Из дневника Полины.
Деннис, к нашему общему облегчению начал поправляться. Разумеется, легче описать, чем пережить это! Вот он лежит пластом на кровати целую неделю. Вот уже поворачивает голову. Вот уже приподнимается и даже пытается перевернуться на бок. И вот настал день, когда он смог встать и прийти к завтраку.
— Доброе утро, мисс Полин.
— Доброе утро, Ден, — звук пожелания доброго утра слышат даже куры в трюме!
Маас и Мери тоже где-то рядом… Все смеются. Мы все очень счастливы. И тут Гризли не спеша глотает кофе и вдруг выдает.
— Маас, а у нас проблема,— всем на корабле было известно, что сказать такое Маасу — это, практически посоветовать голубой акуле не нападать на котиков. Великан выпрямляется, глаза его становятся ярко горящими щелками.
— Говори что не так? — рокочет бас.
— Понимаешь, я по поводу Мери,— продолжает Леопард.
— Мери? Мери здорова! — тревожно выдаёт Маас.
— Молва говорит, что у Мери есть друг и, возможно, она собирается замуж, — говорит Теодор, неторопливо потягивая тёмное-красное вино. Я и Деном затаили дыхание. Маас каменеет уставившись на нашего помощника капитана.
— Это нельзя. Или можно? — скрипит он. — Говори мне срочно, кто этот негодяй.
— О, ты его убьешь, или как? — Тео — весь само внимание. Он обожает мыслить подобными категориями.
— Как меня учить жизнь на каменный остров,— грозно произносит Маас.— Камень надо привязать за ноги, или шею и потом опусти проходимца в воду.
— Камень на шею? — Теодор представляет эту картину и начинает уточнять. — Это еще что за шейный платок?
— Вы не можете так поступить?! — восклицаю я. — Жених не сможет плавать, он утонет.
— Об этом и речь,— начинает объяснять мне Маас.
— Какие вы все жестокие,— вдруг произносит Ден. — Это отвратительно. Это же убийство, самое настоящее убийство.
— Мы забыли несчастную одинокую Мери, — замечает тут Боб.
— Может, я не достаточно умна для вашего разговора, — замечает вдруг Мери, (словно из ниоткуда), — Но если ты Маас начнешь топить каждого встречного, то я не потерплю массового террора и начну привязывать каменный галстук непосредственно убийце на шею. Она хитро улыбается и добавляет — и пособнику тоже!
— Ты просто не так поняла,— сразу прячется за Боба Теодор.— Ты, Маас, будь готов, на всякий случай, хорошо? Мы же против агрессивно-решительных мер. Мы наблюдаем и молчим…
— Мой рот закрыт замком, — отзывается Маас.
Все громко смеются. Мы счастливы, потому что мы все вместе, здоровы и всего через пять дней «Морской Мозгоед» войдёт в территориальные воды Бритландской Империи.
***
Солнце ещё не поднялось, когда вахтенный в бледном свете зори заметил огни быстро догоняющего их корабля под флагом Роммского Триумвирата. Почти на границе с крупнейшей имперской державой и на пересечении абсолютно безопасных вод торгового пути, фрегат стал готовиться к нападению. Быстроходное судно «Надежда», подтверждая полное отсутствие разума у капитана и его несомненную храбрость, решительно ввязывалось в схватку! Капитан — мессир Ромул Рем, видимо, слегка страдал манией величия. Все его действия были связаны с абсолютной верой в себя любимого и в ВРТ. А на столе в каюте капитана бережно хранилось размноженное письмо от самого Властительного Мариолани с повелением немедленно «уничтожить дьявольское отродье» и патентом на новый фрегат и огромные премиальные.
«Морской Мозгоед» же быстро шёл в западном направлении, стремясь попасть в родной порт и не питал иллюзий о способности тяжеловооруженного галеона просто смять кораблик. В результате, лорд Грейсток просто переменил направление с восточного на северное, и оказался с наветренной стороны безнадёжной «Надежды». Затем пираты аккуратно изрешетили картечью их такелаж, и фрегат безвольно закачался на волнах. Мозгоеды, торопясь к родному берегу, просто взяли корабль на абордаж. Монахи поспешили сдаться, не сопротивляясь, а пожелтевший от собственной глупости и унижения Ромул — передать Станиславу свою шпагу.
— Не советую гавкать на нас, когда мы мирно идём домой, — раздраженно бросил граф.
Загнав роммлян в трюм, вместе с мессиром Ремом, Грейсток перевёл половину моряков на фрегат и, слегка подлатав его дыры, пошёл северо-западным курсом к берегам Бритландской короны.
Вечером был созван совет, на котором кроме Станислава присутствовали только самые приближенные: Гризли, шкипер Ден, Боб и мелорны. Было решено не сообщать в Империи о наличии на борту ДВУХ перворожденных. Политика, как известно, грязная и продажная наука. Разместить десяток крошечных ростков было решено в теплице графского имения. И лишь после их укрепления в почве можно было обсуждать такие вопросы с правительством.
Мелорны, как и Деннис, были фактически разыскиваемыми преступниками. Не совершив никаких преступлений, только фактом своего непозволительно бунтарского существования, они были приговорены.
Капитан дополнил:
— Роммяне собираются уничтожить нас. Я же, не выполнив до конца повеление Её Величества, и, не будучи ни патриотом, ни альтруистом, тем не менее, могу поставить правительство перед фактом нахождения на территории Империи нового народа. Решаем: молчать и тихо жить в поместье, или известить корону? Боюсь, что в последнем случае мы получим море интриг и кучу неприятностей…
После рассвета, корабли достигли южного мыса Бритландского архипелага. Пройдя к востоку от Бостона, они прошли Линдонский порт. «Надежду», отправили властям, а сами к вечеру бросили якорь в пятнадцати милях от родового поместья графов Грейсток.
***
Вечером того же дня, хозяин вернулся в своё имение. Станислав, с грустным удивлением, узнавал подробности жизни и смерти своей супруги и удивительную историю Маргарет.
Спешно собранные слуги в молчании уставились на его бронзовое от загара породистое лицо и холодный взгляд синих глаз.
Наконец, Станислав представил вошедших с ним:
— Мой наречённый сын Деннис Эль Грейсток, — провозгласил он.
Управляющий имением вздрогнул.
— Мисс Полли Вингер, взятая мной в официальное опекунство до достижения 25 лет.
У управляющего открылся рот.
— Мои официальные гости имения с правом полноправного распоряжения любыми плодородными землями, мелорны Мери и Маас.
Раздался грохот падающего тела. Это Управляющий упал в обморок.
Первое, что он увидел, открыв глаза, была любопытная морда, явно принадлежащая щенку волка-оборотня.
— Чёрт побери! — только и смог произнести он, и его бесцветные глаза совсем вылезли из орбит.
***
Всем известно, вода — это жизнь. Пьют все. Но люди, помимо необходимости восполнения водно-солевого баланса, любят выпивать.
Понял я это быстро. Ещё находясь на скотном дворе, обратил внимание на поведенческие реакции двуногих после приема выпивки. Всё было просто и без проблем: выпил, взбесился, подрался, уснул. Но у моей стаи всё не так просто, и если им захотелось выпить — жди выкрутасов.
Организатором подобных вечеринок в нашей ячейке общества всегда является Леопард.
Чтобы долго не ждать наступления сумерек, как это принято в приличном обществе, мероприятие начинают в полдень. В этот раз вообще позвали всю команду. Теодор же начал подготовку где-то с шести утра. Он как белка сновал между подвалом и гостиной, принося, выгружая, вытирая и размещая немыслимые сокровища в виде тёмных стеклянных бутылок; но посмотрев на кислое лицо графа, со вздохом, утаскивая их обратно в подвал.
При этом количество стеклотары, несмотря на броуновское движение, постепенно увеличивалось, и вскоре гостиная была заставлена этими произведениями стеклодувов.
Наконец, часов в одиннадцать утра наш организатор вытащил из кармана штанов штопор и неторопливо принялся откупоривать бутылки. В процессе выдергивания пробок он пришёл в невероятное возбуждение. Громкими воплями с кухни был выцеплен Боб, и Теодор, без всякого стеснения, принялся пихать в нос нашему боцману это пропахшее кислятиной пробковое дерево.
Бобу явно было интереснее на кухне, где он мешал поварихе готовить закуски. Он крутился вокруг её личных очень аппетитных окороков и что-то нежно говорил в ухо. Повариха хихикала.
К полудню дикая жажда овладела командой корабля. Все собрались в большой каминной зале. На них осуждающе смотрели предки нашего графа. Многих дегустаторов я просто знал. Кто-то был близко знаком. Некоторые отдельные элементы, (Хьюго Пью), являлись моими персональными врагами! В ожидании своего бокала все нетерпеливо стучали копытами.
Я, учитывая достаточно жаркий день, устроился под столом, и приготовился к падению закусок на пол. По опыту я знал, третий бокал, выпитый на голодный желудок залпом, сделает пальцы неловкими. На столе стояли тарелки с паштетами, тонкая нарезка копчёных и вяленых колбас, как и разнообразные окорока радовали глаз. Пирожки и сыр. Надо просто уметь терпеливо ждать. Я ждать умел. Пришедшая к мужчинам Полли в новом платье краснела и бледнела от комплиментов, наконец, не выдержав натиска публики, подмигнула мне и отметила мой умный взгляд.
Наконец, разговоры превратились в дискуссию, потом в диспут и, наконец, в споры и просто шум. Деликатесы оказались в том желудке, который в них понимает, и я решил, что пора мне совершить променад. Вконец концов у каждого свои развлечения.
Усадьбу со всех сторон окружал регулярный английский парк, плавно переходящий в созданный человеческой фантазией диковатый лес, и, наконец, в лес настоящий.
Я пробежался до этого леса, а дальше спешить было незачем. Мне — хищнику и царю природы, угрозе всякой пищащей мелочёвки, не пристало торопиться в своих владениях.
Мой великолепный нос — не паршивенький человеческий орган. Вот тут шёл ночью кабан, тут кролики устраивали моцион, здесь недавно шли люди. Я сделал большой круг по лесу и вернулся к поместью — полежать на холме совсем недалеко от дома графа. Стемнело. Я дремал. Земля отдавала тепло, и обед переварился. Необходимо было продолжить вечеринку. Я собрался домой.
Но тут меня привлёк шум.
Всегда думал, что вечерами в нашем лесу не бывает многолюдно. Поэтому я и удивился, заметив мелькнувший фонарь. В его тусклом свете мелькали очертания двух людей: один из них был одет в твидовый клетчатый пиджак и чёрные брюки, второй — в стандартный костюм слуги. Они по очереди натыкались на деревья и хватались за колючие кусты. В одном из них я узнал камердинера. Учитывая официальное знакомство, не особо размышляя, решил приобщиться к ночному моциону, присоединившись к группе гуляющих. Подойдя, деликатно гавкнул. Что тут началось! Так меня ещё не встречали! Камердинер, забыв про исколотые руки и набитую на лбу шишку, начал истово креститься. Второй, в костюме слуги, застыл соляным столбом, как в своё время жена Лота…
Они испугались. Но чего бы им было так бояться? Пришлось рыкнуть и сопроводить пугливых персон домой.
Полина была счастлива снова увидеть меня. Она сказала мне несколько исполненных ласковой укоризны слов, и тут же подала обед, в виде половины тушеного в сметане кролика с картошкой — ну очень вкусно…
Оставалось только спать до утра. Но что-то неясное и тревожно-мнительное не давало мне заснуть. Вздохнув пару раз для собственного успокоения, я вернулся в лес, и вскоре мной среди кустов был обнаружен ящичек. Взяв его в пасть, я решил благоразумно оттащить его хозяину поместья. Пусть разбирается!
Вскоре сидящему в расслабленной позе на диване графу ткнули в руки небольшой шкатулкой, и карий собачий глаз хитро посмотрел на него: «Ну, открывай скорее — что там, мне тоже интересно!».
В шкатулке оказались бумаги. Закладная на городское имение графини Маргарет Эль Грейсток, её расписка на крупную сумму карточного долга, вексель на предъявителя в тысячу фунтов и письмо. Развернув последнее, Станислав прочёл:
«Мой лорд! Я разочарована службой Ромского Святейшества, считающего, что успешная сделка, приведшая меня к аналою, мое счастье.
Говоря такие слова, с уверенностью обречённой, понимаю, что практически подписала себе смертный приговор. Поэтому, несмотря на страстное желание покончить с двойным своим существованием раз и навсегда, я, написав Вам сие послание, прошу верного камердинера нашего дома, задержать его отправку. Поэтому, вынося себе приговор этим письмом, сообщаю вам следующее: …В честь героев, перешедших Марокову пустыню и вернувшихся с победой, был дан очередной бал. Вы знаете сами, с каки размахом Её Величество проводит эти ежегодные вечера.
Мадам Анна Грейсток была самой лучистой розой в цветнике окружавших её. Одетая очень просто — в персиковое шёлковое платье, она была чиста, как весенний дождь.
Я беседовала с герцогом Рене Амплом в пяти шагах от нее.
Мой муж и ваш родной дядя, цепко подхватив под руку одного из самых развязных завсегдатаев оперы, высказывал ему свои планы на будущее и рисовал картину идеального общества.
Часы пробили десять раз, и раздалось имя епископа Гарвика. Он сразу нашёл взглядом графиню Анну, которая отмечала двухмесячное отсутствие мужа томной скукой в глазах, и направился к ней. Через некоторое время они исчезли, чтобы через час появиться вновь в разных местах огромной залы.
Восемь месяцев спустя и одиннадцать после Вашего отъезда, графиня Анна родила мёртвого ребёнка. Её долго мучила лихорадка, и мадам находилась на попечении сестёр отдалённого монастыря ордена светлых сил.
Объявившийся с остатками проигравшей битву эскадры Вы, были оповещены об её смерти. Но вскоре после Вашего повторного отъезда, графиня была привезена в имение верным слугой семьи. Очень быстро, и при странных обстоятельствах, мой старый муж и Ваш дядя умер.
Его гибель больше всего походила на смерть от яда цикуты, которым так любят лечить прославленные монахини из светлого ордена…
Затем, настала очередь моей собаки… Но, зная про нашу с вами родственную связь, графиня до поры не трогала меня саму.
И тут нотариус прочитал завещание.
В этот момент мой взгляд упал на руку Вашей жены без ажурной перчатки. На её безымянном пальце рубиновой каплей горела активированная саламандра! Но я, а не она, к своему удивлению, получила доступ в сокровищницу рода. Там, среди сотен странных артефактов, мною была обнаружена карта. Я посмела сделать её копию… Таинственная Голконда существует! Ночью в имение пытались проникнуть — карта не давала покоя многим! Но Анна хотела не только её, она хотела быть единоличной хозяйкой этого дома. И, обнаружив у себя в чашке вместо чая цикуту, я озаботилась своей безопасностью.
Стоит ли рассказывать Вам, как я была счастлива несколько дней, пока некий представитель Триумвирата не привёз мне обличительный камень. И вот, я вынуждена подчиниться и следовать на поиски проклятой Голконды, вместе с картой, из зачарованной проклятьем близкого родства сокровищницы. Только члены семьи Грейсток могут держать в руках сии артефакты…
В связи с этими прискорбными обстоятельствами, я, несчастная, бездетная графиня, выданная замуж за старика и расплачивающаяся за это всю жизнь, в день своего тридцати двухлетия, плыву с покорившимся камню герцогом на восток за сокровищами для Великого Ромского Триумвирата. Как жаль…».
***
Всё началось в обеденный час, когда в дом, решила заглянуть Мать Всего Сущего — наша Мери. Обследовав приготовленную отапливаемую стеклянную теплицу, сад и, в целом, весь графский дом, её лицо выглянуло в столовой из дубовой панели, и толстые губы протянули: «Здееесь жучкиии, Стааасик!».
Капитан вздрогнул всем телом и с непривычной мне интонацией ответил:
— Ну, милая, Маас же обещал выгнать всех насекомых…
— Я не говорю с ним… — ответила дубовая панель.
— Что у вас произошло на этот раз? — дрогнувшим голосом спросил хозяин.
— Маас сравнил меня с волнистыми попугайчиками своего глупого острова! Он не знает падежей и ничему не желает учиться! Вчера предположил, что мне может быть полезен березовый сок, и практически уничтожил соседнюю рощу! Он деспот! Он тиран! Я его не желаю видеть, никогда!
Грозно отзвучал потолок и пол. На присутствовавших посыпались опилки!
Оказалось, что семейка мелорнов необыкновенно похожа на людей, и потому, учитывая их возможности и рост, меня не тянет в их разборки.
Теодор на конюшне вчера уже разъяснял сумрачному Маасу, чем, как правило, кончают будущие отцы: они либо спиваются, либо попадают в сумасшедший дом, либо уплывают на розыски волшебных земель.
Причём, выбирая последнее, плывут при любой возможности, не уточняя направления и плавсредства.
Деревянные резные панели ещё некоторое время продолжали орошать нас, по всей видимости, полезным берёзовым соком, а затем Станислав стальным голосом сообщил пространству, что дети не могут заменить собак, и меня позвали прогуляться!
Он зря это сказал. Обед тут же был завершён для всех присутствовавших. Оскорбленная мать швырнула на пол пару фамильных портретов, схватила в охапку тяжёлые шторы с окна и гордо удалилась прочь, громко клянясь, что больше никогда в жизни не посмотрит в сторону человека, который не уважает узы брака, не любит материнство и так ненавидит детей.
Я всё это время прятался под столом.
***
Книгохранилище Руиллиди Мариолани занимало последний этаж папского дворца, известного всему Рому под названием «Паллаццо Розы». Более сотни редчайших манускриптов, исключительное собрание рукописей и триста тысяч томов со всего мира заполняли все залы библиотеки, выложенной розоватым коррерским мрамором. Самый просторный, наполненный светом, льющимся из огромных окон, средний зал был кабинетом первого наместника Его Папского Преосвященства, отца Руливио.
Тёплым роммским вечером он, гладко выбритый, жилистый и подтянутый, в светло-коричневой атласной сутане, стоял у открытого окна и не мог никак рассмотреть, кто это в лиловом шёлковом платье и широкой изогнутой шляпке, категорически запрещённой в Триумвирате, остановился у подъезда. Прибывшая скрылась под аркой, а он, вздохнув, склонился над новой рукописью.
Еретический труд известного автора приводил к неутешительным выводам. Жиреющее купечество стало косо посматривать на права истинных носителей веры. Границы стран стремительно расширялись. Могучие ветры раздували паруса каравелл, проплывших вокруг мира. У доброй паствы изменились взгляды на жизнь, она требовала школ и больниц. Рушились тысячелетние догмы. Как прилив в полнолуние, хлынул в гавани Европы золотой поток с Востока, наполняя банки и превращая их владельцев в могущественных и независимых от Веры и Славы Триумвирата людей.
Бритландская Корона производила смуту в сердцах верящих в Неделимого роммских граждан. Где-то на окраине мироздания плели свои интриги Мелорны, и опора Матери Церкви на их деревянные бездушные тела порой оказывалась бессмысленной тратой времени и сил. Только золото, этот холодный и расчётливый металл, могло подарить Империи уверенность, обеспечивая власть и покой.
Патер отвлёкся от чтения. Перед его глазами, пахнущие солью ветры превращались в шторм, а волны бессмысленных мятежей заливали кровью площади городов. Палаццо пылали. Монастырские колодцы заполняли трупы безвинных жертв. И не напрасно отцы-инквизиторы, вели свои дознания, не напрасно ярко горели костры, сила церкви в вере. Сила Веры в страхе!
Вот тогда-то, среди еретических речей и крамольных мыслей, Господь послал на помощь церкви Весть!
Недалеко от Линдона, в наследном старом имении потомственных хранителей артефактов короны Её Величества находилась карта Великого Пири Рейса. На ней рунами был нанесён путь в Волшебную Голконду, в обход Бхенина и прочих закрытых территорий, принадлежащих другим расам.
Триумвирату нужны были эти знания!
Исследованиями и глубокой разведкой занимался орден Огненной Саламандры — ведомство Великолепного Руиллиди Мариолани. Тайна безмолвной пропастью окружила орден с момента создания. Глава его признавал над собою только власть Верховного, а иногда верховный отец, был и верховным в ордене Огненной Саламандры.
Здесь существовала беспрекословная иерархия. В мире ещё не знали такой строжайшей дисциплины… Как посох повинуется руке его сжимающей, так и офицер ордена повинуется своему отцу. Горе ослушнику. Никто и никогда не избегал кары от сынов Огненной Саламандры.
Именно потому таким диким и необъяснимым событием стало отречение младшего из клана Мариолани. Глупого необузданного сына одной из наложниц. Донесение о его исчезновении уже лежало на столе. Как и доклад о походе к Голконде бритландской экспедиции, так хорошо рассчитанном, но провалившемся. Продуманная разведка чужими руками, не должна была позволить мелорнам заподозрить Триумвират. Пальцы библиотекаря продолжали бережно листать рукопись. Но он уже не понимал прочитанных им слов…
***
Более двух часов прошло после того, как Маргарет прибыла во дворец Мариолани. Она тихо ждала. В тёмном помещении было прохладно, что создавало видимость покоя и давало отдых усталым от яркого солнца глазам. Наконец, отец Руливио захлопнул еретический труд. Вздохнув, патер подозвал младшего служителя, Родриго:
— Ступай вниз. Пригласи ожидающую.
Ещё через четверть часа тот появился на пороге, пропуская вперёд высокую статную леди с гордым взглядом зелёных породистых глаз. Такие оканчивали свою жизнь или на костре, или в кресле у камина в глубокой старости. Умное и тонкое лицо слегка побледнело, поймав на себе похотливый прищур. Впрочем, это было лишь минутное подозрение.
— Графиня Эль Грейсток, я не ошибся? — начал святой отец. Он приветливо улыбнулся Маргарет.
— Не в силах скрыть, вы смогли удивить и расстроить меня. Странноватый рассказ о волке, укравшем оборотневый и столь драгоценный камень, важнейший артефакт, а также ваш сорванный обет и невыполненное задание наполнили мое сердце тревогой и болью. Впрочем, вера в разум глупой бабы, (я надеюсь, что вы простите мне подобную фривольность), могла возникнуть лишь у настоятеля Никколо Буонарроти. Он, несомненно, будет наказан.
— Дорогая наша северная коллега, — учтиво продолжал он, — месяц назад мы молились за Вас. В настоящее время Вера утеряна, и письмо к Её Высочеству о Ваших преступлениях против герцога Ампла и короны, в целом, уже готово к отправке. Но милость наша не имеет границ. Вы возвратитесь в имение. Требуется уничтожить Денниса Руджа и предоставить чёткое сообщение о личности и намерениях графа Грейстока. Ваши объяснения нам не нужны. Отправляйтесь немедленно!
***
Дни шли за днями. Мери становилась всё плаксивее, Маас — мрачнее, Теодор — нетерпеливее, Полина — грустнее, а Станислав был всё время чем-то озабочен. Деном же овладела Любовь.
Он чистил конюшню, чинил теплицы, перерыл всю библиотеку в поиске интересных книг, начал учить язык Бхенина и двадцать раз в день называл себя идиотом. Его мысли, улетали в бескрайний океан, но каждый раз возвращаясь к одному и тому же милому образу. Он изнурял ещё не до конца справившийся с травмами организм на турнике, бегал и плавал, но не мог направить свои желания в какую-нибудь другую сторону. Полина казалась ему загадкой, феей из волшебного королевства, мечтой. И он упорно пытался ответить себе на вопрос: как ему с ней поговорить?
В свои двадцать лет Деннис не помышлял о любви. Весь его опыт ограничивался посещением неких пристойных учреждений вместе с командой Мозгоеда в портах по ходу следования корабля. Этот опыт не мог ему помочь. В результате мучительных размышлений, он пришёл к выводу, что происходящее с ним является чем-то совершенно невероятным, исключительным и из ряда вон выходящим. Такая девушка, как Полина, не могла быть предрасположена к замужеству. Муж для неё явился бы глупой помехой перед открывшимися возможностями. Она случайно родилась женщиной и сможет быть ему только другом. Но как подружиться с ней поближе он тоже не знал!
Понимая, что Полина фанатично любит свободу и питает отвращение ко всякого рода описанным в подходящей случаю литературе ухаживаниям, он был твёрдо уверен, что такие знаки внимания, как цветы или ласка, способны только отдалить её от него. Дотронуться до этого чуда руками было немыслимым поступком. Максимально возможным он считал для себя только дружеское рукопожатие. Всячески осуждая Теодора с его прикладыванием губами к тонким маленьким пальчикам, сам он не смел позволить себе столь фривольного для себя поступка.
В результате, наконец, осознав, что не может больше так жить, Деннис решил больше не разговаривать с ней, так как о чем говорить с Поллин было неизвестно. Однако, придя к мысли, что у неё чисто мальчишеский склад ума, молодой человек принялся тем не менее обучать её фехтованию, стрельбе и прочим полезным навыкам, принятым в мужских коллективах. В какой-то момент, проснувшись ночью в мокрой рубашке, он понял, что она очаровала его красотой и изяществом, как прекрасно воспитанная леди и как верный друг. Надо было срочно выбирать подходящий для сердечного разговора случай. Так или иначе, он поставил своей целью постепенно приучить её к возможности замужества.
Ежедневно, объезжая лошадей, он хмурился и пытался разрешить проблему подходящего момента, когда можно сделать это предложение. Все планы и невероятные комбинации каждый раз оказывались не выполнимыми: либо что то не совпадало, либо так искусно построенный разговор уходил в другую сторону.
Наконец, в одно прекрасное утро, ему выдался подходящий момент.
— Самое большое мое желание, это — всю свою жизнь посвятить морским путешествиям, — между прочим заметила Полина в пылу разговора о предстоящем походе к далёким берегам.
— А может, вы хотели бы узнать моё самое заветное желание? — поторопился сказать Деннис. — Такую свою мечту, о которой я думаю по ночам, мечту, которой дорожу больше всего на свете?
Он остановил коней и посмотрел на неё. К его глубокому огорчению, было совершенно ясно, что Полли не угадала намёка и имеет в виду только разговор о подготовке экспедиции.
На какое-то время был слышен только шелест трав и насекомых.
— Ну не молчите, Ден! Разумеется, я хочу услышать Ваше мнение, — нетерпеливо добавила она, рассерженная удлинившейся паузой.
— Я мечтаю, — уверенно начал он, — о большой и дружной семье, живущей в маленьком уютном поместье, в тёплой стране. Но моя самая заветная мечта, чтобы хозяйкой поместья стали Вы… Когда придёт это время. — Торопливо поправил он сам себя.
Полина так резко рванула поводья, что конь, стоявший смирно, дёрнулся, резко шагнув прочь. Лицо её покраснело, и Дену стало ясно, что она рассердилась, врасплох застигнутая глупым предложением.
— Ну, и когда же, вы считаете, это время придёт? — спросила она, через несколько минут, холодным и твёрдым как сталь голосом. — Послушайте, что я вам скажу. Если бы мне так необходимо было выйти замуж, то я не предпринимала бы полное опасностей путешествие в Вест-Индию, а составила бы себе партию здесь недалеко. Где-нибудь в предместьях Линдона. У меня своя собственная дорога. Свои личные жизненные планы, и бракосочетание в них не входит. Я обсуждаю с вами серьёзные вещи, а вы, тем временем, а вы… — тут она запнулась и закончила речь на совершенно другой ноте, готовясь разрыдаться. — Я доверила вам свои мысли. Была горда нашей дружбой, видела в вас товарища.
Голос Полин дрожал от негодования и возмущения. Деннис понял, как одной своей глупой фразой разрушил весь мир своих надежд. Не веря в возможность предотвращения катастрофы, он замялся, подыскивая самое мягкое и тактичное выражение. Он видел, как она дышит. Как поднимается под тонким платьем её очаровательная грудь, как ветер треплет её локоны, выбившиеся из-под шляпки. Ему стоило невероятных усилий перебороть. Он глубоко вздохнул и продолжил «сугубо деловой» разговор.
— Милая Полин, с первой минуты, увидев вас, я понял, что моё сердце несвободно. Но я не вправе навязывать вам свою неуместную компанию.
— Ах, оставьте, — перебила она его, — ваши домыслы о влюбленности просто прочитаны вами в глупых любовных романах. Вы же мужчина, Ден! Понимаю ваши желания и влечения. Я же не дурочка! Как это мерзко, грязно и противно!
Она сморщилась и протестующе сжала поводья, не протянув руки. Разговор закончился, но, к облегчению Денниса, они остались друзьями.
Подъезжая к имению, пара столкнулась с каретой. В окне мелькнуло лицо графини Эль Грейсток.
***
Резкий ветер и дождь задул ожидаемое тепло мая, проскочил грозами и северным ветром в июне. Случился неурожай вишни, и на яблонях, оказалось мало завязей. Слабые надежды на тёплую середину лета пролились колючим холодным дождём. И, если погода предприняла попытку извести людей, то и растительно-мелорно-нелюбивая жизнь, обитающая в поместье, предпринимала всё более решительное наступление.
В этот день погода принесла с моря чаек, которые траурными треугольниками носились над усадьбой. Собравшаяся в каминной зале команда имела неприглядный вид. Теодор схватил сильный насморк и, с шумом заезженной клячи, дышал через нос. Мери старательно превращала в щепки дубовое панно ушедшего века. Боб пытался разжечь трубку и, за неимением зажигалки, просил у Мааса щепку. Последний выломал декор комода и протянул боцману. Станислав кривился, как кислый помидор. Корабль был загружен и переоснащён. Путь вычерчен на карте. Её Величество лично благословило поход. Все ждали только Мери. Все устали ждать. В окно стучал мелкий и колючий дождь. Казалось, что и погода старательно выпихивала корсаров из страны.
— Ради чего мы терпим этот проклятый климат, — наконец, не выдержал Теодор. — Мери, посмотри на себя! С каждым днём ты выглядишь всё безобразнее и, Маас скоро усохнет; а мы так и не дождёмся счастливого конца!
Мери раздулась от возмущения, а усыхающий рядом мелорн непонимающе уставился на Леопарда. С одной стороны требовалось разорвать святотаца за оскорбление, а с другой… Он ведь ТОЖЕ ждал!
Мери бросила на окружающих взгляд, будто скопированный рукой художника с картины Грёза, и возмутилась.
— Ничего подобного! — сказала она.
— Не спорь!, — упорствовал Теодор. — ты выглядишь, как бутылочное дерево, а твой супруг, как ива на ветру. Мы стали подозревать тебя в вампиризме, и опасаемся, не пьёшь ли ты соки по ночам у всей команды по очереди!
— Солнце! Нам нужно солнце! — вдруг провозгласил Маас.
— Вот именно, — согласился неугомонный флибустьер, — нам необходимы море и солнце. А здесь пахнет только эвкалиптовой настойкой вместо живого леса, волн и соли. Не кажется ли тебе, Маас, что детям нужно тепло, чтобы жить на свободе. В Бритландию через три месяца придет зима.
— Но вы же сами сказали, что здесь безопасно, — прогудел растерявшийся великан.
В каминную вошли пунцовая Полина и бледный Деннис. Следом, что-то старательно разнюхивая, заскочил Рамзес.
— А у нас гости! — воскликнула Полли, снимая промокшую шляпку.
— Леди Маргарита Эль Грейсток, — провозгласил в эту же минуту камердинер.
Раздался треск дубовой отделки. Мери громко вздохнула: «Аах». Заметался Маас, шелестя тихим шепотом: «Пора…». Завыл оборотень, и чертыхнулся Станислав, порезав руку о дубовый комод и, за неимением бинта, перевязывая руку платком, измазанным кровью волчонка, поцарапавшего нос…
***
Маргарет повезло… Появись она хоть на час раньше, её бы встретила официальная дворянская чопорность, равнодушный жестокий взгляд графа, и женщина не справилась бы со своим страхом.
Теперь же, войдя в гостиную, сразу после доклада камердинера, графиня увидела живых растерянных и немного испуганных людей. Потом, поддавшись всеобщему порыву, она бежала с ними к оранжереям и там наблюдала чудо рождения волшебных деревьев.
Только спустя три часа ей уделили внимание и, бросив каменную фразу:
— Вы можете быть свободны до завтра, — отпустили.
— Да… Спасибо, — растерянно пролепетала Маргарет, в душе у неё обитало смятение. Ещё её окружали стыд и гнев, обида и желание отомстить. Её душила неосуществимая надежда упасть в объятия сильных рук, способных её защитить. И над всей этой душевной болью властвовало физическое изнеможение.
Уже ложась, в свою всегда холодную постель, она посмотрела в окно. Заливая всё кругом холодным серебряным светом, на графиню смотрела и смеялась пустыми глазницами полная луна.
Утром Маргарет встретила капитана, и оба, перекидываясь короткими ничего не значащими репликами прошли по коридору в ее собственную малую гостиную. Здесь Станислав был впервые. Он увидел квадратное, со вкусом обставленное помещение, с большим мраморным камином и двумя мягкими креслами напротив. На противоположной стене висели картина Ван Дейка и несколько старых гравюр, изображавших поместье Грейсток в разные времена года. Через гостиную можно было попасть в большое приемное помещение, а потом, открыв высокие двери — в кабинет, будуар и спальню. Проходя по этому короткому коридору, Станислав, к своему удивлению нервничал. Графиня Маргарита София Фредерика Эль Грейсток отличалась королевской осанкой, в ней явно улавливалась бритландская голубая надменная кровь. Но, именно в её надменности было что-то завораживающе и привлекательное. Словно яркая вспышка, она на миг показалась Станиславу картинкой из последнего журнала высшего линдонского света: графиня на аргамакском чистокровном жеребце берёт барьер. Там же отмечалось, что это единственная в королевстве наездница, умеющая настолько хорошо держаться в седле и пренебрегать опасностью. Следовало признать: эта уверенная и спокойная леди безукоризненно владела собой.
Маргарет думала, что, если бы пятнадцать лет назад ей, способной выпускнице Йолля, занимавшейся историей архитектуры и иностранными языками, алгебраическими функциями и химией, сказали, в кого превратит её судьба, то будь у неё даже самая необузданная фантазия, графиня бы рассмеялась им в лицо.
Сейчас она желала лишь найти в мире такое место, где бы её никто не знал, и она никого и ничего бы не знала…
Знакомые вещи, с которыми она вчера встретилась вновь, вызывали в её душе всепоглощающую боль и отчаяние, не проходящие ни днём, ни ночью.
Попав в свою комнату, она, сильно потрясённая увиденным чудом рождения, просто уснула. Утром же, окинув взглядом четыре стены, Маргарет узнавала и не узнавала спальню. Вот софа во франкском стиле прованс. Обивка так приятно сочетается со стенами вестфальской мануфактуры, с растительным орнаментом из кремовых, салатовых и персиковых цветов. Вот пятнышко синего цвета на обоях… И ощущение того ужаса, который испытала графиня осознав, что химическая реакция капли чая на стене возможна только в присутствии яда в чашке… Вот два классических кресла у орехового комода с мраморной столешницей, вот сервант красного дерева, возле которого смешали чай и яд, случайно брызнув на стенку из ложки. А на стенах морские пейзажи — живые корабли, плывущие к неведомым берегам. Её уютная, честная и преданная одиночеству и ей комната. Пожалуй, только громоздкие часы, подаренные самой королевой, слегка выбивались из стиля. Но через них, можно было попасть в сокровищницу рода…
Щупальца солнечных лучей медленно ползли по полу. Следя за передвижениями присутствующих. Станислав чувствовал, как раздражение ползёт вместе с ними вверх, притупляя разум.
В вынужденной тишине он подумал, что пора уже прислушиваться к ощущениям и, может быть, та наследственная старческая раздражительность дяди и отца скоро перейдёт и к нему. Но, вероятнее всего, это осознание отсутствия контроля над происходящим. Он не знал, как следует поступить правильно.
— Я прочитал Ваше письмо, мадам, — наконец сказал он.
— Я в вашей власти.
— Зачем вы явились сюда?!
— Мне приказано убить некоего Денниса Руджа.
— О, так вы всё-таки наемная убийца! Вам мало моей жены?!
— Я защищалась. У меня есть доказательства!
— Я не Бритландский справедливый прокурор, леди. Где камень?
— Его забрал у меня оборотень!
— Вы знаетесь с кланами?
— Нет! Я видела это существо единственный раз!
— Тем не менее, вам удалось заставить начальника всего бритландского сыска уплыть из страны.
— Он подвергался действию камня за сутки до этого.
— Меня не удовлетворили ваши ответы.
— Я в Вашей власти. Всё, что здесь сказано — правда.
Спустя годы, Станислав, вспоминая события этого дня, каждый раз благодарил провидение за находку в Нью-Дели чёрной клыкастой неприятности.
— Мой лорд, леди… Там прибыли из села, оборотень напал на скот! Люди требуют суда! — ворвавшийся камердинер, спас ситуацию от полного разрыва.
***
Приняв меня в свою стаю, Станислав ни разу не раскаялся. Я легко схожусь с незнакомцами и запросто чувствую себя в стае. Мери рекомендовала мне молчать, меньше говорить и больше думать. Я ещё и послушный ученик.
Пожалуй, разве что идиотские высказывания куролюба вызывают во мне внутреннюю тошноту: «Посмотрите-ка на Рамзеса! Он опять что то упёр».
В то солнечное утро я отправился в лес, на утреннюю пробежку.
Поднявшись на холм, я увидел куролюба собственной персоной, вместе с пухлым селянином в клетчатых штанах и неким зверем, тоже пузатым, коротконогим и имеющим смешной обрубок с двумя шевелящимися дырками вместо носа. Такую харю я видел в книге у Дена. Там предлагали поголовные прививки от бешенства всем, кто не желал превратиться в подобный субъект. Мужчины сидели на вершине моего холма и, периодически покашливая и увлекаясь микстурой от кашля, плещущейся в большой стеклянной таре.
Зверь рыл обрубком носа мои любимые места… Зад розового зверя настолько вызывающе трясся и вилял, что кроме как откровенной провокацией сексуального характера, такие действия никак больше и не назывались. «Маньяк», — подумал я.
Этот уродец был просто предназначен мне самой судьбой для славного укушения в филейную часть! Я облизнулся, приготовившись! После этого оттолкнулся, глубоко вздохнул, и, в прыжке, славно щёлкнул челюстями. Свинья радостно взвизгнула и поскакала под защиту клетчатых штанов. Утро прошло не зря!
***
Прискакав на площадь, лорд Грейсток, ожидавший увидеть мёртвого оборотня, с удивлением и облегчением, узрел Хьюго и рядом с ним большую розовую свинью, с видом знатока жующую кусок верёвки, которой был связан его оборотень-пират.
— Боже, — только и произнёс камердинер, — это же Матильда. Свинья господина Брауна. Лучший трюфелелов округи.
— Какая милашка! Прямо картинка «Куртизанка и ловелас», — сзади отозвалась графиня. Скачки привели её душу в состояние относительного покоя. Станислав ещё раз поразился необыкновенной выдержке этой женщины.
Он удивился ещё больше, когда услышал спокойный голос:
— Сколько?
— Никакого выкууупа! — заволновалась толпа, испугавшаяся, что развлечение будет быстро окончено.
— Это бесценное пострадавшее от зубов зверя животное!
— Ваш слуга, натравил собаку на собственность семьи Браун, мы подозреваем сговор с целью наживы. Требуем возмездия или достойной виры.
— Сколько? — про себя перекрестился граф.
Затем состоялся торг, и торжественное празднование успешно завершенного мероприятия, окончившееся за полночь. Станислав утром мало что мог вспомнить, кроме дикой головной боли…
***
…Все началось с того, что нашему Капитану приспичило сходить и порыться в сокровищнице. В результате, на свет было извлечено тотемное изображение Бога-оборотня и описание его.
Нудный текст дважды читали в Большой Гостиной.
Вечером того же дня, я, как обычно, отправился спать к Полине, но с удивлением и обидой узнал, что сплю теперь без неё, в своей собственной комнате…
Прошло три дня. Я всё больше чувствовал себя брошенным и одиноким. Я впадал в депрессию. Куролюб не радовал меня своим видом, в лес мне не хотелось, и охота на крыс на конюшне больше не радовала. Я понял, что остался один.
Наступила осень. И Станислав торопился уплыть до наступления зимних штормов.
На нашу стаю это событие действовало по-разному. Теодор купил себе пару новых бандан и персональный большой бочонок крепкого вина.
Бочонок до сих пор не был увезён на корабль. По вечерам из него наливалась красная маслянистая жидкость, и я подозревал, что бочонок поедет на «Морской Мозгоед» пустым. Вино навевало грусть, и из комнаты слышались меланхоличные завывания, от которых леди Маргарет хваталась за голову, Станислав мрачнел, а Ден брал в руку башмак и колотил им в стенку. После каждого стука Теодор делал передышку, потом сообщал стенам и мебели, что осень — это смерть старого года, и, как и всякая кончина, она тоже нуждается в оплакивании. Потом, некоторое время он молчал, и песнь повторялась снова.
Я решил, что настроение Теда мне подходит и… Переехал спать к нему. По вечерам мы стали петь вместе.
В тот знаменательный вечер Теодор пел особенно заунывные песни, в окно светила полная красная луна, и это, в конце концов, вызвало у нас обоих острый приступ тоски. Поэтому, мы выбрались через окно и пошли погулять. Дойдя до теплицы, мы встретили Мери и были несколько удивлены узнав, что ей тоже грустно. Эта достойная мать сообщила опешившим нам, что хочет быть похоронена здесь под кустами роз. Новизна её решения заключалась в том, что Мери, выбрала доступное место. Последнее время она была увлечена оккультизмом и готовилась перейти в мир иной где-то невероятно далеко. Пираты, не без причин, полагали, что смогут дотащить её труп до места вечной стоянки не все.
Присев на любезно подставленный Мери сук, мы запели втроём… Совсем скоро к нам присоединился Деннис. Его любовь перешла в фазу отчаянного обожания, у шкипера открылось нервное обжорство, и как следствие, начались проблемы с желудком. Презирая простейшее средство — сократить количество пищи — он раздобыл огромный пакет соды и регулярно давился ей после еды. Сдержанная леди Маргарет как-то спросила:
— Зачем Вам сода, Деннис, может быть, вам надо есть немного меньше и придерживаться диеты? Это же вам вредит.
— Это не на пользу, — подтвердила Полина, — дело дойдёт до язвы!
Тут Боб брякнул, явно не подумав, что Полина должна порекомендовать болезному пирату хорошую диету. Полина же с восторгом восприняла это предложение.
— Конечно, — сообщила она и без того голодному Дену.
— Вам точно поможет моя диета из апельсинового сока и салата. Или есть ещё диета из отварной рыбы и овсяной каши. Или нет, надо пить молоко и есть сырые овощи.
С тех пор Ден под присмотром фанатично горящих глаз покорно грыз морковку. Вечерами он делал вылазки на кухню, а потом пил соду.
Мои глаза закрывались, пение медленно переходило в хрипы. Люди и Мелорны смотрели на луну, я спал…
… На западе сгущались тёмные тяжёлые дождевые тучи, и огромный фонарь Луны уже замигал расплывчатым жёлтым пятном сквозь серую туманную мглу.
В этот момент в хрупком осеннем воздухе, как толчки испуганного сердца, мы услышали высокий, полный ужаса женский голос, срывающийся на отчаянный вопль. Это кричала Полли.
На миг скрестились наши испуганные взгляды, и уже в следующее мгновение все вскочили и бросились, толкая друг друга.
Я бешеным лошадиным галопом нёсся по подъездной аллее к дому, прямо к крыльцу, наверняка зная, что на второй высокий этаж мне в окно не запрыгнуть.
Мой разум кричал. Все с детства знакомые и любимые предметы мелькали у меня в голове: её кошелёк, пахнущий ванилью, вышивка — большая чёрная собака, девушка и корабль, смешной дневник с кроликами, фарфоровая свинка… Все эти вещи стояли перед глазами и беззвучно шептали мне в уши: «Прощай!», — ещё один прыжок через кусты! «Прощай!», — я споткнулся, пролетая над канавой, «Прощай!», — я на лестнице… Ещё один поворот. На ключ закрытая дубовая дверь! Лорд Грейсток, ломающий замок.
Дверь разлетелась от слаженного удара плечом и головой. Мы ввалились в спальню!
Первое, что я увидел, сквозь текущую из разбитой головы кровь, были опрокинутые стулья, сиротливо валяющиеся рядом с маленьким секретером. Мой любимый коврик на полу. На стене — портрет бабушки графа: высокая причёска, полуобнаженная грудь. Гордый профиль чистокровной дворянки голубых кровей, придававший лицу выражение утончённой надменности. Всё как всегда. В помещении не было новых запахов. Я не чувствовал опасности. На кровати, вжавшись в стену, и с выражением невообразимого ужаса на лице, стояла полураздетая Полли и шептала, показывая куда-то вниз: «Тааам!».
… Было около двенадцати часов. На редкость яркая, апельсинового цвета, луна струила сквозь светлые занавески в спальне Полины золотистый поток лучей. Блики ночного светила играли на терракотовых стенах, отражаясь в винно-красной глуби старинной мебели, и заставляли натертые паркетные полы сверкать точно зеркало..
Я принюхался. Под кроватью нашей мисс находилась маленькая норка шустрой мышиной семьи. Я давно заприметил этот выводок. Но дырка была такой хитрой, а мыши такими наглыми, что мне удавалось каждый раз только разочарованно тыкать в неё носом и скрести лапой пол. От воспоминания собственного бессилия шерсть у меня на загривке поднялась, и я зарычал. Капитан протянул ко мне руку, измазанную кровью, чтобы успокоить, и я лизнул её. На миг пространство закружилось перед глазами, но тут я услышал шорох и нырнул под кровать. Мышиииии!.. Моя лапа должна влезть в их нору! И лапа начала тянуться… Тянуться… Миг — и я схватил чертовку за хвост!
Помещение быстро наполнялось людьми. Вбежали Теодор и Деннис. Со страшным треском грубо ломаемых перегородок возникли Маас и Мери, прибежал Боб, а следом за ним, почему-то — повариха. Леди Маргарита в лёгком ночном пеньюаре вошла в кабинет и, с удивлением, взглянула на остолбеневшую толпу. На ковре, неловко вытянув длинные ноги, сидел черноволосый подросток, в руке которого была зажата извивающаяся мышь! Оборотень смог совершить свой первый в жизни оборот!
***
Наконец, их пригласили на аудиенцию.
Несмотря на славную историю, встречу команды с Её Величеством долго согласовывали. Боясь дождаться зимних штормов, Станислав намеревался уже плюнуть на этикет и, имея фактическое распоряжение, вернуть потерявшегося герцога, поскорее отплыв из столицы.
Но все когда то заканчивается и вот последние визы получены. Розовая атласная бумага, доставленная королевским нарочным и валяется на столе в кабинете графа, а вся усадьба охвачена тревогой.
Неимоверным усилием воли сохраняя на лице выражение полного безразличия, леди Маргарет следит за паническими сборами мисс Вингер.
— Я только читала, — между тем, не замолкая, говорит она, — Я просто должна войти и стоять.
Хрупкая, в дивном сиреневом муаровом шёлке и с открытыми плечами и шеей, в непривычно длинных кружевных перчатках, она предстала перед графиней как дочь, которую та впервые вывозила в свет. Леди открыла шкатулку и собственноручно украсила причёску Полин бриллиантовыми булавками.
Явились строгие и молчаливые Мелорны. На эбеновое тело Мааса был накинут плащ цвета весенней зелени. На Мери — туника. Вошёл и остолбенел с открытым ртом Деннис. Его не смущали дворцовые изыски, но увидев Полли, он был не в силах пошевелиться. Последнего из закрытой комнаты выпустили отчаянно воющего Рамзеса. С утра, вымытый и расчёсанный, молодой оборотень был закрыт на ключ, и для верности дверь подперли стулом. Неосмотрительно отмытый вечером, он к утру сумел, с некоторыми сложностями для себя, восстановить свой любимый запах…
***
Стены императорского дворца были покрыты резной позолотой от нижней четверти до пола. Строгие колонны и балюстрада из белого карерского мрамора отмечали путь. Эти идеальные формы заставляли прямее держать спину и смотреть только перед собой.
Лестница в небо.
С каждой ступенькой, допущенный до лицезрения Её Величества, поднимался перед другими до уровня небожителя.
Они миновали вход в тронный зал. Полина лишь мельком заметила в мерцающей полутьме внушительный позолоченный трон. Прошли ещё десять или больше помещений. Наконец, остановились. Девушка закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Её подтолкнул следом идущий Теодор. Она задержала дыхание, досчитала до пяти и судорожно потянулась рукой, ища опору. Её маленькая ладошка утонула в руке Дена, и лишь после этого Полли продолжила путь, намереваясь более никогда и ни при каких условиях не выпускать его ладони из своих рук.
Гвардейцы торжественно распахнули двери, открыв взору уютную малую гостиную шагов в пятьдесят длиной, всю заставленную диванами. В единственном кресле за ломберным столиком, сидела темноволосая леди в просторном синем муслиновом платье. Её глаза, несмотря на широкую улыбку, были холодны, лоб был неподвижен. Некоторая нервозность окружающих, от присутствия оборотня в покоях, не отразилась на леди. Её Величество была уверена в себе и совершенно спокойна.
Поприветствовав всех, Императрица встала и, позвав с собой Мелорнов, графа и графиню Грейсток, удалилась за стеклянные двери, обнаружившиеся в конце диванной залы, отрезая себя и гостей от лишних ушей.
К оставшимся медленно подошёл сер Питт:
— Вам, конечно, известно, что мы потеряли герцога, — обратился он ко всем сразу.
— Мы восхищаемся его светлостью, — последовал правильно выдержанный учтивый и немного резкий ответ.
— Простите… — растерялся лорд.
— Герцог Высокого Престола пэр Деннис Эдуард Руиллиди Мариолани младший. Наречённый граф Грейсток, с Вашего позволения. — представился шкипер.
Полина вздрогнула. Теодор приоткрыл рот.
— Ууу, — сказал Рамзес
— Позвольте представить, — между тем, продолжал Ден. — Франкский дворянин из клана Синего Лебедя Теодор Гризли. Леди Полина Вингер, официальная воспитанница графа Грейсток. Ромео Рамзес Мастиф Злат, недавно обернувшийся оборотень из одноименного клана. Верховный оборотень клана Злат.
Сэра Питта сложно было удивить, поэтому для прояснения ситуации, он решил спросить:
— А Ваш отец, сер Деннис, в курсе Вашей аудиенции?
— Я — беглый преступник, сэр, — последовавший ответ всё-таки заставил премьер-министра поперхнуться.
Между тем, за стеклянными дверями шёл неспешный разговор. Лорд Станислав кратко ознакомил Её Величество с прошлыми событиями. А она вежливо побеседовала с Мелорнами, обещав защиту и выдав официальный вердикт о принятии на Государственную службу и выделении самого глухого горного лесного надела новым гражданам Империи. А в заключение, не меняя выражения лица, настоятельно порекомендовала узаконить отношения между вдовой графиней и вдовым графом Грейсток, с целью обеспечения покоя в Королевстве. С этим, аудиенция была закончена. Леди встала.
Из дворца команда уезжала непривычно тихая и молчаливая.
На утро «Морской Мозгоед» поднял якоря и лёг курсом на восток…
Разумный металл, способный распадаться до атомов, собираться по образцу и разумению, обладающий памятью и логикой, имеющий свою непоколебимую цель «защита Земли и ее обитателей»… хотя, цель эту, как показала практика, как раз-таки, поколебали. Олис обладала недюжинным терпением и была знакома с логикой искусственного разума и его законами не понаслышке.Искусственный разум, взломавший искусственный разум…
Фил, один за другим, просматривал события в журнале. Практически на каждый значимый приказ Олис шел отказ машины, но рыжая подключалась к консоли и вручную начинала дебаты. Более смягченный и, лишенный прямой агрессии к людям, приказ принимался системой, аргументированный сотней доказательств косвенной пользы для выжившего человечества. Лорик порхал прозрачными пальцами, отменяя встроенную логическую цепочку, отключал покрасневший тумблер, обнуляя приказ. Выскакивало с десяток связанных событий, противоречащих безопасности Земли без удаленного аргумента, разум пробегал, изучая их, удалял и переходил к следующему пункту. Скорость, с которой происходила эта работа, не была доступна ни человеку, ни нагу, ни его личному рыжеволосому созданию, самомодернизировавшейся в новом сплаве, но не сумевшей обойти порог своих возможностей. Разумная часть человека, зависшая здесь, в виде световой копии в белом нательном комбинезоне, парила в пятнадцати сантиметрах над металлическим полом и плевать хотела на границы реальности. Филу важно было глобально исправить ситуацию, и он нашел способ, как.
«Так-так, посмотрим, почему двести килограммов защиты левого борта списано на модернизацию допоборудования под кодовым названием «Олис»?.. Изменен пункт самосохранности и самобезопасности борта номер ноль… Она даже сюда умудрилась залезть?! Базовые функции перепрограммировать сложно. Зачем ей металл – понятно. Новый модный и блестящий корпус… девочки есть девочки. А как она скопировала чип памяти?..».
На руке начала стремительно расти объемная светящаяся микросхема, постепенно разворачиваясь. Лорик покачал головой, оценивая профессионализм. Четкость конструкции, простота работы и очень мудреная защита. Олис забралась в базовые функции, сделала надстройку и просто в каждой цепочке выставила вариативность и уход от должностного к модульному мышлению и логике. Удивительно, как ему повезло, что рыжая собрала себя из такого «полезного» металла. Ее корпус первым ушел творить «полезное-доброе-вечное», довольно быстро добравшись до нужного квадранта. «Малыши» нано-ботыпоказали три живых объекта. Связь со спокойным, не показавшим удивления, Тиу, реабилитация космической ячейки нагов номер «56». Далее работа по заданному плану.
Фил вернулся в реальность. Надо что-то похожее сделать с собой. Надо как-то обойти программу Олис и законы жизни и смерти. Нужно собрать себя заново… на секунду его глаза сверкнули голубым, скрывая зрачок. Сверх-разум анализировал.
Будет ли правильно впихнуть в единственное, ставшее смертным, тело память четырех с лишним последних тысяч лет? Выдержит ли нервная система? Ответ отрицательный. Каждое воспоминание о смерти и боли рождает в теле реактивную память, зная, как бьет нож в бок, ты заранее чувствуешь предстоящую боль. Глюки человеческой психики в том, что боль следует не всегда: может кто-то помешать удару, может не быть удара, или ножа, или реальной ситуации, если это просто сон… а память ограничивающего реактивного ума останется, пытаясь уберечь организм от нового разрушения. Кроме фантомных болей, зажимов и пачки необоснованных глубинных фобий, рискну предположить, что организм, познавший смерть, может, по привычке, не сберегая себя, снова прожить ее, действуя в чрезвычайной ситуации, согласно стандартного привычного плана в режиме «бессмертный»… терять последнюю жизнь столь глупым образом не хотелось.
Будет ли человек, лишенный памяти напрочь, являться наследным продолжением всей жизни его, Филиппа Лорика? Чистый лист, здоровый, живой и без груза совершенных ошибок, промахов, достижений и приобретенного опыта. Мерцающее существо слегка покачало головой. Личность определял ее выбор, ее логика, ее ответственность и принятые решения. Личность со своей особенной неидеальной психикой, комплексом травм и страхов, желаний и задач. Мы не являемся телом, генетическим материалом, в буквальном его смысле.
Фил вывел на середину принципы построения чипа памяти, боковым зрением глядя, как распаковывается лабораторный стол. Нужен был не просто чип, не просто еще одна железка, или нано-бот, что будет вечно зудеть в его мозгу, нужно биологически активное живое вещество, способное одним уколом, прививкой, перепрошитьбеспамятное тело тем, что ему необходимо знать. Фил поглядел пробы мозга, спинномозговой жидкости, крови… Корабль хранил частицы его тела с момента той самой первой встречи с избранным… столько лет прошло… совсем другой корабль, совсем другой искин, совсем другой уровень задач и решений. Капли живой плоти неживого мерцающего над полом человека…
Лорик задумался. Нужно было создать беглую картотеку: за что он боролся, за что готов был отдать жизнь, считая важным и правильным, чего он боялся, чего полезного знал, что и кого он любил, когда был в горе и в счастье… человек задумался, позволяя анализатору записывать в текущем режиме. По всему выходило, что счастье окутывало разум и душу за пару мгновений до, именно в то самое время, когда человек чего-то долго-долго ждал, и, вот-вот, должен был получить. Выходило, что счастье – это не финал пути, счастье – это сама дорога к цели. И именно то, приятна ли эта дорога и твоя ли это дорога – определяло личность. Могу ли я с моими людьми быть прямым, честным, доверчивым и преданным, или я жду от них нож в спину. Могу ли я быть добрым, или это зачтут за слабость? Могу ли я быть уязвимым, или меня заклюют советами и запинают, пользуясь раненой душой? Компания – это самое нужное, что только есть. И тех людей и нелюдей, кто в последнее время появился в жизни Лорика, забывать нельзя.
Фил еще раз вспомнил растрепанный профиль Сван: ее глубоко посаженные голубые глаза со светлыми ресницами, ее короткие волосы, подпирающие небеса, прямой высокий лоб, вздернутый нос, блестящий на солнце и местами облезлый от него… мягкую ложбинку меж ключицами, сутулые тонкие плечи, что так хотелось обнять и защитить. Тонкие кисти, устало опущенные на голые колени. Длинные узкие ступни со смешными тонкими пальцами… Сван… она будет матерью его ребенка. Лорик знал это.
Девушка, что нашла его и привела к людям, девушка, единственная получившая его кровь, девушка, что злилась за свое спасение… она была тем человеком, что стал по-настоящему, впервые за долгое время, близок, но, в то же время, была страшно обижена им самим… Лорик вспомнил, как рассказал ей о своих планах…
Еще одна ошибка потерянной памяти, стоившая ему Сван. Откуда больному обманутому мозгу знать, что вся история с Эмбер случилась более четырех тысяч лет назад?!
Человек нахмурился, помотал головой, скидывая неприятные мысли, но в анализаторе отметил категории «стыд» и «сожаление» и отправил момент туда. Пульт управления мигнул зеленым, отмечая, что еще полсотни космических модулей реставрированы и готовы к полету. Человек кивнул, затребовав связь с вождем нагов. Оставалось мало времени, нужно закончить здесь, пока спасение Земли идет в автоматическом режиме. Спасибо Олис за возможность расширенных функций – вот истинно:без худа не было б добра.
***
Сван сидела, сложив руки, и, пытаясь унять дрожь в левом колене. Слишком большие перемены в ее привычном доселе маленьком мирке, превратили этот мирок в огромный космический шар, что оказался планетой Земля и колыбелью всего огромного, даже сейчас, человечества…
Первое, что случилось с ней после освобождения – это разговор с Тиу. Сван переживала, что ее взяли за виски и практически уткнули лбом в лоб с низкорослым, но сильным нагом. Девушке показалось, что это не очень понравится Нарги, с усилием оглянувшись, чем вызвала сдержанный вздох спокойного и терпеливого вождя змей, Сван увидела улыбку своей чешуйчатой подружки. Эта парочка держалась настолько свободно и уверенно, не требуя касания друг друга даже в экстренной ситуации, но, при этом, они были слитными и сплоченными.
«Это связь на уровне духа» – пронеслось в голове с шипящими нотками. Тиу добился удивления и взгляда на себя. События и явления полились в голову девушки настолько быстро, что, оторвавшись, наконец, от лба нага, Сван выплюнула все содержимое желудка на пол. Теперь многое стало понятным.
– Я решил, что ты должна знать, как все было. – Тиувстал, слегка пошатываясь. – Нам нужно в командный пункт, но ты с нами не пойдешь. Тебя он найдет здесь, тебе надо подождать.
И вот, Сван сидела, заламывая пальцы. Она, с замиранием сердца, глядела, как через полчаса высохло болото, как белый, сверкающий в лучах новизной и чистотой, вырос из-под земли комплекс комнаток-отсеков – целая космическая станция нагов. Сван глядела, как еще через полчаса, к небу взмыла эта громадина, соединяясь в подзвездной высоте с десятками таких же белых светлых, таких далеких и маленьких теперь, космических домиков зависших на столько тысяч лет здесь горе-завоевателей… мир изменился…
Сван сидела и ждала, когда придет ее человек. Гадала, придет ли он прежним и останется ли с ней на тот срок, что отпустила им жизнь. Потому что бессмертных в этом мире больше не было. Но жизнь стоит смерти.
Пятого апреля Нину разбудил звонок задолго до рассвета — Грант так спешил поделиться хорошей новостью, что позвонил очень рано и сообщил, что со второго заседания суд против клиники Темногор успешно выиграл.
Нина обрадовалась и попросила рассказать подробности, но Грант ответил, что всё расскажет, когда вернётся:
— Но сейчас могу сказать, что без помощи Зарины Баженовны мы бы не выиграли. Её бывшие ученики помогали нам, да и помощь местного ОЗК лишней не была. Радмила успела забрать в ОЗК охранных DEX’ов раньше, чем местные дексисты, а у них оказались такие записи! Сейчас тёмный оформляет документы на детей… ему по возрасту запретили усыновление, но… разрешили опеку, а Зарина Баженовна добилась разрешения на вывоз детей с планеты для лечения… так что через десять часов вылетаем.
— Удачи вам, позвони перед вылетом, — и связь прервалась.
К десяти часам заметно потеплело и, когда Нина вышла на крыльцо, чтобы сесть в сани, на термометре было плюс три.
— Пора тебе сани убирать, — сказала она Руслану, — снег скоро сойдёт весь. Хельги поможет тебе достать коляску из сарая.
— Снега для саней на сегодня достаточно, — улыбнулся Руслан, — а за разрешение достать коляску спасибо. Сам хотел спросить, но через пару дней.
Тем временем в сани сели Герда с девочкой, подъехал на Диване Хельги – и Руслан шагом направил Восхода к дамбе.
***
Весна действительно началась рано, к полудню снег на дорожках почти сошёл и потеплело до плюс пяти – и за обедом Нина рассказывала Платону, как Сребренка смеялась, видя пролетавших птиц, и спрашивала, когда она будет кататься верхом сама, а не вместе с тётей Динарой или дядей Русланом.
DEX’ам было странно и непривычно такое обращение, но Велимысл каким-то образом смог объяснить девочке, что все здесь живущие теперь её семья, а старших надо называть дядями и тётями. Фриду и Герду Сребренка стала называть бабушками сразу, хотя им это было непривычно и необычно, и даже почти правильно выговаривала их имена.
— Она и меня называет бабушкой, — в конце рассказа добавила Нина уже не таким радостным голосом, как в начале.
— По возрасту ты вполне могла бы быть бабушкой, — ответил Платон, — молодая бабушка – это нормально. И очень даже здорово. Осенью ты будешь бабушкой по-настоящему… а я тогда буду дедушкой? Вот это надо обдумать…
— Я тоже в шоке от этого… но надо привыкать. У нас будет двое внуков и надо приготовить им комнату и игрушки. И пони.
— Для детей Ведима покупать пони рано… — задумался Платон, собираясь уходить, — а вот для Сребренки в самый раз. Я сам позвоню Снежане Олеговне, чтобы прислала одного кибер-пони. Или двух. Мы достаточно зарабатываем и можем их купить.
— Это было бы здорово! – и Нина обняла мужа, — как же мне повезло с тобой!
— Это мне с тобой повезло! – Платон поцеловал её и пошёл на ферму.
***
Вечером этого же дня Платону, как одному из трёх управляющих колхоза, пришли сообщения из областного Департамента сельского хозяйства и из районного племпредприятия о необходимости прибыть в отдел по племенной работе Департамента вместе с бухгалтером, зоотехником по племенной работе и агрономом. Он позвонил туда, чтобы узнать, что случилось.
Оказалось, что с Новой Рязани, где находится НИИ пчеловодства, готовится к вылету транспортник на Антари и надо подсчитать, по сколько пчелосемей следует предоставить в счёт дотации колхозу «Заря» и крестьянским хозяйствам, вошедшие в две федеральные программы — по сохранению северной русской породы пчёл и по сохранению растений-медоносов – чтобы привезти их в ближайшее время.
— А по видеосвязи это решить нельзя? — спросил Платон.
— Нельзя, — ответил ему заведующим отделом племенной работы, — нужны подписи на документах. Это требование этого НИИ. Они могут привезти только пятьдесят пчелосемей в ульях своей конструкции и семена трёх десятков видов земных растений. И надо распределить их среди желающих с учётом возможности содержания и выделенной дотации на приобретение. Каждый улей с пчёлами стоит двести пятьдесят галактов, сами понимаете, насколько это ценный груз для них и какая ответственность для вас. У вас колхоз киборгов, а ещё не везде подпись киборга может быть принята, к тому же директор этого НИИ требует подписи человека… и поэтому у вас в делегации должен быть хоть один человек. Надо сразу подписать документы и доверенность от вас на получение груза в космопорте. Потом всё заберёте в районном племпредприятии.
— Понял. Значит, завтра к десяти устроит? Мы будем.
***
На следующий день, шестого апреля, делегация из специалистов колхоза в составе Платона и Григория как управляющих, Аглаи, Амины и Клима явилась в Департамент в половине десятого утра. Там уже были специалисты из племпредприятия, станции по защите растений и с ветстанции, чтобы к заявкам на дотации на покупку пчелосемей и семян медоносов приложить справки о состоянии и перспективах развития хозяйств. Вскоре прибыли представители ещё нескольких крестьянских и фермерских хозяйств, желающих увеличить свои пасеки. Среди прилетевших Платон с удивлением заметил одного из друзей волхва с приёмным сыном-DEX’ом.
В результате почти трёхчасовых переговоров колхозу «Заря» была выделена дотация на покупку десяти пчелосемей, на пять пчелосемей хутору Пасечника и на три — будущей деревне Темногора, представителем которого был его сын, живущий в Кузино. Пасечник с не меньшим удивлением наблюдал, как Irien спокойно и уверенно доказывал, что колхозу «Заря» действительно больше всех надо и что есть все условия для увеличения пасеки.
Платон вместе с друзьями вернулся домой в половине третьего пополудни уставший, но довольный, так как удалось под дотации заказать ещё немного семян земного клевера и люцерны – и не один. Игорь Олегович Веретено по прозвищу Пасечник на островах был впервые, но его приёмный сын Лучесвет был несколько раз и каждый раз не более часа – и потому после плотного обеда в столовой он попросил Руслана запрячь Восхода и показать гостям острова.
Руслан подъехал через двадцать минут на тройке и в санях — и на удивление гостей ответил, что снега вполне достаточно для саней и что проблемы с прогулкой не будет, так как эти три жеребца легко провезут сани всего с тремя ездоками даже по песку. И действительно, снега на дорожках было ещё достаточно много, сани шли по снегу легко и, хотя копыта утопали в рыхлой снежной каше, поездка через посёлок до сада прошла без остановок, а на пути обратно Платон попросил остановиться у столовой и повёл гостей смотреть, как что устроено.
Минут через десять они вернулись в сани, Руслан тем временем успел выпить кофе, который ему вынесла Берёза.
После столовой гости зашли на конюшню и в коровник, потом осмотрели мастерские — и решили, что им тоже стоит перенять опыт и начать преобразование хутора если не в колхоз, то в полноценное крестьянско-фермерское хозяйство.
Пасечник с Лучесветом до темноты успели осмотреть пару самых крупных островов и дамбы, потом плотно поужинали в столовой большого дома и в шестом часу полетели домой.
***
Седьмого апреля перед рассветом прилетел за Агатом Василий на арендованном флайере и после плотного завтрака уговорил светлого волхва лететь с ними. Так как Самсон ещё не вернулся, то Нина попросила Хельги сопровождать старого учителя, и поэтому на чайную плантацию отправилась целая делегация из человека и трёх киборгов. Агат опасался, что его там оставят насовсем, так как он уже привык жить в модуле волхва и обслуживать его – но волхв его убедил, что они летят только в гости и к ночи будут дома.
Старый учитель поощрял его увлечение создавать чайные сборы и даже сам разрешил посадить несколько кустов смородины и крыжовника, чтобы их листья добавлять в чайные сборы, к тому же его подруга Клара жила в модуле волхва — и поэтому Агат не планировал переселяться ещё куда-нибудь.
К одиннадцати потеплело до плюс двенадцати, и Нина неожиданно для себя решила слетать в город за покупками, и заодно свозить туда Руслана, чтобы познакомить его с живущими в доме киборгам. Платон её решение одобрил и посоветовал взять с собой ещё и Герду с девочкой:
— Пусть тоже город посмотрят. Герде своя одежда нужна, игрушки нужны… и возможность их выбрать. Я сообщу Раджу и Фреду, обед будет готов.
Нина согласилась и в город полетела в компании трёх киборгов и ребёнка. Пришлось пообещать Руслану, что к вечернему кормлению лошадей он вернётся на конюшню.
Сначала Нина с ребятами зашла домой, где уже был приготовлен обед на всех, и, пока Хельги разгружал привезённую глину, замороженную рыбу и копчёных кур для киборгов, познакомила Руслана с Раджем и Фредом, сказав, что Руслану при необходимости разрешено входить в дом. Девушки с киборгами были в институте на занятиях, поэтому подарки для Миры, Алёны и их охранников – две литровых банки мёда с морошкой и трёхлитровую банку земляничного варенья — Нина оставила в холодильнике.
После плотного обеда Нина с киборгами зашла в ОЗК, где пробыла только около получаса, так как хотела вернуться домой засветло. После знакомства с сотрудниками и киборгами, живущими в ОЗК, Нина сначала зашла в рекомендованный Родионом магазин средств связи и купила Руслану и Герде по видеофону, разрешив им выбрать модель, а потом повела киборгов по магазинам, покупая всё, что понравится. Вскоре Сребренка от обилия впечатлений уснула на руках няни – и Нина решила возвращаться к дому, всё равно багажник флайера был уже полон.
Но напоследок Нина решила зайти в универмаг, где Зося по-прежнему арендовала половину третьего этажа. Торговка собиралась закрываться и уже стояла в дверях с ключом в руке, но ради таких посетителей вернулась за прилавок и стала показывать новые поступления:
— Вчера Збышек прилетел домой аж на неделю, — начала она говорить про мужа-дальнобойщика, почти извиняясь, что хотела закрыть лавку, — и сказал, что ещё рейс сделает и перестанет мотаться по галактике. Хорошо бы! Мне бы помог… пообещал, что по возвращении отдельное здание под магазин арендуем…
— Лучше всего будет купить здание, — медленно и важно выдал Хельги, — когда своё всегда лучше!
— А ещё лучше построить? — ответила вопросом Зося.
— Да, или купить или построить, — подтвердила Нина, — хватит тебе переплачивать за аренду. Ты достаточно зарабатываешь, муж и дети помогут. И киборги ОЗК помогут тоже. Подумай.
— Только об этом и думаю, — ответила торговка, — строить… это долго, но будет своё. А купить… тоже будет своё, но наверняка будет нужен ремонт, а это часто ненамного дешевле нового строительства… вот муж закончит летать и будем думать. А пока… будешь что-то брать?
Нина предложила киборгам самим выбрать себе обновки, оплатила покупки – и Зося сама всё уложила в большую клеёнчатую сумку, которую до багажника понёс Руслан. По пути к дому Нина уже привычно заглянула в кондитерскую за тортом и пирожными, и после чаепития в гостиной дома в все собрались лететь на острова.
Когда Нина уже надела куртку и шапку, Радж словно что-то вспомнил – на пару секунд замер, потом метнулся в мастерскую – и вынес глиняную игрушку, изображающую бегущую тройку лошадей с санями, кучером и двумя седоками в санях.
— Я сделал! – радостно сказал DEX, — я нашёл в сети, как правильно лепить и сделал! Но… очень большая получилась… почему-то, – и подал тройку Нине.
Игрушка оказалась неожиданно тяжёлой, не менее полутора килограмм, и явно была вылеплена из одного куска глины, причём тела всех трёх коней начинались от передней части саней, не имели задних ног и были соединены до дуги коренника. Голова коренника была направлена вперёд и немного кверху, а головы пристяжных – вперёд-в стороны и чуть книзу. Сани и пристяжные кони были окрашены в белый цвет, коренник – в оранжевый, сбруя нарисована коричневой краской с красными точками, дуга и хомут – зелёные, а на спинке саней были нарисованы обережные знаки.
— Отличная работа! – воскликнула Нина, — такие игрушки можно продавать как сувениры, туристы их охотно купят… только надо делать их чуть меньше, хотя бы сантиметров двадцать… или двадцать два в длину, а то они будут тяжёлые. Спасибо! Я могу взять её с собой? – Радж кивнул, взял поданное Фредом небольшое полотенце и аккуратно завернул своё творение. А довольная Нина пообещала ему в ближайшее время отправить ещё десяток блоков глины для лепки.
Обратно летели без остановок, чтобы Руслан мог успеть накормить своих подопечных вовремя, но всё равно вернулись на Славный остров в четверть седьмого. У дома уже стоял флайер, на котором Василий с Агатом и волхвом летали на чайную плантацию, и Василий укладывал в багажник замороженную рыбу, копчёных кур и мёд для Раджа и Фреда.
— Добрый вечер! Как слетали? – спросила Нина, — понравилось?
— Добрый! – и Василий, закрыв багажник, подошёл к ней, — понравилось… но Агат уже понимает разницу между «слетать в гости» и «переселиться». Летать в гости он готов хоть каждый день, но до житья там ещё не дозрел. Записи скинуты Пушку, подарки отдал Агату, ему нужнее… опять набор пробников чая и кимоно. А я их привёз, поужинал, нагрузился… и могу лететь обратно. Взял и глины…
— Видел, какую тройку мне вылепил Радж?
— Конечно! И даже собираюсь отснять мастер-класс по её изготовлению, — чтобы и в мастерских ОЗК её лепили. Отличный сувенир! – и Василий, попрощавшись, сел на место пилота и отправился в город.
***
Транспортник с Нови-Сада вернулся на Антари почти в полночь с седьмого на восьмое апреля.
Нина, вместе с Змеем и Хельги прилетевшая на небольшом флайеробусе в космопорт встречать героев, выигравших сложный суд над владельцем клиники, предложила всем переночевать в её городском доме, так как места хватало. Змей тут же тихо сказал, что это может быть опасно для живущих в доме, так как обе привезенные тёмным DEX-девушки недавно из армии и неизвестно, что у них на уме, так как даже несмотря на то, что в полёте они вели себя тихо и смирно, дать ему доступ обе отказались.
Змей напомнил Нине, что одна из них и убила отца Горана – и вполне могла ожидать от людей расправы. В её памяти ещё свежо было воспоминание, как при виде трупа прапорщика, издевавшегося не только над ней, сержант отдал ей приказ о самоликвидации и, если бы не капитан, отменивший приказ для расследования, не была бы она сейчас жива. Этот капитан, просмотрев её записи, сам составил приказ о списании устаревшего оборудования и передал сотрудникам ОЗК обеих DEX-девушек – и теперь обе они боялись сделать или сказать что-то не то, чтобы этот приказ не повторился.
К тому же тёмный волхв заявил, что детям нужен врач, так как этих двоих детей ему отдали фактически в день вылета и потому переливание крови им он сделать не смог — и потому из космопорта все вместе полетели на Жемчужный остров, где предупреждений им Саня уже ждал новых пациентов.
Когда пролетели город, сестра Змея, видя, что они оба из одной партии, всё же дала ему доступ на связь и спросила:
/Куда нас везут? Что мы там будем делать?
/Жить. Просто жить и трудиться для себя. А куда – смотри! – и дал ей доступ в своё облако.
Эту энергию земной шар удерживает плененной и
конденсированной в грубых клетках вещества. Мое дело,
следовательно, свелось только к тому, чтобы устранить это
Страница 118 из 182
препятствие.
Жюль Верн, «Погоня за метеором»
В это прекрасное июньское утро Валерке Горбачевскому казалось, что его бутылочно-зеленые защитные очки «бабочка» стали розовыми. Отпуск для сдачи экзаменов кончился, все обошлось благополучно, если не считать тройки по английскому.
Впервые после двадцатидневного перерыва Валерка шел на работу. Он торопился: пришлось к восьми забежать в библиотеку, чтобы сдать учебники, и теперь он побаивался, что ему влетит от инженера Потапкина за опоздание.
Обогнув клумбу гладиолусов, Валерка влетел в вестибюль. Он пробежал сквозь ветвистые никелированные заросли гардеробной и мимо закрытой табельной доски, надеясь за счет высокой скорости избежать встреч-и с табельщицей.
Однако маневр не удался. Табельщица, хорошенькая Надюша, была на месте. А около нее почему-то сидел инженер Костюков, недосягаемо прекрасный в кремовых брюках и новой зелено-желтой ковбойке навыпуск. Он неторопливо развлекался, отпуская девушке комплименты в духе XVIII века: увлечение Матвеевым еще не прошло. Надюша не все понимала, но ей очень нравилось: она прыскала в ладошку.
При виде Валерки Юра величественно взглянул на часы и сказал:
— Надин, отметьте, пожалуйста, — опоздал из отпуска на одиннадцать минут и имеет нераскаянный вид.
«Ты-то что здесь делаешь?» — непочтительно подумал Валерка, но вслух сказал первое, что пришло в голову:
— Юрий Тимофеевич, троллейбус…
— Ах, троллейбус! — Юра понимающе закивал. — Конечно, конечно, я как-то не подумал. Есть прекрасные стихи: «Почему же, отчего же опоздал на час Сережа? Мы в трамвае ехали, собаку переехали…» Ну, и так далее, там очень интересно получилось. Впрочем, судьба милостива к лодырям. Придется с Агнии Барто переключиться на Николая Тихонова…
Тут Юра откинул голову, простер длинную руку и продекламировал:
Слушай, Денисов Иван!
Хоть ты уже не егерь мой,
Но приказ по роте дан,
Можешь идти домой.
Валерка озадаченно моргал, ничего не понимая. Надюша тряслась от смеха, зажимая рот. Юра вытащил из нагрудного кармана сложенную бумажку:
— На, получай выписку из приказа.
— Очередной отпуск? — изумился Валерка, прочитав бумажку. — Но я не просил…
— Администрация в некоторых случаях имеет право предоставить отпуск независимо от желания трудящегося, — нудным голосом сказал Юра. — Я тоже не просил. И все наши не просили.
— Как — все наши? Вся лаборатория?
— В девять придет кассирша, получишь отпускные. И не задавай лишних вопросов. Видишь, я ничего не спрашиваю, и ты помалкивай.
— Я пока в лабораторию пройду, — сказал Валерка.
— Не ходи. Видишь, я не иду — и тебе не надо.
Юра был прав: администрация имеет право в случае возникновения обстоятельств, временно препятствующих производству работ, уволить в отпуск тех, кого это коснулось.
А обстоятельства сложились именно так.
Одним из результатов зимней командировки Привалова в Москву было включение в институтский план темы, связанной с беструбным нефтепроводом. Задача ставилась достаточно скромная: основные работы вел Институт поверхности. Тем не менее осторожный Колтухов воздерживался от постановки опытов.
— Ну вас к лешему, — ворчал он в ответ на доводы Привалова, — с вашей милой привычкой совать пальцы куда не нужно! Завтра твой лаборант голову сунет в индуктор, а Колтухов отвечай?
Молодые инженеры осуждали Колтухова. Особенно кипятился Юра. Он снова вспоминал, как инквизиторы давили на Галилея, и дело дошло до того, что Колтухов вызвал его к себе и закатил выговор «за разболтанность».
Николай тоже плохо переносил оттяжку работ по беструбному. Теперь, после того что он увидел и услышал в Институте поверхности, он дал волю своей фантазии. Почти все вечера он просиживал с Юрой за какими-то планами и расчетами. Они спорили и кричали друг на друга, и теперь уже Николай нередко обвинял Юру в «узости мышления».
— А давно ли ты, — ехидно спрашивал Юра, — давил на меня, как…
— Ладно, ладно. Тебя задавишь! — отвечал Николай.
Они вдруг увлеклись проблемой противометеоритной защиты космических кораблей: при встрече в пространстве установка автоматически срабатывает, поверхности одна за другой раскрываются, и метеоритное тело свободно проходит сквозь корабль, не причинив ему вреда…
Наши друзья с жадностью набросились на астрономию и космонавтику. Многое было им не по зубам. Они повадились ходить к Привалову домой. Борис Иванович охотно выкладывал им все, что знал о проблемах времени, пространства и тяготения, и снабжал книжками.
— Я катастрофически поумнел, — говорил Юра, осилив очередную книгу. Хоть в академию меня бери ученым секретарем.
— Ученым котом, — смеялся Николай.
Но шли месяцы, и Юра стал замечать, что его друг проявляет все меньше и меньше интереса к «проблемам». Николай не желал по вечерам вылезать из дому, только в кино иногда ходил. Поостыл к научным книжкам, перечитывал свои любимые «Путешествия на берег Маклая», с легкой руки Бориса Ивановича принялся «освежать в памяти» Жюля Верна.
— Что за черная хандра у тебя? — допытывался Юра. — Что с тобой происходит?
Страница 119 из 182
Николай отмахивался, помалкивал.
В конце апреля пришел из Москвы объемистый пакет. Директор института заперся с Колтуховым и Приваловым. Несколько позже-приехал академик Багбанлы и тоже скрылся за массивной, обитой кожей директорской дверью. Совещание длилось долго. В кабинет таскали то чай, то боржом.
После перерыва в приемную заявился Юра. Он покрутил носом и сказал, поглядывая на непроницаемую дверь:
— Пахнет жареным!
— Идите, идите, Юрочка, — посоветовала секретарша, не переставая стучать на машинке. — Там без вас обойдутся.
Юра помчался к себе в лабораторию.
— Колька, что-то происходит! — зашептал он другу. — С утра совещаются, Борис Иванович даже кефира не пил в перерыв. Не иначе, какая-то новость из Москвы… Да оторвись на минутку от счетной линейки! Что с тобой творится?
Николай промолчал. Он с преувеличенным вниманием рассматривал незаконченный чертеж. Только что построенная кривая напоминала парус, надутый ветром… И вот уже возникает в памяти высокий белый борт теплохода и красный сарафан, летящий вниз… И грустные темные глаза…
Николай провел ладонью по лбу.
Раньше Рита была просто незнакомкой, чужим человеком, — можно было понемногу забыть ее, напрочь выбросить из мыслей. Но теперь… Теперь все перепуталось. Избегай не избегай ее — все равно никуда не уйдем. Нет больше незнакомки. Есть Желтая Рысь из детства Она отнеслась к нему с доверием, как к настоящему другу, она сделала его причастным к своей трудной судьбе.
Николай почти не видел ее со дня возвращения из Москвы. Несколько раз Рита звонила ему на работу. Он деревянным голосом спрашивал, что у нее нового. Новости были. Анатолий Петрович вернулся домой и обещал Рите пройти курс лечения, как только завершит работу. Работа же у него хорошо продвинулась. Рита рассказывала об этом весело, оживленно, и Николай порадовался за нее. Но в то же время каждый ее телефонный звонок причинял ему боль. Лучше бы она не звонила вовсе.
Однажды Рита пожелала познакомить мужа с друзьями своего детства и пригласила их, Николая и Юру, на чашку чая.
Так Николай впервые увидел Бенедиктова. Он поразился нездоровому цвету его лица, отекам под глазами, потухшему взгляду. В свою очередь, Анатолий Петрович удивился, когда Николай назвал себя.
— Позвольте, — сказал он. — Разве вы Потапкин, а не… — Он посмотрел на Юру.
— Простите мне невольную мистификацию. — Юра смущенно улыбнулся. — Если б я тогда сказал, что Потапкина нет дома, вы бы ушли, а мне очень хотелось поговорить с вами… Моя фамилия — Костюков.
Бенедиктов хмыкнул. Рита поспешила пригласить гостей к столу.
Пили чай с тортом. Юра вспоминал золотое детство, индейские игры, многострадальные фикусы Тараканши. Николай оживился, стал рассказывать о Жюле Верне.
— Я недавно перечитал «С Земли на Луну», — говорил он. — До чего мудрый был старик! Он даже угадал место, откуда американцы будут запускать космические ракеты: Флориду. А траектория жюль-верновской ракеты, облетевшей Луну, почти совпадает с путем, пройденным нашей ракетой…
— Поразительно! — сказала Рита.
Николай заметил, что она тревожно взглянула на мужа.
Анатолий Петрович вяло ковырял ложечкой торт и не принимал участия в разговоре. Николая так и подмывало спросить про матвеевский нож, но этот вопрос и многие другие, которые вертелись на языке, были заперты тяжелым замком обещания, данного Рите.
Вдруг Бенедиктов уставил на Николая тусклый взгляд:
— Ваша установка — вы добились на ней длительного эффекта проницаемости?
Николай чуть не поперхнулся от неожиданности. Торопливо прожевав кусок торта, он ответил:
— Право, не знаю. Мы передали все материалы Академии наук.
— А сами бросили это дело?
— Нет, почему же… Просто в Институте поверхности больше возможностей для систематического исследования.
— А у вас как дела, Анатолий Петрович? — любезным тоном спросил Юра. Когда можно будет вас поздравить?
— Где уж нам тягаться с целой Академией наук! — невесело усмехнулся Бенедиктов.
— Зачем же тягаться? — Юра поиграл желтыми бровями. — Присоединяйтесь к нам, и дело с концом. Времена ученых затворников прошли. Современные научные проблемы настолько…
— Вы еще молоды, товарищ Костяков… — прервал его Бенедиктов.
— Костюков, — поправил Юра.
— Слишком молоды, чтобы указывать мне, какие времена прошли, а какие нет.
Бенедиктов насупился. За столом возникло неловкое молчание. Рита поспешила переменить тему:
— Ребята, вы идете завтра в филармонию слушать Каминку?
Каминка не помог. Вечер был испорчен. Анатолий Петрович встал из-за стола и, сославшись на головную боль, вышел.
Конечно, Юра понимал, что творится с Николаем, но впервые за многие годы дружбы не знал, чем ему помочь, Он даже советовался с Валей, но не нашел у нее сочувствия. Вале почему-то не нравилась новоявленная подруга детства. Напрасно он убеждал ее, что Рита для него — все равно что двоюродная сестра.
— Ах, сестра!! — Валя рассердилась. — Ну и нечего спрашивать у меня совета, спроси уж прямо у сестрички. — И тут же она припомнила французскую поговорку, вычитанную из «Войны и мира»: — «Cousinage est un dangereaux voisinage» [двоюродное родство — опасное соседство (франц.)].
Страница 120 из 182
— Это злостный выпад, — оскорбленно заметил Юра. — Я, как и жена Цезаря, вне подозрений. Что до Кольки, то его отношение вне твоей компетенции, потому что ты не знаешь математики.
— При чем тут математика?
— А при том, что отношение «а» к «в» есть их зависимость. Если Колькино «а» равно какой-то конечной величине, то Ритино «в» равно нулю. А отношение нуля к конечной величине — тот же нуль.
Валя озадаченно помигала.
— Ну, знаешь, — сказала она возмущенно, — я эту математику лучше тебя понимаю! Твой Коля типичный идиот. И вообще, я знаю, что нужно делать.
В ближайший воскресный вечер после этого разговора Юра и Николай поджидали Валю возле аптеки, чтобы вместе идти в кино. Валя пришла не одна: с нею была круглолицая девушка в зеленом платочке и сером пальто-колоколе.
— Знакомьтесь, — сказала Валя и со значением посмотрела на Николая, это Зина, моя подруга.
Затем Валя взяла Юру под руку и увлекла его вперед. Николаю ничего не оставалось, как идти рядом с новой знакомой. Зина оказалась неглупой и начитанной девушкой. Они говорили о книгах, и Николаю пришлось признаться, что многих новинок он не читал.
В кино они не попали и пошли на Приморский бульвар. Дул холодный северный ветер, стучала о фонарь ветка акации. Под акацией стояла скамейка — та самая, возле которой прошлым летом Николай повстречал Риту…
Он вдруг остановился. Ему очень жаль, но дома его ожидает срочная работа: Привалов велел к понедельнику перевести статью из «Pipeline news» [«Трубопроводные новости», американский журнал].
— Помнишь? — сказал он Юре. — Еще в начале недели он просил.
— Да, — кивнул Юра, который впервые слышал об этом. — Тебе много еще осталось?
— На полночи хватит.
Валя посмотрела на Николая уничтожающим взглядом и взяла Зину под руку.
Николай попрощался и ушел.
В пакете, присланном из Института поверхности, и в самом деле оказалось интересное сообщение: диапазон частот, повлиявший на установку в Бондарном переулке, был уточнен. Схема, которая смутно проглянула из неуклюжего опыта молодых инженеров, теперь заговорила языком формул и цифр. Москвичи получили первый результат: сжатые в поле кольца Мебиуса штанги проникли друг в друга — неглубоко, но все же проникли. Григорий Маркович считал, что теперь южане могут своими силами поставить опыт с жидкостью.
И осторожный Колтухов сдался: разрешил Привалову готовить опыт.
Тема шла в закрытом порядке, и мало кто знал, что скрывается за не очень выразительным ее номером, но весь институт чувствовал, что ожидается необычный эксперимент. Все приваловские заказы проходили в мастерской вне очереди. Ходили слухи о некоем затейливом кольце.
С кольцом Мебиуса было особенно много хлопот. Тогда, в Бондарном переулке, на столе красовалось колечко, сделанное по наитию.
Теперь, когда форма рабочего поля поддалась расчету, геометрические размеры кольца были увязаны с параметрами поля.
…Когда-то Фарадей обнаружил, что электрические заряды собираются только на внешней поверхности проводника. Для доказательства великий англичанин построил камеру, покрытую со всех сторон металлической сеткой, которая соединялась с электростатической машиной. Вблизи камеры электроскопы показывали наличие заряда: их листки расходились. Но, если человек с электроскопом входил в камеру — ее теперь называют «клеткой Фарадея» — и закрывал за собой сетчатую дверцу, электроскоп не показывал внутри камеры никакого заряда, как бы сильно ни раскручивали статический генератор там, снаружи.
Итак, электрические заряды собираются на наружной поверхности проводника. Но кольцо Мебиуса имеет только одну поверхность — не внешнюю и не внутреннюю. По мнению московского академика, именно эта загадочная особенность порождала перестройку внутренних связей вещества. Во всяком случае, из этого исходила программа эксперимента, составленная Приваловым и Багбанлы.
Подготовка опыта заняла весь май и половину июня.
Читатель, вероятно, помнит, что в одной из комнат лаборатории Привалова была собрана установка со спиралью из стеклянной трубки внутри статора электрической машины. Теперь рядом со статором возвышалось кольцо Мебиуса — полутораметровая перекрученная петля из желтоватого металла. Позади кольца матово поблескивал алюминиевый диск — экран-конденсатор, соединенный с мощным электростатическим генератором.
Стеклянная спираль с водой была подведена к нефтяному бачку.
По замыслу, в поле кольца Мебиуса должна была возникнуть проницаемость: нефть пройдет по спирали сквозь воду. Это и будет желанная модель беструбного нефтепровода, полная диффузия жидкостей с перестроенными внутренними связями: частицы нефти свободно пройдут между частицами воды.
Москвичи писали, что в «пусковой момент» необходимо некоторое возбуждение поля извне. Григорий Маркович считал подходящим для этого пучок жестких гамма-лучей. Вот почему рядом с кольцом был укреплен свинцовый контейнер с ампулой радиоактивного препарата.
Управление и измерительные приборы Колтухов велел вынести в соседнее помещение, а комнату с установкой самолично запер и опечатал.
Страница 121 из 182 Уже несколько дней установку «гоняли» на разных режимах. Пока ничего не получалось: нефть, нагнетаемая насосом, просто вытесняла воду из стеклянной спирали. Привалов нервничал и даже порывался войти в помещение установки, но Колтухов не давал ему ключа.
— Не дури! — ворчал он. — Все приборы здесь, значит, отсюда виднее. С лучевой опасностью шутить не позволю. Имей терпение.
В этот день все началось, как обычно. Инженеры заняли места у приборов. Юра включил телепередатчик на установке. На экране телевизора возникли кольцо Мебиуса и стеклянная спираль.
— Внимание, начинаем, — сказал Привалов. — Контейнер!
Электрик нажал кнопку. В соседней комнате сильный электромагнит снял крышку со свинцового контейнера, и поток гамма-лучей устремился на стык воды и нефти. Вспыхнул рубиновый глаз указателя радиоактивности.
— Статический заряд!
Щелкнул тумблер, взвыл за стеной генератор. Перед Николаем в круглом донце катодной трубки осциллографа возник зеленый зигзаг и медленно пополз вправо мимо делений отсчетной сетки. Николай повернул ручку, удержал зигзаг на месте.
— Николай Сергеевич, вводите наложенную частоту. Дайте двести тридцать, — скомандовал Привалов и подошел к самопишущим приборам.
Дрожащие лиловые линии ползли за треугольными перьями, медленно тянулась графленая лента.
— Двести сорок!
Переходя с позиции на позицию, Привалов терпеливо прощупывал намеченный на сегодня диапазон.
Вдруг Юра подался вперед, к экрану: граница темной нефти и прозрачной воды потеряла четкость, размылась.
— Пошло! — сдавленным шепотом сказал он.
Все взгляды устремились на экран: действительно, было похоже, что теперь нефть не давила на воду, гоня ее перед собой, а пошла сквозь нее…
Привалов так и прилип к дистанционному манометру. Сопротивление явно падало. Сто двадцать… Семьдесят… Пятьдесят два грамма на квадратный сантиметр… Снова кинулся к телевизору. Стеклянная спираль замутнилась полностью.
— Проницаемость, Борис Иванович! — Юра счастливо засмеялся.
Сопротивление воды быстро падало. Желанный нуль приближался. Колтухов встал и подошел к манометру.
— Н-да, — сказал он. — Вроде получается…
Тридцать пять… Тридцать… И вдруг стрелка, задрожав, остановилась на двадцати семи.
Привалов нетерпеливо постучал ногтем по стеклу манометра. Стрелка будто уперлась в невидимую преграду.
— Коля, прибавьте пять десятых, — негромко сказал он.
Николай слегка повернул рукоятку напряженности поля. Зеленый зигзаг на экране осциллографа, вырос. Стрелка манометра не шевельнулась.
— Какой-то порог, — сказал Привалов. — Еще пять десятых!
— Борис Иванович! — позвал вдруг электрик. — Гляньте-ка сюда.
В окошке счетчика расхода электроэнергии цифры бежали быстрее обычного. Сотых нельзя было рассмотреть вовсе — они сливались.
Привалов взглянул на амперметр: стрелка стояла почти на нуле, как будто установку выключили. Но колесики счетчика вращались все быстрее. Было похоже, что электрическая энергия сети исчезала в бездонной пропасти.
Подошел Колтухов.
— Как в прорву! — сказал он. — В чем дело?
Телефонный звонок прервал его. Он снял трубку.
— Да, Колтухов… Нет, ничего нового не подключали… Что? Да, придется. Позвоню через пять минут. — Он положил трубку и повернулся к Привалову. — На подстанции беспокоятся. В районе падает напряжение. Они подключили резерв, но защита не срабатывает. Чудовищная, непонятная утечка энергии. Остановим?
Зигзаг на осциллографе рос в высоту, хотя режим не менялся.
— Нет! — Привалов не сводил глаз с зигзага. — Дайте еще одну сотую!
Зеленый зигзаг подскочил до рамки. В счетчике будто сирена взвыла, цифры слились в серые полосы. Со звоном вылетело стекло, брызнули дождем зубчатки счетчика, — электрик еле успел прикрыть рукой глаза.
Экран телевизора залило ярким светом. Юра невольно отскочил назад.
Привалов бросился к главному пускателю, чтобы выключить установку вручную. Но не успел. За стеной коротко и басовито грохнуло, штукатурка посыпалась на головы, пол вздрогнул. Привалов рванул пускатель и, размазывая рукавом по лицу известковую пыль, огляделся. Все были целы и, кажется, даже не успели испугаться — так быстро все произошло.
— Включите телевизор, — хрипло сказал Привалов. — Только телевизор.
Матово засветился экран, расчерченный, строчными полосками. Изображения не было. Юра повертел ручки и сказал тихо:
— Видно, передатчик того. И, наверное, в той комнате все — того.
— Закроите контейнер, — велел Колтухов.
Электрик нажал кнопку, но лампочка продолжала гореть рубиновым огнем.
— Не закрывается, — сказал электрик. — С электромагнитом неладно…
— Дрянь дело, — проговорил Колтухов. — Ну, товарищи, попрошу всех выйти.
Коридор гудел встревоженными голосами. С лестницы торопливо спускался директор.
— Что случилось? — спросил он.
Колтухов и Привалов, отведя его в сторону, коротко рассказали о происшедшем.
— В помещении открытый контейнер, — добавил Колтухов. — При взрыве ампула могла вылететь и разбиться. Стены толстые, но — все-таки тысяча пятьсот миллиграммов радиоактивного вещества…
Страница 122 из 182
— Опечатайте лабораторию, — распорядился директор. — И вызовите аварийную команду.
Механические последствия взрыва были сравнительно невелики. Обуглилась часть пола, осыпалась штукатурка, рухнула аппаратура. Но, как и предполагал Колтухов, медный патрончик с ампулой вылетел из свинцового контейнера, расплющился о стену, и радиоактивное вещество распылилось. Этой комнатой, а также двумя смежными и еще тремя на втором этаже, расположенными над местом взрыва, нельзя было пользоваться до полного обезвреживания.
Вся лаборатория Привалова временно вышла из строя.
Вот почему Валерка Горбачевский, прибывший с опозданием на одиннадцать минут из внеочередного отпуска, не успел и глазом моргнуть, как угодил в отпуск очередной.
Впрочем, он все еще подозревал, что инженер Костюков разыгрывает его. Он решил все же подняться наверх и занес было ногу на ступеньку, как вдруг увидел Привалова.
Борис Иванович с чемоданчиком и плащом, перекинутым через руку, спускался с лестницы. Он протянул Валерке руку и почему-то сказал:
— До свиданья.
Затем он попрощался с Юрой и вышел из вестибюля.
— Юрий Тимофеевич! — взмолился Валерка. — Да что произошло, в конце концов?
— Борис Иванович улетает в Москву, — сказал Юра.
— Зачем?
Этого Юра тоже не знал. Он знал только, что Привалов и Колтухов, которые в защитных костюмах входили после взрыва в помещение установки, обнаружили там нечто такое, что потребовало срочного вылета в Москву. И еще он знал, что в Москву был отправлен тяжелый ящик, окованный стальными полосами.
В ту ночь меня и Ульфина обслужили прекрасно. Едва дверь за королем и Игрейн захлопнулась, а мы остались между запертой дверью наверху и стражей внизу, снизу раздался звонкий голос Ральфа, перекрывающий звон мечей, наконец-то убираемых в ножны:
— Клянусь богами и ангелами, ну мы и поработали сегодня! А когда все закончится, мне придется провожать всех обратно. У вас там есть огонь? Хорошо. Можем обсохнуть, пока ждем. Можете идти, предоставьте это нам. Идите, чего вы ждете? Получили приказ! И помните, никому ни слова о приходе герцога.
Один из воинов, убрав меч, направился к себе в комнату, но другой задержался, глядя на меня.
— Это так, милорд Бритаэль? Мы можем быть свободны?
Я начал медленно спускаться по лестнице.
— Совершенно верно. Можете идти. Мы пошлем за вами привратника, когда направимся обратно. Но главное — ни слова о приходе герцога. Смотрите! — Я повернулся к Ульфину, смотревшему на меня широко раскрытыми глазами. — Джордан, поднимись к двери и встань там на страже. Подожди, дай мне твой плащ, я его просушу.
Он с благодарностью ушел, сжимая наготове меч. В комнату охраны внизу зашел Ральф — ускорить процесс выполнения моих приказов. Я спускался не спеша, давая ему возможность отослать воинов.
Когда внутренняя дверь закрылась, я вошел. В ярко освещенной комнате не было никого, кроме нас двоих.
Ральф возбужденно улыбнулся.
Страница 133 из 141
— Ни за что на свете, даже ради своей госпожи, я больше не отважусь на подобное!
— Больше не потребуется. Ты совершил почти невозможное, Ральф. Король этого не забудет.
Потянувшись закрепить факел на стене, он вдруг увидел выражение на моем лице.
— Что с вами, сэр? Вам нехорошо?
— Нет. Эта дверь запирается? — Я кивнул на дверь, через которую вышли стражники.
— Я запер ее. Если бы они что-нибудь заподозрили, то не дали бы ключей. Да разве могут они что-нибудь заподозрить? Я и то мог бы поклясться, что на лестнице с нами говорил Бритаэль. Это было как волшебство. — В последней фразе отчетливо слышался вопрос, и он посмотрел на меня знакомым мне взглядом. Я промолчал.
— Что делать сейчас, сэр?
— Спускайся к привратнику и смотри, чтобы он не сунулся сюда, — я улыбнулся. — Ты успеешь погреться у огня, когда мы уйдем.
Он, как всегда, легко сбежал вниз по ступеням, крикнул что-то Феликсу, тот рассмеялся. Я стянул свой намокший плащ и вместе с плащом Феликса расправил его над огнем. Одежда под ним была почти сухой. Я немного посидел, протянув руки к огню. В освещенной огнем комнате стало очень тихо. Снаружи же шумели потоки воды, и шторм терзал крепостные стены.
Мысли жгли меня, как искры. Я не мог сидеть спокойно. Встал и беспокойно прошелся по комнатушке. Снаружи бушевала буря, у двери слышались голоса и стук костей: Ральф и Феликс коротали время. Я взглянул в другую сторону. Ни звука с лестницы. Лишь тень Ульфина, неподвижно замершего у комнатной двери…
Кто-то тихо спускался по лестнице. Женщина, завернувшись в накидку, что-то несла. Она двигалась совершенно беззвучно, Ульфин при этом не шевельнулся и не издал ни звука. Я вышел на площадку, вынося с собой свет и тени из комнаты охраны.
Это была Марция. На ее щеках блестели слезы. Она склонила голову над тем, что несла в руках. Она держала укутанного от холода ночи ребенка. Увидев меня, она протянула его мне.
— Позаботься о нем, — попросила она, а за чертами ее лица и слезами проступили ступени и стены. — Позаботься о нем…
Шепот превратился в потрескивание факела и шум ветра снаружи. Я стоял совершенно один. Дверь наверху была заперта. Ульфин не двигался.
Я опустил свои пустые руки и вернулся к огню. Пламя угасало, и я подбросил дров. Однако лучше мне не стало, свет жег меня. Хотя я увидел все, что мне было надо, где-то в конце чувствовалась смерть, и мне было не по себе. В комнате стало душно, тело ломило. Я взял накидку, которая почти уже высохла, набросил ее на плечи и вышел на площадку. В стене была небольшая дверка, из-под которой задувал ветер. Я толкнул ее наружу, преодолевая порывы шторма, и вышел на воздух.
Сначала, после света стражницкой, я ничего не видел. Я закрыл за собой дверь и прислонился спиной к сырой стене. Речным потоком на меня хлынул свежий воздух. Предметы вокруг начали принимать свои очертания. Впереди, в нескольких шагах, маячила высокая зубчатая стена крепости. Между мной и ею лежала ровная площадка, и другая стена поднималась к зубчатому парапету. За стенами и головокружительной скалой виднелась крепость, соединявшаяся в самой высокой точке с мысом. В вышине, где мы видели освещенное окошко, высилась черная башня, очерченная на фоне темного неба.
Я подошел к парапету и перегнулся через него. Снизу начиналась скала, представлявшая собой днем травянистый склон, заросший водорослями и белой смолевкой. На ней вили свои гнезда морские птицы. Внизу пенились воды залива. Я поглядел направо, откуда мы пришли. Не считая мечущейся пены, берега залива, где нас ждал Кадал, не разглядеть.
Дождь прекратился, тучи начали рассеиваться, уносимые ветром. Там и здесь в промежутках между облаками просвечивало звездное небо.
Внезапно прямо у меня над головой развеяло облака, и показалась плывущая, как корабль по небу, яркая звезда.
Она выделялась среди своих меньших сестер. Ее мерцающий свет нарастал, источая сияние и блики всех цветов. Звезда росла и становилась ярче, пока ветер не набрасывал на нее паутину облаков. И тогда она тускнела, становилась далекой и серой, теряясь среди остальных. В новом витке хоровода свет звезды вновь набирал силу, превращая ее в искрящийся светоч. Так оно продолжалось, пока я стоял одиноко в ночи на крепостных укреплениях: от яркой и живой к тусклой и сонной, плавно разгораясь вновь, но с каждым разом все медленнее и медленнее. В преддверии утра она ровно светила, обещая ясный и спокойный день.
Я вздохнул и вытер с лица пот. Я отошел от парапета, к которому прислонился, тело затекло, но боль и томление прошли. Я поглядел на темное окно Игрейн, где они сейчас спали.
Последнее занятие перед дополнительными изрядно вымотало Никимира, он отпросился у преподавателя с пары и, вместо словесного продолжения квеста, устроил себе отдых в комнате общежития. С непривычки ему, и правда, было сложно управлять собственным недавно открывшимся восприятием. На занятии требовалось, не пользуясь зрением и стоя спиной к аудитории с огромным количеством шкафчиков и тумб, понять, куда был помещен конкретный предмет. Причем, когда с этим заданием худо-бедно, но справились все, правила усложнились. Каждый студент учебной группы по очереди, пока все отвернулись, за определенное время должен был сначала найти предмет, а потом перепрятать, либо сделать вид, что перепрятал. Те же, кто не успевал найти, должны были сымитировать нахождение и «перепрятывание».
По итогу каждый пояснял, чем руководствовался в поисках – начиная со слуха и заканчивая ауросенсом и резонансом. А кто-то и вовсе пользовался логикой вкупе со знанием способностей и возможностей своего предшественника, делая вывод о том, находил ли тот предмет или имитировал находку, а дальше опирался на ощущения, полученные на более раннем этапе. Показавшийся сначала простым развлечением, процесс восстановления действительного хода событий так «загрузил» мозги, что бедные первоступенники и не рады были собственным действиям по наиболее «незаметному» перемещению предмета. Так как предметом был местный аналог яблока, впоследствии на эти фрукты ребята смотреть вообще не могли. Два дня как минимум.
Но фрукты – фруктами, а переезд – переездом. Тем более, собирать вещи Никимиру Киннеру долго не пришлось – не накопил ещё. За три ходки парень перенёс в новую комнату все учебные принадлежности, одежду, комплект постельного белья и клинок с обломками браслета. Комната Олмис была поменьше в размерах, но уютная, обжитая, не такая практично-безликая, что была выделена парню. Да, без магических и технических наворотов, но удобно обустроенная хозяйкой под себя – с расписанным вручную летним ромашковым лугом на стене, с широким учебным столом с возможностью менять угол наклона столешницы, множеством открытых полок под учебные свитки и внеучебные рисунки. А еще – со встроенными шкафами и кроватью, легко, за один поворот, убирающейся как раз в один из шкафов и освобождающей дополнительное пространство.
Менять и переставлять что бы то ни было, парню совершенно не хотелось, и он скромно уселся на диванчике для гостей. С неодолимой силой нахлынуло ощущение, что ещё миг – и войдёт хозяйка комнаты, удивится жильцу, так быстро и неожиданно переехавшему в её уютное гнёздышко, улыбнётся… или, может, обескураженно застынет на пороге и слегка покраснеет.
Горло сдавило от несбыточности подобной надежды. Впервые Ники подумал, что его решение о переезде было импульсивным, на эмоциях азарта и какой-то неизбежной необходимости, но при этом парень ни разу не задумывался: а будет ли ему приятно и удобно жить на новом месте.
Закрыл глаза, успокоил дыхание. В скольких местах он уже ночевал за эти несколько земных дней! Есть ли смысл беспокоиться о появлении ещё одного? Парень открыл глаза, уже по-новому осматривая стены с рисунками в рамочках, светло-желтые занавески, травяного цвета ковер на полу. Незатейливый интерьер действительно располагал к отдыху, не загромождал пространство. Даже грустные мысли несколько сгладились, ушли в глубину. Полки со свитками так и манили что-нибудь почитать. Никимир взял несколько, выбрал из них тот, что содержал записи по-русски.
Водопад философий
Не дарит ответы к вопросам.
Настоящая ночь в наших черных зрачках будет истиной.
Упорядочить бег расшалившихся мыслей бессмысленно.
Перевитая простынь
Без снов оставляет так просто.
Тишины нет совсем – импульс мысли – подобие выстрела.
Все, что сердцем ловлю, не всегда успеваю записывать.
Крылья дракон расправит.
Груза забот словно нет.
Время стихов для управы
Над вольницей мыслей-комет.
Отзвук ветра вне тела
Без вышивки черного белым.
Безраздельно витает во мне откровение музыки.
Мои струны – свободы законопослушные узники.
У фантазий границы –
Не есть на последней странице.
Это – в бездне моей необузданно крошечной памяти.
Верю в призрачный зов: ты звезда, ты знамение, пламя ты!
Отступить лунным воем,
Когда строки бросятся строем?
Не дано разорвать то, что частью души было создано!
Значит, снова не сплю. В эту ночь под звенящими звездами.
Крылья дракон расправит.
Груза забот словно нет.
Время стихов для управы
Над вольницей мыслей-комет.
Стихотворение или, судя по повторяющимся фразам, скорее песня, парню понравилось, но он хотел почитать что-нибудь из лекционного материала. Ему пришла в голову мысль подтянуться по интересующим его предметам с помощью чужих записей, а не прослушивания лекций через кристалл с последующим их конспектированием.
Никогда не думала, что начну вести дневник, хотя и слышала, что это не только интересное занятие, но и удобное средство для удержания в памяти большого числа событий. Впрочем, какая бы ни была память, на чей-то вопрос в стиле: «Расскажи о себе что-нибудь интересное» никогда не могу ответить сразу, с ходу. Да и подумав, расскажу либо какую-нибудь банальщину, либо то, что собеседник вовсе не считает интересным. И не сказать, что за семнадцать лет жизни не происходило ничего особенного, ничего выдающегося. Происходило. Просто не каждому об этом расскажешь. А те, кому расскажешь, всё равно не поверят.
Например, однажды, лет в семь, я видела летающую тарелку. И даже «маленьких зелёных человечков». Правда, человечки хоть и были маленькими, но отчего-то не зелёными, а фиолетовыми. Тарелка зависла над крышей соседнего здания и медленно вращалась вокруг своей оси, подмигивая разноцветными огоньками. Я видела из открытого окна своей комнаты, как сотрудники милиции пытались отстреливаться, а человечки стреляли светящимися шариками в ответ. Да и вообще во все стороны. При попадании такого шарика человек замирал на месте и больше не двигался. А потом один из шариков попал в меня, хотя я и пыталась увернуться. Боли не было, но удар отбросил на кровать. Я в страхе зажмурилась, а когда открыла глаза, тарелки уже не было видно и никаких выстрелов тоже не было.
До утра я глаз не сомкнула, а наутро пыталась выспросить, что же всё-таки случилось, и где можно посмотреть на заспиртованных фиолетовых человечков, которых доблестные стражи порядка, по всей видимости, победили и отдали в лабораторию. На опыты. Но все почему-то начинали смеяться и толком ничего не говорили. Я ещё тогда обижалась, и с ещё большим рвением хотела добраться до истины, которая, как известно, всегда где-то рядом. А потом один милиционер сказал на ушко, что это большой секрет и что мне влетит, если ещё раз об этом заговорю. Этим он запутал маленькую меня ещё больше. (Наверное, я их с этими расспросами вконец достала!) В общем, тогда я так и не смогла до конца понять, это сон был настолько ярким и выразительным, или же всё было на самом деле, просто участники событий сговорились и теперь дружно отнекиваются. Но никаких материальных подтверждений ночного боя не было, равно как и опровержений. Так что я сделала вид, будто поверила.
А в восемь лет, весной, был такой случай: Сидела за компьютером и играла в простецкую казуальную игру. «Полёт бабочки» называется. Там вышеупомянутое крылатое насекомое летит над лугом и должно собирать нектар, попутно прячась (или, на крайний случай, уворачиваясь) от хищных птиц. Игра мне нравилась из-за того, что по мере прохождения уровней можно было перекрашивать бабочку в угодные пользователю цвета и узоры. Так что бедное крылатое то оказывалось в камуфляжной раскраске, то маскировалось под российский флаг…
И тут мне пришла в голову мысль раскрасить бабочку в свойственные ей, мирной крапивнице, цвета. Придумано – сделано. Но… при переходе на следующий уровень, игра подвисла. Я же, недолго думая, если думая вообще, хлопнула по системному блоку ладонью. Картинка на экране дёрнулась и бабочка исчезла. Двигаю мышкой, но крылатая летунья не появляется. Зато из-за системного блока выползает точная копия компьютерной крапивницы, вяло расправляет крылья и летит в направлении форточки. После этого случая игра перестала запускаться. Мне сказали – вирусы поели, и я промолчала о собственных соображениях на этот счет, памятуя о случае с летающей тарелкой и не собираясь становиться объектом для шуток повторно.
Так что теперь на просьбы рассказать что-нибудь интересное, а уж тем более – на просьбы рассказать о себе, ограничиваюсь сухими фактами из разряда: родился, вырос, живу, не был, не состоял, не участвовал… Ни к чему не обязывающими скучными фактами.
Вообще-то я одно время считала, что опекун – это мой настоящий папа. Только притворяется, чтобы закалить мне характер. Я даже сходства искала… и находила! Не важно, что цвет волос у меня русый, а у него — черный. Может быть, он их для пущей убедительности красит постоянно. А глаза карие – так это из-за линз. И кстати, несколько фотографий, где они с мамой запечатлены вместе, я в старых фотоальбомах накопала. Правда, ни на одном из фото они не были именно вдвоём. Всегда в какой-то компании, но ведь это не суть важно. Может, они просто скрывали отношения и всё тут?
Когда мне начали сниться экшн-сны, теперь уже сложно вспомнить. О них я тоже никому не рассказывала, чтобы не слышать комментарии о своём «больном воображении».
Да, дневниковые записи тоже оказались увлекательным чтивом, но конспекты-то где?
Никимир покопался в самых дальних залежах.
«Первые слова, что были услышаны ими в мире, не знавшем об иных вселенных, переводились как «Глупый дракон!», а звучали как «Рюу-бака!» Атакованные со всех сторон, вынужденные бежать, но отрезанные от путей к иным обитаемым мирам, огромный рыжий дракон и девушка с эльфийскими ушками возникли в космическом пространстве близ планеты Раумсагад. Ярким метеором, со всполохами пламени вокруг защитного купола, они влетели в атмосферу, прорезав облачный слой. Из последних сил замедлили скорость падения, предотвращая возможные разрушения. Но всё же путь, найденный ими на самой грани возможного, разрушил естественную изолированность мира, что вызвало гнев местных Хранителей Планетарной Силы, незамедлительно явившихся к точке посадки …»
Кто-то требовательно дёрнул снаружи за дверную ручку, отвлекая от чтения. Парень открыть не успел. Дверь распахнулась сама, игнорируя тот факт, что Ники точно закрыл её изнутри на сенсорно-магический замок. Товарищи из МБР вошли в комнату и, без каких-либо объяснений, занялись упаковкой всех свитков и книг в мешки.
У студента так и отнялся дар речи, причём без какой-либо магии, а вернулся только тогда, когда один из сотрудников взял свиток прямо из его рук.
— Зачем?
— Приказ начальства.
— Вы вообще всё забираете? Я хотел этими конспектами пользоваться для учёбы.
— Свои напишешь.
— А… рисунки? – уточнил Никимир, когда руки у МБР-щиков дошли и до рамок на стенах.
— Не отвлекай. И лучше погуляй где-нибудь, пока мы не закончим.
— Понял. Но, если что, вот на этой полке и вон в том ящичке именно мои вещи. Они-то вам, надеюсь, не нужны?
Оттеснив парня в коридор, маги быстрого реагирования продолжили «процедуру изъятия». Никимир, ничегошеньки уже не понимая в происходящем, поплёлся в свою прежнюю комнату, благо сенсорный ключ от неё он ещё не успел сдать. Вот только по пути к ней новичка окликнула одногруппница. Поманила к себе, боязливо оглянулась по сторонам.
— Киннер, ты ведь в бывшей комнате Олмис теперь живешь?
— Ну да… надеюсь.
— Я ей тетрадку давала на списывание, не поищешь?
— Хм… ну, может, и поищу, но вот найду ли…
— А что так?
— Да тут пришли ко мне товарищи из МБР, всё под чистую выносят.
— Ничего себе! Может, тогда им и этот свиток тоже нужен? Олми у меня его забыла, а теперь не знаю, куда деть. Выбросить жалко, а самой мне её рисунки не особо интересны.
— А, ясно, ну отдай тогда мне, а я унесу и отдам им.
— Точно, а то я как-то сама побаиваюсь.
Плотно завязанный небольшой свиток прочно лёг в ладонь Киннера Никимира.
11 сентября 427 года от н.э.с.(Продолжение)
– Господин Охранитель, вы совершенно правы, – продолжал чудотвор. – Замечу, в ваших интересах не оказывать сопротивления. Вы хотели прорыва границы миров – она состоится. В случае если Йока Йелен откажется следовать в Исид, у меня есть приказ его уничтожить, и я сделаю это с лёгкостью.
– Что, интересно, вы будете делать, если уничтожите Йоку Йелена?
– Мы сузим границы свода до минимума и подождём, пока три десятка гомункулов с аналогичными способностями будут способны к прорыву границы миров. Не надо думать, что мы в безвыходном положении. На это потребуется лет пятнадцать – хотите подождать?
«Достаточно толчка одной мысли».
– Да, я видел, что ты делал с детьми мрачунов на операционном столе. Я до сих пор жалею, что ты не наступил на хвост пёстрому аспиду, который поджидал тебя в закоулках того бункера. Скажи-ка, это ты научил Надзирающих нехитрой операции, превращающей детишек Къира в скотов?
– Бросьте, господин Охранитель. Надзирающие с радостью переняли мой опыт, как и кинские военачальники, – а это люди вашего мира. Исподний мир всегда продавался, и продавался недорого. Как уличная девка.
«Бей их! Круши их храмы! Трави их ядом и рази молниями! Рви когтями! Ты – бог этого мира, докажи им, что ты бог!»
– Змай! – раздался голос Цапы. – Это и есть та маленькая провокация, о которой говорил профессор!
Движение чудотвора было едва заметным – фотонный усилитель повернулся на полградуса, красный луч вспыхнул на мгновенье, Йока услышал короткий крик и оглянулся.
– Я не шутил, господин Охранитель. Следующим будет профессор.
Цапа медленно оседал на землю, опрокидывая полог палатки, у него не было лица – чёрный кипящий провал. Он был мёртв. Ещё несколько секунд понадобилось Йоке на осознание того, что произошло, но, когда вместе с осознанием в нем поднялась сила, способная снести с платформы чудотворов, Змай толкнул его на землю со словами:
– Не трать энергию, Йока Йелен. Ненависть – вот что превращает человека в змея…
И в словах этих была такая нечеловеческая ненависть, что Йока, которого не напугала смерть Цапы, на секунду ужаснулся. А Змай в несколько прыжков поднялся на вершину каменного гребня. Достаточно толчка одной мысли, чтобы сгусток силы из межмирья лавиной обрушился на каменный гребень…
Вскрикнул профессор, и Йока решил было, что чудотвор убил и его, но Важан с перекошенным лицом стоял и смотрел беспомощно, как на полнеба разворачиваются чёрные крылья, как поднимают ветер (и осенние листья с деревьев летят людям в лицо), как восемь змеиных голов на гибких шеях поворачиваются к платформе вездехода…
Змей поднялся над гребнем, и красный луч лишь чиркнул по его когтистым лапам, не причинив им серьёзного вреда. Взвыли магнитные камни вездехода, тяжелая машина дрогнула и сдвинулась с места – Йока перекатился в сторону, потому что направлялся вездеход прямо на него.
И его тут же подхватили чьи-то руки, оттаскивая вниз, в безопасное место, – несколько мрачунов подобрались к вездеходу спереди, и, Йока не сомневался, они готовы были закрыть его от красного луча своими телами…
Но теперь фотонный усилитель смотрел в небо – туда, где в темноте растворился восьмиглавый змей. Он ушел на закат и слился с чернотой осенней ночи – красные лучи прореза́ли небо до самого горизонта, но не находили его. Кто-то развернул прожектора, но их свет утонул в темноте.
Прошло меньше полуминуты (все чудотворы, кроме застёгнутого на все пуговицы, скрылись в люке вездехода), и в платформу ударили восемь молний – и только потом слышен стал шорох крыльев, поднялся ветер, пахнуло зверем – и Йока вспомнил, как на Буйном поле с ужасом закрывал голову руками, увидев летящее над ним чудовище.
Молнии, попавшие в платформу, не причинили чудотвору вреда – а по земле прошел электрический импульс, Йока впитал его инстинктивно, почти не заметив, и только потом догадался, что вездеход защищён громоотводами, энергия молний скатывается с платформы в землю.
Фотонный усилитель пустил в пространство ещё один красный луч, но не задел змея, стремительно взмывшего вверх, – на этот раз на восход, где его силуэт был хорошо виден над болотом, на фоне светлеющего неба.
Вездеход перекатился через край гребня и тоже устремился к болотам, и Йока не удивился, даже усмехнулся самому себе: Цапа был прав, но жертва его оказалась напрасной – Змай не послушал предупреждения. И, наверное, надо было сбить чудотворов с платформы ударом мрачуна, но тогда обрушения свода пришлось бы ждать несколько дней…
Йока равнодушно подумал, что он тоже чудовище – такое же чудовище, как развернувшийся навстречу вездеходу восьмиглавый змей. Превращенная в ненависть любовь – энергия Внерубежья – управляет и им, и Змаем; ей (и Йоке, и Змаю) нет дела до людей, бегущих по дорогам прочь от краев Обитаемого мира.
Так же как до них нет дела чудотвору с фотонным усилителем в руках – он вовсе не стремится убить змея, он лишь изображает бой со змеем, а цель его совсем иная: ещё несколько выстрелов, и рухнет свод.
Впрочем, умирать в когтях змея чудотвор не собирался, и стоило чудовищу приблизиться к вездеходу, начинал стрелять прицельно – и змей отступал, менял направление, взмывал в небо, чтобы снова зайти на крутой вираж над платформой. Широкие колёса удерживали вездеход на поверхности болота, лишь иногда, на поворотах, веером выбрасывая вверх мох и черную грязь.
Красный луч, обращённый в сторону каменного гребня, срезал несколько сосновых верхушек – они, горящие, с шумом упали на землю, подожгли один из шалашей и палатку чудотворов, огонь потянулся по кронам сосен.
А потом все увидели, как змей поднялся в самое небо (и на его чешуе мелькнуло восходящее солнце), как красный луч, мечущийся по сторонам, задел его перепончатое крыло, и, потеряв равновесие, чудовище перевернулось в воздухе. Йока мог поклясться, что видел, как его вскинутое, не задетое, крыло прочертило по горизонту огненную полосу, которую тут же заволокло смешанным с пламенем черным дымом.
Змей несколько раз перекувырнулся и грузно упал в болото, выплеснув вверх тяжелую бурую жижу. Ничто не шевелилось в душе Йоки, когда он смотрел на то, как бьётся в агонии змеиное тело, как сплетаются в тугие узлы его гибкие шеи, как хвост беспорядочно хлещет по грязи…
Йока поднимался – навстречу Внерубежью, которое двинулось в его сторону через узкий разрез в теле свода, всё остальное не имело ровно никакого значения.
Чудотвор направил фотонный усилитель в землю, вытер пот со лба и рассмеялся – Йока не слышал его смеха и, наверное, разглядеть этого не мог, но почувствовал, что смеётся этот человек вовсе не злорадно, вовсе не потому, что задуманное им так счастливо осуществилось, а от облегчения, от того, что для сражения со змеем, даже вооружившись фотонным усилителем, нужно немалое мужество…
Йока подумал вдруг про Айду Очена, верней, про его славу Чудотвора-Спасителя, – этот чудотвор, в отличие от Айды Очена, заслужил славу победителя змея и непременно этим воспользуется.
Вездеход развернулся и, в обход каменного гребня, направился на просеку. Йока смотрел на восток: над горизонтом вместе с солнцем поднималась черная мгла, то ли пламя пробивалось сквозь неё, то ли солнечный свет.
Йока, так же как Змай, в несколько прыжков взбежал на вершину гребня и, запрокинув голову, закричал, чтобы не задохнуться от восторга. Пожалуй, со стороны его вопль был похож на звериный – хриплый, нечленораздельный, клокочущий в глотке…
Он не слышал ропота окруживших гребень тысячи мрачунов – но ему казалось, что до ушей доносится рокот Внерубежья, вой ветров и гул пламени, скрип и стук падающих деревьев, вывернутых с корнем, тихое (и от того еще более страшное) шипение и бульканье огненной реки, грозовые раскаты и грохот дрожащей земли.
На гребень медленно, с одышкой поднялся профессор, остановился рядом с Йокой и неожиданно обнял его за плечо, прижал к себе.
– Всё будет хорошо, Йелен… Всё будет хорошо… Это сейчас тебе все равно – завтра ты посмотришь на это иначе. Психика у подростка гибкая – ты это переживешь, ты сможешь это забыть.
Йока поднял на него косой спокойный взгляд:
– Профессор, я знаю, что все будет хорошо. Не нужно меня успокаивать.
Но тот уже смотрел в другую сторону – и его лицо исказилось вдруг болезненной кривой улыбкой.
– Гляди, Йелен… Гляди… – сломавшимся хриплым голосом выговорил Важан, а потом, хорошенько вдохнув, крикнул тем, кто стоял внизу:
– Кто-нибудь! Помогите же ему! Не стойте столбами!
По болоту в сторону гребня брел Змай, придерживая за локоть левую руку, отчего его шатало ещё сильней; время от времени спотыкался о мшистые кочки, припадал на колени, но поднимался и плелся дальше. Йока не почувствовал радости, но подумал, что должен обрадоваться.
Профессор неправ только в одном: завтра у Йоки не будет. Йока выпил довольно мелких линейных молний, чтобы понять: настоящая, большая линейная молния не оставит его в живых. По меньшей мере та, которая позволит прорвать границу миров.
И задача его вовсе не в том, чтобы выжить, а в том, чтобы прорвать границу миров до того, как умрёт. Для этого нужно меньше секунды, но секунду надо прожить.
11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
* * *
В лесу, на просеке, не было видно посветлевшего неба – но фары вездехода высветили впереди три ствола поваленных на дорогу деревьев.
И, будь у Инды большой грузовой вездеход, он бы преодолел препятствие, но на малом, предназначенном для перевозки людей, перебраться через завал возможным не представлялось. Инда даже не стал ругаться (какой смысл?), даже не удивился тому, что стволы деревьев были спилены и нарочно уложены поперек просеки: наверняка Вотану кто-нибудь да сообщил, что Инда покинул Тайничную башню, вооружившись фотонным усилителем.
Вездеход может идти по пересечённой местности, но никак не по лесу… Чудотвор, сидевший за рулем, тоже выбрался наружу, посмотрел на брёвна в обхват – каждое весом в пятьсот гектов, – почесал в затылке.
Умный Пущен, зевая, пробормотал что-то про систему рычагов, строительство которой потребует десяти-двенадцати часов, и, взглянув на колёса, предложил идти в обход, через болота.
– Вы уверены, что вездеход не завязнет в трясине? – уточнил Инда.
– Уверен, – коротко бросил Пущен и полез обратно на платформу – Инде показалось, что он в уме просчитал давление машины на поверхность болота и, зная коэффициент его поверхностного натяжения, сделал однозначный вывод.
До того места, где болото вплотную подступало к железной дороге, было не меньше двух лиг пути… И, надо сказать, скакать по шпалам вездеход мог с весьма ограниченной скоростью, к тому же кренился на одну сторону, иногда оползал вместе со щебёнкой насыпи, а рельс, пропущенный между колес, визгливо скреб днище машины – но не давал ей опрокинуться с насыпи.
Водитель время от времени быстрым движением вытирал пот со лба, но тут же снова хватался за руль. Наивный, он мечтал, когда же среди деревьев появится просвет, о чем не раз сообщил присутствующим.
Инда мог с точностью до секунды сказать, когда сказочник превратился в змея. Раньше видения его не посещали, он гордился интуицией, а не метафизической способностью к ясновидению.
А тут его захлестнула волна ветра, исходившая от крыльев чудовища, – но увидел Инда не змея, не сражение с ним на болотах. Увидел он закатное солнце и короткий грузовой поезд на железнодорожных путях, толпу, остановившую магнитовоз…
Судя по одинаковой грубой одежде, это была толпа заключенных (Инда слышал о бунте в бывшей Магнитогородской тюрьме). Магнитовоз пронзительно свистел (Инда не слышал свиста, но знал о нём – чувствовал кожей), пока машиниста не выбросили на насыпь.
Вслед за машинистом из поезда полетели мешки с мукой, а потом заключенные раскрыли двери вагона, в котором ехали дети. Дети-мрачуны – Инда узнал форму Брезенской колонии.
На этом видение оборвалось – а длилось оно не более секунды. Но Инда понял, что сказочник превратился в змея. И, в подтверждение его уверенного предположения, не более чем через десять минут вскрикнул парень, сидевший за рулём.
Магнитные камни двигались по инерции ещё с четверть минуты, но быстро остановились – вездеход начал сползать набок, но опять зацепился колесом за рельс и замер неподвижно: отключилась радиальная линия подстанций, впустив Внерубежье в Обитаемый мир.
– Приехали… – сказал Инда и, вздохнув, полез за картой.
– Мы можем двигать вездеход сами… – неуверенно предложил водитель.
– Можем, можем… – проворчал Инда. – Но недолго и недалеко. Такой вездеход должны толкать пять-семь чудотворов.
– И что теперь? Понесете на себе фотонный усилитель и телеграфный аппарат? – усмехнулся Пущен.
– Нет, подождём около получаса, – едко ответил Инда. – При каскадном отключении радиальной ветки автоматически включаются кольцевые. Нужно лишь время на подзарядку аккумуляторов двумя соседними по дуге подстанциями.
Впрочем, сидеть и ждать просто так Инда не собирался – он стоил двух, если не трех чудотворов со средними способностями, и они с водителем сдвинули вездеход с места – шевелился он, правда, еле-еле, но все же полз вперёд, а не стоял на месте.
11 сентября 427 года от н.э.с.
В Тайничной башне оставалось с десяток диспетчеров, поддерживающих связь с железными дорогами, распоряжающихся вездеходами и грузовыми авто, – остальные руководили эвакуацией на местах. Лифт не работал, и Инде пришлось идти по лестнице пешком.
И сначала он поднялся на верхнюю площадку, где двое молодых ребят поддерживали живой огонь.
– Где фотонный усилитель? – спросил у них Инда, понимая, что задает вопрос не по адресу. Ребята пожимали плечами и переглядывались.
– Здесь стоял фотонный усилитель. Куда его перенесли? – в раздражении повторил вопрос Инда, считая его риторическим.
Не добившись ответа, он бегом кинулся вниз, в апартаменты Приора. Нет, тот не сидел в зимнем саду в окружении попугаев – Инда нашел его в центральной диспетчерской, у телеграфного аппарата.
– Где фотонный усилитель? – перво-наперво спросил он.
– Его забрал Длана, когда выезжал в Торфяной, – невозмутимо ответил Приор.
Инда выругался про себя и продолжил расспросы:
– Где Есен? Где Справлен?
– Они уехали вместе с Дланой.
– То есть в Тайничной башне нет ни руководителя службы управления погодой, ни первого энергетика? И кто управляет аккумуляторными подстанциями?
– Справлен оставил вместо себя помощника, ему выделили телеграфный аппарат – только для распоряжений Дланы.
– Мне нужен его код и, разумеется, приказ принимать и мои распоряжения. Вотан обрушит свод сегодня, – сказал Инда сквозь зубы. – Будьте готовы. А мне в вездеход пусть погрузят малый фотонный усилитель и переносной телеграфный аппарат.
Приор посмотрел на Инду так, будто давно знал о планах Вотана, – грустно посмотрел и грустно улыбнулся.
– Я так и думал. Но… но ведь выхода нет? – спросил он заискивающе.
– Выход есть. У меня в вездеходе лежит документация. И если мы доживем до послезавтра, я предам эти документы гласности. Да, и не верь, что мы не можем удерживать свод ещё неделю. Можем.
Приор покачал головой и прикусил губу.
– Кстати, я настоятельно советую всем вам перебраться в Славлену, – заметил Инда. – Если свод рухнет, там будет безопасней.
– Нет смысла. Если свод рухнет, до Славлены Внерубежье доберется лишь на полчаса позже, чем сюда…
Обреченность в голосе Приора Инде совершенно не понравилась.
– Это тебе сказал Длана Вотан?
– Нет, но он намекал, что бегство из Тайничной башни будет выглядеть некрасиво, усилит панику…
– Я ещё раз настоятельно посоветую вам уехать, но если вы идиоты, можете следовать совету Вотана, а не моему.
Хвала Предвечному, малый фотонный усилитель (которым Инда побоялся воспользоваться на празднике мрачунов) стоял на месте – его быстро отыскали и установили на платформе вездехода. А вот свободный телеграфный аппарат добывали долго – понятно, что управление эвакуацией занимало все средства связи.
Инда дважды поднимался в центральную диспетчерскую и орал, что у него нет времени, – понимая при этом, что крики дело не ускорят. И не раздражение, как обычно, он испытывал, а страх, который с каждой минутой становился всё сильней.
Нет, за свою жизнь Инда не боялся, он боялся того, что ему предстоит сделать, – закрепленный на вездеходе фотонный усилитель превратил прожект в близкую тактическую цель. И боялся не сделать этого: не успеть, не решиться, передумать. А каждая секунда, утекавшая сквозь пальцы, уменьшала шансы на разговор с Важаном и Охранителем.
Приор выделил Инде водителя вездехода, но лучше бы он этого не делал – вынужденное бездействие не помогло уснуть, только усилило раздражение, волнение, страх. На востоке занимался рассвет.
* * *
Йока проснулся так же легко, как и заснул. Кроме него, из присутствующих в палатке никто не ложился.
Змай сидел за раскладным столом напротив профессора, Цапа шумно выскребал ложкой банку тушенки, Черута разбирал наспех собранную одежду, тихий Мален, сложив руки перед собой, как в начальной школе, слушал разговор взрослых.
– Ты уже не хозяин этой силы, – тихо продолжал начатый разговор профессор. – Сегодня она видна и неинициированному подростку.
– Да и пусть её, – отмахнулся Змай в некотором раздражении, которое обычно было ему не свойственно.
– Я недаром считаю происходящее ловушкой.
– Только потому, что всё идёт слишком гладко? – усмехнулся Змай.
– Нет, потому, что всё идёт без нашего участия. Будто мы куклы, которых кто-то дёргает за нитки. Тебе так не кажется?
– Меня дёргает за нитки то, что стоит за моей спиной. Не отрицаю. Глупо отрицать. Но… Понимаешь, профессор, я видел всё это когда-то… В подробностях. Я ведь сразу узнал Йоку Йелена. Я видел рассвет, видел восьмиглавого змея и красные лучи, срезавшие верхушки деревьев. Я тогда не понимал происходящего: змеи, даже восьмиглавые, – существа малоумные. Я видел, что со смертью змея разламывается скорлупа свода, – тогда я не знал, что это свод, и выглядело это так, будто змей крылом прорезает в скорлупе дыру, а ветер рвёт её края в стороны.
– Послушай… – кашлянул профессор. – Ты же понимаешь, это совершенно ни к чему. Чудотворы сами отключат питание свода, когда не смогут его держать. И чем позже это случится, тем лучше. Ты слышал? По дорогам идут люди, которых не успели вывезти в безопасные зоны, я не принимаю во внимание материальные ценности, которые сейчас грузят в поезда, но продовольствие – это важно, вчерашний поезд с мукой вряд ли выехал из Славлены, учитывая загруженность железных дорог. Окончание эвакуации – пятнадцатое сентября, и ещё семь дней отводится на вывоз имущества. Но нет таких планов, которые исполнялись бы точь-в-точь.
– Ну что ты мне говоришь, профессор? – Змай слегка отвернулся и уставился в пол. – Я не школьник. Я всё это понимаю. Но… Я чувствую, что никакой недели не будет. Чудотворы не могут больше держать свод. И наше счастье, что среди них есть Инда Хладан, который не позволит разрушить две трети Обитаемого мира в угоду их верхушке.
– Откуда ты знаешь, что чудотворы не могут держать свод? Я уверен, тебе об этом нашептала сила, стоящая за спиной.
Внерубежье. Вот кто сказал об этом Змаю. И сила за его спиной – часть Внерубежья, ну или субстанция, имеющая ту же природу, что Внерубежье. Энергия любви, переработанная и выброшенная, – обращенная в ненависть. Ненависть – вот что превращает человека в змея…
– Это жребий, профессор. – Змай поднял глаза и посмотрел на Важана. – Неотвратимое будущее, которое увидел змей пятьсот лет назад. Неотвратимое. Ты видишь, как Йока Йелен идёт к своему жребию? И этот жребий выбрал ему ты. У меня – свой жребий, и я тоже иду к нему.
– Йоке Йелену четырнадцать. Сколько лет тебе, я ответить затрудняюсь, но, думаю, существенно больше. Ты полтысячелетия держал эту силу на своих плечах, попробуй продержаться ещё несколько дней.
– Да ладно тебе, профессор… Я же не собираюсь превращаться в змея и летать над Беспросветным лесом в надежде, что меня убьют фотонным усилителем. В самом деле, это было бы глупо с моей стороны.
– Мне кажется, довольно маленькой провокации, чтобы эта сила обрушилась на тебя из межмирья.
«Достаточно толчка одной мысли…» – будто услышал Йока.
– Ах вот ты о чём! – усмехнулся Змай. – Я в самом деле не пылкий юноша, которым был когда-то, чтобы на это хватило одной маленькой провокации. Не беспокойся, профессор, это исключено.
«Когда-нибудь тебе захочется стать сильней, чем ты есть. Быстрей, чем ты есть. Когда-нибудь тебе захочется убить того, кто сильней тебя», – стукнуло в голову Йоке.
– Я в этом не уверен. И прошу тебя быть осторожным. Наша цель – потянуть время. Всего несколько дней.
– Я понял, профессор. Всего несколько дней, – ответил Змай нарочито весело.
Несколько дней? Йока не сможет ждать несколько дней! До него только сейчас дошел смысл сказанного Важаном.
Да нет же, нет! Никаких нескольких дней не будет! Оно само придёт к нему – придет сегодня, совсем скоро! Сперва он задохнулся от этой мысли, но через секунду на него снова сошло спокойствие, уверенность и радость: это не зависит от профессора, Внерубежье ему не подчиняется.
Йока поднялся и спросил, где здесь туалет и умывальник. Они повернули к нему головы и воззрились на него с раскрытыми ртами, будто желание умыться и справить нужду после сна – явление редкое и из ряда вон выходящее.
– Пошли, Йока Йелен. Я тебя провожу. – Змай поднялся с места.
– Не понимаю, что такого странного я спросил, – проворчал Йока.
– Ты помнишь, когда в последний раз умывался сам? – спросил Змай.
Йока почти не помнил последних дней, проведённых в лесном домике.
– Надеюсь, оправлялся я не по принуждению?
Ещё не рассвело, но лагерь освещали лунные камни, разбросанные по лесу сколько хватало глаз, – солнечных камней Йока не увидел. И, несмотря на предрассветный час, зябкий и по-осеннему сырой, вокруг было суетно. Напряжённо.
Змай плёлся сзади, зевал и ёжился – но делал это неискренне: было очевидно, что он вовсе не хочет спать и ему совсем не холодно. Йока вспомнил ручеек с чистой водой, из которого когда-то (сто лет назад) побоялся напиться.
Змай сказал, что эту воду можно пить, она родниковая. От ледяной воды заломило зубы, но Йоке она показалась на удивление вкусной – раньше он никогда чувствовал вкуса воды. И снова подумал, что напоследок жизнь дарит ему только хорошее, – без сожаления подумал, а, скорей, с благодарностью.
Змай не забыл прихватить с собой зубной порошок и щетку (Йока об этом совсем забыл), Йока умылся и долго, уже безо всякой надобности, плескал в лицо чистой холодной водой – она не только освежала, а будто давала силу и спокойствие.
Из-за света лунных камней в лагере не видно было посветлевшее на востоке небо, а здесь, оглядевшись, Йока заметил рассвет, занимавшийся над мшистым болотом, что тянулось до горизонта. Он вспомнил, как едва не утонул в густой торфяной грязи, как оставил в ней сапоги…
– Я утоплю его в болоте, – сказал Йока.
Змай снова посмотрел на него косо, но ничего не сказал. Они направились обратно к лагерю, не поднимаясь на самый верх каменного гребня, по его краю, и шли не быстро – Йоке не хотелось суеты и света, он недоумевал, зачем и мрачуны, и чудотворы поднялись в такую рань. А в тот миг, когда они добрались до середины лагеря, в лицо неожиданно ударил свет – слепящий свет солнечных камней. Он был столь ярок (особенно после полумрака), что на глаза навернулись слёзы и Йока прикрыл лицо локтем.
– Ну вот, а профессор считал, что всё идёт слишком гладко… – пробормотал Змай.
Свет притушили, но прожектора вспыхнули с другой стороны, осветив огромный грузовой вездеход и несколько чудотворов на его верхней платформе. Одного из них Йока сразу узнал: этот человек во второй раз возил его за свод – он и теперь был застёгнут на все пуговицы и смотрел вокруг настороженными прищуренными глазами.
Стоило, конечно, швырнуть ему в лицо удар мрачуна – самого сильного мрачуна Обитаемого мира, против которого не устоит и чудотвор, но Йока лишь снисходительно улыбнулся самому себе и этой мысли: мелко и глупо. И даже когда он разглядел укрепленный на платформе фотонный усилитель, снисходительность эта нисколько не ослабела – меньше всего Йока боялся умереть от луча фотонного усилителя.
Чудотвор, застёгнутый на все пуговицы, поднес к губам рупор и заговорил:
– Фотонный усилитель включен и может уничтожить всех присутствующих здесь мрачунов за одну минуту. Но жертвы нам не нужны.
– Ух ты, Йока Йелен! – Змай будто воспрянул, распрямил плечи – сила, стоявшая за ним в межмирье, зашевелилась, зашипела, толкнула его между лопаток. – Какая неожиданная и долгожданная встреча… Я мечтал о ней пять лет, с тех пор как нашел неподалеку от Къира четыре сотни кинских мальчиков…
Боковым зрением Йока заметил профессора, выбежавшего из палатки (вроде бы с ним был и Цапа), но человек с рупором в руках заговорил снова:
– Не двигайтесь, профессор. И молчите. Или я убью вас. Ваша жизнь Обитаемому миру теперь не нужна. Господин Охранитель, ставлю вас в известность о том, что Инда Хладан арестован и его коварный план разоблачен. Граница миров будет прорвана в Исиде через десять дней. Я представляю здесь децемвират и Афранскую Тайничную башню, и по его распоряжению Йока Йелен должен немедленно подняться в наш вездеход и отправиться в окрестности Тайвы, в противном случае присутствующие здесь мрачуны будут убиты.
Йока посмеялся бы над самоуверенностью этого чудотвора: он не чувствовал жалости к мрачунам и только умом понимал, что не очень-то хочет стать виновником их смерти. Ему было всё равно, где прорвать границу миров – в Исиде или здесь, – пугала только задержка в десять дней.
Он снова подумал об ударе мрачуна, против которого не устоит и чудотвор, но словно в ответ на его мысли Змай взял его за руку и пробормотал:
– Не трать энергию, Йока Йелен. У него палец на спусковом крючке, от твоего удара он может дрогнуть.
«…Печать верности императору — не магический рабский
ошейник, превращающий человека в послушную марионетку, не
имеющую собственных мыслей и целей и полностью подчиненную
чужой воле. Печать верности скорее напоминает совесть, этакий
внешний ее аналог, поскольку точно так же не в силах запретить
человеку совершать неправедные поступки и предаваться
неправедным размышлениям — в силах только заставить его
страдать потом. Единственное (но существенное!) отличие состоит в
том, что Печать более эффективна и действенна, а вместо достаточно
эфемерных моральных страданий использует куда более конкретные
и грубо-зримые физические, интенсивность которых градуируется от
приносящих ощущение легкого дискомфорта до летальных…»
Бруно с.ш. Майнер, монография «Ментальные блоки и печати как
рычаг скрытого и открытого манипулирования», 5 уровень
секретности, только для менталистов категории прим
629 г. Изд-во Магадемии
Надо было еще утром понять, что день, начавшийся настолько неправильно, никак иначе и продолжиться не сможет. И никакие вроде бы приятные неожиданности или там удачное стечение обстоятельств этого не исправит. Раз уж пошло с самого начала не так, как должно было бы быть — дальше тоже будет не так. И если тебе случайно показалось, что все налаживается или даже вообще в полном порядке — это тебе просто показалось.
Хотя и обидно, конечно.
Не то чтобы Роне о чем-то там всерьез мечтал или на что-то рассчитывал. Нет, конечно! Он не наивный мальчишка, а вполне себе состоявшийся взрослый умудренный жизнью темный шер, отлично знающий, что в этой жизни почем. Но… Есть же определенные слова, которые трудно понять иначе, чем они прозвучали, правда? И никто ведь светлого за язык не тянул…
Понятно, что Дайм ничего конкретного не обещал. Дождался — и ладно, а развлекать во время поездки вовсе и не подписывался. И того, от попыток не думать о чем тебя в жар бросало при одной только мысли о совместной ночевке на каком-нибудь постоялом дворе (может быть, и не одном…), он тебе тоже вообще-то не обещал. Да и не должен был. Хорошего понемножку.
Ладно. Не обещал. Глупо было даже надеяться, такие штуки не повторяются. Радуйся уже тому, что оно было. Было. И прошло. Да и гроза давно кончилась.
Но…
Но ведь «с тобою вместе» — это же хоть что-то должно значить, правда? Ладно, пусть не то, что уже было и никогда больше не повторится (и радуйся тому, что оно было! Могло бы ведь и не быть), но хоть что-то… Путь-то долгий! Рядом. Вместе… Буквально бок о бок. Мало ли что можно делать вдвоем?
Разговоры, например, разговаривать… обо всем и ни о чем, шутки, взаимные подкалывания, шпильки, острые и изящные, брошенные искоса взгляды, спрятанные в уголках губ улыбки… Остановка на обед — не обязательно в какой-нибудь харчевне, можно и на опушке одной из рощ, которыми изобиловал Южный тракт. Ничего такого особенного, вовсе нет! Просто размять ноги или посидеть на траве четверть часа, ломая хлеб с сыром и передавая друг другу флягу с выдержанным кардалонским. Просто посидеть рядом, может быть, даже и молча, деля на двоих не только вино и сыр, но и эту вот тишину, теплую и уютную, на двоих. Мало ли… Что-нибудь…
Хоть что-то.
Хоть что-нибудь — кроме мрачного холодного молчания с того самого момента, как они покинули Тавоссу. Кроме закаменевшего профиля, который иногда удается увидеть — когда тебе позволяют какое-то время держаться рядом, а не пришпоривают жеребца, снова посылая его на обгон, стоит твоей химере приблизиться. Кроме устремленного вперед взгляда, словно там, впереди, было что-то такое уж важное… Кроме неприязненной судорожной гримасы, дважды искажавшей этот чеканный профиль, когда Роне пытался шутить.
Оба раза Дайм не отвечал и посылал своего Шутника вперед так решительно, что догнать его удавалось не без труда и далеко не сразу. И как-то напрочь отпадало желание возобновлять разговор.
А потом на плечо Дайму спикировал белый коршун с письмом от Ее Высочества Аномалии. И Роне самому расхотелось не только пытаться о чем-либо спрашивать, но и даже смотреть в сторону светлого ублюдка. Чтобы не видеть, с какой жадной торопливостью он распутывает привязанную к птичьей лапке записку и читает, читает… Какой радостной нежностью сияют при этом его глаза (наверняка сияют!), как расплывается в светлой улыбке сразу помолодевшее и переставшее выглядеть каменным лицо…
Чтобы видеть все это как наяву — даже до отказа вывернув голову в противоположную сторону, даже зажмурившись и закрывшись всеми ментальными щитами как можно плотнее, — вовсе не обязательно было быть менталистом.
Впрочем, щиты были лишними: светлый ублюдок и сам о них позаботился на славу. С самого утра закутался в непрошибаемый сверкающий кокон, ощетинивающийся злыми защитными молниями в ответ на малейшую попытку не то что коснуться, просто потянуться навстречу. Словно вдруг опомнился и вспомнил, как надо себя вести полковнику Магбезопасности рядом с подозрительным темным.
После полной открытости прошедшей ночи это было… почти больно. Ну ладно, не почти. Но с другой стороны — ты же сам хотел, чтобы он вел себя осторожнее. Чтобы помнил о безопасности. Ну и вот. Он вспомнил. Твое желание исполнилось, радуйся. Двуединые любят пошутить, именно так исполняя желания и мечты.
Тавосские каникулы закончились, Императорскому Палачу пора вернуться к трудовым будням, а все, что шер творил за пределами Метрополии — навсегда остается за пределами Метрополии…
Не удивительно, что сделать третью попытку заговорить Роне рискнул только в глубоких вечерних сумерках, когда стало понятно, что Дайм не намерен останавливаться на ночевку. Ни на постоялом дворе, ни вообще. Так и будет гнать Шутника до самого Суарда, если понадобится, то и всю ночь. А деревня, мимо которой они как раз проезжают (во всяком случае, Дайм явно намерен именно что мимо) — возможно, последняя до самого утра. Тут уж выбора особого не оставалось и пришлось себя заставить.
— За вами Мертвый гонится, мой светлый шер?
Может быть, виноваты были сумерки, окутавшие все вокруг лиловой вуалью, так некстати напоминающей о вчерашнем вечере в тавосской таверне. Или же голос, отвыкший за день молчания, дрогнул не к месту… Но обыденное вежливое обращение почему-то прозвучало до непристойности лично, почти интимно. Или же это опять шутит вечер, искажая восприятие?
— Достаточно вас, мой темный шер.
Голос холоден и сух, сквозь зубы, в ауре бело-голубые высверки наподобие шпажного веера.
Но — все-таки ответил.
И это вот «мой темный шер»… мой. Оно действительно прозвучало как-то…
Роне с трудом подавил облегченный вздох и постарался, чтобы улыбка если и прорвалась в голос, то была бы такой же легкомысленно-ехидной, как и раньше:
— Вы так торопитесь порадовать ее высочество Ристану, мой светлый шер?
Странно, но шутка почему-то получилась с явственным привкусом горечи на языке. Хорошо, что по голосу это незаметно.
— Оставлю эту честь вам, Бастерхази.
Роне вскинул голову, сощурив глаза, словно от хлесткого ветра в лицо. Странно. С каких это пор обращение по фамилии стало ему настолько неприятно?
По тому, как поморщился Дайм, как сверкнул бирюзовыми молниями в сторону Роне, было видно, что тема ему неприятна. Роне она тоже не доставляла ни малейшего удовольствия. Только вот остановиться он уже не мог.
— О, так вас ждет другая прекрасная дама в Метрополии, мой светлый шер?
Дайм опять поморщился, словно кислое разжевал. Буркнул:
— Шли бы вы, Бастерхази…
Так буркнул, почти беззлобно, даже не для острастки, а словно выполняя рутину. Светлому шеру было явно плевать и на Роне, и на Ристану, и на всех самых прекрасных дам Метрополии. И до Роне внезапно с холодной обескураживающей ясностью дошло, как же сильно он ошибался. И вчера, и вообще.
— О-о-о… — протянул он ехидно, старательно кривя в ухмылке заиндевевшие губы и чувствуя, что воздуха почему-то вдруг не стало совсем… вот только что был — и больше нет. — Похоже, я ошибся… Вас ждет не дама.
Надо было остановиться. По хорошему, так надо было остановиться еще раньше, но вот сейчас точно последний край. Но как остановиться, если воздуха нет? Только боль.
— Юный прелестный адепт, да, мой светлый шер? Ох уж эти адепты! Помнится, среди светлых целителей были весьма… да, весьма…
— В Бездну, Бастерхази!
— Предпочту вон ту таверну. Вы как хотите, мой светлый шер, а я буду сегодня ночевать под крышей. И в кровати.
И один!
Он успел не сказать этого вслух, резко двинув коленями в бока Нинье и устремляя ее к гостеприимно распахнутым дверям конюшни. Вот так. Это его решение. А Дайм может ехать куда хочет. И к кому хочет.
И нечего было даже думать о ночевке в лесу, под одним плащом, в защитном огненно-воздушном коконе, одном на двоих… Глупо это. Глупо. Еще более глупо, чем…
Перед самой конюшней Дайм, шипящий сквозь зубы невнятные ругательства на зурьжьем, резко осадил Шутника, обогнавшего Нинью на полкорпуса.
«Утро мудрее вечера, а потому не бывает добрым».
Народная поговорка*
* «…хотя авторство данной поговорки и приписывается Ману
Бодхисатве, но я нигде не смогла обнаружить подтверждения
существования этого афоризма в годы его жизни. Первое
документально зафиксированное упоминание этого выражения
относится к 124 году (Альт Исти с.ш. Данилоу, романс «Добрый
вечер, Злое Утро»), тогда как сам Ману Бодхисатва ушел на
перерождение полувеком ранее. Выражение довольно быстро и
широко вошло в обиходную речь, особенно после комедийной пьесы
маэстро Цонге «Сказ о недобром утре и семи вечерах», где его как
раз и произносит мрачный темный колдун, в котором современники
маэстро легко узнавали Ману, тем более что один глаз у персонажа
был очень демонстративно закрыт черной повязкой. Вероятно,
именно эту пьесу и можно считать основным источником ошибочного
приписывания самому Ману и авторства фразы, высказанной
изображавшим его актером. А иначе нам с вами пришлось бы
признать, что Ману Бодхисатва и в посмертии ведет довольно
активное существование…»
Татти бие Блавацки (99-203 гг от Основания Империи),
историк-бунтовед, первый составитель и рецензент собрания
сочинений Ману Бодхисатвы, а также составитель полной
монографии его публичных и приватных высказываний.
Роне был уверен, что не заснет. Просто не сможет, ну ни в одном же глазу даже намека на сон! Так и будет лежать, вслушиваясь в чужое дыхание, иногда трогая губами теплую кожу, терпкую и солоноватую, пахнущую хорошим сексом, морем и нагретой на солнце хвоей, теплым бризом и янтарем, возбуждением и удовольствием… и еще чем-то, совершенно непонятным и почти не определимым, но таким даймовским, что непривычно щемило в груди.
Сам Роне был слишком взбудоражен, чтобы спать. Ну, во всяком случае, он был в этом уверен. Пока не проснулся. Утром.
Наверное, это именно сонное дыхание Дайма сыграло роль своеобразного снотворного, умиротворенное, спокойное, оно словно бы диктовало новые правила незнакомой игры, в которой доверять и расслабляться рядом с кем-то было… нормально. Наверное, так и было.
Пробуждение тоже было… нормальным.
Абсолютно нормальным. И вовсе не по новым правилам, а вообще. Не то чтобы Роне любил ночевать где-либо кроме своей милой и уютной Башни Рассвета, но служба обязывает, и ночевки в гостиницах для полпреда Конвента — дело привычное. Интриги, расследования… мало ли куда пошлют!
Гостевые комнаты шера Тавоссы мало чем отличались от номеров в каком-нибудь приличном кабаке не ниже второй категории (Роне предпочитал первой, но таких на трактах практически не было, только в больших городах, до которых не всегда удавалось добраться за день). Ну, например, в том же трактире «Полкабана», где Роне как-то уже доводилось останавливаться, номера на втором этаже были точно такие же — то же ощущение временности и удобного неудобства, что ли. Нежилое такое, несмотря на всю чистоту и аккуратность — а может быть, именно что благодаря им.
И уж тем более совершенно нормально и обычно было проснуться одному.
Шисов светлый свалил, пока Роне спал. Даже не счел нужным попрощаться или там доброго утра пожелать…
И это тоже было нормальным.
Нет, ну в первый момент, конечно, такое почти демонстративное пренебрежение возмутило и неприятно царапнуло. Но, дав себе труд подумать минуту, Роне сообразил, что светлый ублюдок прав: так было лучше всего. Роне наверняка чувствовал бы себя жутко неловко, вздумай Дайм еще и утром сюсюкать и нежничать. Ну все эти поцелуйчики в качестве будильника, шамьет в постель, «Доброе утро, милый!» и прочие мерзости и слюнтяйства. Сладкая чушь, годная разве что для обольщения малолетних провинциальных принцесс. Было бы, пожалуй, куда неприятнее, если бы Дайм счел, что Роне может купиться на такую пошлятину. И нужно радоваться, что не счел. Проявил, так сказать, понимание и уважение.
Радоваться не получалось.
Наверное, потому, что вся ситуация изначально выглядела какой-то неправильной, перевернутой. Роне никому раньше не позволял себя бросать. Он сам бросал, когда считал это необходимым и полагал, что так будет лучше — для него, Роне, лучше. А его не бросали, нет, он всегда успевал первым и очень этим гордился. Вот и Дайм не должен был. А шисов светлый посмел, нарушив привычную схему: Роне, весь такой гордый и величественный, с утра пораньше элегантно сваливает с закат (то есть в рассвет), а Дайм остается просыпаться в одиночестве и страдать.
Так должно было быть. И так не было. Конечно же, обидно! Вопиющее пренебрежение устоявшимся порядком вещей и священными интересами Роне! Но чего еще ждать от светлого?
А потом вдруг холодной сосулькой кольнуло под ребра: Дайм ведь совершенно спокойно мог свалить не только из этой постели и комнаты. Что могло помешать ему, так невозмутимо ломающему установленные не им правила, точно так же буднично отречься и от собственных вчерашних слов: «вернемся вместе»? И вообще свалить из Тавоссы. Одному.
Ничего не могло ему помешать.
Оделся Роне в прыжке, одним движением, уже вылетая за порог. Но тут же поймал себя за шкирку и по коридору пошел хоть и стремительным летящим шагом, но все-таки шагом. И ауру придержал, хотя так и подмывало накрыть сканирующим полем всю Тавоссу и окончательно убедиться, что никаких высокоранговых светлых тут больше нет и в помине.
Нет уж. Полномочному представителю Конвента не подобает вести себя так несдержанно и глупо… даже если и очень хочется.
Дом шера Тавоссы не дворец императора, а светлый шер не булавка, чтобы в нем потеряться.
Настроение Роне определенно улучшилось, когда светлый шер обнаружился в гостевом зале первого этажа — и в настолько скверном расположении духа, что на его мрачном фоне даже недавнее настроение самого Роне могло показаться совершенно безоблачным и разве что не восторженным, что уж там говорить о нынешнем. Светлый сидел за столом, вертел в руках пустую чашку и разглядывая ее с такой ненавистью, что, обладай несчастная посудина хотя бы зачатками эмпатии, давно бы пошла трещинами, а то и рассыпалась в прах.
— Доброе утро, мой светлый шер! — приветствовал его Роне с искренней радостью.
И нет, это вовсе не было слащавым сюсюканьем, ясно? Просто приветствие одного шера другому, вот и все. Очень даже искреннее и радостное приветствие: Роне так и не успел решить, будет ли догонять Дайма тропами тени, если тот все же предпочел уехать один, чем-то определенно унижающим его, Роне, достоинство… или все же стоит догнать — хотя бы для того, чтобы еще раз посмотреть в эту наглую светлую морду и высказать, насколько эта светлая морда ему, Роне Бастерхази, безразлична! Да плевать он вообще хотел! И вовсе не рассчитывал ни на что, и не поверил ни разу, и вообще!
Ничего решить он так и не успел, и потому искренне обрадовался, что светлый тут и решать ничего не надо.
Дайм сверкнул в его сторону неприязненным взглядом, буркнул себе под нос что-то явно зуржьего происхождения и спросил недовольно, но более внятно:
— Ну что, едем?
Настроение Роне скакнуло совсем уж в небесные дали.
— Как можно?! — деланно ужаснулся он, всплескивая руками. — С утра пораньше?! Даже не позавтракав?! Что, даже чашечку шамьета не позволишь выпить перед дорогой бедному голодному полпреду Конвента?
Конечно, он нарывался, — тем более что Дайм был одет по-походному и действительно, похоже, только его и ждал. И теперь был готов уйти, уже даже вставать начал. Но как же не понаглеть, когда все так подозрительно хорошо? В меру понаглеть, конечно: Роне был готов мгновенно пойти на попятную и превратить все в шутку (например, о том, что после сегодняшней ночи он еще долго не будет испытывать чувства голода — ох, как же интересно было бы посмотреть на лицо светлого, услышь он такое!), и вообще, мой светлый шер, с каких это пор с утра пораньше вы не понимаете невинных шуток?
Но Дайм только поморщился, словно от зубной боли, и опустился обратно на стул, буркнув недовольно:
— Да пей, кто тебе мешает?
Пришлось доставать с кухни шисов шамьет и какие-то рогалики. И быстро ими давиться, не чувствуя вкуса. Но не радовать же светлого сообщением, что у Роне почему-то вдруг совершенно пропал аппетит?