5 сентября 427 года от н.э.с. Исподний мир. (Продолжение)
На площадь Чудотвора-Спасителя ехали в скромной карете с закрытыми окошками. На губах ещё держался поцелуй.
По дороге Дубравуш расспрашивал, хорошо ли Спаске в Тихорецкой башне, не хочет ли она о чем-нибудь попросить, довольна ли она прислугой, не докучает ли ей охрана. А потом сказал:
– Жаль, что ты убила Знатуша. Я хотел перетащить его на нашу сторону. Он, в сущности, был неплохим человеком.
Спаска шарахнулась от Государя – неплохим человеком? Он был чудовищем! Он не сомневался в своей правоте!
– Он служил Храму не за страх, а за совесть, – холодно сказала она.
– Такие мне и нужны, – пожал плечами Государь.
– Если бы он предал Храм, он бы и вас когда-нибудь предал.
– Вряд ли. Душа наёмника – кто ему платил, тому он и служил. Не за страх, а за совесть. Но я тебя не осуждаю, ты имела право его убить. Говорят, его похоронили вместе с соколом.
– Как? Почему? – Спаска с ужасом представила, как в землю закапывают живую птицу, а потом из-под земли долго-долго доносится её жалобный крик.
– Говорят, что у птицы разорвалось сердце…
Мороз прошел по коже.
– Я не жалею. Слышите? Я не жалею! Он… – Спаска перевела дух. – Он заслужил долгую и страшную смерть! Пусть скажет спасибо, что умер так быстро и… не завидовал казнённым на колесе. Пусть скажет спасибо, что я не захотела увидеть страх в глазах бесстрашного человека!
Поцелуй – память о нём – вял, как цветок, растворялся в пространстве… И на смену ему приходил страх. Холодный страх смерти.
Государь остановил карету в проулке, выходящем на Столбовую улицу, – Спаска должна была дождаться, когда её позовёт Вечный Бродяга. Вокруг было тихо, вдалеке цокали копыта конного дозора – то ли армейского, то ли гвардейского; где-то мёл мостовую метельщик.
Здесь жили богатые люди, не привыкшие рано вставать. Шум толпы, собиравшейся в это время у Тихорецкой башни, сюда не долетал. И Спаска малодушно надеялась, что Йока Йелен сегодня не выйдет в межмирье…
– Ты, наверное, никогда не видела храма Чудотвора-Спасителя изнутри, – сказал Дубравуш. – Не мне тебя учить, но центральный неф храма держится двумя колоннадами. Чтобы разрушить храм полностью, лучше начать с задних от входа колонн.
Он ещё долго рассказывал о том, на чём держится здание храма, но Спаска не слушала – она и так знала, куда ударить, ощущала телом, где самые уязвимые его точки.
5 сентября 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
* * *
Йока поёжился: стылая сентябрьская ночь шла на убыль, самое холодное время – перед рассветом. Ему нравился этот предрассветный час, предрассветный холод – даже больше, чем черная полночь. Время зверя.
В полуночи нет острой смертной тоски, безысходности, есть только беспричинный страх. К рассвету страх уходит и остается пустота. Холод и пустота.
Это его время – время Внерубежья, время зверя, что беснуется за пределом Обитаемого мира. Жаркую его энергию лучше всего вливать в холодную пустоту. Энергия нужна Спаске на рассвете.
Это Йока отметил про себя несколько дней назад и забыл. Пусть она разрушит храм. Пусть. Йока сам даст ей силу на это – силу, чтобы убить самого себя. Он каждое утро надеялся, что посланные им тяжелые сгустки энергии наконец достигнут цели.
Он хотел покончить с чудовищем, схватиться с ним в последний раз – и победить. Он знал, что победит, и знал, что умрёт. Но сначала победит. Он вожделел, он жаждал, он мечтал о линейной молнии, она снилась ему ночами.
Майки и трусов вполне достаточно – прорезиненный комбинезон раздражал. Душный, неудобный – он мешал пить энергию всем телом, со всех сторон.
А Йока давно научился собирать силу будто комбайном, впитывать её до капли, оставляя за собой и вокруг себя полосы и круги мёртвого штиля. Он шагал по Внерубежью, окруженный штилем, как коконом. И чудовище боялось его.
– Йелен, мне кажется, ты неважно себя чувствуешь… – проворчал Важан, когда Йока проходил через кухню.
Не спится профессору!
– Я чувствую себя прекрасно, – не повернув головы ответил Йока и вышел на крыльцо.
– Я имел в виду совсем другое.
Было совершенно всё равно, что имел в виду Важан. Змай догнал Йоку у самого обрыва, запыхался и не успел надеть комбинезон.
– Йока Йелен, погоди. Не надо сегодня. Неужели ты вчера не наелся?
Йока не помнил, что было вчера, а потому не понимал, на что намекает Змай. В теле свода накрапывал дождь, появились первые заметные порывы ветра. Спаска ждала его с особенным нетерпением. Наверное, он задержался?
Йока не смотрел на часы, опираясь только на внутреннее чутье.
– Йока Йелен, ну постой. Не хочешь же ты сдохнуть, не прорвав границы миров, а?
Йока приостановился, равнодушно смерил Змая взглядом с головы до ног. Спросил:
– Что тебе нужно?
– Ты забыл, что ли, как вчера клялся, что больше никогда не выйдешь за свод?
– Я ни в чём вчера не клялся. Оставь меня в покое, – бросил Йока через плечо.
Он хотел только одного – воронку. С её маленькими линейными молниями, с закрученными в воздухе камнями, со столбом разреженного воздуха в центре, – этот разреженный воздух тоже был энергией, странной, вливавшейся в тело необычайно приятным хлопком – пок! И нету его, столбика пустоты.
Йоке это показалось не столько забавным, сколько радостным, и он рассмеялся.
– Тебе вкололи морфин не для того, чтобы ты побежал за свод, едва очухавшись… – крикнул Змай ему вслед.
– Я не просил вкалывать мне морфин, – пробормотал Йока сквозь зубы – самому себе.
Чудовище откатилось в притворном испуге, чтобы броситься на Йоку с удвоенной силой. Он уже умел держать слишком большие воронки на расстоянии, выбирая ту, которая ему по силам. Сегодня ему хотелось выбрать самую большую. Чтобы в ней непременно были молнии.
Столбики пустоты – это приятно, да, но молнии – это… Это было ни с чем не сравнимо. Они прокатывались по телу жаром и дрожью, они были слишком коротки во времени, чтобы пить их на входе, – Йока впитывал их за ту долю секунды, пока они бежали через него в землю. Широким, полным глотком.
Вроде бы днём болели ожоги, но это Йока помнил смутно. Он машинально посмотрел на себя – под майкой ничего видно не было, а по ногам до пяток спускались ветвистые отпечатки молний – язвы отвратительного вида (вспененное мясо), обугленные по краям.
Внерубежье приготовило ему сразу несколько воронок, впереди шли мелкие, не больше двух-трех локтей в диаметре, их Йока выпил и не заметил. Отбросил воронку среднего размера, вобрал в себя ещё несколько маленьких (сбросил немного энергии Спаске) и нацелился на самую большую… Она была прекрасна.
Серо-бурая, пыльно-водяная, мохнатая, широкая, как квашня, – высокая, с хвостом, уходящим в небо. В ней точно есть молнии… Не может не быть!
Сосредоточение давно стало для Йоки естеством, он без этого просто не мог. Теперь он ставил перед собой другие задачи – раскрыться. Раскрыть всё тело, раскрыть пустоту и холод внутри, чтобы пить энергию в несколько потоков, верней – бесчисленным количеством потоков.
Одни клетки впитывают силу воды (и она лениво сползает по телу вниз, лишенная энергии), другие клетки берут силу камней (камни осыпаются под ноги, а ступни подбирают капельки силы падения), третьи глотают столбик пустоты (пок!), четвертые ловят молнию…
Человек не может заметить, где и когда рождается молния, но Йока предугадывал, телом ощущал её будущую траекторию – и подставлял себя под её удар. Дрожь и жар… Молния впивается в тело на миг, на долю секунды! И гаснет. Ещё раз! Ещё! Ещё!
О, как это было волшебно! И восторженные вопли рвались из груди – Йока выбрасывал звук из горла вместе с энергией для Спаски. Энергия уходила за границу миров, а крики доводили чудовище до исступления. Внерубежье слышало голос Йоки, слышало, бесилось, а взять его не могло!
– Я убью тебя! – крикнул Йока, сложив ладони рупором, когда от воронки ничего не осталось. – Ты слышишь? Я убью тебя! Смешаю с вонючей болотной жижей!
Ещё одну… Ещё одну – и пока хватит. Жёсткие руки ухватили его под мышки и поволокли назад, к своду. Йока сопротивлялся, но сил на сопротивление было немного: выпить воронку – не шутка, ещё неделю назад он бы отлеживался несколько дней. И хотелось, хотелось ещё немного, но как вырваться?
– Ещё немного, дай ещё немного… – прошептал он.
То ли тем рукам, что его волокли, то ли Внерубежью. Притянуть воронку, притянуть сильней, чем обычно…
Воронки слушались его, нужно было просто немного побыстрей. Получилось… Не самая большая – средненькая, можно сказать, – разогналась и настигла Йоку у самого обрыва. Чужие руки прикрыли его темя – вовремя…
Вообще-то глупо Йока сделал – довольно крупный камень, потеряв энергию, просто упал с высоты. Чужие руки помешали впитать его силу до дна. В воронке не было молний, ни одной. Но Йока всё равно выпил ее с удовольствием.
Пок! – столбик пустоты прекратил своё существование.
Позади слышалась ругань и вой. Йоку за руки втащили наверх – обрыв с каждым днём становился всё выше. Он избавился от назойливых рук, прошел несколько шагов и заглянул в межмирье в последний раз.
Вообще-то мрачун не видит Исподнего мира, но тут картинка выкристаллизовалась на секунду – Йока увидел Спаску.
* * *
Йока Йелен появился скоро, почти сразу бросил Спаске немного энергии, и она кивнула Дубравушу: пора. Карета сорвалась с места, загремела колесами, раздался свист возницы, ему ответили рога с трёх сторон.
На площадь Чудотвора-Спасителя сперва вырвалась конница – стук копыт загрохотал по мостовой, порвал рассветную тишину, заполонил все улочки и проулки, ударил в ворота храма, стукнулся в дорогие резные ставни и мозаичные стекла храмовых построек, подкинул заспанных стражников с нагретых местечек, разбудил богатых и жирных обитателей особняков, выходивших окнами на площадь, поднял на ноги слуг.
Хлопнули пушки, над площадью зашипели, рассыпались огни фейерверка – толпа у Тихорецкой башни колыхнулась и устремилась к центру Хстова. Под армейскими сапогами дрогнула мостовая, два легиона строем выходили на площадь, закрывали подходы гвардии, смыкали плотные ряды перед стенами храма.
Карета остановилась, со всех сторон клацали подковы – её окружало множество всадников.
И когда Дубравуш распахнул дверцу, Спаска не увидела впереди ничего, кроме стен – стен из тяжёлых щитов. Издали неслись речи глашатаев, Спаска разобрала несколько слов: «злые духи, отнимающие у людей сердца».
Дубравуш подтолкнул её вперёд, на мостовую, а Спаска ощутила, что сейчас Вечный Бродяга выльет на неё столько силы, сколько она не сможет удержать в себе и минуты.
Было бы наивным надеяться, что храмовники сложат оружие, едва Государь покажет им зубы, – со стен храмового двора посыпались арбалетные болты, по тревоге поднялись гвардейские казармы – Спаска видела (осязала) сквозь стены, как молодые перепуганные мальчишки суетливо натягивают штаны и сапоги, как несутся, спотыкаясь, к храмовым воротам, поправляя на ходу пояса и сабельные ножны…
Арбалетчиков было не много – усиленная ночная стража на стенах, не больше тридцати человек, армейцы прикрылись щитами, стрелки́ ответили градом стрел с крыш особняков – и мальчишки-гвардейцы падали, не успев добежать до храмовых ворот.
Государь предусмотрел всё – забыл только об одном. А храмовники вот сообразили сразу.
И как только стена из щитов разошлась в стороны, открывая путь Спаскиным невидимым камням, так сразу пошли в стороны створки широких храмовых дверей в четыре человеческих роста. Они ещё не успели приоткрыться, а Спаска уже поняла, что там, за ними…
Не надо стрел, сабель, арбалетных болтов – довольно жёлтых лучей солнечного камня, зажженного в глубине храма. Впрочем, ей угрожали не только жёлтые лучи – три арбалетчика спустили тетивы в тот миг, когда перед ней раздвинулись щиты. Все трое тут же рухнули на пороге, истыканные стрелами с ног до головы, от болтов Спаску загородили щитами (один из щитов болт пробил насквозь, и державший его армеец упал на мостовую).
Но жёлтые лучи уже пробились в двери, на миг Спаска растерялась, вскинула руки, успела вскрикнуть…