Второй час, словно белую крупинку в абсолютной темноте, Ксению кружило в медленном танце. Танец был ненавязчив, а потому не давал голове повода к укачиванию. Лишь почувствовав скорое окончание пути, она поняла, как быстро летит. Несколько минут – и её мягко приземлило и помчало, как с крутой горы вниз, на санях. Ещё мгновение – и тело выбросило из темноты в узкое пространство коридора. Женщина инстинктивно вытянула ноги, тормозя, и остановилась. Оглянулась…
Вокруг на снегу валялось три больших деревянных ящика со снаряжением, рулон туалетной бумаги, пепельница и… Машины зимние вещи. Ксения беззвучно помянула давно усопшую мать и резко встала на ноги. Она находилась в помещении, похожем на длинный широкий коридор, сделанный, возможно, из прозрачнейшего льда, на стене которого зияла, переливаясь всеми цветами радуги, выбросившая её наружу тёмная дыра. Вокруг голубоватыми всполохами разливался свет, как будто откуда-то сверху через тонкое стекло большой и мощный прожектор освещал огромное ледяное сооружение.
Через полчаса из пятна, с громким охом, вывалился Василий Иванович. За прошедшие годы он раздобрел, отрастил породистую поповскую бороду. А его осанка и типичное лицо «Колымского сидельца» приобрели такую властную уверенность, что теперь, по прошествии двадцати трёх лет от Великой Победы, никто и не рискнул бы подумать о нём, как о «бывшем враге трудового народа». Священник достойно нёс свою ношу и сан.
Ксения помогла встать и, молча, указала на сиротливо валяющуюся шубку Маши.
– Святые Угодники, – обронил Непершин.
Дело стремительно усложнялось.
Путешественники вздохнули и, сев на ящики, стали ждать. Холод ледяными лапами топтался вокруг. Он здесь был совсем другой, чем дома – стылый насквозь, бездвижный и вечный…
Где-то через час, они услышали лай собаки.
– Мрак, – уверенно сказала Ксения и встала. Из коридора на неё вылетел огромный мохнатый волчара и, весело взгавкнув в приветствии, затормозил по ледяной дороге сразу когтями и попой. Следом появился Ян, а затем, и все остальные.
Появлению новичков отчего-то никто не удивился.
– Достойная выброска, ребята, – сообщил начальник Особого отдела. – Присоединяйтесь! Клянусь, не хотел беспокоить, но всем известно, что муж и жена одна сатана.
– Ты ещё скажи, как иголка за ниткой, – буркнул Непершин.
– И скажу. А чего стоим, багаж не разбираем? Времени в обрез, нам надо до ночи отсюда эвакуироваться по-тихому…
Ксения глубоко вздохнула и показала на аккуратно собранные вещи дочери.
– Мдя, – только и смог выдавить из себя остолбеневший полковник. – Действительно, только дети верят, что зло днём спит.
На мгновение он застыл, как цапля, и, буквально через несколько секунд, сообщил:
– Тоннель не активирован. Может, передумала… – потом подумал ещё немного и скомандовал. – Вещи распаковать! Дорога ровная. До цели около километра. На погрузку уйдёт не менее двух-трёх часов, и ещё часа четыре на транспортировку до безопасной ночёвки. За день вполне успеваем, если поторопиться. Командир, одного морпеха сюда. Мрак – сторожить. Василий Иванович – ждать.
***
С четверть часа двигались в абсолютной тишине прозрачных коридоров. Ян шёл быстро, периодически раздражённо оборачиваясь. Позади, слегка снижая темп всего отряда, бежали Ксения и Борис. Внезапно оба резко остановились. Сквозь прозрачные стены перед ними замелькали удивительные картины чужого мира.
Там, за стеной, грузный воин сидел в чёрном кресле, и отблески огня играли на его лице, как пламя в жерле паровозной топки. Рядом с сидящим, поставив в качестве упора молот, находился мощный широкоплечий атлет, а чуть поодаль – тонкая и гибкая, как лоза, золотоволосая женщина. Она подняла лицо, и свет её глаз пронзил сердце Кесслера!
– Борис, встал справа! Ксения – слева! Быстрее! – сквозь волшебные звуки флейты услышал он злой голос, но яркие, как сапфиры, миндалевидные очи продолжали жечь грудь. – Не смотреть по сторонам, только вперёд. Это морок! – слышали разведчики как будто издалека. – Вперёд!
Наконец, в конце бесконечной череды тоннелей и поворотов, резко похолодало. Через огромную прореху в своде людей моментально осыпал миллиард крошечных колючих ледяных кристалликов, безжалостно жалящих разгорячённые от бега и полураздетые тела бойцов. Невозможно было рассмотреть в этой вьюжной круговерти ничего вокруг. Последние несколько метров отряд полз, как гигантская сколопендра, борясь с порывами ветра.
Наконец, на морпехов, вместе с бесконечной метельной круговертью, упали слова приказа:
– Свободно падающая термоядерная бомба В28ЕХ. Берём её, ребята, пока эти манекены не очухались и не взорвали все 70 килотонн к чертям. Эту толпу привидений хрен потом соберёшь!
***
Замыкающий отряд старший сержант, сверхсрочник Михаил Ельцин, поставленный перед самым входом в охранение, смотрел на сослуживцев, быстро пакующих груз словно со стороны.
Его не обдавало со всех сторон острыми ледяными иглами. Он был защищён от пронизывающего ветра небольшим утёсом, засыпанным обледенелыми валунами. Но что-то было не так. Немного поразмыслив, он решил забраться повыше, ободрав до крови ладони, словно ведомый к какой-то непонятной цели.
Пальцы моментально онемели от холода и не почувствовали боли. В какой-то момент сержант краем глаза смог рассмотреть тёмно-багровую дорожку на камнях. Дорожка начиналась с его собственной стекающей с пальцев горячей крови, над которой на холоде вился лёгкий туманный пар, неуловимый глазом, почти блик.
Затем Михаил поднял голову, увидев перед собой… человека. Высокий и статный, тот сидел на сером скользком ото льда камне. И не двигался.
Оледеневший… нет, каменный…
На груди изваяния висел на толстой цепи большой рог, инкрустированный серебром.
Сержант потянулся было, но, поскользнувшись на камне, поехал вниз. Он тут же опомнился от странного наваждения… но было поздно.
Сильно ударившись о каменную грудь лицом и губами, он охнул. И губы, выдохнув выбитый ударом воздух, буквально вдули его в отверстие на заострённом конце висящего артефакта. Рот сержанта моментально наполнился кровью – и она, вместе с судорожным движением грудной клетки, тоже последовала внутрь рога…
***
27 августа 1883 года взорвался остров Кракатау, в 4800 км от него люди на острове Маврикий слышали «грохот артиллерии». Звук обогнул Землю четыре раза.
9 марта 1968 года только одна упругая инфразвуковая волна пронизала пространство. Но последствия были пугающими.
Она шла вертикально вниз, от Гренландии к Антарктиде и, замкнув кольцо через Северный полюс, вернулась к источнику. В результате на берега Европы и обеих Америк в начале марта массово выбросились стада китов. Численность финвалов сократилась в шестнадцать раз. Гренландский кит практически вымер. Вымерли также гренландский нарвал, гренландский гигантский морж, сейвал. В 1968 году массово погибали моллюски, а на берег выносило редких жителей морских глубин. Далеко на юге вымер южный кит.
Земле повезло. Если бы ударная волна прокатилась с запада на восток, захватив на пике сил более густонаселённые земли, то никто не знает, сколько жертв насчитала бы планета.
Инфразвук не слышен человеческим ухом. Низкочастотные звуки слабо поглощаются земной корой и водой. Они возникают при землетрясениях, ураганах, бурях и цунами. Но в тот день не было зафиксировано природных катастроф.
Органы человека тоже имеют свою собственную инфразвуковую частоту колебаний. Попав в резонанс с внешним источником, человек почти сразу погибает.
Доказано, что если такая звуковая волна накроет судно, то погибнут все. Истории о «Летучих голландцах» правдивы. Но что удивительно, в 1968 таких «вечно» плавающих кораблей насчитали сразу семь. Это и рыболовецкий траулер «Льюис Гэр», на котором из 17 членов экипажа остался в живых только судовой кот; и теплоход «Атту» на котором найден 21 труп; баржа «Угашик», прибитая волнами практически рядом с портом своего назначения, с которой неизвестным образом пропали все; пароход «Саксона», на котором найдено 7 трупов и многие другие, менее крупные суда. Все они находились в этот день в районе поражения звуковой волной. Все – лишились своих экипажей по «неизвестным причинам».
Ответа на вопрос «что это было?» нет. Как нет и понимания произошедшего удивительного явления. Но есть факты: легенда о Гьяллархорне и трубаче, случайно протрубившем в рог и проигравшем битву.
***
По шее президента стекала капля пота. Он чувствовал, как она скользкой солёной субстанцией, похожей на слизняка, медленно ползёт за шиворот, чтобы, впитавшись в воротник его накрахмаленной рубахи, оставить там противное жёлтое пятно.
«Оно превратится в очередную полоску грязи», – почему-то подумал он и вздохнул.
Везде была сплошная грязь. С той самой минуты, как его, сидевшего в самолете напротив закрытого ящика с трупом остывающего Кеннеди, привели к присяге на должность президента страны.
А ведь он хорошо начал тогда на борту летящего в Вашингтон «Боинга», наметив продвижение законопроекта о гражданских правах.
«И к чему я пришёл? – в который раз спросил он сам себя. – Чертов Гувер, с его вкрадчивыми приказами. Я ухожу, и как можно скорее. Пока они не прибили и меня».
– Посмотрите, на этот образец поп-арта, – пасторским голосом вещал ему в этот момент директор Федерального бюро. – Уверен, что Энди Уорхол скоро взлетит до небес. А пока цена-качество. Вот-вот откроется выставка в Сан-Паулу. Я бы посоветовал вам приобрести эту пару картин до её начала.
Линдон Джонсон вдруг уверился, что купит эти картины и не станет выдвигать свою кандидатуру на второй срок. Плевать на деньги, плевать на чужие мнения. Лишь бы убраться поскорее. Как можно скорее! Поторопившись завершить быструю экскурсию в этом рационализированном интерьере, и, вернув к себе невозмутимость, президент повернулся к картинам спиной, спеша завершить неприятное общение.
В дверях его догнал всё тот же вкрадчивый голос:
– Прекрасный выбор, господин президент. Я поспешу добавить, что нас с вами не должен больше беспокоить этот странный Мартин Кинг, король местных помоек. Или вы не согласны со мной?
Джонсона снова окунуло в мутно-зелёную воду бесконечного колодца, называемого пошлым словом «политика». Грязь, грязь и мерзость. Вся эта политика… и он кивнул, соглашаясь и с этим. Хотя бы потому, что темнокожий парень, напяливший на себя двубортный пиджак, (и куда лучше бы проживший всю жизнь в обрезанных джинсах), его больше не побеспокоит. Да и других тоже. Никогда.
***
Джон Гувер, расставшись с президентом, поторопился закончить дела. План, чётко прорисованный в голове, не давал расслабиться. Ему давно требовался стаканчик виски со льдом и мягкие руки Клайда. «Чёртовы политиканы, чёртов дед, идиот президент!», – думал он, выезжая за город по шоссе, и, мечтая о свободе. Ему предстояла сорокаминутная поездка, и директор ФБР прикрыл уставшие глаза. Наконец, машина заскользила медленнее и, сбавляя обороты двигателя, повернула. Остановилась на площадке перед поместьем.
Дом стоял рядом с мегаполисом в густо заросшем лесом острове тишины. Гувер знал, что это волшебное место, и существует оно не одну сотню лет. Но каждый раз, открывая что-то новое в нём, он восторгался волшебным миром вокруг и одновременно боялся его. Здесь выстроились в ряд острые пики скал, зияли глубокие овраги и рос густой лес. Сердцем зачарованной земли являлся небольшой дом. «Сердце этого мира», – иногда думал Джон.
Он открыл парадную дверь и прошёл через анфиладу, украшенную мраморными статуями богов и богинь, никем не встреченный. Зайдя в кабинет – сел и стал ждать.
Минут через пять он услышал:
– Я благодарю Вас, мистер Гувер, за то, что вы всегда откликаетесь на мою просьбу приехать.
Джон, вздрогнув всем телом, выпрыгнул из кресла, в очередной раз, поразившись умению Хозяина беззвучно приближаться к собеседнику.
– Это я должен благодарить вас за регулярно предоставляемую мне возможность получать от вас бесценные советы.
– Ну не стоит, – криво улыбнулся старик, показав белоснежные зубы. – Вы вполне заслуженно занимаете своё место, являясь одним из лучших в своей области.
– Я вас внимательно слушаю, – склонился перед инвалидом глава ФБР.
– Нам предстоит наблюдать весьма интересные события, мой друг. Надеюсь – со стороны. Я рассмотрел бы две фигуры. Брат и Раб. Вы согласны?
***
Практически в одно и то же время, за океаном, в районе старой Лубянской площади, теперь названной в честь Феликса Эдмундовича Дзержинского, очень усталый человек, с красными от постоянного недосыпания глазами, тихим голосом объяснял:
– Наша сила в единстве. Никто не сможет нас побороть. Партия и народ едины. Мы неделимы своей силой духа, верой в наше правое дело и ещё своими практически былинными героями. С верой в коммунистическое будущее горел в топке факел Камо и умирал в ледяном панцире Карбышев! Внуки наших правнуков будут рассказывать своим детям эти легенды! Уходят лучшие и молодые! Это закон! Великий подвиг никто и никогда не сотрёт из памяти поколений! Гагарин наше всё! Вы поняли меня? Наше. Всё!
***
Джон Эдгар Гувер умрёт, не пережив третьего инфаркта, в 1972 году в возрасте 77 лет. Он прослужит при восьми президентах начальником федерального бюро расследований, и только после его смерти установят предельный срок службы на этом посту – десять лет. Интересным является и другой факт. Его произвели в масоны ещё в 1920-м. Всего за два месяца подняли в степень мастера. В 1955 он стал именоваться Державным верховным генеральным инспектором, а в 1965 был награждён Высшим признанием шотландского устава – Большим почётным крестом. Официально считался убеждённым холостяком. Друг и партнёр, проживший с ним всю жизнь – тоже убеждённый бездетный холостяк – Клайд Толсон – принял на могиле американский флаг с гроба сожителя и завещанное ему одному состояние. Похоронен рядом с другом на кладбище Конгресса.
Именно благодаря Джону Эдгару Гуверу граждане США привыкли видеть в агентах надёжную опору и защиту их конституционных прав, американского образа жизни. Рядовые американцы не сомневаются – ФБР всегда спасает как от гангстеров, так и от всех внешних напастей.
***
В 1998 году в тюрьме, приговорённый к 99 годам заключения, умер от гепатита Джеймс Эрл Рэй. Он просидел 29 лет за убийство Мартина Лютера Кинга, погибшего 4 апреля 1968 года.
4 июня 1968 года был смертельно ранен сенатор Роберт Кеннеди. Его убийца Серхан Серхан продолжает отбывать пожизненное наказание.
И до сих пор в обществе циркулируют разговоры о том, что оба убийцы действовали вместе с государственными агентами.
28 марта 1968 года погиб при не выясненных обстоятельствах Юрий Алексеевич Гагарин. От взрыва тела лётчиков разорвало на мельчайшие фрагменты, которые, в буквальном смысле, собирали в ведра. Опознать труп Гагарина позволило найденное на пне ухо с кусочком кожи и гагаринской родинкой на ней. Обломки самолёта были крупными, а вот кабина разорвана на очень мелкие фрагменты, словно под креслами пилотов что-то взорвалось. Данные о гибели засекречены до сих пор.
— Так вот, среди росписи Знаков разрешенных и требуемых такого не нашлось. Столичные вельхо всегда позволяли себе больше других, но все равно это неправильно – бить Знаком по обычному мальчишке-горожанину…
Опять Терхо Этку и его правильность. Ох, чувствую, на следующей неделе я это слово наслушаюсь по самую маковку. Что ж, у каждого свои тарака… недостатки.
— Ты снять-то смог?
Подкидыши присоединились к вопросу, правда только мимикой: пять пар глаз с надеждой взирали на мага, шестая (Катеринка) не отрывала глаз от объекта исцеления. Шиту, судя по виду, едва удерживался от того, чтоб спрятать объект от чужих глаз. Как-то не принято тут в одних нижних штанах перед девушкой сидеть.
Терхо Этку глянул почти оскорбленно:
— Разумеется! После того, как некий дракон порезвился в Тахко, почти утопив несчастный город в своей магии…
— Благодаря некоему вредителю, принесшему дракону глюшь-травки на «подышать»… — отбил подачу я.
— Кхм… — намеки на наркоманскую травку нашего приятеля всегда смущали, он даже через плечо до сих пор оглядывался: не слышали ли наставники, не нагорит ли ему? – Ну, знаешь, ты и без травы неплохо справлялся! Кто развалил преступившим все подземелье и разрушил несколько домов?
— Мы. Кстати, лично я ничего не помню, но вот работает у вашего Поднятого один такой хороший человек Сауссли, и с очень хорошей памятью. Он мне рассказал про одного молодого мага, который в тот вечер бился с трехголовым драконом. И вроде как даже его поймал…
Про молодого мага Терхо Этку слушать не пожелал (а жаль, подкидыши явно жаждали послушать про подвиги на ниве драконоборства) и перешел к делам поближе.
— В общем, после этого моя сфера серьезно уплотнилась. Фактически я могу располагать знаки не линейно, в одну плоскость, а послойно, и притом магоемкость на каждый Знак у меня все равно на порядок выше, чем у большинства вельхо. Так что приложение я снял, конечно, хотя структура у этого Знака хитрая. Знаешь, там опорная точка не одна, а две, и они разнесены на…
— Ты его устранять собрался или применять?
— Устранил уже! – обиделся маг на такое неверие в его способности. – Но… стой, не спеши! Бегать, Шиту, ты все равно сможешь только завтра. Ноги еще должны вспомнить, как это – ходить. Никогда не видел раньше такого интересного приложения – оно воздействует на рефлексы, частично блокирует их и не дает двигаться. Если человек терпелив и упорен, а главное, найдутся те, кто будут помогать ему ходить, то рефлексы восстановятся естественным путем, луны через две. А вот если нет, перспективы становятся печальными.
Да уж. Без близких не только на ноги не встанешь, без них ты ноги просто протянешь. До идеи пенсий здешнему миру еще расти и расти.
— Но вообще странный Знак. Интересный, мало затратный, но слишком долгое действие. Значит, он нарушает Зарок о непричинении вреда людям.
Можно подумать, эту систему именно для оберегания людей вводили! Пало говорил, что самые жесткие клятвы идут не на защиту-оберегание простых людей, а на подчинение Высшим – вплоть до смерти. Но это пусть он сам подкидышам рассказывает. Маг мага лучше поймет. А Терхо и так понятливый, ему только правильность немножко мешает. Каждый ведь о других по себе судит, и нашему правильному вельхо сложновато дается видеть «неправильность». Тут он немного на Славку похож…
— Знаешь, эти ваши Зароки, по-моему, не нарушают только люди реально честные. Те, кому система клятв вообще не нужна, они и так ничего незаконного не сотворят. А остальных эта система сдерживает весьма условно. Вон хоть этого любителя походя калечить кого попало.
— Не то чтобы калечить… и насчет Зароков давно спорят, слишком сложный там вопрос. Но все равно странно. Кому бы понадобился такой Знак? Если для задержания, то действует не мгновенно, обездвиживающее проще и быстрее, для боевого слабоват и боевые Знаки, они… ну, в общем, не на ноги ориентированы.
Ну, ясно! Попробуй, приложи мага по ногам! Он тебе руками в ответ такого навешает, что ищи потом голову на ощупь.
— Может, это сделано, чтобы пострадавший человек обратился к магам за лечением? – не оставлял надежды Терхо прояснить этот вопрос. Водилось за ним такое: насколько я вникал в коммерцию, а Славка в историю и конспирацию, настолько Терхо любил распутывать новые интересные «приложения». Коллекционировал, исправлял «косяки» , любил наносить новые Знаки себе и другим. А вспомнить, как нежно ворковал над случайно получившимся у одной девчонки из Тахко «пышариком»? Ну не парень, а ласточка какая-то! Любит он магию, по-настоящему. Недаром в Тахко-магический влюбился сразу. – Источник заработка такой? Дополнительный?
— Класс! Сам покалечил, сам вылечил – притом еще и денег на этом поднял. Умеют ребята зарабатывать! Только странно он как-то клиентуру ищет. Ладно, найдет – за нами не заржавеет!
— В каком смысле?
Опять перевод барахлит?
— В смысле — расплатимся со всей щедростью!
— Странные у тебя иногда понятия, — прокомментировал вельхо. – Ну, готовь свою ржавчину на всякий случай. Словом, с лечением вопрос решили. А вот с вашим посмертным проклятием все не так радостно.
— Не снять?
Вельхо подергал кисточку на рукаве.
— Да нет, снять, думаю, можно, просто сложнее. Приложение только на словах и воле, без Знака, всегда паршивые. Линии не увидишь, Знака-то нет. Значит, магия могла впечататься как угодно, без рамок, ограничителей воздействия и завязки на отмену. Тут хорошо посидеть придется, пока каждого просветишь, пока виду построишь. Это время. Притом еще и то в голове держим, что приложение-то выходит смертное, то есть сильное и почти наверняка кривое, ведь кто при смерти может узоры правильно держать… Хорошо если в одну десятку уложимся. А то и больше.
Принц, каменно слушавший всю эту темпераментную речь, неслышно выдохнул и на секунду прикрыл глаза. Типа порадовался. Мол, надежда все-таки есть, и замечательно. Вот же пакость.
Эта манера «подкидышей» — чуть что каменеть лицами – вымораживала и раньше, но сейчас просто бесила до инея (в переносном смысле, хвала Пяти богам!). Сколько я их раньше за это гонял, и ведь даже получалось уже что-то, а сейчас опять! Чуть разволнуются, и нате вам – статуи фиговы! Притом притворяться умеют не хуже моего. И что с этим делать? Ну не психолог я ни разу и представления не имею, как правильно общаться с такими вот жертвами режима. Если припомнить, я и сам дома от психологов бегал, как заяц от лесорубов. Или от кого там зайцы удирают? К бабушке бы этому принцу со товарищи… Та тоже не психолог и даже рядом не стояла, но мозги вставлять на место умеет. Хоть мне, хоть городу Тахко в целом.
Ладно, поглядим. И вас вылечим, если что. Ведь могут же вести себя по-человечески, когда хотят? Значит, будут.
Вельхо «личинок» понимает получше моего – общая школа? Или просто чутье? Но, так или иначе, он начинает их утешать тут же, не откладывая на потом. Правда, довольно соеобразно:
— Личинка Э! Прррекратить морозиться!
Принц дернулся. Видимо, от неожиданности. И мигом перестал напоминать статую – скорее, котенка, готового броситься. Остальные личинки тоже «разморозились». На нормальных подростков еще не походили, но и статуи напоминать перестали. Интересные у них там обращения в приютах, кстати. Э, значит. Ну-ну.
А Терхо продолжил накачку:
— Запомнить: проявление эмоций достойно мага и разрешено! Ибо маги существа живые, и чувства иметь – правильно.
«Подкидыши» наконец осознали, что злобный их наставник (земля ему шипами!) не воскрес и сейчас им на уши вешают не прежнюю лапшу, а нечто прямо противоположное.
— А пиявки из Нойта-вельхо пусть хоть удушатся от своих «этических императивов о должном младших вельхо поведении», — уже вполне спокойно сказал Терхо. – Хорош волноваться без причины, ребята. Я сказал – сниму, значит сниму. Не через десятку – значит через две. И даже если моих умений не хватит, то у нас же дракон есть!
Замораживаться по новой никто не стал
— И… что?
— И то! Мы его попросим – и он с вами магией поделится! А в драконьей магии, мои юные однобоко образованные друзья, все обеты, Зароки и наложенные приложения просто растворяются. Начисто!
Эрно быстро переглянулся с остальными подкидышами. И посмотрел на меня.
— А он согласится?
— Он добрый, — без малейшего проявления совести сдал меня паршивец маг. – А в крайнем случае мы его разозлим – тогда у этого проклятия вообще никакого шанса не будет!
— Терхо…
Но когда это болтливый маг останавливался с первого слова?
— Правда, при этом еще придется отбиваться от летающих дам, пятнистых домов и полоумного корыта, но зато и проклятие пропадет!
— Терхо Этку!
Маг расхохотался, стряхивая рукава и прикрывая Знаки.
— Все-все, уже заткнулся. Спокойней, Макс, ты же не хочешь поделиться магией прямо сейчас? Те ожившие булочки у меня до сих пор перед глазами стоят. Как они пекарше на тебя жалились! Между прочим, дети их по домам растащили, до сих пор играют…
Вот и заткни такого! Нет, я могу, но мне-то от него тоже помощь нужна. Да и старается человек – меня развеселить пробует. Что я – не понимаю? Ладно.
Я повернулся к пацанам:
— Так, я не понял, вы чего еще тут?
— А…
— А ужин сам себя не съест! Живо переставляем свои ноги и уносим чужие, в смысле, Шиту несите тоже… и Штушу захватите…
— Чиррирк!
— Возражения шерстистых и пушистых не принимаются. И вообще, Штуша, я не понял. На тебя возложена такая ответственная миссия: в мое отсутствие побыть старшим и проследить, чтобы эти юные энтузиасты съели все, что не приколочено, а ты отлыниваешь? Ты мне друг или кто?
— Чуиррр!
— Ну вот давно бы так. Мы тоже сейчас спустимся.
Двадцать первого ноября снова отмечали день Мары. На островах, как и в деревнях, для парней и девушек проводились гулянья и игры – несмотря на то, что Мара является богиней смерти, молодёжь веселилась, показывая, что к суровой зиме готовы. Парни ловили выпущенных в загончик кур, показывая свою ловкость, а девушки этих кур готовили с кашей, показывая, какие они умелые хозяйки.
На архипелаге тоже чествовали богиню. К половине одиннадцатого утра на Жемчужном острове собрались прилетевшие из разных деревень и из города приглашённые Ниной и Платоном люди и киборги. На нескольких площадках между модулями, медпунктом и левадами проводились игры и соревнования между парнями, где-то уже плясали, Динара катала в санях на Диване всех желающих (с разрешения Хельги, не решившегося оставить Нину без своего сопровождения), Арнольд голографировал всех желающих и управлял тремя камерами на дронах, а Ян опять привёл Рыжика и показывал, чему его научил.
Поскольку праздник выпал на воскресенье, то на острова прилетела почти половина семейства Орловых, в том числе и Мира с Любице, бабушкой и киборгами. Просватанные девушки были одеты так богато, как только было возможно, чтобы все видели, что не с пустыми руками войдут они в дома мужей, а с богатым приданым. Короткие – всего до колен, чтобы были видны длинные дорогие атласные и парчовые юбки – дублёнки были украшены лисьими воротниками и оторочены полосками лисьего меха по подолу, а на головах были цветастые тёплые платки или пуховые шали. Рядом с Мирой ходила Зима, с Любице – Деян, и обе девушки знали, что их киборги дружат и не мешали им общаться.
К одиннадцати прилетели из города Карина с Леоном и Светлана, Златко и Эстер. Эва с Бернардом остались в офисе дежурить и наблюдать за оставленными на долечивании киборгами.
На площадке перед большим домом снова были поставлены длинные столы и Агат поил всех желающих чаем с блинами, которые тут же пекла Клара, а Берёза принесла свои фирменные пирожные, о которых когда-то говорил в ОЗК Платон – корзиночки из песочного теста с долькой мандарина и горкой сливочного крема.
В полдень Велимысл пригласил всех желающих на капище, где принёс требы Сварогу и Ладе как отцу и матери Мары. После славления богов волхв объявил, что своё подношение богам может оставить каждый, кто почитает предков и силы природы, а желающие могут принести жертву самой Маре, капище которой поставлено отдельно, на насыпи для огненного погребения умерших, на которой предавали огню павших лошадей и коров, и что для этого специально приглашён тёмный волхв.
— А теперь будет то, ради чего мы собрались, — торжественно объявил Платон, когда волхв закончил говорить, — и для этого прошу всех подойти к самой большой леваде на Жемчужном острове. Там и будет ловля кур… девушки смогут готовить птицу в столовой дома на Славном острове. Просватанных парней прошу не уходить, для них отдельно подготовлен сюрприз.
В этот раз Змей и Лютый были зрителями на ловле кур. Стоящая в первом ряду зрителей Нина заметила в толпе Стожара, внимательно наблюдающего за бегающими по леваде парнями, и Ростислава. Она уже знала, что придумал Платон, и беспокоилась только о том, как же девушки будут готовить гусей, ведь птица крупная, да и они сами явно не готовились что-то делать на кухне. Но, как оказалось, Платон предусмотрел и это.
— А теперь сюрприз для просватанных парней и девушек! – объявил Платон, когда последняя девушка с поданной ей курицей ушла на кухню, — прошу подойти парней в леваду… а девушек – ждать в первом ряду зрителей.
Ничего не понимающие парни, среди которых были Змей и Лютый, вошли в леваду и удивлённо уставились на Irien’а, ожидая, что он придумал эдакого, чего никогда не было. А Платон, сосчитав парней, демонстративно позвонил по видеофону почему-то Бизону и сказал одно слово: «Восемь!».
Через пару минут со Славного острова пришли Бизон и Рудж, держа в руках по две закрытых черной тканью клетки.
— Вы тоже будете ловить птиц… но только не кур, а вот этих! – и Платон сдёрнул ткань со всех клеток. В них оказались гуси – четыре белых и четыре серых. Змей кинул Платону вопрос по внутренней связи: «В традиции нет такого!». Но Платон ответил голосом:
— Но нет и запрета! Нигде нет указаний о недопущении просватанных парней к этому испытанию… и это уже не испытание для вас всех, поскольку ваши девушки дали вам своё согласие на свадьбу… но возможность показать всем, что они не зря выбрали именно вас. Вас восемь, и из вас четыре человека и четыре киборга… и потому мы посовещались и решили… что киборги будут ловить конкретных белых гусей и руками, а люди – любого серого гуся и допускается использование предметов. Птицы крупные, поэтому можно ловить двумя руками, но… без травмирования птицы. И принести гусей живыми на капище Мары, где будет ждать тёмный волхв с помощником. Забивать гусей будет он, так как проводить души гусей к Маре он сможет лучше нашего волхва, так как Велимысл – светлый волхв… а готовить гусей девушки будут при помощи наших Mary…
Ральф, лёжа в своей палате, смог подключиться к камерам на дронах, не мешая Арнольду управлять ими. На островах происходило что-то совершенно непонятное: толпы народа, пляски, игры, бои подушками, перетягивание каната… и теперь эта ловля кур и принесённые гуси… — а то, что непонятно, может быть опасно. Всё-таки он слишком долго был полицейским киборгом, чтобы не обратить внимания на беспорядочные перемещения масс людей и практически неуправляемых людьми киборгов по островам. Ведь где-то здесь может находиться и Свободный Киборг, которого могут обнаружить и поймать!
— Зита, я могу выйти отсюда? – без всякой надежды на ответ крикнул он в закрытую дверь. Но ответил ему вошедший в палату Мрак:
— Зита пошла на праздник, у неё выходной сегодня. И да, выходить не запрещено. Но тебе рекомендовано лежать. При твоих повреждениях…
— Я лучше тебя знаю про свои повреждения! Дай мне одежду, или я пойду прямо так, в пижаме и босиком!
Мрак связался по сети с Платоном и передал запись этого разговора, получил ответ: «Дай ему тёплый комбинезон и берцы с носками. И пусть идёт куда хочет! Змей и Волчок присмотрят за ним там» — и молча подал Ральфу принесённую из кладовки одежду.
Тем временем гусаков выпустили из клеток, обозначив, кто из киборгов какого гусака должен поймать – и большие белые и серые птицы вразвалку побежали по вытоптанной леваде, размахивая крыльями. Парни переглянулись – и кинулись ловить, стараясь поймать именно своего гуся. В отличие от кур, которые просто разбегались в разные стороны даже не пытаясь защищаться, гусаки, побегав и размяв крылья, развернулись и с грозным шипением бросились только на людей, каким-то чутьём отличая их от киборгов.
Змей мгновенно подключился к сети и пролистал пару сайтов о домашней птице, но везде было написано о ловле гусей с помощью палки (прижать палкой голову гуся к земле и хватать) или мешка (накинуть на птицу и хватать) – и решил спросить у Бизона по внутренней связи. Бизон ответил мгновенно: «Позови их. Тега-тега-тега. Так гусей подзывают. Но своим голосом. Они подойдут сами. Они умные! Есть даже мультфильмы о них, лови»
Змей принял файлы — и сделал по совету собрата. Всё-таки Бизон ухаживал за этими птицами и должен знать о них всё нужное. На призыв «тега-тега-тега» прибежали все восемь гусаков и окружили DEX’а, с гоготом пытаясь залезть клювами в карманы. Змей спокойно поднял на руки «своего» гуся и сказал Платону:
— Я уже назвал его Мартином и не хочу его убивать! Он мне доверился. Неужели нет способа оставить его в живых?
Платон молча взглянул на волхва, переводя вопрос ему, и Велимысл ответил:
— Есть способ. Ты можешь заменить его на жертвенном камне другим животным такого же размера. Но кур такого веса у нас нет, ведь в гусе килограмм десять… а ягнята у нас крупнее.
— А рыбой можно? – не отступался Змей, — ведь этот гусь сам подошёл ко мне. Я позвал, и он подошёл. И теперь отдать его на алтарь значит – предать его. Я не могу так сделать.
— Рыбой можно. Если ты в течение часа сможешь принести тёмному волхву рыбину такого же веса, то гуся можешь оставить себе… или подарить своей девушке. Пусть живёт у неё. Кстати, если кто-то ещё хочет оставить гуся в живых, то у вас есть час для рыбалки. И ещё… можете идти рыбачить все вместе.
Змей кивнул, принимая ответ, и, отдав гуся для Миры на руки Зиме, пошёл к пристани, куда Самсон уже привёл глиссер. Глядя на него, Лютый подал своего гуся Деяну для Любице и побежал следом. Двое деревенских парней взяли своих гусей и хотели уже идти с ними на капище Мары, но волхв остановил их:
— Если рыбы будет много, он выкупит ею всех гусей… и вправе оставить гусей не только в живых, но и у себя. Так что подождите. Я ему верю.
— Ребята, постойте, — не выдержала Нина, — возьмите гидрокостюмы и акваланги… вода холодная. Эдгар, принеси им, пожалуйста…
— Мама, мы боевые киборги… ты забыла об этом? – обернувшись, удивлённо воскликнул Змей, — мы справимся. Не беспокойся… мы быстро.
— Но гидрокостюмы и акваланги всё же возьмите, не перетянут! Оденетесь по пути к месту лова, — почти приказала она.
Эдгар и Волчок принесли требуемое оборудование, глиссер под управлением Самсона ушёл в озеро – и Арнольд отправил за ним один из своих трёх дронов, подключив его к видеофону Нины. Она увидела, как оба DEX’а надели гидрокостюмы и акваланги, взяли по ножу и по остроге и нырнули в воду, собираясь найти сома, чтобы его жизнью выкупить жизни гусей.
И тут появился Ральф. Бледный и совершенно больной, но упорно стремящийся выяснить, что происходит – и он уже сам не понимал, гонит ли его сохранившаяся полицейская программа или собственное любопытство заставляет идти в самое людное место. Его заметили – и Платон тут же спросил голосом:
— И что тебе не лежалось в палате? Голодно и холодно? День добрый… или прошлое вспомнил?
Ральф не отвечал – ведь не этот Irien здесь главный! Не может быть такого, чтобы он здесь командовал! Здесь человек должен распоряжаться, а не киборг. Нет порядка совершенно! – ни приказов чётких, ни людей, имеющих право приказы отдавать… и лиц с первым уровнем нет совсем! Он растерянно переводил взгляд с одного человека на другого – и система обозначала каждого человека то как лицо с третьим уровнем, то как охраняемый объект, то как несовершеннолетнее и не имеющее прав управления лицо. Человек ХХ-модификации, отмеченный системой как «хозяйка», казалось, вообще не заметила его появления, глядя то куда-то вдаль озера, то в свой видеофон, как будто там есть что-то выдающееся!
— Ну так что? – продолжал спрашивать наглый Irien с усмешкой, — полицейская программа проснулась или любопытство заело? – и, обернувшись в сторону группы парней, крикнул: — Ростислав, подойди, пожалуйста!
Парень по имени Ростислав подошёл – и Ральф завис окончательно! Человек послушался киборга и выполнил его приказ! Конечно, он знал, что здесь все неправильные – но это уже перебор! А наглый Irien продолжал говорить:
— Знакомьтесь… это Ральф, тот самый полицейский киборг, о котором я тебе говорил… хотел познакомить вас, когда он поправится, но он решил сам выйти к людям, и потому… Ральф, это Ростислав, в мае он заканчивает Полицейскую Академию и будет здесь участковым. И твоим напарником. Не выглядывай так, аж страшно, — и Платон рассмеялся, — будешь работать по специальности, напарником полицейского. Ты ведь сам решил сюда выйти и порядок навести? Поговорите… и пропиши Ростислава с третьим уровнем, хуже не будет.
— Только когда те шестеро DEX’ов будут здесь! – неожиданно для себя выдал Ральф. Ведь о том, куда их увезли, он не знал.
— Ты о тех киборгах из мединститута? Вообще не проблема, — совершенно спокойно ответил Платон, — сейчас позвоню в офис и утром их привезут. И будет у нас настоящий полицейский участок. А пока побеседуйте так… Ростислав, позвони, пожалуйста, в наш офис, попроси Эву показать Ральфу привезённых из мединститута киборгов… и попробуй с ними договориться.
Платон отошёл к Нине, а два парня – человек и киборг – остались стоять, не зная, что сказать друг другу. Положение спасла приглашённая Платоном Фрида:
— Ральф, ты зачем ушёл из медпункта? Если самый здоровый, то иди за мной, я покажу тебе твою комнату, а потом и кабинет… Ростислав, ты пойдёшь с нами или будешь ждать Змея? Я думаю, тебе стоит пойти… оттуда позвоним, я номер знаю. Змей выкупит и твоего гуся, он везучий. И надо вас накормить… обоих…
Потрясённый наглостью ещё и мэрьки, Ральф пошёл за ней, сам себя назначив её телохранителем. Ростислав подал своего гуся Динаре – она без проблем могла его держать хоть час – и тоже пошёл за Фридой в здание сельсовета, где находился кабинет участкового.
А Змея и Лютого всё не было видно — и Нина начала по-настоящему бояться за них:
— А вдруг утонули? Там глубоко? Наверно, замёрзли, кончилась энергия, попали в ловушку, встретили дексиста… их надо спасать!
— Всё сразу или по очереди? – остановил её Платон, — ты не то говоришь. Не так за них волноваться надо.
Нина в изумлении уставилась на мужа, а он совершенно невозмутимо продолжил:
— Вот как надо волноваться. И зачем они такую большую рыбину выбрали? И как они её на берег вытаскивать станут? И куда нам столько мяса рыбы, мы её не съедим? И… как она поместится на алтаре, если она будет в жертву за гусей… вот так надо. Они крепкие и здоровые боевые киборги в гидрокостюмах и с аквалангами и отлично справятся… уже справились с задачей, которую сами себе задали.
Вдали показался глиссер и через пару минут Змей, Лютый и Самсон сошли на берег. За бортом была привязана огромная рыбина.
Дьявол и майор смотрели на меня с видом котов, сожравших тазик сметаны на двоих и закусивших хозяйской канарейкой. Вид у обоих был до того счастливый, что казалось, от полноты чувств они вот-вот кинутся друг другу в объятия и запоют в один голос что-нибудь очень душевное и пафосное. Зато меня обуревали совсем иные чувства.
— Требую объяснений, — сурово поставила я вопрос на ребро. — Я кое-что знаю, но еще подумаю, стоит ли с вами делиться ценной информацией. Не нравитесь вы мне, вот что. А знаю я немало, поэтому прошу отнестись ко мне с должным вниманием и не доводить до греха, поберечь мои нервы.
— Ну разумеется, пани Иоанна! — засуетился майор. — Мы как раз хотели ввести вас в курс дела. В принципе не следовало бы, вы лицо частное, но без вашей помощи нам не обойтись. Мы бы и раньше вас подключили, если бы… гм… не ваше странное поведение.
— Этой фаршированной колбасой для Михала ты себя окончательно скомпрометировала, — добавил Дьявол. — Я выяснил адрес получателя, но перехватить не успел. Даже любопытно, что ты там такого написала?
— Вы с самого начала знали, что Алицию убили из-за наркотиков?
— Подозревали. Полной уверенности не было. Ты могла бы многое объяснить, но вместо этого предпочла смешать нам все карты нелепыми выходками.
— Ничего не понимаю. Кто это «мы»? Вы что, с майором опять напарники?
— Теперь да. Я над этим делом бьюсь уже несколько месяцев, майору же досталось убийство, которое неплохо вписывается в эту аферу, и пара преступлений помельче, возможно, из той же оперы. Надеюсь, теперь все наконец сдвинется с мертвой точки.
Ну вот теперь наконец-то мне стали понятны глубинные причины их задумчивости, в которую они дружно впадали при одном только взгляде на меня! Никакой мистики, просто с самого начала их терзала одна и та же назойливая мысль, делая похожими на близнецов. Нет, все-таки Дьяволу не откажешь в ясновидении.
— Давайте выпьем кофе и вернемся к вопросу о нашем сотрудничестве, — миролюбиво сказал майор. — Так что же вы знаете?
Тема была скользкая и опасная, требовалось соблюдать крайнюю осторожность. Однако многое я могла рассказать без утайки.
— Есть у меня кое-какие подозрения. Кое-какие смутные догадки. Я знаю в Копенгагене на Хмельной один магазин, называется «Specialites des Pays». Как раз импортная жратва. Точнее, это не один магазин, а целая сеть с множеством филиалов в разных местах. Торгует исключительно всякой экзотической пакостью со всех концов света. Лягушачьими бедрышками в собственном соку, саранчой в сахаре, спагетти на любой вкус, маринованными гадюками и тому подобными деликатесами. Нашими тоже.
— А нашими — это какими?
— Водкой, например, ее там хоть залейся. Правда, самой низкопробной. Непременный свекольный салат, то есть свекла с настоящим польским хреном — там у них хрен почему-то не такой ядреный. Ну и, конечно, сало, селедка, соленые огурцы — вообще всякие маринады.
— У них там что, своих нету? — удивился майор.
— Есть, но все сладкие. Селедку они готовят в чем-то вроде виноградного компота, вы не поверите, плакать хочется. И, разумеется, бигос. О бигосе в Дании никакого понятия не имеют, они там все очень берегут свое здоровье, так что такого бальзама для печени у себя предпочитают не готовить, у нас берут. Мне кажется, под жратвой Алиция имела в виду именно этот магазинчик. Скажем, закупают они добропорядочный бигос, а в нем переправляют совсем не порядочный героин. Вы вполне могли бы проверить по своим каналам все это дело.
Странно, но перспектива копаться в свекольно-хреновом салате, бигосе и квашеной капусте почему-то не привела их в неописуемый восторг. Но это их проблемы, меня не касающиеся. Приятно оказалось выяснить, что моя версия убийства совпадает с милицейской, причем на мысль о повторном визите убийцы майора навели злосчастные свечи.
— Алиция говорила, что знает, за чем они охотятся, — задумчиво сказала я. — Вернее, что она знает, где оно лежит. А если убийца эту таинственную штуку как раз в свечах и искал? Что это может быть? И нашел ли?
— Сказать ей? — вопросительно взглянул на майора Дьявол.
— По-моему, стоит, вдруг у пани Иоанны возникнут какие-то соображения и на этот счет.
— Хотя я сомневаюсь, что такую «штуку» можно спрятать в свечах, — саркастически заметил Дьявол. — Если, конечно, убийца именно это искал. Ходят слухи, что у контрабандистов каким-то загадочным образом пропал груз с героином. Крупный жирный кусище — около полутонны, стоимостью свыше пяти миллионов долларов. Как он у них пропал, остается только гадать, это же с кубометр, не меньше. И имеется очень большое подозрение, что твоя разлюбезная Алиция что-то об этой пропаже знала.
Ну ничего себе, полтонны наркотиков! Как тут не обалдеть! Да, такое в свечку не засунешь. Даже в две! А ведь до чего это похоже на Алицию — оказаться причастной к потере столь габаритного и ценного груза! Такое могло случиться только с ней, она запросто могла бы потерять и варшавский Дворец культуры!
Или не потерять. Ведь Алиция про ту вещь знала, где она лежит. Такое нельзя считать потерянным.
— Свечи нам пока не разгрызть, — самокритично признал майор. — Зато мы, кажется, нашли орудие убийства.
— И что это?!
— Довольно странный предмет. Что-то вроде короткого лезвия, без рукоятки, зато с украшением.
Он вытащил из ящика стола железку — миниатюрную, узкую, очень острую, заканчивающуюся красивым орнаментом, — за этот конец ее худо-бедно можно было держать. Я так и впилась в нее глазами. Где-то нечто подобное я уже видела. Вспомнить бы только, у кого и когда?
— Где вы его нашли?
— В почтовом ящике пани Хансен. Тщательно вытертый, ни единого отпечатка.
Подлая шутка подлого убийцы! Сколько ни пыталась, так и не сумела припомнить, где могла его видеть. Скорее всего, просто натыкалась на что-то подобное, с похожим орнаментом.
Майора эта находка тоже пока еще не навела ни на какие догадки или версии. Продолжая обсуждать со мной детали убийства, он вдруг забеспокоился:
— А вы уверены, что никто до сих пор так и не добрался до чемодана вашей подруги? Сдается мне, там могут найтись важные улики — имена, адреса. Если они будут уничтожены, мы ничего не сможем предъявить преступникам, кроме голословных обвинений.
Как удачно, что меня тоже подобные мысли беспокоили и я долго думала на эту тему и сама! Поэтому теперь со знанием дела объяснила, что доступ к прачечной может иметь только человек, близкий к хозяевам дома, да и то ему потребуется подходящий повод. Никакому гостю, включая и друзей семьи, не позволят ни с того ни с сего шастать по чердаку. К тому же чемодан тоже заперт. Даже если злоумышленник раздобудет входной ключ и сможет проникать в дом в любое время суток, чемодан окажется для него твердым орешком. Ни украсть, ни разбить его не удастся, хозяева знают, что в прачечной хранятся вещи Алиции, и присматривают за ними. А уж незаметно вынести из дома предмет величиной с небольшой шкаф — и вообще задача из разряда невыполнимых миссий. Нет, конверт наверняка спокойно себе лежит в заветном месте.
— Отпустите меня в Копенгаген, пожалуйста! — взмолилась я. — Наверняка там хранится что-то очень важное, мне обязательно нужно это важное заполучить, пока до него не добрались преступники!
— Я всецело с вами согласен, — вздохнул майор, — но считаю, что лучше уладить дело по официальным каналам.
— Что вы имеете в виду?
— Датскую полицию. Сообщим им, передадим информацию, пусть сами разбираются. Это их территория.
Меня от его слов чуть на стуле не подбросило. Я пришла в ужас, инстинктивно вскинула руки, пытаясь схватиться за голову, но помешала висевшая на плече сумка. Сначала она заехала мне по уху, потом смела со стола пепельницу, а заодно и чашку с остатками кофе.
— Ни за что! — заорала я дурным голосом. — Пан майор, вы смерти моей хотите?!!
— Это почему же? — удивился майор, слегка озадаченный как моей экспрессией, так и спонтанными гимнастическими упражнениями.
Я не особо сильна в риторике, но в драматические моменты жизни откуда что и берется. В крайнем возбуждении вышагивая по кабинету, я чуть ли не впервые в жизни произнесла неотразимую по своей убедительности речь. Ни в коем случае, ни за что на свете нельзя компрометировать Алицию перед нашими благодетелями! Нельзя допустить, чтобы датская полиция явилась к ним обыскивать чердак, ведь тогда Алиция в их глазах предстанет какой-то международной аферисткой! А как это скажется на репутации нашего благодетеля, пригревшего на груди змею?? Ведь он не какая-нибудь там пешка, а высокопоставленное лицо, служит в аппарате самого короля! Да если на то пошло, мы скомпрометируем не только Алицию, а вообще всех поляков! На нас и так на Западе косятся, а тут выходит, что все поляки — уголовники и бандиты! За ними полиция приходит! Обыскивает их вещи! Нельзя такого допустить!! Честь нации!..
Только не подумайте, что я такая уж ура-патриотка. На самом деле больше всего меня страшило, что Алиция проклянет меня с того света, если я позволю посторонним копаться в ее интимных делах. Не говоря уж о том, что при тщательных раскопках может обнаружиться и моя причастность. Вот и пришлось ухватиться за национальную честь как за спасительную соломинку.
— Она права, — неохотно признал Дьявол.
— Резонно, — согласился с ним майор. — Ну что ж, подумаем.
Их уклончивые слова не особо меня успокоили — дамоклов меч над моей головой никуда не делся. Но с паршивой ситуации — как и с паршивой овцы… Я снова уселась на стул, а они принялись обсуждать все сначала.
И тут выяснилось, что неподражаемый мой ребенок ухитрился во время наших пируэтов на шоссе запомнить номер «опеля» (ну Дьявол, я тебе это припомню! В жизни не поверю, что ты об этом первый раз слышишь!). Не рассмотрел только последнюю цифру, но майор и без нее разыскал автомобиль и выяснил, что он приписан к «Гранд-отелю». Машину иногда предоставляли полуофициальным валютным гостям, в том числе и некоему Петеру Ольсену, датскому гражданину с весьма примечательным профилем. И именно такой профиль был замечен у дома Алиции в тот роковой вечер, между девятью и одиннадцатью часами.
— Но убивал не он, — огорченно вздохнул майор. — Начиная с одиннадцати Ольсен неотлучно пьянствовал с большой компанией в баре «Гранд-отеля». Ушел в свой номер в четвертом часу, а наутро улетел в Копенгаген.
Петер Ольсен, значит. Запомним. Майор может думать себе что угодно, я же была уверена, что к убийству Алиции приложил руку именно этот человек. Однако спорить с уверенными в своих умозаключениях мужчинами не стала. Меня теперь терзали совершенно новые проблемы, а вместе с ними и страстное желание срочно повидаться с Михалом.
— Я хочу в Копенгаген… — простонала я дрожащим голосом.
Дьявол предусмотрительно держал нейтралитет, майор же надолго задумался. И неожиданно согласился.
— Хорошо, — сказал он. — Поезжайте. С паспортном бюро я помогу. Может, так действительно будет лучше, по-тихому, без нашего официального вмешательства. И хоть что-то наконец прояснится.
Дорога в небеса закрылась внезапно.
Волшебники покидали планету, стремясь в межзвездное пространство и сквозь него – домой. Они поднялись уже высоко, когда кетсаль летевшего впереди неожиданно врезался прямо в воздух, заскользил вбок и отчаянно захлопал крыльями. Андреас, умелый наездник, несомненно, восстановил бы равновесие, но Микаэль не успел задуматься об этом. Он ринулся наперерез, желая помочь товарищу.
Успел как раз к моменту, когда тот выровнялся и облегченно вздохнул. Рано. Норовистая птица Микаэля слишком разогналась, и всадник не смог ее остановить. Два человека и двое пернатых столкнулись и превратились в небесную кучу малу. Андреас вновь удержался в седле, а вот его младший собрат выпал и, набирая скорость, с криком устремился на свидание с раскинувшейся под ними зеленой равниной.
Старший маг коротко выругался и, в свою очередь, ринулся вниз. Оставшаяся без седока птица, чуть помедлив, последовала за ним. Микаэль, растерявшись, пытался чертить какие-то знаки, но не доводил их до конца, да и не умел летать никто из чародеев с Земли.
– Расправь плащ! – заорал старший. – Замедлишь!
Но спокойный воздух благодаря скорости бил порывами в лицо, хлесткими ударами рвал слова и оставлял их за спиной, растворяя в высоте.
Сокращалось расстояние, но и планета рвалась навстречу. Андреас отыгрывал фору. Он весь вытянулся, прижавшись к пернатой спине Бурана, на смуглом горбоносом лице застыл оскал, ветер встрепал короткие каштановые волосы с редким проблеском серебра. Левая рука вцепилась в уздечку, а пальцы правой вычерчивали в воздухе знаки, вспыхивавшие бирюзой. Одно и то же – раз, второй, третий.
Он успевал перехватить собрата, но поможет ли это, успеют ли они остановиться или оба размажутся о рыхлую почву, которая на такой скорости покажется камнем?
Счет времени пошел на мгновения, когда Андреас, выпалив нужное слово, активировал первую заготовленный воздушный аркан. Он обвил младшего мага – и порвался, но за ним последовал второй – мимо. Третий и четвертый достигли цели. Тоже лопнули, но замедлили падение. Короткий красный штрих, выкрик – невидимый кулак ударил в голову Микаэля, тот охнул, и тут же Андреас подхватил обмякшее тело и выписал петлю, в нижней точке которой Буран прошуршал когтями по траве.
Впрочем, волшебник тут же опустился на землю, уложил спутника рядом и посмотрел вверх.
Там, позади, неспешно планировала Бабочка, птица Микаэля.
Странное, на взгляд Андреаса, имя для пернатого много крупнее орла, с острым клювом и длинными когтями. К тому же кетсали умели нырять в одном месте пространства, а выныривать в другом, находя короткую дорогу к звёздам. Конечно, без защиты волшебством любой, кроме этих странных птиц, пропал бы в лишенной тепла и воздуха пустоте. И все же только случайная встреча с ними помогла людям покинуть Землю…
Ничего общего с бабочками.
Чародей огляделся – почти ровная местность, поросшая высокими травами, метелки которых укоризненно покачивались, будто негодуя из-за нарушения покоя. Пахло чем-то пряным. Отрывисто стрекотала какая-то тварюшка – то ли местный кузнечик, то ли кто еще. Волшебник принялся мерить быстрыми шагами неглубокую впадину. Все закончилось слишком быстро, и возбуждение, которое вызывали в нем критические ситуации, даря прилив энергии, требовало выхода.
Вскоре Микаэль заворочался и, подняв руку, смахнул со лба прядь длинных волос, цветом и состоянием похожих на разлохматившийся пучок соломы. Открылись глаза – синевато-серые, как подернутое облачной пеленой небо. Взгляд полон недоумения, в мягких чертах лица гримасой проступила легкая обида. Сейчас он выглядел даже младше своих двадцати двух – почти на два десятка лет моложе товарища.
– Зачем ты атаковал меня? Я помню.
– Чтобы не дергался, идиот! – резко ответил остановившийся Андреас. – Мог уронить обоих. Будто первый раз в воздухе. Летать не учили?
Микаэль помотал головой, припоминая, на бледных щеках проступила краска.
– Прости… я…
Старший прервал сбивчивую речь:
– Что было, то было. Осторожней впредь. Интереснее то, с чего началось.
– Ты потерял равновесие, я подумал, тебе плохо и…
– Долго рассказывать. Садись верхом. Осторожней и слушай меня.
***
Выше, чем в прошлый раз, взлететь не смогли. Словно, как в старых сказках, планету окружал хрустальный купол небес, только звезды не были прибиты к нему, а начали проступать вдали с приходом сумерек – знакомые, недосягаемые и насмешливые.
На хрусталь препятствие все же не походило – воздух на подлете стремительно густел, набирался вязкости, чтобы через несколько пядей стать упругим, непроницаемым потолком. Хочешь – смотри сквозь него, хочешь – головой бейся, а выше не подняться.
Оба не только не встречались с подобным, но даже не слышали и, убедившись, что преграда простирается далеко во все стороны, вернулись на мягкий ковер степи, к торчащей островком кучке незнакомых деревьев чужого мира. Вскоре на земле запылал разожженный парой цветных волшебных росчерков костер.
– Что скажешь? – мрачно спросил Андреас, подбрасывая сухие ветки.
Оба примерно одного роста – среднего, Микаэль даже чуточку выше, но все равно часто смотрел на старшего собрата будто снизу вверх.
– Не знаю пока. Надо сообразить, что искать, и завтра произвести измерения. Предполагаю, эта штука односторонняя… Можно посетить мир, но не покинуть его. А Буран что думает?
То, что кетсали обладают разумом, выяснилось недавно. Пробуждался он лишь во время передвижения сквозь червоточины Глубины – межзвездного пространства. Душа странных птиц все время пребывала по ту сторону – а вот сознание человека там засыпало и даже могло угаснуть совсем, если не выныривать обратно слишком долго. Инициация позволяла всаднику и кетсалю постоянно мысленно слышать и поддерживать друг друга, только мало кто ее переживал.
Андреас и Буран пережили.
– Тоже не сталкивался, – нехотя ответил старший. Начертил боевой знак, шепнул. Линии вспыхнули багровым, и язычок пламени, похожий на наконечник копья, устремился вверх. Ночное небо приняло его в себя, поглотило. – Клянусь подземельями Ордена – бесит эта стена! Проломить бы. Но не Бурана же об нее бить.
– Вряд ли это поможет, – покачал головой младший, задумчиво посмотрел в огонь. – А разыскивать нас никто не будет – свободный поиск ведь вполне может идти годами. Нам повезло сравнительно быстро встретить за туманностью пригодную для заселения планету, о которой надо сообщить. Могли и дольше блуждать или вовсе не найти… Нас еще не ждут. Значит, придется выбираться самим.
– Искать не будут, – хмыкнул Андреас. – Сколько бы мы ни отсутствовали. Это возможно – по следам прыжков. Если хороший поисковик возьмется. Но долго, сложно. Не станет Орден тратиться.
– Ты хочешь сказать?..
– От него зависят межзвездные перелеты. И у Ордена куча дел. Важней и выгодней. Магистры практичны. Михая сильно искали?
– Первый магистр Ордена волшебников Глубины на кетсаль Молнии, – младший маг почтительно повторил слова из хроники, ставшей легендой, – улетая, сам просил не идти по его следам.
– Угу. Очень охотно послушали. Все бы распоряжения так выполнялись. Хватит! Давай думать, что делать.
Микаэль замолчал. Андреас тоже. Вскочил, зашагал туда-обратно, бормоча что-то себе под нос. Затем с досадой сплюнул, снова сел и вытащил из дорожного мешка маленький барабанчик. Пальцы погладили потертую кожу, а затем начали выбивать нервную дробь. Раскатистые звуки догоняли друг друга и складывались в мелодию, рисунок которой очерчивали резкие штрихи тревоги и ярости.
– Мы толком не знаем, кто здесь может жить, – осторожно произнес Микаэль. – Стоит ли привлекать внимание?
– Вряд ли рядом кто опасней нас, – Андреас не прерывал игры. – Вылезет какая зверюга – тем лучше. Пара молний кому-то в лоб – и мне станет легче.
– А вдруг явятся те, кто накрыл нас колпаком?
– С ними поговорю еще охотней.
Ритм барабанчика участился, будто чье-то сердце забилось бешено и громко. Микаэль больше не спорил.
Музыка хлестала воздух, заглушая оживившиеся после заката тихие стрекотания в траве, бросая перчатку земле, деревьям, траве и небу. Особенно небу.
Но оно не приняло вызов. Спрятало насмешку в бескрайней тьме.
***
Они поняли немногое. Похоже, воздух, пыль и облака не встречали препятствий. Свет немного искажался и, прикидывая, как ломаются лучи, а также потому, что купол не менял своей высоты, чародеи сделали вывод, что он окружает всю планету.
– Не видел такой магии, – сделал вывод Андреас утром третьего дня.
Микаэль в последнее время становился все задумчивее и медлительнее, смотрел куда-то в воздух над собой.
– Да, что-то очень странное. Но где-то же должен быть ключ к тому, чтобы разобраться. У меня есть идея! Тебе понравится.
– Шандарахнуть по куполу со всей дури?
– Именно! Может выйти интересно, только надо подготовиться.
– Выкладывай.
***
К вечеру настало время замкнуть октаграмму. Андреас провел последний штрих и отлетел – недалеко, хотя висевший на приличном расстоянии Микаэль звал его к себе.
Краски пробежали по линиям. Нити разных оттенков сверкали и рябили в глазах, переливались грудой многорядных ожерелий. Потом им стало тесно, и переплетенные лучи рванулись ввысь. Октаграмма поднималась, как на дрожжах и, наконец, впилась в незримый свод. Раздался треск, как от столкновения ледяных торосов в замерзшем море. Фигура прекратила расти, цвет стал гуще, будто напряглись мышцы атланта, держащего небо. Впервые невидимое сделалось зримым: темно-лиловым и пурпуром полыхнуло в небе, сперва повторяя контуры октаграммы, а потом молнии зазмеились по куполу, рисуя его множеством штрихов-прожилок, словно поработал художник-исполин.
По линиям, как кровь по сосудам, ринулся цвет, покидая сделанный магами рисунок. Идущий вверх восьмиугольный столб побледнел, высасываемый небосводом-вампиром, потом лопнул.
Оборванные нити чародейских сил превратились в ветер, в огонь и лед одновременно и хлестнули во все стороны. Андреаса отбросило мощным ударом, закрутило, но поставленная им защита выдержала. Волшебник несколько раз обновлял ее, и не давал отнести себя, упрямо держась против стихийного потока. Напряжение читалось в каждой жилке, ярость разочарования, но и радость открытого противостояния хоть чему-то.
Впрочем, это длилось мгновения – долгие, растянувшиеся и напряженные, как тетива, но все же мгновения.
Когда стремнина лопнувшего заклятия иссякла, Андреас соскочил на землю и уставился вверх. Все стало, как раньше, символы их атаки уже истерлись с листа небес.
Когда подлетел Микаэль, которого почти не задело взрывом, старший маг бросил, не оборачиваясь:
– Ни шиша не вышло!
Младший задумчиво улыбнулся.
– Я тут кое-что заметил…
***
Еще несколько дней, еще несколько октаграмм и прочих фигур – поменьше и послабее. Волшебники дожидались момента соприкосновения. Заклятьями поиска и тренированным чутьем на чары отслеживали происходящее и особенно – направление возникающих линий, поглощавших чары.
Вскоре на карте Микаэля обозначилась приблизительная точка, где должны сходиться связи купола.
– Похоже, там находится место силы.
– Еще какой! – согласился Андреас.
Продвигались медленно и осторожно. Миновали степь, пролетели над густым лесом, а за ним на горизонте показался горный хребет. По мере того, как он рос и становились видны отдельные пики, вычисления давали все больше оснований считать, что цель – там.
В отличие от межзвездной пустоты, на планетах кетсали не умели уходить на оборотную сторону Вселенной, сокращая расстояния. Здесь им приходилось лететь как обычным птицам – очень большим и сильным, но отягощенным грузом. Хорошо хоть в этом мире они, как и люди, чувствовали себя немного легче, чем на Земле.
Гряда придвигалась небыстро, но настал вечер, когда путники остановились на привал недалеко от первых отрогов. Дрова потрескивали в костре, сумрак сгустился в неожиданную хмарь, ускорившую приближение ночи. Было очень тихо. Они так и не встретили не только разумных существ, но даже животных или птиц, будто мир под оранжевым солнцем не породил никого крупнее насекомых.
Котелок с едой уже опустел, кетсали дремали неподалеку. Андреас откинулся на спину и смотрел в небо, хотя туман и облака скрыли звезды, будто окончательно отрезая пути к возвращению. Микаэль неторопливо водил по листу бумаги кистью, то и дело окуная ее в тушь.
– Новый знак? – скосив глаз, лениво поинтересовался старший.
– Неа, – в словах прозвучало смущение. – Просто… просто так рисую.
– Зачем? – Андреас удивился и даже слегка приподнялся на локте. – Художников не-магов много. Зачем рисовать просто, когда умеешь чертить линии силы?..
– Волшебство – это еще не всё! – горячо ответил молодой чародей. – Ни один знак не вызовет у меня тех мыслей, которые приходят сейчас. Не заменит мечтаний…
Листок согнулся во время его речи, и собеседник заметил, что линии складываются в контур лица, окруженного длинными волосами.
– Тебя ждут? – спросил он, снова ложась.
Блики от костра сплетались с тенями в причудливую маску, скрывавшую багрянец, если он и бросился в лицо. К тому же туман сделался так густ, что, казалось, прилипал к коже. Голос, лишенный такой защиты, слегка дрогнул, когда после нескольких мгновений молчания Микаэль выпалил:
– Да! Отец, мать и… и… Ну, я надеюсь…
– Правильно. Никто не может быть уверен.
Микаэль насупился и, кажется, собирался заспорить, хотя только что сам выражал сомнение. Но вместо этого спросил:
– А тебя?
Андреас мотнул головой. Он продолжал смотреть в небо, будто ему и адресовал слова.
– Родители умерли. Я люблю бродить меж звезд. Пара недель вместе, пара лет в ожидании? Ни одной женщине, которая нравится, не пожелаю.
– А мне показалось, ты хочешь вырваться отсюда еще сильнее, чем я.
– Не пускают, – усмехнулся старший волшебник. – А то не торопился бы. Тебя что в поиск привело?
– Послали, – пожал плечами Микаэль. – Набраться опыта после окончания обучения в Академии Ордена.
– Что натворил на последнем курсе?
– Э… Ничего такого, – и под пристальным взглядом добавил, – если не считать карикатур на главу Академии…
Андреас расхохотался и, казалось, вторя ему, неподалеку заклекотал Буран. Микаэль воспользовался этим, поспешно сменив тему.
– Слушай, а расскажи про инициацию единения с кетсалем? Как это происходит, и что ощущаешь потом?
– Потом… – Андреас сел. – Странно. Неуютно. В твои мысли всегда могут войти. Но когда долго один, помогает. Не сойти с ума. Хотя – как посмотреть. Буран пытался рассказать про их мир. Их цели. Помочь увидеть. Рехнуться можно. Огромные строения за изнанкой Вселенной. Горизонта не видно. Неба и земли тоже, но не межпланетное пространство. Выныривают кетсали, когда исчезают у нас. Летят и пропадают – возвращаются в наш мир. Там движутся не просто так. Есть цель. Про нее Буран не смог пояснить. Очень на нас не похожи, трудно понимать. Им нас тоже трудно. Тем более – соединенных мало.
– А почему? Ведь это же так интересно, можно узнать столько нового! Я бы вот попробовал…
– Попробовал бы… – хриплый, как карканье, смешок. – Только один способ. Птица и всадник должны влететь в мертвую звезду. Которая выгорела. И схлопывается под собственной тяжестью. Притяжением не отпускает ничего. Даже свет. Даже магию. Между мирами корежится пространство, время. Не принадлежит ни одной стороне. Лишь там тишина, в которой человек и кетсаль могут услышать друг друга.
– Здорово!
– Да. Только возвращается одна пара из семи-восьми. Выбрасывает в другое место, иногда далеко. Остальных не видели. Ни люди, ни кетсали. Добираются только полноценные маги. Ученики погибнут на подступах к мертвой звезде. Магистры засекретили ритуал. Наложили запрет. Редко дают разрешение. Долго и дорого учить волшебника – и вмиг потерять? И кетсали на дороге не валяются.
– Но ведь тебе разрешили? – почтительное восхищение слышалось в голосе младшего чародея.
– Как только, так сразу! Разузнал секрет через приятеля, подал прошение. Запретили. Отыскал подходящее место и полетел. За это в глухом секторе с неопытным напарником.
Он говорил громко, потому что мгла так загустела, что начала поглощать слова. На лице Микаэля нарисовалась легкая обида, но новый звук смахнул ее.
Истошный, отчаянный клекот.
Так могли кричать только кетсали.
Оба чародея мгновенно оказались на ногах и бросились туда, где оставили своих питомцев. Хмарь, сырая и плотная, казалось, замедляла движения, как во сне.
На том месте, где недавно были птицы, осталась лишь примятая трава. Волшебники начали оглядываться, Микаэль быстро начертил синеватый знак и в воздухе вспыхнул огонек, осветивший пространство на несколько шагов – но дальше туман сделался еще непроницаемее, словно, отступив, сомкнул ряды.
Губы Андреаса шевельнулись, затем он воскликнул вслух – одной мысли оказалось недостаточно:
– Буран! – и затем махнул рукой влево: – Туда!
– Что случилось? – спросил Микаэль уже на бегу.
– Не знаю. Непонятно, – кидал старший волшебник на выдохах. – Почти не слышу мыслей.
Микаэль время от времени посылал разноцветные фигуры в направлении движения. Они вязли во мгле ночи, но однажды туман разорвался, и оба увидели кетсалей, которые удалялись размашистыми прыжками.
Прореха тут же сомкнулась. Люди переглянулись с недоумением.
– Они бегут? Но… – Микаэль высказался первым.
– Ерунда какая-то. Вперед!
Криков больше не было слышно. Направление Андреас тоже определял с трудом и волшебники, судя по всему, начали отставать. Иногда помогали лишь оставленные на траве следы. Микаэль регулярно шептал какие-то ругательства, облегчая душу, а напарник молчал, наливаясь яростью.
Через некоторое время – мгновения тоже заблудились в этом густом сумраке, спутались и сосчитать их было невозможно – полу-видимый, полу-мысленный след свернул и незаметно для себя маги оказались среди деревьев, судя по всему, старых и толстых. Ноги путались в шуршавшем подлеске. Андреас остановился, отломал сухую ветвь, поджег ее заклинанием и понес, как факел.
Оба то и дела касались рукоятей клинков. Каждого волшебника Ордена Глубины учили владеть оружием. Ситуации случаются разные, и умение ткнуть противника острым железом никогда не было лишним. Мастера обычного боя из чародеев, конечно, не получались, но за какой конец хвататься – знали все.
На поляну вывалились внезапно – в первую очередь, для самих себя. Деревья расступились, а мгла сложилась в какие-то необычные очертания.
– Свет! – крикнул Андреас.
Понукаемые волшебными словами синие нити срывались с его пальцев, сплетались в сияющие косы и вливались в пламя неуклюжего факела.
Микаэль последовал примеру товарища, и они увидели кетсалей. Те вяло брели к центру небольшого лабиринта по спиральной дорожке, окруженной поросшими густым мхом камнями высотой по колено человеку. То и дело останавливались.
Буран двигался позади. Он тряхнул головой, вцепился в хвостовое оперение Бабочки, пытаясь остановить и… снова выпустил его.
– Буран!
– Бабочка!
Кетсаль Андреаса снова встряхнулся, замер. Как вдруг… начал исчезать из вида. Только теперь они заметили, что туман вокруг птиц гораздо гуще, чем в других местах поляны. Он окутывал крылатые силуэты, будто пытался растворить в себе. Плотно присасывался к перьям. Жадно охватывал головы, норовя забиться в глаза. И сейчас вокруг Бурана делался еще плотнее. Кетсаль снова опустил голову и сделал шаг по дорожке.
Андреас, не задумываясь, бросился вперед, переступил ряд камней и ткнул в хмарь сперва левой рукой – факелом, потом зажатым в правой мечом. Результаты были такими же, как при нападении на обычный туман – нулевыми. В голове внезапно затуманилось, он опустил взгляд и сделал шаг к центру… Хотел сделать, однако рука Микаэля дернула его назад, вытягивая из лабиринта и начавшего сгущаться вокруг головы облачка мглы.
– А если как в Глубине? – младший очень быстро начал вычерчивать сложную вязь.
Меж звезд, где ни тепла, ни воздуха, от людей остались бы лишь обледеневшие трупы, не умей маги строить вокруг себя защитные коконы. Вдруг то, что помогало против вселенской пустоты, спасет и здесь?
Радужное сияние вспыхнуло вокруг волшебников. Мгла отступила, но оба явственно услышали в голове шепот, зовущий последовать за птицами, уже близкими к центру. К счастью, слабый, им можно было пренебречь. Туман обтекал коконы, не в силах проникнуть внутрь, но и чародеи ничего не могли сделать.
В центре лабиринта формировался темный сгусток. Меняющий форму, ищущий, вытягивающий языки-щупальца навстречу птицам, будто жаждал немедленно принять их в свои объятия – и никогда не отпускать.
Микаэль лихорадочно размышлял, как воевать с существами не из плоти и крови, да хотя бы железа, древесины – да чего угодно! Краем глаза увидел, как Андреас что-то чертит внутри своего кокона. Обернулся. Скорее угадал, чем прочел по губам:
– Прикрой!
Обе защиты исчезли одновременно, но не успела жадная мгла хлынуть внутрь, как лабиринт пропахало насквозь. Будто гигантская дубина прошлась по нему, выворачивая и отбрасывая камни, лежавшие здесь, наверное, века. Мелкие осколки стегнули по кетсалям. Задымилось несколько перьев – Андреас добавил еще и огня, зато птицы пришли в себя. Бабочка, правда, пошатнулась, словно готовясь опять погрузиться в оцепенение. Буран клюнул ее, и с клекотом недавние пленники лабиринта бросились к хозяевам.
Сгустки мглы не рассеялись, но закачались на месте, пошли волнами – то ли растерянные, то ли оглушенные, то ли по каким-то своим неведомым причинам. Это дало несколько мгновений, и когда кетсали оказались рядом, Микаэль накрыл всех самым широким коконом, на какой был способен. Часть тумана попала в него. Люди и, видимо, птицы, продолжали слышать голоса и старательно заглушали их.
Андреас оперся на Бурана, чтобы вскочить ему на спину – и оба чуть не упали. Сил у кетсаля не оставалось. Бабочка, судя по заплетающимся лапам, была не в лучшем состоянии.
Между тем на поляне стало яснее – а вот сумрак в центре лабиринта сгустился, став почти материальным. Иногда казалось, что в нем мелькают силуэты каких-то низкорослых существ. Медленно темный ком покатился на них.
Голоса в голове стали чуть громче.
– Бежим! – выкрикнул старший волшебник.
Корни и трава путались под ногами. Толстый слой палых листьев замедлял, скрывал камни и рытвины. Выжатые кетсали брели не быстрее людей. Мелькала и гасла слабая надежда на рассвет, который развеет призраки ночи, но он казался чем-то, что не наступит даже не часы – годы. Да и поможет ли он?
Позади остались, наверное, долгие версты пути. Если, они, конечно, не кружили на одном месте. Если десять шагов во враждебном лесу не принимали за сотню. Если…
Сгусток мглы среди тумана, то и дело освещаемый вспышками заклинаний, все катился и катился следом, и они ощущали это по голосам внутри себя, которые становились громче. Которым все труднее было противостоять по мере того, как усталость от трудного дня, бессонной ночи и долгого бегства наваливалась на тело и душу. Андреас то и дело кидал назад разные заклинания – без результата, кроме разрядки злости.
Почва поднималась, становилась более сухой и каменистой, и вот они уперлись в стену. Здесь кости земли прорывали кожу, предгорья становились горами. Склон оказался крутым. Вспышки света показали, что скалы поднимаются и справа, и слева. Если бы кетсали сохранили больше сил… Но Бабочка уже несколько раз падала, да и Буран был не в состоянии поднять в воздух себя – не то, что всадника.
– Предложи ему попробовать улететь, – быстро сказал Микаэль, и Андреас поглядел на собрата с уважением.
– Уже. Отказался. Готовь защиту. Попробую драться. Вдруг повезет.
Однако преследовавший их сгусток внезапно остановился. Замер там, где травянистая почва леса окончательно становилась камнем гор, и не двигался дальше. Потом начал удаляться.
Некоторое время волшебники не могли в это поверить, но голоса, призывавшие стать частью неведомо чего, утихли.
– Почему оно оставило нас? – удивился Микаэль, когда оба окончательно поверили в спасение.
– Думать сейчас не хочу. Спать.
Неизвестно, предупредило бы их сторожевое заклятие в случае возвращения живой мглы, но, к счастью, это осталось не проверенным.
***
Кетсали за ночь не пришли в себя. Они выглядели больными и крайне вялыми, с трудом двигались. В мыслях Бурана царил сумбур. О том, чтобы в ближайшее время продолжать путешествие по воздуху, не могло быть и речи.
Хорошей же новостью стало то, что ночное бегство не удлинило путь. Они приблизились к месту, где сходились незримые жилы свода небес.
Микаэль предложил повременить с продолжением пути, но старший маг решительно воспротивился.
– Нечего рассиживаться! Надо ноги разминать. Отсохнут.
– Но тут же горы…
– Прогулки укрепляют здоровье.
– А как же Буран и Бабочка без нас?
– Отдохнут. Потом вернемся. Или позову Бурана.
– Ты не боишься оставлять их одних, Андреас?
– Знаешь место безопасней? Отсюда вчера та дрянь отвернула. Еду найдут сами.
Проснулись волшебники после полудня и дотемна готовились к продолжению пути. При свете местной звезды обнаружилось, что подняться не так сложно, как казалось во мраке.
Вечером маги порассуждали о том, что же им встретилось вчера, но так и не пришли к определенному выводу. Живое то было существо или создание чар, разумное или теневое животное – понять не удалось. О магии, подобным образом подчиняющей чужой разум, волшебники Земли и освоенных Земным королевством планет не знали. По крайней мере, так считали оба чародея – ведь в противном случае это было бы известно в Ордене Глубины, где собирали лучших.
Что именно грозило жертвам лабиринта – можно было установить только опытным путем, а ни малейшего желания это делать, разумеется, не обнаружилось.
Наутро начали подъем. Шли легко. Трава пружинила под ногами, цветы источали запахи под лучами своей звезды – безымянной, так как с Земли ее за туманностью не было видно. Небо с легкой зеленцой чудилось в горах близким, только люди знали, что для них оно остается настилом большой тюремной ямы.
Тишина казалась неестественной. Только звуки шагов, да ветер налетал, порождая шорохи и шелесты, играл ими и затихал. Без него – ни шевеления в траве, ни стрекотания.
До границ снегов оставалось еще далеко, когда растительность стала сходить на нет, оставляя под ногами обнаженную землю – будто грубая рука сорвала с нее травяное платье.
– Неуютно здесь, – бросил Андреас.
– Знаешь, мне хочется повернуть обратно, – признался Микаэль, оглядываясь по сторонам. – Только не пойму, мое это желание, или оно здесь в воздухе висит.
– Голоса, как позавчера?
– Нет, только ощущение… что здесь живому не место, – он тряхнул головой. – Ладно, пойдем.
Вскоре вокруг остался лишь голый камень – ветер сметал почву, которую не удерживали корни. Порывы усилились, принесли с собой холодный дождь. Волшебники укрылись под скалой, образовавшей подобие пещерки. Наскоро перекусили.
– Слышишь? – вдруг спросил Андреас, насторожившись.
– Что?
– Мелодию в шуме дождя.
– Тебе кажется, – неуверенно возразил младший чародей.
– У меня хороший слух, – пальцы начали отбивать ритм на ладони другой руки.
Раз, другой, третий, повторяя цикл.
Сверкнула молния, потом вторая.
– А разряды немного похожи на наши знаки, – Микаэль внимательно вглядывался в яростно ветвящиеся пучки света. – Но думаю, просто случайность, только кажется.
Когда непогода унялась, они продолжили восхождение и вскоре наткнулись на препятствие.
И справа, и слева рвались ввысь отвесные склоны, и подняться, чтобы продолжить путь, можно было лишь по каменному языку между ними – достаточно крутому, но преодолимому, если бы он не был мокр и скользок после дождя. Отступать далеко назад не хотелось.
Микаэль попробовал подняться, цепляясь руками за стену справа, но пальцы соскользнули. Он упал и покатился вниз. В одежду вцепилась рука Андреаса, и старший маг с видимым усилием удержал собрата.
– Спасибо…
Тот только отмахнулся, глядя вверх.
– Придется ждать, когда просохнет, – уныло заметил Микаэль, вдохнув сырой воздух и глядя на посеревшее небо.
Вместо ответа Андреас выпрямился и начертил в воздухе сеть багровых и охряных линий, которую бросил вперед несколькими словами. По склону прокатилась волна пламени, облизала камень. Зашипела и погасла. Еще одна, еще и еще – пока горячие языки огненных чар не слизали всю влагу до капли. Волшебник покачнулся – огнепад стоил немало сил.
Передышку не затягивали. Полезли, как только камни остыли – пока туман или дождь вновь не увлажнили их. Преодолев самое крутое место, наконец вспомнили слышанные от путешественников по горам рассказы и обвязались веревкой.
– Надо чаще ходить. Летаем, позабыли все, – заметил Андреас.
– Я тебе завидую! – в голосе Микаэля было чистое восхищение.
Товарищ посмотрел на него, недоуменно поднял брови:
– Чему?
Младший маг потер ладонью переносицу, подбирая слова:
– Ты не боишься, не отступаешь. Всегда идешь вперед. Даже магистров ослушался – и выжил в мертвой звезде. С тобой кетсаль мысленно разговаривает.
– Не отступаю, – покривил губы Андреас. – Это хорошо? С маху об стену? Мы с Бураном выжили. Мог обоих угробить. Никто не знает, почему в мертвой звезде кто-то проскакивает. Много ума не надо – всегда наперекор! В четырех пальцах левой руки искусственная кость. Маги Сириуса растят. С правой ногой то же. Ввязался в историю – готов был в лепешку расшибаться… Расшибся, год на койке. Мог по-умному: быстрее, лучше. Была у меня в юности компашка, все лихие ребята. Двое до моих лет дожили. Считая меня. Завидно?
Микаэль был ошеломлен неожиданным монологом своего товарища.
– Но ты же живой!
– Везет, – короткое пожатие плечами. – До поры.
– Почему же ты продолжаешь так делать?
– Такой уродился, таким помру. Ты не такой, так что думай сам. Пошли быстрее.
***
Ни былинки на скалах. Ни птицы в небе. Лишь растущая усталость, да ощущение, что здесь быть не надо, подтверждавшее правоту направления лучше расчетов. Что бы ни затаилось на этой планете, управляя небесами, оно находилось неподалеку.
Внизу лето лишь готовилось подвинуться и освободить дорогу осени, а здесь, миновав увядание благоразумно исчезнувших растений, зима вступала в свои права. На второй день пути появились снежные пятна. Вода встреченного озерца леденила кожу. Хорошо, что в дорожных сумках была и теплая одежда – она очень даже может пригодиться, когда скитаешься по вселенной.
Микаэль грел котелок чарами. Костер развести не из чего, а для питья и размачивания сухарей теплая вода приятнее.
– Как там кетсали?
– Приходят в себя, – отозвался Андреас после мысленного разговора. – Медленно. Буран говорит, там не очень уютно.
– Здесь тем более, – покривился Микаэль. – Знаешь, я подумал, может, в этих проклятых горах не только звери, птицы и травы не хотят селиться, но и та тварь их побаивается?
– Может быть. Но нас это спасло.
Они замолчали. Начал опускаться туман, и оба насторожились. Однако он не походил на тот, укравший птиц и сгустившийся в чудовище. Не такой липкий, не такой густой, да и шепотков не было. Андреас тряхнул головой, достал свой барабанчик и начал выбивать бодренький ритм.
Ветер засвистел среди высоких валунов, между которыми они укрылись, будто подпевая. Волшебник прекратил играть. Стук возобновился через некоторое время, но теперь Андреас явно вслушивался в свист и повторял за ним. Микаэлю померещилось что-то знакомое, а потом он слегка похолодел, поняв: то же самое отплясывали пальцы товарища во время дождя.
Духовая партия ветра и ударная – человека сплетались, и чем дальше и теснее шли вместе, тем отчетливее становилась понятно, что это не случайные порывы. На камнях и в воздухе загорелись огни, какие иногда возникают перед грозой на мачтах корабля. Затанцевали, будто гости на балу, ведомые усердием и мастерством музыкантов.
Микаэль потянулся за блокнотом, чтобы запечатлеть картину. Почти не отводя глаз от сияния, начал делать набросок. Картина отчасти повторяла рисунок молний, и действительно походила на волшебные знаки, налитые чарами и цветами, но чувствовалось что-то еще… Танец повторялся, менялся, снова повторялся, но с другими деталями. Как переписанная много раз книга, как история, передаваемая из уст в уста.
Тишина и темнота наступили давно, но осознание их стало звеняще нежданным. Волшебники одновременно будто пробудились от сна, завертели головами. Туман как туман, ветер как ветер, стихает уже. Никаких огоньков.
Перед тем, как спрятать блокнот, Микаэль внимательно изучил его. На нескольких набросках линии и точки образовывали человеческое лицо. Оно казалось знакомым, но черточки были слишком скупы и расплывчаты.
– Я не очень понимаю происходящее, но это обязательно должно что-то значить, – сказал молодой чародей, показывая рисунки соратнику.
– Ясное дело. Нет, тоже не узнаю. Разберемся.
– Ты уверен, что мелодия была на самом деле?
– Да.
***
Сооружение находилось чуть выше границы вечных снегов. Оно состояло из гигантских каменных глыб, размерами напоминая дворец. Впрочем, вряд ли какой-нибудь правитель согласился бы жить в таком – мрачном, неуютном, продуваемом в щели между валунами.
Ощущения подтверждали, что это именно то, что они искали, но Микаэль устроил проверку, соорудив очередную октаграмму. Она заискрила и уперлась в свод совсем рядом, их чуть не задело при распаде знака, зато отчетливо стало видно, что силовые линии чар купола сходятся именно над зданием. Здесь замок, запирающий небо.
– Развалить эту груду камней? – вслух подумал Андреас.
– Не уверен, что нам удастся, – отозвался Микаэль. – А если все получится, то это может привести как к освобождению, так и к тому, что купол ударит по нам. И… неужели тебе не интересно, что находится внутри?
Волшебники переглянулись и неторопливо двинулись вперед.
Ни звука, кроме скрипа снега под башмаками. Стих ветер, прозрачный воздух открывал взгляду горные пики вокруг, прорезающие скалы ущелья. Далеко в стороне, далеко внизу – равнина, подернутая синеватой дымкой. Меж вершин украдкой пробиралось облако, готовое через какое-то время окутать, заключить в объятия и людей, и склон, и груду камней.
Здесь было что-то странное, одновременно похожее на магию и нет. Они не могли разобраться, но, наверное, даже люди без волшебного дара ощутили бы висящее в воздухе напряжение. У темного проема входа оно достигло такого уровня, что начало звенеть в ушах. Маги заглянули внутрь, но смотреть было не на что: через несколько шагов проход сворачивал, а взгляд упирался в темную каменную глыбу. Андреас скользнул вперед, выглянул из-за угла. Буквально через шаг – новый поворот, который растворялся во мраке. Волшебник рисунком вызвал огонек и шагнул дальше. Младший маг следовал за ним. Преодолев виток коридора, Андреас тут же невольно отступил, и чародеи столкнулись.
Замерли.
Глыбы расступались, образуя комнату, которая по размерам явно не была центральным залом строения. Проход открывался в противоположном углу, но дорогу туда преграждало нечто…
Казалось, кости должны были давно рассыпаться, ведь на них не осталось ни мяса, ни кожи, ни сухожилий. Но, видимо, плясавшие по скелету голубые огоньки склеивали его воедино не хуже, чем отсутствующая плоть или лак таксидермиста. Существо шагнуло вперед на мощных лапах с длинными когтями. Взмах – сухо щелкнули по рёбрам куцые костяные огрызки некогда могучих крыльев. Угрожающе нацелился клюв.
Когда-то давным-давно это был огромный кетсаль, и стянутая в здание мощь не давала ему об этом забыть даже теперь.
– Что за дрянь? – задавая риторический вопрос, Андреас уже готовил магический удар.
– Никто не знает, откуда прилетели кетсали, – Микаэль старался не отставать от товарища.
Шаг вперед. Огонь вылетел из воздуха перед ладонями старшего, рубанул раскаленными клинками… и бесследно впитался в холодные лазурные огни. Младший выпустил рой льдинок, чтобы раздробить кости в крошево.
Впустую. Волшебное искусство оказалось бесполезно перед жуткой нежитью.
Прыгнув в сторону, Андреас, шевеля пальцами с быстротой и ловкостью бродячего фокусника, сплел бесцветными мазками прозрачную петлю. Она полетела по дуге, захлестывая шейные позвонки ринувшихся на людей останков – и не задержала ни на миг. Мертвенный свет разрезал ее, как острый клинок.
В душу пробирался вызванный бессилием леденящий страх.
Микаэль еле успел откатиться – смертоносный клюв ударил в стену там, где только что была его голова. На камне осталась щербинка, на кости – большая царапина, которую молодой волшебник успел заметить.
– Его можно повредить без магии! – крикнул он товарищу, выхватывая меч.
– Дубины бы… – проворчал тот, тоже вооружаясь.
Они пошли в обход с разных сторон. Скелет яростно бросился на Микаэля, тот снова отпрыгнул – к счастью, места хватало. В это время Андреас нанес удар по крылу, вызвавший противный скрежет, за которым последовал стук – парочка мелких костей отвалилась и упала на пол.
И вновь – один отвлекает, второй бьет. Успешно, но медленно, слишком медленно, чтобы разрушить монстра раньше, чем он убьет чародеев. У них уже начинало сбиваться дыхание, а одна-единственная ошибка могла обойтись не в пример дороже, чем вышедшему из мира мертвых врагу. Все ближе проносился страшный клюв, всё труднее становилось избегать столкновений с неутомимым чудовищем, которое не чувствовало боли, не замечало повреждений.
В очередном прыжке Микаэль зацепил ногой за камень и чуть не упал. Тот отозвался глухим звоном. Мага осенила идея, и пока товарищ отвлекал кетсаля, он поднял булыжник. Шаг вперед, бросок!
Удачное попадание сделало больше, чем удары клинков: несколько ребер кетсаля сломались от удара тяжелого обломка гранита. Вдохновленный удачей чародей поспешил поднять его – и получил мощный тычок лапой, от которого искры полетели из глаз, когда он врезался в стену. Мгновение, затем другое… Никак не собрать мысли, чтобы отдать телу приказ встать! Он смог лишь сползти вниз, когда надвинулась огромная зловещая тень, и клюв разорвал кожу и плоть на левом плече.
Андреас обрушил несколько быстрых ударов на хвост, отбивая крошево от выбеленных временем костей. Скелет не повернулся, однако на несколько крошечных осколков времени словно задумался, какого врага выбрать.
Смерть была необычайно близка, но в голове Микаэля начало проясняться, и при следующей атаке он покатился на лапы врага. Обожгло болью – острые когти оставили кровавые полосы на ребрах, но птица покачнулась, сделала два шага в сторону, и волшебнику удалось подняться.
Жуткое создание вновь обернулось, готовое атаковать без устали, и равнодушные голубые огоньки все так же бродили по тропам его костей. Молодой волшебник отступал, гадая, на какое время хватит сил, как вдруг череп и шею врага окутала плотная ткань. Старший чародей набросил свой дорожный плащ и затянул его нитями чар. Защищая сам скелет, загадочное свечение не мешало магии действовать на другие предметы. Существо потеряло врагов из вида, судорожно завертелось, пытаясь освободиться и атакуя наугад, а волшебники, держась так, чтобы не попасть под смертоносные удары клюва и лап, нападали, дробя противника на части. Микаэль сообразил, что каменюкой можно не бить руками. Он создал воздушную петлю и раскрутил булыжник, как пращой. Дважды тот улетал мимо, но третий удар оказался удачным – по узкому черепу. С резким хрустом тот разлетелся на куски.
По костям прошла дрожь, огоньки погасли, и давно умерший кетсаль наконец рассыпался.
– Уф! – Андреас вытер пот со лба. – Ты как?
– Больно, но ничего, жить буду, – отозвался Микаэль, не желая показывать слабость. Запоздало вздрогнул. – Ну и тварь…
Товарищ, тем не менее, настоял на перевязке. Оба то и дело косились на опасные останки, но те не шевелились.
Еще несколько поворотов вывели их в сердце древнего сооружения.
На первый взгляд в огромном зале было пусто. Камень, камень, камень… Пол, стены, потолок – огромные глыбы, которые время постепенно стирает в пыль под ногами, но не сотрет еще очень долго. Может быть – пока стоит этот мир. Озноб от сосредоточенной здесь силы пробирал до мозга костей.
Волшебные огоньки слишком слабы, чтобы как следует осветить все, и они не сразу заметили нишу в дальней стене. В ней чародеев вновь ждали кости, но без голубых светлячков, лежащие, как должно лежать костям и, несомненно, принадлежавшие человеку.
– Как он тут оказался? – прошептал Микаэль в ответ на ругательство товарища. – Кто это?
– Может, здесь ответ?
Андреас наклонился и, осторожно отодвинув локтевой сустав, поднял небольшую книжицу. Знакомые и привычные, почти истершиеся символы на обложке хранили бумагу от старости. Витиеватые, сильно наклоненные буквы сплетали историю сквозь время.
***
Орден уже крепко стоит на ногах и справится без первого Верховного магистра. Таурус любит и умеет управлять, а я умею, но не люблю. Попрощались тем сердечнее, что он, с одной стороны, жалеет, с другой – доволен.
Неважно.
Чего я хочу больше – найти мир из легенды или стряхнуть с себя обязанности?
…
Говорят, там вечное лето. Не жаркое, палящее, а теплое. Справедливость и нет войн. Будь я молод – охотно поверил бы. В зрелом возрасте рассмеялся бы в лицо – сказка, это невозможно. Сейчас я стар и много повидал удивительного. Быть может, пустые россказни, но почему тогда и люди, и другие расы с разных планет указывают одно направление? Стоит хотя бы проверить.
…
Колония у Бетельгейзе совсем молода и небогата, зато гостеприимна. Был на приеме у наместника, они даже не очень докучали вниманием. Понравилось.
…
Обогнул большую туманность. Прыжки, прыжки… Провел в пространстве несколько дней. И мне, и Молнии нужен отдых. Нашел подходящую планету. Магия показывает, что воздух и пища пригодны человеку.
…
Я пленник. Не могу улететь. Стена в небе. Ищу причину.
…
Центр паутины – здесь, в горах.
…
Наступает зима. Плохо себя чувствую, хотя, кажется, близок к решению. Стал рассеян и забывчив. Старость?
…
Это место высасывает меня! Поздно понял. Хотел улететь подальше, хотя бы на время, но Молния больна. Сам не спущусь. Слаб. И не брошу ее.
…
Кетсаль умерла. Похоронил. Как же ее звали? Как?! Молния.
…
Кто я?.. Почему здесь?.. Нет! Михай! Я Михай! Проклятые камни! Рисовал на них свое лицо, чтобы не забыть.
…
Детство вспомнить легче, чем то, что было год назад. Флейта помогает. Мальчиком я очень любил эту мелодию, ее наигрывал знакомый пастух. Вспоминаю, кем был. Потом – кто я теперь. Пленник. Но не раб.
…
С утра не помнил. Ничего. Дотянулся до флейты. Флейта и рисунки. Не дамся этой силе! Умру, кем жил.
***
Последние записи были сделаны неуверенной рукой, и разобрать их оказалось сложно…
Андреас закрыл дневник и посмотрел на товарища. Тот помотал головой, стряхивая грустное оцепенение.
– Вот оно как… Смотри, я вспомнил! – он достал сделанные во время грозы зарисовки. – Тогда-то было не разобрать, деталей совсем мало, а сейчас уверен – это лицо Михая. Его портрет первый в галерее Великих Магистров!
– Великий волшебник, – задумчиво произнес Андреас. – Умер в средоточии силы.
– Да! И то, что он пишет в дневнике… Думаю, Михай смог как-то запечатлеть свой образ в этом месте. Помнишь вечер, когда я рисовал? Ты играл мелодию, которую услышал в вое ветра. Это может быть та самая песня. Сыграй ее сейчас, здесь! Мне кажется, что-то может случиться.
– Выглядит идиотски, – проворчал старший волшебник, доставая барабанчик. – Но ты прав.
Он прикрыл глаза – так легче было вспоминать. Наконечники палочек коснулись кожи, издав слабый, на грани слышимости, звук. Удар, второй, не очень уверенно, потом – все быстрее и четче, поймав ритм.
Микаэль в это время мазками кисти рисовал на камне лицо, не раз виденное в замке Ордена – гораздо детальней, чем прежние наброски. А потом прочел вслух, вплетая в музыку, будто стихи, слова из дневника.
– Михай! Я Михай! Не дамся этой силе…
Зал отозвался. Камни, как огромный оркестр, подхватили мелодию, которую вел Андреас. Звуки бились о стены и своды, заполняя собой пространство, оглушая…
Стихли.
– Умру, кем жил, – закончила полупрозрачная человеческая фигура, возникшая над костями.
Волшебники уставились на призрака, но молчание было недолгим.
– Получилось! – воскликнул Микаэль, и тут же смутился – радость была неуместна. – Простите, Верховный…
– Уже давно нет, – слова возникали не то в ушах, не то прямо в головах. – Не могу передать, как рад видеть людей. Но как вы здесь оказались?
***
Рассказ волшебников занял немало времени.
Удовлетворив любопытство, магистр продолжил с момента смерти, которая внезапно не стала уходом в ничто. Мощь этого места поглотила душу чародея, но не растворила, и он узнал многое.
Некогда в этом мире обитали разумные. Они ощутили особенность места силы, воздвигли здесь храм и создали культ. Запретив приближаться к священному сооружению, существа приносили жертвы издалека, в лабиринтах, с помощью мрачных ритуалов, и жертвами были частички их личности. Что может быть дороже, а значит – угоднее высшему существу? Напевы молитв возносились в небо. Храм пил их, пил незримые жертвы, и аппетит его рос. Вцепившись в часть, он жадно и бездумно поглощал целое, и за столетия выпил целиком сперва разумных, а потом всех, кто был на них хоть сколько-то похож. Одни призраки остались от обитателей, призраки, которые ненадолго обретали подобие жизни и воли лишь в густом тумане, но даже в таком виде не посягали на горы. То ли давний запрет жил в них, то ли просто ужас перед поглотившей их сущностью. Голодный храм сделал планету ловушкой…
– Молния стала стражем этого места. Я бы дал ей покой, если бы мог. Хорошо, что вы сделали это. Жаль, что так…
Он прервался: то ли устал рассказывать – могут ли покойники уставать? – то ли погрузился в грустные мысли. Микаэль сочувственно молчал, но Андреас не проявил деликатности:
– Нужен совет. Как выбраться? Не хочу застревать навсегда и составлять тебе компанию. При всем почтении.
Дух сдвинулся с места и поплыл через помещение. Волшебники последовали за ним и остановились у стены недалеко от входа.
– Вот, – указала рука, сквозь которую просвечивала покрытая лишайником шершавая скала. На первый взгляд она ничем не отличалась от остальных, разве что чуть холоднее. – Краеугольный камень храма. Если его вывернуть, а лучше – уничтожить, то здесь все рухнет, преграда падет, а клочки душ, наконец, обретут покой. Я обнаружил его и придумал способ – это сделать не так просто. Но времени и сил не хватило.
– Что делать?
– Подожди, есть еще одно. Мне было уже все равно, что со мной будет, а вот вам – нет.
Когда призрак изложил свой замысел, Микаэль побледнел.
***
– Ты ему веришь? – Андреас провел последний штрих, выпрямился.
С высоты полета на кетсале – они вызвали птиц утром – скалы казались площадью в день праздника. Окта-, гекса-, пента– и простенькие тетраграммы обрамляли мрачный храм, светясь и переливаясь всеми оттенками радуги. Три дня ушло на то, чтобы вычертить эти линии и насытить их волшебной силой. Они обновили и фигуры в самом храме, которые начал делать Михай, но не успел. Яркие цвета словно бы набегали на серые крепостные стены сооружения, врывались в проход и бросались на штурм последней твердыни краеугольного камня, но она стояла – мрачная, серая, холодная.
– У нас нет другого выбора. Я проверил чары, магистр прав. Запустить ритуал, нанеся последний штрих, можно только изнутри – и времени выбраться не будет. С тобой он так работать не сможет из-за связи с Бураном.
– Выбор есть. Могу сам.
– Ты наверняка погибнешь. Призрак беспомощен, но если я позволю создать между нами прочную связь, на время отдам ему все свои силы, сделает дело, и можем выбраться оба.
– Кто станет вторым? Кто помешает духу с помощью связи занять твое место?
– Совесть? Вспомни, что нам рассказывали о первом магистре, Андреас.
– Помню. Что делают с человеком века бесплотного одиночества? Знаешь? Я – нет.
Молодой волшебник замолчал, потом упрямо помотал головой.
– Я рискну.
– Твой выбор. Тогда нечего откладывать.
Они миновали короткий проход и подошли к краеугольному камню. Дух уже ждал.
– Готовы?
Микаэль опустился на колени перед призраком, и тот коснулся руками его лба. Магам с Земли не были знакомы подобные чары, они являлись порождением мрачного храма и необитаемого мира, частью которых первый магистр успел стать. Насколько сильно, насколько глубоко?
Тело молодого чародея обмякло. Андреас подхватил его на руки и посмотрел в глаза духу. Тот уплотнился, сквозь него уже нельзя было разглядеть стены, и даже лицо приобрело розоватый оттенок. Еще чуть-чуть – и трудно будет отличить от живого человека.
Зато Микаэль побледнел и будто обесцветился. Дыхание стало слабым, сердце билось медленно-медленно.
– Буду следить! – мрачно произнес Андреас.
Призрак ничего не ответил. Указал на выход.
Тело Микаэля Андреас привязал к спине Бабочки, а сам оседлал Бурана, и оба кетсаля взмыли в небеса. Надобности в сигналах не было. Открытыми, стеклянными глазами молодого мага наблюдал основатель Ордена.
Когда птицы набрали высоту, начался фейерверк. Магические фигуры запылали до боли в глазах, их соединили радуги и маленькие разноцветные молнии. Потом раздался скрежет, все цвета смешались в бушующее море, не сливаясь.
Не происходило ничего. Одно мгновение, другое. Вдруг раздался грохот и огромные глыбы, среди которых был и краеугольный камень, взвились, словно брошенные гигантской пращой. Заранее подготовившийся Андреас, контролируя чары с другой стороны, придал направление: прямо ввысь, в небо.
Невероятной силы удар пришелся прямо туда, где сходились линии незримого свода.
Сверкнули, будто молнии, прожилки купола, натянулись сияющими канатами до горизонта и, наверное, далеко за пределы зрения. Раскат грома прозвучал страшным треском. То, что некогда породило и питало преграду, теперь сокрушило ее, как камень из пращи – истлевший череп, и вдребезги разбилось само.
Перестало существовать.
Раскаленные обломки рушились, добавляя красок и без того яростному цветному приливу. Горы будто стонали от ударов. С дальней вершины сорвался ледник. Камни катились вниз, шипя и испаряя снег, порождая одну рокочущую лавину за другой, будто бы вершины решили обрушить свой гнев на ущелья.
Последний приступ ярости доселе всемогущего храма…
Наконец краски и огонь перестали бушевать, площадка очистилась, от сооружения осталось всего несколько раскатившихся глыб.
Андреас запрокинул голову и уставился в небеса. Прожилки-молнии исчезли, местная звезда казалась ярче и чище, чем он когда-либо видел – в воздухе более не было преград. Человек впитывал свет свободы, наслаждаясь зрелищем.
Ритуал похоронил и древнее проклятие, и древнего мага. Впрочем, похоронил ли?
Что с товарищем?
Глаза Микаэля были открыты, и он смотрел так, как никогда не смотрел младший волшебник.
Андреас оскалился, вскинул руку, готовый атаковать призрака, захватившего чужое тело.
– Не надо. Я сделал дело. И слишком устал, – шевельнулись губы молодого мага. – Прощай. Оставлю маленький подарок.
Веки опустились, а потом поднялись вновь. Микаэль глубоко вдохнул, щеки его порозовели.
– Я, кажется, знаю, где искать мир вечного лета, – негромко сказал он.
Во вторник к нему в кабинет заявилась недовольная Люсиэла.
— Нет, вы представляете? — она трахнула по его столу стопкой документов. — Закрыть ближайшую кофейню в самом начале рабочей недели! Да там весь «Нордвуд» пасется в обед. Как теперь жить-то?
— Господи, Люсиэла, — Ригальдо поморщился и отклонился в сторону — она так активно размахивала пластиковой папкой, что могла бы снести ему к черту ухо. — Вы что, тоже ходите в перерыв есть маффины? Я думал, вы питаетесь трупами врагов.
Люсиэла невежливо фыркнула и очертила контуры блузки, изобразив что-то смутно напоминающее ионическую вазу:
— Я что, похожа на тех, кто покупает себе маффины? Я посещаю эту кофейню ради информации! — повторила она, сладострастно сверкнув зубами. — Где еще можно узнать все свежие новости. А теперь что? Все разбегутся по городу или будут грустно жевать сэндвичи в кабинетах! И все потому, что какой-то идиот вызвал туда санитарную инспекцию!
— Чего? — переспросил Ригальдо, открывая лесопромышленный дайджест. — Там что, тараканы?
— Там якобы крысы! — отрезала Люсиэла, уперев руки в бока. — И кто-то из посетителей всосал пару унций крысиного яда! Теперь-то, конечно, они не откроются, пока не докажут, что чисты.
— Отличное место! — не удержался Ригальдо. — В самый раз для делового ланча в трудный день! Так и вижу меню: ристретто с пестицидами! Фраппе с крысиным ядом! А я говорил Фортисью, не надо туда таскаться. Как хорошо, что…
Он осекся.
Не может быть!
— Что? — Люсиэла сделала стойку. — Что такое, мистер Сегундо? Что там с Фортисью?..
У этой женщины было фантастическое чутье.
— Ничего, — он тряхнул головой. — Я просто сказал, что ее не будет, она в отпуске. Исли хочет, чтобы на это время вы вели и мое расписание тоже.
Люсиэла буркнула что-то очень нелестное в адрес его секретарши, а потом озарила приемную белоснежным оскалом:
— Конечно, мистер Сегундо. Я ничего не имею против рабочего тройника. За доплату, — она перевернула ногтем лист в его органайзере: — Вот только мне непонятно, что означают пометки вроде «может назначат встречу с-с + р-ка, х-з?»
«Х-з» означало «хуй знает», конечно. Ригальдо ненавидел неопределенность, которую несли хаотичные звонки социальной службы. Ненавидел почти так же сильно, насколько боялся официальной встречи с «р-кой».
— На все пометки «х-з» ничего не записывайте, — мрачно сказал Ригальдо. — Это… корпоративная тайна. Я не могу объяснить.
— Ясно, — пропела Люсиэла и подмигнула. — А вот у мистера Фёрста никаких корпоративных тайн нет. У него на это время стоит пометка «не забыть купить подарок».
«Исли пидор, — думал Ригальдо, яростно листая каталог. — Люсиэла сороконожка. Как все это вынести? Скорее бы Фортисью оклемалась, раз она уже в курсе всего».
Кстати о Фортисью. Надо бы узнать, что случилось с его недоразумением.
«Надеюсь, это просто была ядреная кишечная инфекция, — думал он, набирая номер Клариссы. — Случайно сожрать крысиный яд было бы слишком даже для нее».
***
–…о, это точно моя вина, мистер Сегундо. Не говорите никому, иначе коллеги съедят меня живьем. Врачи все время спрашивали, какие лекарства я принимала, — трещала Кларисса. Ригальдо не мог вставить ни полслова. На заднем фоне был слышен звук закипающего чайника, позвякивание ложки о край чашки и разноголосый кошачий ор. — Анализ показал, что у меня стала очень жидкая кровь! Мне даже делали переливание, потому что вся кровь из меня вытекла. Но я не принимаю лекарств. Я вообще-то очень здоровая!
Она включила музыку. Ригальдо против воли посмотрел на часы — одиннадцать утра. Видно, Клариссе было хорошо в отпуске.
— Ну, а потом пришел еще какой-то анализ, и кто-то меня спросил, где я ела и что пила, потом они чего-то перепроверили и так оживились… И, в общем, сказали, что такое мог вызвать крысиный яд, потому что в нем варфарин, но вообще-то он очень полезный, даже есть такое лекарство от тромбозов… Вы знали, что людей лечат таким же веществом, каким травят крыс? Вот же ужас-то!..
— Кларисса, — пробормотал Ригальдо, пытаясь остановить этот словесный поток. Мимо стеклянной стены его кабинета проследовала делегация бразильцев. Ригальдо прикрыл лицо ладонью, опасаясь, что у него на лице отражается не авторитетная значимость руководителя, а что-то вроде «уничтожить и радоваться».
–…и, в общем, они сообщили в санинспекцию; она проверит кафе в Челане и мою кофейню тоже…
Ригальдо немедленно оскорбился за свое придорожное кафе.
— Вы ничего не ели в Челане, — рявкнул он. — Вам к тому времени уже было плохо. Не дурите. Как вообще можно сожрать крысиный яд, вы что, ели с пола?
— Нет, я с пола не ем, — безмятежно сказала Кларисса. — Может, он упал ко мне в чашку из какого-нибудь кухонного шкафа?.. Но вообще, мистер Сегундо, я не очень верю, что это случилось в кофейне. Крысиный яд обычно кладут под трубы и батареи, в подвалах, в туалетах и на чердаках… Вы случайно не знаете, никто не травил крыс у нас в офисе?
Ригальдо стало смешно.
— У нас тут нет крыс, — заметил он. — У нас только сороконожки, гиены, пираньи и крокодилицы…
Дверь распахнулась, и в кабинет заглянул Исли — очень взволнованный.
— Давай, собирайся, — объявил он с порога. — Нам наконец позвонили. Через сорок минут мы должны быть на игровой площадке в Парке Волонтеров!
«И конь, — мысленно докончил Ригальдо свою фразу, уже не слушая, что там в трубке бормочет Кларисса. — Плотоядный конь-динозавр».
— Сейчас? — прошипел он, прикрывая динамик. — Собирались же вроде в среду! У меня через десять минут бразильцы, ты хочешь, чтобы они психанули и уехали?!..
— Я скажу Люсиэле, пусть перенаправит их на кого-нибудь.
— Так нельзя! Я сейчас не готов!
Тогда Исли решительно прошагал к нему, выдернул из руки трубку и нажал отбой. А потом развернул к зеркалу:
— Посмотри на себя, — сказал он, обнимая Ригальдо за плечи. Даже голову, сука, склонил, улыбаясь обаятельно и виновато. — Ты всегда готов, детка. Уверенность и охуенность — наше с тобой все!
— Слабоумие и отвага, — поправил его Ригальдо. Из зеркала на него смотрели два мужика в самом соку, с идеально повязанными галстуками и в стильных костюмах. Только у того, что справа, было такое лицо, как будто его везут на казнь.
В животе появились знакомые рези. Да блядь.
Ригальдо от чистого сердца позавидовал Фортисью. Он бы сейчас тоже, пожалуй, предпочел исплеваться кровью, лишь бы не ехать в парк Волонтеров.
Почему детей не заказывают по каталогу с доставкой. Привезли бы — и пусть бы уже дальше Исли сам разбирался.
А еще было бы неплохо, если бы к ребенку прилагалась инструкция по эксплуатации.
6–7 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир
Мамонька принесла сласти – нарочно приготовила те, что больше всего любила Спаска, – и они с Вечным Бродягой запивали их молоком. Он рассказывал о своём мире (и Спаска широко раскрывала глаза от удивления), о школе (где училось не пятнадцать человек, как у Милуша, а целых двести!), о том, что происходит за сводом, о том, как он в следующий раз выпьет чёрную воронку смерча.
Но неизменно его рассказ возвращался к колонии и к его освобождению оттуда.
– Понимаешь, у нас в школе всё было не так, как в колонии. В школе каждый за себя, там, чтобы быть первым, надо всё время держать ухо востро, ну, не расслабляться. А в колонии никто друг над другом не смеётся, все друг другу помогают. Я не знаю, это потому, что там собрались мрачуны или… ну, из-за того, что жизнь тяжелее. И получается, что я их предал, когда сам спасся, а им не помог.
– Но ведь никому не стало бы легче, если бы ты там остался, правильно? Значит, это никакое не предательство, – Спаске очень хотелось его утешить.
– Да? А Мален? Кто защитит Малена, если меня там нет? Мален – он не слабый, нет. Я это понял. Он, может, даже в чём-то сильней меня. Ему очень плохо было в колонии, хуже, чем мне. Потому что он из Лицея искусств, там всё не так, как у нас в школе. А Мален не ныл никогда, он мне хлеб свой отдавал… Он настоящий друг, а я… Я клятву ему дал, что никто его не ударит, и получается, что я нарушил клятву.
– Если Мален настоящий друг, то он поймёт.
– Вот это и обидно, что Мален поймёт и простит. И… дело даже не в клятве. Просто Малену там плохо. Он не привык к такой жизни, он с мамой жил, у него знаешь какая мама? Она ему помогала делать свой герб. Я даже представить не могу, как бы моя мама… то есть не мама, конечно… – Йока Йелен замолчал и отвернулся.
Может, его беды и казались Спаске совсем детскими, несерьёзными, но он переживал их искренне. Ему было больно говорить о приёмной матери – наверное, она его чем-то обидела. Любовь всегда боль и страх, даже если твоим любимым ничто не угрожает. А значит, он её любил.
– А твоя мама… твоя приёмная мама… она красивая? – спросила Спаска.
– Конечно. Она… похожа на тебя. Чем-то. Ты тоже очень красивая. Я, когда в первый раз тебя увидел, я сразу понял, что ты красивая. Я тогда думал, что ты мне приснилась. Я ведь ещё не знал, что я мрачун.
– А я в первый раз тебя увидела, когда тебе было восемь лет. Ты болел грудной горячкой, и я очень боялась, что ты умрёшь. У нас от грудной горячки часто умирают.
– А, это воспалением лёгких? Я помню. Верней, я помню, что болел, но как болел – не помню.
Спаска так увлеклась разговором, что не услышала шагов по лестнице.
– Я вам не помешаю? – спросил Волче, остановившись возле стола.
– Волче, это Вечный Бродяга, мой добрый дух! – улыбнулась Спаска. – Только он говорит на языке чудотворов и по-нашему почти не понимает.
– Я очень рад, – хмуро ответил Волче.
– Йока Йелен, это Волче, он самый отважный человек на свете, он несколько раз спасал мне жизнь, – сказала Спаска на языке Верхнего мира.
Вечный Бродяга поднялся и с достоинством кивнул – наверное, в его мире так было принято приветствовать новых знакомых. И жест получился очень красивым, даже царственным.
– Я поем и уйду, – сказал Волче, садясь за стол. – Не буду мешать. И на службу мне завтра рано.
Спаска растерялась, испугалась даже – и холода в его словах, и опущенных глаз, и торопливых движений. Потом хотела рассердиться: как он смеет её ревновать? Как может не доверять ей? Неужели ей придётся оправдываться в том, в чем она совсем не виновата?
Но она так и не успела рассердиться, потому что разглядела за этим холодом боль и страх. Любовь всегда боль и страх… И Волче старается их скрыть, даже от самого себя, – ему кажется, что это удар, который надо вынести с достоинством, он собирает это достоинство в кулак из последних сил и из последних сил держит лицо невозмутимым.
– Волче… Никогда, слышите, никогда не смейте меня ревновать, – сказала она очень тихо.
Он на секунду вскинул глаза и снова упёрся взглядом в стол:
– Я же сказал, что поем и уйду.
– Волче, не уходите. Пожалуйста. Вам это нужно от меня услышать? Чтобы я просила вас о чем-то, что-то вам доказывала, оправдывалась?
– Нет. Мне ничего не нужно. Тем более оправданий.
Спаска ощутила, как отчаянье перехватывает ей горло, как трудно становится дышать, как больно…
– Спаска, он чем-то обидел тебя? – неожиданно встрял Йока Йелен – и она вспомнила, как он жалел об отсутствии шпаги: вот-вот вскочит и схватится за нож на поясе.
– Нет, Йока Йелен, это я обидела его. Верней… Он сам на меня обиделся.
Вечный Бродяга словно не услышал её слов и пристально посмотрел на Волче.
– Я никому не позволю тебя обижать. Никому и никогда.
В другой раз Спаска обязательно рассмеялась бы, но тут испугалась ещё больше, потому что Волче тоже взглянул на Йоку Йелена.
Вообще-то Йока Йелен заслужил и взгляд сверху вниз, и презрительную усмешку, но был слишком самолюбив, чтобы снести их просто так. С него слетела смешная высокопарность, глаза сузились, и в них появился непритворный гнев.
– Скажи ему, что я самый сильный мрачун Обитаемого мира. Удар мрачуна вполсилы считается чем-то вроде пощечины, и мне ничего не стоит заставить его ползать на коленках, лить слёзы и пускать слюни. Просто чтобы он знал, что я не беззубый щенок, который задирает взрослого пса. А если я ударю в полную силу, я его убью.
– Йока Йелен, можно я не буду этого говорить?
– Я прошу.
– Волче, Йока Йелен самый сильный добрый дух Верхнего мира. Он может вернуть нам солнце. И сделает он это, возможно, ценой своей жизни.
– По-моему, он сказал совсем не это. Я плохо знаю его язык, но что-то понимаю. Мне показалось, он мне угрожает.
– Ты же видел, какую силу он мне передаёт… Ему стало обидно, что ты посчитал его мальчишкой.
– А кем я должен его посчитать?
Из кухни вышла мамонька с ужином для Волче.
– Ох, петухи, – вздохнула она и потрепала его по волосам. – Уже полночь скоро, а ты ещё не поел. И перестань, перестань дуться, как мышь на крупу.
Волче не сказал больше ни слова, быстро съел капусту со свининой, залпом выпил кружку молока и вышел вон. И Вечный Бродяга пытался расспросить Спаску, что произошло, но она, памятуя о данном отцу обещании, не стала ничего ему объяснять.
– Извини, Йока Йелен. Я не знаю, куда пропал отец, но… я очень устала. Можно я пойду к себе?
– Конечно, – кивнул тот. – Ты могла бы не спрашивать. Это я проспал полдня…
Она еле сдержалась, чтобы не бежать, и зашла в комнату Волче без стука. Он уже погасил лампу – было совсем темно, но Спаска кожей чувствовала тепло его тела и трепет дыхания. Он лежал под одеялом к ней спиной, съёжившись, будто от боли. Она присела на корточки у изголовья и провела рукой по его волосам.
– Волче, ну пожалуйста. Зачем вы меня заставляете бегать за вами? Зачем? Я не знаю, сколько мы тут пробудем, но совсем недолго, я не могу просто хлопнуть дверью и подождать, пока вы опомнитесь. Не смейте меня ревновать, слышите? Ведь надо было вас наказать за это, разобидеться как следует… Только я же знаю, что вам ещё больней, чем мне, так зачем же вы так? Зачем же вы и себя, и меня мучаете?
– А ты не понимаешь? – Он словно нехотя повернулся к ней лицом и медленно погладил её по щеке.
– Нет, я не понимаю! Мне что, ни с кем теперь нельзя говорить? Мне до свадьбы в комнате запереться?
– До свадьбы? С кем?
– С вами… Или вы уже раздумали на мне жениться?
– Маленькая моя… – Волче притянул её голову к себе. – Я не раздумал. Твой отец сказал, что хочет выдать тебя замуж за Вечного Бродягу.
– Да мало ли что он хочет! – едва не рассмеялась Спаска. – Он и мне говорил, что отдаст меня в жены тому, кто прорвет границу миров! Волче, он же ерунду говорит и сам в неё не верит! И вы поэтому… Вы вот так легко от меня отступились? Мешать он не будет! Поест и уйдёт! Да…
Спаска обхватила его за шею и прижалась щекой к его щеке.
– Бедный мой… Хороший мой… Я вам рубашку вышила, только она в замке осталась. Не отступайтесь от меня, пожалуйста. Я знаю, что вам мой татка скажет: что мне с вами плохо будет. Вы не верьте ему. Мне без вас будет плохо.
А потом они сидели, обнявшись, на полу возле кровати, в темноте, а за окном шёл дождь, и пасмурный рассвет никак не мог пробиться сквозь мозаику стекол. В доме на болоте ночью было гораздо светлей…
Спаска рассказывала о призраке Чудотвора-Спасителя, который ставил свечу в её комнате и читал письма, которые она писала Волче.
А он – о том, каким странным ему кажется господин Красен, и о том, что через несколько часов Государь должен объявить о казни болотников, которые убивали детей, и о том, что никак не удаётся узнать, где храмовники спрячут новое оружие.
Спаска случайно нащупала повязку у Волче под рубахой – он солгал, что обжёгся. Она сразу поняла, что он лжёт, и ей почему-то стало тревожно, словно за этим крылось что-то страшное, какая-то угроза, которая ещё не миновала.
– Да что ты, маленькая… Чего ты испугалась? Уж всё зажило давно. Я и думать забыл.
– Если зажило, зачем повязка тогда?
– Да это Зорич – боится, что рубаха корочки обдерёт раньше времени.
– Это неправильно, ожоги лучше вообще без повязок держать, они быстрей заживают. – Спаска сжала губы. – Если бы я с вами жила, я бы давно вас совсем вылечила.
* * *
Тёмный бог Исподнего мира тремя гибкими кольцами свернулся на мягкой перине под невесомым пуховым одеялом – ему не нравилось скользкое шелковое бельё этого широченного ложа. Он лежал неподвижно, но настороженно: он был смертью.
Жирный, одышливый старик долго принимал лечебную ванну, пахшую горькой травой, долго облачался в ночную рубаху и колпак – при помощи множества слуг и служанок, долго – уже в постели – пил стакан молока, положенный ему на ночь.
Тёмный бог не двигался. И только когда последний из слуг, поправив подушки, оставил своего хозяина в одиночестве, Тёмный бог шевельнулся. Чешуйки по бокам его туловища потихоньку шипели – словно вода на раскалённой сковородке, – и старик насторожился.
Ему нечего было бояться, и он не испугался, ведь и шёлк постельного белья мог издавать подобный звук. Тёмный бог медленно выбрался из-под одеяла, оставаясь в тени, и старик снова не заметил его смертоносного присутствия.
Песчаная эфа двигалась в сторону живого тепла, раздражённая скользким шелком подушек. Старик не закричал – он онемел от ужаса. Беззубая челюсть безвольно опустилась вниз (как у покойника), лицо посерело. Одно резкое движение, и эфа, сделав молниеносный выпад, впилась бы в немощную, дряблую плоть.
Она не слышала сказок о неагрессивности змей, её разозлило опасное соседство: Тёмный бог положился на её способность источать невидимую эманацию, вызывающую в человеке парализующий страх. Старик не закричал.
Не закричал он и тогда, когда рядом с ним на ложе появился человек, – Тёмный бог, подвернув под себя одну ногу, весело взглянул на Стоящего Свыше и улыбнулся.
– Я думаю, тебе хватит благоразумия молчать и дальше. Я очень быстро превращаюсь в ядовитых гадов, и, если ты окажешься несговорчивым, мне придётся иметь дело с твоим преемником.
Старик медленно и еле заметно кивнул – он боялся шевелиться.
– Ещё я умею превращаться в крохотных лягушат и ящерок, которых прислуга не обнаружит в твоей спальне и при самом тщательном обыске, поэтому каждый вечер ты рискуешь оказаться под одним одеялом с кинским аспидом. И никакая охрана не спасёт тебя от змеиного укуса в парке, или на приёме, или на службе в храме. Где бы ты ни появился, везде могу оказаться и я. А ты думал, что могущество Живущего в двух мирах – это сказки, придуманные для толпы? Попробуй попросить защиты у Предвечного, ты столько лет служишь ему верой и правдой, может, он и откликнется. Но, сдаётся мне, Предвечному нет до тебя никакого дела, так же как и тебе до него.
– Что… что ты хочешь?.. – одними губами – побледневшими до синевы – прошептал старик.
– Обычно я не размениваюсь на мелочи, но теперь мне нужно, чтобы Храм оставил замок Сизого Нетопыря в покое. И, конечно, никакого ружейного хлопка, никаких новых пушек и разрывных снарядов.
– Я… я не могу… Это невозможно… Как я это объясню?
– Кому? Чудотворам?
Старик сглотнул, и тяжёлый морщинистый зоб на его шее неприятно шевельнулся.
– Ты мразь, позор этого мира. – Тёмный бог брезгливо поморщился. – Тебя следовало убить давно, но, к сожалению, на твоё место встанет точно такая же продажная тварь. Если хоть одна пушка выстрелит по стенам замка, я не поленюсь заглянуть к тебе ещё раз. Ты жив до тех пор, пока стоит замок Сизого Нетопыря. Крутись как хочешь, тебе не занимать умения плести интриги.
Стоящий Свыше тяжело дышал, в груди его при каждом вздохе свистело и хлюпало: от волнения начался приступ астмы. И Тёмный бог ощутил жалость: дряхлость и немощь всегда вызывали в нём чувство вины, особенно рядом со стареющими друзьями.
Сила – это когда слабых защищают. Когда лежачих не бьют. И отвращение к продажному старику, погрязшему в роскоши, постепенно превратилось в отвращение к самому себе и своему «могуществу».
Зелёная ящерка соскользнула на паркет по резной ножке кровати, безошибочно угадав направление к ближайшей щели между стеной и плинтусом. Холоднокровным тварям неведома жалость, чувство вины, любовь, осуждение; их не волнует мораль, добро или зло: Тёмный бог покинул покои Стоящего Свыше без тени сомнений, чуждых той сущности, что стояла над всеми существами, которыми он мог обернуться.
6–7 июля 427 года от н.э.с.
Посадив Ясну, а с нею Милу и прислугу на поезд, Йера как можно скорее вернулся домой и больше никуда не выходил, даже в сад. Это был первый день каникул, и, конечно, кой-какая работа в Думе всё же оставалась – отменялись лишь заседания и официально приостанавливалась работа думской комиссии, – но Йера решил, что дела подождут.
Ему была невыносима мысль о появлении в Думе, о шепоте за спиной, о смешках и косых взглядах – этого ему с лихвой хватило на вокзале.
Он с ужасом думал о том, как долго Ясна будет добираться до уединённого домика в горах – и всю дорогу на глазах у людей, знающих, кто она такая и почему уезжает.
Поздний закат снизу окрасил облака в тревожный огненно-малиновый цвет, не тронув их сизой темноты сверху, и Йера вспомнил карьеры Магнитного, вид на Внерубежье – там закат был зловещ и грозен. Что услышал Града Горен? «Я иду»?
Может быть, Исподний мир – это иллюзия, проекция, но огненная трещина в четверти лиги от свода – не плод чьего-то воспаленного воображения, а осязаемая реальность. А значит, сделанный в Думе доклад – это правильный поступок.
Может быть, Исподний мир привиделся и Горену, и Изветену, и ему, Йере, может, он не материален, но откуда тогда взялась сила у Внерубежья? Полутысячелетняя дань… Ведь именно данью Танграус назвал то, что пятьсот лет копилось за сводом. Или Танграус тоже видел проекцию и иллюзию?
Неужели иллюзией был лик Инды в храме Исподнего мира и проекцией – люди, стоявшие перед ним на коленях?
Йера хотел включить настольную лампу – закат догорал, в библиотеке стало сумрачно. Злость, совершенно ему несвойственная, накатила неожиданно.
И хотя время было довольно позднее, он вызвал Суру звонком – старый дворецкий остался в доме один из всей прислуги. Наверное, нужно было отложить задуманное на утро, но внутри кипело негодование, от которого тряслись руки и срывался голос.
Йера едва дождался появления дворецкого, нетерпеливо распахнув дверь в библиотеку.
– У нас есть свечи? – спросил он, едва Сура перешагнул порог гостиной.
– Конечно, – невозмутимо ответил тот.
– Все… Слышишь, все до единого солнечные камни – прочь! Сегодня же, сейчас же!
Сура ни о чём не спросил, даже не пожал плечами, словно ждал чего-то подобного давно и с нетерпением. До глубокой ночи они вдвоём вынимали из светильников солнечные камни и выносили в кладовку, кое-где заменяя их на свечи.
А когда дело было сделано, взгляд Йеры упал на телеграфный аппарат. Он вспомнил, что магнитные камни качают в дом воду и толкают авто… И всё, всё, что есть в доме – от буханки хлеба до оконных стёкол, – всё это так или иначе создано энергией, украденной у Исподнего мира. Бессмысленно…
Смешно отказаться от освещения и назавтра поехать в Славлену на авто, или принять ванну, или надеть костюм… Нужно разрушить всё и уйти от людей, чтобы жить, не пользуясь энергией чудотворов. В шалаше, в деревянной избушке с колодцем, натуральным хозяйством – прясть и ткать, пахать землю, жать хлеб и молотить зерно…
Йера сел на пол перед телеграфным аппаратом и разрыдался. Не потому, что осознал бессмысленность избавления от солнечных камней, а оттого, что в самом деле едва не принял решение бросить дом и отправиться поглубже в Беспросветный лес – строить шалаш. Это безумие…
Доктор Чаян прав: как легко жилось Йере до того, как он совершил путешествие по Исподнему миру! Нет, не мозг чудотворов устроен иначе, чем у других людей. Иначе устроена их совесть… Имея совесть, нельзя знать об энергетической модели двух миров и жить спокойно.
И как легко думать, что Исподний мир нематериален, что он иллюзия или проекция… А ещё удобней верить, что Исподний мир – абсолютное зло.
Наутро Йера вспомнил об отчёте Пущена, о переживаниях Горена и решил, что должен его навестить. Ехать после этого в Славлену не хотелось… А ещё не хотелось говорить об Исподнем мире с Изветеном.
Но тот сразу угадал, что с Йерой что-то произошло, хотя и не навязывал ему помощи, лишь заметил:
– Судья, у вас такой вид, что я советую вам обратиться к доктору…
– К психиатру? – осклабился Йера в ответ.
Брови Изветена поднялись домиком, он смутился и попросил прощения за бестактность. Глядя ему в глаза, Йера не смог бы допустить мысли, что это и есть хладнокровный убийца Югры Горена.
Чай пили на маленькой террасе мансарды, там, где Града чувствовал себя в относительной безопасности. Чудесная июльская погода все время напоминала Йере о непрерывных дождях Исподнего мира, и навязчивость этих мыслей снова казалась ему признаком безумия.
Града тоже выглядел неважно, и Изветен, рассказывая о вчерашнем эксперименте, заявил, что больше подобных магнетических сеансов проводить не будет. Они некоторое время спорили об этом с Гореном, который настаивал на продолжении до победного конца. Изветен заявил, что это будет не победный конец, а конец Грады Горена или его рассудка.
В ответ Града выдвинул требование: если Изветен отказывается от магнетических сеансов, которые позволят вспомнить записи в дневнике отца, тогда он, Горен, продолжит экстатические практики в надежде увидеть то, что видел отец.
– Ты снова собираешься мешать абсент с опием? – рассмеялся Изветен. – Ты сдохнешь, Града, и тебе не помогут лучшие врачи Славлены. Ты, наверное, плохо понимаешь, что это за признак – алкогольный психоз.
– У меня не было никакого алкогольного психоза! А если и был – оно того стоило… Как вы не понимаете, Изветен! Мне остался один шаг, всего один шаг – и я разгадаю эту тайну!
Магнетизёр покачал головой и взглянул на Йеру, призывая в свидетели:
– Осталось узнать, за что Внерубежье любит девочку?
– Это не смешно, Изветен! В конце концов, вы помогали моему отцу. Помогите и мне! Так же, как помогали ему – отличать значимые видения от незначимых!
– Твой отец был учёным. Пьяницей, меланхоликом, но учёным! Он не ловил галлюцинации. То, что он предсказывал, он знал наверняка. А ты просто надираешься и бродишь в своих видениях без всякой цели и смысла. Ты трансформируешь в своей фантазии то, что узнал от отца, а думаешь, что повторяешь его опыт. Разве твоё описание Врага не совпадает с тем, которое дал твой отец?
Йера напрягся, но Горен не выдал тайны.
– Это ничего не значит. Я знаю, что на самом деле видел Врага, мне этого достаточно. И девочку-призрака мой отец не описывал, а я описал её с той же точностью, что и Врага.
– Я читал это описание. Ну-ка повтори, что за причёску ты видел? – В глазах Изветена мелькнула хитринка.
– Только для судьи я повторю: она была пострижена, как я… Не сейчас, а до клиники – полукругом, у неё волосы до плеч…
– Судья, вы вместе со мной посетили Исподний мир. Скажите, вы видели там хоть одну постриженную девочку? Девочки Исподнего мира носят косы, Града! Это твои фантазии, а не значимые видения.
– То есть вы отказываетесь мне помогать, я правильно понимаю? – сквозь зубы процедил Горен.
– Нет, – неожиданно ответил магнетизёр. – Если я откажусь, ты, чего доброго, сбежишь и снова окажешься в клинике. С алкогольным психозом и прочими вытекающими…
Йера пропустил эту часть разговора мимо ушей – его больше занимала уверенность Изветена в материальности Исподнего мира. Если он не сомневается даже в том, какие причёски там носят девочки… Может ли иллюзия быть столь… конкретной?
Нет, он остерегся задать этот вопрос Изветену – заранее предполагал, каков будет ответ. Но ведь магнетизёр отрицает существование Энциклопедии Исподнего мира. Когда он искренен, а когда лжёт?
Йере в который раз показалось, что все вокруг намеренно сводят его с ума.
– Вы слышали, судья? Пущен намерен всерьез прижать моего дядю к ногтю. – Горен оторвал его от навязчивых размышлений. – Его ребята пообещали, что сегодня будут расспрашивать меня с утра и до вечера, чтобы Пущен смог составить хитрый список вопросов с ловушками для моего дядюшки. Он ужасно умный, этот Пущен. Скажите, а вы в самом деле видели его, или это собирательный образ, пускать клиентам пыль в глаза?
– Я в самом деле видел его, – ответил Йера и подумал, что теперь в этом не уверен. Может, ему привиделась и встреча с Пущеном? – Он не любит общаться с людьми.
– Я никогда не сомневался, что дядя хотел избавиться от отца.
– Они ссорились? – спросил Йера, поддерживая разговор.
– Нет, мой дядя слишком хитёр для этого. Он думал, что отец скопил много денег, думал, что чудотворы хорошо ему платили. Представляю, как дядюшка кусал локти, когда узнал, что отец ничего этим не заработал!
Горен не знает о счёте в Натанском банке? Йера удивился: почему Пущен не сообщил об этом? О ячейке он умалчивать не стал… Счёт был открыт на имя Грады, а потому и не упоминался в завещании, но Горен ведь должен узнать об этом рано или поздно? Или его поставит в известность управляющая счётом контора?
Югра Горен был уверен, что его сын погибнет в огненной реке… Он считал это неизбежным… Зачем тогда ему понадобился этот счёт?
Йера ужаснулся, представив себя на месте Югры Горена: знать, что твой сын скоро погибнет, уверить себя в том, что это неотвратимо, неминуемо – но оставить на дне души надежду? Надежду, которая разрушает все то, чему посвятил жизнь? Что доказывал всеми правдами и неправдами? Безошибочность своих пророчеств…
– Вам нехорошо, судья? – спросил вдруг Изветен.
И Йера понял, что думает о Йоке. О том, что Враг должен погибнуть, прорывая границу миров. Он спасёт Обитаемый мир ценой своей жизни…
– Нельзя заглядывать в будущее, – пробормотал он рассеянно. – От этого тоже можно сойти с ума…
6–7 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир
Волче отдал Спаске написанное письмо и ушёл в спальню к отцу, сказав, что тот прав и сначала надо поговорить о деле. Она прочитала письмо раз двадцать и запомнила наизусть.
В ладанку под лунным камнем оба письма не помещались, и Спаска долго не могла решить, какое из двух писем ей дороже. И выбрала второе, спрятав его на груди, а первое убрала в ларчик с украшениями, который ей подарила мамонька.
Спаска спустилась в трактир, чтобы не изнывать от тоски, пока отец наговорится с Волче, но там неожиданно застала Йоку Йелена – она и забыла о нём, и о том, о чем просил отец, забыла тоже. Вечный Бродяга сидел за столом напротив мамоньки, ел пирог с рыбой, и по всему было видно, что чувствует он себя очень неловко. Мамонька пыталась его разговорить, но он не понимал её языка.
– А где Змай? – спросил он, увидев Спаску. Лицо его сразу же изменилось: он и обрадовался, и смутился.
– Он сейчас поговорит с Волче и спустится, – ответила Спаска, присаживаясь к нему за стол. – Им надо поговорить, отец давно здесь не был.
– Бросили гостя одного, – покачала головой мамонька, поднимаясь. – Он же по-нашему не понимает, я уж и так, и сяк, и разэдак… Я лучше ему сласти принесу – про сласти и без слов понятно. Хорошо хоть татка твой не забыл сказать, что мальчик любит рыбу.
– Это твоя мама? – спросил Вечный Бродяга, когда мамонька скрылась в кухне.
– Моя настоящая мама умерла. Мамонька… она мне названая мать.
– Моя настоящая мама тоже умерла, – сказал он, немного подумав. – Но я никогда её не видел, я не знаю, как бы это было… жить с настоящей матерью.
– Ты жил с мачехой?
От этих слов он перестал жевать и положил пирог на тарелку, и Спаска догадалась, что сказала что-то не то. Ведь мамоньку она бы не посмела назвать мачехой… А названая мать – вовсе не мачеха.
– Я жил у приёмных родителей, – ответил Йока Йелен неожиданно зло. – Но они были добры ко мне. Скажи, а хорошо, наверное, иметь такого отца, как Змай?
– Я не знаю, – улыбнулась Спаска. – У меня другого нет. Отец он и есть отец, я его люблю просто так, а не потому, что жить с ним хорошо. Я ещё не знала точно, что он мой отец, а уже его любила.
Йока кивнул, а Спаска помолчала и решилась спросить:
– Скажи, а ты совсем не боишься прорвать границу миров?
Её вопрос поставил его в тупик.
– Я не думал об этом. Я ещё не решил. И пока я еще не могу её прорвать, мне не хватит на это силы. Я пробовал, конечно, но… Мой учитель говорит, что для этого надо выпить энергию настоящей молнии, а я пока научился брать силу только у шаровых молний.
– Наверное, мы с отцом и почувствовали толчок в границу миров, когда ты попробовал это сделать. Отец тогда очень за тебя беспокоился, ну, что ты не отдаешь мне энергию. Он ведь сильно болел, ещё и ходить не мог, а уже собирался тебя спасать. А когда мы почувствовали этот толчок, отец сразу согласился подождать ещё неделю.
– Я нарочно не сбрасывал тебе энергию, чтобы он понял… В общем, всё это было напрасно, он всё равно не стал освобождать колонию… Он спас только меня, а остальных спасать не стал.
Говорить с Вечным Бродягой было очень легко, и вскоре Спаске уже казалась, что она знает его с детства. Он в самом деле чем-то напоминал Гневуша, и она подумала: как было бы хорошо, если бы Йока Йелен был её братом! И тогда отец не приставал бы к ней со своими дурацкими просьбами ему понравиться.
Она вовсе не собиралась отталкивать Вечного Бродягу и уже забыла, что над ним нельзя смеяться, – смеялась, и ещё как! Но он на этот смех совсем не обижался.
Да, он был ещё мальчик, поэтому и не смотрел на Спаску сверху вниз, не считал её маленькой девочкой, которая ничего не понимает. И даже наоборот.
Под стрелкой часов опустевшие улицы дремлют безмолвно,
Считают минуты закрытые двери домов.
Металлом немые фигуры застыли и ждут, когда ровно
Двенадцать ударов их вырвут из сонных оков,
И жители вновь повторят безупречно заученный танец,
Мной точно рассчитаны их совершенные па.
Здесь пары навеки слились, их кружить механизм не устанет,
Но время отмерено, снова исчезнет толпа.
Мой лучший шедевр, моя гордость, для старого сердца отрада…
Лишь день ото дня все виднее, что лица пусты,
И медленно радость сменяется приторной горечью яда,
Игрушек покорных бессмысленный танец постыл.
Свое мастерство и любовь я вложил, только этого мало,
Я вовсе не бог, чтобы новую душу создать.
Одну лишь имею – свою – может хватит её для начала?
Отдам без остатка и счастье вернется опять.
Мой город с часами был частью меня, а теперь всё иначе,
И я – его часть – из окна-циферблата смотрю
На кукол, что жизнь обрели, и беззвучно от радости плачу —
Свободными встретите нового утра зарю.
Беспечные стрелки кругами небрежно нарезали время,
Но я не устал свою ношу годами нести.
Жаль, век мой уже на исходе, творенье творца не заменит –
Всё вспять обернется без духа в часах взаперти.
Спешат по делам своим бывшие пленники танца-ловушки,
Не зная, что скоро в их двери беда постучит.
Мой срок истекает, и вновь меж домов закружатся игрушки,
Глаза отразят неизбежности стылый гранит.
Не ждал я – но гость появился в моей добровольной темнице,
Затронув надежды почти позабытую нить.
Одною из кукол он был, но душа в его взгляде искрится –
Теперь он мне равен, он сможет меня заменить!
На уцелевшем циферблате здесь всегда четверть неизвестного, сектор неведомого времени, вырезанный скальпелем уцелевшей стрелки. Время концерта – четверть. Окна под потолком пропускают свет в подвал мелкими крошками, но софиты не нужны. Некому слышать нас – не так уж важно. За треснувшим стеклом шепчет дождь, который согласен танцевать на улице, а еще выше недоверчиво склоняется небо.
Мы готовы играть для них.
Кому, как не им, быть гостями? Свидетелями того, как квартет любителей исполнит незатейливую мелодию собственного сочинения. Наконец – с опозданием всего на три десятка лет. Кому, как не им, понять?
Особенно небу, которое тогда растрескалось и бешено стегнуло наотмашь, штрихами горячих плетей раздирая в клочья кожу земли. Железноголовые вояки заставили его, перечеркнув всё, что можно…
Всё.
И когда мы выживали в руинах ставшего незнакомым Парижа, небо могло подумать, что мы забыли. И было право.
Взмахом смычка вступила скрипка – звонко, как хрусталь; ласково. Рене умел играть так, что улыбка и слёзы одновременно появлялись на лице. Он единственный среди нас был с музыкальным образованием. Единственный из нас, кто сберёг свой инструмент в жестокой и молниеносной войне и после нее. Случайная встреча с ним пробудила мою память, хотя и трудно было узнать в морщинистом старике красавца Рене.
Дождавшись своей секунды, моя флейта торопливо подхватила мелодию, безропотно подхватывая вязь с нотных страниц и нанося маслом на холст мелодии. Инструмент я вырезал сам, и сколько деревянных тел-заготовок ушло в морг мусорных урн, пока вышло что-то приличное…
Я играл, закрыв глаза, страшась проснуться и не увидеть друзей.
Вернувшись, внесла несколько тактов скрипка и передала мотив дальше.
Гитара бросила аккорды вслед. Уверенно, будто в сотый раз, будто зная, что всё будет хорошо, будто мы не играли композицию от начала до конца впервые. Будто не репетировали по кускам – то ли боясь, то ли готовясь к священному ритуалу.
Рене знал, где искать Мишеля, а вот Мишель долго искал гитару. Музыкальные инструменты не были первым, что спасали от гнева небес, а то, что осталось от них потом, уже не могло звучать. Однажды он пропал надолго; мы боялись, что навсегда. Но, вернувшись (хромая, как обычно), наш гитарист принес шестиструнную красавицу, и надо было видеть, каким счастьем светились глаза.
Когда недавно он слёг, я боялся, что не увижу его больше – все мы не молоды, и ядерный яд пропитал нас насквозь. Но Мишель был с нами сегодня.
Пауза – все терпеливо ждут, пока Пьер, задыхаясь, откашляется. Когда мы разыскали его, он уже был тяжело болен, и не надеялся дожить до этого дня. И все же сейчас звучит саксофон…
Золотистый щеголь, которого вчетвером искали больше года, стал случайным даром – найдя помещение, мы обнаружили его прямо здесь, под мешками с полусгнившим тряпьем. Звучанием наполняется весь подвал, сплошь, даже ржавые трубы в углу будто бы подыгрывают саксофону – в такт, без скрежета. Казалось, позвякивает в ритме набравшей силу мелодии и шелесту дождя наш талисман – чайный набор на четверых из костного фарфора, ярко расписанный в цвета охры, умбры, ультрамарина и кармина.
Его принес Рене в день первой репетиции, сказав с улыбкой, что мы будем собираться, пока целы пестрые чашки.
«Просто играй свою музыку» – говорили слова, которые никто не пел. «Играй, и небо услышит тебя, и, быть может, станет чуть теплее. Но если и нет – ты играешь свою музыку».
Мы то и дело сбивались, и все же хотелось продолжать и продолжать – вечно.
Небо сквозь пелену воды, сквозь грязное окно смотрело в подвал. И видело, как одинокий старик играет на флейте. Потом быстро подхватывает гитару и продолжает мелодию; дует в саксофон. Дольше всего мелодия зависает, пока он неловко, но аккуратно берет в руки скрипку, извлекая из неё то верные, то фальшивые ноты. За себя и за других.
Удивительно, что старик, которого зовут Шарль, ухитряется делать это с закрытыми глазами. Будто кукла, которую ведёт опытный кукловод – или сразу несколько.
Но еще удивительнее, что зоркое небо видит падающие от него четыре тени – и все разные. Может быть, это ничего не значит, и тут виноват неверный свет.
Он играет свою музыку. Их музыку.
На подоконнике четыре чашки – одна целая и три склеенных.