3 сентября 427 года от н.э.с. (Продолжение)
Вотан умел не только улыбаться, но и правильно смотреть в глаза – так, что не оставалось сомнений в его честности. И кажущаяся нелогичность его утверждения тонула в этой честности.
– Да, ещё… – Вотан изобразил снисходительную усмешку – не унизительную, а приятельскую, доверительную. – Ты всё же довел мальчишку Горена до удара… Зачем? Врана Пущен и без его воспоминаний раскрыл тайны Югры Горена, а теперь ты знаешь о планах Афрана доподлинно, без домыслов и разгадывания шарад.
Вот как… Вотан всё же знал о Горене и попытках Инды восстановить его воспоминание.
– Я не был уверен, что пройду посвящение. И сомневался в выводах Пущена, – ответил Инда.
Нет, переиграть Вотана на его территории он не надеялся, но решил придержать некоторые домыслы при себе. К тому же Инда тоже умел улыбаться и смотреть в глаза.
– Послушай, открой мне тайну… Она не даёт мне покоя… Что было в том письме? Ведь ты читал его.
– Да, я его прочитал и сжёг. И конечно, заставил младшего Горена забыть его содержание. Тогда я не был членом децемвирата, только консультантом. Но всё, что Югра Горен написал Приору Славленской Тайничной башни, тебе уже известно: он писал о планах спасения Афрана ценой разрушения Славлены. С подробным описанием того, что зашифровал в своих дневниках. Так что напрасно ты едва не убил мальчишку.
– Давай не будет спорить, кто из нас едва не убил мальчишку. Пожалуй, меня интересует ещё одна загадка… Югра Горен тоже знал о девочке, которая обрушит свод? Откуда? Вряд ли учёных в Ковчене ставили в известность о появлении в Исподнем мире колдуньи небывалой силы, а также о Государе, который неожиданно решил позаботиться о государстве.
– Нет, Югра Горен о девочке, конечно, не знал. Но, видишь ли, прикладные мистики очень далеки от теоретического и ортодоксального мистицизма и не верят в тонкие материи… Сначала я тоже думал, что это свойства эгрегора Внерубежья или эгрегора Исподнего мира, а Югра Горен был на четверть чудотвором, потому мог обладать некоторыми способностями считывать подобную информацию… Но потом я узнал, что в Ковчене анализировали варианты сокращения притока энергии из Исподнего мира. Один из вариантов – выпадение Хстова из энергетической системы, фатальный вариант, – видимо, потряс неустойчивую психику Горена. Почему он решил, что это будет юная девушка, я не знаю.
– Младший Горен нарисовал портрет дочери Охранителя с несомненным сходством… – усмехнулся Инда.
– Вот как? Я этого не знал. – Вотан изобразил на лице искреннее удивление. – Значит, это всё же влияние эгрегора. Как прикладной мистик ты можешь это отрицать, но второе Откровение Танграуса тем не менее было написано с поразительной точностью. Отчего бы и Горенам, увлеченным экстатическими практиками, не увидеть вероятного будущего? Но это тонкие материи, в них толком не разбираются и доктора ортодоксального мистицизма. Мы, чудотворы, в большинстве прагматики… Неизведанное влечёт нас, только если может вылиться в конкретный результат.
5 сентября 427 года от н.э.с. Исподний мир.
Государь поднялся в башню за час до рассвета – Спаска ощутила его лёгкие быстрые шаги на лестнице: он шёл через ступеньку. Не спешил, нет – просто был возбуждён, взволнован. Радостно взволнован. Он не постучал, распахнул двери сразу.
Спаска догадалась, зачем он пришёл. Дубравуш Белый Олень? А он был красивым. Тонким, как Славуш, и как Славуш непримиримым. Скрип двери разбудил Волче.
– Доброй ночи. – Государь слегка наклонил голову – то ли кивнул, то ли поклонился.
Волче уже не пытался подняться, но на лице его снова отразилось благоговение и детский восторг. Спаска тоже кивнула Государю – страх, тоска, волнение забились под рёбрами… Не может быть, чтобы так рано… Не может быть. И он сказал – просто, без пафоса.
– Пора. Если твой добрый дух тебя не подведёт, мы сделаем это сегодня.
Всё оборвалось внутри. Одно дело догадаться, и другое – услышать. Если это случится, доктор Назван больше не придет. И со стороны кажется, что он уже не нужен, что от него ничего не зависит, но… Если Волче станет хуже, никто в этом мире не сможет ему помочь…
– Так рано? – обронила Спаска и опустила глаза.
Она не давала согласия. Она ничего не обещала. А даже если бы и обещала – можно отказаться, потребовать отсрочки! Можно просто солгать, что не уверена в силах доброго духа.
– Мне дорого стоило сделать так, чтобы это стало неожиданностью, – ответил Дубравуш с улыбкой.
Он не требовал, но он не был готов к отказу. И от этого ещё сильней хотелось ему отказать.
– Незамеченными провести два легиона в Хстов во второй раз мне не удастся.
– Я… не давала вам согласия… – еле слышно выдавила Спаска.
Волче дернулся от этих её слов, хотел что-то сказать, но не успел – и не стал перебивать Государя.
– Я подожду за дверью, пока ты будешь собираться. – Дубравуш улыбнулся.
Будто всё давно было решено! Будто не от Спаски это зависело, а от двух легионов… Спаска думала, что Волче снова будет сердиться, требовать почтительности к Государю. Но едва дверь за Дубравушем закрылась, он посмотрел на неё задумчиво, с тоской. И Спаска попробовала оправдаться:
– Ещё рано. Вы ещё не поправились. Вам нужен доктор Назван…
– Мне не нужен доктор Назван. Я поправлюсь не скоро. Может быть, никогда.
– Не смейте… Даже думать так не смейте!..
Волче оборвал её:
– Послушай. Если ты не сделаешь этого – всё напрасно. Всё, что случилось со мной, – напрасно. Всё, что делал твой отец, – напрасно. Напрасно Славуш стал калекой, напрасно умирали те, кто тебя защищал.
– Вы… – Спаска сглотнула, осознавая, что она только что услышала. – Вы не ради меня это сделали? А ради Государя, да? Вам важно, что я могу бросать невидимые камни, а не я сама, так вы сейчас сказали? И когда я разрушу храм, я вам буду не нужна? Вы только за это меня любите – за то, что я беру силу у Йоки Йелена?
На глаза навернулись слёзы, застыли между век, словно боялись пролиться. Ощущение было незнакомым, лицо Волче за слезами расплылось, исказилось… И не больно было глазам, как обычно.
– Вам всем – всем! – ничего больше не надо, кроме спасения этого мира! И вам, и татке, и Славушу! Вам и я не нужна – вам нужно только то, что я могу! Нести солнце, кидать невидимые камни, видеть границу миров! А я хочу, как Верушка! Дом хочу, корову, детишек! И мне ничего не надо в этом мире, кроме вас! Ничего, слышите!
Слёзы покатились из глаз, неприятно щекоча щеки. Заложило нос, отчего голос стал смешным, гнусавым.
– Глупая девчонка… – Волче улыбнулся. – Для Государя я бы такого сделать не смог. Это жребий, понимаешь? Это… Предвечный создал тебя такой, чтобы все мы тебя любили, чтобы все мы готовы были жизнь за тебя отдать… Мы умираем, чтобы ты жила, чтобы ты разрушила храм. У меня свой жребий, у тебя свой. И это не от меня зависит – это Предвечный так задумал. Моя жизнь для него ничего не стоит. Для мира – ничего, как ты не понимаешь… И то, что ты меня любишь, – миру это тоже всё равно, я мелкая сошка, а у тебя высокая судьба.
– Я не хочу высокой судьбы… – всхлипнула Спаска.
– Домик и корову хочешь вместо этого? – Волче снова улыбнулся. – Ты когда-нибудь доила корову?
Спаска покачала головой:
– Только козу…
– Твой отец хотел, чтобы ты была царевной. И… я раньше думал… Я бы смог… раньше… Чтобы ты всегда жила как царевна. Чтобы ты тяжёлой работы не знала, чтобы могла жить не хуже, чем с отцом. А теперь я, наверное, не смогу…
Спаска хотела сказать, что ей всё равно, но он продолжил:
– Я прошу тебя… Сделай это. Разрушь их храмы. Я всегда хотел, чтобы их храмы рухнули. Если бы я мог сделать это сам, я бы это сделал любой ценой…
Славуш тоже говорил, что если бы мог, то прорвал бы границу миров ценой своей жизни. Они одержимые. Все. Они не понимают жизни…
– Если хочешь, после этого в нашем доме всё будет по-твоему, – добавил Волче и покосился на Спаску.
– Нет. Не хочу, – проворчала Спаска.
– Я хочу, чтобы у нас был этот дом. В котором всё будет по-вашему. Я хочу, чтобы вы жили и дожили до того времени, когда у нас будет дом. И мне ничего больше не надо!
– Я обещаю тебе, что выживу. Если ты разрушишь храм, я выживу. И доктор Назван для этого не нужен.
Волче не лгал, он верил в то, что говорил. Только от него это не зависело. Ну, почти не зависело… Дверь распахнулась, и в проёме показалась голова Дубравуша.
– О Предвечный… – вздохнул он нарочито. – Я пожалую вам дом на Дворцовой площади. И корову тоже, если без неё никак нельзя. Скоро рассвет.
Он захлопнул дверь. Спаска поднялась, распрямила плечи. Всхлипнула.
– Я… сделаю это ради вас. Потому что вы так хотите. Потому что для вас это важней, чем жизнь.
Слёзы снова покатились из глаз – оказывается, сдержать их было ничуть не легче, чем заставить литься.
– Но так и знайте… – Слова застревали в горле, плечи трясло, и от этого не получалось говорить внятно. – Так и знайте… Если вы умрете, я тоже умру. Пусть будет жребий, пусть. Но когда я разрушу храмы, миру будет всё равно, живу я или нет. И тогда наконец я буду вольна делать, как мне нравится, а не как нужно миру.
Волче кивнул. Довольный, как медный гран! И Спаска хотела рассердиться – она ведь серьёзно, она о жизни и смерти, а он… он всего лишь уговаривал глупую девчонку! – но вдруг фыркнула от смеха сквозь слезы.
– В нашем доме… на Дворцовой площади… всё будет по-вашему. Но не смейте мне указывать, как вести хозяйство и готовить еду.
– Ты разве умеешь вести хозяйство? – Он не смеялся. На лице у него счастье было, он жить хотел, он поверил, что так и будет.
– Да. Я вела хозяйство почти две недели. У татки, в доме Айды Очена. – Спаска кашлянула: ведь ей тогда хотелось, чтобы кто-нибудь рассказал, как на самом деле ведут хозяйство. – Но… иногда… в самом начале – можно немножко указывать.
С этими словами Спаска вышла в свою спальню, чтобы переодеться в колдовскую рубаху, – она не сомневалась, что должна появиться на площади Чудотвора-Спасителя именно в колдовской рубахе. И только когда вместо множества юбок, вместо тугого плотного лифа с прокладками ощутила на теле тонкую льняную ткань – только тогда подумала, что на площади перед храмом её наверняка попытаются убить. И сделать это будет нетрудно – у храмовников хватит времени прицелиться из арбалета со стены.
Но вместо того чтобы испугаться, она опять едва не расплакалась – Волче не мог не догадаться об этом. Он знал, что она будет рисковать. Знал, и всё равно просил. И ещё она поняла, что если её убьют, он себя убивать не станет.
Потому что у него есть мир – целый мир! А у неё – только он, Волче. Она не могла не остановиться возле его постели перед тем, как пойти за Дубравушем. И обиды не осталось вдруг – только страх, что она видит его в последний раз.
Да, он тоже думал об этом, потому что кашлянул вдруг, будто у него першило в горле, – на самом же деле от смущения.
– Я не говорил тебе… – начал он и снова кашлянул. – Я должен сказать. Иначе потом жалеть буду… что не сказал…
Волче кашлянул опять. Он знал, что Спаску могут убить, знал…
– Вы хотите сказать, что любите меня? – Спаска присела на корточки и погладила его по лицу. – Вам не надо это говорить. Зачем? Это татка всем говорит, что любит. Он не врёт, нет, но без этого ему не поверят. А вам не надо. Вы лучше поцелуйте меня, хорошо?
Он кивнул. У него были сухие губы. На них остались выпуклые рубцы, а нижнюю губу он прокусил насквозь: Спаска снова ощутила его боль, ужас того, что он пережил.
Это было страшнее смерти. Волче имел право её просить – даже умереть мог просить. Потому что она не дала ему маковых слёз тогда, в карете Красена. Он тогда ещё раз её спас, она должна ему уже две жизни…
Как же упоительно горек был этот поцелуй… Может быть, последний. И если в первый раз, в трактире, Спаска взлетела на седьмое небо, ничего, кроме счастья, тогда не замечая, то теперь тёмная страсть зашевелилась внизу живота, и она прочувствовала, что люди женятся не только для того, чтобы целоваться.
Нет, она знала об этом – но не про себя и Волче. Татка сказал тогда: «Я расскажу, чем это обычно кончается». Она неожиданно для себя поняла, что он имел в виду.
И прервать этот – может быть, последний – поцелуй казалось немыслимым. Волче не мог её обнять, прижать к себе, и Спаска ощущала, как ему это тяжело. И как мучительно то, что он не властен ни над нею, ни над поцелуем. Она старалась не пропустить ту секунду, когда он захочет остановиться, – а он не хотел останавливаться. Или не мог.
Конец поцелую положил скрип двери – снова заглянул Дубравуш. И Волче отшатнулся бы, если бы мог (а если бы мог ещё больше, то вскочил бы на ноги и вытянулся в струнку). Впрочем, Государь быстро прикрыл дверь. Поцелуй горел на губах, пылали щеки…
Надо было идти, и дело состояло не в Дубравуше, скучавшем под дверью, – Йока Йелен мог позвать Спаску в любую секунду.
– Я… пойду… – смущенно выговорила Спаска.
Волче кивнул. А потом всё же сказал – уже не кашляя и не запинаясь:
– Ты не думай. Без тебя мне в этой жизни ничего не надо. Правда.
Он верил в то, что говорил. Ничего – кроме разрушенного храма.