Утро ворвалось в меня, насквозь пробив сумрачный панцирь сна пронизывающим, как копье, хрипом. Плененный подушкой будильник, обозлившись, так протестовал, требуя глотка свободы. Я еще пытался укрыться за прутья дремоты, но буйное дитя часовщиков в своих усилиях вырвать меня в явь было бесцеремоннее орды варваров.
Тапочки ждали, как два каботажных судна, готовые пронести хозяина по шхерам комнат, оберегая от холодного и пыльного касания пола, и вынести к ботинкам дальнего плавания. Слегка исправил положение глоток горячего кофе – я перестал походить на перебравшего паяца и, произнеся беззвучный монолог «идти или не идти», выбрал на риторический вопрос ответ, отнюдь не бывший откровением.
Лифт бросился в привычную нам с ним бездну в пятнадцать этажей, и расстояние до земли принялось стремглав истончаться, пока я не ступил на то, что могло быть каменистым берегом неведомого острова, но было каменным полом. Снаружи птичий гомон подражал неблагозвучием недоброму другу будильнику, а истоптанный снег уже давно не был снегом, балансируя между коварным льдом и грязью.
Точка встречи с пахнущей бензином каретой на зимней резине в нашей глуши страдала переизбытком стремящегося в центр народа и, прежде чем скрыться за дверью с убедительной надписью (предложением не хлопать), пришлось отстоять маленькую очередь. Вольно, даже пренебрежительно по отношению к правилам несясь в русле серой трассы, наш кормчий временами помогал себе каленым словцом по отношению к собратьям-пиратам.
Когда я сошел на трап тротуара, небо только еще окрасилось апельсиновым преддневным оттенком. Острия стайки облачков-перышек, налитые красным, шли космическим флотом. Но, вздыбив поверхность плоских – а как же еще? – небес, их строй прорывал белый корабельный след затерявшегося в высоте летуна.
Харон на нашей проходной весь, помятым лицом и надтреснутым голосом, был предназначен, чтобы впрыснуть точным уколом яд тем, кто казался слишком энергичным, и отделить мир живых от мира офиса. Исправив выражение лица на серое и стараясь походить на собственного двойника, я миновал его благополучно.
Двухъядерный монстр, разбуженный кнопкой, принялся трещать чем-то внутри. Впрочем, чтобы укротить его недовольство, достаточно было подождать.
Работа – занятная вещь. Можно играть с числами, возводить пирамиды диаграмм, принося статистические данные в жертву на их вершинах. Потом пустить запрос, который понесется по базам, как нежданный ревизор, вспенивая решето таблиц. А в итоге цифры, бодро, по-военному перекликаясь, встанут в стройные ряды отчета. Диск из невидимых электронных меток плетет для наушников кружево мелодии…
В пять будто бьет колокол, взорвав покой. Все начинают сборы, как по зову трубы.
На скуле неба передо мной, прямо на глазах, лихорадочный закатный алый превращается в посмертный синий. Солнце не собирается щадить короткий день, резво уползая за горизонтом к антиподам.
Вечер ждет меня дома – манящим, как нарушение запрета, креслом, фруктовым чаем и домашним компьютером. Пластик и стекло окон несут бдительную стражу, оставляя по ту сторону сырость и холод.
Наутро снова вставать с чувством полынной горечи пробуждения, которая растворится в кофе, а потом погружаться в день, который будет так же соткан из разных лоскутов, как и его предшественник