20–21 июля 427 года от н.э.с. (Продолжение)
И Внерубежье услышало его, приняло вызов. Небо с ужасающим треском лопнуло над головой, выплюнув молнию, землю тряхнуло, и Йока увидел чёрную воронку, несущуюся прямо на него со скоростью литерного поезда. Не искры, а горящие ветки полетели в лицо – Йока выпивал силу огня, гасил ветер, и тот припадал перед ним ниц, бросая к ногам прутья с тлевшими листьями.
Он вбирал в себя дрожь земли, и она катилась назад, к костру, разожжённому Внерубежьем. Удар смерча по своду был страшен, словно стоявшая волна натолкнулась на высокий утёс: охваченные огнём брёвна брызгами метнулись в сторону, в лицо хлынул ужасающий жар, но Йока выпил и его и остановил брошенный смерчем ствол в двух локтях от своих коленей.
Пепел осыпа́лся ему под ноги, ветер стелился послушным псом, бурелом под ним лишь вздрагивал, как в агонии дрожит побежденный вепрь. Пробитая в огненной волне брешь открывала взгляду целое поле огня, земля горела до самого горизонта.
Спаска вышла в межмирье, сосредоточенная и спокойная, Йока улыбнулся ей и вылил набранную силу широким и ровным потоком.
Внерубежье бросало на свод воронки, било молниями, поливало пламя дождем и окатывало Йоку раскалённым паром. Старалось выбить землю из-под ног. Швыряло брёвна. Грохотало до боли в ушах. Йока не чувствовал ни времени, ни усталости – захлебывался силой Внерубежья и собственной силой, способной ему противостоять.
Змай положил руку на плечо неожиданно, Йока на миг отвлёкся и получил по зубам тяжёлым и горячим деревянным обломком.
– Йока Йелен, если тебе хоть сколько-нибудь дорога моя жизнь, отходи назад медленно и спокойно, а главное – не вздумай податься в сторону.
Йока кивнул. Ему казалось, он мог бы продержаться ещё несколько часов, но насыщение (верней, пресыщение) всегда приходило неожиданно, а остановиться, перестать пить силу Внерубежья в таком положении было подобно смерти…
Шаг за шагом Змай отводил его назад, под свод. Медленно и осторожно, по шатким брёвнам, наваленным друг на друга. И когда пришло насыщение – а оно пришло довольно скоро, – Йока понял, что чудом остался жив, пробежав по бурелому около сотни локтей, перепрыгивая со ствола на ствол.
Довольно было однажды оступиться, чтобы переломать ноги и оказаться погребённым под шевелившимися брёвнами. Змай ощупью выбирал дорогу, плотно обхватив Йоку за пояс, и несколько раз удерживал его от падения в глубокие провалы между стволами, прикрывал от катившихся и встававших на дыбы брёвен.
И даже там, куда не добегали судорожные сотрясения земли, бурелом всё равно шатался под ногами. Сойдя на твёрдую землю, Йока едва не разрыдался от облегчения – дорога назад отняла не меньше часа, в то время как вперёд Йока промчался за считанные секунды…
Профессор, державший за руку Малена и наблюдавший за Йокой, ничего не сказал. Да и шумно было… Доковылять до домика еле-еле хватило сил.
Йока опустился на крыльцо, хотя предпочел бы немедленно улечься в постель.
– Даже не знаю, Йелен, заслуживаешь ты наказания или похвалы… – проворчал профессор. – Глупость это и шалость или… нечто иное…
– Йелен, это было… потрясающе… – выговорил Мален с придыханием.
– Профессор, я прорву границу миров, – сказал Йока, не поднимая головы.
– Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, – ответил на это Важан со вздохом.
– Я прорву её, чего бы мне это ни стоило. Потому что я очень хочу это сделать.
21–22 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир
Чернокнижник до полуночи не выходил из своей комнаты – старался спасти Славуша. Спаска маялась под дверью, но не смела ни о чём спросить, когда Милуш выглядывал наружу и требовал поменять свечи, – на этот раз факелы он погасил, чтобы не было сильного чада.
Ему помогал один из деревенских колдунов, в начале лета перебравшийся в замок, – Спаску Милуш помочь не попросил. Она рассказала ему всё без утайки и соврала только об одном: будто Свитко попал под жёлтые лучи чудотвора, прибывшего с гвардейцами.
Если Славуш останется жив, он сам решит, рассказать ли о себе Чернокнижнику. А если нет… то пусть память о нём не будет омрачена подозрениями.
К ночи стало холодно, Спаска сидела на каменном полу, обхватив колени руками, и неотрывно смотрела на дверь. Над ней застыл Бойко Бурый Грач, лучший стрелок в замке, – Чернокнижник велел ему не отходить от Спаски ни на шаг.
Когда стало темнеть, в покоях Милуша появилась баба Пава, и Спаска испугалась, думая, что та сейчас поднимет крик – разве можно молоденькой девушке сидеть на камне? Но баба Пава подошла молча, закутала Спаску в овечье одеяло, поцеловала в лоб. И так же молча ушла.
В полночь Милуш распахнул дверь на всю ширину, вытер лицо платком – он был мрачнее тучи. Спаска хотела подняться ему навстречу, но запуталась в одеяле.
– Ну что? – спросил Бойко тихо.
Милуш смерил Бойко взглядом, потом посмотрел на Спаску сверху вниз и снова вытер лицо платком. А потом сказал, глядя Спаске в глаза:
– Болт перебил ему позвоночник, он никогда не сможет ходить. Но жить будет.
Из горла вырвался короткий крик, Спаска зажала рот одеялом и зажмурилась. От боли хотелось биться о каменный пол, и мысль о том, что Славуш всё же жив и лучше увечье, чем смерть, не помогала.
– Ещё легкое пробито, с этим и провозился так долго. Сейчас он спит, я дал ему маковых слёз. Спаска, что ты здесь расселась? С минуты на минуту тебя позовёт твой добрый дух, ты хочешь разворотить стену? – Милуш говорил устало, без привычной брюзгливости. – А мне ещё надо успеть сделать лекарство для Свитко.
– З… зачем? – спросила Спаска.
– Хочу его допросить, прежде чем повесить.
От этих слов Спаску передёрнуло: она почему-то не чувствовала ненависти к Свитко, только недоумение и жалость. И никак не могла взять в толк, почему раньше не угадала в нём болотника. Наверное, из-за его улыбки…
И вспоминая, как Свитко улыбался, она всё ещё не могла поверить в его предательство. Но если он придет в себя, то расскажет Чернокнижнику о Славуше…
– А что ты морщишься? Он отдал болоту пятерых детей. Он едва не убил твоего брата. Из-за него Славуш… навсегда останется калекой. Я бы казнил его на колесе, но пожалею женщин и детей замка. Пусть сдохнет в петле, как собака.
– Хотите, я сделаю ему лекарство? – Спаска снова зажмурилась, чтобы Милуш не заметил фальши в её словах. – Сделай, – неожиданно согласился тот и повернулся к слуге:
– Принеси мне хлебного вина.
И Спаска заметила, как у него дрожат руки. Милуш никогда не пил хлебного вина, только дорогое, виноградное. Бойко не отходил от Спаски ни на шаг, но и не мешал, к тому же он ничего не понимал в лекарствах от отравления жёлтыми лучами.
Она сделала всё правильно: притирание с ядом гадюки, микстура с ядом аспида, отвар сложной смеси трав, раствор из нескольких солей… Чаще всего отравленного колдуна убивают судороги, без лечения или выхода в межмирье при сильном отравлении они переходят в непрерывные, и тогда рано или поздно останавливается или сердце, или дыхание.
Она сделала всё правильно: втерла мази в нужные точки, дала отвары, микстуры и растворы. И даже вылила из его склянки арутскую соль, потому что для отравленных жёлтыми лучами она губительна. Свитко приходил в себя. Но если бы Чернокнижник его допросил, он рассказал бы о Славуше. А ещё…
Пока Свитко был жив, Огненный Сокол мог бы вытащить его из замка. И узнать имя Волче.
– Я не хочу смотреть ему в глаза, – сказала Спаска Бойко и поспешила выйти вон.
Она в самом деле не хотела смотреть Свитко в глаза. Арутская соль, которую она добавила в раствор, должна была подействовать через четверть часа, не раньше. Вызвать судороги.
И никто не угадал бы в его смерти действия яда – он ведь отравился жёлтыми лучами. Лечение помогает не всегда и не всем. Ей не было страшно, она не испытывала угрызений совести, холодная змеиная кровь, как шуга перед ледоставом, медленно ползла по венам.
Чтобы кого-то казнить, надо иметь на это право, и Спаска понимала, что этого права не имеет. И холодная змеиная кровь ей этого права не дает. Она не чувствовала даже ненависти, которая застит глаза. И смерть Свитко не избавляла от боли за Славуша… Спаска ощущала себя чудовищем, но это не ужасало её.
В тот миг, когда её позвал Вечный Бродяга, она была спокойна и сосредоточенна.
– И далеко бы ты убежала? – безжалостно спросил Милуш. – Твои воронки видны на двадцать лиг вокруг! Чем ты думала? Ты не думала вообще! Ты хотела встретиться со своим гвардейцем, и на остальное тебе было наплевать. Тебе ясно сказали, что Особый легион получил приказ вывести тебя из замка любой ценой. Да как только тебе предложили выйти на болота, сразу надо было бежать ко мне и кричать во всё горло: он хотел вывести меня из замка! Ну как ты могла поверить, что твой гвардеец такой недоумок! Как ты могла поверить! Ведь знала, что золотая булавка была у Огненного Сокола. Даже две золотые булавки! Яблочко от яблони недалеко падает: твой отец тоже никогда не думает, прежде чем что-то сделать, но он хотя бы рискует только собой.
Они сидели за столом вдвоём, и смотреть на пустое место Славуша было больно. Милуш пил хлебное вино и делал вид, что закусывает. Спаске тоже есть не хотелось, а вина ей Милуш не предложил. За открытым окном занимался рассвет.
– Это была золотая булавка Волче… – Спаска не оправдывалась, глупо было оправдываться. – А ещё… у меня с самого утра было предчувствие, что я его увижу. Я поэтому поверила.
– Предчувствие? Ну и как? Сбылось предчувствие?
Спаска покачала головой, а Милуш вдруг расхохотался:
– Так ты что, не узнала своего ненаглядного? Ох, хороша! Доверять надо предчувствиям.
Спаска ахнула: не может быть! Не может быть, чтобы она не узнала Волче! Тот верховой гвардеец, он был груб, он ломал ей руку! Но двести шагов на его коне спасли её… А Милуш продолжал:
– В следующий раз сначала подумай, что скорей всего вам уготована встреча где-нибудь в застенке башни Правосудия. А теперь это ещё верней, потому что если я разглядел его лицо, кто-нибудь из бригады Огненного Сокола тоже мог его узнать. Надеяться можешь только на то, что две трети из них убиты.
– Камень… В нём были красные сполохи… Будто пламя… – всхлипнула Спаска.
– А я говорил, что это трудный камень! Что он будет управлять тобой! Погляди, есть в нём красные сполохи?
Спаска взяла подвеску в руки и вздрогнула: в глубине камень снова светился красным!
– А теперь выйди на галерею и посмотри там. Он будет сине-зелёным, как и был. Потому что при свете огня этот камень меняет цвет! Впрочем, такое может быть и на закатном солнце. Кстати, если при свете дня он сохранит красный цвет, я пошлю голубя в Хстов. О том, что твоему гвардейцу не стоит возвращаться домой.
– Какое вам дело до него? – усмехнулась Спаска.
– Я очень дорого продал раздобытый им секрет храмовников. И чувствую себя его должником. Как ты думаешь, почему Государь тратит столько золота на новую замковую стену? Эту стену я выменял на точное указание мест создания и путей движения нового оружия. Мне не по зубам отбивать у гвардейцев обозы, лить пушки из сверхпрочной стали, устраивать взрывы в лаврах – пусть этим займется армия Государя.
Милуш не удивился смерти Свитко, лишь поморщился, когда ему об этом сообщили. Ему не пришло в голову, что Спаска в чём-то ошиблась, – он ведь знал, что в искусстве составления лекарств она ни в чем ему не уступает.