6–7 июля 427 года от н.э.с.
Посадив Ясну, а с нею Милу и прислугу на поезд, Йера как можно скорее вернулся домой и больше никуда не выходил, даже в сад. Это был первый день каникул, и, конечно, кой-какая работа в Думе всё же оставалась – отменялись лишь заседания и официально приостанавливалась работа думской комиссии, – но Йера решил, что дела подождут.
Ему была невыносима мысль о появлении в Думе, о шепоте за спиной, о смешках и косых взглядах – этого ему с лихвой хватило на вокзале.
Он с ужасом думал о том, как долго Ясна будет добираться до уединённого домика в горах – и всю дорогу на глазах у людей, знающих, кто она такая и почему уезжает.
Поздний закат снизу окрасил облака в тревожный огненно-малиновый цвет, не тронув их сизой темноты сверху, и Йера вспомнил карьеры Магнитного, вид на Внерубежье – там закат был зловещ и грозен. Что услышал Града Горен? «Я иду»?
Может быть, Исподний мир – это иллюзия, проекция, но огненная трещина в четверти лиги от свода – не плод чьего-то воспаленного воображения, а осязаемая реальность. А значит, сделанный в Думе доклад – это правильный поступок.
Может быть, Исподний мир привиделся и Горену, и Изветену, и ему, Йере, может, он не материален, но откуда тогда взялась сила у Внерубежья? Полутысячелетняя дань… Ведь именно данью Танграус назвал то, что пятьсот лет копилось за сводом. Или Танграус тоже видел проекцию и иллюзию?
Неужели иллюзией был лик Инды в храме Исподнего мира и проекцией – люди, стоявшие перед ним на коленях?
Йера хотел включить настольную лампу – закат догорал, в библиотеке стало сумрачно. Злость, совершенно ему несвойственная, накатила неожиданно.
И хотя время было довольно позднее, он вызвал Суру звонком – старый дворецкий остался в доме один из всей прислуги. Наверное, нужно было отложить задуманное на утро, но внутри кипело негодование, от которого тряслись руки и срывался голос.
Йера едва дождался появления дворецкого, нетерпеливо распахнув дверь в библиотеку.
– У нас есть свечи? – спросил он, едва Сура перешагнул порог гостиной.
– Конечно, – невозмутимо ответил тот.
– Все… Слышишь, все до единого солнечные камни – прочь! Сегодня же, сейчас же!
Сура ни о чём не спросил, даже не пожал плечами, словно ждал чего-то подобного давно и с нетерпением. До глубокой ночи они вдвоём вынимали из светильников солнечные камни и выносили в кладовку, кое-где заменяя их на свечи.
А когда дело было сделано, взгляд Йеры упал на телеграфный аппарат. Он вспомнил, что магнитные камни качают в дом воду и толкают авто… И всё, всё, что есть в доме – от буханки хлеба до оконных стёкол, – всё это так или иначе создано энергией, украденной у Исподнего мира. Бессмысленно…
Смешно отказаться от освещения и назавтра поехать в Славлену на авто, или принять ванну, или надеть костюм… Нужно разрушить всё и уйти от людей, чтобы жить, не пользуясь энергией чудотворов. В шалаше, в деревянной избушке с колодцем, натуральным хозяйством – прясть и ткать, пахать землю, жать хлеб и молотить зерно…
Йера сел на пол перед телеграфным аппаратом и разрыдался. Не потому, что осознал бессмысленность избавления от солнечных камней, а оттого, что в самом деле едва не принял решение бросить дом и отправиться поглубже в Беспросветный лес – строить шалаш. Это безумие…
Доктор Чаян прав: как легко жилось Йере до того, как он совершил путешествие по Исподнему миру! Нет, не мозг чудотворов устроен иначе, чем у других людей. Иначе устроена их совесть… Имея совесть, нельзя знать об энергетической модели двух миров и жить спокойно.
И как легко думать, что Исподний мир нематериален, что он иллюзия или проекция… А ещё удобней верить, что Исподний мир – абсолютное зло.
Наутро Йера вспомнил об отчёте Пущена, о переживаниях Горена и решил, что должен его навестить. Ехать после этого в Славлену не хотелось… А ещё не хотелось говорить об Исподнем мире с Изветеном.
Но тот сразу угадал, что с Йерой что-то произошло, хотя и не навязывал ему помощи, лишь заметил:
– Судья, у вас такой вид, что я советую вам обратиться к доктору…
– К психиатру? – осклабился Йера в ответ.
Брови Изветена поднялись домиком, он смутился и попросил прощения за бестактность. Глядя ему в глаза, Йера не смог бы допустить мысли, что это и есть хладнокровный убийца Югры Горена.
Чай пили на маленькой террасе мансарды, там, где Града чувствовал себя в относительной безопасности. Чудесная июльская погода все время напоминала Йере о непрерывных дождях Исподнего мира, и навязчивость этих мыслей снова казалась ему признаком безумия.
Града тоже выглядел неважно, и Изветен, рассказывая о вчерашнем эксперименте, заявил, что больше подобных магнетических сеансов проводить не будет. Они некоторое время спорили об этом с Гореном, который настаивал на продолжении до победного конца. Изветен заявил, что это будет не победный конец, а конец Грады Горена или его рассудка.
В ответ Града выдвинул требование: если Изветен отказывается от магнетических сеансов, которые позволят вспомнить записи в дневнике отца, тогда он, Горен, продолжит экстатические практики в надежде увидеть то, что видел отец.
– Ты снова собираешься мешать абсент с опием? – рассмеялся Изветен. – Ты сдохнешь, Града, и тебе не помогут лучшие врачи Славлены. Ты, наверное, плохо понимаешь, что это за признак – алкогольный психоз.
– У меня не было никакого алкогольного психоза! А если и был – оно того стоило… Как вы не понимаете, Изветен! Мне остался один шаг, всего один шаг – и я разгадаю эту тайну!
Магнетизёр покачал головой и взглянул на Йеру, призывая в свидетели:
– Осталось узнать, за что Внерубежье любит девочку?
– Это не смешно, Изветен! В конце концов, вы помогали моему отцу. Помогите и мне! Так же, как помогали ему – отличать значимые видения от незначимых!
– Твой отец был учёным. Пьяницей, меланхоликом, но учёным! Он не ловил галлюцинации. То, что он предсказывал, он знал наверняка. А ты просто надираешься и бродишь в своих видениях без всякой цели и смысла. Ты трансформируешь в своей фантазии то, что узнал от отца, а думаешь, что повторяешь его опыт. Разве твоё описание Врага не совпадает с тем, которое дал твой отец?
Йера напрягся, но Горен не выдал тайны.
– Это ничего не значит. Я знаю, что на самом деле видел Врага, мне этого достаточно. И девочку-призрака мой отец не описывал, а я описал её с той же точностью, что и Врага.
– Я читал это описание. Ну-ка повтори, что за причёску ты видел? – В глазах Изветена мелькнула хитринка.
– Только для судьи я повторю: она была пострижена, как я… Не сейчас, а до клиники – полукругом, у неё волосы до плеч…
– Судья, вы вместе со мной посетили Исподний мир. Скажите, вы видели там хоть одну постриженную девочку? Девочки Исподнего мира носят косы, Града! Это твои фантазии, а не значимые видения.
– То есть вы отказываетесь мне помогать, я правильно понимаю? – сквозь зубы процедил Горен.
– Нет, – неожиданно ответил магнетизёр. – Если я откажусь, ты, чего доброго, сбежишь и снова окажешься в клинике. С алкогольным психозом и прочими вытекающими…
Йера пропустил эту часть разговора мимо ушей – его больше занимала уверенность Изветена в материальности Исподнего мира. Если он не сомневается даже в том, какие причёски там носят девочки… Может ли иллюзия быть столь… конкретной?
Нет, он остерегся задать этот вопрос Изветену – заранее предполагал, каков будет ответ. Но ведь магнетизёр отрицает существование Энциклопедии Исподнего мира. Когда он искренен, а когда лжёт?
Йере в который раз показалось, что все вокруг намеренно сводят его с ума.
– Вы слышали, судья? Пущен намерен всерьез прижать моего дядю к ногтю. – Горен оторвал его от навязчивых размышлений. – Его ребята пообещали, что сегодня будут расспрашивать меня с утра и до вечера, чтобы Пущен смог составить хитрый список вопросов с ловушками для моего дядюшки. Он ужасно умный, этот Пущен. Скажите, а вы в самом деле видели его, или это собирательный образ, пускать клиентам пыль в глаза?
– Я в самом деле видел его, – ответил Йера и подумал, что теперь в этом не уверен. Может, ему привиделась и встреча с Пущеном? – Он не любит общаться с людьми.
– Я никогда не сомневался, что дядя хотел избавиться от отца.
– Они ссорились? – спросил Йера, поддерживая разговор.
– Нет, мой дядя слишком хитёр для этого. Он думал, что отец скопил много денег, думал, что чудотворы хорошо ему платили. Представляю, как дядюшка кусал локти, когда узнал, что отец ничего этим не заработал!
Горен не знает о счёте в Натанском банке? Йера удивился: почему Пущен не сообщил об этом? О ячейке он умалчивать не стал… Счёт был открыт на имя Грады, а потому и не упоминался в завещании, но Горен ведь должен узнать об этом рано или поздно? Или его поставит в известность управляющая счётом контора?
Югра Горен был уверен, что его сын погибнет в огненной реке… Он считал это неизбежным… Зачем тогда ему понадобился этот счёт?
Йера ужаснулся, представив себя на месте Югры Горена: знать, что твой сын скоро погибнет, уверить себя в том, что это неотвратимо, неминуемо – но оставить на дне души надежду? Надежду, которая разрушает все то, чему посвятил жизнь? Что доказывал всеми правдами и неправдами? Безошибочность своих пророчеств…
– Вам нехорошо, судья? – спросил вдруг Изветен.
И Йера понял, что думает о Йоке. О том, что Враг должен погибнуть, прорывая границу миров. Он спасёт Обитаемый мир ценой своей жизни…
– Нельзя заглядывать в будущее, – пробормотал он рассеянно. – От этого тоже можно сойти с ума…
6–7 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир
Волче отдал Спаске написанное письмо и ушёл в спальню к отцу, сказав, что тот прав и сначала надо поговорить о деле. Она прочитала письмо раз двадцать и запомнила наизусть.
В ладанку под лунным камнем оба письма не помещались, и Спаска долго не могла решить, какое из двух писем ей дороже. И выбрала второе, спрятав его на груди, а первое убрала в ларчик с украшениями, который ей подарила мамонька.
Спаска спустилась в трактир, чтобы не изнывать от тоски, пока отец наговорится с Волче, но там неожиданно застала Йоку Йелена – она и забыла о нём, и о том, о чем просил отец, забыла тоже. Вечный Бродяга сидел за столом напротив мамоньки, ел пирог с рыбой, и по всему было видно, что чувствует он себя очень неловко. Мамонька пыталась его разговорить, но он не понимал её языка.
– А где Змай? – спросил он, увидев Спаску. Лицо его сразу же изменилось: он и обрадовался, и смутился.
– Он сейчас поговорит с Волче и спустится, – ответила Спаска, присаживаясь к нему за стол. – Им надо поговорить, отец давно здесь не был.
– Бросили гостя одного, – покачала головой мамонька, поднимаясь. – Он же по-нашему не понимает, я уж и так, и сяк, и разэдак… Я лучше ему сласти принесу – про сласти и без слов понятно. Хорошо хоть татка твой не забыл сказать, что мальчик любит рыбу.
– Это твоя мама? – спросил Вечный Бродяга, когда мамонька скрылась в кухне.
– Моя настоящая мама умерла. Мамонька… она мне названая мать.
– Моя настоящая мама тоже умерла, – сказал он, немного подумав. – Но я никогда её не видел, я не знаю, как бы это было… жить с настоящей матерью.
– Ты жил с мачехой?
От этих слов он перестал жевать и положил пирог на тарелку, и Спаска догадалась, что сказала что-то не то. Ведь мамоньку она бы не посмела назвать мачехой… А названая мать – вовсе не мачеха.
– Я жил у приёмных родителей, – ответил Йока Йелен неожиданно зло. – Но они были добры ко мне. Скажи, а хорошо, наверное, иметь такого отца, как Змай?
– Я не знаю, – улыбнулась Спаска. – У меня другого нет. Отец он и есть отец, я его люблю просто так, а не потому, что жить с ним хорошо. Я ещё не знала точно, что он мой отец, а уже его любила.
Йока кивнул, а Спаска помолчала и решилась спросить:
– Скажи, а ты совсем не боишься прорвать границу миров?
Её вопрос поставил его в тупик.
– Я не думал об этом. Я ещё не решил. И пока я еще не могу её прорвать, мне не хватит на это силы. Я пробовал, конечно, но… Мой учитель говорит, что для этого надо выпить энергию настоящей молнии, а я пока научился брать силу только у шаровых молний.
– Наверное, мы с отцом и почувствовали толчок в границу миров, когда ты попробовал это сделать. Отец тогда очень за тебя беспокоился, ну, что ты не отдаешь мне энергию. Он ведь сильно болел, ещё и ходить не мог, а уже собирался тебя спасать. А когда мы почувствовали этот толчок, отец сразу согласился подождать ещё неделю.
– Я нарочно не сбрасывал тебе энергию, чтобы он понял… В общем, всё это было напрасно, он всё равно не стал освобождать колонию… Он спас только меня, а остальных спасать не стал.
Говорить с Вечным Бродягой было очень легко, и вскоре Спаске уже казалась, что она знает его с детства. Он в самом деле чем-то напоминал Гневуша, и она подумала: как было бы хорошо, если бы Йока Йелен был её братом! И тогда отец не приставал бы к ней со своими дурацкими просьбами ему понравиться.
Она вовсе не собиралась отталкивать Вечного Бродягу и уже забыла, что над ним нельзя смеяться, – смеялась, и ещё как! Но он на этот смех совсем не обижался.
Да, он был ещё мальчик, поэтому и не смотрел на Спаску сверху вниз, не считал её маленькой девочкой, которая ничего не понимает. И даже наоборот.