1–2 июля 427 года от н.э.с.(Продолжение)
Молнии тянулись не только к Йоке, они с треском рассыпались на корпусах вездеходов, оставляя оплавленные чёрные пятна – сгорала краска. А Йока протягивал руку, брал молнии одну за одной и выпивал их до капли – выбрасывая энергию перед собой: в чудотворов, в колеса вездехода, в пространство, в границу свода.
Дождь упал тяжёлой стеной, прибивая молнии к земле. Йока не чувствовал усталости до тех пор, пока не лопнул последний раскалённый шарик.
Обожжённого чудотвора подняли на ноги и повели к вездеходу. Оба мрачуна, оказывается, давно укрылись в люке: видно, удар Йоки прошел по одному из них лишь вскользь.
Первый порыв ветра качнул стену дождя, но у Йоки уже не было сил впитывать в себя энергию. У него подкашивались ноги, хотя он устал совсем не так безнадежно, как на уроках Важана. «Главный» чудотвор толкнул его в спину – в сторону вездехода.
Начинался ураган, в их сторону с неба летела огромная чёрная воронка, забирая в себя дождевые струи, свивая их в спираль. Йока едва не упал, но его подхватили чьи-то руки и потащили вверх, к люку. Смерч всё шире раскрывал жерло, которое всасывало воду с земли и тащило обратно на небо.
Йоку швырнули на дно вездехода, вслед за ним вниз прыгнули ещё трое чудотворов, и люк захлопнулся, лязгнув мощным засовом. А потом тяжёлый корпус машины дрогнул, затрясся, накренился: Йока чувствовал, как ветер тащит вездеход по земле, и крутит его, и кидает из стороны в сторону.
На вездеход с грохотом сыпались камни, железо прогибалось и скрежетало под их напором. Чудотворы держались за поручни и ручки над сиденьями, кто-то из не успевших сесть повалился с ног.
Йока сидел на полу и равнодушно смотрел перед собой, не ощущая толчков со всех сторон. Небывалая сила кипела в груди и клокотала в горле. В следующий раз он выпьет смерч. Не воронка втянет его в себя, а он втянет в себя воронку.
Он – самый сильный мрачун Обитаемого мира. Эта мысль не была высокомерной или кичливой, она давала странное спокойствие, даже равнодушие к происходящему. Она избавляла от страха за свою шкуру.
Смерч недолго тащил за собой вездеход. И хотя порывы ветра ещё толкали его в бок, а по обшивке стучал крупный град, самое страшное было позади.
Йока ловил в разговоре слова «холодный фронт» и «перемещение циклона», «пятьдесят локтей в секунду вместо ожидаемых двадцати».
«Главный» чудотвор сказал что-то водителю, и вскоре завыли магнитные камни мотора. Неужели и смерч пришёл раньше из-за присутствия Йоки? Неужели Внерубежье на самом деле чует его?
«Главный» чудотвор остановился в проходе над Йокой и велел ему встать. Велел презрительно, едва не пнув ногой. Йока поднялся легко и нехотя – как делал это на уроках в Академической школе. Никакого страха не было.
– Не рассчитывай, что эта выходка сойдёт тебе с рук. Думаю, больше тебе так шутить не захочется. – Чудотвор хотел его ударить, примеривался – это было видно заранее.
И когда он коротко замахнулся, Йока, вспомнив науку Змая, легко уклонился от удара и даже хотел ударить в ответ, но передумал.
Чудотвор, наверное, не сразу понял, что его позиция проигрышная, замахнулся с другой стороны, но и во второй раз промахнулся.
– А вы попросите кого-нибудь меня подержать. – Йока не стал нагло ухмыляться, сохранил серьёзное лицо, но презрение всё равно просочилось сквозь зубы.
Он не успел договорить, как сзади его подхватили под руки и взяли за чёлку – чудотворы не так легко соглашались с поражением, а средств не выбирали. «Главный» ударил не кулаком, а костяшками пальцев, два раза подряд – сначала под нос, а потом – под губы.
Йока захлебнулся болью: дыхание оборвалось, слёзы покатились по щекам, тошнота сдавила глотку. А страха не было – было какое-то мрачное удовлетворение и ощущение победы.
Чудотвор ударил ещё раз, в угол губы: он словно знал какой-то секрет, его удары не были сильными или опасными – лишь очень болезненными. У Йоки потемнело в глазах, он не смог даже вскрикнуть, он задыхался. А страха не было.
Его кинули на сиденье в самом дальнем углу – он согнулся, закрывая лицо руками, скорчился, судорожно вдохнул. Он не плакал, хотя слёзы и лились из глаз. И не боялся.
Его били в полуподвале, раздев догола. Гораздо сильней и дольше, чем в прошлый раз, – Йока терял сознание, его рвало, и он всерьёз думал, что умирает. Он охрип от крика – но на этот раз вовсе не жалел о том, что сделал.
Может, выглядел он и жалко, хотя бы потому что расплакался, но ощущение победы его не оставляло. Может, его и раздавили, и, наверное, заставили бояться – и сделать это оказалось не так уж сложно, – но это был уже не тот страх, что неделю назад.
Йока не помнил, как оказался в карцере, – очнулся в полной темноте и некоторое время думал, что уже умер. И смерть не казалась ему ни ужасной, ни печальной – скорей, умиротворяющей, избавляющей от боли.
Но мёртвым не бывает ни холодно, ни больно, и ему пришло в голову, что его приняли за покойника и похоронили живьём – потому, что так темно может быть лишь в гробу. Он только что смиренно соглашался с собственной смертью, а тут его охватила паника, холодный пот выступил на лбу, он попытался вскочить, но не смог даже приподняться.
И даже когда нащупал пупырышки на холодном металлическом полу и догадался, что лежит в карцере, не успокоился. От боли тошнота снова подкатила к горлу, и он не смог удержать рвоту, а потом не смог отодвинуться, так и лежал щекой в собственной рвоте и вдыхал её отвратительный запах, от чего его снова тошнило.
Он не обратил внимания на тихий звук в углу карцера – думал, что это шумит в ушах. А когда различил чужое дыхание, посчитал, что это новый кошмар, – в прошлый раз ему в темноте являлось много кошмаров.
Но шепот между металлических стен прозвучал гулко и отчетливо:
– Это очень удачно, Йока Йелен, что ты оказался в карцере, а не в спальне. И хватит реветь, ты же мужчина.
Йоке не хватило сил даже на то, чтобы как следует обрадоваться.
– Змай! – Он хотел крикнуть, но не вышло и шепота – только еле слышный сип.
– Я немного опоздал… Зато теперь нам никто не помешает уйти.
– Змай, – шепнул Йока и разревелся – наверное, от радости.
– А профессор говорил, что ты хорошо держишься. Право, не знаю, можно ли тебе доверить зажечь один маленький лунный камень… Или при этом вспыхнут все лунные камни от Брезена до Славлены?
Йока попытался сесть, но опять с сиплым стоном повалился лицом в собственную рвоту.
– Погоди, я попробую тебя нащупать… – голос Змая приблизился к лицу.
– Тут… это… – Йока всхлипнул.
– «Это» я уже нащупал. – Рука Змая скользнула по волосам. – Ничего, Йока Йелен. За битого двух небитых дают.
Он подхватил Йоку под мышки, поднял и усадил возле стены. Сразу закружилась голова, и желудок дернуло рвотным спазмом.
– Тебя били по голове? – Змай сел рядом.
– Не знаю. Меня били по всему… Наверное, и по голове тоже.
– Возьми. – Змай нашел Йокину руку и вложил в неё гладкий лунный камень. – Зажги, только осторожно.
Стены карцера были такими же, как пол вездехода: тёмными и блестящими. В верхнем углу чернотой зияла отдушина. У двери стояло ведро. Ничего страшного – если есть свет.
– Да, Йока Йелен, выглядишь ты плохо. А я даже не смогу держать тебя под руку. Ты сможешь пройти несколько шагов?
– Не знаю. Я попробую.
– Ты уж постарайся. А теперь я открою тебе маленькую тайну: ты можешь видеть границу миров.
– Я это понял. Я видел её за сводом, в прошлый раз.
– Если ты её видишь, значит, ты можешь сквозь неё пройти. Как я. Только мне для этого надо обернуться змейкой или черепашкой. Попробуем?
– Погоди… – Йока всё понял и от горечи сжал губы. – Змай, разве я могу уйти отсюда один?
– Даже не знаю. Думаю, тебе придётся.
– Змай, но… Но ты ведь можешь освободить всех… Я ведь… Я ведь ради этого не сбрасывал энергию танцующей девочке – чтобы ты понял и пришёл. И освободил всех. Я… я только ради этого… Я…
Слёзы снова побежали по щекам. Все было напрасно?
– Перестань реветь, Йока Йелен. Я об этом уже говорил. Поднимайся. Ты попробовал освободить всех, и что из этого вышло?
– Ты… тебе наплевать на наш мир… Ты думаешь только о том, чтобы прорвать границу миров! – сипел Йока сквозь слёзы.
– Я этого и не отрицаю. Поднимайся.
– Я не могу бросить их здесь…
– Значит так, героический парень Йока Йелен… Ты бросишь их здесь. В первый раз перейти границу миров трудно. Даже чудотворов поначалу лихорадит…
– Чудотворы могут переходить границу миров? – У Йоки от удивления высохли слезы.
– Не так, как мы с тобой. Но могут. И переходят. Поднимайся.
– Змай, ну как ты не понимаешь! Я не могу уйти один! Это будет нечестно, неправильно.
– Твои детские капризы очень дорого нам обходятся. И не только нам с профессором, но и твои друзьям. Ты уже освобождал колонию, тебе этого не хватило?
– Это не детские капризы… – не очень уверенно пролепетал Йока.
– Поднимайся. Это именно детские капризы. Йока Йелен, профессор тебе это как-то раз уже объяснял. Я так хорошо объяснять не умею. Но, по-моему, пора самому догадаться.
Если Змай отказался спасать свою дочь, чтобы спасти Йоку, то, наверное, он прав и теперь. Йока много раз убеждался в этом. Он уже подставил Стриженого Песочника, и Малена, и других…
1–2 июля 427 года от н.э.с. Продолжение
Голова закружилась так, что Йока едва не упал. Змай крепко взял его за локоть.
– Расфокусируй взгляд. Я не знаю, как ты увидел границу в тот раз, попробуй вспомнить сам.
– Я… я помню… – пролепетал Йока.
Его тошнило. Стенка карцера дёргалась перед глазами, двоилась – взгляд и так был расфокусирован, но Йока не видел за этим ничего.
– Мне плохо, Змай… Я не могу…
– Через «не могу». И как только ты её увидишь – шагай. Она вязкая, неприятная. Но проницаемая.
Всё, что было дальше, походило на сон и помнилось плохо. Граница была не вязкая, а липкая, она присасывалась к телу и причиняла невыносимую боль. Она не хотела отпускать Йоку, как паутина не отпускает муху.
Он барахтался в ней, словно в ночном кошмаре. Он рвался то туда, то обратно, и видел смутный свет Исподнего мира – как со дна омута. И чернота карцера была этим дном.
Ощутив под ногами мягкий мокрый мох, Йока упал в него ничком, продолжая думать, что это видения, продолжение кошмара.
* * *
Йера выехал в Брезен в три часа ночи, чтобы к восьми утра добраться до колонии. Дорога казалась ему чересчур долгой, и он торопил Дару, прекрасно зная, что тот гонит авто непозволительно быстро.
Ящики с конфетами, пирожными и прочими гостинцами Ясны сильно его смущали: он предполагал, что едет сражаться за сына с администрацией колонии, и вовсе не хотел выглядеть в глазах чудотворов идиотом.
В семь они уже были в Брезене, еще некоторое время потратили на поиск дороги к колонии и прибыли к её воротам, опутанным колючей проволокой, в половине восьмого утра.
Особенное впечатление на Йеру произвели вооруженные чудотворы на вышках: неужели они в случае чего будут стрелять в детей? На плацу перед воротами никого из воспитанников не было, но Йера разглядел их вдали, с противоположной стороны забора.
Ветрен упоминал, что дети в колонии работают на формовке торфяных кирпичей, но Йера не думал, что начинается работа в столь ранний час. Дара нажал на клаксон, и из будки возле ворот нехотя вышел чудотвор в форменной куртке.
– Я хотел бы встретиться с директором колонии, – начал Йера, выйдя из авто.
– Профессора Мечена сегодня не будет, по четвергам он в университете, – зевая, ответил чудотвор.
– А господин Страстан? Куратор колонии?
– Он вообще приезжает раз в месяц, здесь вы его не застанете. Я полагаю, вы приехали за сыном?
– Откуда вы знаете? – опешил Йера.
– До нас тоже доходят славленские газеты, господин Йелен. – Чудотвор снова зевнул.
– И кто уполномочен решить вопрос о моём сыне?
– Сейчас я выясню. Мы не ждали вашего приезда в такую рань.
– Будьте так добры… – едко пробормотал Йера, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
Чудотвор не торопясь пересек плац и скрылся в здании с надписью «Администрация». Шли минуты, а он не появлялся и не появлялся. И Йера уже хотел попросить Дару просигналить, когда сзади к воротам неслышно подъехало ещё одно авто.
И, наверное, Йера не удивился, увидев в нём Инду Хладана.
– Йера, а я надеялся тебя обогнать… – Инда с улыбкой вышел из авто. – Наверное, ты сильно спешил.
– Да, я спешил, – холодно ответил Йера.
– Напрасно. Тебе стоило сначала прочесть утренние газеты. А там есть подробный отчет, какие преступления вменяются в вину твоему сыну, а также характеристика из школы, интервью с его друзьями и учителями. Кроме того, в колонии он тоже зарекомендовал себя как злостный нарушитель дисциплины. В общем, журналисты не пожалели чёрной краски на портрет твоего сына – это отъявленный мерзавец, привыкший пользоваться служебным положением и богатством отца. Да, и об использовании служебного положения в личных целях газеты тоже написали несколько поучительных очерков.
– Это ничего не меняет. У меня на руках не только решение Думы, но и распоряжение Верховного судьи, и Высочайшее повеление об освобождении Йоки.
– Хочешь, я скажу тебе, куда ты их можешь засунуть? – расхохотался Инда. – Йера, ты в самом деле так наивен? Освободить мрачуна нельзя даже по Высочайшему повелению, тебе ли этого не знать! Единственное, что могло бы тебе помочь, это общественное мнение, которое формирует пресса. Но пресса формирует уже совсем иное мнение, поэтому приехал ты зря.
– Инда, я знаю законы не хуже тебя. Высочайшее повеление действительно призывает лишь к акту доброй воли со стороны чудотворов, но постановление Верховного судьи обязательно для исполнения даже в случае обвинения в мрачении. По крайней мере, до суда.
– Не спорю. Но пока сюда не прибудут судебные исполнители Верховного судьи, никто и пальцем не шевельнёт. А вдруг ты подделал подпись? Вдруг ты таким образом хочешь организовать побег опасного мрачуна? Я не видел, как Верховный судья подписывал этот документ. Никто не видел.
– Не говори ерунды. Я немедленно отправлю телеграмму Верховному судье, и через полчаса из Брезена прибудут судебные исполнители.
– Сомневаюсь, что они поспешат. Йера, приезжай в понедельник. Честное слово, я сам буду очень рад возвращению Йоки домой. Но в понедельник, Йера.