25–26 июня 427 года от н.э.с. Продолжение
Человек не может отдать свою жизнь просто так, ни за что. Если человек готов за что-то умереть, значит, он уверен в своей правоте. Змай тоже готов был умереть, защищая его.
Но Змай сражается за свой мир, а Важан? Важан не задумываясь прикрыл Йоку от луча фотонного усилителя. И сказал, что цели человека должны лежать за пределами его жизни, только тогда жизнь имеет смысл. Неужели причина только в том, чтобы власть принадлежала мрачунам, а не чудотворам? Или Важана заботят такие вещи, как справедливость?
Йока сомневался в этом – профессор представлялся ему слишком циничным, чтобы бороться за какую-то там справедливость. Надо будет обязательно спросить его об этом при случае… Если он будет, этот случай.
Стены и потолок вытягивали тепло, и вскоре к ноющей боли добавился озноб. Йока обхватил руками колени и уткнулся в них лицом. Ему казалось, что прошло уже много часов, никак не меньше двадцати, но в карцер – верней, в полуподвал – снаружи не проникало никаких звуков. И если темнота выдавливала глаза, то тишина тонким звенящим обручем стискивала голову.
Иногда казалось, что этот обруч впивается в кожу, прорезает её, и кровь течёт по вискам, – Йока трогал голову и находил ссадину над виском, оставленную железными заклёпками ремня.
Пальцы гнулись плохо – на них запеклась кровь, и распухли они слишком сильно. Впрочем, не будет ничего удивительного, если выяснится, что они сломаны: каждый удар ремнём был ничуть не слабей, чем удар Важана указкой.
Только, похоже, доктор Сватан не явится сюда, чтобы освободить его от школы на несколько дней, – «пока не прекратятся ночные боли»… Смешно… Йока не видел, чтобы из-за наказания кого-то освободили от работы больше чем на один день.
А потолок упрямо опускался на голову – правда, очень медленно и пока почти незаметно. Йока что-то читал о боязни замкнутых помещений, но эта боязнь тогда казалась ему смешной – как все болезни, которые лечат у доктора Грачена. И… вовсе не похоже это было на болезнь, потому что тяжёлое перекрытие на самом деле могло осесть на потолок карцера и смять его стены.
Есть не хотелось, и было не до сна, хотя Вага говорил, что в карцере можно отлично выспаться. Йока перебрался в угол и снова уткнулся лбом в колени. А если сутки уже давно закончились, а про него забыли?
Может быть, пока он был в карцере, на колонию напал Змай, перебил всех чудотворов и освободил ребят. А его просто не нашёл… Что делать тогда? Может быть, надо постучать, позвать на помощь?
Мысли путались, холод ощущался уже не так остро, а если долго не двигаться, то пропадала и боль. Йока хотел подумать о чём-нибудь хорошем и начинал мечтать о появлении Змая, но мысли вновь и вновь сползали в стороны.
Либо думалось об опускавшемся потолке – от этого по спине бежали мурашки и пересыхало во рту, – либо о происшедшем на поверке. И, вспоминая об этом, Йока уже не хотел, чтобы Змай освободил колонию непременно сегодня, потому что тогда ему расскажут о наказании – несомненно с сочувствующими вздохами. Пусть бы прошло какое-то время… Все забудут об этом… Рано или поздно забудут. Но не на следующий день. Лучше бы его оставили в карцере на неделю…
Ему снился кошмар – правдоподобный и осязаемый; он понимал, что спит и надо проснуться, но не мог разомкнуть веки. Потолок медленно опускался ему на голову, как ползун гидравлического пресса, и между полом и потолком оставалось всё меньше места. Йока упирался в него руками изо всех сил, надеясь замедлить движение, но пресс легко сминал его сопротивление. Ноги подгибались, и от напряжения из ссадин сочилась сукровица – а то и кровь. А потолок уже касался макушки, и выпрямиться во весь рост не получалось…
Йока хотел кричать, звать на помощь, но из горла шёл лишь жалкий сип… Несколько раз ему казалось, что он проснулся, открыл глаза, но это было самообманом, потому что потолок продолжал давить на руки и касаться макушки.
Кошмар продолжался бесконечно, шёл по кругу, Йока обливался холодным потом и чувствовал боль в распухших пальцах, упиравшихся в пупырчатую жесть, и тяжесть в согнувшихся от напряжения коленях, и прикосновение холодного металла к голове, и ломоту придавленной шеи…
Его разбудила судорога – от холода свело ногу. Йока скрючившись лежал поперек карцера, руками и ногами упираясь в стены. Тело затекло, и боль от первого же движения оглушила его сильнее судороги.
Он раздумал растирать мышцу и просто потянул носок на себя – ногу отпустило, но боль во всем теле пульсировала, стучала в уши и останавливала дыхание. Наверное, нужно было двигаться, чтобы она успокоилась, – Йоке не раз случалось просыпаться утром после драки или чересчур интенсивной тренировки… В горле першило и хотелось пить.
Он сел, со свистом втягивая в себя воздух, и подождал, пока боль чуть-чуть успокоится. Но стоило встать, как с ним приключилась беда, которой он вовсе не ждал, хотя мог бы и предположить это заранее: ему нужно было отлить, и срочно.
Первой мыслью было постучать в дверь – ведь должны же чудотворы знать, что за сутки человеку хочешь не хочешь, а надо выйти в туалет. Но он представил себе, как откроется дверь и чудотвор посмотрит на него свысока в ответ на эту унизительную просьбу… Нет, такого позора не пережить… Да и Вага говорил, что в дверь стучать не надо… Может быть, сутки вот-вот кончатся и надо просто немного потерпеть?
Йока решил терпеть и, конечно, выдержал недолго. Но ведь он не первый, кого сажают в карцер… Неужели придётся мочиться прямо на пол? Это, наверное, было ещё позорней, чем предстать перед чудотвором с унизительной просьбой… Йока едва не расплакался от стыда и бессилья.
Может быть, в полу карцера есть какое-нибудь специальное отверстие для этого? Ведь не может же быть, чтобы такая естественная вещь была в карцере запрещена!
Он решил ощупать весь пол в поисках дырочки и методично начал от того угла, в котором сидел. Карцер оказался хоть и узким, но довольно длинным, и в углу у двери Йока вместо дырочки обнаружил ведро… Конечно, с его точки зрения это тоже было мерзостью, но всяко лучшей, чем ходить под себя.
И теперь Йока обмирал от мысли, что было бы, случись ему захотеть чего-то посерьёзней… А потом он хотел пить. Сначала жажда не мучила его, просто нужно было избавиться от сухости во рту, но шло время, и пить хотелось всё сильней.
Йока собирался снова заснуть и даже лёг на пол, но не смог устроиться – как он ни старался, в какую-нибудь особенно саднящую ссадину упирался пупырышек на полу.
Сутки давно должны были кончиться… Очень давно… Йока и представить себе не мог, в какую бесконечность способно вытянуться время. Нет, он не хотел выйти. Он боялся выйти, он не хотел никого видеть: ни презрительные, ни сочувствующие взгляды были ему не нужны. Он успел раз десять поклясться самому себе, что не будет больше бояться, что любую боль можно перетерпеть, что он на самом деле убьёт Мечена, как только между ними не окажется чудотвора, и пусть его за это даже повесят (повешенье представлялось ему в ту минуту не таким страшным наказанием, как порка на плацу).
Но стоило Йоке пошевелиться, и он понимал, что все это глупые мечты и бравада. Что ему больше никогда не хватит смелости открыто выступить против чудотворов.
Жить с этой мыслью не хотелось, стыдно было жить с этой мыслью, и стыдно выходить из карцера. Через несколько часов темнота превратилась в кошмар наяву, и этот кошмар опять водил Йоку по кругу: и невидимый в темноте потолок опускался на голову, и страшные ядовитые насекомые прятались в жестяных углах карцера, и жажда мучила так, что впору было стучать в дверь и требовать воды.
И сутки не просто давно закончились – прошло уже несколько суток, и про него точно забыли. Может быть, наверху был пожар? И никто про него не вспомнил, и теперь он точно останется тут навсегда, и умрет здесь от жажды…
А потом Йоке пришло в голову, что в таком маленьком помещении скоро кончится воздух… И он даже чувствовал, как с каждой минутой всё трудней и трудней становится дышать.
Иногда страх доводил Йоку до того, что он поднимался и шагал к двери, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Нет, он не постучал ни разу… Он боялся, что чудотворы посмеются над ним, над его страхами и слабостями, и это останавливало его. А потом жажда заглушила всё: и голод, и боль, и холод, и страх, и стыд.
И когда в дверях повернулся ключ, Йока думал лишь о том, что теперь сможет наконец напиться. К счастью, его сначала отвели в душ, и Йока не сомневался: стоит ему утолить жажду, как головокружение и слабость пройдут. Но он, конечно, ошибся.
Прохладная вода обожгла ссадины словно кислотой, от боли затошнило, и Йока едва не расплакался, кусая губы. А потом боль сменилась ознобом, таким сильным, что невозможно было его унять. От холода сводило живот и дрожь бежала по телу волнами.
Йока вытерся, едва не роняя полотенце из рук, и надеялся, что ему дадут одеться, но его отвели в медпункт голышом – там было ещё холодней. Врач – высокий и широкоплечий чудотвор – поставил его перед собой, осмотрел, а потом долго и жёстко протирал ссадины салфетками, смоченными в чём-то едком и пахнущем больницей.
Йока сжимал зубы, морщился, жмурил глаза – его снова тошнило, и кабинет сначала плыл перед глазами, а потом завертелся быстро-быстро… Такое с Йокой уже было, от хлебного вина… Врач грубо дернул его за руку, не давая упасть.
– Его лихорадит, я дам ему пирамидон, и, думаю, к утру всё пройдёт. А завтра он ещё и на солнышке отогреется. Передайте воспитателю, чтобы утром взглянул на него повнимательней.
– Ты понимаешь… – начал один из чудотворов многозначительно.
– Отлично понимаю. Он немного простыл, от этого здоровые мальчишки не умирают.
Порошок застрял в горле, и Йоку едва не стошнило, но врач дал ему кусочек хлеба – и, проглотив его, Йока понял, как сильно хочет есть.
В спальню его снова тащили, ухватив за локоть, и он снова спотыкался и путался в собственных ногах. Чистая одежда, которую он с трудом смог на себя натянуть, липла к растревоженным ссадинам и царапала воспалённые рубцы.
Голова продолжала кружиться, и когда Йоку толкнули в спальню и захлопнули за ним дверь, он не думал о том, как и кому будет смотреть в глаза, а лишь старался не упасть, хватаясь руками за стену.
– Йелен! – тут же раздался крик из дальнего угла: Дмита Мален вскочил с кровати и кинулся ему навстречу.
Кто-то подхватил Йоку под локоть, не давая упасть. И не успел он дойти до кровати, как в спальню, оглядываясь по сторонам, зашёл Вага Вратан, а с ним – девушка из старшей группы.
– Вага, смотри, ему же совсем плохо… – Мален чуть не плакал.
– У него от голода кружится голова, ну и замёрз он немного. Может, чуть-чуть простыл. – Вратан вытащил из-под Йоки одеяло и закутал его плечи.
– У меня есть сухари. – Мален с готовностью откинул матрас.
Откуда-то появилась кружка с кипятком, и Йока, обжигаясь, отхлебнул глоток и жадно схрумкал сухарь.
– Теплее? – спросила девушка, ласково коснувшись Йокиных волос.
Он кивнул и смутился, даже покраснел. Вага сел напротив него, на кровать Малена.
– Йелен, а ты, оказывается, молодец…
Йока едва не поперхнулся следующим сухарем. И на этот раз покраснел совсем по другой причине, уверенный, что Вага всерьёз воспринял его «геройство» на вчерашней поверке.
– На моей памяти все, кто в первый раз попал в карцер, кричали, плакали и молотили кулаками в дверь. – Вага подмигнул Йоке и улыбнулся.
– Ты же сам сказал, что стучать бесполезно… – Голос был хриплым, и Йока закашлялся.
– Я всем это говорю, но никто не слушает. Боишься теперь чудотворов?
Вага спросил это безо всякого вызова, даже наоборот – сочувствующе, доверительно. И Йока неожиданно для себя кивнул.
– Привыкнешь. В первый раз всегда страшно и стыдно, потом это пройдёт.
– Йелен, а ведь Мечен тебя испугался, – вставил Мален, протягивая Йоке ещё один сухарь.
– Вот, смотри!
Он сунул руку под матрас, вытащил помятые листы рукописи и помахал ими перед Йокой.
– Он что, не стал её забирать? – Йока всерьёз удивился.
– Нет, он её, конечно, забрал. Но Вага вытребовал её обратно, и Мечен отдал, представляешь? Он отдал!
– Йелен, – на этот раз смутился Вага, – они на самом деле тебя боятся. Я не верил, что Мечен вернет рукопись. Я говорил какую-то чушь про голос крови, про законы чести, что ты мальчик из семьи аристократов и клятвы для тебя – не пустой звук… Знаешь, мне кажется, он телеграфировал в Тайничную башню, потому что отдал мне рукопись только утром и велел держать язык за зубами. Сказал, что это не его решение. Читать, конечно, Мален нам больше не будет, но сможет дописывать книгу…