«…Печать верности императору — не магический рабский
ошейник, превращающий человека в послушную марионетку, не
имеющую собственных мыслей и целей и полностью подчиненную
чужой воле. Печать верности скорее напоминает совесть, этакий
внешний ее аналог, поскольку точно так же не в силах запретить
человеку совершать неправедные поступки и предаваться
неправедным размышлениям — в силах только заставить его
страдать потом. Единственное (но существенное!) отличие состоит в
том, что Печать более эффективна и действенна, а вместо достаточно
эфемерных моральных страданий использует куда более конкретные
и грубо-зримые физические, интенсивность которых градуируется от
приносящих ощущение легкого дискомфорта до летальных…»
Бруно с.ш. Майнер, монография «Ментальные блоки и печати как
рычаг скрытого и открытого манипулирования», 5 уровень
секретности, только для менталистов категории прим
629 г. Изд-во Магадемии
Надо было еще утром понять, что день, начавшийся настолько неправильно, никак иначе и продолжиться не сможет. И никакие вроде бы приятные неожиданности или там удачное стечение обстоятельств этого не исправит. Раз уж пошло с самого начала не так, как должно было бы быть — дальше тоже будет не так. И если тебе случайно показалось, что все налаживается или даже вообще в полном порядке — это тебе просто показалось.
Хотя и обидно, конечно.
Не то чтобы Роне о чем-то там всерьез мечтал или на что-то рассчитывал. Нет, конечно! Он не наивный мальчишка, а вполне себе состоявшийся взрослый умудренный жизнью темный шер, отлично знающий, что в этой жизни почем. Но… Есть же определенные слова, которые трудно понять иначе, чем они прозвучали, правда? И никто ведь светлого за язык не тянул…
Понятно, что Дайм ничего конкретного не обещал. Дождался — и ладно, а развлекать во время поездки вовсе и не подписывался. И того, от попыток не думать о чем тебя в жар бросало при одной только мысли о совместной ночевке на каком-нибудь постоялом дворе (может быть, и не одном…), он тебе тоже вообще-то не обещал. Да и не должен был. Хорошего понемножку.
Ладно. Не обещал. Глупо было даже надеяться, такие штуки не повторяются. Радуйся уже тому, что оно было. Было. И прошло. Да и гроза давно кончилась.
Но…
Но ведь «с тобою вместе» — это же хоть что-то должно значить, правда? Ладно, пусть не то, что уже было и никогда больше не повторится (и радуйся тому, что оно было! Могло бы ведь и не быть), но хоть что-то… Путь-то долгий! Рядом. Вместе… Буквально бок о бок. Мало ли что можно делать вдвоем?
Разговоры, например, разговаривать… обо всем и ни о чем, шутки, взаимные подкалывания, шпильки, острые и изящные, брошенные искоса взгляды, спрятанные в уголках губ улыбки… Остановка на обед — не обязательно в какой-нибудь харчевне, можно и на опушке одной из рощ, которыми изобиловал Южный тракт. Ничего такого особенного, вовсе нет! Просто размять ноги или посидеть на траве четверть часа, ломая хлеб с сыром и передавая друг другу флягу с выдержанным кардалонским. Просто посидеть рядом, может быть, даже и молча, деля на двоих не только вино и сыр, но и эту вот тишину, теплую и уютную, на двоих. Мало ли… Что-нибудь…
Хоть что-то.
Хоть что-нибудь — кроме мрачного холодного молчания с того самого момента, как они покинули Тавоссу. Кроме закаменевшего профиля, который иногда удается увидеть — когда тебе позволяют какое-то время держаться рядом, а не пришпоривают жеребца, снова посылая его на обгон, стоит твоей химере приблизиться. Кроме устремленного вперед взгляда, словно там, впереди, было что-то такое уж важное… Кроме неприязненной судорожной гримасы, дважды искажавшей этот чеканный профиль, когда Роне пытался шутить.
Оба раза Дайм не отвечал и посылал своего Шутника вперед так решительно, что догнать его удавалось не без труда и далеко не сразу. И как-то напрочь отпадало желание возобновлять разговор.
А потом на плечо Дайму спикировал белый коршун с письмом от Ее Высочества Аномалии. И Роне самому расхотелось не только пытаться о чем-либо спрашивать, но и даже смотреть в сторону светлого ублюдка. Чтобы не видеть, с какой жадной торопливостью он распутывает привязанную к птичьей лапке записку и читает, читает… Какой радостной нежностью сияют при этом его глаза (наверняка сияют!), как расплывается в светлой улыбке сразу помолодевшее и переставшее выглядеть каменным лицо…
Чтобы видеть все это как наяву — даже до отказа вывернув голову в противоположную сторону, даже зажмурившись и закрывшись всеми ментальными щитами как можно плотнее, — вовсе не обязательно было быть менталистом.
Впрочем, щиты были лишними: светлый ублюдок и сам о них позаботился на славу. С самого утра закутался в непрошибаемый сверкающий кокон, ощетинивающийся злыми защитными молниями в ответ на малейшую попытку не то что коснуться, просто потянуться навстречу. Словно вдруг опомнился и вспомнил, как надо себя вести полковнику Магбезопасности рядом с подозрительным темным.
После полной открытости прошедшей ночи это было… почти больно. Ну ладно, не почти. Но с другой стороны — ты же сам хотел, чтобы он вел себя осторожнее. Чтобы помнил о безопасности. Ну и вот. Он вспомнил. Твое желание исполнилось, радуйся. Двуединые любят пошутить, именно так исполняя желания и мечты.
Тавосские каникулы закончились, Императорскому Палачу пора вернуться к трудовым будням, а все, что шер творил за пределами Метрополии — навсегда остается за пределами Метрополии…
Не удивительно, что сделать третью попытку заговорить Роне рискнул только в глубоких вечерних сумерках, когда стало понятно, что Дайм не намерен останавливаться на ночевку. Ни на постоялом дворе, ни вообще. Так и будет гнать Шутника до самого Суарда, если понадобится, то и всю ночь. А деревня, мимо которой они как раз проезжают (во всяком случае, Дайм явно намерен именно что мимо) — возможно, последняя до самого утра. Тут уж выбора особого не оставалось и пришлось себя заставить.
— За вами Мертвый гонится, мой светлый шер?
Может быть, виноваты были сумерки, окутавшие все вокруг лиловой вуалью, так некстати напоминающей о вчерашнем вечере в тавосской таверне. Или же голос, отвыкший за день молчания, дрогнул не к месту… Но обыденное вежливое обращение почему-то прозвучало до непристойности лично, почти интимно. Или же это опять шутит вечер, искажая восприятие?
— Достаточно вас, мой темный шер.
Голос холоден и сух, сквозь зубы, в ауре бело-голубые высверки наподобие шпажного веера.
Но — все-таки ответил.
И это вот «мой темный шер»… мой. Оно действительно прозвучало как-то…
Роне с трудом подавил облегченный вздох и постарался, чтобы улыбка если и прорвалась в голос, то была бы такой же легкомысленно-ехидной, как и раньше:
— Вы так торопитесь порадовать ее высочество Ристану, мой светлый шер?
Странно, но шутка почему-то получилась с явственным привкусом горечи на языке. Хорошо, что по голосу это незаметно.
— Оставлю эту честь вам, Бастерхази.
Роне вскинул голову, сощурив глаза, словно от хлесткого ветра в лицо. Странно. С каких это пор обращение по фамилии стало ему настолько неприятно?
По тому, как поморщился Дайм, как сверкнул бирюзовыми молниями в сторону Роне, было видно, что тема ему неприятна. Роне она тоже не доставляла ни малейшего удовольствия. Только вот остановиться он уже не мог.
— О, так вас ждет другая прекрасная дама в Метрополии, мой светлый шер?
Дайм опять поморщился, словно кислое разжевал. Буркнул:
— Шли бы вы, Бастерхази…
Так буркнул, почти беззлобно, даже не для острастки, а словно выполняя рутину. Светлому шеру было явно плевать и на Роне, и на Ристану, и на всех самых прекрасных дам Метрополии. И до Роне внезапно с холодной обескураживающей ясностью дошло, как же сильно он ошибался. И вчера, и вообще.
— О-о-о… — протянул он ехидно, старательно кривя в ухмылке заиндевевшие губы и чувствуя, что воздуха почему-то вдруг не стало совсем… вот только что был — и больше нет. — Похоже, я ошибся… Вас ждет не дама.
Надо было остановиться. По хорошему, так надо было остановиться еще раньше, но вот сейчас точно последний край. Но как остановиться, если воздуха нет? Только боль.
— Юный прелестный адепт, да, мой светлый шер? Ох уж эти адепты! Помнится, среди светлых целителей были весьма… да, весьма…
— В Бездну, Бастерхази!
— Предпочту вон ту таверну. Вы как хотите, мой светлый шер, а я буду сегодня ночевать под крышей. И в кровати.
И один!
Он успел не сказать этого вслух, резко двинув коленями в бока Нинье и устремляя ее к гостеприимно распахнутым дверям конюшни. Вот так. Это его решение. А Дайм может ехать куда хочет. И к кому хочет.
И нечего было даже думать о ночевке в лесу, под одним плащом, в защитном огненно-воздушном коконе, одном на двоих… Глупо это. Глупо. Еще более глупо, чем…
Перед самой конюшней Дайм, шипящий сквозь зубы невнятные ругательства на зурьжьем, резко осадил Шутника, обогнавшего Нинью на полкорпуса.