Ночь Ригальдо провел плохо: читал социальные сети, отчеты пострадавших и официальные новости — наконец объявилась группировка, взявшая на себя ответственность за теракт; отвечал сообщениями на неизбежные вопросы тех, кого нельзя было проигнорировать, а потом бесконечно долго лежал и смотрел на Исли.
Исли спал.
С вечера он был взбудоражен, беспокойно расхаживал по первому этажу. Ложиться отказывался — говорил, что не может найти удобного положения. У него болела спина, он высадил две чашки кофе и выглядел так, словно что-то употреблял. Он отвечал невпопад, и глаза у него ярко блестели. Только в час ночи Ригальдо уговорил его принять снотворное.
В итоге он с трудом довел Исли до кровати, и тот вырубился, едва прикрыв глаза. Ригальдо раздел его и на всякий случай оставил ночник включенным. А сам никак не мог заснуть, разглядывал мужа так, как будто давно не видел: высокий лоб с намечающимися морщинами, широкие брови, темные тени под веками, пробившуюся щетину и крепко сжатые губы. Если у Исли и появились седые волосы, в светлой гриве было не разобрать. Перед сном Ригальдо не пустил его в душ, чтобы рана не мокла, и теперь ноздри ему щекотал запах пота. Ригальдо вдыхал этот запах и думал, что он охуенный. Такой настоящий, привычный, теплый, живой, «свой».
От близости Исли его вело, он закрывал глаза и вспоминал, как утром они лениво переругивались, Ригальдо делал вид, что жутко занят, а сам подглядывал, как Исли собирается на работу. Исли стоял перед зеркалом в новой рубашке, сражался с прорезями для пуговиц и морщил нос, посматривая на отражение. «Уже не мальчик», — самокритично сказал он, поворачиваясь то в фас, то в профиль. Вздохнул, тряхнул волосами и занялся галстуком.
Ригальдо не знал, чего он там морщится. Да, после сорока Исли заматерел, но в его теле не было ни унции лишнего жира — одни мышцы и сухожилия. У Ригальдо все поднималось как по команде, стоило увидеть Исли раздетым. Да что там, и на одетого у него тоже вставало. И хорошо, если это случалось не на совещании. Исли был все тем же категоричным, нахальным мудаком и манипулятором, за которого Ригальдо когда-то вышел в помрачении рассудка. Исли был все тем же — ласковым, щедрым, смешливым, сильным и распространял вокруг себя яркий свет, как прожектор.
Представляя то, что могло бы случиться, находись Исли чуть ближе к торговому центру, Ригальдо чувствовал, как внутри него мгновенно что-то перегорает, и сразу становится, как в бункере — пусто, глухо и темно.
Однажды Исли в шутку решил подъебать его, пристал с вопросами, как Ригальдо представляет свою жизнь в старости, ну, чем планирует заниматься, когда станет благообразным вдовцом. Ударится ли в эскапизм где-нибудь в Исландии или собирается вести бурную и общественно-полезную жизнь, как Даэ?
В ответ Ригальдо, заложив пальцем страницу в книжке, невозмутимо ответил: «Да как Кобейн. У меня и ружье есть».
Он до сих пор помнил, какое сделалось у Исли лицо.
В лесу ухали совы, из приоткрытой форточки тянуло холодом. Ригальдо ворочался, то прижимался к горячему плечу Исли, то откатывался на другой край кровати, а когда наконец задремал, его разбудил Симба. Кот «гулял» с февраля, как всегда в это время года, надолго сбегал из дома, а потом возвращался — драный, худой, измотанный и удовлетворенный. Где уж он находил себе пару в лесах вокруг девяносто девятого шоссе, из года в год оставалось для Ригальдо загадкой. На уговоры, что тот уже старый, пора и честь знать, кот демонстративно раскидывался на полу и вылизывал яйца. Исли смеялся и спрашивал, кого он отодрал на это раз. Может, лисицу или бобра?..
Вот и сейчас кот вернулся — мокрый, с глубокой царапиной на носу. Он запрыгнул с грязными лапами на чистую простыню и принялся шумно урчать и тереться. Ригальдо мгновенно проснулся, обозвал кота пидором и пригрозил «Кладбищем домашних животных», а потом смилостивился и сделал из одеяла гнездо. Исли беззвучно дышал во сне рядом. Когда он перекатился на левый бок, Ригальдо подвинулся ближе, «пристыковался», переплетя с ним руки и ноги, и с облегчением уснул.