец – убит. Пырнули заточкой.
– Кто пырнул? – изумление Гладышева, по-детски непосредственное, несколько разрядило обстановку в кабинете.
– Видно, эти гады.
– Это с ними он встречался в «Тройке»?
– В том-то и дело, что нет. В кабаре он встречался со знаменитым Дахьей. Слыхал про такого?
– Да так, вскользь.
– То-то и оно, что вскользь. Слишком уж этот персонаж деловой да скользкий. Утверждает, что связывали его с Норвежцем исключительно торговые и комиссионные интересы. И пока Алексей в реанимации – мы, как слепые котята, можем двигаться только наобум.
– А как же свидетели? Нельзя же зарезать человека прямо в зале – и никто ничего не видел и не слышал!
– Если бы молодость знала… – сокрушенно проговорил Елагин. – Можно, Андрюша, еще как можно. Там, на галерейке, и интим буржуйский, и – «дым табачный, в туманы сдвинутый», сплошной угар НЭПа. Неужели не бывал никогда?
Гладышев смущенно признался:
– С каких? Так, когда в Техноложке учился, слышал что-то…
– Ладно, отвлекаемся. Неоспоримый факт – Скворцов пошел за этими двоими, потому что именно они убили Норвежца. А вот почему и отчего – знает только Алексей.
– Он тяжело ранен?
– Тяжелее некуда – все три пули в грудь. Операцию сделали, но состояние нестабильное.
– Да и я еще прокололся!
– Бог с ним, с проколом твоим. Смотри, какая тут картинка вырисовывается: был иностранный агент по кличке Норвежец, была английская подданная Джейн Болтон. Уверенности в существующей между ними связи не было, только гипотетические предчувствия генерала. И вот, в один прекрасный день…
– Ночь, – машинально буркнул Андрей.
– Да ты не только артист, ты еще и поэт! Ладно, будь по-твоему. В одну прекрасную ночь Норвежца убивают, а мисс Болтон исчезает бесследно. Вас, коллеги, эти факты не наводят на определенные размышления? Кстати, познакомьтесь: Андрей Гладышев, самый молодой и подающий надежды участник группы генерала Ивлева! Прошу любить юношу и жаловать!
Незнакомцы по очереди пожали Андрею руку, коротко представляясь:
– Смирнов, Терещенко, Драгомиров…
– А теперь, товарищи, приступим к составлению плана!
Уважаемый Читатель! Я вынужден буквально на полуслове оборвать повествование, которое вёл от лица Павла Белобрысова, и далее вести речь от своего имени.
Напомню, что наши долгие неделовые разговоры с Павлом всегда происходили в то время, когда мы несли визуальную вахту в «пенале». Заодно повторю, что дежурства эти прагматического значения не имели; после аварии они были отменены.
Авария произошла во время нашей вахты. Павел оживлённо рассказывал мне о Шефнере, — и вдруг мы, сквозь лобовое телескопическое стекло, одновременно обнаружили огненную движущуюся точку. То была не звезда, то было блуждающее небесное тело!
Мы одновременно нажали на алармклавиши и переместили кнопки курсоотметчиков за красную черту. Действия наши имели лишь символическое значение: следящие системы корабля гораздо раньше нас засекли неизвестный объект, и электронный лоцман уже вступил в действие, вычисляя варианты изменения курса с целью избежать столкновения. Из рупора прямой связи послышался сигнал «Опасность номер один!» Согласно аварийному расписанию, мы должны были надеть спецскафандры и оставаться в «пенале», ожидая дальнейших распоряжений.
Увы, избежать столкновения не удалось. Нам повезло только в том смысле, что удар метеорита пришёлся не по кормовой части, а по миделю. В силу особенностей конструкции «Тёти Лиры» защитная обшивка бортов в миделе была массивнее: ударь метеорит в корму — он неизбежно проник бы в глубь корпуса и разрушил бы двигательные системы, что неизбежно привело бы к гибели корабля со всем его экипажем. Но и то, что случилось, было весьма печально. Все подробности аварии изложены в «Общем отчёте», в мою же задачу входит изложение личных впечатлений и — главное — действий и высказываний Павла Белобрысова.
Итак, по сигналу «Опасность номер один!» мы с Павлом кинулись к контейнеру, где хранились скафандры, и спешно облачились в них. И как раз вовремя! Через секунду «пенал» огласился тревожным воем ревуна; то было последнее предупреждение о летальной опасности. В то же мгновение резким толчком нас отбросило к стенке «пенала», затем швырнуло на пол; это было результатом реверсманевра. Корабль содрогнулся от удара. Невидимая сила швырнула меня куда-то, а сорвавшийся с консолей пульт ударил по шлему скафандра, и на какое-то время я утратил представление о действительности.
— Просыпайся, приехали! — как бы сквозь стену услыхал я в шлемофон голос Павла.
Сказал я старику закатных лет:
«Ты много спишь, соннолюбивый дед!»
Потягиваясь, мне ответил он:
«Я тренируюсь. Близок вечный сон».
Произнеся это загадочное четверостишие, мой друг навёл на меня свет от своего вмонтированного в шлем фонарика и помог мне встать. В «пенале» было ещё темнее, чем обычно: линзы мягкой подсветки вышли из строя. Из-за этого ярче казались звёзды, мерцавшие во тьме за сталестеклянными стенками «пенала».
— Ну как, не треснул твой ценный скелет? Черепушка цела? — осведомился Павел.
— Всё в норме, — ответил я. — Но встряска была сильной.
О силе удара свидетельствовал и интерьер «пенала». В неярком свете наших фонариков видны были валявшиеся на полу телепюпитры. Одно из кресел, до того наглухо принайтовленное к полу, теперь лежало возле входа в гермолюк. Верхняя крышка этого люка, в точке её соприкосновения с обжимной колодкой, оказалась деформированной, и педальное устройство вышло из строя. Это означало, что мы заперты в «пенале» и не сможем покинуть его без посторонней помощи. Наиболее же тревожным фактом было то, что подача дыхательной смеси в пенал прекратилась; мало того, внутренний бароприбор показывал полное падение давления — очевидно, в местах соединения «пенала» с основным корпусом корабля образовались зазоры. Таким образом, мы могли рассчитывать только на «горбы» своих скафандров, где имелся запас дыхательной смеси (усредненно) на пятьдесят минут дыхания.
Посовещавшись, мы с Павлом решили воздержаться от сигналов о помощи. Нам было ясно, что «Тётя Лира» получила серьёзные повреждения и все силы экипажа сосредоточены сейчас где-то на главном аварийном участке, где идёт борьба за живучесть корабля. Сами же мы предпринять попытку возвращения в корабль не имели морального права: мы не знали, как обстоят дела в межлюковой кессонной камере; если и там произошла деформация, то мы своей неосторожной попыткой могли разгерметизировать весь корабль.
Чтобы рациональнее расходовать запас дыхсмеси, мы, расчистив от обломков участок пола, легли животами вниз и постарались расслабить мускулатуру до предела. Я даже попытался заставить себя ни о чём не думать: ведь и на это идёт энергия. Но не тут-то было!
— Два матроса лежат, как два матраса, — послышался голос Павла. —
Не бойся того, что случилось когда-то, —
Гораздо опаснее свежая дата!
Меня покоробило. Мне не нравилось это грубое шутовство. Но всё же я порадовался, что мой друг именно так встречает опасность. В который раз я поразился странной многосторонности его натуры: ещё несколько минут тому назад он, порой впадая в какую-то расслабленную сентиментальность, плёл мне свои ностальгические небылицы, а теперь, когда вплотную подступила нежданная беда, он совершенно спокоен. Я подумал, что если бы Павел захотел освоить военную историю, то он, несомненно, изучил бы её с такой же дотошностью, с какой изучил мирную жизнь XX века, и из него вышел бы хороший воист. По всем остальным данным он вполне достоин этого звания. Правда, склонность к стихоплётству… Но ведь это никому не мешает, это его личное дело.
Мои размышления были прерваны резким зуммер-сигналом. Затем послышался голос старшего астроштурмана Карамышева:
— «Пенал», доложите обстановку! Потери есть?
— Потерь нема, — ответил Павел. — Но, возможно, будут. Люк заклинён, подача воздуха из корабля прекратилась, так что мы — в безвоздушном пространстве. Воздух у нас — только в «горбах». Настроение приподнятое.
— Уточните последнее слово, не понял.
— Настроение бодрое.
— Благ-за-ин! Как долго можете продержаться? Докладывает каждый в отдельности.
Я взглянул на нарукавный цифроид: там в этот момент пульсирующее, фосфорически светящееся число «39» сменилось на «38» — и отрапортовал:
— Имею запас дыхсмеси на тридцать восемь минут дыхания.
— Имею запас на сорок одну минуту, — доложил Павел.
— Через десять минут сообщу срок прихода помощи, — произнёс астроштурман. — Экономьте дыхсмесь, не двигайтесь, примите позы отдыха.
— Уже приняли, — ответил Павел. —
Не щадя своих усилий,
Отдыхает кот Василий.
Дни и ночи напролёт
На диване дремлет кот.
Стишка этого Карамышев уже не услышал, так как вырубил связь раньше. Но вскоре опять послышался зуммер, и астроштурман сообщил, что в кессонной камере в результате аварии полностью вышла из строя автоматика. Чтобы вызволить нас, потребуется время… Экономьте дыхательную смесь!
— Благ-за-ин! — ответил я. — Информируйте нас об обстановке на «Тёте Лире».
— Пробит правый борт в районе отсека биогруппы. Повреждены переборки. Погибло восемь человек. Идёт аврал по заращиванью пробоины. Ввиду смерти Терентьева его обязанности взял на себя я. Сеанс связи окончен.
— Жаль Терентьева, ой как жаль! — услышал я тихий голос Павла. — Он ведь родня мне, теперь-то скрывать нечего. Я ему тогда, при наборе в экспедицию, доказал, что он мне пра-пра-правнуком приходится, и уговорил его. Он меня, можно сказать, по родственному блату сюда зачислил. Я ему пра-пра…
— Паша, прошу тебя: успокойся и не разговаривай! — прервал я его. Я решил, что у него началось кислородное голодание, в связи с чем ностальгический настрой его психики преобразовался в бред. Павел внял моей просьбе и замолчал.
Мы лежали молча — лицом вниз, спиной к звёздам. Время текло не то слишком быстро, не то слишком медленно, не то вовсе остановилось.
— У тебя сколько осталось? — спросил вдруг Павел. Я сразу понял, о чём речь, и взглянул на цифроид. — Девять, — ответил я.
— А у меня — тринадцать. Я с тобой поделюсь. Ты же не виноват, что у тебя лёгкие объёмистее моих.
— Паша, не делай этого! Я запрещаю!
— Ну ладно, заткнись, — буркнул он.
В скором времени я почувствовал затруднённость дыхания. Чтобы не подвергать себя постепенному удушью и считая, что помощь уже не поспеет, я решил сбросить с головы гермошлем — дабы сразу погрузиться в обезвоздушенную пустоту «пенала». Я потянулся рукой к соединительному кольцу, хотел нажать на штуцер, но рука заблудилась в пространстве, онемела. Какие-то цветные многоточия вдавились в мои зрачки…
…И вдруг сознание вернулось ко мне. Оказывается, Павел подсоединил питательный микрошланг своего «горба» к ниппелю моего «горба». На какое-то короткое время наши воздушные запасы уравновесились. Затем нам обоим пришлось одинаково плохо.
Итак, Хронику Миссии Разума продолжит уже не Инка Тихий – Кетсалькоатль, а Кон-Тики, то есть солнечный Тики, так называют теперь меня. Слово же «инка» – так произносили здесь люди мое имя – в знак уважения к сынам Солнца стало означать «человек», а «первый инка» – первый человек общины.
За то время, пока я не притрагивался к рукописи, сделано было очень много.
Общение с людьми, основанное на примере достойного поведения, щедрых результатов совместного труда и справедливых отношений между теми, кто трудится, оказалось куда более действенным, чем страх перед лжебогами и повиновение их воле вопреки сложившимся привычкам.
Цивилизация инков развилась, а вернее, возникла здесь взрывоподобно. Люди, прежде строившие шалаши из листьев, воздвигали в Городе Солнца (Каласасаве) прекрасные каменные здания, какие могли бы украсить Толлу. Не строили они лишь ступенчатых жертвенных пирамид…
Однако не только мариане учили людей, кое-что и пришельцам пришлось позаимствовать у землян.
На Маре нет водных просторов. Рыбачьи плоты из легчайших стволов с веслами, «удлинявшими руки», поразили нашего инженера Гиго Ганта. Он заметил, что гребцам приходилось бороться с ветром, задумал использовать движение воздуха и… изобрел парус, решив передать его людям вместе с марианским колесом.
– Должно знать, – восстал Нот Кри, – что человек останется человеком, от кого бы он ни происходил – от фаэтов или от фаэтообразных земных зверей, только в том случае, ежели будет постоянно нагружать важнейшие мускулы тела… Колесо принесет несчастье людям, ибо они создадут в будущих поколениях катящиеся экипажи, разучатся ходить и в конце концов выродятся. По той же причине не нужен им и парус.
Кара Яр и Эра Луа поддержали Нота Кри. Ива, наивно благоговевшая перед «своим Гиго Гантом», обиделась за него. Мне пришлось принять, может быть, и ошибочное решение, которое спустя тысячелетия способно удивить будущих исследователей, которым не удастся обнаружить никаких следов колеса ни в Толле, ни в заливе Тики-Така.[2]
Но парус, как мне казалось, не мог повредить людям. Это утешило Гиго Ганта, и под его руководством инки построили первый парусный корабль (уже не плот, а крылатую лодку), на котором вместе со своим рыжебородым «летали по волнам» вдоль берегов материка.
Эти путешествия способствовали быстрому росту государства инков. Никто не завоевывал соседние племена. Мореплаватели лишь рассказывали о своей стране. Молва о благоденствии инков, умеющих выращивать чудо-зерна и живущих сплоченной общиной, влекли к Городу Солнца ищущих лучшей жизни.
Вероятно, в грядущей истории Земли еще не раз случится так, что легенды о счастливом крае заставят людей сниматься с насиженных мест и переселяться целыми селениями и даже народами в поисках воли и счастья. Так случилось при нас на материке Заходящего Солнца, огороженного океаном от других земель.
К бывшим кагарачам постепенно присоединялось все больше и больше полуголодных племен, промышлявших нелегкой охотой. Все, кто приходил к инкам, становились равными между собой, и каждый, уже не голодая благодаря заботам общины, сам теперь трудился для нее в полную меру своих сил.
Люди узнали, что сыны Солнца, живущие с инками, научили их добывать из горных камней металл куда более прочный, чем мягкое золото. Рожденный в яростном огне, он был податлив, пока не остывал, и из него можно было делать не только оружие, но и множество полезных вещей, прежде всего орудия обработки земли, на которой вырастал дар звезд – кукуруза.
Вокруг государства инков были воздвигнуты бастионы, предназначенные для защиты от грабительских отрядов Толлы, рыскавших в поисках сердец для жертвенных камней. В свое время Чичкалан попал в плен к кагарачам, участвуя в одном из таких набегов. Теперь Чичкалан был главным помощником Гиго Ганта, первым инженером среди землян, искусный не только в игре в мяч, как бывало, но и в создании хитрых рычажных механизмов. Неунывающий весельчак, он не избавился лишь от своей страсти к пульке, варить которую научил даже инков.
Вместе с ними он строил парусный корабль и вместе с ними плавал в незнакомом море. Чтобы научить землян правильно ориентироваться по звездам, нам с Нотом Кри пришлось вспомнить, что мы звездоведы.
Первым звездоведом среди инков стал наш ученик Тиу Хаунак. Он обладал зрением не менее острым, чем у могучих птиц, разглядывавших землю с огромной высоты. Высокий, широкоплечий, с выпуклой грудью и гордо закинутой головой, крючковатым носом и широко расставленными круглыми глазами, он умудрялся видеть звезды, доступные нам лишь с помощью оптики. Его огромные руки, будь на них перья, казалось, способны были поднять его ввысь.
Он обладал каменной волей и жестким упорством, удивляя нас своей феноменальной памятью и способностью к математическим вычислениям, от которых мы, мариане, избалованные вычислительными устройствами, совсем отвыкли. Собственно, ему, а не нам обязаны инки созданием своего государства. Если я был «первым инкой», то он был первым из инков. Он прекрасно понимал, что процветание его народа основано на дружбе с пришельцами.
Тиу Хаунак поразил меня своими расчетами, сообщив:
– Если время оборота вокруг Солнца трех планет: Вечерней Звезды, Луны, – так называл он Луа, – и Земли относилось бы почти как восемь к десяти и к тринадцати, 225-280-365 земных дней, то орбита Луны была бы устойчивой, как камень, скатившийся в ущелье.
– Но орбита ее неустойчива? – осведомился я.
– Да, как камень на краю утеса, потому что на самом деле год Луны равен не 280, а 290 дням. При опасных сближениях Луны с Землей «камень с утеса» может сорваться.
– Разве сыны Солнца говорили Тиу Хаунаку об опасности предстоящего сближения планет? – напрямик спросил я своего ученика.
– Тиу Хаунак сам понял, почему сыны Солнца прилетели на Землю и зачем их братья стремятся на Луну.
Однажды он привел меня на берег моря.
– Мудрейший Кон-Тики, наш первый инка, все же не знает людей, – загадочно начал он. – Люди становятся лучше от общения с сынами Солнца, но в своей основе остаются столь же жестокими, как жрецы Толлы.
Порыв ветра рванул наши плащи, сделанные из еще пока грубой ткани, появившейся у инков. Он продолжал:
– Мудрый Нот Кри объяснил Тиу Хаунаку, что причина кроется в самой крови людей, в которой таится сердце ягуара.
– Нот Кри придает излишнее значение наследственности. Долг инков так воспитать своих детей, чтобы сердце ягуара не просыпалось в них. Сестра Кон-Тики Ива все силы отдает такому воспитанию.
– Как ни приучай ягуара, он все равно будет смотреть в лес. Что больше любви и преданности может дать воспитание? И все же девушка Шочикетсаль предала и тех, кого любила, и даже свой народ, едва сердце ягуара проснулось в ней.
В черной туче над морем сверкнула молния. Донесся раскат грома.
– Почему Тиу Хаунак бередит свежие раны друзей?
– Потому что он с тревогой и болью услышал слова Нота Кри о скором возвращении мариан на родную планету.
Корабль Гиго Ганта с надутыми парусами спешил укрыться в бухте от начинающегося шторма за уходящей в море недавно построенной защитной каменной стеной.
– Разве сыны Солнца не научили людей основам добра, знания и справедливости? – спросил я.
– Этого мало, – с необычной резкостью ответил Тиу Хаунак. – Миссия Разума никогда не должна закончиться.
– Пришельцы смертны, – напомнил я.
– Все бессмертны в своем потомстве, – возразил Тиу. – Если Кон-Тики женится на Эре Луа, или Нот Кри на Каре Яр, или же Гиго Гант на Иве Тихой, то любая эта чета может остаться с инками, дав им в правители своих детей, в крови которых не будет крупинок сердца ягуара.
Я даже вздрогнул. Он сумел увидеть то, чего я не хотел видеть. Я и Эра Луа! Нот Кри и Кара Яр! И даже моя сестра Ива с Гиго Гантом!..
Со дней моей марианской молодости я считал себя влюбленным в Кару Яр, хотя она ни разу не дала мне повода почувствовать взаимность.
А Эра Луа? Не потому ли она добилась своего участия в Миссии Разума, что хотела быть рядом со мной?
Вместе с ближайшими помощниками Чичкаланом, Тиу Хаунаком, Хигучаком и его старшей дочерью Имой, заботившейся: о нашей пище, мы, мариане, жили в одном из первых воздвигнутых здесь каменных зданий.
Хигучак вбежал ко мне, вырвал из седых волос яркое перышко и бросил его на пол:
– Горе нам! Прекрасная врачевательница, пришедшая с первым инком к костру Хигучака, сейчас открыла двери смерти.
Я вскочил, недоуменно смотря на него.
– Ничего не спасет Эру Луа, – продолжал он, топча свое перышко.
Я бросился в покои, которые занимали наши подруги, где Ива и Кара Яр хлопотали около Эры Луа.
Услышав мой голос, она посмотрела на меня, передавая взглядом все то, что не могла сказать словами.
– Сок гаямачи, – указал Хигучак на уголки страдальчески искривленного рта Эры Луа. Я заметил красноватую пену, словно она до крови закусила губы.
– Сок гаямачи, – твердил Хигучак. – Конец всего живого.
И тут вбежала Има и упала к ногам отца. Тот схватил ее за золотистые волосы.
– Тиу Хаунак рядом со смертью, – произнесла она.
– Сок гаямачи? – свирепо спросил отец.
– Сок гаямачи, – покорно ответила девушка.
Отец выхватил из-за пояса боевой топор.
– Тиу Хаунак! Нет, нет! – твердила Има.
Я стоял на коленях перед ложем Эры Луа и держал ее руку. Ива, приставив к ее обнаженному плечу баллончик высокого давления, впрыскивала ей через поры кожи лекарство. Но ведь от сока гаямачи не было противоядия!
Кара Яр помчалась с другим таким же баллончиком к Тиу Хаунаку.
Има посмотрела на нас с Эрой Луа и завыла раненым зверем.
Я оглянулся на нее. Внезапное просветление помогло мне понять все… Как же я был слеп! Прав был бедный Тиу Хаунак, сказав мне, что я, «первый инка», все же не знаю людей!..
Много позже я попытался разобраться в чувствах и мыслях Имы.
Дочери Солнца научили ее многому, даже умению изображать слова в виде знаков на камне или дереве, хотя произносить слова голосом ей было куда проще и приятнее.
С рождения она уважала силу, ловкость, отвагу. Ее воспитание было похоже на то, которое дает самка ягуара своим детенышам.
Ей непонятны были рассуждения сынов Солнца о доброте, но она ценила сделанное ей добро.
Когда отец и мать стали выращивать кукурузу, она лишь пожала плечами, оправив на себе пятнистую шкуру. Охота в лесу казалась ей занятием более достойным, чем копанье в земле и выращивание из травы кустарника.
Има чувствовала себя в лесу не женщиной, а мужчиной. Не всякий воин мог соперничать с ней в быстроте бега, ловкости и точности удара копьем, умении читать следы у водопоя. И она болезненно переживала, что мужчины ее племени не желали признать ее равной себе, считали, что и она должна стать обычной женой, матерью, рабой своего мужа.
И вот такой девушке повстречался белокожий бородач, безмятежно уснувший на пороге ее хижины, не остерегаясь копья.
Он сразу покорил Иму тем, что признал в ней Великую Охотницу, во всем равную мужчинам. А потом, когда ему подчинился отец и стали повиноваться все кагарачи, она увлеклась им.
Пришелец не выделял Иму среди других, но она всей силой своего простодушного сердца полюбила бородатого сына Солнца.
С наивной простотой охотника она решила «добыть» пришельца и, если нужно, отстоять его с копьем.
И она пришла вместе с отцом в новый дом сынов Солнца, чтобы помогать им жить. Если они, как робкие олени, не умеют есть мясо, которое она достала бы им в лесу, она соберет им сытных кореньев и сладких стеблей.
Чтобы привлечь к себе внимание бородатого пришельца, Има сменила пятнистую шкуру на новую яркую ткань инков и часто пела.
Она пела не песни людей, а песни леса. Голос ее то урчал разгневанной самкой в логове, то взлетал в переливах, как яркая пташка на солнце. Бородатый сын Солнца очень любил ее пение, и она подумала, что он может так же полюбить и ее.
Но он не прикасался даже к ее руке. Има горько страдала, уязвленная в своей гордости и первой девичьей мечте.
Наконец ей стало ясно, что сын Солнца не принадлежит ей потому, что на пути ее стоит та белокожая, которая разделила с ним первую опасность у потухшего костра.
И тогда с наивностью дикарки, для которой так привычно было убивать, она собрала страшный сок гаямачи.
Она готовила пищу для сынов Солнца и их помощников. Ей ничего не стоило пропитать им любимую пищу Эры Луа.
Но она не собиралась причинить вред Тиу Хаунаку, которого любили и уважали все кагарачи. О последствиях своего поступка свирепая охотница даже не задумывалась. Просто Эры Луа не будет существовать, как не существует любого из тех зверей, которых она поражала копьем. Ведь никто не воспитывал в Име тех черт характера, которые старалась теперь привить маленьким инкам Ива Тихая.
Черты характера! Ревность как черта характера присуща отдельным людям или это характеристика людей вообще? Я вместе со своими друзьями впоследствии много думал об этом. Если бы только одна Мотылек так проявляла себя, это можно было бы счесть за случайность. Но сейчас Има заставила думать о закономерности подобного поведения людей, вот что было страшно.
Обо всем этом я, Кон-Тики, думал уже много позже, а в тот миг лишь увидел, что могучий Хигучак оттянул за волосы назад голову Имы, взмахнул топором и со свистом опустил оружие..