15 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
От батистовой рубахи, вышитой Спаской, не осталось ничего: то, что в клочья не изорвала плеть, насквозь пропиталось кровью. Верёвка изгрызла запястья до костей, вывернутые и вправленные плечи уже не так болели, как расплющенные кончики пальцев.
Даже от лёгкого тока воздуха из приоткрытой двери они ныли нестерпимо, до слёз, до крика. А Огненный Сокол задавал вопрос за вопросом. И перед каждым ответом надо было думать, не терять голову, не ошибаться.
– Другой бы давно сбился. Даже если бы не лгал, – сказал Огненный Сокол и глянул на дознавателя.
– Слышишь, Волче? Другой бы давно умолял о пощаде. Ты слышишь?
– Слышу, – ответил Волчок.
Голос плохо слушался, зуб на зуб не попадал. Не от холода – от усталости. И уже не было сил сжимать зубы. Во время передышки надо глубоко дышать и не двигаться. Не тратить силы понапрасну.
– Снимайте с него сапоги, – велел Огненный Сокол подручным палача и вопросительно посмотрел на лекаря.
Тот кивнул. Волчок здоровый парень, это только кажется, что ещё немного – и он умрёт. Не умрёт. Лекарю видней.
Двое гвардейцев подошли к Волчку спереди, один нагнулся, чтобы взяться за правый сапог, и неосторожно задел привязанную к подлокотнику руку. Боль стукнула в голову, ослепила, вышибла слезу из глаз. Волчок заскулил и откинул голову в подголовник.
Обидно. Вот это – обидно. Когда есть несколько минут на отдых…
– Что вы там возитесь с сапогами? Не снять, что ли? – раздраженно спросил Огненный Сокол.
– У него двое портянок, – ответил гвардеец.
Огненный Сокол встал и обошел стол.
– Зачем тебе двое портянок, Волче? – спросил он весело.
– У меня больные почки. Лекарь велел держать ноги в тепле, – ответил Волчок.
Лучше бы он купил себе сапоги по ноге, вместо тех, что раздобыл ему Змай. Огненный Сокол небось забыл, какого размера сапоги, оставшиеся в деревне на болоте.
– Да? А мне кажется, это потому, что тебе велики сапоги. А зачем, Волче? – Голос Огненного Сокола был вкрадчивым, даже ласковым.
– Я уже сказал. – Говорить было тяжело. Особенно длинные фразы. Каждый звук отдавался в пальцах и в плечах.
Огненный Сокол вдруг обошёл его с левой стороны и провел рукой по тому месту, где остался шрам от сабельного удара. А потом вернулся к столу за подсвечником.
– Хватит, Знатуш! – раздраженно затянул дознаватель. – Что ты там ещё придумал?
– Иди сюда. Посмотри. Это шрам?
Дознаватель, ругаясь сквозь зубы, поднялся и подошел к Волчку.
– Да тут всё плёткой исхлёстано, где тут шрам разглядишь?
– Вот же, смотри хорошенько. Выпуклый, сизый.
– Это от плётки рубец, никакой не шрам.
Волчок испугался. Очень. И не потому, что за это Огненный Сокол будет убивать его долго и страшно. А потому, что после этого дознаватель перестанет верить в историю с Красеном. И тогда всё напрасно.
– Волче, это шрам? – тихо спросил он.
– Нет. У меня там нет шрама. Не было.
– Знатуш, мне это надоело! Мне пора домой!
– Ты что, не понял? Помнишь колдунью и гвардейца? Теперь всё сходится. Раньше не сходился размер сапог. Теперь сходится всё. Я не верю в совпадения.
– Я не понял. Ничего не понял, – проворчал дознаватель.
– Ему никто не отдавал этого приказа. Он сам. Он это сделал сам, он спасал девчонку. А, Волче? Так это было? – Огненный Сокол повысил голос.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – ответил Волчок, еле ворочая языком. Язык прилипал к нёбу.
Это лишь подозрения, не доказательства. Огненный Сокол сам в это до конца не верит, ему выгодно убедить в этом дознавателя. Тогда приказа Красена не было.
– Не понимаешь? Тогда говори мне быстро, кто тебе приказал подделать разрешение, или я буду считать виноватым в этом тебя одного. И тогда…
– Я уже сказал. Приказ мне отдал Красен. Мне нечем себе помочь.
– Помнишь, как ты опрокинул ведро в землянке Чернокнижника? Помнишь? Если бы не это ведро, я бы на тебя никогда не подумал. Говори мне быстро, ты знаешь её отца? Знаешь. И змеи тебе тогда мерещились. Ты всегда крутился рядом, ты всегда был под подозрением. Ты всегда выскальзывал у меня из рук. Теперь не выскользнешь. Давай, по порядку: где ты с ним встречался? Где встречался с девчонкой? Как передавал сведения в замок?
– Знатуш, ты бредишь, – фыркнул дознаватель. – Ты сошел с ума.
– Выйди отсюда вон! Тебя это не касается! Это уже не твоё дело, а внутреннее расследование Особого легиона. Лекарь! Посмотри на его плечо. Это шрам или рубец от плётки?
Лекарь пожал плечами:
– Надо смыть кровь, приложить холод. Когда сойдёт отёк, будет видно.
– А когда он сойдет?
– Через час-полтора. Если приложить холод.
Дознаватель поднялся:
– Я понимаю твое желание добиться своего всеми правдами и неправдами. Но мне надоели твои выдумки. Уже темнеет, и я ухожу.
15 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
* * *
Когда Крапе рассказали о взрыве на подступах к замку, он сперва думал, что храмовники снова дали маху: либо неверно сушили нитроцеллюлозу, либо какой-нибудь дурак из гвардейцев вдарил молотком по детонатору. Но, заехав по дороге на место взрыва, убедился в том, что ошибся.
Хотя взрывом разнесло весь лагерь осаждающих, а пожары довершили эту работу, оставшиеся в живых в один голос подтвердили: по складу со снарядами ударили из замка. Это был не вихрь – из тех, что обычно отправляют на неприятеля колдуны, – это был удар сродни удару кинского мальчика. Удару чудотвора…
Только нет в обоих мирах такого чудотвора, который способен с расстояния в тысячу локтей разрушить крепкую бревенчатую стену. Это девочка. Это сила Вечного Бродяги.
Раненых гвардейцев перевезли на заставу, а ополченцы и трудники остались на болотах, под наскоро сколоченным навесом, – от бараков взрыв не оставил ничего.
Когда Крапа повернул к навесу, сопровождавший его капитан гвардейцев поморщился и сказал, что там не на что смотреть. Крапа был с ним согласен: это зрелище ничего не добавляло к его картине мира. Не по чудотворам, принесшим в этот мир бездымный порох, ударило страшным взрывом, – пострадали люди Исподнего мира, и неважно, гвардейцы это были, ополченцы Хстова, трудники, работавшие на строительстве, – это были не чудотворы, не первый легат гвардии и не Стоящий Свыше.
И Крапа пожалел, что не может спуститься с неба на белых крыльях, дать этим несчастным хотя бы утешение…
Погрязшего в роскоши старика лечит от насморка доктор Назван, а как бы здесь пригодился хлороформный наркоз, морфин, современная хирургия, лекарства… В Исподнем мире переливание крови не запрещено законом, как в Северском государстве, – скольких раненых, истекших кровью, можно было бы спасти!
Хотя в этом мире знали и применяли опий, но Стоящий Свыше не поспешил раскошелиться на «маковые слёзы» для раненых.
Крапа медленно шёл между людьми, лежавшими прямо на деревянном настиле, – их было больше сотни человек. Тот, кто за эти несколько дней не умер от шока, от кровопотери, перитонита, заражения крови, скорей всего умрёт от гангрены: запах гниющей плоти перебивал запах нечистот.
В Млчане было принято обрабатывать раны кипящим маслом, чтобы они не загнивали, но даже этой чудовищной процедуры раненые не удостоились – наверное, из-за дороговизны масла. А может, из-за того, что под навесом было только два лекаря – но шестеро Надзирающих, которые провожали умиравших в солнечный мир Добра.
Обмотанные грязным тряпьём кровавые раны, синие губы лежавших неподвижно и бившиеся о настил головы… Отчаянный шепот: «Помогите, помогите…», хриплые крики и зычные, надсадные тихие стоны и громкие; мольбы и молитвы. А ещё под навесом особенно остро чувствовалась болотная духота, запах торфа и тины.
Нет, не утешить этих людей белыми крыльями захотелось Крапе – попросить у них прощения. За нищету, которая особенно остро заметна в болезни. За гнилостные испарения с болота. За бездымный порох, подаренный этому миру вместо лекарств и учебников.
Крапа, конечно, оставил лекарям денег на «маковые слёзы», на чистую ткань для повязок, хлебное вино и другие известные здесь снадобья. Но, во-первых, сомневался, что лекари потратят золото по назначению, справедливо рассудив, что умирающим лечение ни к чему, а во-вторых, понимал, что не этим надо искупать вину перед Исподним миром.
Привезенная на смену разбитым пушкам мортира за несколько дней станом ушла в грязь – не помогли по́дмости, слишком тяжёлой она оказалась, и глядя на её торчавшее вверх жерло, Крапа ощутил злорадство: у замка нашлось, чем ответить чудотворам и храмовникам.
Крапа напоследок окинул взглядом разметенный лагерь: ему не верилось, что с девочкой, распоряжавшейся такой огромной силой, он недавно ехал в одной карете… И с мальчиком, который ей эту огромную силу передал.
Значит, Чернокнижник додумался до того, что энергию, полученную колдуном, можно превращать не только в ветер, но и в «невидимые камни»… Давно было пора, кинский мальчик попал в замок ещё лет пять назад, Прата докладывал об этом. Прата…
Шальная мысль мелькнула в голове: а что если не Чернокнижник додумался до этого, что если ему подсказали? В таком случае Сребрян перед смертью сделал для замка больше, чем он, Крапа, для Исподнего мира.
Он не остановился на гвардейской заставе, лишь с тоской взглянул на поворот к Змеючьему гребню, – он ни разу не был в Славлене с тех пор, как они с Жёлтым Линем провели на болотах два чудных солнечных дня в ожидании встречи со Сребряном. И всю ставшуюся дорогу в голове крутилась нехитрая, привязчивая мелодия: «Такая простая история любви».
Крапа подъехал к Хстовским воротам на закате, солнце садилось в тучи на горизонте, в то время как на юге, над замком Сизого Нетопыря, небо оставалось чистым.
Тучи, согнанные с Выморочных земель, ливнями проливались на Хстов, но и туда добиралась ясная погода, здесь же, похоже, давно не было дождя.
Каменный мост через Лодну, возведённый на месте сожжённого во время последней эпидемии оспы, всегда потрясал Крапу своей тяжеловесностью. И Лодна поражала шириной и полноводием после жалкого рва вокруг замка.
Конечно, Лудона в окрестностях Храста была и шире, и чище, но Крапа давно перестал сравнивать природу Верхнего мира и Млчаны, так же как никогда не сравнивал Хстов и Храст, Волгород и Славлену.
В Волгороде вообще было гораздо суше, чем в окрестностях Хстова, и не только из-за близости замка и многочисленности колдунов на Выморочных землях. И если Хстов окружали поля и полосы леса, закрывавшие болоту ход к городским стенам, то здесь со всех сторон стояли белёные домишки обширного посада – в Волгороде строили из глины и камня, отсюда же камень и кирпич везли в Хстов.
Привратная стража приветствовала богатого гостя, возница гикнул с особенной удалью, пролетая через ворота, грохот колес эхом забился под каменными сводами арки. Карета лихо промчалась мимо Гостиного двора, миновала Чудоявленскую площадь и остановилась перед въездом в резиденцию Волгородского князя, на площади Белого Оленя.
Ворота распахнулись, снова грянуло эхо – будто сотня лошадей защёлкала копытами по гранитной брусчатке. Крапа едва не опоздал на поздний ужин, который старый князь кокетливо назвал мальчишником.
Предполагались обильные кушанья и возлияния, однако высокие гости не спешили напиться пьяными, обстановка за столом оставалась натянутой, даже разговоры о погоде – и особенно о погоде – были полны двусмысленностей и едких острот.
Государь в гостях у двоюродного дядюшки чувствовал себя как дома, но пока лишь посверкивал глазами, глядя на храмовников. Явлен пребывал в прекрасном настроении, с аппетитом ел и с удовольствием пил, не опасаясь опьянеть. А когда Крапа заикнулся о том, что увидел на подступах к замку, Явлен сморщил нос и проворчал:
– Вечно тебя тянет поглядеть на какую-нибудь мерзость… Хладан прав, тебе надо почаще бывать в Славлене, тут ты совсем опустился, скоро вместе с чернью начнешь закидывать петухов.
Закидывание петуха Крапе случалось видеть в Хстове по праздникам – культурному человеку трудно было представить более отвратительное и жестокое зрелище, когда толпа простолюдинов бросает камни в беззащитную птицу на привязи.
Конечно, в Славлене простолюдины свободное время проводили не в опере и не в картинной галерее, но Славленский цирк пользовался большой их симпатией, а дети с удовольствием посещали зоосад.
– А что ты хочешь от черни? – улыбнулся Крапа Явлену. – Если Храм запрещает даже балаганы? Или ты думаешь, что ежегодных праздничных представлений на Дворцовой площади с них довольно?
– Дело черни – любить чудотворов. И чем бедней и беспросветней их жизнь, тем искренней они мечтают о солнечном мире Добра, – ответил Явлен со смешком.