Макс
Ну, вот я впервые и увидел так называемых «друзей». На китайцев из нашего мира они не слишком похожи, скорей, на индейцев из вестерна – такие характерно носатые лица с резковатыми чертами и глаза совсем не узкие. Если, конечно, индейцы бывают невысокие, толстоватые и ширококостные. И с таким гадским характером!
Разбуженный нами дежурный сначала все пытался верещать и кланяться, потом вывалил нам на голову кучу ненужной ерунды о том, кто и когда плохо высказывался об «уважаемых белокожих хозяевах мира» и о том, что лично он, Койям, всегда был правильным и хозяев уважает! И готов сам побить своих плохих со-трудников и даже работать на «уважаемых хозяев совершенно бесплатно, только за еду и жилье». Он готов!
Тьфу ты, и тут правильные. Ну почему даже гады всегда считают себя правильными?! Особенно гады….
Дежурный сдавал нам своих оптом и в розницу, восхвалял нас за ум и справедливость – авансом, наверное, заглядывал в глаза и топил в словах. Пусть боги заглянут в душу Койяма и помогут сильным и мудрым светлокожим понять, что он, Койям, всеми силами готов… Заткнуться? Он заткнется! Нужно ответить? Он готов отвечать, что бы ни угодно было знать сильным и мудрым… Сколько тут персонала? Двадцать девять, о великие! И… Вы же не убьете слабого Койяма?
Да сдался ты кому-то!
— Бабушка Ира…
— Иди уж…- улыбнулась наша бабушка.
Все. Я метнулся вниз. В долину.
Она была там. Не нужны были провожатые, и этот гадски правильный дежурный с его предложением приволочь мне любого дракона мог утопиться в озере – мне он был не нужен. Сам найду!
Было темно. Очень. Новолунье. Свет только от звезд…
Я никогда ее не видел…
…и узнал сразу…
Она лежала, свернувшись, но спала. Черные глаза смотрели в небо не отрываясь. Она так мечтала летать…
Иррей.
Мы ничего не сказали. Вслух — ничего. Но бежавшие за мной маги – одного меня все-таки не отпустили – почему-то отвернулись. И вы… я потом все расскажу, что было дальше, только сейчас – отвернитесь, а?
Пожалуйста…
Ирина
Ветерок активировал драконам в море вызов, а Ирина продолжила допрос, раз начала. Нужно было узнать, где тут аппаратура связи да как вызывается помощь. Ну и остальное, как положено. Методика допроса может меняться в деталях, но общие направления всегда одинаковы…
Тем более что дежурный, молодой парень навскидку чуть постарше Максима, выкладывал все по первому намеку. Данные получались легко. Хладнокровие, правда, соблюдать было сложно.
Кто противник? Торговое объединение «Хилам», одно из крупнейших на Куппи!
Задачи? Поставки жителям мира жизненно необходимых товаров. Каких? Разных. Чистые продукты, натуральная зелень, заготовки молодости, экзотическая прислуга, магические накопители. Дома магии нет, у них никогда не было драконов…
Особенности действий? А что угодно знать госпоже?
«Состояние действующей части, ее организация, численный и боевой состав…» — всплыл в памяти следующий пункт. Но с ним они уже более-менее разобрались. Дальше…
Связь? Связь через дежурный пост и кабинет господина Начальника-управляющего. Да, связаться можно и помощь вызвать можно, они на площадку прибывают, как и новые работники. Но только через дежурный пост и кабинет господина Начальника-управляющего.
«Инженерные сооружения и поддерживающие огневые средства (оружие)»? У них есть только против драконов, они вовсе не хотели угрожать прекрасным хозяевам мира.
Вранье. Ручное оружие у чужаков было, причем что-то нейронное, воздействовавшее на нервные окончания. Ирина сам пробовала. Но сделала вид, что верит.
Какое оружие? Пулеметы! У них есть пулеметы, сбивать драконов, если те вдруг снова отважатся на побег. Но их давно не заряжают, никто же не бежал! А еще излучатели, которые могут временно взять дракона под контроль. Нет, у господина начальника-управляющего нет, это у господина Начальника-контролирующего-драконов. Да, именно так дракона заставляют самого отправиться в моечную-разделочную, как же иначе? Как еще тащить такую тушу? Показать этого господина Начальника-контролирующего-драконов? Конечно, покажет! Только… только его почему-то здесь нет…
Сердце глухо стукнуло и замерло. Нет?
Умоляю, не гневайтесь, госпожа-над-воинами! Койям сказал? Он сказал, что двадцать девять и он! Он только недавно прибыл, он практикант из практикантов! Он только три десятка дней здесь! Он не знает, где господин Начальник-контролирующий… Среди драконов, может быть? Он же должен был отобрать одного для разделки…
Пощадите, госпожа!
Парень попытался уцепить ее за сапожок, но она уже махнула магам и помчалась в долину. Макс!
Макс
Ошейник с Иррей снимал маг – сам я мог его разве что порвать, и то без гарантии, что не наврежу – она была совсем хрупкая. А я сходил с ума, потому что мне часто хотелось кого-то обругать, реже – хотелось побить. Но такой стойкой ненависти и желания переубивать всех и каждого – не было, никогда не было.
Эта… эта яма. Я бы не мог там и недели выдержать, в этой тесноте, где можно было сделать лишь пять-шесть шагов – пока цепь не дернет за шею. В этой духоте, на вечно сером бетоне. Почти без защиты от солнца. Эти цветы, которые она вырастила вокруг своей тюрьмы. Им запрещали, но она все вырастила, потому что думала, что это последний ее день…Эти шрамы на шее и крыльях. Я исправлю, обещаю, я все исправлю. Иррей, все будет хорошо… теперь все будет хорошо.
А она еще никогда не была такой счастливой. Ее коронка светилась чистым незамутненным счастьем. Ее радость кипела и сияла вокруг меня, неслась дальше, от ямы к яме, щедро лилась на измученных Крылатых, которые не могли поверить, что все кончилось, что пришли свои, что желтых людей в их жизни больше не будет.
Над ямами висел разноголосый драконий рык.
— Это правда?
— Впервые вижу белокожего человека…
— Мы нужны людям? Зачем?
— Иррей, ты ручаешься за своего человека?
— А я им верю! Верю!
— Но мы же не сможем улететь… крылья-то…
— Белокожий, покажись!
— Даже если неправда… даже если убьют… только пусть заберут отсюда!
— А я чую рядом дракона. Только странного…
Я не заметил, как перешел в драконий облик – просто оказалось, что обнимаю Иррей – как в единении. Только в единении она никогда не была такой худой и слабой. И в единении ее глаза не наливались таким непониманием и страхом при взгляде мне за спину.
Именно поэтому я успел обернуться.
А вот удержать ее – не успел, и она встала между мной и атакующим драконом.
Откуда он появился, зачем он…
Я еще соображал… я слишком долго соображал, потому что мы не ждали нападения от Крылатых! Только от людей.
А Иррей успела. Она толкнула меня с неожиданной в таком хрупком теле силой, и выдох этого нового дракона хлестнул по ее цветам. И по ее крыльям…
Контролирующий-драконов.
Он всегда боялся драконов. Работал среди них, обставлял комнаты выращенной ими зеленью, пользовался их дыханием жизни и прожил уже на семьдесят лет дольше отмеренного срока – и все-таки ненавидел. Это было нелогично, но люди проявляют чудеса изобретательности, чтобы выстроить в своем сознании оправдание своим поступкам.
Ненавидел за то, что они разумные, а не безмозглые твари. И за то, что отказываются этими тварями стать. За то, что зависит от них. За то, что не понимал их и за то, что они понимали его. Всего его: его зависимость от их силы, его страх потерять эту работу и свой украшенный настоящей зеленью дом под чистым небом… его страх перед ними.
Он им мстил за этот страх, но меньше тот не становился.
Когда внезапно оборвалась связь, когда подчиненный Дай-мин вдруг уронил связник, когда на его сигнал не ответил ни один из со-трудников, он сразу понял, что это катастрофа. И затаился там, где был – рядом с ямой отобранного на разделку дракона…
Когда чужаки появились и здесь, когда он увидел, как они крадут одну из тварей, он пришел в ярость. Он подумал, что с ним будет после кражи драгоценного имущества, и страх смешался с яростью. И он нажал клавишу контролера…
Он ошибся!
Он страшно ошибся.
Потому что ТЕ – тоже оказались драконами.
Драконы были везде! А когда он увидел крылатые силуэты и в небе – страх стал сильнее него. Сильнее всего… навсегда…
Макс
Все случилось очень быстро. Вскрикнула Иррей, запрокидывая голову… Рыком отозвались драконы в ямах. Яростно, но как-то глухо, обреченно зарычал наступающий на нас тощий дракон с ало полыхающей короной.
Рванул вперед я, на автомате пытаясь закрыть Иррей и магов, те блеснули каким-то знаком – и тут в небе стремительно и знакомо засвистели крылья, мелькнуло темное и крупное – закрыло от меня тускло серебристый силуэт нападающего. И хлестнул по земле, выжигая траву перед ним, язык пламени.
До острова добрались Огненные.
— Девочка, жива?
— Спокойней, собрат. Мы прилетели помочь…
— Арр!
— Не надо! Это не он! Не он… — тяжело выдохнула Иррей.
— Что?
— Это… это человек… Им управляет… человек… ищите…
А дальше все пошло еще быстрее.
Мы с Огненными сработали очень быстро. Архат ловко перехватил контроль, заставив более слабого дракона упасть, а я – увидел за упавшим серебряный силуэт человека в полумаске. И хлестанул по нему морозом…
А вскоре я стала свидетелем того, как плешивый недомерок сорвал куш на фаворите десятком жетонов и выиграл за вифайф семнадцать тысяч. При этом он мне самолично признался, что ему всю жизнь везет на деньги. Грех было такое упускать. Вдруг он и нас выведет на золотую жилу?..
Я поделилась ценной мыслью с Михалом. Тот высыпал на стол орехи и сказал:
— Можно попытаться, чем черт не шутит. Вот только не обанкротиться бы раньше времени, он играет с размахом.
— Толстуха тоже не мелочилась.
Стояла весна, и лесок в Шарлоттенлунде ласкал глаз неотразимым очарованием. А если вспомнить, что прямо за лесом плещется море, к которому я всегда питала слабость, то очарование становилось еще неотразимей. Твердое убеждение, что в Стране Шарлотты нас ждет что-то хорошее, не покидало меня; сверкая черной крокодиловой кожей, это «что-то» неотступно маячило перед глазами. У меня уже развилась настоящая мания на почве чертовой дубленой рептилии.
Приняв решение заменить Толстуху плешивым недомерком в шляпе, мы с первого же заезда не спускали с него глаз. Установили попеременное наблюдение, но пока безрезультатно — плешивый недомерок поставил на вифайф и пять следующих заездов вообще пропустил. После шестого, выяснив, что вифайф он проиграл, недомерок двинул к кассе — должно быть, решил отыграться на парных. И сделал это, к сожалению, в последнюю минуту, когда мы уже отчаялись и сыграли на свой страх и риск.
— Черт бы его побрал, — раздраженно пожаловалась я Михалу. — – Поставил уже после меня. Но как-то странно. Может, нам тоже так сыграть?
— А у тебя есть лишние деньги? — съехидничал Михал. И тут же поинтересовался: — На что поставил?
— На единицу, двойку и одиннадцать — в комбинации, а еще на тридцатку.
Михал пожал плечами.
— Только единица еще подает кое-какие надежды. Думаю, он просто решил рискнуть на аутсайдерах. Подожди, увидим.
Ждали мы недолго. Пришли одиннадцать-один, и плешивый недомерок в шляпе получил свои трудовые 835 крон. А нас чуть удар не хватил.
— Я на все готов! — в беспамятстве шипел Михал. — Если он сейчас выложит тысячу, я тоже ставлю тысячу! На то же, на что и он!
— Опомнись, у нас на двоих столько не наберется!
Михал скользнул по мне невменяемым взглядом и кинулся разыскивать плешивого недомерка. Я понеслась за ним, потому как тот стоял за углом, а Михал разогнался аккурат в противоположную сторону. А потом мы еще долго топтались у этого угла, выжидая, пока недомерок не втолкует что-то субъекту с перебитым носом и не направит свои стопы к кассе. Как только он их направил, Михал шмыгнул следом.
— На что лысый сыграл? – нетерпеливо вцепилась я в Михала, когда тот вернулся.
— На парный. Четырнадцать-один.
Я ушам своим не поверила.
— И ты тоже?
— Ну да!
— С ума сошел! Ведь участников всего тринадцать!
Михал взглянул на меня так, словно только что очнулся от гипноза, и лихорадочно стал искать по карманам жетон. Посмотрел на него, потом на табло, где аршинными цифрами светилось всего тринадцать номеров, а потом снова на меня, уже с ужасом.
— Это не я, это твой лысый недомерок с ума сошел! И кассир вместе с ним!
— Кто-то из вас уж точно! Господи, выходят на старт! Беги, поставь на что-нибудь нормальное! Ведь последний розыгрыш!
Подталкивая друг друга, мы стремглав бросились к кассе. Михал назвал первые попавшиеся номера, я сгребла жетоны в сумку вместе с идиотским жетоном на четырнадцать-один. Не успели мы прийти в себя, как лошади, сделав два круга, вышли на финишную прямую.
— Семь-четыре! У нас, по-моему, такой есть? — спросила я, в который уже раз испытав потрясение: вдруг взять и с бухты-барахты выиграть — это что-то новенькое!
— Проверь, я не помню. И не радуйся заранее, еще только первый заезд.
— Положим, второй. Первый был с Дубль Рексом. И то хорошо, может, сотню дадут.
— Скорее, полсотни. Не упусти ты недомерка в первом заезде, получила бы больше.
— Как будто ты и сам его не упустил!
— Прикажешь отвечать за бзики всяких лысых полудурков?
– Можешь хотя бы за одного, волосатого? Которого каждый день в зеркале видишь!
Вот так мы с Михалом и поцапались, совершенно на пустом месте. А ведь счастье еще, что успели поставить на фаворитов! День окупился, но какой это был мизер по сравнению с упущенной первой парой!
Все еще злясь, я решила в ожидании выплаты поужинать наверху в баре. Михал сначала отказался, потом, когда я почти все доела, тоже заявился, в результате мы еще сидели за столом, когда объявили наш выигрыш — 96 крон.
— Оно и лучше, не придется стоять в очереди, — сказала я.
— Придется. Весь ипподром там выстроился.
— Тогда не спеши так, словно тебе шенкеля дали. Того и гляди подавишься.
— Еще бы не подавиться, когда такая змея на тебя смотрит.
— Не попадались тебе еще настоящие змеи, мальчишка!. Вот повзрослеешь — сам убедишься, — наставительно изрекла я, хоть и понимала, что подливаю масла в огонь.
В итоге вниз мы сошли злые и надутые, вовсе друг с другом не разговаривая. Около касс толкались остатки очередей. Пусто было только у одной, и я, не утруждая себя чтением таблички, направилась прямиком к ней. Михал сделал какой-то жест, словно хотел меня остановить, да передумал. Вместо этого потащился следом за мной.
Я достала из сумки жетон, который предусмотрительно засунула в отдельный кармашек, и подала кассиру. И тут случилось такое, чему я при всем своем желании не могла поверить, хоть и случилось это не с кем-нибудь, а именно со мной.
Кассир взял жетон, быстро, но внимательно осмотрел его, сунул себе в верхний карман пиджака, пошарил глазами по сторонам и вытащил деньги. Я машинально тоже огляделась вокруг, но поблизости находился только Михал, да и то демонстративно смотрел в сторону.
Я перевела взгляд на кассира и зависла. Мне причиталось 96 крон, а тут передо мной высилась гора денег, исключительно пятисотенными, и всю эту кипу кассир с явным нетерпением придвигал ко мне.
В голове у меня было пусто. Впрочем, не совсем пусто — туманным облачком всплыло ощущение, что раз мне подсовывают деньги, надо их обязательно рассмотреть. Я невольно взяла тяжеленную пачку в руки, и тут кассир сделал жест, словно отгонял меня от окошка, и при этом что-то пробормотал — я разобрала только «квик», означавшее «быстро». Я попыталась запротестовать — зачем же мне отходить, да еще быстро, да еще с чужими деньгами в руках, в ответ он тоже запротестовал — тихо и злобно. В этот момент ко мне подошел Михал — спиной, что ли, почуял неладное. Лицо кассира перекосилось, он молниеносно опустил стекло и выскочил за дверь, а я осталась стоять с чудовищной суммой в руках и чудовищной пустотой в голове.
— Что все это значит? — спросил Михал, недоверчиво глядя то на меня, то на зажатое у меня в руках богатство.
— Не знаю, — ответила я с не меньшим изумлением. — Выдал и смылся.
Мы непонимающе уставились друг на друга.
— Интересно, сколько тут? — подал наконец голос Михал и вдруг опомнился. — О господи, да он что, так сильно напутал?! Или…
Он вдруг замолчал.
— Ох, надо же вернуть! — залепетала я. — – Вот олух, ведь платил всего-то за парный, таких выплат еще свет не видывал!
— Спрячь, — решительно приказал Михал. — Ни за какой парный он не платил. И мотаем отсюда по-быстрому, потом я тебе все объясню. Дело нечисто. Давай, руки в ноги и смываемся, нас тут не было!
Публика почти разошлась, и мы без труда нашли такси. Нельзя же было идти на станцию через темный лес пешком — с такой-то прорвой деньжищ! От Остерпорта мы тоже ехали на такси и, пока не очутились дома, молчали как рыбы. Почему молчал Михал, не знаю, а я все еще ждала от него обещанных мне объяснений.
— Скажи, — спросил он, когда мы уже вошли в мои апартаменты и закрыли дверь, — с какого перепугу тебя понесло получать за парный к кассе, которая оплачивает исключительно вифайфы?
— Как это?
— Да вот так. Там же написано аршинными буквами! И у окошечка, как ты не могла не заметить, было пусто.
— Потому-то я туда и пошла! Потому что пусто было, в смысле, а что написано — я не читала.
— И что ты показала кассиру?
— Жетон на парный с последнего заезда. Не спутал же он парный с вифайфом, жетоны совсем разные!..
Тут меня кольнуло что-нехорошим предчувствием, я заглянула в сумку. В отдельном кармашке торчал последний, выигравший жетон: тот самый, семь-четыре. Не говоря ни слова, я протянула его Михалу, и мы, онемев, уставились друг на друга.
— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил он меня наконец.
— Так что я ему дала? — пробормотала я, не понимая уже совершенно ничего.
— А что ты ему вообще могла дать?
— Ну не паспорт же! Что-то от последнего заезда, остальное я выкинула, разозлившись на плешивого недомерка. Вспомни, какие номера ты называл тогда кассиру. И сравним, чего не хватает!
Михал напряг память, потом мы все сверили. Не хватало жетона на идиотскую комбинацию четырнадцать-один.
— Какая-то чушь, — сказал Михал. — Ясно только, что кассир здорово накосячил не в свою пользу. По-моему, тут явное жульничество, не зря же при виде меня он так струхнул. Небось принял за переодетого легавого.
— А при чем здесь лысый недомерок в шляпе? Почему он поставил на четырнадцать-один? Шифр у них такой?
— Холера их знает. Сколько там в пачке?
Мы сосчитали загадочные банкноты, оказалась очень даже приличная сумма — 35 тысяч крон. Слишком много, чтобы оставить себе со спокойной совестью.
— Если тут какой криминал, а он дал промашку, то его кореши по головке гладят, — предположил Михал. – Надо вернуть хотя бы из соображений гуманности. Его ведь и убить могут. Жалко. С другой стороны, крон тоже жалко. Пусть бы уж лучше нечестные деньги послужили честным людям. По-моему, так даже справедливей.
— Конечно, справедливей, о чем речь. Любой здравомыслящий человек оставил бы себе и не высовывался. Но я сильно сомневаюсь в нашем здравомыслии, оно у нас в зачаточном состоянии. Впрочем, еще неизвестно, как кассир отнесется к нашему благородству, вдруг станет открещиваться — знать, мол, ничего не знаю.
— Очень на это надеюсь. Как-то глупо, понимаешь… Не пожалеть бы потом. Слушай, если там будут ошиваться легавые, я на пушечный выстрел не подойду. С полицией связываться не собираюсь.
— Уголовщиной тут явно попахивает, — с сожалением согласилась я, припомнив подробности. — Он эти деньги вытащил откуда-то из-под кассового стола. И торопил меня, чтобы я побыстрей забирала и сматывалась.
— А где при этом был лысый недомерок в шляпе?
— Вот-вот! Ты его не заметил?
— Нет, он еще перед заездом куда-то пропал. Может, заглянуть к нему в салон?
— Ну да, сейчас побегу. Дурак он, что ли, признаваться, если и вправду замешан? А я, значит, еще дурее — признаваться, что мне все известно о его тайных делишках?!
— Не нравится мне тот тип, с которым он трепался. Я бы ему влепил пожизненный срок за одну только рожу.
— Полностью солидарна!. Мне он тоже не глянулся, хотя случалось видеть профили и пожутчее. А все-таки — в чем тут, по-твоему, дело?
— Может, какое жульничество на бегах, — предположил Михал. — Какие-то махинации с уклонением от налогов.
— Исключено! Чтоб датчане?!
— Смотря о каких суммах речь. Если свыше ста тысяч — это уже не жульничество, а бизнес. Я бы не удивился, ведь такой налог форменная обдираловка. По ошибке они выплатили навар не сообщникам, а нам. Впрочем, сама понимаешь: точно я ничего знать не могу, только предполагаю.
— А как быть с настоящим жетоном семь-четыре?
— Можно попробовать получить по нему в среду, но мне как-то страшновато.
— Мне тоже боязно, но потерять и то и другое — это уж слишком. Ладно уж 35 тысяч, они нам с неба свалились, но свои кровные 96 крон?.. Никогда!
Мы сидели, страдая по поводу девяноста шести крон, а между нами лежала куча денег. Можно было, конечно, принять их как дар свыше, но, увы, по виду они ничем не напоминали манну небесную. Беспризорных денег не бывает, беспризорными бывают только собаки. Кому-то эти деньги принадлежат, кто-то глупо попал впросак, передав их не тем, а теперь обнаружил, что дал маху, и локти себе кусает. Не нам решать, преступник он или нет, но даже если и преступник — все равно это его деньги. Деваться некуда, надо вернуть.
Не знаю, что там думал Михал, а лично я вдруг увидела мысленным взором экзотическую картину. Стада черных лакированных крокодилов на берегу Нила, которого я, правда, в жизни не видела, но легко могла себе представить. Черные твари выползали из воды, брали в кольцо темно-зеленый «вольво-144», били хвостами по бамперам. И зеленый кузов, и лакированные шкуры лоснились одинаково ослепительно. А где-то внутри лежали восхитительные сумочки, весь комплект… Я очнулась от своих грез лишь тогда, когда одна из тварей влезла в машину и взгромоздилась за руль. Очнулась в самый раз, еще секунда — и машина бы тронулась, а вместе с ней и моя крыша…
— Надо вернуть, — промямлила я убитым голосом.
— Надо, — подтвердил Михал с не менее горестным вздохом. Наверное, он сейчас с трудом заставил себя спуститься с вершины Монблана, а то и с Гималаев. Сколько я его помню, он всегда страдал чем-то вроде мании забраться повыше.
В среду мы с тяжелым сердцем и тридцатью пятью тысячами крон, красиво упакованными в оберточную бумагу, отправились в Шарлоттенлунд. Не пришлось даже ждать до воскресенья, ибо с наступления весны бега проходили дважды в неделю. Хотя бы в этом нам повезло — еще немного, и нервы бы у нас сдали окончательно.
Первым делом мы, собрав остатки решимости, стребовали свои законные 96 крон. Никто нам не чинил препятствий, никто не обращал на нас внимания. Одновременно и приободренные и еще более несчастные, мы направились к подозрительной кассе.
Идите и гладьте
Гладьте сухих и черных кошек!
В.Маяковский, «Владимир Маяковский»
Бенедиктов включил электромотор. Зашуршала ременная передача, и стеклянный диск электростатической машины начал вращаться. Потрескивали голубые искорки.
Бенедиктов заглянул в круглый аквариум, обмотанный проволокой, а поверх нее — спиралью из толстой медной трубки. Над аквариумом параллельно поверхности воды был подвешен медный диск. Зеленоватую воду аквариума чертила в разных направлениях мелкая рыбешка. В стороне стояли еще два-три аквариума.
Поглядывая на стрелки приборов, Бенедиктов покрутил рукоятки лампового генератора. Потом, медленно вращая рукоятку винта, приблизил к воде медный диск.
Рыбки вдруг начали останавливаться. Они будто засыпали на ходу, носами к стенкам аквариума. Бенедиктов взглянул на часы, тяжело опустился в кресло, прикрыл глаза припухшими веками.
— Ты уже в сотый раз ставишь этот опыт, — сказала Рита; она сидела в углу дивана, закинув ногу на ногу.
— И в тысячный поставлю, — ответил Бенедиктов.
В комнате было полутемно. Пыльные лучи солнца пробивались сквозь штору, закрывавшую широкую балконную дверь. Черный кот сидел у ног Риты и щурился на рыбок в аквариуме.
— Толя, — негромко сказала женщина, — мне кажется, нужно бросить эти опыты. Ты взвалил на себя непосильную ношу.
— В этом виновата ты и твой проклятый нож.
— Да, я знаю… Мне так хотелось, чтобы ты… Чтобы о тебе — во всех газетах, и вообще… Но теперь я вижу, ты только губишь здоровье. Эти твои нервные вспышки…
— Поздно. Я не брошу работу.
Они помолчали. Потрескивало электричество. Спали рыбки в аквариуме.
— Послушай, Толя, — сказала Рита, подавшись вперед, — почему ты упорно ставишь опыты на живой материи? Ведь тот старинный результат был получен на неорганической.
— Сама знаешь: живая материя дает мне то, чего не может дать деревяшка или кусок металла, — биотоки.
— Но теперь, когда нож… Разве ты сможешь продолжать работу без ножа?
— Не знаю. Нож все время нужен. — Бенедиктов помолчал немного. — Ты сама видела, как он упал за борт? Может, его схватил кто-нибудь в свалке?
— Я же говорила тебе: он упал за борт. Я прыгнула сразу, но… Разве найдешь? Нож утонул.
— Угораздило же меня!.. — Бенедиктов яростно поскреб лохматую голову. Ладно. — Он встал и подошел к аквариуму.
Кто-то позвонил у двери. Рита вышла открыть. На лестничной площадке стоял рослый здоровяк в синей спецовке и кепке, надвинутой на глаза.
— Монтер из горсети, — деловито сказал он. — Разрешите проверить проводку.
— Пожалуйста. — Рита впустила монтера в коридор. — Вот счетчик.
Монтер выкрутил пробки, осмотрел их и строго сказал:
— Пробочки у вас с жучками, гражданка. Менять нужно.
— Рита! — крикнул из кабинета Бенедиктов. — Почему ток выключили?
— Сейчас! Вворачивайте пробки, — скомандовала Рита. — Побыстрее.
— Побыстрее и оштрафовать можно, — проворчал монтер, однако же пробки ввернул. — Это у вас кухня?
Он пошел по квартире, задрав голову и осматривая проводку. Войдя в первую комнату, прислушался, спросил:
— Мотор, что ли, работает? Разрешение есть?
— Рита! — нетерпеливо позвал Бенедиктов.
— Подождите минутку, — сказала Рита монтеру и побежала в кабинет.
Монтер слышал, как она объясняла, в чем дело.
— Ну и черт с ним, пусть смотрит, — сказал мужской голос. — Приготовь несколько формочек для парафина.
Монтер подошел к полуоткрытой двери кабинета, прислушался.
— Возьми эту рыбу, — услышал он тот же мужской голос.
— Ай! — вскрикнула женщина.
Монтер заглянул в дверь и увидел, как женщина выронила что-то из рук. Тут же к ней подскочил большой черный кот…
— Брысь! — крикнул Бенедиктов.
Монтер отпрянул от двери. Черный кот, окруженный роем голубых искр и отчаянно мяукая, выскочил из кабинета. Шерсть его стояла дыбом, искры трещали. Кот ошалело метнулся монтеру под ноги, получил пинок и крупными скачками помчался в коридор.
Монтеру стало не по себе.
— Пронька подумал, что я для него кинула, — смеясь, сказала Рита и вышла из кабинета. — Вы кончили осматривать? — спросила она.
Бенедиктов вышел вслед за ней и уставился на монтера.
— Кто вы такой? — сказал он встревоженно. — Что вам надо?
— Штрафовать надо… за такие штуки… — хрипло буркнул монтер, глубже надвигая кепку.
Он быстро пошел к выходу и с силой захлопнул за собой дверь.
Вова Бугров с юных лет отличался незаурядной физической силой и, уразумев это, не слишком усердствовал в науках.
После седьмого класса он решил, что с него достаточно, и с размаху кинулся в бурные житейские волны, не будучи оснащен ни логарифмами, ни биномом Ньютона.
Некоторое время Вова работал в морской нефтеразведке, мотористом на катере. Однако вскоре в нем пробудился дух стяжательства. Юный моторист стал совершать дальние рейсы на один из необитаемых островков. Там он собирал яйца морских птиц и сбывал их на базаре. Однажды диспетчер подстерег Вову после очередного похода. Моторист и не пытался оправдываться: рейс был на редкость удачным — катер, набитый яйцами, говорил сам за себя. Кинув на яйца прощальный взгляд, Вова высморкался и пошел в контору получать расчет.
С тех пор он никогда не работал больше под знаком табельного учета.
Знакомый киномеханик снабжал его кадрами из кинолент, и Вова печатал и продавал открытки популярных актрис и актеров. Попутно он где-то добывал этикетки номерных грузинских вин и, войдя в контакт с двумя-тремя продавцами, украшал этикетками бутылки с дешевыми низкосортными винами.
На этикетках Вова чуть было не попался и решил переменить род занятий. Через некоторое время на арене городского цирка появился новый борец со звонкой фамилией Ринальдо. Именно в это время он поселился в доме, где жили Коля и Юра, и обзавелся голубым мотоциклом. Это была золотая пора афиш, тур-де-тетов и шумной славы среди городских мальчишек.
Началась война, и Вова был призван в армию. Недолго провоевав, он после ранения остался в полевом госпитале в качестве шофера. До самого конца войны он крутил баранку и дослужился до старшего сержанта.
После демобилизации Вова возвратился в родной город и поселился в своей старой квартире в Бондарном переулке, где еще висела над кроватью пожелтевшая цирковая афиша.
Вскоре в квартире появилась Клавдия Семеновна, дородная женщина с решительными манерами. Она запрятала афишу в нижний ящик комода, разложила повсюду подушечки с вышивкой и коврики, а у дверей повесила картонку с надписью: «Ремонт капроновых чулок».
Военкомат направил Вову на работу в автоинспекцию, но там он прослужил недолго. Раздобыв справку об инвалидности, он занялся домашним производством пружинных силомеров для артели инвалидов. Это невинное занятие служило прикрытием для других, куда более предосудительных. Вова спекулировал обувью, тканями, граммофонными пластинками.
Если какое-нибудь большое учреждение переезжало с места на место, Вова немедленно сколачивал артель грузчиков и сам умело перетаскивал несгораемые шкафы. Он любил таскать тяжести. В эти волнующие минуты он начисто забывал про справку об инвалидности.
Вова любил разнообразие. Он был одним из организаторов «международной игры молодежи». Помните? Простаки получали письма и высылали в указанный адрес пять рублей, да еще вовлекали своих знакомых, так как в письмах было сказано, будто бы «игра» основана на геометрической прогрессии и каждый участник, вложив пятерку, в течение трех месяцев обязательно получит 6725 рублей.
Из других игр Вова больше всего любил футбол. Ему ничего не стоило слетать в Москву на выдающийся матч и вечерним самолетом вернуться обратно. Вообще, надо сказать, Вова был не жаден и легко тратил деньги. Он берег здоровье, избегал спиртных напитков и каждый год выезжал с женой на курорт. Отдыхая и развлекаясь, он подрабатывал при этом моментальной фотографией.
На «Узбекистане» Вова возвращался из увеселительной поездки по Волге. Увидев загадочный нож Бенедиктова, он смекнул, что, показывая фокусы с таким ножиком, можно недурно заработать. Когда нож исчез, Вова хорошенько приметил место падения женщины в красном сарафане. Прямо с пристани он отправился на такси вслед за машиной, увозившей биофизика, и узнал таким образом, где тот живет.
Несколько дней Вова колебался: узнает его Бенедиктов или нет, если он нанесет ему визит под личиной водопроводчика или монтера. У него были основания полагать, что, узнав его, Бенедиктов не кинется с радостными криками к нему в объятия. Но Вове позарез нужно было выяснить, что случилось с ножом: уцелел он или затонул. И, будучи человеком нахальным, он решил идти напролом.
…Он вышел из подъезда и зашагал к остановке.
«Зря время потерял, — хмуро думал Вова. — Ни черта не узнал про ножик. Только с котом познакомился…»
И, вспомнив черного кота, обсыпанного искрами, он со злостью сплюнул.
Вова не знал, что кошки обладают хорошими электрическими свойствами. Правда, серьезным источником электричества они служить не могут: подсчитано, что для получения пустяковой мощности в 15 ватт надо одновременно гладить полтора миллиарда кошек.
«А может, не зря я сходил? — продолжал размышлять Вова уже в троллейбусе. — Этот… хозяин кота… не в духе он был. Ругался, на жену кричал… Утонул, наверное, ножик, потому и нервничает гражданин. Ясное дело, утонул. Эх, не схватил вовремя!.. За ручку надо было хватать… Ладно, поищем на морском дне. Уж больно занятный он, ножик этот самый…»
И, развалившись на сиденье, Вова размечтался о неслыханном аттракционе. Вот он приезжает в небольшой городок. По заборам — афиши. На афишах — он, Вова, в красном… нет, в зеленом халате. На голове — чалма, горло проткнуто ножом. Надпись: «Знаменитый факир…» Фамилию потом придумаем. Вечером клуб битком набит. Он, Вова, выходит на сцену в зеленом… нет, в черном халате…
Надо у соседа акваланг взять и понырять как следует в том месте. Ила там нет, чистый песок. Поищем!
Вова сбил кепку на затылок и подмигнул своему отражению в стекле.
Я провел в Британии с Амброзиусом целых пять лет. Оглядываясь сейчас на прожитые годы, надо сказать, что многое исказилось в моей памяти. Представьте себе человека, который взялся восстанавливать давно разрушенную мозаику. Кое-что я вспоминаю без труда, в красках и с подробностями; другое, как картина, покрытая пылью времен, но более важное, словно затянуто дымкой. Места мне вспоминаются всегда отчетливо, иногда настолько, что представляю себя ходящим по ним. Если бы у меня хватило сил собраться, привлечь свое былое могущество, я смог бы спокойно воссоздать их, подобно тому, как в те далекие годы я описал для Амброзиуса Танец исполинов.
Эти воспоминания так же ясны, как и мысли, посещавшие меня, чего я не могу сказать о людях. Я ворошу свою память, и мне становится интересно временами, не путаю ли я Белазиуса с Галапасом, Кадала с Сердиком, одного из бретонских военных командиров с военачальником моего деда в Маридунуме, пытавшегося сделать из меня воина. Он считал, что даже внебрачный принц должен желать искусно владеть холодным оружием.
Когда же я начинаю писать об Амброзиусе, он словно оказывается рядом. И сейчас он будто со мной. Его выхватывает из темноты свет. Моя первая морозная ночь в Малой Британии. Я вижу тяжелые очертания человека в шлеме, твердый взгляд его глаз, нахмуренные брови. На выражение лица наложила отпечаток всепоглощающая непреклонная воля, на целых двадцать лет приковавшая его взор к закрытому для него королевству. Двадцать лет у него ушло, чтобы из ребенка вырасти в Идущего, создать, невзирая на бедность и слабость, ударные силы, ждущие своего часа.
Сложнее писать о Утере. Точнее, сложно писать о Утере, так как он остался в прошлом, стал частью истории, завершившейся много-много лет назад. Я представляю его ярче, чем Амброзиуса. Но не в темноте. Здесь, в темноте, находится часть меня, которая была Мирдином. Часть меня, бывшая Утером, подвластна свету. Она охраняет берега Британии, следуя моему замыслу, замыслу, показанному мне Галапасом в один из солнечных дней в Уэльсе.
Но это, конечно, уже не Утер. Я пишу не о нем, а о человеке, объединившем всех нас, вместе взятых, — Амброзиусе, давшем мне жизнь, Утере, трудившемся со мной, о себе, который нашел Утеру применение — дать Британии Артура.
Время от времени из Британии приходили известия, а вместе с ними и вести из дома, попадавшие к нам от Горлуа из Корнуолла.
Похоже, что после смерти моего деда Камлак не стал спешить откалываться от своего родственника Вортигерна. Ему требовалось больше уверенности, прежде чем поддержать «партию молодых», как окрестили группировку Вортимера. Вортимер едва не пошел на открытый мятеж, и было ясно, последний рано или поздно начнется. Король Вортигерн оказался снова между оползнем и потопом. Для того чтобы остаться королем бриттов, он должен был обратиться за помощью к соотечественникам жены — саксонки. Год от года саксы-наемники выдвигали все новые требования. Страна находилась в расколе и истекала кровью под бременем того, что люди открыто называли «саксонским террором». На западе все это проявлялось особенно наглядно. Люди оставались там свободными, и для мятежа не хватило лишь настоящего лидера. Положение Вортигерна становилось столь отчаянным, что (вопреки своим расчетам) ему постоянно приходилось перебрасывать войска с запада под командование Вортимера и его братьев. Уж в них-то не было примеси саксонской крови.
Страница 64 из 141
Сообщений о матери не поступало, кроме известий, что она находится в монастыре в безопасности. Амброзиус не передавал ей посланий. Если бы до нее дошло, что с Графом Британии находится некий Мерлинус Амброзиус, то она все поняла бы. Но письмо или послание от противника короля могло лишний раз подвергнуть ее жизнь опасности. Она узнает, — говорил Амброзиус, — и достаточно скоро.
В действительности же до этого момента оставалось еще пять лет, но… время стремительно летело. Когда в Уэльсе и Корнуолле стали назревать события, Амброзиус ускорил свои приготовления. Если уж народу на западе потребуется лидер, то у него были все намерения стать таковым. Он выждет и позволит Вортимеру стать тем клином, которым они с Утером расширят образовавшуюся трещину. Тем временем обстановка в Малой Британии нагнеталась. К Амброзиусу обращались все с новыми и новыми предложениями дать войска, заключить союз. Округа сотрясалась от топота лошадей и марширующих людей. В кварталах инженеров и оружейников до поздней ночи не смолкал перезвон. Люди старались за одно и то же время сделать два оружия вместо одного. Приближался решающий момент. Когда он наступит, Амброзиус должен быть во всеоружии, без намеков на поражение.
Человеку нельзя потратить полжизни на создание смертоносного копья и потом потерять его, бросив наугад в ночную тьму. Не только люди и средства, но время, настрой и даже ветер должны помочь ему. Сами боги должны открыть перед ним ворота. Именно для этого они и послали меня к нему. Я вовремя предстал перед ним со словами победы и видением непобежденного бога, которое убедило его и, что еще важнее, находившихся с ним воинов, что приближается наконец тот час, когда они смогут нанести победный удар. К своему страху я обнаружил, что он меня ценил.
Будьте уверены — я больше никогда не спрашивал его, какое он собирается найти мне применение. Он сказал об этом без обиняков. Терзаемый гордостью, страхом и желанием, я старался познать все, чему мог вообще быть научен, сделать себя доступным силе, которая была единственным, что я мог дать ему. Если он ожидал иметь под рукой готового пророка, то ему, вероятно, пришлось разочароваться. В прошедшем периоде времени я не видел ничего особенного. Знание, по-моему, препятствует предвидению. Это же было временем познания. Я учился у Белазиуса, пока не превзошел его, научившись делать то, чего он никогда не умел, — применять расчеты. Для Белазиуса расчеты являлись видом искусства, для меня таковым было пение. Долгие часы я проводил в квартале инженеров, пока меня оттуда не вытаскивал ворчащий Кадал. Такие занятия, говорил он, позволяют водить компанию только с банной прислугой, не больше. Я записал на память всю медицинскую науку, которую преподал мне Галапас, добавив кое-что из практического опыта, который приобрел, помогая военным медикам. Я обладал полной свободой перемещений по городу и лагерю. Используя имя Амброзиуса, я, как молодой волк, наслаждался имеющейся свободой. Учился я и у каждого встречного. Вглядывался, как обещал, в свет и тьму, в солнечный свет и неподвижную воду. Побывал с Амброзиусом в святилище Митры у фермы и с Белазиусом на лесных сборищах. Мне даже позволили присутствовать на совещаниях, проводившихся Графом со своими командирами, хотя никто не питал иллюзий в отношении моих скудных военных способностей. Если только, сказал однажды насмешливо Утер, он не вознесется над нами, подобно Джошуа, и не придержит солнце, дав поработать нам на полную катушку. Но шутки в сторону. Для людей он нечто среднее между посланцем Митры и осколком священного креста. Не при вас будь сказано, брат, но он принесет больше пользы, стоя на холме в качестве талисмана удачи, нежели на поле боя, где он не продержится и пяти минут. Он мог бы выразиться и похлеще, учитывая, что в шестнадцать лет я забросил ежедневные упражнения в фехтовании, дававшие человеку необходимый минимум навыков самозащиты. Узнав об этом, отец рассмеялся и ничего не сказал. Уже тогда он, в отличие от меня, знал, что я способен защитить себя по-своему.
Итак, я учился у всех. У старух, собиравших растения, паутину и водоросли на лекарства, у бродячих торговцев, у лекарей-шаманов, у ветеринаров, предсказателей, священнослужителей. Я слушал разговоры воинов у таверн, речи командиров в отцовском доме, мальчишескую болтовню на улицах. Но существовала одна вещь, о которой я не знал ничего. К тому времени, когда я в 17 лет покинул Малую Британию, для меня загадкой были женщины. Когда я задумывался о них, что происходило довольно часто, то говорил себе, что у меня мало времени, впереди жизнь, а сейчас предстоят дела поважнее. Сейчас мне кажется, правда заключалась в том, что я их боялся. Я ушел с головой в работу. Страх же, я думаю с высоты сегодняшнего дня, шел от бога.
Я ждал и занимался своим делом, заключавшимся, как я думал тогда, в том, чтобы служить моему отцу.
Однажды я, как обычно, посетил мастерскую Треморинуса, главного инженера, учившего меня всему, что знал сам. Он отвел мне в мастерской место и дал материал для экспериментов. Тот день я помню особенно хорошо. Треморинус вошел в мастерскую и увидел меня сидящим на угловой скамье. Я склонился над небольшой моделью. Он подошел посмотреть и, увидев, чем я занят, рассмеялся.
Страница 65 из 141
— Я-то думал, что в округе их достаточно и дальше ставить некуда.
— Мне просто интересно, как их установили. — Я опрокинул масштабную копию каменного изваяния.
Треморинус удивился, и я знал почему. Он прожил в Малой Британии всю свою жизнь и, как и все ее жители, уже не обращал внимания на стоящих повсюду каменных истуканов. Большинству людей, проходивших сквозь их строй, они казались мертвыми. Но не мне. Для меня они что-то сообщали, и предстояло узнать что.
— Пытаюсь попробовать сделать это в малом масштабе, — лишь ответил я.
— Сразу могу сказать одно: уже пробовали — не получается. — Он поглядел на блок, который я приспособил для поднятия модели. — Блоки годятся для колонн, да и то легких.
— Нет. У меня была идея… Я собирался подойти к этому с другой стороны.
— Зря тратишь время. Займись лучше чем-нибудь, что нужно нам. Вот, например, стоило бы развить твою идею о создании небольшого передвижного крана.
Через несколько минут его позвали. Я разобрал модель и сел за новые расчеты, которых Треморинус даже не видал. У него есть заботы поважнее. В любом случае он рассмеялся бы, если бы услышал, что способ подъема стоячих камней я узнал от поэта.
А произошло это так.
Как-то за неделю до нашего разговора я гулял у водного рва, окружавшего стены города, и услышал поющего человека. Голос был старческий, дребезжащий, охрипший от многолетнего пения, голос профессионального певца. Однако мое внимание привлек не голос и не мелодия, которую невозможно было уловить, а упоминание моего собственного имени:
Мерлин, Мерлин, куда лежит твой путь?
Куда идешь ты в рань такую
Со своей черною собакой?
Он сидел у моста с чашей для подаяний. Было видно, что певец слеп, но голос его звучал четко. Услышав, что я остановился рядом, он не проявил признаков волнения или смущения, а продолжал сидеть, склонившись над лирой и перебирая пальцами струны, словно нащупывал ноты. Насколько я мог судить, ему приходилось петь перед королями.
Мерлин, Мерлин, куда ты идешь
так рано днем со своей черной собакой?
Я ищу яйцо,
красное яйцо морского змея,
лежит оно у берега в камне пустом.
А я иду собирать кресс-салат на лугу,
зеленый кресс-салат и золотые травы,
золотистый мох усыпляющий
и омелу, что высоко на дубу, на жреческом суку,
у бегущей воды в дремучем лесу.
Мерлин, возвращайся из леса, от источника,
оставь дуб и золотистые травы,
оставь кресс-салат на заливном лугу
и красное яйцо морского змея
в морской пене у пустого камня!
Мерлин, Мерлин, оставь свои искания,
нет никого выше бога!
Мерлин, Мерлин, куда лежит твой путь
в такую рань, с тобой твоя черная собака.
Я ищу яйцо,
Морского змея красное яйцо.
Лежит оно у берега в камне пустом.
А я иду собирать кресс-салат на лугу,
зеленый кресс-салат и золотые травы,
золотистый мох усыпляющий
и омелу, что высоко на дубу, на жреческом суку,
у бегущей воды в дремучем лесу.
Сегодня эта песня получила распространение под названием «Песня Девы Марии», или «Король и серая ива». Но тогда я впервые услышал ее. Узнав, кто остановился его послушать, певец выразил удовольствие. Я присел к нему и задал несколько вопросов. Мне помнится, что в то утро мы говорили большей частью о песне, а потом уж о нем самом. Он рассказал, что еще молодым побывал на Моне — острове друидов, знает Кэрнарвон, ездил в Сноудон. Зрение потерял на острове друидов, но не сказал как. Когда я поведал, что морские водоросли и кресс-салат, которые я собираю на берегу, являются лекарственными растениями, а не волшебными средствами, он улыбнулся и пропел стихотворение, услышанное мною от матери. По его словам, оно должно быть защитой. От чего, он не сказал, да и я не стал спрашивать. Я положил ему в чашу деньги, принятые им с достоинством, и пообещал найти ему новую лиру. Он замолчал, глядя в пространство пустыми глазницами. Я понял, что он не поверил мне. Лиру я принес на следующий день. Мои отец был достаточно щедр, и мне не было необходимости говорить ему, на что я трачу деньги. Когда я вложил лиру в руки старого певца, он заплакал. Потом он взял мои руки и поцеловал их.
После этого случая, вплоть до отъезда из Малой Британии, я часто встречался с ним. Он исколесил весь свет, его дороги пролегали от Ирландии до Африки. Он научил меня песням всех стран — Италии, Галлии, снежного севера, древним песням Востока. Восточные напевы принесли на запад люди с островов, расположенных на востоке. Они и подняли каменные изваяния. В своих песнях они оставили давно забытые знания. Не думаю, что для старого певца они были чем-то иным, нежели старые волшебные песни, поэтические сказания. Но чем больше я вникал в их смысл, тем больше они говорили мне о живших в действительности людях, о поставленных величественных памятниках, славивших их богов и королей-гигантов прошлого.
Один раз я сказал об этом Треморинусу, но он рассмеялся и свел все к шутке. Больше я не поднимал эту тему. Мастерам Амброзиуса приходилось в те дни ломать голову более чем достаточно. Не хватало им еще помогать мальчишке с расчетами, не имевшими для предстоящей высадки никакого практического значения. Так оно и осталось.
Страница 66 из 141
Весной того года, когда мне исполнилось восемнадцать лет, из Британии наконец пришли вести. В январе и феврале зима закрыла для людей море, и лишь в начале марта, воспользовавшись последним зимним затишьем перед началом штормов, в порт вошло небольшое торговое судно, принесшее взволновавшее всех известие.
Через несколько часов после прибытия судна на север и восток понеслись курьеры Графа собирать его союзников.
Вортимер в конце концов порвал со своим отцом и саксонской королевой. Устав упрашивать Верховного короля бриттов бросить союзников — саксов и защитить от них собственный народ, несколько британских лидеров, включая людей с запада, убедили Вортимера взять дело в свои руки. Они объявили его королем и призвали всех под его знамена сражаться с саксами. Саксов оттеснили к юго-востоку и вынудили их в поисках убежища переплыть на своих длинных ладьях на остров Тенет. Вортимер продолжал преследовать их и там. Они запросили пощады и молили разрешить им с миром вернуться обратно в Германию. Разрешение было получено, и саксы отплыли, оставив в Британии своих жен и детей.
Но победоносное царствие Вортимера не продлилось долго. Прошел слух, что его предательски отравил приближенный королевы. Как бы там ни было, Вортимера нашли мертвым, и его отец Вортигерн снова вернулся на престол. Первым делом (что опять приписывают его жене) он послал за Хенгистом и его саксами, призывая их вернуться в Британию. Как он сказал, «с небольшими силами, небольшими, но боевитыми, необходимыми для поддержания мира и единства в его раздробленном королевстве». По слухам, саксы собрались выставить триста тысяч человек. Даже если слухи были неверными, не оставалось сомнений, что Хенгист намеревался взять с собой немало войск.
Были новости и из Маридунума. Дошедшие до нас известия скорее представляли преувеличенные слухи, к тому же достаточно худые. Согласно им, Камлак со своей знатью, людьми моего деда, принял сторону Вортимера. Они вместе с ним участвовали в четырех решающих битвах с саксами. Во второй из них, при Эписфорде, Камлака убили, погиб и Катигерн, брат Вортимера. Меня больше волновало то, что после смерти Вортимера начались гонения на его сторонников. Вортигерн присоединил к собственным землям Гвента королевство Камлака. Как и двадцать пять лет назад, он взял заложниками детей Камлака, один из которых — еще грудной ребенок. Они были отданы на попечительство королеве Ровене. Мы никак не могли узнать теперь, что с ними. Не знали мы и о сыне Олуэн, который подвергся той же участи. Жив ли он? Вряд ли. О моей матери известий не было.
Через два дня после получения новостей начались весенние штормы. Снова море стало преградой. Но это почти не имело значения, так как в Британии тоже не располагали известиями о нас, об ускоренно завершающейся подготовке вторжения в Западную Британию. Сомнений не было — час настал. Задача состояла не только в том, чтобы пройти освободительным походом по Уэльсу и Корнуоллу, но и собрать там оставшихся союзников Красного Дракона. В наступившем году Красному Дракону предстоит сражаться за свою корону.
— Вернешься с первым кораблем, — сказал мне Амброзиус, не отрывая взгляда от карты, расстеленной перед ним на столе.
Я стоял у окна. Несмотря на запертые ставни и задернутые шторы, я слышал шум ветра. Занавески колыхались, подхваченные сквозняком.
— Да, сэр, — ответил я и подошел к столу. — Поеду в Маридунум? — Я заметил, что его палец остановился в какой-то точке на карте.
— Сядешь на первый корабль, отходящий на запад, и, где бы он ни причалил, доберешься до дома. Первым делом отправишься к Галапасу и узнаешь новости. Сомневаюсь, чтобы тебя узнали в городе, но лучше не рискуй. У Галапаса тебе ничего не грозит. Можешь у него обосноваться.
— Из Корнуолла нет вестей?
— Никаких, не считая слуха, что Горлуа принял сторону Вортигерна.
— Вортигерна? — мне потребовалось время, чтобы осмыслить. — Он не поднялся вместе с Вортимером?
— Насколько мне известно, нет.
— Он лавирует?
— Возможно. Хотя мне трудно поверить. Понятное дело, у него молодая жена. Или он предвидел участь Вортимера и предпочел присоединиться потом ко мне, оставив видимость лояльности Верховному королю. Пока же не узнаю, мне нельзя открыто выходить на него. За ним могут следить. Поэтому езжай к Галапасу и собирай уэльские новости. Мне сказали, что Вортигерн окопался тоже где-то там, оставив Хенгисту незащищенной восточную часть Британии. Придется сначала выкуривать этого старого волка, а потом уж объединять силы Запада против саксов. Делать все придется быстро. Мне нужно взять Карлеон. — Амброзиус поднял голову. — Я пошлю с тобой твоего старого приятеля — Маррика. Известия для меня можешь передавать с ним. Будем надеяться, что тебе удастся узнать максимум. Тебе, наверное, и самому интересно.
— Могу подождать, — ответил я.
Он промолчал и лишь приподнял бровь, затем вернулся к карте.
— Ладно, садись. Проинструктирую тебя. Надеюсь, в скором времени ты отплывешь.
Я показал на качающиеся занавески.
— Меня будет мутить всю дорогу.
Страница 67 из 141
Он рассмеялся.
— Клянусь Митрой, об этом я не подумал. Может, и меня тоже? Чертовски недостойное возвращение на родину.
— В свое королевство, — уточнил я.
20 июля 427 года от н.э.с. (Продолжение)
В предыдущие дни Важан заставлял Йоку долго собирать энергию, а потом выбрасывать короткими толчками.
– Я понимаю, профессор, можно не напоминать. – Нетерпение Йоки становилось невыносимым, ему всё трудней было держать себя в руках, сохранять невозмутимость.
И спускаться с обрыва тоже было тяжело – хотелось броситься вниз со всех ног. Но профессор крепко взял его за руку.
– Йелен, мне скоро семьдесят лет. Я не могу скакать по горам козлом. Будь добр идти немного медленней.
Йоке казалось, что они и так тащатся еле-еле. А ветер уже бил в лицо, тёплый дождь намочил голову, одетую в «доспех» с лунным камнем, и лился за шиворот непромокаемого плаща. Йока смотрел на Внерубежье и не мог насмотреться.
Да, эти силы несли смерть всему живому, но какими прекрасными ему казались непрерывные вспышки молний, освещавшие клубы туч трепещущим светом, как величественно возвышались на горизонте горы, озаряемые этим светом с разных сторон, как неумолимо шли к своду чёрные воронки, как могуче сотрясалась земля… И казалось мало выпить смерч – хотелось вобрать в себя весь этот ужас, всю эту мощь.
– Профессор, можно я сниму плащ? – перекрикивая ветер, спросил Йока.
– Не нужно. Нам долго идти назад, ты простудишься.
– Да ладно, профессор, пусть снимает, – крикнул Змай. – Я взял ему смену одежды. Всё равно же промокнет.
– Хорошо, – нехотя согласился Важан. – Я надеялся, что плащ в случае чего немного смягчит падение.
Подступали к воронкам осторожно, медленно, стараясь угадать траекторию их движения. Йока и сам заметил, что они меняют направление, но лишь отчасти. Так железная скрепка движется между двух магнитных камней – Йоке показывали этот опыт на уроке естествознания.
– Остановимся здесь, – крикнул Важан. – Они сами к нам подойдут! Позови своего призрака!
И он не ошибся в выборе места – крайняя воронка катилась мимо, но гораздо ближе остальных. И Спаска была готова принять её силу.
– Смотри не убей мою дочь… – добавил Змай и взял Йоку за другую руку – и, наверное, был прав, потому что Йока непроизвольно шагнул вперёд, от нетерпенья задержав дыхание.
Ветер ударил сбоку не столько потоком воздуха, сколько грязной водой и мелкими камушками, оглушил, толкнул в сторону, Йока глотал его и глотал, выливая на Спаску его огромную силу.
Не надо было снимать плащ! Камушки лупили в бок, словно дробь, Йоке казалось, что они впиваются в тело до крови. Хорошо, что «доспех» на голове прикрывал виски! И не успела воронка пройти мимо, как её сменила следующая, накатившая со спины, бьющая такой же каменной дробью.
Трудно было устоять на ногах даже втроём, и если бы Йоку не держали за руки, он бы упал. Стало больно ушам, вой ветра превратился в грохот, Йока пил ураганный ветер, только чтобы немного ослаб его напор.
Третья воронка подошла сразу после второй, не дав передышки. Йока бы закричал – он уже не чувствовал жажды, только боль, которая с каждой секундой делалась сильней. Ему было некогда оглянуться по сторонам, он был слишком сосредоточен на том, чтобы выливать из себя энергию ровным мощным потоком – он в самом деле боялся убить Спаску.
Профессор и Змай дёрнули его за руки одновременно, назад, и Йока споткнулся. Но упасть ему не позволили, оттащили на несколько шагов, когда четвёртая воронка накрыла их с головой – водой, камнями, болью в ушах.
Не было больше сил втягивать в себя силу ветра, но Йока понял, что если остановится, то подставит под удар не только себя, но и Змая, и Важана. Они тащили его назад, быстрей и быстрей, но воронки шли со всех сторон, выскальзывать из-под них становилось труднее.
Бессмысленно было кричать профессору: «Я больше не могу», тот и без жалоб это заметил. Пятая, шестая, седьмая… Йока почувствовал дурноту и слабость, его уже развернули спиной к ветру, он ещё перебирал ногами, но как-то бестолково, спотыкаясь.
А потом, когда в глазах совсем потемнело, он почувствовал, как его ноги отрываются от земли и его несёт вверх. И даже подумал, что это смерч, который сейчас кинет его на камни, но вместо этого упал животом на костлявое плечо Змая.
Ему казалось, что он очнулся через секунду. Однако ветра не было, дождь мелкими и редкими каплями падал на лицо, а сполохи молний блестели где-то сбоку. Не хватало силы шевельнуть даже пальцем, все тело болело так, словно его снова долго и безжалостно били ремнём.
– О! Смотрите-ка, профессор, Йока Йелен ещё жив, – сказал Змай, и Йока понял, что лежит головой у него на коленях. – Хочу заметить, это была его идея – выпить смерч, а вы лишь пошли у него на поводу…
– Если я не буду рисковать, он никогда не раскроет всех своих возможностей. И я был прав – плащ снимать не стоило. Нужно было предусмотреть, что кроме воды ветер несет и камни.
– Камушки, – поправил Змай. – Камнями нам бы не так морды разворотило…
– Йелен, как ты себя чувствуешь? – профессор склонился над Йокой.
Йока намеревался сказать, что с ним всё в порядке, но, открыв рот, тут же передумал: сил не было вытолкнуть из себя даже несколько слов.
– Плохо, – ответил он, решив, что так будет короче.
– Это не камни, Змай, – сказал профессор. – И не камушки. Он перекачал через себя столько энергии, что ещё несколько дней будет приходить в себя. Мне кажется, его придется нести.
– Мне не впервой тащить на себе Йоку Йелена. И три лиги – это не двадцать лиг.
– Мы можем сделать носилки из плаща…
– Не надо, профессор. Как вы верно заметили, вам скоро семьдесят, зачем вам такие упражнения? Йока Йелен, тебя не тошнит? Тащить тебя на плече легче, чем на руках.
– Я сам пойду, – проворчал Йока. – Полежу немного и пойду.
– Нет, немного полежать не получится. Мы все-таки слишком близко к аккумуляторной подстанции, а там дежурят чудотворы.
* * *
Место, где расположился профессор Важан со товарищи, включая Йелена, наконец-то было обнаружено – Инде об этом телеграфировали с Брезенской метеостанции.
Если бы свод не отодвигали на следующий день, Инда бы уже снарядил туда наблюдателей. А за сутки до этого он получил приказ из Афрана (с подробной инструкцией): наблюдать за обучением Йелена со стороны и не вмешиваться. О динамике обучения докладывать.
Решение отпустить Йелена к Важану Гроссмейстер счёл верным, так же как и решение прибрать к рукам дочь оборотня. Однако советовал быть осторожным, чтобы не спровоцировать со стороны оборотня необдуманных действий.
Принятое в Афране решение вполне соответствовало той стратегии, на которую намекал Вотан и о которой догадывался ламиктандрийский коллега Инды: обрушить свод, не дожидаясь, когда это сделает Внерубежье. Прорвать границу миров раньше, чем разъярённый зверь доберётся до аккумуляторных подстанций.
Отступление в этом случае даёт отсрочку, время, за которое профессор Важан подготовит Йоку Йелена к этому прорыву. Однако Инде нужно было привыкнуть к этой… новой стратегии.
Что ж, она была логична. Возможно – единственно правильна.
Нехороший осадок остался лишь от того, что новая стратегия всё ещё была достоянием посвященных. Раньше Инда не претендовал на знания первой ступени, а теперь вдруг ощутил себя пешкой в чужой игре – бездумным исполнителем чужой воли. И это было неприятно, не только задевало самолюбие, но и пугало неопределённостью чужих целей.
Инда неожиданно для себя понял, что не доверяет решениям децемвирата, но не потому, что они неверные, а потому, что цели Афранской Тайничной башни совсем необязательно совпадают с целями всего клана чудотворов и совсем необязательно хороши для Обитаемого мира.
И даже скорей не совпадают и не хороши, иначе не имело бы смысла скрывать их даже от тригинтумвирата.
Мысль вывела Инду из равновесия, он хотел точно знать, что это за цели, именно знать, а не догадываться. Впрочем, рефлексировал он не долго, решив, что пока с него хватит догадок: не так сложна головоломка.
Одна из этих догадок не давала Инде покоя: получалось, что Вотан ещё в 422 году действовал в соответствии с этой стратегией – подписав липовый отчет чудотворов о посещении восьмилетнего Йоки Йелена. Чтобы никто раньше времени не заподозрил в нём столь сильного мрачуна?
Ещё в 422 году Вотан намекнул кураторам Млчаны, что не стоит тратить время на девочку-колдунью, ставшую впоследствии приемником Врага. И сказочник был совершенно прав: профессор Важан оставался неприкосновенным именно потому, что мог создать гомункула, способного прорвать границу миров.
Наверное, он был не единственным мрачуном, проводившим такие опыты, но именно его опыты увенчались успехом. Значит, не для своего кураторства над Йокой Вотан расчищал путь – для кураторства Важана.
Да, сбрасывать энергию в Исподний мир Йока мог под руководством чудотворов и Мечена, но чтобы он мог прорвать границу миров, ему требовался совсем другой наставник. А ещё – ненависть к чудотворам и желание любой ценой прорвать границу миров. Что ж, Вотан добился своего…
Но это означает, что он давно знал о той стратегии, о которой Инда не догадывался до последнего, а мог бы догадаться, и догадаться давно! Что мешало Инде понять это несколько лет назад? Обрушить свод – слишком просто. Просто и чудовищно.
Инда же искал менее радикальных решений, более сложных путей. Он считал, что их надо искать до последней минуты.
Но всё, до чего он пока додумался, – крохотные островки жизни под силовыми полями…
Вряд ли в децемвирате кто-нибудь всерьёз относился к откровению Танграуса, по которому сначала рухнет свод и лишь после этого Враг прорвёт границу миров, а потому миссия оборотня из Афранской Тайничной башни должна была выглядеть сомнительной.
Неужели Гроссмейстер играет с Индой и лишь исполняет его прихоть прижать оборотня к ногтю? Или есть ещё что-то, о чём Инда пока не догадался?
Уход «Охранителя» в Исподний мир никому не был нужен теперь, когда Йока Йелен делал то, что выгодно всем: ослаблял давление на свод по мере своих возможностей и готовился прорвать границу миров.
Скорей всего, это решение децемвирата следовало всё-таки отметить как неразгаданную часть головоломки. В этой неразгаданной головоломке Инда чуял опасность, именно чуял, даже не осознавал.
20 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир
Дождь лил и лил, но Волчок решил, что это ему на руку, и опустил капюшон пониже. Коней продавали за Козьей башней, на широком утоптанном поле. Хстов просыпался рано: когда Волчок выбрался из города, торговля шла вовсю.
Он, прямо сказать, был никакой всадник и в лошадях разбирался плохо, поэтому всерьёз опасался, что на базаре его обведут вокруг пальца. Оставалось уповать на белую кокарду и страх деревенских продавцов перед гвардией.
Ему достался вороной мерин арутской породы – легконогий, трепетный, с блестевшей на дожде шкурой. Волчок взял его вместе с седлом и сбруей, прокатился тут же, на глазах бывшего хозяина, – арутский скакун показался ему слишком неустойчивым… Рысь у него была жёсткой, тряской, зато когда Волчок выехал на Волгородский тракт и пустил коня вскачь, тот полетел вперед птицей.
Через час, проехав не меньше четырех лиг, Волчок думал, что поменять конька нетрудно, а вот кто поменяет его самого? С непривычки он устал так, будто пробежал эти четыре лиги бегом, да еще и с грузом за плечами.
Он еле-еле вылез из седла и едва не упал: колени тряслись и подгибались, поясница болела – последнюю лигу каждый шаг лошади был похож на удар палкой по почкам. На постоялом дворе арутского мерина поменяли на гнедую кобылку – и здесь Волчок точно продешевил, потому что хозяин кобылки не взял за обмен ни грана и остался очень довольным.
Нужно было поесть, но кусок не пошел в горло, Волчок глотнул хлебного вина – чтобы разогнать усталость – и снова взобрался в седло, проклиная Огненного Сокола и записку для Красена. Кобылка оказалась плохо выезженной, пугливой и своенравной.
Будь на месте Волчка опытный всадник, он бы заставил её слушаться поводьев, да и сам Волчок справился бы с ней, если бы не так устал. В двух лигах от почтовой станции их нагнала карета – быстрая, грохочущая. Да еще и возница гикнул, проезжая мимо, – от радости, что обогнал верхового.
Кобылка шарахнулась в сторону, поскользнулась в грязи на краю дороги, и Волчок вывалился из седла, зацепившись за стремя: ударился головой о землю и не удержал повод в руках. Кобылка сделала круг, словно издеваясь, Волчок вскочил и едва не ухватил её за гриву, но лошадка отпрыгнула вбок и что есть духу припустила по тракту назад, к своему хозяину.
Волчок, конечно, попытался её нагнать, но получилось у него плохо. До следующей почтовой станции было три лиги, но Волчок посчитал, что лучше двигаться вперед, чем возвращаться. Нужно было идти шагом и ждать попутных лошадей, но после скачки казалось, что он еле ползет, и потому он побежал – это было не намного быстрей, но все же быстрей.
19–20 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
Этот голос Волчок уже слышал. Проводник, который вел их в Черную крепость первого мая, невысокий, чем-то похожий на болотника человек…
– Тебе придётся это сделать. Или завтра же Чернокнижник узнает, кто убил пятерых колдунят. Я ничего не путаю? Пятерых? Или уже больше? Чернокнижник узнает, кто водит гвардейцев по болотам, кто отвечает на мои вопросы… О, я вспомнил! Кто помогал пронести заразные трупы за крепостную стену Волгорода, а потом и в замок? Сколько жизней тогда получило болото? Кто помогал устранить наследника Волгородского князя? Я много могу рассказать Чернокнижнику. Ты этого хочешь?
– Понятно, что я этого не хочу. Но то, что вы требуете, – это гнусность. Это такое предательство, какое ни с чем не сравнится…
– У тебя был выбор, когда ты отдавал болоту колдунят, не так ли? У тебя и теперь есть выбор: можешь удавиться сам, можешь дождаться, когда это сделает Чернокнижник. А можешь выполнить мою маленькую просьбу. Болоту это понравится, вот увидишь. Болото, я думаю, особенно её ненавидит.
– Да, я слышу. Оно сохнет. Ему плохо.
– Вот. Значит, по-твоему, это должно быть доброе дело. Раз болоту оно понравится…
– Вы говорите то, в чём ничего не понимаете. Болото – это зло, настоящее зло, истинное, а не то, которое выдумали храмовники. Его зов непреодолим, он страшен. Он несёт смерть. От него не укрыться нигде. Я пробовал уехать в Кину, но там вместо зова болота слышал зов пустыни. В Лицце – зов моря. В Аруте, в Рухе, в Дерте – оно везде, и оно многолико. Мне не хватило сил побороть это зло…
– Никто не мешал тебе достойно умереть, вместо того, чтобы покупать себе жизнь ценой убийств и предательств. И я не вижу разницы между теми, прошлыми, предательствами и этим, новым. Кстати, за девочку обещана награда, высокая. На эти деньги ты можешь открыть зелейную лавку, хоть в Хстове, хоть в Дерте, хоть в Къире. И никто тебя не найдёт, даже искать не будут. Подумай. Что тебя держит в замке? Возможность колдовать в открытую? Я сделаю тебе такую бумагу, по которой ни в одном государстве ни один храмовник близко к тебе не подойдёт. Будешь заниматься любимым делом, воровать колдунят потихоньку, проживешь ещё несколько лет в покое и достатке.
– Я должен подумать.
– У тебя нет времени думать. Завтра, как только упадет туман, колдунья должна выйти из замка. И если этого не произойдёт, послезавтра тебя повесит Чернокнижник. Бежать я тебе не дам, замок окружен моими людьми.
– Но она может мне не поверить. Не послушать.
– Поверит, если ты захочешь, чтобы тебе поверили. Держи булавку. Да, если ты решишь удавиться сам, я всё равно расскажу о тебе Чернокнижнику. Так что не надейся спасти этим своё доброе имя. Иди, тебя проводят.
Болотник даже не заикнулся о том, что девочку охраняют. Словно вывести её из замка для него не составляло труда. Надо предложить Красену задержаться. Он согласится, он и ещё один вечер с радостью проведёт там, в своём Верхнем мире, с девушкой, в которую влюблен.
Ещё не поздно вернуться на Змеючий гребень. И пробыть там до завтра. Ночью сходить в замок, описать Славушу болотника, рассказать Спаске о булавке.
– Волче, Рыжик давно тебя заметил, – раздался голос Огненного Сокола из окна-бойницы. – Не уходи, я сейчас к тебе подойду.
Бежать не имело смысла, Волчок от досады прикусил губу.
– Подслушать меня незамеченным очень трудно. – Огненный Сокол появился из-за угла, широко улыбаясь. – Рыжик чует присутствие человека и даёт мне знать.
– Как вы догадались, что это я?
– А кто ещё? Ученый строитель? Шпион Чернокнижника? Из тех, кто находится рядом, только Красен хочет узнать имя моего человека в замке. И сам он подслушивать меня не побежит. Следовало бы тебя арестовать и допросить, чтобы Красену неповадно было… Но за план Укромной я тебя прощаю. – Огненный Сокол рассмеялся. – И больше шпионить за мной не пытайся, ладно?
– Как прикажет господин Красен, – усмехнулся Волчок.
– Жалко уезжать… – сказал Волчок по дороге на заставу. – В Хстове дождь…
– А что? – обрадовался Красен. – Может, отдохнем тут ещё денёк, а?
– Я не против. – Волчок равнодушно пожал плечами.
И всё складывалось как нельзя лучше, Красен собрался в Верхний мир и хотел вернуться на рассвете, но на заставе ему неожиданно передали записку, присланную с голубем. Волчок сразу заметил подвох, потому что Огненный Сокол отправил на заставу Муравуша и тот уже выходил от коменданта, когда к нему заглянул Красен.
– Ничего не выйдет, Волче, – вздохнул Красен, прочитав записку. – Мне завтра утром нужно быть в Хстове. Поехали.
– Это поддельная записка… – сказал Волчок. – Почему ты так думаешь?
– Её только что привез Муравуш. Огненный Сокол не хочет, чтобы вы и на этот раз сорвали ему операцию.
– Когда это я срывал ему операции? – невинно поинтересовался Красен.
– Когда сказали, что Живущий в двух мирах мёртв. Огненный Сокол не дурак. На Живущего в двух мирах ему было плевать, это приказ чудотворов, и никому, кроме чудотворов, его смерть не нужна. Но девочку-колдунью Храм хочет держать на своих землях.
– Записка написана Явленом. На языке Верхнего мира. И его почерк я хорошо знаю.
– Я могу написать записку любым почерком. И не один я умею это делать.
– Записку принес голубь. – Красен поднес свиток к носу. – От неё пахнет птицей.
– Вы отличите запах Рыжика от запаха почтового голубя?
– Пожалуй, нет. Но… в любом случае я не собираюсь срывать операцию Огненного Сокола, и ничего, кроме личных дел, меня здесь не держит. Так что правильней будет вернуться в Хстов.
Волчок не посмел спросить, почему Красен не хочет сорвать операцию Огненного Сокола. И ещё в карете завел разговор о двухдневном отпуске, чтобы съездить к невесте в Горький Мох, отдать подарок и поблагодарить за рубашку.
Если выехать из Хстова на рассвете, можно успеть добраться до замка к полудню. Придется ехать верхом, потому что попутчики в почтовой карете Волчка запомнят.
Он самоуверенно считал, что проедет двадцать лиг быстрей, чем почтовые лошади, и совершенно забыл, что замок окружен бригадой Огненного Сокола. Красен не возражал и даже предложил взять коня. От коня Волчок отказался – собирался менять лошадь на почтовых станциях, а кони Красена были много лучше и дороже почтовых.
В Хстов прибыли перед рассветом, под проливным дождем. Красен любезно заехал на Мельничный ручей и высадил Волчка на площади Восхождения. Только в «Пескарь и Ёрш» Волчок не пошел и долго стучался в «Семь козлов» – голубь доберётся до замка раньше, и если что-то пойдет не так, Славуш будет предупрежден заранее. Зорич зевал и ежился, открывая двери.
– Гвардейцы совсем обнаглели! – проворчал он нарочито громко. – Ни днём, ни ночью покоя нет.
Он закрыл двери за Волчком и посветил ему в лицо.
– Хочешь хлебного вина?
– Нет, – ответил Волчок. – Мне долго ехать верхом.
– Одно другому не мешает. Что-то случилось?
– Мне нужно отправить голубя. Только… Я ещё ничего не написал.
Зорич пожал плечами и достал из-под залавка «голубиную» бумагу, перо и чернила.
– Садись. – Он кивнул на стол. – А может, всё-таки вина? Да не спеши, не спеши. Отдышись, руки будут дрожать.
– Да, пока не забыл: дай мне золотую булавку, Змай тебе оставлял две штуки. А то вдруг потеряю булавку Огненного Сокола – тогда мне не отвертеться. – Волчок показал на воротник.
Волчок в самом деле слишком торопился и едва не выложил на бумаге разговор Огненного Сокола с болотником из замка. И только потом сообразил, что будет, если Рыжик перехватит голубя… Или до болотника дойдет содержание письма.
– Ты многих знаешь в замке, – сказал он Зоричу. – Если я тебе опишу человека, ты сможешь назвать его имя?
– Я знаю не всех. Но попробуй.
– Он… невысокий, носит волгородскую стёганку. Волосы русые, вьются. Бороду не бреет, а коротко стрижёт. Очень похоже, что у него чахотка, кашляет в платок.
– Не припомню. Ещё что-нибудь можешь сказать? Он колдун?
– Да, похоже, колдун. Бывал в Кине и в Лицце. А ещё… он улыбается хорошо.
– Так это Свитко! Его я знаю.
Свитко… Это имя Волчок где-то слышал…
– Точно? – переспросил он.
– Чахоточных в замке несколько, некоторые небольшого роста. Стёганки носят многие. Но в Кине бывал только Свитко, и не один раз. А что?
– Это человек Огненного Сокола, болотник.
– Нет, это невозможно. Ты в своем уме? Свитко – и вдруг болотник! Да все болотники калеки и уроды! Они и жертвы болоту приносят, чтобы жизни себе купить.
– У него чахотка. Он давно должен был умереть…
– Свитко – лучший травник на Выморочных землях! – возмутился Зорич. – Если не во всей Млчане!
Вот где Волчок слышал это имя! Спаска говорила о нём. Называла учителем. Это ещё хуже, учителю она поверит…
– То-то Огненный Сокол пообещал ему зелейную лавку в Къире… – процедил он сквозь зубы.
20 июля 427 года от н.э.с.
Змай всегда стоял на краю обрыва, когда Важан и Йока спускались вниз, за свод. Не потому, что он боялся дождя и ветра, а из-за того, что сверху лучше было видно, не приближается ли кто-нибудь к Йоке.
Идея выпить воронку смерча не понравилась профессору, он сказал, что Йока к этому пока не готов. Хотя был очень и очень впечатлен рассказом о шаровых молниях.
Йока боялся, что Важан ему не поверит, но оказалось, что это видели и Змай, и Цапа. А Йоке было мало обычного за сводом ветра и дождя, не хватало дрожи земли – он и к рассвету не чувствовал насыщения, он мог брать гораздо больше! И Важан в конце концов согласился на новый эксперимент.
Ночи были уже довольно темны, чтобы можно было приблизиться к месту схождения чёрных воронок – неподалеку от аккумуляторных подстанций чудотворов, в трех лигах от домика. Вышли в сумерках, Змай предложил не рисковать и не брать лодку – слишком легко чудотворы могли бы проследить их обратный путь.
И, признаться, к концу пути Йока сильно устал – шли напрямик, сначала через лес, а потом по голой полосе вдоль свода, изъезженной вездеходами чудотворов. И к нужному месту вышли далеко за полночь.
Несмотря на то, что десять дней подряд Йока выходил за свод, он ощущал лишь ещё большее нетерпение, ещё большую жажду. При виде молний за сводом его била дрожь, он был готов бегом бежать вниз, а не тащиться вдоль свода под мелкий дождичек и лёгкий ветерок.
Важан предусмотрительно держал его за руку.
– Йелен, твоя задача сейчас не выпить воронку, а остаться живым и по возможности здоровым… – заметил профессор, когда впереди показалась аккумуляторная подстанция. – Воронка должна зацепить тебя только краем, ближе к центру ветер поднимет тебя в воздух и швырнёт на камень. И, уверяю тебя, если ты не сломаешь шею или спину, не разобьешь голову, это всё равно будет очень неприятно.
– Йока Йелен, я буду держать тебя за руку, – вставил Змай. – Чтобы ты не улетел слишком высоко.
– Смерчу всё равно, сколько людей поднимать с земли и бросать вниз, – сказал Важан.
– Ему достанет силы и не на такое…
– Да, Йока Йелен, ты не видел, а нам с Цапой довелось посмотреть, как ветер тащил за собой вездеход. Ты как раз был внутри него.
– Но я ведь возьму часть его энергии… – попробовал возразить Йока.
– Да, и это будет примерно десятая часть. Оставшихся девяти хватит на то, чтобы тебя убить, – кивнул Важан. – Я тоже буду держать тебя за руку, но не для того чтобы не дать взлететь, а, чтобы ты не вздумал сделать лишний шаг вперёд.
Йока призадумался… Получалось, что и Змай, и профессор будут рисковать точно так же, как он сам, и уверенности у него немного поубавилось.
– Я должен сказать, профессор… Тогда, возле вездехода… Когда я пил молнии… В общем, чудотворы ждали приближения смерча гораздо позже. Они еле успели влезть в вездеход. И шаровые молнии летели ко мне, помните?
– Да, я помню. Именно поэтому я и не соглашался на эту авантюру. И уповаю я на то, что движение воронки подчиняется определённым физическим законам и лишь отчасти – неизвестной мне силе, которая заставляет стихии Внерубежья искать встречи с тобой.
– Заметьте, профессор, что аккумуляторные подстанции притягивают ветер не хуже Йоки Йелена… – Змай показал рукой вперёд.
– Вот мы и посмотрим, кто из них притягивает ветер сильнее, – проворчал Важан, вглядываясь в сполохи молний за сводом. – И не забудь – в этот раз ты должен брать и отдавать энергию одновременно.
Утро выдалось ясное, с горьковатым запахом палой листвы. Зима уже являлась по ночам, и ее цепкие пальцы оставили к рассвету на траве сверкающую бахрому инея. Бледно-желтое, как осенний лист, солнце старалось растопить и испарить мелкое серебристое крошево. Теплые лучи с благодарностью ловила мерзнущая земля – платье из травы уже расползлось пожухлыми стебельками, а снежную шубу еще не принесли тучи с далеких северных гор.
Люди, собравшиеся у входа в большой дом на окраине города, тоже продрогли, но упорно ждали, лишь изредка тревожа словами тишину. И дождались – дверь открылась, выпуская невысокого худощавого мужчину. Ему было на вид чуть за сорок, медно-рыжие волосы заметно тронула седина, а годы проложили мелкие бороздки морщин и заставили немного ссутулиться.
– Благословенного дня, – голос звучал неожиданно низко и очень спокойно.
В ответ раздался нестройный хор приветствий, а хозяин дома, не теряя времени, спустился с крыльца и остановился возле первого из ожидавших – высокого, очень бледного мужчины в мундире и с мечом у пояса. Шея воина была забинтована.
– Рана?
– Да, господин Алгир.
– Я не лечу ран, – мужчина пояснял терпеливо и привычно, как учитель, втолковывающий задачку сотому ученику в двухсотый раз. – Иди в монастырь, что у реки. Лучше всех тебе поможет брат Тиба.
И шагнул дальше, не дожидаясь ответа. Воин уныло побрел прочь, а взгляды оставшихся продолжали гореть надеждой. Перед тем, как принять решение, целитель смотрел в глаза больному, отыскивая ответ в их глубине, а затем либо отсылал прочь, либо велел остаться. Те, кого ждал отказ, молили, угрожали, обещали награду, но Алгир не слушал ни просьб страждущих, ни проклятий их родных.
Последним был парень, казавшийся мешком костей, которому только кожа мешала рассыпаться. Лицо потемнело и осунулось. Он опирался на тоненькую девушку, для узких плеч которой и такой груз был слишком тяжел. У обоих – волосы соломенного цвета, даже одинаково растрепанные.
– Брат?
– Жених. Райм его зовут, – мотнула головой девушка, и с отчаянной, надрывной мольбой уставилась на мужчину.
– Пусть посмотрит мне в глаза.
Она что-то прошептала на ухо парню, тот с трудом поднял голову. Долгий, испытующий взгляд – и Алгир кивнул:
– Веди за мной.
Девчонка пошатнулась от облегчения, и оба едва не упали. У юноши не хватило сил даже на благодарность.
Когда за хозяином и четверкой отобранных больных закрылась дверь дома, целитель громко окликнул:
– Эйра!
Торопливый звук шагов, скрип внутренней двери – проем заполнил собой парень лет семнадцати, рослый и плечистый.
– Помоги новым разместиться, – сухо приказал целитель. – Как Изнар?
– После вашего вчерашнего лечения болезнь на спад пошла. Слабый только, – и Эйра пожал плечами.
– Корми почаще, но понемногу. Этих двоих вечером ко мне.
Кивком лекарь указал на Райма и горожанку средних лет, время от времени стонавшую. Затем скрылся в глубине дома.
Пока помощник, выведя женщину, вернулся с парнем и уложил его на койку, Алгир успел немного отдохнуть в кресле. Он сидел неподвижно еще некоторое время после того, как дверь за Эйрой закрылась. Солнечный луч, игравший на рамке отцовского портрета, исчез, отсеченный пеленой туч.
Наконец сосредоточенный целитель склонился к постели, поводил рукой над юношей, и скрученные болезненной судорогой мышцы начали расслабляться. Лицо под действием сонного заклинания превращалось в бесстрастную маску, веки смежились, костлявое тело вытянулось.
– Открой глаза!
Ресницы дрогнули, пошевелились, а затем приоткрылись, как створки ворот – целителю даже почудился скрип. Только за этими вратами было пусто – ни искорки сознания, ни огонька мысли в глазах. Сейчас парень мог только помешать.
По стеклу забарабанили крупные капли, и на лице лекаря появилась улыбка. В следующее мгновение он замер неподвижно, как будто бы внезапно окаменел.
Яростное черное сияние ударило вспышкой, ослепило, смело, закрутило, как девятый вал – рыбацкую лодку. И тут же невиданный, ни на что не похожий свет поблек и угас.
Лекарь каждый раз мучительно старался понять, как совершается то, что он называл переходом – и не мог. Каким образом он оказывается здесь, в сфере тьмы, по которой блуждают рассеянные разноцветные блики? Если бы кто-то еще сейчас смотрел в глаза Райму – возможно, сумел бы различить в глубине зрачков крошечную фигурку Алгира? Или нет?
Но там, снаружи – никого. Только дождь, и это хорошо. В дождь лечить всегда проще – неизвестно, почему.
Знал он вообще до отчаянного мало: то, что сообразил случайно, тычась наощупь, как слепой котенок. Какой уж там великий целитель… Да и вообще имеет ли право звать себя лекарем? Ведь даже рану на шее зашить не может – так и не научился.
Впрочем, хватит! Нашел время переживать! Где-то здесь, в густых клочьях внутреннего мрака, таится порождение дикого волшебства, наследие времени, когда чары разбрасывали небрежно, походя, щедрыми россыпями – не думая, что каждое сильное заклятие оставляет след.
Он осторожно зашагал по вогнутой поверхности, головой к центру сферы. Можно было обойти ее по кругу и не упасть. Иногда приходилось делать это несколько раз – но не сейчас. В ноздри ударил кислый запах. Из облака тьмы выступил огромный лев, почти вдвое больше настоящего, шкура которого светилась холодным, болезненным светом живой чумы. Он зарычал, хлеща себя хвостом по бокам.
Такого устрашающего зверя Алгир не видел ни разу. Обычно твари бывали не больше леопарда. Нечаянные порождения колдовства, ожившие остатки заклинаний, не имеющие истинной плоти и настоящего разума – хлебом и водой для них была жизненная сила людей, иначе сущности быстро сходили на нет.
Может быть, стоило их пожалеть? Но людей жальче – он ведь человек.
Целитель шагнул вперед, и зверь припал к земле, готовясь прыгнуть на безоружного врага. Маленький котенок и огромный, злой пес… По спине пробежал холодок. Каждый раз это было страшно. Если его здесь растерзают – что найдут в комнате? Безжизненное тело? Или хуже – безумца, пустую оболочку, о которой еще много лет придется заботиться Эльме. «Это твой папа» – скажет жена их сыну, когда тот чуть подрастет. И укажет на растение в человеческом облике.
Нет уж!
Жаль, что сюда никак не взять клинок, а лучше – арбалет. В момент прыжка лекарь отпрянул в сторону и попытался дотянуться до монстра рукой, но лев извернулся в воздухе, опустился на вогнутую поверхность чуть поодаль. Вновь распугал цветные сполохи рыком. Алгир застыл на месте, глядя глаза в глаза. Звери, даже такие, не в силах долго выдерживать людской взгляд. Может, убежит, оставив Райма? Так случалось, но тогда тварь будет искать новую жертву…
Бросок был таким стремительным, что человек не успел увернуться, только выставил перед собой ладонь и был подмят огромным весом, ощутил испуг, боль и тяжесть навалившейся туши.
Только этот котенок не был беззащитен перед злым псом.
От места, где рука коснулась льва, по крупному телу беззвучно распространилось белесое пламя. Не трогая Алгира, оно молниеносно пожирало монстра, Когти, начавшие впиваться в тело, теряли поддержку сгорающих мышц, держались миг бессмысленной памятью, а потом тоже неслышно рассыпались в прах. Последним истлел оскаленный череп едва ли успевшего осознать свою гибель зверя.
Через несколько мгновений человек поднялся, отряхивая с себя рыхлый пепел и ощущая во рту вкус пыли. Кажется, ему мало досталось. Ночью поболит голова, и только, зато парень пойдет на поправку. А с первой сегодняшней тварью получилось еще легче.
– Повезло, – пробормотал Алгир.
Шквалом налетело черное сияние.
Дождь уже утих. Он сидел у постели Райма, с лица которого сползала болезненная чернота. Выздоровеет…
Целитель с трудом поднялся и подошел к зеркалу, впившись взглядом в отражение. Что изменилось? Седина явно пробилась в прядь над ухом. Чуть глубже стала морщинка на лбу или показалось? Сколько на этот раз? Не меньше месяца…
Он закусил губу, сдерживая стон.
Все началось пять лет назад, с исцеления Эльмы, ставшей потом его женой. Именно тогда Алгир понял, что может распознавать по глазам жертв дикого волшебства и спасать их. Именно тогда обладатель баронского титула, полуразрушенного замка и почти растраченного предками состояния решил стать лекарем. Он презрел насмешки высокомерных соседей-дворян, думая, что это – самое страшное.
Как безнадежно наивен был Алгир пять лет назад. В двадцать два года.
Не сразу он понял, что каждая встреча со зверем, каждая вспышка пожирающего монстра пламени обходится в день, неделю, две, изредка – месяц или больше, на которые он стареет. Что на пугающих весах, до которых не добраться – нет их, нет нигде в мире, чтоб разбить, опрокинуть! – исцеления падают гирьками на весы его жизни и тянут чашу вниз.
Что перед этим оплата за лечение? Что деньги богачей или продукты, которыми рассчитываются крестьяне?
Осознав цену, молодой целитель хотел закрыть двери дома для больных навсегда, а еще лучше – уехать с женой далеко-далеко, где их никто не знает, и забыть о своем умении. Хотел – и не смог, посмотрев в лица обреченных, которые ждали его, в зрачки, где таились пожиравшие их жизнь твари.
Каждая женщина могла быть чьей-то Эльмой. А каждый мужчина – ее Алгиром.
Имеет ли он право учить самоубийственному мастерству? Может быть, и нет. Тем не менее, пытался, но не встретил никого, способного на это. Эйра – верный помощник, но не видит в чужих глазах…
Лекарь отошел от зеркала и побрел по коридору к себе. Отворил дверь.
– Ой, я тут задремала, а вот проснулась, и чай тебе приготовила! Маленький спит уже.
Жена улыбалась. Она научилась скрывать свои чувства, чтоб не тревожить обоих. И все же лекарь знал, что женщина помимо своей воли тоже пытается найти следы перемен на его лице. Ищет, страстно надеясь при этом не обнаружить.
Он пил маленькими глотками горячий чай из пиалы, а Эльма сидела, прижавшись к его плечу…
Следующее утро вновь было ясным и холодным. Люди, собравшиеся у входа в большой дом на окраине города, продрогли, но упорно ждали и дождались – дверь открылась, выпуская невысокого худощавого мужчину. Ему было на вид чуть за сорок, медно-рыжие волосы заметно тронула седина…
https://author.today/u/ann_iv
Брод оказался в десятке туазов** от стоянки. Жрец уверено вошел в воду, за ним —Оденар, ведя в поводу Дрого. Сержант и ап Бенодет замыкали цепочку. Из-за засухи ширина Онда в этом месте не превышала и сотни шагов, вода доходила всего лишь до колен, однако течение оказалось настолько сильным, что солдаты, приглушенно бранясь, едва удерживались на ногах.
Выбравшись на берег, жрец застыл под раскидистым вязом, выросшим на границе леса, подняв лицо с закрытыми глазами к небу. Оденар остановился рядом с ним, отдав поводья коня сержанту. До них все явственней доносился конский топот. Оденар оглянулся на густой подлесок, где растворились его солдаты.
Неширокая, заросшая травой дорога была различима даже в сумраке и вела в глубь леса, но капитан приказал оставаться на опушке: если галейцы все-таки сунутся в реку, в чем он не был уверен, то лучше встретить их залпом на переправе. Ему бы тоже следовало присоединится к своим людям, но неподвижная фигура жреца вызывала любопытство, а тень, отбрасываемая вязом, надежно укрывала их от вражеских глаз.
На холм вылетели первые всадники, и Оденар с изумлением узнал герб королевского дома Галеи на штандартах: черный лев на золотом поле, терзающий лань. Такой же герб красовался накоротких серых плащах кавалеристов.Королевские гвардейцы!
С протяжным кличем галейцы бросили коней вниз по склону. Или у них был проводник, или они заметили следы, оставленные на берегу, но напротив брода всадники закружились, сдерживая коней. С холма спускалась еще одна группа и среди них выделялся высокий человек вшлеме с пышным плюмажем. Заходящая луна высветила золотую насечку кирасы, тускло блеснули наплечники, сработанные в виде когтей льва. Неужто сам принц пожаловал? Не велика ли честь для остатков разбитой роты?
— Стерен, — прошипел Раймон. — К бою!
— Не надо, — как будто из-под земли прозвучал глухой голос жреца.
— Что помешает галейцам переправиться вслед за нами? Неужто демоны?! — зло спросил капитан.
— Река.
На щеку капнуло, и он вскинул голову: с востока наползала огромная, клубящаяся туча.
Тем временем, принц остановился у самой воды, а его гвардейцы начали переправу. Лодо навел подзорную труду на чащу леса, и Оденар инстинктивно подался назад, к стволу дерева.
Лиловая молния расколола небо, громыхнуло. Резкий порыв ветра поднял волны, и ливень упал стеной. Река забурлила, вспенилась. Ледяной после духоты ночи ветер рвал одежду, от хлещущего дождя не было укрытия даже под деревом. Придерживая шляпу рукой, Оденар напрягал зрение, пытаясь понять, что происходит на противоположном берегу. За завесой ливня метались смутные тени. Ржание лошадей и крики всадников тонули в реве вздувшегося Онда.
На плечо легла костистая рука:
— О них теперь позаботится Странник.
Лицо жреца с темными провалам глаз и рта могло принадлежать твари из-за Предела и Раймон едва удержался, чтобы не осенить себя знаком рассеченного круга.
Вода в Онде стремительно поднималась, и наверняка уже затопила ивняк, где они делали привал, так что галейцам теперь не сладко, и на какое-то время о преследователях можно будет забыть.
— У меня есть немного серебряных крон, — негромко сказал Оденар.
— Деньги тебе пригодятся, — ответил жрец. — Заплатить капитану флейта«Аят». —Оденар открыл было рот, собираясь выяснить, кто такой этот капитан «Аята» и почему он должен платить именно ему, но жрец махнул на лес:
— Сам все узнаешь. Иди, иди.И не сворачивай с дороги.
* лига — ок 4,5 км
** туаз — ст.фр. мера длины ок 2 м
— И все-таки мы пидорасы какие-то.
— Пидорасы, — согласился Исли.
— Не рыцари в блестящих доспехах.
— Никакие не рыцари, — он сокрушенно вздохнул.
Ригальдо покосился на него, и Исли забрал из его рук пустую коробку из-под свинины с грибами и пихнул в них миску фунчозы.
— На, дорогой. День был трудным. Пидорасы должны подкрепиться.
— Это у нас день был трудным? — Ригальдо показал палочками в экран телевизора. — Это он у мадам Агаты был трудным!
— Еще бы, — Исли подцепил бесконечную лапшину и втянул в рот. Совершенно неприлично облизал кисло-сладкий сок с пальцев. — Ну она же не знала, что твоя секретарша сорвется с поводка!
Они сидели на ковре и «подкрепляли силы» любимой китайской едой. За окнами было уже совсем темно. Кот мирно возлежал за их спинами на диване, время от времени дергая кончиком хвоста: ему тоже хотелось свинины. Исли и так дал ему облизать мясной сок на куске рисовой лепешки, но Симбе было мало. Однако, пока тут был Ригальдо, на большее кот не мог рассчитывать, и он караулил, когда хозяин выйдет из комнаты. Ему не повезло — Ригальдо так утомился на выставке, что даже не стал подниматься в спальню, чтобы переодеться. Едва войдя в дом, он стащил пиджак и забросил его на спинку дивана. Туда же отправился и галстук, а после Ригальдо, расстегнув ворот рубашки и закатав рукава, опустился прямо на ковер, с видимым облегчением вытянув ноги. Исли полюбовался на него, хмыкнул и сел рядом, стратегически обложившись коробками с едой. И наслаждался ужином ровно до того момента, как в девятичасовых новостях Сиэтла показали мост Джорджа Вашингтона. Тут он едва не подавился зеленой фасолью.
— Боже мой, смотри-смотри!..
-…консольный мост на Аврора-авеню, также называемый просто «Аврора». Высота моста и доступ к нему пешеходов сделали его популярным местом для самоубийств. Сегодня около семи вечера в полицию города был переадресован звонок с одного из шести установленных на мосту «экстренных антикризисных телефонов» о том, что молодая девушка взобралась на одну из ажурных металлических опор моста, и сопротивляется попыткам нескольких людей ее снять. Потеряв терпение, неизвестные — двое мужчин и женщина — принялись ей угрожать огнестрельным оружием. К нам поступило видео от очевидцев, на котором можно рассмотреть, как девушка снимает обувь и начинает швырять ею в преследователей…
— О, чтоб меня, — повторил Исли, вперившись в экран. На видео действительно прекрасно можно было рассмотреть фигурку с развевающимися волосами, сидящую на стыке металлических конструкций высоко над кронами деревьев и крышами прилепившихся к подножью моста рыбачьих домов. — Но… это же не Кларисса.
— Само собой, — загробным голосом сказал Ригальдо. — Это Миата Фортисью.
— Но как же она туда забралась? Она что, человек-паук? У меня голова кружится даже просто смотреть, как она сидит там!
— Это Миата, — обреченно повторил Ригальдо. — Она особенная. Без тормозов, как все девушки из «Санта Розы».
–… в это время к участникам происшествия присоединились двое человек, мужчина и женщина, которые отвлекли внимание нападавших, но те набросились на них, пытаясь сбросить через парапет моста, а также оказали сопротивление приехавшей полиции. В ходе потасовки один из участников получил огнестрельное ранение, а другие легкие травмы. Полиция задержала всех до выяснения обстоятельств, возможно, им будут предъявлены обвинения в…
Исли смотрел, забыв, что должен жевать. Кот пришел к нему на колени, задевал лицо задранной палкой хвоста, но он только морщился, отворачиваясь. Он часто ездил через мост Джорджа Вашингтона — длинный железный мост над темно-серой водой, воздушное переплетение арок. Миата сидела, сжавшись, свесив ноги над бездной. Ее лицо закрывали волосы.
–…прямо сейчас нам стали известны имена. Агата Фортисью, больше известная как писательница Мэри Маллоун, ее несовершеннолетняя воспитанница Миата и старшая сестра…
— Смотри, там еще и О’Гвардиен.
— Да. Мне кажется, или ему опять руку сломали?
— Похоже. Но тому мужику рядом с Агатой, который держится за свои отбитые яйца, кажется, хуже.
— …мужчину с огнестрельным ранением зовут Алесио Гомес, он личный шофер миссис Фортисью, а третий из нападавших ее телохранитель… Кроме того, выяснилось, что видеозапись сделана сотрудником частного детективного агентства, нанятым Клариссой Фортисью. Именно он вызвал полицию, утверждая, что младшую из девушек привезли на мост силой и ее желание укрыться от преследователей на мосту не акт протеста и не попытка суицида. В настоящее время к месту происшествия прибыл специальный транспорт и ведутся спасательные работы по снятию несовершеннолетней Миаты с опоры моста. Пока неясно, какие цели преследовала миссис Фортисью, но, очевидно, служба опеки будет пересматривать ее состоятельность как опекуна…
— Чтоб меня, — пробормотал Ригальдо. — Что она делает… ого…
Камера выхватила фигуру Клариссы, такую маленькую рядом со здоровенными полицейскими. На ней все еще был скромный деловой костюм с серой юбкой. Капрон на коленях прорвался, прорехи зияли синяками. Она стояла, опустив руки, будто во сне, а потом внезапно встрепенулась и начала двигаться. На медленной перемотке было отчетливо видно, как секретарша Ригальдо выкручивается из-под руки полицейского, шагает к Агате, которую в наручниках усаживали в машину, плавным движением разворачивает ее к себе и без замаха коротко и сильно бьет в нос — так, что голова у той запрокидывается.
Все заслонили спины полицейских.
Исли прикрыл лицо рукой.
— Надо будет посмотреть на ютубе, как сняли девчонку, — подытожил он в тишине. — Я уверен, под мостом уже торчит сто зевак с телефонами.
Начался следующий репортаж. Ригальдо поднял пульт и выключил телевизор.
— Может быть, не стоило ее туда отпускать? Я теперь странно чувствую себя. Как будто не оказал должной протекции своей, гм, своему вассалу.
— Это твое желание все контролировать, — вздохнул Исли. — Но ты же видел, там люди из лицензированного агентства и О’Гвардиен. Если тебе так хочется побыть рыцарем в сверкающих доспехах, помоги своей дурочке с адвокатом. Ее последняя, несомненно эффектная выходка может вызвать проблемы.
— Пожалуй, я так и поступлю, — согласился Ригальдо. Он с хрустом откусил кусок цыпленка с имбирем, жаренного во фритюре. — Что?! Что ты так смотришь?
— Ничего, просто умиляюсь. Ты когда-нибудь раньше защищал с таким рвением честь юной леди?
— Защищал. Медсестру Юму, мать ее. Поверь, ты ничего не хочешь об этом знать.
— Ладно, не хочу, — согласился Исли.
Ригальдо повернулся к нему, внимательно посмотрел и аккуратно снял с него кота, пересадив того на диван. Вытянулся на ковре, пристроившись головой Исли на колени. И только тогда признался:
— То порновидео, которое ты прислал из Майами, сожгло подо мной офисные перекрытия до первого этажа. До нашей подземной парковки, я бы сказал. Теперь там обугленная расщелина с дымящимися краями. Пожалуйста, не присылай мне такие ролики во время работы. Ты слишком хорош, чтобы я безболезненно это переносил.
— Я хорош, — кивнул Исли. — Ну так что, мир?
— Мир, — зевнул Ригальдо.
Исли наклонился и поцеловал его в лоб.
Грохот в гостиной прозвучал оглушительно. Удар и звон – словно упитанный слон ворвался с ходу в посудную лавку. Переплет вбежал в гостиную одновременно с Диной. Как оказалось, портрет маршала все-таки слетел со стены и, падая, обрушился на маленький столик, расколотив вдребезги чайную чашку. Китайский фарфор – две нежно-желтых розы на боку. Осколки рассыпались по паркету, и один из них отлетел под ногой Переплета в дальний угол комнаты.
– Ты это нарочно сделал! – сказала Дина, глядя на него в упор.
– Что?!
– Не притворяйся – ты его сбросил со стены!
– Ты бредишь! – он усмехнулся, что вывело ее из себя.
– А с чего он упал? – в ее голосе появились истеричные нотки.
Переплет, ни слова больше не говоря, осмотрел портрет. В тыльную сторону рамы по обе стороны были ввинчены два крюка, на которых и держалась веревка. С ними все было в порядке, крюк в стене тоже был на месте.
– Ты меня за идиотку принимаешь! – завопила она, заглядывая через его плечо. – Повесь немедленно на место.
– Это не так-то просто! – возразил Переплет.
Тем не менее, не желая выслушивать вопли, он забрался на спинку дивана и водрузил картину обратно.
– Чертовщина какая-то, – пробормотал он. – Нужно оставить Белле записку, чтобы убрала осколки!
Возможно, это был знак. Они – те самые твари с другой стороны – давали ему понять, что не забыли, что последовали за ним. Раньше в русских деревнях хозяева, перебираясь на новое место, непременно приглашали за собой домового, сметали золу веником и проделывали еще немало различных манипуляций.
Ему не пришлось изощряться – его демоны явно были рангом повыше и нуждались в Переплете не меньше, а то и больше, чем он в них. Так что уговаривать их не пришлось. Дина по-своему расценила его улыбку.
– Я расскажу отцу! – она обиженно шмыгнула носом. – Вот увидишь!
– Расскажи, – усмехнулся Переплет, – а я скажу, что тебе с пьяных глаз померещилось.
Дина одарила его ненавидящим взглядом. Потом этот взгляд ощупал пространство в поисках чего-либо увесистого.
– Только попробуй! – предупредил Переплет и вышел в прихожую – к зеркалу. – Кстати, ты уже готова?
Этим вечером они собирались к родителям Акентьева, а небольшой скандал накануне выхода ничего не менял.
Дина не успела ответить – квартиру наполнил громкий заунывный вой, от которого у Переплета порой мурашки бежали по коже. Даже в мелочах его «уникальная» дочурка отличалась от обычных детей. «Такие звуки, вероятно, издают какие-нибудь пустынные гиены», – подумал Переплет и посмотрел с раздражением в сторону комнаты.
– Дай ей соску! – сказал он. – Пока соседи не начали стучать в потолок!
Это было, безусловно, преувеличением: старое здание отличалось исключительной толщиной стен, так что соседи могли спать спокойно.
– Она ее выплюнет, ты же знаешь, – процедила Дина, невозмутимо поправляя прическу.
– Покачай на руках! – внес Переплет второе предложение, наверняка уже зная ответ.
– Платье помну! – тем не менее, она исчезла в детской.
Переплет покачал головой и продолжил рассматривать себя в зеркало. А из зеркала смотрел на него респектабельный мужчина, в котором уже не узнать было прежнего Переплета. Да и прозвище это теперь редко кто упоминал вслух – просто некому было это делать. Кроме самого Александра, который привык время от времени разговаривать с собственным отражением в этом самом зеркале – одним из более поздних Дининых приобретений. Зеркало было антикварным – высокое, в половину стены, оно стояло на специальной подставке, с ножками в виде львиных лап. Переплету зеркало не понравилось, но Дина была почему-то в восторге.
– Ты же покупаешь все эти старые книги! – пожимала она плечами в ответ на его ворчание.
К зеркалу он, впрочем, привык.
– Хорош! Прямо хоть в кино снимай! – прокомментировала она, подходя к супругу. – Знаешь эти итальянские фильмы про мафиози? И вот за гробом очередного дона выходит со скорбной физиономией похоронных дел мастер…
Крик стих. Что она, интересно, сделала с Ксенией?
– Покачала все-таки немного … – Дина посмотрела на часы. – Скоро придет Белла!
Белла сменила на посту няни Алевтину, которая не продержалась и двух месяцев. Ушла по каким-то личным причинам: в чем они состояли, разъяснено не было, что дало повод Дине для непристойных намеков. Намеки начинались каждый раз, когда она бывала навеселе, то есть очень часто. Сам Переплет считал, что все дело в дочери – ребенок бывал невыносим.
«Возможно, напряженная атмосфера в семье на нее действует, – думал Александр. – Хотя это же такая кроха, что она понимает…» Никаких родительских чувств Переплет к дочке не испытывал. Отец уверял, что это придет со временем: даже если ребенок не твой, остаться равнодушным, когда он смотрит на тебя или плачет, невозможно. Однако в случае с Переплетом почему-то ничего подобного не происходило. И дело было не в африканских чертах малышки, которые, как казалось Переплету, с каждым днем становились все заметнее. Просто он не мог отделить Ксению от ее матери, а Дина для него воплощала, пожалуй, все самое худшее, что когда-либо случалось в его жизни.
Она встала рядом и взяла его под руку, оттеснив к краю зеркала. На мгновение Александру показалось, что это Альбина стоит рядом. Он вздрогнул, но наваждение тут же исчезло.
«И узнал я, что хуже смерти – женщина… И грешник будет уловлен ею, а праведник спасется!» Ну, это мы еще посмотрим! Он, конечно, не библейский праведник, но спасется, вот увидите! Спасется непременно!
Так думал он, спускаясь по лестнице под руку с женой. На улице их уже ждала служебная машина. Использование служебного транспорта в личных целях не одобрялось партией и правительством, как противоречащее моральному кодексу строителя коммунизма. Но Акентьев, как и большинство его коллег, на это не обращал никакого внимания.
Дочь осталась на попечении Беллы («Если так и дальше пойдет, придется перебрать всех нянь в Питере по алфавиту», – говорил Переплет), девицы лет шестнадцати, судя по всему, совершенно лишенной воображения. Во всяком случае, Переплет очень на это надеялся. Он догадывался, что причиной бегства Алевтины было не только его истеричное чадо. Девушка несколько раз приходила в его кабинет и говорила, что в гостиной кто-то ходит. Чтобы молчаливая, вечно стесняющаяся Алевтина побеспокоила хозяина дома – для этого должен был быть весомый повод!
Первый раз Переплет отреагировал должным образом: пошел проверить, прихватив по дороге небольшую бронзовую статуэтку – подарок отца. В подарке проявился черный юмор Акентьева-старшего: статуэтка изображала Харона с веслом наперевес. Как произведение искусства она ничего собой не представляла, но в качестве оружия – самое то.
В то время в Ленинграде люди безбоязненно открывали двери незнакомцам – вооруженные ограбления казались приметой далекой западной жизни. Однако это не означало, что в городе не было воров и грабителей. И дом видного чиновника, к тому же сидящего на таком денежном месте, вполне мог привлечь кого-нибудь из них. Но к большому облегчению Переплета сокрушать черепа не пришлось – в гостиной, никого не было. Для успокоения взволнованной девушки он обследовал всю квартиру, проверил замки входной двери, заглянул на кухню и даже в уборную.
– Просто паркет недавно переложили, – объяснил он ей. – И вообще, дом старый, Альби… Алевтина, он живет собственной жизнью!
Девушка хмурилась и едва ли понимала, о чем он говорит. Больше она ни разу не беспокоила его, но порой Акентьев замечал испуганное выражение в ее глазах, особенно когда няне случалось оставаться одной с дочерью.
– Хорошо, что избавились от этой истерички, – сказал Переплет жене. – Ей вечно что-то мерещилось!
Дина раздраженно пожала плечами – прекрасно понимала, что если и Белла не задержится в их доме, найти другую няню может оказаться не так просто.
Отец похлопывал его по плечам, вглядывался в лицо с каким-то недоверчивым выражением, словно не мог поверить, что видит перед собой собственного сына.
– Я что, настолько переменился?! – Переплет поднял бровь.
Отец кивал, смотрел на него, потом качал головой. Эта пантомима изрядно забавляла Акентьева-сына. А вот продолжение вечера было совсем не забавным. Как обычно, в лучшем случае беседа превращалась в обмен воспоминаниями, в худшем – приобретала политический оттенок. Александра не смущали диссидентские рассуждения и традиционная критика советской власти – в компании сослуживцев по исполкому ему приходилось слышать и не такое. Просто казалось, что он мог бы потратить свободное время с большей пользой для себя. Стол у отца, впрочем, был хлебосольный – в последнее время дела у Акентьева-старшего шли более чем удачно.
– Саша со мной везением поделился! – объяснял режиссер.
Не обходилось на этих посиделках без дурацких шуток на кладбищенскую тему. Вспоминали известный рассказ Веллера про крематорий. Тот, в котором вдова обнаруживает в комиссионке костюм, в котором похоронила мужа. Переплет тут же опроверг его, как совершенно несостоятельную байку, которая ходила по стране еще задолго до этого рассказа. Взамен он рассказал об эксгумации, которую наблюдал на кладбище и об услышанной от следовательницы истории с ожившим покойником.
История прошла на «ура», и воодушевленный рассказчик пообещал еще одну – на этот раз из анналов истории.
– Только без анатомических подробностей! – предупредил отец и кивнул в сторону субтильной девушки с нервным лицом, которая и так уже побледнела. Переплету она понравилась с первого взгляда, когда их только представили друг другу, однако ни о каких интрижках и речи быть не могло.
Он вздохнул про себя, пообещал, что подробностей не будет, и поведал слушателям о случае во время наводнения тысяча восемьсот двадцать четвертого года. Тогда вода смыла часть могил на Смоленском кладбище. Один из гробов водой принесло прямо к дверям дома, где жила вдова покойного, которая, разумеется, была в шоке.
– Совпадение! – сказал отец.
Переплет пожал плечами. Он давно уже не верил в совпадения, но в данном случае речь шла о давней истории, и он спорить не стал. Вернулся он домой слегка хмельной и довольный собой, как никогда. «Нужно почаще бывать у отца, – подумал он, – а не то, и правда, в этом проклятом исполкоме заплесневею. И насчет перстня побеспокоиться – у него должны быть знакомые коллекционеры, ювелиры… Так лучше – не напрямую!»
Он пытался себя обнадежить, хотя давно уже понял – дело с перстнем затянется надолго. Где этот проклятый перстень, где? Хоть к гадалке иди! А может, и нет его на земле? Лежит где-нибудь глубоко-глубоко, на истлевшем пальце или даже в море… Нет, тогда бы они знали – они все знают. В том-то и дело, что перстень им недоступен. Потому и обратились к нему за помощью. Но сколько времени понадобится, чтобы найти его? Может быть, вся жизнь! Нет, такой расклад Переплета не устраивал категорически. Он долго лежал в этот вечер без сна рядом с супругой и наблюдал за тем, как на потолке вытягивается косая светлая линия – отсвет фар проезжающего по улице автомобиля, потом она уползала в стену. В доме было тихо. В такие мгновения оживали старые мальчишеские еще мечты – уехать куда-то, куда глаза глядят! Бежать от всего этого безумия. И Переплет ощущал себя стариком.
Иногда он завидовал черной завистью всем своим старым знакомым. Завидовал Маркову, который, не приложив практически никаких усилий, теперь купается в славе. Несмотря на близость благодаря отцу к театральной среде никакого пиетета к этой среде Переплет не питал, считая большинство ее представителей бездарями и бахвалами. Талант, дарование… Попасть в струю – вот что главное! Об этом Переплет не раз слышал от отца, которому в последнее время это удавалось все реже. А вот Марков попал! Удачливый сукин сын. И черт с ним, главное теперь – вытащить Альбину из всего этого дерьма! А там дальше все еще может случиться!
Дина засопела и повернулась к нему лицом. От нее пахло алкоголем. Полоска слюны, как у ребенка, выкатилась из уголка губ и блестела.
– Что ж я маленьким не сдох? – спрашивал сам себя Переплет.
Впрочем, вскоре и в его жизни наступила светлая полоса. Начало ее ознаменовалось отъездом Дины в отчий дом, в Москву. Орлов непременно желал видеть на своем дне рождения и зятя, но Переплету неожиданно повезло – грядущий приезд визитеров из Совмина не позволял ему отлучиться по личным делам. В последнее время на плечи Акентьева легла вся работа отдела. Его непосредственный начальник Черкашин существовал, казалось, только на бумаге, и Переплета это вполне устраивало. Так что Дина уехала без него, увозя с собой Ксению, а также наилучшие пожелания и приветы, которые легко раздаются, благо ничего не стоят.