1
Деннис, конечно, пытался учить, и, с его точки зрения, у меня появились прогресс и определённые успехи, но вот чему он учил, я так и не понял. Любые попытки выяснить что-нибудь из везде начертанных в Бхенине закорючек, заканчивались головной болью. К тому же я никогда не видел такого количества снующих мимо меня людей. Мужчины и женщины в одинаковых острых шапках и штанах мелькали встречным курсом, каким-то образом ухитряясь не сбивать друг друга с ног. Они не улыбались, не обнимали друг друга за плечи и не протягивали конечности, а просто бежали и гортанно квакали. Я решил, что всё дело в перенаселённости этого города. Столпотворение изменяет чувства, недаром же Бог разрушил Вавилонскую башню и смешал языки!
Каждый день я совершал набег в этот человеческий муравейник, а вечерами возвращался к скалам и ждал. По моим расчётам, стая могла подобрать меня только через месяц, максимум — три. О том, что они могут забыть, я старался не думать, поэтому не строил далеко идущие планы.
***
Уже через неделю маленькие узкоглазые люди стали узнавать большую чёрную собаку и, вооружившись палками и камнями, отгонять её. Теперь Рамзес был вынужден убегать далеко от порта. Он почти одичал. Иногда ему перепадали какие-то сворованные куски, иногда крыса с помойки, но каждый раз он возвращался на скалы и ждал.
Как-то, углубившись в мысли о мелких и коварных людях, он забежал довольно далеко от порта и попал в невероятно чистый район, заросший розовыми кустами и акациями, и тут его нос уловил многообещающий запах еды и что-то едва знакомое. Как выяснилось, насыщенный запах съедобного исходил из большого деревянного ящика, который стоял под раскидистым тутовым деревом. Подойдя поближе, Рамзес понял, что проблема обеда решена, и, нырнув в аппетитно пахнущее нутро, занялся разбором деликатесов, попутно составляя меню.
Часа через два, готовясь приступить к десерту и размышляя о необходимости брести в порт через весь город, он услышал старческий кашель, отдалённо напоминающий рычание. Высунув часть морды, оборотень рассмотрел оскаленную пасть, с клыками наружу, и шерсть торчком у пожилого дворового пса. Пришедший поужинать, тот защищал свою территорию. Приглядевшись к симпатичным сырным обрезкам, Рамзес повесил их гирляндой на шею и, легко перепрыгнув через стенку ящика, уступил место воинственному псу. И тут появились маленькие человечки. Они шли в ряд, держа в руках некое подобие сети, и издавали неведомые щёлкающие звуки, переговариваясь. Перепрыгнуть через живой забор не составило бы труда, но каждый держал в руках пику, и такой полёт мог закончиться только в раю…
Оборотень начал отступать, пятясь к ящику и преображаясь в человека. Ловцы защёлкали громче, гортаннее и, выставив пики наперевес, начали интенсивно наступать. И тут через толпу в круг влетело тело!
— Бурый! — вскрикнул Рамзес.
— Беги! — последовал ответ…
Огромная чёрная собака сделала прыжок прямо с места, пытаясь избежать ловчей сети, а вторая, рыжая, как огонь, совершила такой же, но навстречу, перемешав ряды ловцов. Сеть свернулась и перепеленала солнечного зверя. Второй, ночной, скрылся!
***
Больше он не уходил так далеко и питался в основном крысами и пойманной им самим рыбой. Все попытки прокормиться на рынке заканчивались криками и шумом. Возможно, мелкий народ решил, что Рамзесу необходимо было фамильное столовое серебро, а не кусок мяса… Бурый так и не объявился.
Дни медленно перетекали в недели, прошло полтора месяца…
***
Ещё будучи недавно обернувшимся щенком, возможно, в силу ненасытного детского любопытства, Бурый попал на представление в цирк и столкнулся там с такой страшной жестокостью, что навсегда понял: удовольствие одних от созерцания издевательств над другими — это только прерогатива людей. Он никогда не был сентиментальным, но пройдя суровую школу жизни, знал, что лучше быстро умереть, чем ходить в ошейнике. Оборотень много видел: гибель клана и любимой, трюм корабля, трущобы и новый человеческий клан, приятно его поразивший. Но всегда знал наверняка, попав в руки и одев ошейник, ты — бесправный раб!
Алмаз заворожил его лживым блеском и увёл от стаи, к которой Бурый мог примкнуть и обрести если не цель своей жизни, то хотя бы покой. Он же вытолкнул его в неизведанный мир. Только проведя двое суток в порту, ловя известные слова из смеси непонятных языков, Бурый понял, что он в Бхенине. Надо было убираться отсюда. По слухам, Бхенин был страной дракона-оборотня, и оставаться здесь означало только рабство и смерть.
Про драконов ходили жуткие слухи. Одни считали, что драконы наблюдают за соблюдением высших законов в этом мире, другие говорили, что это просто тьма. Старый учитель клана не советовал молодым встречаться с оборотнями, в теле которых течёт холодная кровь и нет матери, которая кормит своего щенка молоком.
В ожидании подходящего судна Бурый остановился в дешёвом отеле, закрытом от остального мира в северном районе, для иностранцев. Уже собираясь уезжать, оборотень случайно почувствовал знакомый запах и поспешил на зов.
Подставив себя, он смог дать свободу мальчишке. Сделано это было просто так, случайно, бездумно и не взвесив всех обстоятельств. Он жалел? Нет! Поэтому молчал, когда тугую верёвку завязали вокруг шеи. В глубине души он надеялся на то, что Рамзес, каким-то невероятным образом оказавшийся перед ним на свалке, успеет рассказать о его пленении, и стая, возможно, даже выкупит его. Но время шло. И спустя неделю его вытащили из какого-то подвала под звуки труб и глухие удары гонга, которые возвестили о том, что наступило время торгов. На рынке свернули лотки с едой и поставили большой шатер. Водоносы обрызгали землю водой, прибивая пыль, и толпа расступилась, жадно рассматривая товар, который вели в закрытое пространство шатра. Завесу раздвинули, и перед пёстрой толпой выстроили в ряд людей, гномов, метисов и отдельно Бурого. Оборотней выставляли на продажу редко. За ними всегда стоял клан, который клялся мстить, пока не уйдёт в Серые поля последний его представитель. Бурый не имел клана. Он стал рабом.
Затем на него надели широкий металлический ошейник и, продев верёвку в кольцо на стене, посадили у входа в павильон. И он вспомнил цирк и глаза дрессируемых собак. Но даже лёжа в низком межпалубном пространстве баржи, уходящей от моря по Великой Жёлтой реке, посаженный на цепь, он с минуты на минуту ждал, что вот сейчас распахнется дверь и он увидит капитана Станислава — Бурый не терял эту смутную надежду, которая владела его погибающим от отчаянья сознанием.
Он пытался сесть в этом ограниченном пространстве, но не мог, однако худшее было ещё впереди. К моральным страданиям постепенно, как бы нарастая в своей безысходной интенсивности, присоединялись физические. От соли и недостатка воды у него кровоточили губы и растрескался язык, лапы затекли, и попытка оборотня преобразоваться привела только к вывиху одной из лап, судорожные движения приводили к дальнейшему обезвоживанию и рвоте.
С баржи выволокли полуживое существо, лишь отдалённо напоминавшее красивого зрелого оборотня. Ему предстоял путь в Пхаталлу.
***
Как-то увлёкшись рыбной ловлей, Рамзес припозднился у дальнего мола и лёг на камушки, чтобы подсохнуть под лучами заходящего солнца. В этот момент он увидел галеон, который нехотя выходил из бухты.
Его тоже заметили. По палубе, крича, металась Полина, тыкал пальцем в берег Джейкоб, и дико орал Хьюго, топая от возбуждения ногами. Тогда Рамзес с разбегу прыгнул в воду и, повернувшись носом к кораблю, поплыл. Море штормило, но в замкнутой портовой бухте только невысокие круглые валы отмечали плохую погоду. Чёрный оборотень то поднимался на них вверх, то падал вниз и не видел корабля, но каждый новый гребень волны прокладывал ему курс домой. Он не успевал. Понимая, что у него не хватит сил доплыть, Рамзес упрямо двигался вперёд, туда, где его ждали и любили, где была его семья. Буревестник пролетел над ним, удивлённо раскрыв клюв. Чайки метались и гортанно советовали вернуться. Шерсть у него намокла и тянула вниз. Он никогда не плавал так долго. Наконец, очередная волна подняла его, и Рамзес понял, что галеон гораздо дальше, чем был, когда он прыгал в воду. Он обернулся в сторону берега, вздохнул, чуть не хлебнув воды, и понял, что будет плыть, пока хватит сил, пока не остановится сердце и пока вода не хлынет внутрь, разрывая лёгкие.
Люди спускали лодку с такой быстротой, что почти выкинули её за борт, и теперь Боб, стоя на её носу, кричал: «Навались, парни! Скорее! И раз! Ииии, раз!».
В какой-то момент пираты потеряли среди тёмных валов большую чёрную голову, но на миг Хьюго рассмотрел, как в глубине, в полуметре от поверхности, большая собака, с широко раскрытыми глазами, перебирая лапами, плывёт к ним. Рамзес уже не мог всплыть…
За ним нырнули сразу двое. Лодка круто развернулась и, черпнув воды, встала, принимая обмякшее тело. Боб и Ден схватили его за ноги и начали трясти, а Хьюго дрожащими руками обнял безвольно повисшую голову и начал выдыхать воздух ему в пасть.
— Мальчик, — причитал он, удяряя в грудь оборотню,. — Ну давай, давай… миленький мой, дыши, детка, все курочки твои, только дыши, сынок…
Наконец, Рамзес начал кашлять, его вырвало, потом ещё раз, и он задергался и затих, глубоко дыша.
2
Невероятная авантюра со спасением Полины из рабства закончилась удачей, и благодаря попутным течениям «Морской Мозгоед» быстро и без происшествий приближался к Бхенину. Команда не сомневалась, что найдет неугомонного пса в Бейджинге и ,наконец, завершит свои приключения, повернув нос корабля к родным северным берегам.
Теодор начал постепенно поправляться. Но, что-то повредилось в нём. По ночам его тело само судорожно вздрагивало, и он, не просыпаясь, стонал, как будто лежал на раскалённых углях. Тогда, спящий с ним Ден вскакивал и начинал вертеть во все стороны, мять и тереть тело друга, пока не уходили судороги. Густые чёрные волосы свалялись, а худое лицо, так быстро обрастающее щетиной, было похоже на маску мертвеца. Иногда Денниса подменял Боб. Но Теодору было стыдно показывать при нём свою слабость, и он совсем не спал.
— Не подумай, я не люблю скулить! Просто мне стыдно от своих ночных криков, — пояснял он Дену. — Но когда-то это пройдёт? Я, как сбежавший от мамочки молокосос, не могу я спать при нём.
— Тебе простительно, — успокаивал его приятель, — просто слишком сильный удар. Спи! Ты болен и устал! Я же поправился! Главное, что ты не отправился к родне раньше времени.
Почти перед самым заходом в порт Теодор встал. Справившись с собой и сжав губы, он дошёл до мостика шатаясь, как пьяный, уцепился за перила и, хватая воздух, долго стоял.
Потом, повернулся, посмотрел на почти всю свободную от вахты команду, стоящую неподалеку, и, словно раздумывая, падать ему, или нет, прохрипел:
— Ребят, ну валите уже, по делам-то! Я ж обратно хочу! Ща как вывихну ноги и буду хромым Тедом!
Но вместо того, чтобы тихо разойтись, команда как-то странно закхыкала и, разом окружив больного, подхватила, а потом и весело отволокла обратно, в каюту!
Вечером Теодор, сидя в кровати, первый раз с аппетитом поел и, возвращая тарелку, сказал:
— Слушай Ден, а наша Мери жииирная стала!
…Раздался треск ломаемой перегородки, а затем громкий хохот, почему-то трёх мужских глоток, которые ржали голосами Теодора, Денниса и Мааса!
***
Полина находилась среди чуждых и опасных ей людей меньше двух недель, но ужас от ощущения собственной болезненной наготы, одиночества и уязвимости не уходил. По ночам она долго не могла уснуть и только под утро забывалась чутким и неглубоким сном, чтобы с первыми лучами солнца открыть глаза и выйти на палубу, доказывая себе, что она дома и не взаперти. Днем же, раскалённый тропический воздух гнал её обратно вниз, под защиту прохладных дубовых стен, и сверкающая морская гладь, спрятавшаяся от неё за стенками галеона, своими стуками и шелестом, вновь, пугали. Полине становилось так жутко, что она стремительно выбегала из своей комнаты.
В очередной раз ненадолго забывшись сном, она проснулась на мокрой от слёз и пота подушке. Девушку даже не взволновало удивительное открытие — она рыдала во сне!
— Ещё совсем немного, и моя воля была бы сломлена. Я, как игрушка, была бы продана на базаре. Почему Деннис ни разу не пришёл успокоить меня? Теперь, когда я побывала куклой для забав в чужих руках, он считает меня грязной портовой девкой?
Она снова и снова перебирала все моменты произошедшей с ней трагедии.
— Я никому не нужный человек!
Возбужденному страхами и фантазиями разуму представлялась то залитая солнцем дорога, которая ведёт к большому дому, на пороге которого стоит с протянутыми к ней руками рыжеволосый Деннис Рудж, то серый женский монастырь, окружённый рядами аккуратно подстриженных акаций…
Денис, который был всё время занят и хронически не высыпался, также как и Полина выходил по утрам на палубу… Чтобы издалека наблюдать за ней.
Так они и встречали рассветы.
Он, с нахмуренным и бледным до синевы лицом, не отрывая глаз от палубы, и она, с нездоровым розовым румянцем на осунувшимся лице, не отрывая глаз от горизонта.
А недовольная графиня по утрам, рассматривала со своего шезлонга, как безучастно наблюдает корабельную суету маленькая искательница приключений, с застывшим выражением официальной скорби по утраченному счастью. Наконец, Маргарет не выдержала.
Спустя неделю, прошедшую после спасения, темпераментная графиня с треском отворила дверку каюты, принадлежащей мисс Вингер, и, сев без приглашения, решительно начала:
— Полина, очнитесь, дорогая моя! Мало того, что вы изображаете из себя обиженную глухарями лань, вы ещё и вгоняете в тоску весь экипаж! А между тем, множество людей с риском для жизни гнались за вашими похитителями и спасли вас. Хватит уже! К тому же, вам надо объясниться! Наш штурман скоро совсем превратится в привидение. Конечно, он дурачок! Но дайте ему надежду! Иначе он заведёт нас, Бог знает куда! Вы — его идеал — вечная, несравненная, желанная и великолепная. Мне жалко нашего птенца! Полина! В конце концов! Вы — женщина! Немедленно приведите в порядок свои чувства.
Девушка промолчала, но раздеваясь перед сном, как бы невзначай рассмотрела всю себя перед зеркалом и, покрутившись вокруг на одной ноге, рыбкой скользнула в кровать, чтобы заснуть крепким сном без сновидений.
***
В Бейджинг галеон пришёл ночью. Ему выделили место для стоянки, а масса проворных и трудолюбивых китайцев, лакируя трап босыми ступнями, с утра атаковала корабль на предмет погрузки, или разгрузки товаров. По приказу капитана команда сошла на берег и, распределившись попарно, принялась обыскивать окрестности. Леди Грейсток, почти насильно одев Полину и прихватив с собой ещё зонтик и сумочку, отважно села в коляску рикши и велела везти по кишащем людьми улицам. Ей было интересно!
***
После швартовки, грохота и неразберихи уходящих на розыски в город команд, галеон поражал первозданной тишиной. Ден, утомлённый за ночь и проспавший высадку, удивлённо смотрел в потолок. Рядом, мокрый от напряжения и бледный от слабости, усиленно занимался физкультурой Теодор. Увидев проснувшегося друга, он заполз на койку и, вытянув ноги, с облегчением сказал:
— Фу! Очухиваюсь! Вставай, соня! Пойди пройдись! Наша маленькая авантюристка уже упорхнула с графиней! Смотри! Удерёт, пока дрыхнешь-то!
Дену зверски захотелось сказать гадость приятелю, но он сдержался и молча встал. Выйдя на шкафут, штурман огляделся. Вчера галеон долго скользил по водной глади залива, проходя мимо маленьких ярких, заросших всеми оттенками зелёного, бухточек и каменистых крутых берегов, выступающих далеко в воды Бхенинского залива, а сегодня, от этого разнообразия не осталось и следа. Корабль стоял на якорях в грязных водах главной гавани.
Здесь, на внешнем рейде, как треска в крупном и плотно сбитом косяке, собралось невообразимое множество кораблей со всего обетованного мира. В непосредственной близости к «Морскому Мозгоеду» шкипер наблюдал целый флот тонких и длинных местных лодок-донжонок. Чуть дальше стояли буксиры, боевые баркасы, каравелла и уже совсем далеко — ещё один галеон. В розовом свете утра весь этот морской мир выглядел, как единый организм, странно таинственный и неугомонный.
Позвав вахтенного матроса, Деннис пошёл одеваться, и затем ловко прыгнув в местную донжонку отправился в порт.
***
Сквозь маленькое окошко полуподвального магазинчика полуденное солнце пробивалось с трудом. Поэтому, когда весь Бейджинг плавился в ярких лучах летнего полдня, в мастерской дядюшки Бо было всегда прохладно и таинственно.
Двое подмастерьев тщательно шлифовали куски второсортного нефрита, превращая тусклый кусок в волшебный камень. Тихие свистящие ритмичные звуки баюкали. Сам он, цепко держа старой рукой небольшой кулон, внимательно рассматривал стоящее изделие старшего сына. Мальчик вырос мастером. Благодарение богам, и его младший сын старательно постигал науку превращения камня. Старый мастер артефакторики мог быть доволен. Отложив работу, он прошёл к выходу и, сев на низкую лавчонку, приготовился ждать посетителя. Сегодня он именно ждал!
Ещё месяц назад его посетила во сне Светлая богиня Гуань Инь, и по её велению он предпринял путь, долгий и изнурительный для его старых ног. Когда-то его отец, передавая владение, показал ему их место силы. И теперь, взяв с собой старшего сына, он посетил это место повторно. Переправившись по Жёлтой реке и продравшись сквозь густые тростниковые заросли, они дошли до развалин древнего храма. Там, сняв с шеи знак Мастера, он вложил его в незаметную расщелину и, открыв путь, дал дорогу сыну. Сам же, ощупав стену руками, взял из небольшого углубления большой мутный камень с жёлтым пятном у основания. Камень, принадлежащий тому, кто первым войдёт в его магазин сегодня…
Рядом с ним, нараспев нахваливая товар, стоял продавец пельменей. Получив суп и цзяоцзы, старик, с вниманием достойным молодых и цепких глаз, осматривал снующую толпу. Вот пробежал водонос, а вот прошла девятка стражей. Не без тщеславного удовольствия старый Бо вспомнил, как подарил великим ступеням в Пхаталле бессмертного стража с мечом, и теперь его Ханьши стоит в Павильоне Высшей Гармонии и в Праздник Двойной Девятки всегда дарует право видеть своё будущее вперёд на месяц любому вопросившему его…
Прикрыв глаза, он вспомнил, как ещё с отцом он, начинающим подмастерьем резал мраморный камень на верхней площадке террасы павильона Высшей Гармонии. На плите, среди каменных морских волн, они три года создавали океанских коньков и губки, живущие в синем небе океана вод, а также двух молодых драконов, с жемчужиной во рту, живущих в синеве бесконечного неба.
Наконец, он, втянув ноздрями воздух, понял, что перед ним стоит посетитель, посетитель пах, как лаовай! «Этого не хватало! — подумал Бо. — Сначала их корабли приплывают к нашим берегам, потом они набираются наглости входить в наши реки, а теперь круглоглазый варвар встал перед входом в мой магазин!». Старый Бо решил не открывать глаз и не проявлять вежливости к покупателю. Любой знает: «Нет вежливости — незачем входить и покупать товар!». Но глупый лаовай стоял, как вкопанный!
***
Деннис остановился у маленького подвального магазинчика, за стеклом которого были выставлены резные голубые, белые и зелёные маленькие статуэтки, бусы, браслеты и серьги. Перед входом сидел смешной кхитаец, больше похожий на старую плешивую обезьяну, чем на человека. Глаза его были закрыты, а лицо непроницаемо. Вначале Деннис сделал, было, шаг назад, но бросив взгляд на резной салатовый браслет, парень определился с покупкой и, обойдя неподвижную фигуру, вошёл.
***
Обладатель отталкивающих манер, вероятно, был с приплывшего утром корабля фан куэй. Этот уродливый человек, не склонив головы перед хозяином, вошёл в его лавку и, оглядевшись, начал что-то говорить на своём отталкивающем наречии, гортанно выкликая резкие звуки. Мастер Бо с трудом уловил два-три слова на общем языке. Пришелец жестикулировал, как лесная дикая белка, и размахивал руками, показывая на браслет верности, стоящий целое состояние. Не выдержав такого поругания своих работ, обиженный старик хотел уже позвать стражу, но тут камень, лежащий в халате нагрелся и обжёг ногу! Бо резко вздрогнул, побледнел и, вытащив волшебный предмет, сунул его в руки лаоваю, после чего, немедленно показал наглецу на дверь!
***
Зонтик прятал лица от палящего солнца, платки защищали обоняние от резких запахов помоев и жареного мяса, рикша споро бежал, крутились колеса тележки, и леди графиня с интересом смотрела на чуждый, но такой колоритный мир вокруг. Рядом с ней, недвижимым столбом сидела уверившаяся в своей никчемности Полина, и солнце золотило её выбившиеся из-под шляпы пряди.
Наконец, рикша, решивший, что такие белые женщины в первую очередь должны искать слуг, вывез их к большому полосатому шатру и приготовился показать товар (за дополнительную монетку) на любой вкус.
Перед сидевшими разворачивалось представление! То и дело из шатра выводили рабов, и толпа, хлопая руками по коленям, начинала кричать. Можно было не знать языка, но азарт был написан на лицах покупателей, и догадаться, что здесь происходит не составляло труда!
Полина резко побледнела, а Маргарет, взяв её руку в свою, зонтиком дотронулась до плеча рикши и указала в сторону порта! И того осенило! Этим богатым жёнам лаоваев нужен был товар для развлечения, но гномов продали вчера, а единственного оборотня увезли к пристани, хотя смотреть на него приходил в течение недели весь Бейджинг. Показав сразу пять пальцев, равных цене пяти дополнительных монет и, получив согласие, тот споро повёз любительниц экзотики к речному порту.
Поставив повозку на холме, он с удовольствием наблюдал, как возбужденно кричит младшая и шипит старшая жена лаоваев. Спектакль удался, и огненно-рыжий оборотень был показан с самого удобного ракурса. Получив заслуженную плату в порту у галеона, рикша подумал, что совсем неплохо иногда показывать чудеса этим странным белокожим людям.
***
В этот же день «Морской Мозгоед», с трудом дождавшись всех членов команды, снялся с якоря и поспешил ко входу в глубокое русло Великой Жёлтой реки.
3.
— Великая Книга Книг, — громко, нараспев, читал Деннис. — Рассказывает нам следующее:
«Давным-давно в Бхенине не было рек. Вся вода в мире находилась в Великом Океане, и владел всей водой двоюродный брат Нефритового Императора — Бог Воды. Маленькие трудолюбивые люди рождались, прося пить, и умирали с этой просьбой. Природа не давала сочных плодов, и вокруг росли только жалкие колючки. Не было риса, и не было жизни. Но помимо Великого Яйца у Праматери Всего Сущего, Богини Гуань Инь, были ещё яйца, и она, в грусти от поступков своего старшего сына, который правил миром, любя мёртвых и не заботясь о живых, дала дыхание ещё четырём драконам. Так появились братья: Длинный Дракон, Жёлтый Дракон, Чёрный Дракон и Жемчужный Дракон.
Драконы любили жизнь и были дружны. Как-то раз, играя в облаках, Жёлтый Дракон посмотрел вниз и увидел умиравших от жажды. «Бедные маленькие люди», — подумал он и рассказал своим братьям. Опечалились драконы и полетели к своему старшему брату. Старший брат — Великий Нефритовый Император, обещал помочь. Но шли дни и месяцы, а воды всё не было. И тогда, братья полетели к Великому Океану и, набрав в нём воды, оросили землю и совершили чудо. На сухой земле родился Бхенин.
Посмотрел Нефритовый Император на землю и страшно разгневался. Повелел он прибыть в Пхаталлу своим братьям и заточил их в четыре горы, стоящие рядом с дворцом.
Узнала Светлая Богиня, как поступил сын, и превратила Длинного Дракона, Жёлтого Дракона, Чёрного Дракона и Жемчужного Дракона в четыре реки да выпустила их из темниц. Рассердился Нефритовый Император, но не смог помешать течению Великих Рек.
Когда он понял, что правит только миром мёртвых и не может влиять на мир живых, то отгородил Бхенин стеной и проклял всё живое. С тех пор, он собирает тех, за кого не кому бороться, и делает их своими рабами. Не может увидеть прекрасный Мир Нефритовый Император, грозно сидит он в неприступной Пхаталле, и нет спасения тем, в чьих сердцах пепел…».
— Не фига себе, сказочка! — сказал Теодор. — Жутковатенько. Хотелось бы думать, что мы прёмся не к этому чудищу…
— Хотелось бы, — подтвердил Станислав. — Но нам, ознакомившись с этим… Эээ… Эпосом, необходимо решить несколько других животрепещущих моментов. Где мы встанем на якорь? Сколько джонок наймём? Кто останется на галеоне? Кто приобрёл Бурого? Потому, что сказка сказкой, а цена ценой!
***
Я решил, что утро — понятие растяжимое, и начал его, как только пробило две склянки… Дома… Какое счастье! Вчера, мне было не очень хорошо, и внутри всё тряслось, и живот крутило, а сегодня… Сегодня, я хотел есть! Жизнь опять повернулась ко мне солнечной стороной, поэтому после пробуждения по знакомой дорожке, бегущей от каюты Теда, я отправился прогуляться в трюм и впервые посмотрел на него другими глазами.
Оказалось, что наш трюм — очень неплохое местечко, когда используешь его для весёлых походов, а не для жизни. В этом кладезе приключений моего детства имелся богатый выбор мешков с крупами, бобами, множеством мелких и крупных деталек, железок и тряпья. Мой путь пролегал между возлюбленными бочонками Гризли к месту моей силы — загончику с бирюзовыми клушами. Они дремали. Но, вот-вот должны были, близоруко щурясь, рассмотреть «покупателя» и, разбегаясь, интригующе кудахтать и трястись.
Но что-то мутное и противоречащее моей охотничьей натуре появилось в душе. Хьюго! Куролюб вчера спас меня! Вот наглец! Как я теперь смогу порезвиться с пернатыми девчонками? Эта мысль ударила в голову и с силой бросила мой зад на деревянный настил! Мерзкий любитель петухообразных, все-таки добился своего! Так, в целом такое приятное место, резко потеряло свою привлекательность.
На обратном пути, так и не потревожив перьевые мешки, я случайно набрёл на хорошо выдержанный крысиный трупик. Ну хоть что-то! Уделив особое внимание местам за ушами и в межлопаточной области, от души повалялся. Больше находиться в трюме не было необходимости — пришлось отправиться будить кока.
Он благосклонно принял раннюю побудку и, кинув в меня ключом, повернулся на другой бок. Пришлось обернуться и навести порядок в камбузе. Что было, то и съел. Негусто!
Выяснилось, что от такого количества еды я отвык, поэтому какое-то время периодически маялся животом. Когда же, наконец, солнце включило отопление на полную катушку, я закончил сиесту и оставил, использованную вместо подстилки Полинину шаль.
Но тут в мои планы ворвался отдалённый разговор, вникнув в который я расстроился! Капитан и графиня, приплетя аромат дохлой крысы, совместно, не противореча друг другу, отдавали странные распоряжения. Я невольно попятился, но уткнулся в стенку, а меня, схватив за лапы, потянули два дюжих моряка, которые с цыканьем и смешками затолкали в огромную лохань, гордо именуемую ванной.
Вспоминать, что произошло дальше — неприятно. Они мылили, мочили, поливали, полоскали и снова пачкали мылом! Затем, Станислав приказал обернуться, и пытку повторили. Но это было только началом! Меня подстригли в двух ипостасях, а в довершение экзекуции, выделили опасную бритву, приказав поскоблить морду. Голого и расстроенного меня скептически осмотрели и разрешили позавтракать! Кошмар!
***
Согласно лоциям, «Морской Мозгоед» мог углубиться внутрь территории километров на сто. Дальше его продвижение было бы остановлено порогами и мелями. Поэтому, войдя в устье Жёлтой реки, они встали на якоря и занялись приготовлением к экспедиции вглубь страны.
Спасателям невероятно повезло, на стоянке рядом была пришвартована небольшая паровая яхта. Выяснилось, что она принадлежит Бритландскому торговому дому и не используется. После двух дней витиеватых переговоров яхта была зафрахтована, и оставалось лишь позаботиться о быстром переоборудовании судна.
Боб загрузил столько угля, сколько можно было поднять на борт. В результате мешки были складированы даже на палубе и в некоторых свободных каютах! Никто не знал, смогут ли они заправиться в пути. Хьюго же умудрился приобрести съестных припасов на целый год! На нос яхты и по её периметру установили семь пушек, снятых с галеона, и, при полном недовольстве Теодора, были экспроприированы две бочки вина.
На «Мозгоеде» оставались Скелет и ещё не до конца поправившийся Теодор. Полина, не посмела даже возразить, но, к удивлению, с ней оставались Маргарет и Мери. Для обслуживания корабля вытянули жребий: двадцать человек экипажа и знаменитые Бирюзовые Клуши…
Рассвет застал спасателей на реке. Туман быстро скрыл галеон, и мглистая неизвестность окутала паровую яхту. Ещё с вечера все были на борту. Станислав, не ложась спать, лично проверял и перепроверял готовность машинного отделения, а в полночь Боб отдал приказ разводить пары. Вскоре клубы тёмного дыма смешались с туманом, и, издав прощальный гудок, яхта скрылась в туманной неизвестности.
***
Утром Мери положила письмо на прикроватный столик Полины.
«Я Вас люблю! Я знаю Вас такой, какая Вы есть! Знаю Ваши слабости, беззастенчивость и коварство! Ваши ноги никогда не будут прикованы к земле, а лучистые глаза всегда будут смотреть на звёзды. Мне вечно останется только то, от чего я не в силах отвернуться: ваши прекрасные ноги, глаза, руки и грудь — мой рай и мой ад! Ваши волшебные чары, которые, как стрелка компаса, манящая к северу, притягивают меня. Я лишён воли, и я давно только в Вашей власти.
Я готов смеяться над любым расстоянием, если вы разрешите обнять вас. Я презираю смерть, усталость и сон, лишь бы вы улыбались мне. Если судьба позволит мне ещё хоть раз насладиться вашей походкой и красотой волос, я буду самым счастливым человеком на свете! Вы — мой рай! Моя валькирия! Вы — моя боль! Моя мечта!
Дорогая Полина, будьте моей женой!».
«Да…», сладко шелестящее на ветру, донесла Мери через расстояние Маасу. И голос несравненной мисс Вингер услышал наследник Ромского Триумвирата!
— Это значит… придётся долго ждать, — начал рассуждать Руслан, — полгода Олеся будет учиться, потом ещё полтора месяца подготовка к дипломному спектаклю и сам спектакль… за это время на окраине Звёздного поставят фундамент конюшни. Он в этом климате должен не менее полугода выстаиваться. Так? Значит, строить будут только в следующем году… а ведь кроме самой конюшни нужны сенные сараи, амуниция, сани и телеги… это долго.
— Да, придётся подождать, — подтвердил Платон, — зато у тебя есть время повзрослеть. Закончить школу, изучить наши обычаи и традиции, приучить жеребят к упряжи… хотя бы просто носить на себе хомут и шлею… и провести здесь случную кампанию. На новую конюшню возьмёшь пару меринов отсюда… а через год к нам привезут новых жеребят, и ты часть из них возьмёшь на свою конюшню.
— Помечтать не вредно, — остановил его Андрей Иванович, — Олеся ещё не дала согласия. Ей надо время на подумать. Но мысль интересная… стоящая. Только один вопрос. Платон, на какие деньги будет строиться эта конюшня? Это очень… и очень не дёшево… ведь деньги не только на лошадей нужны и на сани-телеги-сёдла… но и на зарплату сотрудников.
— В Звёздном практически круглый год идёт добыча янтаря, — ответил Платон, — плюс работают птицефабрика, теплицы, пекарня и рыбозавод. Есть медпункт. Вырученных от продажи янтаря денег хватает и на зарплату строителям, и на закупку стройматериалов, и на содержание киборгов. Условия проживания экстремальные… это да. Но этот город – шанс жить для киборгов.
— Понял. Значит, будет и театр, и конюшня… я знаю, сколько стоит янтарь. Мы готовы сотрудничать с любым хозяйством, где о наших жеребятах будут заботиться и беречь их.
— А раз так, — решительно заявил Тимур, — то я выкупаю у вас всех жеребят, которые появятся у вас в следующем году. Всех привезёте сюда. Пусть доращивают.
— Только не на мясо! — прервал его Андрей Иванович, — только для разведения!
— Раз уж я задержал ваш коневоз, и заставил понервничать, ведь кормов в дорогу вы взяли ровно столько, чтобы хватило, — усмехнулся бизнесмен, — то в качестве компенсации и извинения я могу потратить некоторую сумму на выкуп ваших следующих жеребят и доставку их сюда. Но на конюшне будет табличка и моё имя будет в списке учредителей её…
— Сначала слетаете в Звёздный и посмотрите всё на месте, — остановил их Платон, — вернётесь оттуда и поговорим снова. Возможно, заключим договор о сотрудничестве.
По его просьбе Нина позвонила Ире и договорилась о прилёте гостей, чтобы посмотреть на строительство и добычу янтаря.
Когда уставшие гости разошлись по своим местам на ночь — Тимур с сыном на яхту, а Андрей с дочерью в коневоз, — Нина с Платоном и Хельги поднялись в свою квартиру.
— Я так устала! Слишком много событий для одного дня, — тихо сказала она мужу, — а у тебя такие огромные планы! Разве это возможно сделать? Разве будущая актриса поедет в заполярный город за мужем-киборгом? И где взять столько сена, чтобы прокормить всех лошадей? Ведь там и коровы нужны тоже…
— Будем решать проблемы по мере их поступления, — рассмеялся Платон, — всё будет хорошо! Сено купим. Есть хозяйства, где сена заготавливают намного больше, чем смогут потратить. Обидно и досадно, конечно, что я не потребовал весь список жеребят и не узнал заранее, сколько там будет жеребчиков… и… если бы Тимур не явился, я бы точно взял только те десять, на которые были привезены для нас… теперь надо думать, как на этих лошадях зарабатывать.
— Ты всё сможешь… а теперь пора спать.
Нина присела на кровать – и упала на неё уже спящей. Платон осторожно переодел её в ночнушку, укрыл одеялом – и лёг рядом.
***
Двадцать шестое апреля началось с прилёта в половину восьмого утра агронома из питомника «Мартовский» с двумя студентами-практикантами.
Когда предупреждённая охранниками Нина с Хельги вышли на крыльцо, чтобы их встретить, мимо крыльца пробегал Тимур Семёнович в спортивном костюме и в сопровождении одной «семёрки» — и она, поздоровавшись, предложила ему первое, что пришло в голову: взять с собой в Звёздный этого агронома со студентами.
— Зачем они мне там? – возмутился он, — они мне никаким боком не интересны. Мне птицефабрика интересна, эти «олени» и жильё для сотрудников, а не вот это!
— А кормить своих кур вы не собираетесь? — совершенно неожиданно и очень вовремя выдал Хельги, — а они собираются что-то вкусное выращивать. Эти агрономы-практиканты.
Тимур Семёнович в полнейшем изумлении уставился на парня, а гордый Хельги просто светился от радости от того, что смог самостоятельно и сформулировать умную фразу, и сказать вовремя.
— Он может говорить? – изумлённо спросил Тимур, — он же… сорванный! Как же так?
— Может, — ответила Нина, — у нас всем «семёркам» поставлены чипы. А Хельги и Самсона мы возили на Кассандру для этого. Хельги может формулировать самостоятельно не слишком сложные фразы и говорить. Только с ним надо заниматься постоянно. Все наши киборги зарегистрированы в ОЗК, а некоторые даже имеют корочки сотрудников ОЗК. Кибертехник в Воронове тоже летала на Кассандру и там научилась чипы ставить. Если хотите, может поставить и Вашим киборгам. Ведь это очень удобно, когда рядом не просто сильный телохранитель, но ещё и толковый советчик. Ведь он правильно спросил о кормах… кур надо кормить. А там есть теплица, пока одна, но хорошая. Свои даже зерновые корма вполне можно выращивать в теплицах на три и более этажей.
— А знаете… в этом что-то есть, — подумав, сказал бизнесмен, — в ваше ОЗК зайду завтра, заодно посмотрю, где и как живёт будущий зять. А сегодня летим в Звёздный… с Асланом… и агрономов этих возьму с собой тоже. Если явятся вовремя.
— Они уже явились, — и Нина показала на снижающийся флайер с логотипом питомника.
Практиканты оказались парнями лет двадцати шести на вид и, по словам Игоря Ильича, уже отслужили в армии не только по призыву, но и по полтора года по контракту. Пока они вылезали из флайера, к Нине подошли Платон, Григорий, Фрол и Андрей Иванович с Олесей, уже собравшиеся лететь в Звёздный на весь день.
Платон предложил агроному с практикантами слетать на день в Заполярье – они охотно согласились – и после общего завтрака в столовой три флайера поднялись в небо и направились на север.
Руслан остался, так как утром ожеребилась ещё одна кобыла, да и жеребята в левадах оказались полудикими – и надо было помочь Полкану и Олафу ухаживать за кобылами и попытаться начать приручение привезённых малышей. Оба киборга сдружились и помогали друг другу в работе, но запрягал Восхода Руслан всегда сам и сам на нём ездил. К тому же ставшую привычной поездку по островам с Ниной он никому бы не доверил – подъехал к крыльцу ровно в десять часов.
Когда коляска миновала дамбу, Нина попросила Руслана остановиться у левад с жеребятами. Из-за недостатка площадей под посевы и пастбища осталось всего две левады и площадь каждой из них была немного меньше, чем в прошлом году, но места побегать жеребятам хватало. В одной леваде было девять кобылок, в другой – шестнадцать жеребчиков. И над обеими левадами летали два дрона, снимающие всё подряд в целях безопасности.
Нина вышла из коляски и подошла к ограждению левады. Хельги тут же спешился и подошёл к ней, держа Дивана в поводу. Руслан, видя, что Нина увлечённо наблюдает за беготнёй жеребят, слез с козел — и тоже подошёл к леваде.
Минут через пять Нина тихо спросила:
— Руслан, а ты знал, что большинство жеребят – жеребчики? Нам столько их не нужно… если бы с начала знали, что их столько…
— То всё равно взяли бы всех, — так же тихо ответил DEX, — да, знал. Я даже знаю, от каких кобыл эти жеребята. Я постоянно на связи с Андреем Ивановичем. И с Олесей. Она хорошая… но такую профессию выбрала, что нам не быть вместе… или театр, или конюшня. А жеребят… Платон бы поворчал, но против обычаев не пошёл бы… да он и сам знает, что такое ожидание смерти… никому не пожелаю такого. Вы бы взяли всех… вы и так всех взяли.
— Конный театр! – важно выдал Хельги, — Златко рассказывал про конный театр. У него есть видео.
— Руслан, Хельги прав, конные театры существуют. Можно ставить сказки, где есть лошади, или исторические пьесы, где актёры могут выступать верхом. Посмотри видео… Златко однажды был на представлении конного театра и записал несколько видео. Рядом с конюшней можно построить манеж, где и давать спектакли. Подумайте вместе… а когда ты повзрослеешь, я помогу тебе посвататься к Олесе.
— Это было бы здорово! – обрадовался парень, — мы были бы вместе и с лошадьми! Когда она вернётся, мы обязательно поговорим об этом. Спасибо!
— А теперь давай доедем до сада… в этом году должны зацвести яблони и вишни.
Яблони в саду зацветать только собирались, выбрасывая кисточки бутонов, но вишнёвые деревца были сплошь покрыты белыми цветками. Ратко первым подошёл к коляске поздороваться с Ниной, потом пожал руки Хельги и Руслану – и только после этого спросил о причине приезда.
— Хочется посмотреть на цветение, — ответила Нина, — и заодно узнать, не надо ли чего привезти?
— Слава богам, всё цветёт и будет цвести, — рассмеялся Ратко, — весна очень ранняя… лишь бы не было резкого заморозка. А насчёт того, что нам надо… черешни бы пару саженцев, да грушу можно попробовать вырастить. Сирень и черёмуху тоже хотелось бы иметь…
— Это вопросы к правлению колхоза, — Нина вышла из коляски и пошла по саду. Хельги сошёл с коня и последовал за ней. Полюбовавшись на цветущие вишни, она вернулась и снова обратилась к Ратко:
— Кстати, ты ведь вроде гидролог? Почему все вопросы у тебя по саду?
— Ну, Вы в гидрологии не настолько сильны, чтобы грузить Вас информацией на эту тему, — рассмеялся DEX, — а садовники, все четверо, не настолько разумны, как хотелось бы. Поэтому я и садом занимаюсь тоже. Оборудование по контролю за уровнем воды Некрас привозит вовремя, информацию отправляю ему и на Ваш искин тоже. Ледоход почти прошёл… почти на десять дней раньше ожидаемого срока. А по саду… Агат когда снова полетит на чайную плантацию в гости? Привёз бы нам саженцы сакуры… попробуем вырастить.
— Когда полетит?.. вот не знаю. Но скинь ему заявку по сети, привезёт. Если, конечно, полетит в ближайшее время… если очень надо, выбери день и слетай с ним сам. Заодно поохраняешь.
Ратко согласился и проводил Нину до коляски. По пути к дому она зашла в кафе, где Клим и Май показали ей новые рисунки Златко к мультфильму про Царевну-Лягушку. Рисунки были выполнены очень реалистично и живо — и после их просмотра и данных студийцам нескольких советов довольная Нина поехала к дому.
После того, как Нина вошла в дом, Руслан вернулся на маточную конюшню на ипподроме, где стояли все три жеребца, и задумался о словах о конном театре. Это же невозможно! И возможно тоже! – причём одновременно. Есть лошади, есть желание, есть тренер… ведь Ян, занимающийся с Рыжиком, обучил его сам и теперь на спортивной конюшне обучает этому же трёх мезенских меринов из первого привоза. И даже иногда показывает зрителям, чему успел обучить! Вот только жаль, что Нина Павловна успела пообещать Голубе пару меринов для катания детей… но подрастут новые жеребята и Ян снова будет обучать их.
Но нет здания! Но… планируется строительство крытого манежа на насыпи за конюшнями ипподрома на Жемчужном острове. Он будет! – если не успеют построить в этом году, то достроят в будущем. Надо только начать тренировать подрастающих жеребят… и снимать обучающие видео.
Значит… ему надо тоже сделать такое видео. А чему он может кого-то обучить? Как чистить лошадей, как кормить, как запрягать и как ездить, и рассказать историю породы… это тоже можно снять!
Руслан связался с Арнольдом, который уже профессионально занимался голо- и видеосъемками и договорился о съёмке обучающего курса по уходу за лошадьми — а тот тут же пригласил Руслана на собрание студии «Белый парус» и сказал, что Пламен тоже хочет научиться запрягать тройку, а Златко хочет знать правильность запряжки, чтобы не было ошибок в рисунках. Руслану в кафе идти было некогда, так как нельзя было оставить кобыл без присмотра, да и разрешения у Нины Павловны надо было спросить – и студийцы сами пришли на конюшню.
Но не все, так как Май был на работе, а только Арнольд, Клим и влившийся в коллектив Пламен — и Клим прямо в присутствии Руслана позвонил Нине по видеофону и спросил разрешения.
Нина удивлённо согласилась, но заметила:
— Это вы могли бы и сами решить! Если у Руслана есть свободное время, он может заниматься, чем хочет. Лишь бы не во вред окружающим и общему делу.
— Здорово! – обрадовался Руслан. — Тогда сначала снимем, как на лошадь правильно надевать уздечку и как лошадь чистить… или это уже снято?
— Снимите ещё одно видео, хуже от этого не будет, — рассмеялась Нина и отключилась.
Она находилась в зимнем саду, куда после обеда пошла поработать над главами диссертации, отпустив Хельги и Алю поиграть в парке. Как оказалось, некоторые главы и статьи успели устареть и требовали обновления — именно так и сказал Грант в прошлый прилёт. Явится ли он в эти выходные? – вот что интересно! Ведь в субботу свадьба Игоря Леонидовича и Амины… и он наверняка приглашён.
Карина говорила, что Игорь пригласил всех сотрудников не только ОЗК, но и Центра Народных Ремёсел «Лада», с которыми офис ОЗК делит одно знание. Ведь он, как начальник охраны, обеспечивает безопасность всего здания, а не только офиса ОЗК.
Вот интересно, по какому ритуалу будет проводиться свадебное торжество? Будет ли так называемый выкуп невесты или кто из молодых будет давать приданое? У разных народов разные обычаи и традиции – и что именно задумали родители Амины, оставалось загадкой.
Нина так бы и провела весь вечер над статьями, если бы Платон не пригласил её на собрание правления колхоза, которое неожиданно для всех собрал Тур.
Я стоял с сигарой у левого борта, наблюдая, как за
оконечностью Апшеронского полуострова исчезает бакинский
порт. От моей сигары остался лишь окурок. Затянувшись
последний раз, я бросил его за борт. И в ту же минуту
корпус «Астры» окружила огненная пелена.
Ж.Верн, «Клодиус Болебарнак»
Когда моторка осела на корму, Николай подождал немного и осторожно высунул голову у самого форштевня. Он знал, что сидящие на корме не могли его заметить.
Концы уже были отданы; с кормы доносилось железное позвякивание: должно быть, Вова сажал на место распределитель зажигания.
Николай услышал ворчливый Вовин голос:
— Рыбку хотел половить — так нет!.. Вечно горячку порете!.. Здесь рыбки полно. Видали, сколько пузырьков на воде?
Жесткий голос Опрятина:
— Меньше разговаривайте.
Так. Они ничего не подозревают. «Не теряй-ка времени, — скомандовал себе Николай. — Надо получше устроиться под форштевнем».
Он тихонько пропустил один конец захваченной с собой веревки за спасательный леер, свисавший с правого борта моторки. Затем проделал то же самое с леером на левом борту. Связав под водой концы, он пролез между днищем и веревкой. Она пришлась на уровне груди. Теперь заспинные баллоны акваланга уперлись в дно моторки так, что килевой брус вошел в промежуток между ними.
«Удобно получилось, — подумал Николай, взявшись за веревку полусогнутыми руками. — Меньше будет болтать».
Несколько раз «чихнул» мотор. Николай вдруг испугался: а что, если с мотором все еще неладно и они опять вылезут на берег?
Но вот мотор ровно загудел. Лодка пошла — сперва тихо, потом все быстрее. Проплыл и исчез мысок.
Теперь, когда мотор работал на полных оборотах, нос лодки задрался, и Николая чуть ли не по грудь подняло над водой. Он дышал через трубку, не расходуя воздуха из баллонов. Он испытывал чудесное, ни с чем не сравнимое ощущение полета над водой. Ему пришла в голову забавная мысль: он сейчас выглядит, должно быть, как аллегорическая фигура, какие во времена парусного флота помещали у княвдигеда [княвдигед — деревянная наделка форштевня под бушпритом], под бушпритом корабля…
Николай проделал в уме небольшой расчет: до города около пятидесяти миль. Часов за пять моторка дойдет. В баллонах акваланга около двух тысяч литров воздуха. Когда он добирался до моторки под водой, он израсходовал примерно двести литров. Акваланг работает, пока давление в баллонах не опустится до тридцати атмосфер, — значит, еще четыреста литров нельзя использовать. Вблизи города придется отцепиться и плыть минут десять под водой. Итак, на дорогу останется около тысячи литров — иначе говоря, немного больше тридцатиминутного запаса воздуха. Это на случай, если встречная волна не даст дышать через шноркель. Надо держаться неподвижно и экономить дыхание: меньше чем на тридцать литров воздуха в минуту человек не проживет.
Вначале все шло хорошо. Николай, идя бреющим полетом над гладкой водой, получал только удовольствие от водяных струй, с силой обтекавших его тело. Ноги, поддерживаемые широкими ластами, волоклись по воде. Спина через баллоны плотно упиралась в киль.
Но вскоре пошла встречная волна. Моторка ритмично плюхала по волне, то опускаясь, то поднимая нос. Пришлось приноровиться и делать вдох только в момент подъема носа. Но все-таки вода попадала в шноркель, и Николай не всегда успевал продуть трубку.
В один из моментов, когда нос моторки высоко поднялся над водой, Николай увидел слева черные камни, окруженные белым кружевом прибоя и ярко освещенные солнцем.
Камень Персианин!
Казалось, он бесконечно долго несся под килем, захлестываемый волнами, — а пройдено всего пять миль! Десятая часть пути…
Нет, он не жалел, что затеял это дело. Знал, что потребуется предельное напряжение сил. Но только теперь он представил себе, что предстоит ему вынести…
Волна была небольшая, но корпус моторки гнал перед собой высокий бурун. Скорость шлюпки складывалась со встречной скоростью ветра. Он притерпелся к ударам волны, но тело его, непрерывно омываемое волной и обвеваемое потоком воздуха, быстро теряло тепло. Масло, впитавшееся в кожу, видимо, начало смываться. Николай мерз. Веревка, за которую он держался, резала ладони. И ветер свистел в ушах.
Страница 152 из 182
Николай потерял чувство времени.
Резкая боль скрутила большой палец левой ноги и быстро перекинулась на икру. Переменить положение!.. Николай с трудом повернулся на правый бок. Сгибая и разгибая ногу, он отчаянно боролся с судорогой.
Дышать, лежа на боку; было легче — трубка шноркеля реже захлестывалась водой, но положение было неустойчивым, приходилось сильно напрягать руки, а судорога в руках — самое страшное…
Он начал устраиваться по-старому, как вдруг услышал: такты мотора стали реже. Нос опустился, и Николай погрузился под воду. Моторка остановилась.
Дыхание сразу стало свободным, а неподвижная вода показалась теплой. Николай осторожно высунул голову из воды.
— Что за прихоть? — услышал он раздраженный голос Опрятина. — Неужели нельзя потерпеть?
— А чего терпеть, если жарко? — возразил Вова. — Да я быстренько окунусь. Видите, слева остров Булла? Значит, полдороги.
— Полдороги? Что-то очень медленно сегодня.
— Медленно, — согласился Вова. — Не пойму почему.
Снова раздался голос Опрятина:
— Между прочим: где к вам сел в городе Бенедиктов?
— Как я с ним сговорился, у шестнадцатой пристани, — ответил Вова. — А потом за вами пошли, на двадцать четвертую.
— Там никого больше не было, на шестнадцатой? Видел вас кто-нибудь?
— Вроде нет. А что?
— Ничего. Быстрее купайтесь.
Моторка накренилась, раздался всплеск — это Вова прыгнул в воду с кормы. Николай высвободился из-под веревки, переключил кран на баллоны и, перевернувшись головой вниз, нырнул поглубже.
Вова плескался возле кормы. Николай держался в стороне, на трехметровой глубине. Из-за того, что этому бегемоту жарко, приходилось растрачивать драгоценный воздух. Впрочем, нет худа без добра: можно хоть немного размять затекшие руки и ноги. Согреться немного. Вот только не обратили бы они внимание на пузырьки… Не опоздать бы занять свое место. Впрочем, будет слышно, когда он станет заводить мотор: с полуоборота не заведется… Пить хочется. С утра не пил и не ел ничего. Во рту мерзостно: наглотался соленой воды… Полдороги еще. Часа два? Это немного. Это страшно много… Горячего бы чаю сейчас! Как у Мехти на яхт-клубе. Крепкого горячего чаю…
В шлюпке что-то загремело. Николай, сильно работая ластами, подвсплыл и ухватился за свою веревку. Бочку, что ли, перекатывают? Да, наверное, Вова переложил пустую бочку из-под соляра поближе к носу.
Затарахтел мотор. Николай занял свое место и переключил дыхание на шноркель.
Теперь, после перекладки бочки, нос моторки не так высоко задирался. Над водой торчала только макушка Николая да дыхательная трубка. Дышать стало труднее: бурун, идущий перед форштевнем, и встречные волны все чаще заливали трубку. Он не успевал вовремя продувать ее и опять наглотался воды. Несколько раз Николай переключался на баллоны, чтобы хоть немного передохнуть.
С каждой минутой ему становилось холоднее: организм не успевал восполнять потерю тепла, уносимого быстрым встречным потоком.
В плексигласовом окошке маски плескалась прозрачная кромка воды. Иногда, подтянувшись на руках, он поднимал голову из воды. Море потемнело. И небо потемнело. Слева висело над морем предзакатное багровое солнце.
Вдруг перед глазами, мелькнуло что-то черное. И сразу — болезненный удар в левое плечо.
Это был топляк. Бревно тяжелой породы дерева, долго пробыв в море, пропитывается водой, тяжелеет и плывет, скрываясь под поверхностью. Наскочить на него на быстром ходу опасно — можно получить пробоину.
Удар пришелся боком, и бревно, ободрав плечо Николая, слегка стукнуло моторку по левой скуле.
«Хорошо отделался!» — подумал Николай.
Он не видел крови, сочившейся из раненого плеча. Он не знал, что хуже: судороги, непрерывно сводившие ноги, или тошнота, вызванная потерей крови, холодом, жаждой и тем, что он сильно наглотался морской воды.
Высвободив одну руку, Николай расстегнул головной ремень и вынул загубник. Но рвоты не было; были только судороги в горле и в желудке. Вставляя загубник обратно, он больно прищемил десну и снова глотнул волы.
Конечно, был очень простой выход из положения: сдаться в плен. Но, когда инстинкт самосохранения подсказал эту мысль, Николай со злостью вспомнил чей-то афоризм о том, что мозг не имеет стыда.
Держись, Колька, мало осталось…
И он держался за веревку онемевшими руками.
Тошнота, и судороги, и рвущая боль в плече. И холодная вода, с бешеной скоростью несущаяся вдоль измученного тела…
Сознание затуманилось.
«Ты хотела, чтобы я придумал что-нибудь… Ну вот, я придумал. Я все для тебя придумаю… Хорошо было сидеть с тобой у костра. Коснуться рук твоих не смею… Коснуться рук не смею…»
Не разжимай пальцев!
Скороговорка мотора откуда-то со стороны врывается в гаснущее сознание.
Страшным усилием воли он заставил себя поднять голову.
Огни! В сумерках мигают красные и белые огни фарватерных буев. Сейчас моторка пересечет фарватер.
Город уже зажег огни…
Ну, пора!
Он переключил дыхание на баллоны, выбрался из-под веревки. Упершись ластами в дно моторки, сильно оттолкнулся…
Страница 153 из 182
Какая черная вода! Вдох — выдох… Вдох — выдох…
Он вынырнул. Вытащил изо рта загубник. Моторки уже не видно — далеко ушла.
Влево. Плыть влево, к яхт-клубу. Не больше мили.
Проклятая тошнота! Опять судорога. Он перевернулся на спину, чтобы отдохнуть немного, и при первом же вдохе глотнул горько-соленой воды. Приступ кашля раздирал грудь…
Боцман Мехти в этот вечер, как обычно, сел в ялик и отправился проверять, хорошо ли закреплены яхты на рейдовых буйках.
Настроение у старого Мехти было паршивое. Яхта «Меконг» ушла на неделю. Уже почти две недели прошло — «Меконг» не вернулся. Потапкин хороший яхтсмен, парус знает. Но почему не сообщил о задержке? Он, Мехти, вчера звонил в Ленкорань, тамошняя охрана рейда сообщила, что в устье Куры яхта «Меконг» не заходила. Обещали выслать катер в архипелаг. Посмотрим, что завтра сообщат.
На яхт-клубе работать нельзя: все время звонки. Особенно одна женщина беспокоится. Плачет в трубку. Ее дочь на «Меконге». Зачем плакать? Потапкин хороший яхтсмен. Только зачем женщин взял? Где женщины, там слезы. Э, давно известно…
Мехти подогнал ялик к буйку номер двенадцать. Яхта «Ураган» была хорошо закреплена. Но Мехти сразу заметил, что на ее палубе с правого борта лежит человек — на спине баллоны, на ногах ласты.
— Эй, ты! — сердито крикнул Мехти. — Тебе здесь дом отдыха?
Человек не отозвался. Старый боцман взобрался на яхту.
Человек лежал ничком, зажав в откинутой руке маску. Мехти перевернул его на спину.
— Потапкин?! — изумленно пробормотал он.
…Минут через двадцать Николай пришел в себя. Он беспокойно дернулся. Свет резал глаза. Он хотел сбросить с груди одеяло, но рука не повиновалась. Откуда одеяло?..
Вдруг он понял, что лежит в шкиперской яхт-клуба. Он увидел склонившееся над ним лицо боцмана Мехти. Услышал знакомый ворчливый голос. С трудом ворочая языком, Николай прохрипел:
— Остров Ипатия… Пошлите катер… Остров Ипатия…
И снова потерял сознание.
С набережной просигналила машина «скорой помощи», вызванная боцманом. Николая увезли.
Мехти связался по телефону с портом, чтобы получить разрешение на выход моторки в море.
Он не мог понять, как Потапкин оказался в бухте. С острова Ипатия проплыть с аквалангом? Э, чепуха!.. В старину, верно, бывали чудеса на морях, но теперь… Ясно одно: с «Меконгом» что-то случилось. На всякий случай Мехти отнес в моторку аптечку. Он возился в моторке, готовил ее к походу, как вдруг увидел зарево.
В южной части вечернего неба дрожали розовые отсветы далекого пожара.
Мехти вылез из моторки на палубу бона, постоял в раздумье, шевеля узловатыми пальцами. Надо узнать, где горит. Он направился в дежурку, но не успел снять телефонную трубку, как раздался звонок.
— Мехти-баба? — спросила трубка. — Говорит дежурный по порту Селезнев. Вы говорили, с вашей яхтой что-то случилось у Ипатия? Так вот: в тот район отправляется торпедный катер. Выяснить причину пожара. Можете пойти с ними, если хотите.
— Пойду, — сказал Мехти.
Через полчаса торпедный катер подошел на малом ходу к бону яхт-клуба.
— Давай скорее, товарищ Мехти! — крикнул из рубки катера высокий капитан-лейтенант в шлеме.
Мехти прыгнул на палубу катера.
— Здравствуй, Костя, — сказал он, пожимая руку капитан-лейтенанту. Давно не видались.
— С прошлогодней регаты. Как живешь, старина?
Взревели моторы. Волоча за собой длинные «усы», катер побежал к выходу из бухты.
Мехти присел на низкое ограждение рубки. Рядом стояли двое штатских, а внизу, в крошечной каюте, сидело еще несколько человек. Мехти знал, что это нефтяники и пожарные специалисты.
Вышли в море. Капитан-лейтенант кивнул старшине, стоящему рядом. Тот отжал рукоятки акселераторов. От мощного рева моторов заложило уши. Катер птицей рванулся вперед. У его носа встал стеклянный бурун — неподвижный и розовый от зарева.
Вибрировала под ногами палуба, тугой встречный ветер врывался в легкие. На боевой скорости катер несся туда, где вполнеба стояло зарево. В реве моторов не слышно было слов. Капитан-лейтенант, обернувшись, улыбнулся Мехти и поднял два пальца. Мехти понимающе кивнул: две тысячи оборотов. Правильно, давай быстрей.
Мехти спустился по крутому трапу в каюту, сел на свободную разножку. Здесь было немного тише, чем наверху. Нефтяники перебрасывались короткими фразами. Припоминали извержения на Черепашьем, на Песчаном, на Лосе. Это было много лет назад, тогда тоже здорово горело. Вспоминали более редкие и давние случаи — пожары на танкерах и на морских буровых.
Но танкеры в том районе, где полыхало зарево, не ходили. Может быть, пожар на острове Высоком? Там морской нефтепромысел, крайний в архипелаге…
В каюту спустился капитан-лейтенант.
— Мой радист связался с Высоким! — прокричал он. — Там все в порядке, зарево видно на юго-востоке. А рыбный промысел в устье Куры сообщает, что видит пожар на северо-востоке.
Он разложил на столе карту и посмотрел, где скрещиваются эти пеленги.
— Горит где-то у Ипатия, — сказал он.
Мехти поднялся наверх. Грозным красным светом были залиты море и небо. С каждой минутой становилось светлее. И когда миновали камень Персианин, то увидели огненный столб.
Страница 154 из 182
Сомнений больше не было: горел остров Ипатия.
Мехти молча смотрел на гигантский факел, рвущийся из моря.
— Твои ребята были здесь? — прокричал ему в ухо капитан-лейтенант.
Боцман не ответил. Его лицо, освещенное пожаром, окаменело.
Катер на малом ходу подошел с наветренной стороны к тому, что еще недавно было островом. У подножия газового факела бурлила и бесновалась вода.
— Ушел Ипатий под воду, — хмуро сказал кто-то.
— Надо тушить, — отозвался один из нефтяников, закрывая лицо рукой от жара. — Если усилится ветер, может донести огонь до буровых на Черепашьем. А там газ…
Катер пошел вокруг остатков острова. Валило с борта на борт: процесс изменения дна еще не закончился, море было неспокойное.
— Дай бинокль, — сказал Мехти капитан-лейтенанту.
Он навел бинокль на отмель и увидел черный остов яхты. По обгоревшим доскам еще пробегали языки пламени. Мехти опустил бинокль. Лицо его было неподвижным. Только крупные капли пота катились по жестким щекам.
Через час подошел вызванный по радио отряд пожарных катеров — маленькие верткие суденышки с высокими надстройками. Там на поворотных турелях были установлены крупные брандспойты с прицельными устройствами. Они напоминали корабельные пушки.
Катера окружили огненный столб. Мощные струи воды вырвались из стволов брандспойтов и скрестились у основания факела, как мечи титанов.
Битва с огнем началась…
В праздничные вечера морские пожарники нередко выходят на середину бухты. Высокие фонтаны воды бьют в небо, струи сверкают и переливаются в свете цветных прожекторов. Толпы горожан собираются на Приморском бульваре, чтобы полюбоваться зрелищем изумительной красоты.
Но здесь было пустынное море. Ревел фонтан горящего газа, рычали мощные двигатели, шипели и обволакивались паром водяные струи, и багровые отсветы причудливо играли на облаках пара и дыма.
Огонь яростно сопротивлялся воде. Он то отступал, колеблясь, то вдруг набрасывался на суда. Лопалась и свертывалась в трубки краска на бортах катеров, дьявольский жар опалял моряков, одетых в асбест. Катер «Саламандра» вдруг охватило пламя. Заглохли дизеля, лишенные кислорода. Но отчаянные машинисты не растерялись: переключили воздухоприемники на кислородные баллоны, вырвались из огня. Соседний катер, «Полундра», снизив давление насосов, окатил «Саламандру» потоком пенной воды, сбил огонь. Окутанная паром «Саламандра» снова бросилась в битву.
Катера плясали на волнах, их швыряло из стороны в сторону, но стволовые — по большей части бывшие морские артиллеристы — не отрывались от штурвалов наводки и скрещивали струи на основании факела, чтобы оторвать пламя от поверхности моря.
Ночь или уже день? Не понять…
Но вот клинки водяных мечей срезали под корень огненный столб. В последний раз пламя взметнулось к небу — и потухло.
И сразу — темно. Нет, не темно: уже занимается рассвет. Неужели целая ночь прошла?..
Еще ревел потухший фонтан, но рев ослабевал с каждой минутой. Море успокоилось, стало гладким. Только в месте выхода газовых струй еще бурлила, вода.
Боцман Мехти попросил капитан-лейтенанта подойти как можно ближе к отмели. Он долго разглядывал черный остов яхты.
Капитан-лейтенант тронул его за плечо. Мехти молча отдал бинокль. Медленно спустился в каюту, лег на маленький диванчик, повернувшись к стене.
Взревели моторы. Катер пошел прочь от острова Ипатия, которого больше не существовало.
Все шло неправильно! Совершенно неправильно все шло с этим шисовым светлым. Так, как нельзя.
Так, как нужно…
— Еще… Дамиен… еще… пожалуйста!
То ли стон, то ли всхлип застревает в горле, Роне слышит его словно бы со стороны, этот жалкий скулеж, голодный и отчаянный, колени раздвигаются сами, тело гнется и плавится, и не стыдно, совсем не стыдно подставляться вот так, потому что ответный горячий смешок ерошит волосы в низу живота, обдает сладким жаром до самой мошонки:
— Не могу отказать, мой темный шер, когда ты так просишь..
— Я… запомню…
Дыхание рвется, короткое, быстрое, нервное. Говорить трудно, горло перехватывает, словно это у тебя во рту даймовский член, плотный, горячий, пульсирующий… Словно это в твое горло он бьется, а вовсе не наоборот. Впрочем, уже не понять, где кончаются твои чувства и начинаются даймовские, где кончается свет и начинается тьма, они переплетены так тесно, что любое движение отзывается дрожью в обоих телах, напряженных, горячих, скользких. И хочется то ли смеяться, то ли плакать, то ли орать в голос от острейшего почти нестерпимого наслаждения, разделенного и умноженного на двоих, — и абсолютнейшей неправильности происходящего.
Ох, Дайм! Отказать он не может! Плохо тебя учил Светлейший, ох. плохо… Нельзя давать таких опрометчивых обещаний: их ведь могут и не забыть. Или не смогут забыть, и неизвестно еще, что опаснее…
И то, как ты открываешься навстречу, полностью открываешься, без малейшей защиты, и впускаешь в себя тьму, доверчиво, радостно, без сопротивления и отторжения… словно так и надо, словно она ничего не в силах тебе сделать… Ну да, эта конкретная тьма и не в силах, она и правда не сможет сделать тебе хоть что-то плохое, но тебе-то откуда знать об этом?! Ты ведь просто раскрываешься навстречу и все! И вот сейчас, например, переполнив тебя до краев и рванув как следует, Роне мог бы убить… Легко и играючи…
Если бы захотел. Если бы мог. Если бы это был не Роне.
И ты ничего не успел бы сделать, и никто ничего бы не успел, никто не смог бы тебе помочь, хоть это-то ты понимаешь? Так же нельзя, Дайм, нельзя настолько доверчиво и безоглядно пить тьму, даже темным нельзя, а уж тебе-то тем более! Просто нельзя. И чему тебя только учили, а еще полковник Магбезопасности!
Мысли путались.
Дайм больше не говорил ничего, только дышал, только смотрел, только толкался, все быстрее и горячее, бирюзовые молнии царапали кожу мурашками, перламутр затвердел тонкими длинными зубчиками, игольно острыми и частыми, словно у гребешка, и теперь вычесывал нервы, заставляя их дрожать перетянутыми струнами на грани надрыва, приближая кульминацию, заставляя содрогаться всем телом, подталкивая к краю обрыва, пока наконец…
Роне не смог бы сказать, кто из них тогда кончил мигом раньше, а кто — тысячелетием позже, все смешалось, скрутилось, выплеснулось, протащило, словно в штормовом прибое по гальке… И вышвырнуло на горячий скомканный берег, пропахший морем и соснами, оружейной смазкой и пеплом, предельным отчаяньем и запредельным счастьем.
Предварительно позволив заглянуть в Бездну.
Одну на двоих.
И неожиданно оказалось, что когда вот так, обнявшись и буквально слившись друг с другом, вдвоем, а она — одна, причем не просто одна, а на двоих…
То это вовсе не так уж и страшно.
— Ничего там нет, Роне, — пожаловался Дайм с какой-то почти детской обидой. — Совсем ничего. И совсем не страшно.
И уснул раньше, чем успел договорить.
Пахло от него свежестью. Роне не был уверен, работает ли так дар воздуха у светлых или же дело в забитой чуть ли не в инстинкты чистоплотности лекаря, но от Дайма всегда пахло свежестью, хотя никаких заметных усилий он к этому вроде как не прикладывал. Всегда. После бурного секса, после многодневного похода по пересеченной местности, после тяжелой тренировки, не важно, — всегда только свежесть, только сосны и море…
Пятнадцать лет назад от него пахло так же. Роне это отлично помнил.
А еще он вдруг понял, что это воспоминание больше не отзывалось болью, стыдной и мучительной. Только море, только сосны, только усталая сладкая дрожь в перетруженных мышцах и остаточное наслаждение медленно засыпать в объятьях того, с кем только что заглянул в Бездну.
Одну. На двоих.
«…основной ментальной гигиены является уважение к чужой
личности. Потому что личность, не проявляющую такого уважения,
в свою очередь тоже никто уважать не будет. Не стоит забывать.
что вселенная — это система зеркал, отражающая все наши посылы
и ожидания, с удовольствием подстраивающаяся под наши желания
и делающая все возможное, чтобы человек, не видящий вокруг
ничего хорошего и уверенный в полной и безоговорочной гнусности
окружающих и общей подлости мира, мог бы с удовлетворением
воскликнуть: «В мире действительно нет ничего, кроме подлости и
гнуси! Я был прав, утверждая это!», не подозревая, что совсем
рядом лежит дивный мир совершенно иного устройства. Рядом, да.
Но — за границей его восприятия, потому что он готов видеть
только свой мир, пусть подлый и мерзкий, зато привычный.
Что ж, каждому по вере его…»
Бруно светлый шер Майнер. «Основы ментальной гигиены».
Как-то так получалось, что шисов полковник Магбезопасности Дамиен светлый шер Дюбрайн ломал все привычные Роне схемы, наработанные и удобные. Все, до которых мог дотянуться. Впрочем, те, до которых он дотянуться не мог, ломал ничуть не менее успешно. Просто одним своим присутствием.
Ну, например, Роне раньше и в голову не могло прийти, что однажды он будет безумно, до перебоев с дыханием и почти полной потери себя счастлив оттого, что он — темный.
Казалось бы, в чем тут счастье? Чему радоваться? Это же истинное проклятье! Никакой надежды после смерти попасть в дивные сады Райны, в которых светлые в полном комфорте дожидаются очередного перерождения. Если ты темный, попасть в сады Светлой Сестры тебе не светит, уж простите за каламбур. тебя ожидает жадная пасть Хиссовой Бездны, и неважно, как ты жил и что делал, изменить ничего невозможно. Все предопределено цветом ауры.
Да и жизнь твою до этого самого грядущего посмертия светлые изо всех сил стараются сделать мало чем отличимой от Ургаша. Словно напоминают. Словно ты можешь забыть… Постоянные ограничения, связывающие клятвы на каждом шагу, необходимость прятать собственную силу, недоступность высших должностей и постоянный призрак МБ за плечом. Если что-то случилось. в этом наверняка виноват темный, ищите ближайшего и можно казнить, не разбираясь. Страх и ненависть в глазах окружающих… Ну ладно, это хотя бы приятно. И вкусно. Они питательны и не так бесполезны, как все остальное.
И вечные мечты о свободе, такой сладкой и такой недоступной…
Какая уж тут радость.
И однако, когда Дайма посреди горячечного, неловкого и совершенно невинного пока еще поцелуя вдруг скрутило ослепительной болью, абсолютно непонятной и оттого еще более страшной, сводящей с ума, не дающей вздохнуть — первым ощущением Роне была именно радость, такая же чистая и ослепительная. Оттого, что он темный. Оттого, что достаточно впиться губами в сведенные болью губы и выпить всю эту дрянь одним долгим глотком до последней капли. Словно ее и не было.
Дайм всхлипнул и обмяк, тяжело навалился сверху всем телом. И Роне поймал губами и выпил его облегченный стон — точно так же, как мигом ранее выпил боль. Начисто. До самого донышка.
Разобраться с тем, почему светлого так шарахнуло от одной только мысли о единении на троих, можно и потом. Пока куда важнее разобраться с болью. И проследить, на случай, если вдруг снова… И разобраться опять, если таки вдруг.
И впервые чувствовать себя почти счастливым по такому вот странному поводу. Искренне, а не с оттенком горьковатой вынужденности, раз уж все равно ничего другого не светит, так типа хоть удовольствие получить… напоследок.
А еще светлый использовал пальцы.
Уже от одного этого можно было кончить! От того, что он — осторожничал. Старался растянуть, разработать, не повредить, а не просто взять, грубо. привычнозаботясь лишь о собственном удовольствии.
И еще это масло…
То самое, оливковое, кажется, полная даймовская ладонь этого шиссова масла, от которого Роне тоже нехило так тряхануло. Не потому что оно холодное, не потому что на разгоряченную кожу и в самое чувствительное место… не от ощущений вообще. Просто от самого факта наличия. Оттого, что оно — было. Что Дайм о нем вспомнил. Подумал. Призвал.
Словно это в порядке вещей. Словно это так и надо. Чтобы нежно. Чтобы осторожно и без боли, со всеми этими совершенно невозможными подготовками, смазками и растяжками…
Вот тут-то Роне и повело. Уже конкретно так повело.
Дайм обошелся без наручников, ему одной ладони хватило, чтобы сцепить запястья Роне и прижать их к кровати… так осторожно и бережно прижать, что Роне, как ни старался, не смог сдержать придушенного стона — болезненно-сладкого, предвкушающего. Голова кружилась, бедра сами подавались навстречу горячим жадным губам и не было ни сил, ни желания пытаться вернуть себе свободу. Наоборот! Хотелось, чтобы эти горячие сильные нежные руки держали как можно крепче и не позволили вырваться, если у Роне вдруг совсем продует чердак и он попытается сделать такую глупость.
— Пожалуйста, Дами-ен… пожалуйста…
Он сам не понимал толком, о чем просит.
Дайм оказался догадливее.
И поцеловал… так горячо и безумно нежно, так отчаянно и болезненно-сладко, как никто… никогда… вообще никто никогда!
В член.
И тут уже Роне не застонал даже, а заорал в голос. Потому что Дайм, сука, поцеловал взасос!
Попробуй тут не заори.
— Ну и что ты орешь, Бастерхази?
Слова вроде бы грубые, только вот голос… такой нежный, бархатный, ласковый, такой смущенный и восхищенный одновременно, такой отчаянно-даймовский, что хочется то ли орать еще громче, то ли смеяться и плакать на разрыв, то ли скулить, извиваясь у ног, только бы тебе сказали еще хоть что-нибудь таким же вот голосом, и не важно что…
— Тебя что, Бастерхази, ни разу не трахали?
Важно.
— Не… трахали.
Смешно, да? Восьмидесятилетний девственник, о любовных похождениях которого слагают баллады по всей Валанте. «Ах, этот Рональд темный шер Бастерхази, он такой жеребец! Такой неистовый! Такой горячий! У бедняжки Ристаны не было ни единого шанса… да и у любой другой бедняжки тоже, он же трахает все, что шевелится, и что не шевелится трахает тоже, он же некромант!»
Ну да. Все верно. И в то же время…
Никто. Никогда. Ни разу.
Чтобы вот так, нежно и осторожно, проникая внутрь не пальцами даже, теплым и ласковым светом, обнимая живым перламутром внутри и снаружи, поддерживая и удерживая, согревая, лаская, гладя. Стремясь доставить удовольствие, а не боль, стремясь не унизить, подчинить, размазать и выпотрошить, а сберечь. Словно Роне — хрупкая драгоценность, словно его ощущения и чувства имеют значение, словно он сам имеет хоть какие-то значение и ценность в глазах… Ну хоть в чьих-то глазах!
Такое… завораживало.
На такое было легко подсесть, словно на сильнодействующий наркотик. Слишком приятно и необычно. Слишком хочется, чтобы снова и снова, чтобы не прекращалось, чтобы всегда было именно так. Наверное, так и бывает между двумя светлыми. Только так и бывает… Наверное, Дайм просто забыл, кто сейчас перед ним. Вернее — под ним.
Ничего. Напомнить несложно. И лучше сейчас, пока еще не прирос всей кожей, всей сутью, всеми стихиями. Если прирасти, отрываться будет куда больнее. С кровью.
— Не трахали, с-светлый… С-с-сорок лет… Самоубийц не было.
Вот так. Ясно?
И что ты будешь делать теперь, Дайм?
«Самоубийц не было. Сорок лет…»
Ты ведь помнишь, да?
Ты сам проводил то расследование сорокалетней давности, значит, что-то подозревал еще тогда, хотя и не нашел доказательств. Роне видел твою подпись на том деле: «Закрыть за недостаточностью улик и отсутствием прямого признания». Ну вот тебе и оно, прямее не бывает. Как не бывает и сроков давности у таких преступлений, во всяком случае — с точки зрения полковников Магбезопасности.
Я темный, Дайм. Всегда им был и всегда останусь. Убийца. Тварь. Отродье Хисса. И плевать, что Хисс одобрил те смерти и знак его горел на пепелище месяц, для светлого это всего лишь еще одно доказательство того, что два отродья Ургаша всегда друг друга поддержат. Знал бы ты, насколько это не так…
Теперь ты знаешь правду. И что ты сделаешь? Просто отшатнешься? Или сразу достанешь наручники? И голос, такой теплый и ласковый, станет обжигающе ледяным, острым, режущим до крови…
Что бы ты ни сделал — делай это быстрее. Пожалуйста.
— Да, Бастерхази? Значит, я тоже рискую? Меня ты убьешь… тоже?
Теплая бирюза, пронизанная насмешливыми золотыми искрами. Слишком близко, слишком много. И голос… ласковый, бархатный, нежный, разве что чуть более ироничный… точно такой же, как прежде, словно ничего не случилось и никто ни в чем не признался только что.
Или словно кто-то действительно не узнал ничего нового, потому что отлично все понимал еще тогда, когда накладывал резолюции о недостаточности улик.
И было ему плевать. И сейчас, и тогда…
— Убью! — Роне всхлипнул и оскалился. — Точно убью, Дайм! Если ты остановишься!
Ноги утопали в длинном ворсе пестрого ковра. Ковры в капитанской каюте были повсюду — на полу, на низкой и широкой кровати, и даже занавешивали переборки. Устав мерить каюту шагами, Лара села на прикроватный пуф и с тоской посмотрела вверх. Через люки, забранные мутным стеклом, проникал свет нового дня.
Вчера, после унизительного осмотра и ощупывания, которым ее подверг пожилой сахрейнец, бывший кем-то вроде лекаря у пиратов, она долго лежала прямо на полу, свернувшись в клубок и вздрагивая от стыда и отвращения. С палубы доносились громкие разговоры и хохот. Потом Лара услышала пронзительный крик Мануэлы. Она прижала ладони к ушам: ее могла бы ожидать та же участь, если бы капитан не рассчитывал получить за нее хорошие деньги в Саэтте. Но об отце она ничего не знала до сих пор и кляла себя за беспомощность и никчемность своих способностей…
Щелкнул замок и Лара быстро оглянулась. Вошедший в каюту капитан Зафир остановился и, уперев руки в бедра, принялся в упор разглядывать ее.
— Клянусь чреслами Сейдт Тахрира! Я почти жалею, что согласился на предложение твоего отца и обещал не прикасаться к тебе.
Отец жив! И ему удалось договориться с пиратом! Сердце забилось, Лара не сдержала прерывистого вздоха.
— Однако ты так хороша… Знаешь, есть различные способы, коими женщина может доставить удовольствие мужчине, не лишившись невинности…
Капитан гибким движением скользнул к ней. В горле разом пересохло. Лара быстро встала и прижалась спиной к переборке. Она должна держаться храбро и спокойно. Это станет ее защитой.
— Дарующий освобождение видит не только дела но и помыслы, — хрипло прошептала она. — Разве, утоляя свою страсть одним из тех… способов, ты, в своем воображении не представишь большего?
Склонив голову к плечу, Зафир с любопытством спросил:
— Откуда тебе известно о Нем, изнеженная дочь этррури?
— Я… — Лара на миг запнулась: и в самом деле откуда? Полузабытые рассказы матери, страшные сказки и предания о диковинных землях, которые она читала украдкой, пробравшись в отцовскую библиотеку? Как бы там ни было, похоже память подсказала ей верно. Она продолжила уже громче: — Я читала о великом и ужасающем боге Пустыни, боге ярости и битвы. Ему противны те, для кого вожделение сильнее слова.
Он рассмеялся:
— Маленькая северянка хочет быть смелой. Сейд Тахрир зрит дела и помыслы, но мы сейчас под крышей, куда его взор не проникает.
Он подошел вплотную и обвел указательным пальцем скулы и подбородок Лары, затем его палец скользнул к ее левой ключице с багровой царапиной, оставленной острием кинжала.
— Смелая…
— Тогда… клятва Ему не может считаться действительной! — выпалила Лара
— Клятва? — нахмурился Зафир.
— Ведь обряд принятия Его силы проходит в храме. Под крышей.
На лице капитана отразилось недоумение и напряженная работа мысли. Он убрал руку.
— Твой ум подобен уму змеи, северянка. И как змея, ты пытаешься извернуться. Но ты ошибаешься, и я докажу это тебе.
Ларе показалось, что в его голосе появилась нотка неуверенности. Зафир явно колебался, однако она всей кожей ощущала исходящую от него эманацию темной страсти.
«Будь как вода!» — пронеслось в голове. Она глубоко вдохнула и медленно выпустила воздух скозь полуоткрытые губы. Полноводная холодная река…
Зафир встряхнул головой и отступил.
— Предложение твоего отца слишком щедро, чтобы…. — пробормотал он. — Впрочем, в ожидании выкупа нам предстоит провести вместе много седмиц. И, как знать, вдруг за это время Сейд Тахрир призовет тебя, и изменит твой путь.
— Никому не ведома его судьба, — ответила Лара. — Но об одной судьбе позволь тебя спросить. Моя служанка, Мануэла. Что стало с ней?
Зафир ухмыльнулся:
— А ты что думаешь?
Лара не отвечала, продолжая твердо смотреть ему в глаза.
— Что же, я расскажу тебе. Жребий определил тех, кто стали ее мужьями на прошедшую ночь. Разве ты не слышала, как она славила Ие-Атал-Хаби, богиню страсти, в их крепких объятиях?
— Она… жива?
— Зачем она тебе? В Саэтте я найду для тебя служанку и не одну.
— Но…
— Хватит возражений и вопросов на сегодня, северянка, — с прорвавшимся раздражением отрезал капитан. — Думай о своей участи. И будь счастлива тем, что я держу тебя здесь, в своей каюте, а не трюме с крысами.
Он пошел к выходу и уже взялся за ручку двери, как снаружи, откуда-то сверху, раздалось:
— Алхалаку-у-у*!
Зафир бросился прочь из каюты, по палубе затопало множество ног, зазвучали громкие команды. И наконец все перекрыл пушечный залп.
* (сах) тревога
Стремительно вынырнувшая из-за мыса наперерез пиратам «Этансель» оказалась для тех полной неожиданностью. Либеросам благоприятствовало то, что они находились с наветренной стороны. Арно загодя приказал зарядить все двадцать восемь имеющихся на борту пушек. В кирасе и шлеме он стоял на юте, разглядывая неприятеля в подзорную трубу. Это был другая шебека, не та, что они преследовали накануне, и явно недавно побывавшая в бою — об этом свидетельствовали глубокие борозды и выбоины на корпусе, расщепленный в нескольких местах планшир и продранные паруса. «Эль-Хариша», «Акула» — вилась по борту вычурная сахрейнская вязь. А судя по тому, как глубоко корабль сидел в воде, его трюмы были полны.
— Уже награбили! — буркнул Микеле, плавно двигая колдершток.
Заметив их, пираты взялись за весла, чтобы развернуться бортом, но Брикасс не дал им такой возможности:
— Огонь!
Грохнули десять двенадцатифунтовых бортовых пушек, заряженных цепными ядрами. Крутящиеся в воздухе ядра ударили по фок-мачте и бушприту. Под тяжестью фока мачта, затрещав, надломилась и рухнула. Пираты с лихорадочной быстротой кинулись рубить перепутавшиеся снасти. С запозданием выстрелили погонные орудия. Арно почувствовал, как содрогнулся его корабль, получив несколько попаданий в корпус. Канониры спешно перезаряжали пушки правого борта. «Этансель», описав дугу, поравнялась с пиратской шебекой и вновь дала залп. Пираты ответили, по фальшборту застучала картечь, выбивая щепу, впиваясь в живую плоть, расцвечивая ярко-красным рубахи либеросов. Стон поднялся над шкафутом.
Однако перегруженная шебека, лишившись фок-мачты и с разбитым бушпритом маневрировала с трудом, и Брикасс, воспользовавшись медлительностью врага, скомандовал:
— Фордевинд! Кормовые орудия — огонь!
Грохнули четыре восьмифунтовых пушки, установленные на корме. Картечь смертоносным шквалом пронеслась по палубе пиратского корабля.
— Приготовиться к абордажу! Орудия левого борта — огонь!
От залпа — на этот раз ядрами — переломился реек грота и разметало весла. Шебека беспомощно закачалась на волнах.
— Микеле, веди на них! Стрелки — вперед!
Арно сбежал на шкафут, где ждала своего часа абордажная команда. Мушкетные выстрелы, яростные крики и стоны раненых слились в привычный гул, который он почти не слышал. Сахрейнцы, намеревающиеся дорого продать свои жизни — вот, что занимало его внимание. Борт «Эль-Харише» приближался.
«Что же, «Акула», найдется и на тебя гарпун!»
— На абордаж!
Взвились абордажные крючья с привязанными к ним канатами и с глухим звуком вонзились в обшивку. Увлекая за собой либеросов, Арно ринулся на пиратов.
… Пираты, зная, какая судьба их ждет, обычно пощады не просили и не стремились сдаваться в плен, но в этот раз сражение отличала особенная ожесточенность. Арно заметил вожака и стал прорубаться к нему. Сахрейнец тоже заметил его и поманил к себе. Теснота палубы и общая свалка не позволяли им сойтись в настоящем поединке. Арно почти не обращал внимания на полученные вскользь удары, пришедшиеся в кирасу, или мелкие порезы, удерживая в поле зрения пиратского капитана. Сахрейнец был вертким и сильным; сабир так и мелькал в его руке. Полоснув по животу одного из либеросов, он прыжком оказался перед Арно. И едва не достал его, упав на колено и попытавшись ударить в пах. Арно сумел отбить его клинок и молниеносно контратаковал, не давая сахрейнцу опомниться. Ощутив прикосновение стали к шее, тот оскалился, с ненавистью глядя на врага.
— Передавай привет Сейд Тахриру! — процедил Арно и резко дернул шпагу на себя.
***
Орсала наблюдал за сражением с палубы. Сахрейнцы дрались отчаянно, даже когда погиб их капитан, однако удача была на стороне либеросов. Разумеется, Фальго приказал ему оставаться на «Этансель». Разумеется, он приказ нарушил. Окинув взглядом раненых, кому повезло быть не разорванными в клочья ядрами и изрешеченными картечью, он с циничностью, свойственной как медику, так и его собственным убеждениям, вынес вердикт, отделяя тех, у кого сохранялся шанс выжить. После чего поручил их заботе своих помощников. А сам, подхватив абордажный палаш, перепрыгнул на борт пиратской шебеки. Бой еще продолжался, но Джузе поймал себя на том, что ему даже нравится. Он будто ощущал и предвидел — атаки и парирования, кому умереть или жить. Разноцветные нити вились в темноте, а он парил над схваткой. Походя отбил палашом нацеленный ему в голову удар сабира, затем сам ударил другого пирата эфесом в лицо. И споткнулся, увидев двери капитанской каюты. Там был заслон, который он должен был устранить. Сломать двери не стоило труда, и он ворвался внутрь. И отшатнулся: омерзительный червь бросился в лицо. Орсала занес клинок. И опомнился. Перед ним стояла девушка, держа перед собой медный подсвечник. Откуда она тут взялась? Наложница, пленница? Раздумывать времени не было и он побормотал:
— Прошу меня извинить, госпожа… Мне… показалось.
Девушка не ответила, а он, потрясенный, метнулся прочь из каюты.
Звуки боя смолкли, наступил особый миг, когда сражение завершилось, но противники еще не осознали того. Словно незримый маятник замер в крайней точке, чтобы потом качнуться назад. Но Джузе чуял: они одержали победу. Он спустился в трюм и остановился, услышав не стон даже — а вздох. Как его слух, после грохота канонады, различил этот тихий звук? Он не знал.
— Ты… тоже… желаешь вкусить?
Еще одна девушка, хрупкая, в лохмотьях, которые едва прикрывали наготу, жалась к шпангоуту. Спутанные волосы падали на лицо, в огромных глазах плескал ужас, текучий, как живое серебро Эрминаля.
— Не желаю…
Глубоко внутри разорвалась до предела натянутая струна, и маятник пришел в равновесие. Джузе присел перед ней на корточки и протянул руку. Девушка отпрянула.
— Не бойся, — прошептал он с удивившей его самого уверенностью. — Никто больше не причинит тебе зла.
***
Либерос
«Странник- Воитель, даруй победу достойному…»
От грохота пушек закладывало уши, каюту заволакивала дымка. Ларе не верилось, что еще три дня назад ее жизнь можно было назвать безмятежной и спокойной. Какими вздорными казались ей сейчас тогдашние горести. Однако внезапное — в том числе для пиратов — нападение возродило в душе надежду. Затем она подумала: а если Зафир сцепился с другим, таким же как он, хищником? Слова молитвы замерли на ее губах. Тем временам орудийная пальба сменилась сухим треском выстрелов и дикими воплями. Значит, развязка, какой бы ей не суждено быть, близка. Подбежав к двери, Лара отдернула занавешивающую узкое окно бархатную портьеру. Кровавый кошмар абордажазаставил ее задрожать и отшатнуться. Но самое главное — она увидела, что атакующие не походили на солдат какой-либо державы и в сущности, не отличались от людей Зафира. Новый плен?! В отчаянии она огляделась и, заметив стоящий на столике подсвечник, схватила его. И едва успела отскочить. Дверь, выбитая сильным ударом, распахнулась, в каюту ввалился один из пиратов и шагнул к ней, занося палаш. Лару замерла, выставив перед собой подсвечник. Ее пугал даже не клинок, направленный ей в грудь, а взгляд. Как если бы она стояла на краю пропасти, глядя в мутную пелену. В следующий миг пират мотнул головой и наваждение схлынуло. Тяжело дыша, он вдруг пробормотал слова извинения и выскочил обратно на палубу. Лара всхлипнула, не зная, что еще ожидать. Звуки сражения постепенно затихали. И вот в дверях возник высокий мужчина в вороненной кирасе, поцарапанной и покрытой вмятинами, и шлеме орнейского образца с красным плюмажем. Тяжелое дыхание вздымало грудь. Глаза, пронзительной синевы, неожиданные для покрытого бронзовым загаром лица, цепко оглядели каюту, безразлично скользнули по Ларе, затем он пристально посмотрел ей в лицо и вдруг склонился в учтивом поклоне.
— Аве, дона Лара.
И она поняла, что знает его. Этот вгляд и сказанные с легкой иронией слова вызвали в памяти знойный полдень и узкую улочку Джинеры. Темноволосый чужак, едва не поплатившийся за свою дерзость. Неужто он стал пиратом?! Она вцепилась в подсвечник так, что побелели костяшки пальцев.
— Прежде, чем вы пустите в ход ваше грозное оружие, поспешу заверить, что вам нет нужды опасаться меня, — предупреждая возможную атаку, сказал мужчина.
— Аве… чужеземец, — прошептала она.
Кажется, он был изумлен не меньше ее, но нотка иронии в голосе стала явственнее:
— Вы запомнили меня, сиятельная дона?
— Мне было сложно забыть вас…
Его губы тронула усмешка:
— Капитан Фальго, к вашим услугам. Как же вы оказались на пиратской шебеке?
— Мы плыли в Талассу, капитан… — она спохватилась: — Мой отец! Он должен быть где-то внизу!
— Понимаю. Мы все осмотрим. Побудьте пока здесь. И я надеюсь, худшее для вас уже позади, дона Лара.
— Но кто вы?
— Либерос. Вам знакомо это слово?
— Капитан! — окликнули его с палубы.
Фальго коротко кивнул ей и вышел из каюты.
— Да, сьер Фальго, — проговорила Лара, хотя и знала что он не услышит.
Она глубоко вздохнула — к ней пришло ощущение, что с ее плеч спала невидимая тяжесть, пригибающая к земле. Она одернула себя, твердя, что что ничего еше не кончилось. Им не стоит опасаться либеросов, но и обольщаться тоже преждевременно.
И все же… Ей отчего-то хотелось улыбаться.
***
На шкафуте Фальго ждал помощник, ибериец Ниградо.
— В трюмах — полно дорогих товаров, — он ухмыльнулся, но тут же помрачнел. — Дрались как Твари из-за Предела. Мы многих потеряли, а раненных еще больше. И не все увидят завтрашний рассвет. Еще нашлись рабы, гребцы с джинерской галеры. Потолкую с ними, может кто с нами пойдет.
— Пленные?
Ниградо, хлебнувший лиха в рабстве, пиратов ненавидел люто. Он помрачнел еще больше, явно сожалея, что таковые есть, и махнул на нос, где под охраной двух часовых с мушкетами сгрудились сахрейнецы.
— Вона, два десятка. Остальные унеслись к своему Демону Пустыни. А и этих бы отправить, догонять…
— Проверьте трюмы. Помимо рабов и товаров должен быть еще один важный пленник… — велел Арно и замолк, удивленно вскидывая бровь: по трапу поднимался Орсала, бережно держа на руках девушку в изодранном платье. Обнаженные ноги и плечи несчастной покрывали багровые кровоподтеки. Она уткнулась лицом в плечо лекаря, судорожно цепляясь пальцами за ткань его рубахи.
— Джузе? Ты почему здесь?
— Прости, Фальго. Но моя помощь могла понадобиться. И понадобилась.
— Кто эта девушка?
— Ее зовут Мануэла. Служанка госпожи. А теперь я займусь ранеными, если не возражаешь.
Арно нахмурился, провожая того взглядом: самовольство Джузе вышло за пределы разумного, им стоит поговорить начистоту. Затем он огляделся. Пятна крови на досках настила подсохли и потемнели. На шкафуте сложили погибших либеросов, тела сахрейнцев побросали за борт. Во время боя они старались стрелять по мачтам и палубе, и шебека не получила серьезных пробоин в корпусе. Если ее подлатать, вполне дотянет до Рагасты. Но им придется задержаться у Эрбо, хотя бы до завтра.
— Ниградо, возвращаемся к острову. «Эль-Харише» пойдет на веслах.
Помощник кивнул и спросил, запуская пятерню в густую бороду:
— С пиратами чего?
— После того, как разгрузите шебеку, загоните их в трюм.
— А может… — Ниградо выразительно провел себя по горлу. — Что с ними возиться?
— Нет, Ниградо, — твердо ответил Арно.
— Будет исполнено, капитан, — разочарованно протянул тот.
Помощник ушел, и Арно, облокотившись на планшир, снял шлем и вытер вспотевший лоб. Горячка боя уступала место усталости, и он все отчетливее ощущал саднящие ранки на руках и ногах, полученные во время абордажа. Особенно его донимал глубокий порез чуть выше запястья правой руки. На рукаве расплылось большое бордовое пятно. Впрочем, прилипшая к ране ткань остановила кровотечение.
— Капитан, мы нашли пленника, — раздался за спиной голос старшины абордажной команды.
Арно обернулся:
— Он назвал себя?
— Дон Винченцо Конти, дук Джинеры. И вот еще, — старшина развернул темно-синюю ткань и Арно увидел алые лепестки герба Конти.
— Хорошо. Сохрани штандарт. И отведи дона Винченцо в капитанскую каюту, Тонино. Там его дочь, пусть порадуется, что она невредима.
Ананк не скупится на сюрпризы. Кто бы мог подумать, что ему доведется свидеться вновь с сиятельной доной Ларой, да еще при таких обстоятельствах. Ее отец жив, и уже за это можно благодарить своенравную богиню. Но все равно, столь знатные пассажиры представляли определенную проблему, и ему предстояло решить, как с ними поступить.
***
Газид при первых залпах выскочил из закута. А дон Винченцо вытянулся на соломе и закрыл глаза. Он ожидал завершения боя, черпая поддержку для духа в изречении древних мудрецов:
«Стой, хотя бы и рушилось все вокруг. Выполняй свой долг, хотя бы и не было никого, кто бы спросил с тебя»*.
Он сделал для спасения себя и Лары все, что от него зависело. И сделает вновь, если Зафир проиграет сражение. И пусть свершиться то, чему суждено.
Смолкли яростные вопли и пальба. Конти обратился в слух, чутко ловя все звуки, доносящиеся сверху. Победители разговаривали на общем! Послышались приближающиеся шаги. Тогда он, не позволяя себе чрезмерно надеяться, сел поудобнее и, несмотря на дурнотную слабость, выпрямил спину.
Матросы расчистили палубу палубу «Эль-Харише» от обломков рангоута и перепутавшихся снастей. Арно собирался вернуться на «Этансель», но его остановил Тонино.
— Что случилось?
— Дон Винченцо… Он сказал, что у него важные сведения. И попросил вас спуститься к нему…
Набрав в грудь воздуха, Арно мысленно пожелал, чтобы Странник послал ему терпения. Какая беда стряслась у дона Винченцо, что даже воссоединение с дочерью отошло на второй план?
Однако не должно пренебрегать просьбами сиятельного дука.
— Хорошо. Ниградо, — подозвал Арно помощника, — расцепить корабли, бери «Эль-Харише» под командование, — затем он окликнул Ринетти: — Микеле! Поведешь «Этансель» обратно в бухту, мне придется задержаться здесь.
* перефразированная цитата Марка Аврелия
«Стоик» — этот тот, кто «стоит», хоть бы и рушилось все вокруг, «стоик» — это тот, кто выполняет свой долг до конца, хотя бы и не было никого, кто бы спросил с него.
***
Дук Конти, сухопарый мужчина с обильной сединой в волнистых волосах и остроконечной бородкой, отличался от рисовавшегося в воображении Арно образа обрюзгшего высокомерного старца. Плен у пиратов заострил черты лица, однако взгляд темных глаз остался живым и проницательным.
При виде Арно он с достоинством наклонил голову:
— Вам, полагаю, известно мое имя.
— Да, дон Винченцо. Я капитан Фальго, либерос на службе сида Танреда.
— Прошу меня извинить, возможно я оторвал вас от насущных дел, капитан.
— Мне передали, что вы желаете сообщить мне нечто важное. Настолько важное, что предпочли разговор со мной возможности обнять свою дочь.
Дук тонко улыбнулся:
— Я хочу прижать Лару к своей груди, но прежде мне хотелось бы определиться в одном вопросе, и лучше, если мы обсудим все без ее присутствия. Итак, я ваш пленник?
— Не лукавьте, дон Винченцо, вам же известно, что единственные пленники либеросов — пираты, — Арно вернул ему не уступающую в учтивости улыбку.
— Тогда я хочу знать — какие у вас планы в отношении меня и мой дочери?
Арно пожал плечами:
— Мы должны задержаться здесь, у острова Эрбо, для небольшого ремонта, прежде всего этой шебеки. Далее я собираюсь вернуться в Рагасту. Думаю, там вам не составит труда найти корабль, идущий в Джинеру.
Конти на миг опустил веки, о чем-то раздумывая, затем решительно сказал:
— Позвольте говорить с вами откровенно, капитан Фальго. Я и Лара направлялись в Талассу, где… через три дня она была должна сочетаться браком с приближенным принчепса Эрнана. Когда нас захватили пираты, я предложил выкуп капитану, и он согласился. Знаю, что все найденное в трюмах пиратского корабля — ваше по закону. И… назовем это так. Я не предлагаю выкуп за наши жизни, но покупаю у вас приданое Лары. Как сделали бы купцы Рагасты. И щедро плачу вам, если вы доставите нас до Талассы.
— Вот как? – вырвалось у Арно. Его неприятно удивила прагматичность дона Винченцо. Словно только что не миновала страшная угроза для жизни и чести не только его, но и его дочери: – Примите мои поздравления по поводу удачной партии для доны Лары. Но разве свадьбу нельзя отложить, учитывая обстоятельства?
— Должно быть, я кажусь вам бессердечным, но таков удел тех, кто обременен властью. Брак Лары крайне важен как для Джинеры, так и Альби. От Эрбо до Талассы – не больше трех дней пути, даже не при самом благоприятном ветре. Но поверьте, путь из Рагасты… может занять гораздо больше времени, чем та седмица, которая требуется кораблю для пересечения Срединного моря.
Конти многозначительно замолчал.
— У меня пленные и раненые, — не самым любезным тоном буркнул Арно.
— И два корабля. К тому же – вы планировали встать на стоянку у Эрбо, если я правильно вас понял.
Пришел через Арно задуматься. Он чувствовал, что по какой-то причине остров Коэрт не устраивал дука Конти. А что устраивает его самого? Впрочем, дук обещает хорошо заплатить…
— Быть либеросом — достойно уважения, — негромко и проникновенно проговорил дон Винченцо, не сводя с него взгляда: — Но пути Странника неисповедимы, и если однажды вам наскучит этот род деятельности и захочется чего-то иного… Тогда вам, возможно, потребуется поддержка и благодарность, сьер Фальго.
Дук выделил обращение, и Арно насторожился.
— О, я не знаю — кто вы, — тот развел руками. — Однако я прожил длинную жизнь, и смею надеяться, научился разбираться в людях. И мне кажется, что вы… иного полета.
— Среди либеросов случаются разные люди, — усмехнулся Брикасс. — Однако быть им не только достойно уважения, но и весьма хлопотно, и прямо скажем, мало кто доживает до почтенных седин.
Улыбка дона Винченцо стала еще более светской.
— Я сказал — а вы услышали. Если вы согласны, мы обговорим сумму, которая не вызовет ропота у ваших людей. Но деньги — пустое. Благодарность никогда не была чужда роду Конти. И кроме того, я обещаю замолвить слово перед принчепсом Эрнаном, так что не не торопитесь отвергать мое предложение.
Брикасс вдруг подумал о доне Ларе, которая, наверняка, извелась о тревоги, ничего не зная про отца, пока они состязаются в риторике. Воистину, характер джинерского дука подобен льдам полуночи.
— Я скажу вам завтра, дон Винченцо. Прежде я должен понять, какими силами располагаю и можно ли разделить их.
— Понимаю и приму любое ваше решение. А теперь, раз мы прояснили позиции, не проводите ли вы меня к Ларе? Один из ваших либеросов был достаточно любезен, чтобы снять оковы, но боюсь, что ноги еще не совсем готовы служить мне.
Опираясь на руку Арно, дон Винченцо вошел в капитанскую каюту.
Всплеснув руками, дона Лара кинулась к нему.
— Папа! — в ее голосе прорезалась мука.
— Все обошлось, — пробормотал дук, — Полно, Лара…
Несмотря на сдержанный тон, Арно увидел, что у дона Винченцо тоже подрагивают губы, а в глазах блестит предательская влага. Дук крепко прижал к себе дочь, затем отстранил ее и сказал почти спокойно:
— Позволь представить тебе капитана Фальго.
Лара перевела взгляд на Арно и церемонно сказала:
— Благодарю вас за спасение, капитан.
Спохватившись, что в нарушение всех приличий он пристально смотрит в ее лицо, Арно поклонился.
— Однако, полагаю, что это лишь формальность, — вставил Конти, внимательно оглядев обоих.
Скрывая смущение за учтивым тоном, Арно проговорил:
— Дон Винченцо, дона Лара. Рад, что для вас все разрешилось благополучно. Мы направляемся к Эрбо. Эти апартаменты — в вашем распоряжении.
— Капитан Фальго, — неожиданно обратилась к нему дона Лара. — Со мной была девушка-служанка. Ее звали Мануэла. Меня тревожит ее судьба.
— Я видел ее, дона Лара, она жива, хотя… — он запнулся, раздумывая, насколько следует посвящать утонченную дочь дука в гнусные подробности того, что произошло с ее служанкой.
— Вам нет нужды проявлять деликатность, — по лицу девушки пробежала тень. — Капитан Зафир предельно ясно дал мне понять, что с ней сделали.
— Лара! — предостерегающе воскликнул дон Винченцо.
Дона Лара утомленно прикрыла ладонью глаза и покачнулась. Арно понял, что она держится из последних сил. Странно, что того не видит — или не желает видеть ее отец.
— Все закончилось, и тебе не следует терзать себя, — наставительно добавил Конти.
Она вскинула голову:
— Я знаю, что ты заключил соглашение с ним, но та же судьба ожидала бы и меня, если бы Странник не пересек наши дороги с капитаном Фальго!
На лице Конти отразились недовольство и досада: ему не могла понравится откровенность суждений дочери и проявление эмоций в присуствии незнакомца. Чтобы пресечь дальнейший спор, Арно успокаивающе сказал:
— Мой врач позаботится о Мануэле, дона Лара, — он подавил вздох, думая о предстоящем разговоре с Джузе. — Когда бросим якорь, вам подадут скромный обед, — он посмотрел вверх, на золотившееся от закатного солнца стекло световых люков: — Или ужин.
— До конца дней моих буду молить Странника хранить вас, сьер Фальго, — с теплом в голосе сказала дона Лара. — Вы ранены и нуждаетесь в отдыхе, а мы заставляем вас вести светскую беседу.
Арно покосился на пятна крови на кирасе и одежде, догадываясь как выглядит. Ему и в самом деле хотелось умыться и прилечь, а не упражняться в любезности, однако участие девушки тронуло его.
— Чья, как не ваша молитва, дона Лара, может достичь Посланца Звезд, — сказал он и еще раз поклонился: — Однако, не тревожтесь, не вся кровь здесь — моя. Приношу свои извинения, сейчас я должен вас оставить. Меня ждут неотложные дела, а вам, полагаю, многое нужно обсудить.
***
Уже стемнело, когда «Эль-Харише» бросила якорь рядом с «Этансель» Вернувшись на свой корабль, Арно спустился в трюм. Чадный воздух пропитывали запахи крови и страданий, стонали и невнятно бормотали в забытьи раненые. Кормовая часть была занавешена запасным парусом, и по ткани, подсвеченной лампам, двигались изломанные тени. Будто одна из мистерий, описывающих схождение Странника на нижние уровни подземного мира. Арно отогнал неуместные мысли и шагнул за полог. Джузе, в заляпанном кровью холщовом переднике, поднял на него воспаленный взгляд. На сдвинутых рундуках лежал либерос, которому он только что зашил распоротый бок.
Один из помощников Джузе накладывал повязку, второй протирал инструменты. Раненый, к счастью для себя, был без сознания.
— Выживет? — спросил Арно.
— Клинок скользнул по ребрам, внутренности не задеты. Повезло. Уносите его, парни. Если мне не изменяет память, этот — последний. Проведайте, как там другие.
Дождавшись, когда полог опустится за помощниками лекаря, Арно тихо сказал:
— Да, ему повезло. Что все еще есть тот, кто может лечить его.
— Ты о…
— Именно. Ты нарушил приказ. Почему?
Орсала вытер тряпицей окровавленные руки и пробормотал:
— Бой почти закончился, мне ничто не угрожало. Ну и в любом случае, из Нико выйдет толк…
Арно почувствовал закипающий гнев:
— Джузе, в следущий раз твоя выходка может дорого обойтись не только тебе, а всем. Если твой неукротимый дух не желает подчиняться приказам, оставайся в Рагасте!
— Нет! Этого больше не повторится.
— Не знаю. Больше не знаю, можно ли полагаться на тебя.
— Фальго, прошу…
Он смотрел прямо и во взгляде не было того отблеска безумия, что тревожил Арно в последние дни.
— Я должен подумать.
— Понимаю. А пока — дай взглянуть на твою рану.
— Царапина, — однако предплечье пульсировало болью, и Арно, присев на бочонок, положил руку на импровизированный стол.
Джузе плеснул из плошки воду с экстрактом трав прямо на рукав, выждал мгновение, затем быстрым, но аккуратным движением отодрал присохшую ткань. Рана медленно наполнилась кровью.
— Глубоко рассечено, надо наложить пару швов, — сказал Орсала, беря изогнутую иглу. — Хлебнешь агуардиенте?
— Обойдусь, — буркнул Арно и вздрогнул, когда игла проколола кожу.
— Та девушка… — спросил он. — Что ты нашел на шебеке. Как она? О ней справлялась дона Лара.
Лекарь протянул шелковую нить, завязал узелок и оглянулся на каморку, где обитал сам и хранил свои снадобья.
— Не очень хорошо, — его лицо стало суровым. — Боюсь, она не скоро сможет… прислуживать госпоже. Если вообще сможет, — он сделал новый стежок.
— Речь не об этом… — Арно невольно поморщился и втянул воздух сквозь зубы: — Дона Лара искренне переживает за нее.
— Я дал Мануэле Свет Луны, пусть спит. Телесные раны можно исцелить. Но душу… — Джузе сухо рассмеялся и, затягивая последний узелок, сказал уже другим тоном: — Готово. Кстати, красивая татуировка, жаль, рубец ее теперь немного портит. Этот мастер знает толк в пиррейских узорах.
Арно взглянул на синюю вязь:
— Знает. Благодарю, Джузе.
— Не за что, — он смочил кусок корпии в резко и пряно пахнущей коричневатой жидкости и протер шов, затем взял моток бинтов и ловко перевязал предплечье. — В ближайшую седмицу тебе лучше избегать упражнений в фехтовании.
— Постараюсь, — усмехнулся Арно.
Фальго ушел, а Орсала сгреб испачканное кровью полотно, застилающее рундуки, снял с себя передник и, скомкав, бросил на пол. Затем устало присел на бочонок, который только что занимал капитан.
— Господин Джузе, — за полог заглянул Нико. — Мы с Тео присмотрим за ранеными, а вам бы отдохнуть.
— Не зря я тебя взял в помощники, — хмыкнул Орсала. — В следующий раз доверю тебе заштопать какого-нибудь бедолагу. Все лучше, чем штаны в университете протирать.
Нико, отчисленный со второго курса по причине неспособности его семьи платить за дальнейшее обучение, смущенно заулыбался и исчез за складками парусины.
Джузе, оставшись один, облокотился на рундук и уронил голову на сцепленные ладони. Что — или кто! — заставило его пойти на «Эль-Харише»? И ведь он чуть не убил дону Лару, приняв ее за мерзкую тварь. Неужто Тьма настолько помрачила его разум? Тогда Фальго прав, ему лучше остаться на берегу. Или… самому пресечь нить свой жизни. Пока чего непоправимого не натворил… Нико уже сейчас сможет заменить его. Так и надо поступить.
Видимо, он начал проваливаться в сон и вскинулся, услышав тихий плач.
— Иду, — покачнувшись, он встал и побрел к своей каморке.
Из-под сомкнутых век Мануэлы безостановочно текли слезы. Джузе тяжко вздохнул, кладя руку ей на лоб. Девочка блуждает по тропинкам своих кошмаров. О, он слишком хорошо знал, каково это.
— Ш-ш-ш. Я еще поборюсь за твою душу.
Скорей бы Рагаста… Там он попробует пересилить то незримое, что засело в нем, и обратится за помощью к жрецам. Может, надежда для него еще есть? И для Мануэлы тоже?
***
— На земле родился ты, но уходишь к звездам…
Арно поднес тлеющий пальник к серебристому брусочку Зуба Дракона*. На груди погибшего с шипением вспыхнуло белое пламя; зашитое в парусину тело соскользнуло по наклонной доске вниз. В море пламя разгорелось ярче, разбрасывая искры и подсвечивая темную толщу воды.
— На земле родился ты…
Еще одна звезда зажглась в море. Либеросы, склонив головы, выстроились вдоль фальшборта, отдавая последний долг товарищам. В ожесточенном сражении погибли двадцать семь человек, к утру умерли еще четверо. Правда, Джузе уверял, что остальные раненые выкарабкаются. Весь день они занимались ремонтом обоих кораблей, вечером «Этансель» со скорбным грузом вышла в море.
Большая часть из тридцати гребцов, освобожденных из плена у сахрейнцев, изъявила желание стать либеросами. Ниградо, отличающийся отменным чутьем на людей, побеседовал с каждым, в итоге команду пополнили восемнадцать человек, пять из которых когда-то были моряками.
Искры в воде погасли. Небо медленно заволакивали тяжелые облака, закрывая свет Звездного Предела и словно опуская траурный занавес; ветер крепчал — ночью ждать шторм.
— Микеле, правь к берегу, — приказал Арно и взглянул на стройную фигурку в светлом платье возле бортового ограждения.
К его удивлению, утром дона Лара попросила разрешить ей присутствовать при прощании несмотря на недовольство отца. Поколебавшись, Арно согласился. И утром же дал дуку согласие доставить его вместе с дочерью до Талассы. Однако дон Винченцо не поскупился на оплату, и даже угрюмый Вольх признал, что дело выгодное. Завтра они снимутся с якоря. Арно решил взять с собой семьдесят человек. На Эрбо оставались Джузе и раненые, Вольх со своими парнями и бывшие рабы.
Дон Винченцо также почтил церемонию своим присутствием, но уже давно ушел, а девушка так и стояла на корме. Арно вздохнул и направился к ней.
— Печальный день, капитан Фальго, — тихо сказала дона Лара.
— Печальный. Но те, кто погиб, будут жить памятью в сердцах оставшихся. Как знать, не прибавится ли этой ночью звезд на небе.
– Я верю в то, что души достойных загораются звездами для живущих. И пусть провалятся в вечный мрак те, кто повинен в кровавой бойне! Недавно я спускалась к Мануэле. Бедняжка не узнала меня. Господин Орсала хорошо заботится о ней, признаться, я не ожидала, что он… — недоговорив, она сдвинула брови. – Отец сказал, что вы ради нас пойдете в Талассу. Примите мою глубочайшую благодарность, ведь это дополнительные хлопоты и риск.
— Вы преувеличиваете мое великодушие, дона Лара. Что касается риска — жизни моя и моих людей постоянно сопряжены с ним.
— И все же, вы могли отказаться и мало бы что потеряли.
Арно поймал себя на том, что разглядывает ее, будто видит впервые. Образ надменной знатной девушки, что сложился в его мыслях после мимолетной встречи, растаял, сменившись совсем другим. Осунувшаяся, со следами пережитого страдания на лице и неумело собранными на затылке волосами — такая Лара казалось ему гораздо привлекательнее утонченной красавицы в паланкине.
— Должно быть, вы желаете как можно скорее воссоединится с вашим женихом, дона Лара? — неожиданно для себя задал он вопрос.
Она вздрогнула и чуть остранилась. Арно обругал себя за бестактность. Он ждал вспышки негодования, но дона Лара бесхитростно сказала:
— Я… не знаю. Никогда его не видела.
— Разве в Этрурри приняты те же обычаи, что в Сахрейне и других странах полудня? — удивился он.
— Нет, но…
За их спинами прозвучал строгий голос дука Конти:
— Лара, почему ты до сих пор здесь?
Обернувшись, Арно учтиво наклонил голову, а девушка спокойно ответила:
— Прости, папа, я задержалась, чтобы выразить признательность капитану Фальго за его решение. Доброй ночи, месьер.
Знатные гости оставили Арно в глубокой задумчивости. Пополнение в команде склонило чашу весов в принятии решения или что-то иное? А дон Винченцо, получается, хладнокровно выставил на кон дочь ради выгодного союза. Что же, таков удел высшей знати. К тому же, браки, заключенные в политических интересах, когда супруги лишены иллюзий относительно друг друга, нередко отличаются своеобразной гармонией, чего нельзя сказать о тех, кто с головой бросается в пламя страсти. Если только союз с Джинерой не перестанет быть выгодным для Альби, или на политическом небосклоне Этррури не закатится солнце дука Конти. Тогда участь доны Лары станет незавидной. Впрочем, те черты характера, которые она выказала за столь непродолжительное время, говорят о силе духа и стойкости в испытаниях. Да и что за дело до этих игр либеросу Фальго? Аристократу Брикассу тоже не следует заглядываться на чужих невест.
— Ох, Фальго, чует мое сердце — не доведут тебя до добра черные очи сиятельной доны, — пробурчал Микеле, явившийся невольным свидетелем их беседы. — Это тебе я еще в Джинере говорил…
— Обманывает тебя сердце, Микеле, — резко оборвал его Арно и, круто развернувшись, сбежал на шкафут.
* Металл, аналог самородному магнию, из лавовых выходов. В мире Орнея в результате катаклизма получил широкое распространение, и его открыли и научились очищать раньше, чем на Земле
Сплетение
Бухта Орвотт, юго-восток Альби
Попетляв между зарослей, тропинка свернула к рыжим орвоттским дюнам. Осел остановился, потянул морду к багрянке, стелющейся по песчаному склону, и рванул зубами изогнутые мелколистные ветки.
— Да иди же, Той, ненасытная твоя утроба! — Линн вытянула его хворостиной.
За дюнами шумело море и орали чайки. Она прислушалась — уж больно громко да сварливо орали. Вчера шторм был, выбросило чего на берег? Сюда течением много чего приносит, чаще, конечно, падаль навроде дохлого дельфина, но случается и годное найти.
Она посмотрела на солнце, уже высоко поднявшееся над пиками Восточного Рубежа. Наверняка, падаль, оттого и грай стоит. И до храма далеко. Вик осерчает да прибьет, ежели проваландается, поди-ка, на стены от боли лезет, эк скрутило… Однажды его два дня мотало по зимнему морю, за мачту цеплялся, уже, сказывал, Предел как есть узрел, да смилостивился Странник. Но застудился, вот и мается с тех пор, под ненастье особенно.
Однако любопытство пересилило, Линн потянула за повод Тоя, который, воспользовавшись заминкой, снова остановился и обгладывал чахлый тамариск. Поддав ослу по бокам пятками, она повернула животное в сторону моря.
Ноги Тоя увязали в песке, и всем своим видом он выражал крайнее несогласие с решением хозяйки отклониться от привычного ему пути, однако Линн безжалостно подгоняла его хворостиной. Она поднялась на гребень и обомлела. На отмели лежала разбитая штормом галера. Лишившийся палубных надстроек и мачт корабль сильно кренился на правый борт. Берег устилали обломки снастей, в полосе прибоя плясала пара бочонков. Порыв ветра принес зловоние разлагающейся плоти. Линн, сдернув с головы платок, прижала его ко рту, разглядев на палубе скрюченные тела гребцов.
Даже после смерти они не обрели свободы, так и остались прикованными. Чайки с визгливыми воплями вились над кораблем, садились на борта и перескакивали на погибших, примеряясь к ним клювами. А ведь не шторм погубил корабль, и дыры в бортах оставили не море и камни… Пираты! Сахрейнцы, не иначе. Первым побуждением Линн было броситься назад. Она заозиралась, будто наводящие ужас на все побережья разбойники могли вот-вот вырваться из-за дюн, потом одернула себя. Странник ведает, откуда в Орвотт принесло галеру. Птицы без опаски расклевывают тела, живых не осталось. Мертвецы-то ей ничего худого не сделают. И о галере никто еще не знает, иначе бы стражу выставили. Так что она спустится и посмотрит, нет ли чего стоящего. Чего пиратам без надобности — ей пригодится. Тут каждый куст знаком, есть, где припрятать. Ничего, потерпит Вик. А потом уже можно и в храм, дальше пусть Светлый Альтансир решает, кому весть слать.
Таласса
«… флот Галеи пополнился кораблями, а в портах Брейтца, Дуаренна и Боннена возводятся дополнительные укрепления. Что же касается Эрминаля, то посол еще раз подтвердил: император Вальтер будет и в дальнейшем придерживаться сугубого нейтралитета по отношению как к Галее, так и другим к государствам Орнея, однако, как мне стало известно, при эрминальском дворе любезно принимают маркиза Лефанта…»
В дверь кабинета негромко постучали и Эрнан, нахмурившись, поднял голову от полученного с тайной почтой письма Харольда Эйрландского.
— Что там у тебе, Труве? — недовольно спросил он.
— Месьер! — на лице вошедшего секретаря читалось сдерживаемое волнение пополам с растерянностью. В руках он держал прямоугольный предмет, завернутый в мешковину. — Боюсь, у меня плохие новости. Прискакал гонец. В бухте Орвотт позавчера обнаружили галеру дука Конти, выброшенную на берег. Она подверглась нападению пиратов…
Эрнан, пытаясь осознать услышанное, выпрямился в кресле и отрывисто спросил:
— Сведения точны?
— Да, ваша светлость. На галере найдены бумаги дона Винченцо, — Труве подошел к столру и развернул мешковину, демонстрируя портфель из черного сафьяна, покоробленный и покрытый белесыми разводами от пребывания в морской воде. На с золотой застежке пламенели рубиновые лепестки герба Конти. — И вот письмо Светлого Альтансира, жреца Орвоттской обители.
Принчепс, взяв письмо, сломал печать с изображением ордена Пастыря и пробежал глазами первые строчки с пространными извинениями о причиненных неудобствах, спеша добраться до сути. Дука и его дочь среди мертвых не обнаружены. Это ничего не значит, пираты могли расправиться с ними и выбросить тела в море, но скорее всего — взяли в плен. Эрнан отложил письмо и потер виски указательными пальцами. Дон Винченцо был симпатичен ему как умелый правитель, держащий слово, а если подумать о доне Ларе… Но сожаление быстро уступило место тревоге. Пираты напали отнюдь не на купца или рыбака, да еще в такой близи к Альби! Такого не случалось уже давно. Владыки Орнея — и он не исключение, закрывали глаза на мелкий разбой, считая сахрейнских разбойников трусливыми и слабыми врагами, и слишком полагались на либеросов Танкреда. Дук Джинеры стал жертвой этой самоуверенности, не удосужившись позаботиться о надежном сопровождении своего корабля. Что дальше? Если он жив, то пираты потребуют выкуп. А если нет, как знать, удастся ли заключить союз с новым правителем. Но на выяснение уйдут седмицы… И от солнцеликого эмира, погрязшего в чувственных удовольствиях, вряд ли можно добиться внятного содействия. Неопределенность раздражала донельзя, учитывая послание короля Харальда, и то, что обещанного займа Альби еще не получила.
— Я должен сообщить горестные вести полковнику Оденару, — после долго молчания сказал Эрнан выжидательно наклонившемуся Труве. — Ведь дона Лара была его невестой. Пошли записку ему и адмиралу Делакуру.
— Вы желаете принять их одновременно?
— Нет… Начну с разговора со сьером Оденаром. Думаю, получасия нам будет достаточно.
***
Стоя перед картой Орнея, принчепс напряженно размышлял. Красные отметки, обозначающие новые галейские гарнизоны, появившиеся вдоль границы с Альби, — будто флажки загонщиков, обложивших зверя. Император Вальтер вполне вероятно затеял свою игру. Если Странник будет к ним неблагосклонен и следы дука Конти затеряются в песках Сахрейна, с кем еще возможно пойти на переговоры? Правящая династия Ибера тесно связана родственными узами с галейской, а король Анэстас не отличается решительностью…
В приемной заспорили, и Эрнан, услышав пронзительный голос жены, поморщился: Труве вряд ли остановит Магдалу. Двери распахнулись.
— Эрнан!
Принчепс обернулся и спокойно произнес:
— Да, моя дорогая?
Жена, не утратившая с годами порывистости движений, стремительно шла к нему. В дверном проеме маячил смущенный секретарь.
— Разве вы забыли о том, что сегодня на обед приглашены граф Моруа с супругой? Они уже прибыли и ожидают вас в голубой гостиной.
Эрнан досадливо прикусил губу. Менее всего сейчас ему бы хотелось расточать любезности галейскому посланнику, да еще в приватной обстановке. После утренних неприятных известий он действительно забыл о встрече с Моруа. А по церемониалу все грозит затянуться до вечернего гонга.
— Кое-что произошло, и я пока не готов встретиться с месьером графом.
Рот Магдалы округлился, в карих глазах сверкнул гнев:
— Весьма недружественный жест! Не только его сиятельство, но и король Лодо воспримет это как оскорбление!
Принчепс пожал плечами:
— Жест не более недружественный и оскорбительный, чем недавнее участие подданных его величества в разбойничьей вылазке в Альто-Альби. Магдала, полагаюсь на вашу находчивость и остроумие. Придумайте что-нибудь.
— Но что?!
— Воспаление седалищного нерва. Несвежие устрицы на завтрак, — сухо сказал Эрнан, начиная раздражаться. — Вы сумеете занять беседой графа и его супругу, а совместный обед состоится в другой день. Когда мне станет лучше, разумеется.
Оставив жену с гневом смотреть ему вслед, он быстро вышел из кабинета и бросил Труве:
— Я буду ждать месьеров Оденара и Делакура во внутреннем дворике. Пусть накроют стол на три персоны в беседке и попадут легкие закуски.
Эрнан прошелся взад и вперед по дорожке меж апельсиновых деревцев, в изумрудной листве которых наливались золотистым цветом плоды. Полдень, несмотря на осень, выдался знойным, принчепс не по этикету расстегнул камзол из плотного лилового атласа и вздохнул, стремясь привести мысли в порядок.
За его спиной заскрипел гравий под чьими-то ногами.
— Месьер, вы желали меня видеть?
Эрнан повернул голову: со стороны восточного крыла дворца, где располагался кабинет, к нему шел Оденар.
— Приветствую, Раймон. Пойдем, — он указал на круглую беседку с трельяжем*, увитым плющем и жасмином, расположенную в дальнем углу двора. — Там можно поговорить без помех.
Оденар кивнул. Срочность, с которой его вызвали, и Труве, со скорбно поджатым ртом, проводивший в святая святых – «дворик для размышлений», говорили о серьезности случившегося, однако сьер Эрнан хранил молчание, и он тоже решил воздержаться от расспросов. Стол был накрыт для троих, слуги позвякивали приборами, заканчивая сервировку. На блюде горкой высились маринованные в пряном соусе мидии, королевские креветки и кальмары, рядом, на резной дощечке лежали головки сыра и свежеиспеченный хлеб, порезанный ломтями. Слуга отодвинул стулья с высокой спинкой, другой наполнил кубки вином светло-соломенного цвета, после чего слуги, поклонившись, ушли прочь. Принчепс сел и приглашающе махнул Оденару рукой.
— Вы ожидаете кого-то еще, сьер Эрнан? – садясь напротив, спросил Раймон.
— Адмирала Делакура. Но он придет позже. А мы пока воздадим должное искусству мэтра Дижона.
Дары моря, которые повар принчепса готовил по особым и весьма секретным рецептам, отличались превосходим вкусом, однако Оденар заметил, что сьер Эрнан почти не притронулся к еде. Осушив кубок, он взял кусок хлеба и принялся задумчиво крошить его на тарелку.
— У меня дурные новости, Раймон, — наконец сказал он. — И дело касается как общей политической ситуации вокруг Альби, так и тебя лично. На галеру дука Конти напали пираты, и что особенно заслуживает внимание — поблизости от наших берегов. Штормом ее выбросило на берег.
Изумление и неверие вперемешку со смутным сожалением охватили Оденара.
— Тел дука и его дочери не нашли, но…
— Но точно ли дон Винченцо и дона Лара были на борту? — спросил Оденар севшим голосом.
— Я тоже не хотел верить, но гонец привез портфель с документами. Бумага пострадала от воды, однако письма написаны рукой дука, я узнал почерк, — принчепс вздохнул. — К тому же, они должны были уже прибыть в Талассу.
— Мне жаль… — пробормотал Оденар.
— Уверен, они в плену, а сахрейнцы часто отпускают знатных пленников за выкуп. Однако, все это может затянуться надолго. И, учитывая произошедшее… Полагаю, ты вправе отказаться от брака. И я настою на том, чтобы ваша помолвка с доной Ларой была расторгнута.
Раймон на мгновение прикрыл глаза, думая о девушке, о которой ничего не знал, кроме того, что она красива и воспитана в строгости. Лучшая доля для обремененного многими заботами мужчины. Какие жестокие гнусности она сейчас претерпевает? Или ее душа уже прошла по Звездному Мосту?
— Не буду утверждать, что меня радовал предстоящий брак. Но я положусь на волю Странника и его милость. Скажу так, месьер: сейчас не только о личных бедах следует думать, — ровным тоном произнес Раймон. — Несчастье с доном Винченцо наверняка скажется на ваших договоренностях с ним.
— Увы. А нам нужен союз с Джинерой и в целом с Этррури.
— Тогда тем более — я не буду решать преждевременно.
Принчепс внимательно посмотрел на него:
— Иногда ты изумляешь меня. Но я понимаю тебя. Вернее — надеюсь на то, — он помолчал, скатывая шарик из хлебного мякиша. — И сам факт нападения. Необходимо уделить больше внимание патрулированию побережья и охране караванов. Нужны новые корабли — и средства на их постройку. С договоренностями, заключенными с Джинерой, пока ничего не ясно, и возможно, все разрешится благополучно. Но когда? Готовиться надо к худшему. Вопросы патрулирования мы обсудим с сьером адмиралом. Но, как понимаешь, я не могу решать все самолично. Придется созывать совет Равных. И бездарно тратить время, выслушивая некоторых весьма почтенных месьеров, но несколько утративших… представления о реальности. И убеждать, и льстить… — он вдруг скупо усмехнулся: — А тебе — тебе я предлагаю отправиться в отпуск.
— В такой момент?
Оденар удивленно посмотрел на принчепса и тот кивнул:
— Да, Раймон. Пусть это будет запоздалый отпуск для восстановления сил поле ранения и в связи с личными невзгодами. За седмицу все равно ничего не изменится. Но только не в Карду. Поезжай в Кану или Талон или еще какой заповедный край. И — забудь обо всем на эти дни. Потом может долго не представиться такой возможности.
Во дворе дома Оденара встретил возбужденно размахивающий руками мейстер увеселений.
— Сьер Оденар! Этот глупец Боше все перепутал! Я заказал у него шестьдесят локтей шелка цвета бланжэ**, для украшения пиршественного зала, а он доставил бле-д-амур***! А этот цвет не сочетается с оттенком роз, уже не говоря о том, что не подходит сиятельной доне Ларе, ведь по описанию она яркая шатенка!
До сознания Оденара не сразу дошло, о чем толкует невысокий и полнотелый мейстер, чуть не подпрыгивающий на месте от гнева.
— Я вернул ткань обратно, но вот беда — на складе у Боше не найдется и десяти локтей шелка нужного цвета! — продолжал тараторить тот. — Послал записку с вашим Волчонком к другому торговцу, но мы можем не успеть, и что прикажите делать? Можно попробовать…
Встряхнув головой, Оденар прервал поток словоизлияния:
— Постойте, мейстр Журбен. Ничего делать не надо.
— Как это? — воззрился на него Журбен.
— Свадьба отменяется.
Толстяк замер с воздетыми руками и просипел:
— Совсем? О, простите за несдержанность, сьер Оденар…
— Или переносится на неопределенный срок.
От ворот спешил запыхавшийся Уно:
— Господин Ленуар передает нижайший поклон и глубочайшие извинения, но не раньше будущей седмицы! — выпалил он затверженную фразу, затем, спохватившись, принял чинный вид и поклонился. — Сьер Оденар. Господин Журбен.
— Ничего не надо, Уно, — механически повторил Раймон.
Глядя на ошарашенные лица обоих, он удивлялся и царившему в его собственных мыслях сумбуру. Было бы лицемерием говорить, что он глубоко горюет о доне Лары, хотя ее судьба не могла не вызывать печали. Однако, есть о чем поразмышлять. Он не желал брака — и теперь мог бы считать себя свободным от данного обещания. Но прагматичность слов сьера Эрнана нехорошо царапнула душу. В одном тот прав — несколько дней отпуска ему не помешают.
— Уно, Стерен и Линье тебя хорошо обучили? С коня не свалишься? Завтра я еду в Талон, будешь сопровождать меня.
_______________________________________________________________________
* (здесь)деревянная решётка, покрытая вьющимися растениями
** кремовый
*** голубовато-серый
_______________________________________________________________________
***
Шторм задержал отплытие, но в последующие два дня ветер оставался неизменно благоприятным, и в Талассу «Этансель» пришла ранним и по-осеннему прохладным утром на третий. Ларе хотелось взглянуть на конечный пункт полного опасностей и горестей путешествия, и она ушла на нос шебеки. Отец, вопреки ожиданиям, не стал призвать к соблюдению благопристойности, а последовал за ней.
Кутаясь в шаль, она смотрела на медленно надвигающийся город, окутанный сиреневой дымкой. В небо горделиво возносились его знаменитые башни, и в огромной — даже большей, чем в Джинере, — гавани покачивался целый лес корабельных мачт. Ларе не верилось, что все завершилось. Завершилось ли? Страшные картины жестоких сражений и гибели людей продолжали стоять перед ее мысленным взором. Она узнала, что такое смерть, когда увидела на погребальном ложе мать, застывшую в мраморной красоте и впервые не отвечающую на ее призывы и плач. Но тогда, где-то в глубине еще детского сознания, Лара понимала, что та обрела покой. Иное дело — люди, умиравшие вокруг нее в эти дни; их лица, искаженные ненавистью или мукой, и — искры, гаснущие в ночном море… Можно ли надеяться, что гневные души погибших за Пределом тоже ждет покой?
Перед отплытием она еще раз проведала Мануэлу. Девушка так и не пришла в себя: испуганно озиралась по сторонам, перебирая пальцами ткань одеяла, и только в присутствии Орсалы затихала. Скрепя сердце, Лара оставила ее на острове, на попечении лекаря, уступая его просьбе и заверениям капитана Фальго, что в Рагасте Мануэлу перепоручат заботам Сестер Странника.
Поразительно, что ввалившийся в капитанскую каюту человек оказался искусным и сострадательным врачом, ведь в первый миг Лара необыкновенно остро ощутила его ненависть и жажду убивать. Впрочем, Орсала держался почтительно, и она решила, что все дело — в безумии, охватывающем людей в пылу боя.
Она зябко передернула плечами. Как встретит ее, побывавшую в руках пиратов, будущий супруг? Правитель Альби и его двор? Об этом не думалось в первые дни после освобождения, но затем мысль о позорном плене все чаще приходила в голову. На лице отца ничего нельзя было прочесть, но Лара догадывалась, что и ему далеко до безмятежности. Она оглянулась на шкафут и увидела капитана Фальго — вооруженного и в кирасе, собранного, как перед новым сражением, и тревога вновь кольнула ее изнутри. Он негромко отдавал распоряжения своему помощнику, затем заметил пассажиров и поклонился:
— Доброе утро — и надеюсь что все дурное позади, и это утро будет действительности добрым.
Отец кивнул в ответ, Лара потупилась. К своим стыду и негодованию, в эти дни она обнаружила, что ей слишком нравится смотреть на капитана, и стремилась избегать общения.
— Вам следует спустится в трюм. Для вашей же безопасности.
— Вы думаете, что нам может что-то угрожать? Здесь? — вырвалось у Лары прежде, чем отец успел что-то сказать.
— Не думаю, ведь штандарт либероса известен во всех государствах Срединного моря.
Лара невольно взглянула вверх, где на фок-мачте развевался узкий бело-голубой флаг.
— Но нельзя исключать человеческой глупости… или подлости, — продолжал Фальго.
— Согласен с вами, капитан, — поддержал его отец. — Лара, спустись вниз, я приду позже.
Ей захотелось возразить, но она понимала, что перечить не стоит. Опустив голову, она пошла в сторону ведущего в трюм трапа.
Арно проводил ее взглядом и взглянул на невозмутимого дука.
— А вы, дон Винченцо?
— Успеется. Я подготовил вексель, — Конти протянул ему плотный конверт, — И письмо банкиру Скьяветти, он представляет финансовые интересы дуков Джинеры здесь, в Талассе. Груз останется в трюмах вашего корабля, пока вы не получите деньги. Вас устраивают такие условия?
— Вполне. Хотя я верю вам на слово.
— Пусть и у ваших людей не остается сомнений. Поднимите мой штандарт. Не думаю, что командующие флотом Альби не знают него. И помните — я сдержу и другие свои обещания, сьер Фальго.
Из форта, расположенного на узком мысу и защищающего вход в гавань, донесся пушечный выстрел. Белое облачко дыма поплыло в их сторону
Конти вскинул голову, однако Арно спокойно сказал:
— Холостой, — и затем скомандовал: — Ниградо, ответить на приветствие. И поднять штандарт дука Джинеры.
***
— …Поскольку милость Странника безмерна, следует ожидать нам известий из Джинеры, и ожидаючи, не торопиться идти по стезе, что привести может к гиблую трясину. Считаю нападение на галеру дука Конти трагической случайностью и предлагаю послать петицию эмиру сахрейснкому, дабы неповадно татям посягять было…
Граф Риардо, маршал Запада, говорил получасие*. Или больше. Но принчепс, не выказывая ни малейшего нетерпения, выслушивая многословную и витиеватую речь графа, который выступал против усиления флота. Эрнан ожидал большей поддержки со стороны военной знати, однако и сьер Люмаж, маршал Севера, приближающийся по возрасту к разменявшему седьмой десяток главе дома Риардо, внимал тому со всем вниманием и время от времени кивал. А вот маршал Востока, молодой граф Оверне, раздраженно барабанил пальцами по столешнице. Принчепс подумал, что на месте маршала Запада желал бы видеть совсем другого человека, и даже знал — кого, но многочисленный род Риардо, «старая знать», был весьма влиятельным и действовать следовало осторожно.
Лучи солнца медленно перемещались по бордовым портьерам и полу из белого мрамора. Два цвета. «Служение и Честь. И нет ничего выше» — так говорила древняя присяга. Овальный дубовый стол и одиннадцать простых стульев, дабы не ублажать черезмерным удобством тело в ущерб разуму. Обстановка зала Равных отличалась традиционной аскетичностью, и прежде надлежало являться на совет в самых простых одеждах. Теперь же в солнечном свете вспыхивали золотое шитье и драгоценные камни. Жил ли еще дух Посланца Звезд в помыслах собравшихся?
Эрнан исподволь разглядывал лица остальных шести аристократов. Согласие, вежливая скука или недоумение пополам с недовольством — даже малейшие оттенки эмоций были внятны ему. Оверне, как главы еще трех домов, явно на его стороне. К сожалению, адмиралу Делакуру недостало родовитости, чтобы войти в совет Равных. Голос его самого приравнивался к двум, получалось шесть «за» и пять «против»… Для того, чтобы решение было принято, необходимо по крайней мере семь голосов. Значит, придется обрабатывать тех, кто колеблется. Своей властью он отложит голосование, а завтра переговорит с каждым. Возможно, стоит обратится к магистру Вальену, дабы наставил кое-кого на путь истинный. Эрнан с горечью подумал, что вряд ли найдет понимание у старшего сына: Фабиана интересуют только охота и женщины. Вчера Магдала сетовала, что невестка, не в силах терпеть постоянные измены Фабиана, собирается вместе с детьми вернуться во владения свого отца. Только этих осложнений не хватало! Он должен серьезно поговорить с сыном…
— И напомню высокому собранию, что содержание флота уже обходится казне в кругленькую сумму, а строительство кораблей означает новые налоги и подати. Да и зачем, если иберийские владыки издревле готовы прийти на помощь Альби, как и заповедано нам Великим договором? И король Анэстас свято чтит его… — граф Риардо закашлялся и отпил из стоящего перед ним бокала.
«Король Анэстас чтит лишь свои интересы!» — едва не вырвалось у Эрнана. Однако он подавил гнев, и, поднявшись со своего места, заговорил:
— Все мы слушали с должным вниманием и почтением речь графа Риардо. Ничуть не сомневаясь в его мудрости и опыте, также позволю себе напомнить благородным месьерам, что сахрейнские «акулы» с каждым годом все ближе подбираются к берегам Альби. Но многим удобного того не замечать. Нападение на галеру дука Конти вовсе не случайность. А наш устаревший и полусгнивший флот не в силах противостоять им. Великий договор когда-то сплотил народы, но прошли века, и что же осталось от орнейского союза? Уже давно все владыки блюдут свою выгоду. Захват Ноорна тому пример. Высокому собранию ведомы настроения при галейском дворе. Особенно достопочтенному маршалу Запада. Ведь так, сьер Бодуэн? – Эрнан посмотрел в упор на Риардо: — Сколько раз за последние седмицы к вам поступали донесения о вылазках со стороны Ветанга?
Граф встрепенулся и проскрипел:
— Стоит ли предавать такое значение обычным пиррейским разбойникам, которые от века были и будут до скончания времен?
— Разбойники, вооруженные новыми мушкетами, — парировал принчепс, – среди которых половина – переодетые галейцы!
На впалых щеках Риардо проступили неровные пятна гневного румянца, однако Эрнан не дал ему возможность сказать что-то еще:
— Пришло время для новых союзов. Поэтому, опираясь на ваше согласие, месьеры, я заключил новый двусторонний договор с Джинерой, и надеюсь, что этррури не откажутся от него, несмотря на печальные обстоятельства. Однако плох тот правитель, что в лихую годину уповает на помощь других, а не на собственные силы. Если в казне недостаточно денег, то я жертвую личные средства на постройку военного корабля. И предлагаю за основу взять опыт мастеров полуночных стран. И — возможно, кто-то последует моему примеру, — среди аристократов поднялся ропот, они переглядывались, пожимали плечами. Но в глазах Оверне принчепс видел одобрение. Как и в глазах тех, кого уже определил себе в союзники. Добрый знак! Шум нарастал и Эрнан возвысил голос: — Не стоит решать немедленно, ибо вопрос требует осмысления. Черед три дня я вновь соберу вас. Да будет со всеми нами милость Странника. Объявляю окончание совета.
Взяв маленький бронзовый гонг, лежащий перед ним на столе, принчепс ударил в него. Как только замер протяжный звон, гвардейцы, стоящие в почетном карауле снаружи зала, распахнули двери.
В зал вбежал Труве. Привлеченные необычным поведением бесконечно невозмутимого и сдержанного секретаря, члены совета Равных, которые уже поднялись со своих мест и направлялись к выходу, замедляли шаги и оборачивались. Труве бросился к принчепсу и проговорил срывающимся голосом:
— Срочное и важное известие! Дук Конти прибыл в Талассу!
— Но… Как такое возможно?! — воскликнул Эрнан, не смея верить.
Радость, облегчение, страх, что это может оказаться ошибкой — нахлынувшие чувства были насколько сильны, что вызывали физическую боль. Секретарь протянул сложенный вчетверо листок. Принчепс развернул его но от волнения строчки прыгали перед глазами, однако одно он смог уловить: короткое послание, без сомнения, было написано доном Винченцо. Он вздохнул и прижал руку к груди.
— Только что в приемную прибыл капитан порта, — начал сбивчиво рассказывать секретарь: — В гавани бросила якорь шебека либероса Фальго. Она шла под штандартом дука Джинеры, и на ее борту действительно оказались дон Винченцо с дочерью. В подтверждение он написал вам записку…
— Погоди, Труве. Месьеры! — обратился Эрнан к остолбеневшим аристократам. — Новости, впервые за долгое время, хорошие. И я вижу в этом знак милости Посланца Звезд. Сейчас я отправлюсь в гавань, чтобы лично поприветствовать дона Винченцо. И, надеюсь ни у кого не вызовет протеста, если он будет присутствовать в качестве гостя на следующем совете.
***
Пушечный выстрел заставил Лару вздрогнуть, однако никаких приготовлений к бою она не видела, и поняла, что их приветствуют — по-видимому, флаг либеросов и в самом деле был знаком альбийцам. А ведь она ни разу не замечала в порту Джинеры таких флагов. Пожалуй, стоит спросить у отца — почему. Лара окинула взглядом полутемный трюм. Задумавшись, она утратила счет времени. Никто не собирается на них нападать, так не подняться ли на палубу?
Отец так и стоял на носу, спиной к ней. Часть парусов была убрана и «Этансель» замедляла ход. Одна из пушек большого трехмачтового корабля, мимо которого они проходили, выстрелила, также салютуя им, с шебеки ответили. Удивленная такой торжественностью, Лара огляделась и заметила, что к бело-голубому полотнищу либеросов добавился штандарт Конти на грот-мачте. Странно, что отец сразу не велел поднять свой флаг…
— Мои опасения были напрасны. — раздался рядом с ней звучный голос капитана. — И к имени причепса Эрнана не зря добавили прозвище Справедливый.
Оказывается, он подошел к ней, а она не услышала шагов. Борясь со смущением, Лара отважилась взглянуть ему в лицо.
— А что символизируют цвета вашего флага?
— Голубой — цвет моря и доблести. А белый — свобода.
— Но ведь флаг коэртского владыки Танкреда выглядит иначе?
— Вы правы, однако храбрецы, сражающиеся против сахрейнских разбойников, существовали издревле. Лишь в последнее столетие сиды Коэрта обуздали стихийную силу и задали ей… верное направление.
— Благодарю капитан, за любезное разъяснение.
Теплая улыбка появилась на его губах, однако в синих глазах девушка уловила тень печали и еще — понимание? Сочувствие? Почему он так смотрит? Это смутило ее еще больше.
— Видите — от причала отвалила лоцманская лодка и идет к нам. Скоро мы пристанем к берегу. Со временем ужас, который вам пришлось пережить, забудется, как кошмарный сон.
— Возможно, нам больше не удастся поговорить, — тихо сказала она. — Я не хочу ничего забывать – напротив. Каждый миг, прожитый в эти дни, трагичный или наполненный надеждой и светом – ценен для меня. У вас благородная душа, сьер Фальго, и я рада, что узнала вас.
— Вот как? — он вдруг кашлянул. — Я тоже… рад. И надеюсь, ничто более не омрачит вашу жизнь, дона Лара.
Кровь прилила к щекам, и Лара, отведя взгляд, посмотрела за спину капитана. И вздрогнула: хмурящийся отец быстро шел к ним.
— Капитан Фальго?
— Дону Лару интересовало значение флага либеросов, месьер, — Фальго слегка поклонился и шагнул в сторону.
Конти проводил его взглядом и обернулся к дочери:
— Лара, полагаю, капитан Фальго уже исчерпывающе ответил на твои вопросы. Берег близко. Вернемся в каюту, нужно собраться.
В каюте отец что-то быстро написал на листе бумаги, затем устало сказал:
— Конечно, тебе не надо напоминать, что некие вольности, позволительные из-за перепетий нашего путешествия, теперь недопустимы?
Лара открыла было рот, чтобы возразить, но отец жестом остановил ее:
— Это уже неважно. Понимаю, что справляться без камеристки было сложно. Я обратился с просьбой к сьеру Эрнану. К тебе пришлют служанку, чтобы достойно предстать перед альбийцами. Все это… весьма неприятно, но случилось то, что случилось, и я намерен отстоять наши интересы.
— Но какой ценой?
— Принчепс Эрнан — человек слова, и союз нужен ему так же, как и Джинере. Однако та часть договора, что касается твоего брака — я не дам поставить под сомнение твою непорочность. Но и ты должна быть готова подтвердить…
От возмущения у Лары на глаза навернулись слезы. Воспоминания об другом «подтверждении» — унизительном осмотре, устроенном ей на пиратской шебеке, вызвали жгучий стыд.
— Надеюсь, месьер Эрнан не пожелает убедиться в моей невинности самолично?!
— Опомнись, как можешь ты так думать?!
Она не ответила, но и не опустила глаз.
— Нам было ниспослано тяжкое испытание, — уже спокойнее сказал отец. — И я поражен твой стойкостью и храбростью. Это делает честь правителю… или правительнице. Ты — дочь дука Джинеры. Моя дочь. Будь сильной всегда, даже если покажется, что во всем мире не осталось родной тебе души.
— Хорошо, папа… — помолчав, ответила она. — Я поняла.
***
Отец ушел, сославшись на важные вопросы, требующие срочного решения. Лара, в ожидании камеристки, присела на табурет перед столом, в ящике которого нашлось небольшой зеркало. Она вгляделась в свое отражение. Солнце и ветер сделали смуглее кожу, еще резче обозначились скулы и под глазами залегла синева. Да уж, красавица-невеста для приближенного владыки Альби, где всегда восхищались мраморной белизной лица и рук. Хорошо, что ей принесли шкатулку с косметикой. Лара подняла крышку и принялась разглядывать баночки с кремами и краской для век и губ и бутыльки с притираниями, как если ей никогда не приходилось пользоваться ими. Она открыла наугад одну из баночек. Внутри был крем из лепестков роз, и в воздухе разлилось благоухание, кажущееся чуждым и неуместным на военном корабле. Лара чуть улыбнулась — теперь капитану Фальго придется долго проветривать каюту, дабы избавиться от воспоминаний о хлопотных гостях.
Она подумала о спасшем их человеке. Кем он был — прежде? Обстановка каюты разительно отличалась от роскоши «Эль-Харише». Мебель из дерева темных пород, инструменты, предназначения которых Лара не знала, на столе — несколько книг и скатанные в рулон карты. Мягкий акцент в произношении свидетельствовал, что капитан Фальго не являлся ни иберийцем, ни — тем более — этррури. Гордая осанка бывала присуща простолюдинам, по милости судьбы получивших власть. Однако его речь и непринужденная, полная внутреннего достоинства манера держаться… И шпага — подобное оружие подобало бы дворянину, а не охотнику за головами. Что же, либеросами становятся разные люди…
Камеристка появилась даже раньше, чем Лара полагала, и оказалась бойкой светловолосой девушкой лет шестнадцати по имени Вивьен. Она сразу взялась за дело. Лара выбрала платье простой отделки из светло-синего атласа, с корсетом более темного оттенка. Процесс одевания довершила полупрозрачная шелковая вуаль, закрывающая голову и плечи. Пока Вивьен собирала ее густые волосы в прическу, Лара успела узнать, что за сноровку та недавно попала в услужение к самой сьере Магдале, супруге принчепса, и результат, а главное — расторопность — подтверждали слова девушки.
Лара еще раз взглянула в зеркало. Если верить отражению, благопристойный вид был соблюден. Почти.
Выйдя на палубу в сопровождении Вивьен, она увидела на пирсе несколько человек в богато расшитых камзолах и шляпах с пышным плюмажем, среди которых был отец. От толпы любопытствующих горожан их отделяла цепь гвардейцев в черных мундирах и сверкающих под ярким солнцем шлемах. На борт шебеки были перекинуты сходни. Рядом с ними стоял капитан, и Лара отметила, что он был чисто выбрит и сменил свободную одежду моряков юга на кюлоты и колет из тонкой замши цвета охры. Батистовая рубашка проглядывала в разрезах рукавов, у бедра на широкой перевязи висела шпага.
Фальго низко поклонился и указал на сходни.
— Дона Лара, прошу вас.
— Смелее, дочь, — сказал отец, подходя ко краю пирса.
Она ступила на пружинящие, не внушающие особого доверия доски и шагнула вперед. Накатившая волна подняла «Этансель», и Лара, теряя равновесие, покачнулась. Ее обдало холодом. В голове промелькнула картина, как она барахтается в мутной зеленоватой воде, полной отбросов, а черный борт шебеки надвигается, грозя раздавить ее о сваи. Лара зажмурилась. И ощутила сильную руку, обхватившую ее за талию.
Открыв глаза, она обнаружила, что ее удерживает от падения вспрыгнувший на сходни капитан. Намотав на другую руку свисающий с рея канат, он балансировал на шатком помосте. Из толпы собравшихся на набережной людей раздались одобрительные восклицания.
— Спокойствие, дона Лара, — улыбнулся Фальго. — Я не дам вам упасть.
Она выдохнула. На мгновение ей хотелось крепче прижаться к нему.
— Лара! — С пирса протягивал руку отец, на его побелевшем лице был написан ужас.
— Да будет с вами милость Странника, сьер Фальго. Прощайте, — прошептала Лара и, отстранившись, оперлась на руку отца.
* стоит напомнить что час в Орнее равен нашим трем часам
«Долг и вера»
Среди стоящих на пирсе дворян выделялся статный русоволосый мужчина средних лет в темно-бордовых камзоле и широких панталонах. Простота его костюма составляла контраст с расшитыми и украшенными лентами одеждами остальных дворян, однако по тому почтению, которое ему оказывали, Арно понял, что это и есть герцог Эрнан Монтего, принчепс Альби. Его приближенные окружили дону Лару, учтиво приветствуя ее и поздравляя с избавлением от опасностей. Из-за их спин донесся тихий голос девушки, благодарившей всех за участие. Арно вздохнул и помог перебраться на берег светловолосой служанке; та поспешила вслед за госпожой. Гулко застучали копыта, мужчины расступились и на набережную выехала запряженная четверкой светло-серых коней карета. С запяток соскочил лакей и распахнул дверцу, на которой был изображен герб Альби. Дон Винченцо подвел дочь к карете; уже поднявшись на ступеньку, дона Лара оглянулась, встретилась глазами с Арно и грустная улыбка тронула ее губы. Он поклонился в ответ. Судьба затейлива в своих забавах. Вполне вероятно, что жених прекрасной доны — среди этих блестящих вельмож. А ему следует выбросить из головы мимолетные фантазии и сосредоточится на насущных делах. Велев Ниградо готовиться к разгрузке, он сошел на пирс.
Однако сосредоточится ему не удалось: дук, вместо того, чтобы присоединиться к дочери, вернулся и громко провозгласил:
— Позвольте представить вам капитана Фальго, сьер Эрнан. Благодаря его храбрости мы получили возможность прибыть в Талассу в кратчайший срок.
— Храбрость либеросов сида Танкреда заслуживает быть воспетой в балладах, — милостиво кивнул принчепс, скользнув по Арно взглядом.
— В этом смысл становится либеросом, сьер Эрнан, — ответил Брикасс и с неожиданной дерзостью добавил: — Служение и честь, долг и вера.
Уже шагнувший в сторону принчепс остановился, в светлых глазах мелькнул интерес:
— Воистину так, капитан Фальго, — он внимательно и цепко вглядывался в лицо Арно. — И вы, по праву заслуживаете благодарность. Мне бы хотелось побеседовать с вами. Надеюсь, вы не откажете мне в такой любезности? Сейчас мы направимся в Фортес и я приглашаю вас присоединиться к кортежу.
Не успел удивленный изменением настроения правителя Арно что-либо ответить, как принчепс повелительно махнул рукой, гвардейцы, повинуясь знаку, оттеснили горожан, расчищая проход.
Как из-под земли перед Арно возник тщедушный человечек.
— Капитан Фальго, я — Труве, секретарь его светлости Эрнана. Если вы не возражаете, то прошу вас проследовать вон туда, — он указал на темно-коричневый экипаж, стоявший в отдалении.
***
Арно не покидало странное ощущение, что он вернулся домой. Таласса отличалась от Боннена, где большей частью протекала его жизнь в последние годы, и от Ардижа, а воздушность арок и галерей Фортеса — от тяжеловесной монументальности Луара, резиденции галейских королей. Но нечто, неуловимо знакомое сквозило в говоре и манерах людей, в запахах готовящейся снеди, вырывавшихся из открытых окон и дверей многочисленных таверн и постоялых дворов. По-другому пахли Барадос и Джинера, и что уж говорить о Рагасте… В городе готовились к празднику Плодородия и Сбора урожая: украшали гирляндами цветов окна и балконы, протягивали надо улицами разноцветные ленты. Веселье начнется вечером, но предвкушение зажигало на лицах людей улыбки, и это тоже казалось знакомым Арно, пусть даже краски Юга были ярче.
Если верить легендам, то давно — еще до эпохи Тьмы, один народ жил к востоку от Пиррея и до самых лесов Эрминаля, и от Закатного до Срединного моря. Не эти ли предания стали отправной точкой для идеи о Великой Галее, что владела умами короля Гаспара и его сына Лодо? Ноорн захвачен, на очереди — Альби? Пришедшая мысль должна была бы воодушевлять аристократа, радеющего о величии державы, и мало волновать безродного либероса. Но Арно не знал, как к этому относиться.
Труве привел его в небольшой зал и оставил одного. С интересом Арно разглядывал бронзовые панели на стенах, где были вычеканены знаменательные сцены прошлого Альби, лепнину на потолке и изящную резную мебель. На всем лежал отпечаток отменного вкуса и гармонии, которому невольно радовалась душа.
Позади послышались шаги, и он обернулся. Герцог Эрнан быстрым шагом вошел в зал, за ним с поразительной для возраста прытью семенил седовласый, одетый в темное человек.
Арно склонился в низком поклоне.
— Приветствую вас, капитан Фальго, — произнес Эрнан. — С вашего позволения, при беседе будет присутствовать Гильем Лора, мой хронист. Ведь для истории бывает важен подчас каждый миг.
— Разумеется, ваша светлость.
— Либеросы редко заходят в Талассу, сьер капитан, — вставил Лора, — Вы не возражаете, если я потом задам вам несколько вопросов, в том числе — об острове Коэрт, где мне давно хотелось бы побывать?
— Буду рад, если мои ответы окажутся полезными, господин Лора, — позволил себе усмешку Арно.
Он терялся в догадках, что понадобилось от него месьеру Эрнану, однако некогда затверженные светские условности напомнили о себе, заставляя сдерживать нетерпение.
Хронист устроился за столиком в углу и достал письменные принадлежности. Арно покосился на его. Уж точно ли хронист, а не полицейская ищейка? А хотя бы и так, ему что до того?
Принчепс не стал садиться в массивное кресло, а остановился в паре туазов от Арно.
— Дон Винченцо рассказал мне о драматичных обстоятельствах своего путешествия. Вы заслуживаете награды, не только за храбрость, но и за великодушие.
— Я лишь выполнял свой долг, месьер.
— Да. Но выбор есть всегда, и от выбора одного зависит многое. К сожалению мы переживаем не самые светлые времена. Вы даже не представляете, какое значение для Альби и Этррури — а возможно для судеб всего Орнея имеет ваше решение, — он помолчал, потом спросил: — Судя по выговору, вы уроженец Севера. Давно ли вы служите сиду Танкреду?
— Почти два года.
— Ваше лицо как будто напоминает мне… Скажите, у вас есть родичи, к примеру — в Галее?
В груди екнуло, но Арно постарался сохранить на лице выражение вежливого внимания. Впрочем, его ответ прозвучал совершенно искренне:
— Нет, месьер. Не осталось никого, в ком бы текла родная мне кровь.
— Что же, печально, когда достойный род пресекается… — задумчиво проговорил принчепс, затем, после паузы, сказал уже иным тоном: — Впрочем, отчего же пресекается. Надо ли говорить, что вы будете желанным гостем в Альби? Сколько вы собираетесь пробыть в Талассе?
— Нам потребуется пара дней на разгрузку и пополнение припасов для обратного плавания, — спокойно ответил он, несмотря на внутренне напряжение, возникшее от странных слов герцога.
— Завтра, в час вола, в присутствии представителей лучших семейств, вам вручат грамоту, позволяющую свободно входить в любой порт Альби. Дабы некие, чей дух, увы, ослаб, увидели в том пример для себя. Но — я вижу кровь на рукаве. Вы были ранены?
Запредельные Твари и все Демоны впридачу! Рана на предплечье поджила, скорее всего, шов разошелся, когда он удерживал дону Лару от падения в воду. Он ощущал легкое жжение, но не придавал этому значения. И только сейчас заметил расплывшееся по батисту рубахи кровяное пятно.
— Это не стоит вашего внимания, месьер.
— И все же, я велю позвать моего врача, — принчепс подошел к столику и, взяв колокольчик, встряхнул его.
Арно не знал, куда себя деть от неловкости и досады, к которым примешивалась еще и смутная тревога. С какой стати принцепсу потребовалось проявлять такое участие? Однако, подавив свои чувства, он предоставил многострадальную руку заботам мейстера врачевания Динье. Затем сьер Эрнан пожаловал ему кошелек с золотыми кронами и, распрощавшись, покинул зал. Тогда за Арно взялся хронист Лора. Он подробно расспрашивал о служении либеросов, жизни Рагасты, делая пометки в растрепанной тетради. Лишь после вечернего гонга Арно вышел из ворот Фортеса.
Праздник уже начался. На Звездной площади собралась толпа: на помосте смуглый мужчина в черных шароварах и украшенной металлическими клепками безрукавке на голое тело жонглировал горящими факелами. Арно остановился, с любопытством наблюдая за огненным действом. Борода жонглера была заплетена в косицу, в ухе покачивалась серьга в виде полумесяца. Неуж сахрейнец? Что же, не все сыны пустыни промышляют разбоем.
Ловко собрав факелы, мужчина поклонился, вызвав аплодисменты, затем сунул факелы в бочонок с водой, оставив только один, повертел его в руках и вдруг, выгнувшись назад и запрокинув голову, выдул вверх струю пламени. Толпа взревела от восторга, на помост полетели монетки. Арно, хмыкнув, тоже бросил серебрянную полукрону и, протолкавшись сквозь людей, зашагал по направлению к гавани. Он размышлял о том, кого мог бы напоминать его светлости. В семейных преданиях ничего не говорилось о связях с домом Монтего. Не явилась ли причиной пристального внимания дерзновенно и почти намеренно сказанный им девиз рода Брикассов, и не будет ли опрометчиво задерживаться в Талассе? Отогнав не самую достойную мысль о западне, Арно встряхнул головой: нет смысла правителю Альби идти на такие уловки, когда можно без труда арестовать его — во дворце, например. И в чем цель? Выдать опального аристократа королю Лодо? Между Альби и Галеей нет горячей дружбы. Что бы ни сподвигло принчепса к таким шагам, бегство под покровом ночи будет постыдным для человека чести, коим, несмотря на превратности судьбы, Арно все еще себя считал.
***
Следуя совету сьера Эрнана, Оденар постарался отстраниться от нерадостных размышлений как об участи своей невесты, так и о сгущающихся над Альби тучах. И за те неполных три дня, что он провел в Талоне, ему это почти удалось. Тому в немалой степени способствовала полная беспечной неги жизнь, присущая приморскому городишке, который находился в десяти лигах к юго-западу от Талассы и являлся излюбленном местом для летнего отдыха альбийской аристократии. Оденар остановился на постоялом дворе «Золотой скипетр», известном далеко за пределами Талона своей кухней и особым лоском, и который по размерам мог бы соперничать с небольшим поместьем провинциального дворянина. Хозяин, мэтр Кишон, в молодости служил поваром при дворе прежнего принчепса, герцога Амадео, и со всем тщанием поддерживал репутацию заведения. «Золотой скипетр» был расположен на берегу; росшие вокруг пинии вплетали смолистые ноты в запах моря. Второй этаж опоясывала арочная галерея, увитая виноградом. Большинство семей уже вернулись в столицу, постоялый двор пустовал, что несказанно радовало Оденара.
В рубахе, распахнутой на груди, и кюлотах он устроился на поставленной прямо в галерее сахрейнской кушетке и смотрел на море, сверкающее под лучами закатного солнца. Внизу Уно с дикими воплями плескался на мелководье. Оденар тоже не отказал себе в удовольствии окунуться в бирюзовые волны. Он не считал себя искусным пловцом: бурное Закатное море и холодные северные реки не располагали к частым купаниям, однако мог уверенно проплыть сотни две туазов, и поэтому решил, что будет нелишним научить и Волчонка держаться на воде. Ошалевший от такой чести парнишка пришел в полный восторг и, храбро ринувшись в море, немедленно нахлебался воды. Однако рвения не утратил, и к третьему дню у него что-то начало даже получаться.
Где-то внутри здания громко заговорили, затем раздались приближающие шаги. Оденар повернул голову. В дверном проеме показался человек в темно-зеленом мундире сержанта вестовой службы. Серые разводы на потном лице и пыль, покрывающая одежду и ботфорты, свидетельствовали, что он приехал издалека. Звеня шпорами, сержант быстро шел по галерее, и Оденар поднялся с кушетки, стряхивая блаженную расслабленность.
— Сьер Оденар, — поднося пальцы к шляпе, просипел вестовой, — для вас срочное письмо от его светлости принчепса.
«… по милости Посланца Звезд, дук Конти вместе с дочерью сегодня прибыли в Талассу…»
Раймон ожидал чего угодно, вплоть до объявления Галеей войны, но только не этакой новости. Он перечитал строчку два раза, словно сомневаясь, что верно понял смысл написанного, и позвал:
— Мэтр Кишон!
Из дверей выглянул хозяин.
— Я должен вернуться в столицу. Пусть конюхи седлают лошадей. — Оденар взглянул на вестового: — Сержант?
— Со мной еще рядовой. Ежели не возражает ваша милость, и лошади сменные у господина Кишона будут, то к вам присоединимся…
— Лошадей на смену всегда держу, — веско и не без обиды в голосе прогудел дородный хозяин, — А то Кишон порядок не знает!
— Отлично, — кивнув, Оденар подошел к перилам и крикнул:
— Уно! Вылазь из воды, мы возвращаемся в Талассу!
По дороге он прокручивал в голове послание принчепса. Дука Конти спас один из коэртских либеросов, на его корабле дук и прибыл в Талассу. Завтра, в час вола, намечен прием по этому случаю. «… Я видел дону Лару и могу утверждать, дон Винченцо ничуть не отступил от истины, говоря о красоте и манерах дочери, — писал сьер Эрнан. — Однако, Раймон, приезжай в Фортес утром, дабы окончательно решить вопрос с бракосочетанием».
Все-таки открылись некие факты, порочащие сиятельную дону, и сьер Эрнан желает дать ему еще одну возможность отказаться от нежеланного брака? Отчего-то это вызывало раздражение — будто сейчас не существовало ничего важнее, чем добродетель несчастной девушки. Он подгонял вороного Нера, время от времени оглядываясь на скачущих позади и выискивая взглядом Уно. Держится. Прав Стерен, будет из него толк.
Звезды уже зажглись на зеленоватом, быстро темнеющем небе, когда небольшой отряд въехал в Талассу. Город мерцал огнями — в закрепленных на стенах домов плошках с маслом плавали горящие фитильки, на площадях разложили костры. Пахло печеным на углях мясом и сладкими пончиками. Нарядные горожане кружились в хороводах, или, взявшись за руки, пестрой вереницей текли по улицам; отовсюду доносились взрывы смеха. Раймон вспомнил, что сегодня — канун праздника Плодородия. Колдовская ночь, когда позволено многое, и всем — от бедного селянина до высокородного дворянина должно радоваться. До сих пор в некоторых уголках Орнея в эту ночь женщины сами выбирали себе возлюбленных, а зачатые дети считались благословением.
Они свернули в узкий проулок и неожиданно на них хлынул целый дождь из цветочных лепестков; кони всхрапнули, мотая мордами. Раймон вскинул голову — с балкончика улыбалась девушка в ярко-красной юбке и белой сорочке. Черная полумаска закрывала ее лицо, позволяя видеть аккуратный носик и улыбающиеся губы; в прорезях маски лукаво блестели глаза.
— Экая красотка, — хмыкнул сержант и подкрутил ус.
Она приложила палец к губам, затем поманила к себе. Раймону захотелось подхватить девчонку в седло, с гиканьем умчаться в поля, где уже поднимался туман. Он коснулся рукой шляпы и послал усталого Нера вперед.
***
Для переговоров сьер Эрнан выбрал голубую гостиную. Оденару приходилось бывать в ней: небольшая комната с высокими окнами, выходящими в парк, со всевозможными оттенками голубого и синего в драпировках и обивке мебели. Цвет, по мнению мудрецов, призванный смирять страсти и настраивать на созерцательный лад. Уж не поэтому ли сьер Эрнан выбрал эту гостиную, а не строгий кабинет или пышный главный зал? Оденар переступил порог не без волнения, обьяснить которое себе толком не мог. Ожидал увидеть свою нареченную? Разумеется, ее не было. В центре гостиной, образуя правильный треугольник, стояли три кресла. В двух сидели принцепс и человек лет пятидесяти, с волнистыми волосами и остроконечный бородкой, одетый в камзол из черного бархата, расшитого галуном. На его груди лежала золотая цепь из крупных квадратных звеньев со знаком власти этррурских дуков — рукой, сжимающей факел. Оденар отметил, что суда по напряженным лицам собеседников, созерцательности им пока достичь не удалось.
Принчепс Эрнан кивнул ему и сказал:
— Дон Винченцо, представляю вам полковника Раймона Оденара.
Оденар учтиво поклонился:
— Да будет милость Странника со всеми присутствующими. Дон Винченцо, примите мои поздравления со скорым разрешением ваших неприятностей на пути в Талассу.
Дук, чуть наклонив голову, негромко произнес:
— Приветствую, сьер Оденар. И надеюсь, что все беды уже позади
— Садитесь, сьер Оденар, — придав голосу официальное звучание, сказал принчепс и указал на пустующее кресло. – Я не буду тратить время на долгие предисловия и предоставлю говорить дону Винченцо.
— Моя дочь клянется Священным Огнем, что во время плена не подвергалась поруганию, — глухо проговорил Конти, прямо и твердо глядя ему в глаза. – В подтверждение своих слов и чтобы ни у кого не осталось ни малейшего сомнения, она предстанет перед почтенными матронами по вашему выбору и мейстером врачевания.
Раздражение, которое Раймон испытывал от этой нескончаемой канители с браком, усилилось. Наделенные властью и умудренные жизнью мужчины собрались, чтобы в который раз решить судьбу двадцатилетней девушки. Дон Винченцо в своих амбициях не собирается щадить чувств дочери, которая еще не оправилась от потрясений пиратского плена, но теперь должна пройти еще через одно испытание – унизительное освидетельствование. А что он сам? Оскорбит ли он будущую жену недоверием к ее словам? Видимо, он молчал слишком долго, поскольку принчепс вопросительно поднял бровь.
— Клятва, данная женщиной, не должна цениться меньше клятвы, данной мужчиной, — твердо ответил Оденар. — Тот, кто усомнится в непорочности доны Лары, будет отвечать передо мной по закону чести.
Лицо Конти расслабилось, на губах мелькнула слабая улыбка:
— Благодарю, вас сьер Оденар — за великодушие и благородство. И я с радостью вложу руку Лары в вашу перед Священным огнем. Для свадьбы была выбраны празднества Урожая, однако, если у вас нет еще каких-либо возражений, моя дочь просит отсрочить церемонию на седмицу.
— Как вам будет угодно, дон Винченцо.
— Дона Лара не почтит своим присутствием сегодняшний прием? — спросил принчепс, вставая на ноги.
— Увы, по нашим обычаям, последние седмицы перед свадьбой жених и невеста проводят порознь. К тому же, Ларе надо восстановить силы. Нет-нет, ничего, чтобы требовало помощи врача.
— Ну что же, не смею настаивать, — принчепс взглянул на Оденара: — Сьер Оденар?
— Надеюсь, что дона Лара в самом ближайшем времени оправится от тягот пути, — поклонился Раймон.
***
До начала приема еще оставалось время, и Раймон решил заглянуть к мейстеру искусств Дюпону. Из дворца по крытой галерее он перешел в Башню Арте. Двухэтажное здание действительно несколько веков назад было башней, но с тех пор не однажды перестраивалось и теперь выглядело как небольшой форт. В Башне размещались златошвейки и чеканщики, а так же ювелирная мастерская знаменитого Дюпона.
Ученик, перерисовывающий из растрепанного фолианта на клочок бумаги рисунки с этапами огранки диаманта, указал на дверь, за которой находилась святая святых — комнатка, где мейстер Дюпон обдумывал и воплощал в виде эскизов свои шедевры. Оденар вошел внутрь. Мейстер, сидевший за освещенным двумя лампами столом, отложил лупу, через которую разглядывал надпись на широком, потемневшем от древности браслете, и поднял голову.
— Сьер Оденар, гарнитур для вашей невесты готов! — воскликнул он вместо приветствия и извлек из ящика стола плоский футляр. — Я отправил записку еще позавчера…
Увлеченного красотой камня ювелира мало волновали дела мирские, и он ничего знал ни о нападении на дука, ни о его спасении. Сказать по правде, вчера Оденар не стал просматривать ворох депеш и записок, ожидавший его в кабинете, и поэтому с запоздалым угрызением совести ответил:
— Я был в отъезде, мейстер Дюпон.
— А, понимаю. Надеюсь, доне Ларе понравится.
Раймон открыл крышку. На подкладке из черного атласа лежали серьги и колье. В свете ламп вспыхнули крупные изумруды, обрамленные жемчужинами, заискрились золотые стебли и листья, которые переплетались, образуя изящный венок.
— Изумруды из копей Ибера, обратите внимание на цвет — он насыщенный, с оттенком синевы, — пояснил Дюпон.
— Великолепно! Окажите ли вы мне любезность послать украшения от моего имени доне Ларе?
— Разумеется.
— А что с другим заказом? — спросил Оденар, понижая голос: вместе с подарком для невесты он решил изготовить кулон со Звездой.
— Об этом я тоже писал в записке, — произнес Дюпон. Он нажал на что-то под столешницей, Раздался тихий щелчок, и сбоку выдвинулся незаметный прежде ящик. Порывшись в нем, ювелир достал сложенные вдвое плотный лист бумаги и шкатулку. — Работа оказалась сложнее, чем я предполагал, тем более, вы пожелали оставить оправу в неприкосновенности. Основная проблема была в том, чтобы найти серебро, схожее по виду. Два дня назад мне доставили из Бриена образец, он темнее обычного, однако же светлее их знаменитого черного серебра, и показался мне подходящим, но я ждал вашего одобрения. Взгляните… — он вынул из шкатулки брусок темно-серого цвета и Звезду.
Оденар взял в руки камень, подержал, будто бы тот наконец мог откликнуться, затем приложил его к бруску.
— Кажется одинаковым.
— Цвет оправы все еще чуть светлее, но вряд ли возможно найти идентичное серебро, — ювелир развернул лист. — А вот эскиз, размеры — два инча в длину и полтора в ширину.
На рисунке была изображена голова волка, державшая в пасти камень и Оденар усмехнулся: слова Амарры подсказали решение.
— Как вы и указывали, камень будет большей частью скрыт под металлом, хотя скрывать сапфир такой редкой красоты… но дело ваше. Для цепочки я планирую использовать эрминальское плетение, считающееся наиболее прочным. Что думаете? Но увы, на изготовление потребуется декада…
— Сколько бы не потребовалось, мейстер Дюпон. Полагаюсь на ваш талант и благодарю вас за терпение.
***
Главный зал был полон гостей; у Оденара в глазах рябило от пестроты и роскоши нарядов и драгоценностей, отбрасывающих разноцветные блики. Голоса сливались в гул, напоминающий шум прибоя, и впечатление усиливалось непрерывным волнообразным перемещением по залу приглашенных, стремящихся произвести выгодное впечатление на того, кто мог быть им полезен, или понаблюдать за врагами. Кто-то жаждал услышать свежие сплетни или самому запустить таковые, а некоторые ухитрялись передать записку тайному возлюбленному или договориться о свидании.
Лакеи разносили подносы с высокими бокалами, наполненными игристым белым вином; столы вдоль стен были заставлены вазами с фруктами и огромными блюдами, на которых лежали пирожки округлой формы с разнообразными начинками — традиционное угощение праздника Урожая и Плодородия.
Оденар был знаком со многими представителями знатных семейств, в большинстве своем — избравшими для себя военное поприще; с некоторыми у него сложились приятельские отношения, однако он ни с кем особо не сближался. Он испытывал глубокое уважение к графу Оверне, под чьим командованием находились горные стрелки Восточного Рубежа. Оверне тоже выделял его, невзирая на разницу в положении, но друзьями они вряд ли могли считаться.
Оденар поискал глазами маршала Востока, но не нашел, зато заметил графа Риардо, который беседовал с сьером Люмажем, время от времени бросая хмурые взгляды на гостей. Его сын, стоявший рядом, напротив, сосредоточился на разглядывании бокала с вином, из которого время от времени прихлебывал. Командир Марсалльского полка, откуда был переведен Бестье. Еще одна нераскрытая загадка. Оденар знал, что «старая знать» с настороженностью и без особой любви относилась к «ноорнскому варвару», вне всякого сомнения, незаслуженно осыпанному милостями сьера Эрнана. Мог ли маршал Запада видеть в нем помеху для карьеры сына, ведь оказаться в Карде куда престижнее, чем прозябать в Марсалле? И — мог ли он решиться на измену и сговор с галейцами? Верить в такое решительно не хотелось, но и исключать было нельзя. Оставалось ждать результатов расследования Тайной стражи.
Особый статус Кардского полка, размещенного на вечно тревожной границе с пиррами, давал широкие полномочия Оденару, однако, поскольку граф Риардо формально оставался его командиром, и он отдал военное приветствие. Риардо, брюзгливо поджав губы, ответил холодным кивком.
Гвардейцы отворили тяжелые бронзовые двери, и в зал, чеканя шаг, вошел сьер Эрнан. По случаю торжественного приема на нем была алая мантия, голову венчала золотая корона, инкрустированная рубинами. Чуть позади шел дук Конти и незнакомый Раймону мужчина лет двадцати пяти — тридцати, темноволосый, с обветренным, покрытым загаром лицом. Одет он был в простой камзол военного образца. Секретарь Труве, державший в руках бордовую папку, замыкал шествие.
Гул стих, взоры всех обратились к принчепсу.
Сьер Эрнан вознес хвалу Страннику за ниспосланное дуку Конти и его близким спасение в лице либероса, капитана Фальго, и пожелал, чтобы небесные молнии поразили сахрейнских акул. Затем призвал оставить дрязги и обиды в прошлом, «ибо грядут непростые времена, и только сообща возможно противостоять силам Тьмы», приведя либеросов сида Танкреда как пример храбрости и верности долгу.
В зале пронесся шепот, причем шептались преимущественно женщины: доблесть и привлекательное лицо капитана Фальго с правильными чертами взволновали не одно сердце.
Слово взял дон Винченцо. Его речь также была краткой: начав с благодарности Страннику Милостивому, он выразил надежду, что союз Джинеры и Альби послужит на благо обоих государств
Труве, открыв папку, зачитал указ, по которому либеросу Фальго дозволялось «беспрепятственно и невозбранно входить в любой порт Альби, не платя никаких пошлин», а капитанам портов предписывалось «с пристальным вниманием относится к его нуждам», после чего сьер Эрнан вручил ему грамоту, заключенную в серебряный тубус с выгравированным гербом Альби. Наклонив голову, Фальго принял из его рук тубус.
— Благодарю за оказанную честь, месьер Эрнан. Становясь либеросом, я поклялся — как и многие до меня — сражаться с пиратами. И так будет и впредь. Борьба с хищной угрозой продолжится, пока воды Срединного моря не станут безопасны.
Шепот усилился, особо впечатлительные дамы восхищенно ахали — сказанные слова добавили капитану поклонниц.
На этом официальная часть оказалась законченной, Труве взмахнул рукой, и с балкона раздалась музыка.
Оденар заметил, что сьер Эрнан подзывает его. Он приблизился, с любопытством разглядывая Фальго. Среди могущественных вельмож тот держался на удивление свободно, без подобострастия, но и без развязности. Как… равный?
— Капитан Фальго, перед вами сьер Раймон Оденар. Его невесту вы вырвали из рук пиратов, — произнес принчепс.
Раймон шагнул вперед:
— Примите мою самую глубокую и искреннюю признательность, капитан Фальго.
Он протянул руку, капитан тоже сделал движение ему навстречу, но вдруг замер:
— Ноорнский Волк?!
Фальго свел брови, в синих глазах появилось странное выражение — будто бы названное имя неприятно поразило его. Пришел черед Оденара пристально вглядываться в его лицо.
— Да, так меня называют в Галее, и в той ее части, что когда-то была независимым Ноорном. Мы встречались ранее?
— Нет. Но у вас громкая слава, сьер Оденар, и она вышла далеко за пределы Галеи, — капитан несколько принужденно улыбнулся, но, казалось, справился со своим изумлением. — Рад лично познакомиться с вами, — добавил он и крепко пожал руку Оденара.
— Сколько вы еще пробудете в Талассе? — светски осведомился принчепс, явно желая сгладить заминку.
— Для отплытия все готово. С вечерним отливом снимаемся с якоря, месьер. Товарищи ждут меня на Эрбо, а задержка оказалась непредвиденно долгой, — вежливо ответил Фальго и обернулся к Оденару: — Позвольте поздравить вас с грядущим радостным событием, сьер Оденар. И пусть Священный Огонь зажжет любовью ваши сердца, а супружество принесет счастье вам и доне Ларе, — необычное, на грани дерзости, пожелание непостижимым образом сочеталось с искренностью в голосе: — Месьеры, да будет с вами милость Странника.
— И с вами, сьер Фальго, — ответил принчепс.
Капитан отступил в сторону и склонился в учтивейшем поклоне, после чего развернулся и быстро пошел к дверям.
Озадаченный, Раймон перевел взгляд на принчепса:
— Вы знаете этого человека, сьер Эрнан? Фальго — это же не имя, а прозвище.
Тот покачал головой:
— Нет, Раймон. А вот он, похоже, наслышан о тебе. И он с севера.
— Галея? — Оденар, хмурясь, смотрел в сторону выхода. По выправке в Фальго угадывался военный, а в галейской армии о Ноорнском Волке что-то да слышали многие. Галеец, которому он теперь обязан спасением жизни и чести своей невесты! Поневоле задумаешься о причудливом сплетении случайностей и судеб.
— Что галейскому офицеру делать в морских рейнджерах сида Танкреда?
— А что ты делал в рейнджерах Эйрланда? — тихо спросил принчепс. — Пути Странника неисповедимы.
— Воистину так, месьер. Позвольте и мне отправиться домой, нужно распорядиться о возобновлении подготовки к церемонии и… прочие дела накопились.
***
Вечерний свет окрашивал в теплые тона обстановку кабинета. Эрнан с облегчением откинулся на спинку кресла и расстегнул тесный парадный камзол.
После приема последовала утомительная процедура согласования дополнительных пунктов к договору, призванных упрочить союз с Джинерой, и с Альянцем в целом. Помимо прежних договоренностей, Дон Винченцо предложил строить корабли на джинерской верфи, и даже — организовать товарищество на равных паях. Предложение было весьма кстати, но еще больше радовал вексель на обещанный займ, позволяющий получить деньги в представительстве банкирского дома Этррурского Альянца хоть завтра.
Наконец Эрнан остался один, не считая хрониста, который еще перебирал и складывал бумаги.
— Все устроилось, — тихо сказал Эрнан, беря со стола бокал с «Рохья фьямма».
Терпкое, густое вино Ибера, вызывающее в памяти далекие образы. В Альби любят иные вина — ароматные белые, сладкие красные… «Рохья» слишком тяжела для «самого веселого и пышного» двора Орнея.
— Так, как вы желали, месьер, — отозвался Лора, убирая письменные принадлежности.
— Это дает нам надежду, — Эрнан отпил из бокала, позволяя легкой горчинке растечься по языку и задумчиво пробормотал: — Долг и вера…
Воспоминания неумолимо влекли его в знойный летний день, много, много лет назад. Алькарас, куда он шестнадцатилетним юнцом прибыл в свите отца, чопорный королевский двор и синева глаз девушки в строгом бордовом платье. Антея Серрано. От ее взгляда Эрнан потерял голову. Несколько седьмиц ослепительного счастья, ведь его чувства были взаимны. И ледяное дуновение зимы: отец Антеи был категорически против их брака, и даже отправил дочь в известную суровым укладом Алькарасскую обитель Сестер Странника. Причину Эрнан так и не узнал. А через пару лет до него дошли сведения, что Антея вышла замуж за знатного галейского дворянина из рода Брикассов.
— Вы что-то сказали, сьер Эрнан?
— У тебя превосходная память, Гильем, и ты знаток генеалогии. Не поведаешь ли мне, историю Брикассов из Галеи? Не начиная с Эпохи Тьмы, разумеется, а… за последние лет двадцать.
Хронист взглянул удивленно:
— Я должен свериться с летописью, но это не займет много времени.
Гильем ушел, а Эрнан, осушив бокал, вновь наполнил его вином. Тогда он считал, что его сердце навеки разбито. Однако жизнь шла своим чередом, Антея отступала в прошлое, становилась тенью, сладкой и неуловимой грезой. Политические интриги, женитьба на Магдале и рождение сыновей, борьба за избрание принчепсом…
— Увы, сведения скудны, — из воспоминаний его вырвал голос хрониста. В руках он держал толстый фолиант, раскрытый ближе к концу: — Графиня Антея Брикасс скончалась в девятьсот семьдесят седьмом, граф Гийом Брикасс и двое из трех его сыновей — старший и младший — казнены в девятьсот восемьдесят шестом за участие в заговоре против короля Лодо, судьба среднего неизвестна. Титул должен был перейти к нему, ибо иных прямых потомков мужского пола не указано. Однако недавний эдикт дает право королю лишать титула и конфисковывать все владения в случае тяжких преступлений, коими считаются измена и покушение на особу королевской крови, таким образом…
— Как звали среднего сына? — перебил его Эрнан.
— Сьер Арно Брикасс. Вас интересуют еще какие-либо сведения, месьер?
— Нет. Может, позже… Ступай, Гильем. День был трудным.
…Он не знал о смерти Антеи — к тому времени между Альби и Галеей наступило охлаждение. Черты ее лица почти стерлись из памяти. Но глаза — глаза он не позабыл. И в лице молодого капитана, словно сквозь толщу воды, вдруг проступило лицо когда-то любимой женщины. Шебека либероса Фальго уже на полпути к Эрбо. Если бы он смог вспомнить раньше! Хотя — что это бы изменило?
— Долг и Вера… — повторил он. — Мне очень жаль, сьер Арно.
Свадьба
Оденар, стоя перед большим зеркалом, рассматривал себя со смешанными чувствами, среди которых преобладали скепсис и легкая растерянность, заставляющая его с досадой хмурить брови. Камзол из серебристого атласа, украшенный широким, тонкой работы позументом, сидел безупречно, но Оденар ощущал себя скованно. Вокруг него суетился Маниго, поправляя то кружевное жабо, то складки алого офицерского шарфа. Косые лучи утреннего солнца проникали сквозь наборные стекла, рождали блики на золоченым эфесе парадной шпаги и вставленных в рукоять красных турмалинах. День обещал быть погожим.
Сегодня, если судьба не выкинет еще какого фортеля, он обручиться с доной Ларой. И наконец-то увидит ее лицо, — хмыкнул он про себя.
Месьер Эрнан достаточно подробно описал девушку, однако у Оденара, как он ни пытался вообразить ее, ничего не получалось, и в конце концов он оставил это бессмысленное занятие, находя даже своеобразное удовольствие в неизвестности.
Прежде тихий дом полнился топотом ног и голосами, среди который выделялся пронзительный тенор мейстера Журбена. Раймон решил предоставить западную половину дома в распоряжение супруги. Видимо, так было заведено и у прежних владельцев, и привести комнаты в порядок не составило большого труда. На первом этаже была гостиная, на втором — просторная, выходящая окнами в сад спальня, к которой примыкали будуар и еще одна небольшая комната, могущая служить детской. Если, конечно, Странник пошлет им детей. Он усмехнулся: ему все еще было сложно в полной мере принять грядущие изменения в жизни, хотя определенные шаги уже сделаны.
Ему передали, что сьера Магдала отпустила одну из своих горничных прислуживать доне Ларе. Заботой меньше. Помимо прежних слуг, Маниго нанял садовника, который спешно привел дикие заросли в некое подобие сада, кучера, двух лакеев и рослую крепкую девушку по имени Мариза, призванную помогать Каролине. На кухне также командовал теперь мэтр Грассе, повергая бедную Каролину в священный трепет строгостью, но еще больше — кулинарными талантами.
Со двора донеслось ржание и стук колес: карета, запряженная четверкой белых болонэ — свадебный подарок месьера Эрнана, уже ожидала его.
— Пора, — Оденар, резко развернувшись, как будто был на плацу, вышел из спальни.
Главный храм Талассы представлял из себя равносторонний крест, ориентированный по сторонам света и с увенчанным шпилем куполом на перекрестье. Внутрь вели четыре двустворчатых двери, обитых бронзой; нефы сходились в центре круглой площадки, где высилась статуя Странника в его милостивой ипостаси: длиннобородый мудрец держал в руках чашу, в коей собралась вся скорбь мира, собираясь испить ее. У подножия статуи в треножнике горел негасимый Священный огонь. Храм возносился в небо на полсотню туазов, и до сих пор не дозволялось строить ничего выше. Он был воздвигнут на заре Эры Странника, древние стены, сложенные из белого мрамора Восточного Рубежа, были свидетелями взлетов и падений Альби, и уже пять веков как храм изображался на гербе принчипата.
Карета въехала на Звездную площадь, гудевшую от голосов. Занавеска была отдернута, и Оденар мог видеть не меньше десятка экипажей и несколько портшезов; жители окружающих домов выглядывали из окон, за цепью гвардейцев, предусмотрительно расставленных по периметру площади, толпились простолюдины: распространившаяся по Талассе история с пленением и чудесным спасением невесты придала событию романтический флер и привлекла немало любопытствующих. Оденар велел править к западным дверям. Карета остановилась возле высокого крыльца, на котором собрались приглашенные. Его взгляд сразу нашел принчепса с супругой и графа Оверне, почтивших свадьбу своим присутствием, чуть поодаль стояли граф Риардо и его сын. Оденар усмехнулся, заметив кислое выражение лица сьера Бодуэна — кажется, женитьба северного выскочки на дочери дука, пусть и от морганатического брака, воспринималась им как очередной незаслуженный подарок высших сил.
Он распахнул дверцу и спрыгнул на мощенную плитами площадь. Толпа разразилась приветственными криками. Оденар поднял руку, вызвав еще большее воодушевление, и легко взбежал по ступеням.
— Пусть все свершится по милости Странника, сьер Раймон, — тепло сказал принчепс.
Сьера Магдала благосклонно улыбнулась. Оденар поклонился в ответ и решительно вошел внутрь храма.
Высокие стрельчатые окна были завешаны тяжелыми драпировками, и глазам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к полумраку после залитой солнцем площади. Магистр Вальен в белой хламиде уже стоял возле треножника, где горел Огонь, еще пятеро жрецов выстроились полукругом позади изваяния Странника. Вальен милостиво кивнул. Не выказывая ни спешки, ни неуверенности, Оденар подошел к нему и встал слева от треножника. Он посмотрел на мраморный лик Посланца Звезд, обращенный к югу. Всполохи пламени делали его живым.
Храм постепенно заполнялся гостями. Жениху и невесте положено было заходить с противоположных сторон и встречаться у подножия статуи. Как ни старался Оденар убедить себя, что предстоявший брак — ничто иное, как выгодный политический союз, ему потребовалось усилие, чтобы справиться с неожиданным волнением. Он перевел взгляд на восточный вход и подобрался: дук Конти шел по проходу, а рядом, опираясь на его руку, будто плыла невысокая стройная девушка в платье цвета молодой листвы, расшитом золотыми узорами. На ее голову была накинута длинная белая вуаль, спускавшаяся на грудь. Подведя дочь к треножнику справа, дон Винченцо остановился.
— Мы собрались, чтобы соединить этого мужчину и эту женщину, — начал магистр Вальен, — для доли лучшей и худшей. И помните, что не тела, но души соединяются, чтобы вместе идти земными дорогами, а когда закончится отпущенный срок — дождаться друг друга на Звездном мосту. Возьмитесь за руки.
Он шагнул навстречу нареченной, и дон Винченцо торжественно откинул белый шелк с лица дочери.
… Раймон взглянул ей в лицо и замер, будто налетел на невидимую стену. На миг ему показалось, что перед ним стоит Ивэн. Сердце споткнулось. Он сморгнул, чувствуя, как на висках выступает пот: да нет же, дона Лара совсем на нее не похожа. Точеные черты лица, большие глаза, оттененные густыми ресницами, смуглый тон кожи и четко очерченные губы… Дочь дука и вправду была красива — необычной, приковывающей взгляд красотой. Морок, порожденный то ли неверными отсветами пламени, то ли его воображением, взявшимся шутить дурные шутки, рассеялся, лишь в сердце остался отголосок тягучей тоски.
— Примите мою руку, дона Лара, — глухо проговорил Раймон, протягивая руку ладонью вверх, — в знак того, что отныне моя жизнь — одно с вашей.
Дон Винченцо, держа руку дочери за запястье, вложил ее в руку Оденара и отступил.
— Примите мою руку, сьер Оденар, в знак того… — Лара запнулась и уставилась в пол, ее пальцы дрогнули, затем ее лицо стало отрешенным и она твердо договорила: — Что отныне моя жизнь — одно с вашей.
— Да будет Священный Огонь свидетелем ваших клятв, — заключил магистр.
Раймон, слегка сжав тонкие пальцы девушки, медленно повел их соединенными руками над треножником. Багряное пламя внезапно рванулось вверх, на мгновение жгучей болью опалило кисть. По тому, как вздрогнула Лара, он понял, что огонь коснулся и ее. Однако боль тут же стихла, а покосившись на кисть, Раймон не увидел даже покраснения.
Собравшиеся в храме ахнули, на лице магистра Вальена тоже мелькнуло изумление.
— Давно не случалось подобного знамения, — севшим голосом сказал он и прокашлялся: — Однако истинно говорю вам, что сей знак — благой.
Один из жрецов приблизился, держа перед собой поднос с двумя золотыми обручальными браслетами.
Оденар, взяв женский — тонкий, с замысловатым узором, пристально вгляделся в лицо теперь уже не невесты, а жены, и негромко спросил, надевая браслет ей на правую руку:
— Вы обожглись, дона Лара?
Она вскинула глаза и так же тихо ответила, беря мужской браслет — гладкий и массивный:
— Нет… сьер Раймон.
Прохладный метал обхватил запястье Оденара.
— И да благословят звезды этот союз! — возвестил Вальен.
С окон одновременно упали портьеры, и солнечный свет, преломляясь в витражах, хлынул в храм. Возбужденно заговорили, засмеялись гости.
— Аве! — слышалось то тут, то там. — Аве, сьер Раймон! Аве, дона Лара!
***
… Лару тронуло великодушие сьера Оденара, но особенно она была благодарна ему за несколько дней отсрочки. На следующий день в апартаменты доставили ее приданое. На удивление, злоключения пути не сказались на дорогих тканях, и Ларе пришло в голову, что иногда жизнь человеческая оказывается более уязвимой, чем тонкий шелк. В этот же день ей прислали подарок — украшения с изумрудами. Она залюбовалась искусной работой, к тому же мастер неведомо как угадал ее любимые цвета. Однако, подспудно ожидая записку от нареченного, в футляре она обнаружила лишь карточку с вытесненными золотом надписью — «Несравненной». Лара тихонько вздохнула. Она пыталась представить, что сьер Раймон, которому также суждено увидеть будущую жену только в храме, может чувствовать. Что побудило его дать согласие?
На Талассу опустилась влажная духота, как часто бывало перед началом осенних бурь равноденствия. Мгновения текли вязкой патокой, и Лара почти сожалела, что просила отложить свадьбу: не лучше ли было, если бы все уже свершилось? Оставившая за спиной Джинеру и прежнюю жизнь, она казалась себе древней стрекозой, застывшей в куске окаменелой смолы.
В мыслях теснились воспоминания о событиях последних дней, и Лара была вынуждена признать себе, что в них немало места отводилось капитану Фальго. И в то же время она понимала, насколько беспочвенны и даже вредны неясные мечты. Что проку терзать себя? Ей следует думать о том, как стать достойной супругой сьеру Раймону, а не о синеглазом либеросе. Она подолгу расхаживала по отведенным им покоям или сидела на мраморной скамье в лоджии, затененной разросшейся старой глицинией. Из лоджии открывался вид на город и далекие холмы меж которых петляла полноводная Роана; желто-бурые полоски убранных полей перемежались с виноградниками и серебристыми пятачками оливковых рощ. Промаявшись весь день, Лара обнаруживала, что наступил вечер, и солнце уже растворилось в оранжевой дымке, застилающей горизонт на западе. Отец напротив, был спокоен и умиротворен, и предпочитал не замечать ее настроения, а она не заговаривала с ним ни о чем, что напрямую бы не касалась подготовке к церемонии.
За все время она лишь однажды вышла из гостевых апартаментов — ее пригласила сьера Магдала на малый прием, где собирались придворные дамы. Супруга принчепса не утратила статность и все еще оставалась красивой женщиной, несмотря на то, что ее возраст приближался к пятидесяти годам. Она ласково приняла Лару, и с искренним участием расспросила ее о драматическом путешествии. Выяснив, что новая горничная устраивает Лару, она предложила оставить Вивьен в услужении, и на прощание сказала:
«Полковник Оденар — достойный человек, но вы здесь вдали от родных. Помните, вы всегда можете обратиться ко мне, если возникнут затруднения, дона Лара…»
Из присутствующих на приме Ларе запомнилась графиня Жизель Оверне, жена маршала Востока — кареглазая шатенка, которая располагала к себе сердечностью и веселым нравом. Молодую графиню интересовала жизнь Джинеры, а по остроумным ремаркам, Лара поняла, что их взгляды во многом совпадают. Что касается других дам, то они показались Ларе чопорными и холодными, хотя никто, разумеется, не позволил проявить хоть малейшую неучтивость в присуствии супруги принчепса.
Ночь перед свадьбой Лара провела без сна. И когда на рассвете Вивьен пришла в спальню, то обнаружила госпожу сидящей перед зеркалом.
Процесс одевания занял порядочно времени. Платье из блестящего золотисто-зеленого шелка было великолепным, и Вивьен восхищенно ахала. А Ларе казалось, что все происходит не с ней. Наконец, горничная закончила одевать госпожу, после чего застегнула колье на ее шее и вдела в уши серьги. Наряд довершила длинная белая вуаль.
На Звездной площади и в прилегающих улочках толпились люди. Лара слышала гул голосов, и даже короткие канцоны, исполняемые под гитару и воспевающие красоту невесты, и это контрастировало с царящим в карете молчанием. Впрочем, путь был недолог, и вот уже отец повел ее по проходу погруженного в полумрак храма к негасимому огню Стоявший возле треножника высокий широкоплечий мужчина в серебристом камзоле обернулся к ним.
…Суровое лицо, твердо сжатый рот. В прищуренных глазах — настороженность. Темно-серое предгрозовое море…
Отец откинул вуаль и сьер Раймон, уже шагнувший к Ларе, вдруг застыл, пораженно вглядываясь в нее. Будто увидел призрак. В следующий миг его лицо дрогнуло, он глубоко вздохнул и протянул ей руку.
…Слова магистра ордена Пастыря, широкая ладонь сьера Раймона… Словно со стороны она услышала свою брачную клятву, и вдруг — взметнувшееся пламя. Боли не было, Лара лишь на миг испугалась — неужели это ее проклятье напомнило о себе? Но миновало… Сверкает на запястье обручальный браслет. Уже?
— Вы обожглись, дона Лара?
Глуховатый голос мужа вывел ее из странного оцепенения. Спохватившись, она надела ему на руку мужской браслет, и приглашенные — а оказалось, в храме много людей! — разразились ликующими возгласами. Храм затопило светом — это с окон сдернули портьеры. Сьер Раймон продолжал пристально смотреть на нее, и в холодном северном море его глаз играли солнечные блики…
— Благослови тебя Странник, Лара, — растроганно сказал отец, — и вас, сьер Раймон.
К ним с улыбками на лицах подошли сьер Эрнан и сьера Магдала, и Лара присела в реверансе.
— Мои поздравления, Раймон!
— Надеюсь, Странник пошлет вам счастье, — чуть растягивая слова добавила Магдала и обратилась к Ларе. — Моя дорогая, на днях я жду вас у себя.
Рука об руку они вышли на крыльцо храма. Площадь буквально взорвалась криками. Лара, оглушенная, растерянно оглянулась на мужа. Тот чуть улыбнулся уголком рта и указал ей на запряженную четверкой белых лошадей карету.
— Прошу вас, сьера Лара.
***
В карете Лара откинулась на стенку, обитую мягким голубым велюром, и вздохнула, борясь с волнением.
— Вам нравится Таласса? — светским тоном спросил сьер Раймон, усаживаясь на сидение напротив нее.
— Я надеюсь… полюбить ее. Но пока у меня не было возможности узнать… — она смущенно замолчала.
— В самом ближайшем время, думаю, такая возможность у вас появится. Альбийцы — открыты и горячи сердцем.
— Да пошлет Странник ненасытность жене и неутомимость мужу! — завопил кто-то.
— А вот и подтверждение, — усмехнулся сьер Раймон.
От выкрика Лару бросило в жар и она потупилась: в Джинере шутник мог за дерзость поплатиться ударом кнута. Однако казалось, что мужа это только забавляет. Карета тронулась с места и, сопровождаемая здравицами в честь новобрачных разной степени фривольности, покатилась по улице.
— Празднества Урожая и Плодородия прошли, но уже в следующем месяце, чтобы умилостивить бурное море, состоится Жертвоприношение роз — когда в морские волны кидают цветы. Это… красиво. Есть предание, связанное с ритуалом. Полагаю, что сьера Магдала поведает его лучше, чем я. Двор месьра Эрнана любит увеселения, так что скучать вам не придется.
В карете повисло молчание, и, чтобы развеять его, Лара спросила:
— А вам… бывает скучно в Талассе?
— Я провожу недостаточно много времени в столице, сьера Лара, чтобы начать скучать. Но покровительство сьеры Магдалы сделает вашу жизнь яркой и насыщенной событиями.
«Не хочет ли сьер Раймон сказать, что оставит меня в столице одну?»
Удивленная, она отважилась вновь поднять глаза на мужа:
— Но разве не должно жене следовать за мужем и разделять его земные дороги?
Рамйон изогнул бровь, изучающе рассматривая ее.
— Но и мужу должно оберегать жену от тягот и бед, — помолчав, ответил он. — Мы обсудим все позже, сьера Лара.
Карета свернула, мимо окна проплыли столбы и кованные ворота, увитые лентами и гирляндами цветов, затем копыта застучали по плитам двора, и у Лары забилось сердце: они подъехали к дому сьера Раймона, который теперь станет и ее домом.
***
Опираясь на руку мужа, Лара вошла в пиршественный зал и и даже растерялась от великолепия убранства и роскошных нарядов гостей. Стены украшали драпировки из кремового атласа, собранные в складки; алые и бордовые розы в напольных вазах наполняли воздух благоуханием. Столы располагались «вратами» — два длинных вдоль стен, и один, короткий, — под прямым углом к ним, на возвышении. Разнообразные и изысканные кушания порадовали бы самого искушенного в мирских утехах и смутили сделавшего своей стезей воздержание. Музыканты же, размещенные на балкончике, призваны были услаждать душу гитарными переборами и нежными звуками флейты и виолины.
У самого входа ее ждал отец. Он на миг обнял ее и тихо сказал:
— Ступай, дочь. И помни мои слова. Впрочем, я уверен, ты справишься со всем, что будет ниспослано тебе…
В горле встал ком, она хотела что-то ответить, но ее уже обступили другие приглашенные, и она почувствовала себя в центре пестрого вихря: незнакомые лица, поздравления, сыплющиеся со всех сторон, на которые она отвечала односложно и, как ей казалось, невпопад. Она обрадовалась, заметив Жизель Оверне, графиня тоже искренне улыбнулась ей.
— Дорогая Лара, я так рада за вас! Будьте счастливы.
Сьер Раймон обменялся рукопожатием со стоящий рядом мужчиной в фиолетовом атласном камзоле и сказал:
— Граф Оверне, позвольте представить вам сьеру Лару, мою жену.
У Оверне было удлиненное лицо с тонкими губами под изящными усиками. Темные волосы волнами падали на кружевной воротник, голубые глаза с дружелюбным любопытством смотрели на Лару.
— Почту за честь знакомство с вами, — поклонился он и сверкнул белозубой улыбкой. — Моя супруга рассказала мне о вас, но только теперь я понимаю, как повезло сьеру Оденару. Уверен, вы с Жизель быстро найдете общий язык.
— О, разумеется, Шарль! — графиня бросила на мужа лукавый взгляд. — Мы создадим союз — оборонительный и наступательный, против суровых мужей.
— Для меня не только честь, но и большая радость дружба сьеры Жизель, — Лара окончательно смутилась.
— Мои поздравления, сьер Оденар, — протянул низкий голос. — Ваша супруга станет украшением двора.
Перед ними стоял еще один из гостей — важный, несколько полноватый мужчина с холодным взглядом.
— Благодарю, сьер Риардо.
Голос мужа прозвучал сухо, и у Лары возникло ощущение, что он не слишком жалует разряженного вельможу.
Сьер Раймон подвел ее к возвышению, лакей в темно-серой ливрее отодвинул обитый бордовым бархатом стул с резной спинкой. Она села, и множество взглядов — любопытных, оценивающих и даже скептических устремились на нее. Муж занял стул слева от нее, места для ее отца и принчепса Эрнану с супругой также были отведены за этим столом. Она поймала ободряющий взгляд сьеры Магдалы; та подняла руку со скрещенными указательным и средним пальцем — этррурский древний знак оберега от всяческого зла.
Лара была приятно удивлена расположением как супруги принчепса, так и графини Оверне. Однако оброненные мужем слова про то, что он редкий гость в столице, несколько озадачили ее.
«Разве у месьера полковника не может быть других забот, кроме как развлекать жену, навязанную ему по политическим соображениям? — размышляла она, украдкой поглядывая на его резко очерченный профиль. — И разве это не то, чего я в глубине души хотела бы?»
Перемена блюд следовала одна за другой, однако она лишь сьела кусочек паштета с телячьим сердцем, по альбийской традиции обязательно подаваемого к столу новобрачных. Тесто так и таяло во рту, а в начинку добавили пряностей, «дабы разжечь страсть».
«Жена да покорится желаниям мужа…», — слова жрицы вдруг всплыли в памяти, и внутри свернулся колючий еж. Брак не исчерпывается клятвами у негасимого огня, и ей весьма скоро предстоит испытать силу этого мужчины на ложе…
— Вы почти ничего не едите, — вдруг сказал сьер Раймон. — Мэтр Грассе будет в отчаянии, его старания пропали зря.
Она виновато ответила:
— Блюда мэтра Грассе изумительны, но у меня нет аппетита.
Муж понимающе кивнул:
— Не смущайтесь, сьера Лара, это многим из здесь присутствующих должно смущаться вашей красотой. Вы бледны. Выпейте вина, оно вернет вам румянец и аппетит, — он указал на позолоченный кубок, — «Роза Альби», у него тонкий вкус. И нет риска, что с непривычки… — он запнулся подбирая слово, затем с легкой усмешкой договорил: — У вас закружится голова. И отведайте утиную грудку в гранатовом соусе.
Прямолинейность высказываний мужа была непривычной, но парадоксальным образом успокоила ее. Лара решила последовать совету и осторожно отпила из кубка. Ароматное розовое вино понравилось ей, и она поняла, что голодна. А необычный изысканный вкус тонко порезанного мяса, залитого рубиновым соусом, и в правду говорил о немалых стараниях мэтра Грассе.
Незаметно стемнело, слуги зажгли свечи в канделябрах. Музыка стала громче, однако голоса раскрасневшихся от обильных возлияний гостей почти заглушали ее. Раздался хлопок, фонтаном взметнулись разноцветные бумажные шарики, и в пространство между столами колесом выкатились акробаты в пестром трико.
— Чем мне нравятся обычаи альбийцев, — так это тем, что женщина вольна покинуть любое собрание, не оправдываясь и не объясняя причин, — тихо сказал сьер Раймон. — Если вас утомляет шум, Вивьен ожидает у выхода. Она проводит вас в ваши покои.
Лара с благодарностью посмотрела на него и ответила, вставая:
— Вы очень добры, сьер Раймон…
***
Темнота осенней ночи затопила город, лишь на башнях Фортеса горели сигнальные огни, да главные улицы подсвечивались тускло-оранжевым пламенем факелов. Стих стук колес и цокот копыт, последние из захмелевших гостей разъехались, и воцарилась тишина, изредка прерываемая окликами ночной стражи.
Раймон, сменивший камзол на черный шелковый баньан*, стоял на балконе, вдыхая прохладный воздух.
Что дук Конти, что месьер Эрнан сегодня выглядели довольными — все разрешилось к их вящей радости, и, как успел понять Раймон, дук собирается вложить средства в строительство новых кораблей. А им с Ларой еще предстояло выстроить путь друг к другу. Если он подспудно ожидал увидеть жеманную размалеванную куклу, то его опасения были напрасны. Красота нареченной не оставила его равнодушным. Во время пира он наблюдал за Ларой. Она выглядела растерянной, но не напуганной, и глубокой скорби на ее лице он также не заметил. Хороший знак, и поскольку он не собирается слишком докучать ей своим обществом, то к определенной гармонии их союз придет. Скорее всего. И пусть его потрясло явление тени той, что светлой печалью все еще звенела в душе, но… Чего еще ему желать? Милость принчепса и красавица жена с богатым приданым. Сегодня зависть мелькала в глазах некоторых приглашенных. А кое у кого — и откровенная неприязнь.
Он пригласил отца и сына Риардо не столько стремясь следовать приличиям, но и с целью понаблюдать за теми, кого имел основания считать врагами. И не удивился бы отказу, однако приглашение было принято. Сьер Бодуэн, впрочем, ограничился присутствием на церемонии в храме, зато его сын Филип одним из последних покинул пиршество, и Раймон не раз перехватывал мрачный цепкий взгляд, устремленный на него и Лару. Что же, можно считать, что позиция обозначена. По возвращению в Карду он прикажет усилить бдительность часовых, и с особым вниманием относиться к новым в крепости людям. Ну а пока… Раймон поднял голову, подставляя лицо под скупой свет серпика юной луны, повисшего над островерхими крышами Талассы. Благое время для начинаний, будь то новое дело или зарождение новой жизни. Альбийцы называют первый месяц супружества Лунным, ведь Ночная гостья подобна людям — рождается и растет, достигая расцвета, а затем умирает. Улыбнувшись, он вернулся в дом.
Перед дверями спальни жены Раймона охватила странная нерешительность. Он взялся было за дверную ручку, но отдернул руку. Что не так? С этим следовало разобраться. Вместо того, чтобы просто открыть дверь, онпостучал.
— Войдите, — послышался тихий голос.
Тогда он толкнул створку. Лара сидела на постели, натянув покрывало до горла, и в упор смотрела на него распахнувшимился на пол-лица глазами. Сказать по правде, он не относил себя к искушенным любовникам и хотя не подвергал сомнению права супруга, ему меньше всего хотелось бы видеть отвращение в глазах жены. Отвращения и не было, но ее взгляд удерживал его, подобно строгой руке.
Не показывая замешательства, Раймон огляделся. Спальню освещали свечи в вычурном канделябре, стоящем на прикроватном столике. Кроме канделябра на столике были два бокала и графин с рубиновым вином, мисочки с шишками артишока в меду, миндалем и финиками. Золотистые отсветы падали на постель и изящную, покрытую завитушками мебель, выдержанную в светлых тонах. Но идиллию нарушало напряжение в позе жены. Неужто она боится?
— Все ли у вас благополучно, сьера Лара? — как ни в чем ни бывало, осведомился Раймон.
— Да, — прошептала она.
— Вам нравятся отделка ваших покоев? — он обвел рукой спальню.
— Благодарю вас, сьер Раймон, она великолепна… — однако Лара продолжала упорно и жестко смотреть на него.
Он неторопливо приблизился и остановился в шаге от кровати. Подобное он переживал впервые, и не в его правилах было брать женщину, кем бы она ни была, пусть даже простой селянкой, против ее желания. И тем более, если это его жена. Но и отступать перед чем-то непонятным, тоже было не в его правилах.
— Не кажется ли вам, что наедине мы могли бы отбросить высокопарный стиль? Ведь если вы скажете — о, сьер Раймон, не соблаговолите ли вы обратить ваше внимание на сие насекомое, именуемое оса, которое угрожает вашей супруге — то оса успеет вас ужалить?
Ее губы дрогнули:
— Думаю, оса ужаснется и улетит прочь.
— Вот и отлично, тогда мне не придется лишать ее жизни.
— Оса жалит, потому что такова ее природа, ведь боги не дали ей разума.
— В отличии от неразумного насекомого, боги даровали людям свободу выбора, — проговорил он. — Пусть мы не всегда вольны следовать зову своего сердца, но можем выбрать, принимать ли испытания стойко или роптать.
— В испытаниях закаляется дух. Но… какую неожиданную тему вы избрали… — она запнулась,.
— Для беседы в брачную ночь?
Раймон посмотрел на заботливо приготовленные мэтром Грассе яства, предназначенные для поддержания любовного пыла. Лара также бросила взгляд на столик, и на ее щеках разлился румянец.
— Странник судил нам стать мужем и женой, однако мы впервые увидели друг друга в храме. Но скажу так: иногда даже долгие годы, проведенные вместе, не позволяют узнать друг друга настолько хорошо, как короткий разговор.
В глазах Лары мелькнуло удивление, и Раймон понял, что напряжение, которое было почти осязаемым, исчезло. Он шагнул вплотную к кровати и мягко спросил:
— Скажите, Лара, вы знаете, зачем я здесь?
— Знаю… — она опустила длинные ресницы.
— Возможно, я неприятен вам? Тогда я уйду и поклянусь никогда не переступать порог вашей спальни.
— Нет. Останьтесь… Раймон.
— Так значит, мы поладим?
— Я… надеюсь.
На ее губах появилась слабая улыбка, а у Раймона вдруг забилось сердце:
— Вы позволите?
Лара промолчала, тогда он скинул баньян и, оставшись в одной рубашке, опустился рядом с ней на постель.
…Полупрозрачная сорочка скорее будоражила, чем что-либо скрывала. Раймон различал полукружья грудей с темными сосками, крутую линию бедра. Он легко поцеловал жену в губы, затем, заметив, что она не противится, — уже с большей страстью. В теле нарастало напряжение, однако он не спешил, сдерживая желание и позволяя Ларе привыкнуть к его прикосновениям. И вот она несмело обвила его шею руками, тогда его ладони легли на ее бедра, скользнули вверх, сминая тонкую ткань сорочки…
…Он коротким движением толкнулся вперед, преодолевая сопротивление тесной жаркой плоти, и Лара, болезненно выдохнув, затрепетала в его объятиях.
— Тише…Все хорошо, — шепнул он, целуя опущенные веки. — Теперь будет все хорошо, ведь так?
* Баньян — домашняя просторная одежда мужчин и женщин в европейской моде на рубеже XVII—XVIII веков
Искра
месяц Бурь, Рагаста
Северный ветер разогнал мутную знойную пелену, заволакивающую небо в течение многих дней, и на черном бархате проступили крупные звезды.
Заштилевшее море чуть покачивало «Этансель» на мелкой зыби, в воде дробились отражения кормовых огней стоящих на рейде кораблей. Арно отхлебнул прямо из бутылки позаимствованный у Джузе агуардиенте; горечь обожгла рот, горячий ком рухнул в желудок.
— Ну и… зелье Тьмы!
Он сел на палубу, скрестив ноги и привалившись спиной к фок-мачте. Больше двух лет он был либеросом, и это его вполне устраивало Однако посещение Талассы, вызвавшее из небытия призрак прежней жизни, поколебало душевное равновесие, которое ему удалось достичь. В чем же причина?
«Если однажды вам наскучит этот род деятельности и захочется чего-то иного…»
В словах Конти, милости герцога Монтего и ощущении, что он находится среди равных? Или в черных очах доны Лары, как продолжал бурчать Микеле, угадывая то, в чем Арно сложно было признаться себе. Его тянуло к Ларе, и напрасно он твердил, что его не может и не должна волновать чужая невеста, едва ему стоило увидеть ее на палубе, сердце замирало. Их недолгие беседы, воспоминания о невольном объятии на сходнях, от которого его бросило в жар…
…Когда сьер Эранан назвали имя Оденара, он обомлел и и не сразу справился со своими чувствами. Ананк не скупится на выдумки, если он спас невесту Ноорнского Волка! Того, чье умелое руководство обороной Брейтца доставило королю Гаспару и всей галейской армии столько хлопот.
Арно помнил промозглый холод, проникавший, казалось, до костей, обледеневшие снасти «Разящего» и себя, восемнадцатилетнего лейтенанта, до ломоты в висках вглядывающегося в серые волокнистые пласты тумана. Фелуки с продовольствием для осажденных в такие ночи пытались пробраться в порт Брейтца.
Он клял упрямство ноорнцев, не желавших принимать поражение и смирятся с ним. И недоумевал: на что те надеются, когда вся страна уже покорилась Галее? Неужто воинство Странника на драконах спустится с небес им на подмогу? А потом во время неудачной атаки Брейтца с моря, погиб лейтенант Велье, с кем он дружил, и многие из тех, кого просто знал, и к недоумению добавилась ненависть.
Если бы он знал, кому предназначалась в жены дона Лара… То — что изменилось бы? Не согласился бы на предложение дона Винченцо и вернулся в Рагасту или… попытался соблазнить его дочь? — спросил Арно себя с беспощадной язвительностью.
И усмехнулся: это он изменился, раз пожал руку Волку. За два года ему довелось столкнуться с самыми разными людьми. Имея дело как с черной подлостью, так и высоким благородством, и сам неоднажды идя на компромисс со строгими принципами дворянской чести, он оказался в состоянии признать в Оденаре достойного противника, а за ноорнцами — право на защиту своей земли.
Арно вновь отпил крепкого пойла. Полно. Дона Лара осталась в далекой Талассе и уже стала женой Волка. Не стоит ему слишком задумываться об этом.
— Фальго? — услышал он голос Орсалы.
Тот поднялся на палубу и озирался, не замечая сидевшего в отбрасываемой фок-мачтой тени капитана.
— Я здесь.
Джузе подошел к нему и присвистнул:
— А я-то думаю, где мой агуардиенте.
— Извини, на всей «Этансель» это была единственная бутылка. Завтра наведаюсь к папаше Клико и возмещу твои убытки.
Оба посмотрели в сторону мерцающего редкими огнями берега, лежащего в четверти мили.
— Тебе еще осталось. Садись.
— Что с тобой, капитан? — опускаясь на палубу рядом с ним, негромко спросил Джузе. — Как из Талассы вернулся, ты сам не свой.
— Не важно.
— А… что ты решил по поводу меня?
Арно вздохнул. С того памятного абордажа Орсала вел себя абсолютно разумно, и поколебавшись, он решил таки оставить лекаря в команде:
— В последний раз поверю тебе на слово.
— Не пожалеешь! — в голосе Джузе прорвалась радость.
— Надеюсь. Как Мануэла?
— Лучше. Сестры довольны, говорят — совсем должна поправится. Правда, не знают, когда…
— Ты сильно привязался к ней.
— Мы с Мануэлой… понимаем друг друга. А вот ты меня беспокоишь.
— И чем же?
— Микеле сболтнул.
— Язык у него без костей, то и сболтнул.
— То-то ты сидишь тут с бутылкой.
Желая сменить тему, Арно спросил:
— Ты не передумал вернуться к своим? Не надоело по морю болтаться да парней штопать? Да и мать, поди, глаза выплакала.
— Полагаю, родители знают, что я жив. Полгода назад встретил на рынке купца из Амальфи, компаньона отца. Мы поговорили, у отца все благополучно, и уверен, купец поведал ему о нашей встрече… — Лекарь мотнул головой и приложился к горлышку бутылки. Поперхнувшись, выдохнул, затем проговорил: — Когда захочу на покой, куплю домик у Терм, заберу Мануэлу из Обители и буду пользовать богатеев снадобьями для укрепления мужской силы, а их жен и любовниц — молодильным элексиром. И все же — откуда такие мысли? Тебе, что ли, надоело?
Арно допил остатки агуардиенте и со стуком поставил бутылку на палубу:
— Звезд-то высыпало сегодня. Не надоело. Но кто знает, что будет завтра. Иди спать, Джузе.
***
Таласса
Лару разбудило воркование коломбо.
«Как в Джинере», — улыбнулась она и, не открывая глаз, коснулась постели рядом с собой: мужа, конечно же, не было. У нее вырвался вздох. Муж не пренебрегал ложем, и после того, как неловкость и стеснение первых ночей миновало, она поняла, что желает его объятий. Однако просыпалась она всегда в одиночестве. Впрочем, ей повезло, ведь некоторым женам противна телесная любовь, либо, наоборот — мужья холодны и жестокосердны. Ей подумалось, что и у нее с мужем могло быть так же. Тем более, что брак заключен по сугубо политическим мотивам. Когда в ночь после церемонии сьер Раймон появился на пороге спальни, Лара почувствовала, как изнутри поднимается нечто, неподвластное ей. Пугающее. Гигантская волна замерла над берегом… Было ли это очередным проявлением ее проклятых способностей? И могла ли она остановить сьера Раймона, отвратить от себя, как… Зафира? Она не знала, как и то, ощутил ли что-либо странное муж. Он сбил ее с толку фразой, показавшейся абсурдной. Но разговор словно протянул между ними ниточку и Лара раскрыла мужу объятия. И в то же время у нее оставалось ощущение недоговоренности, незримой преграды. CьерРаймон с вниманием относился к ее редким просьбам, но оставался отстраненным, далеким, и пока не изволил поделиться с ней своим видением их супружеской жизни. Лунный месяц, который супругам предписывалось посвящать друг другу с особым усердием, на исходе, и что же потом? Сама Лара также не решалась вернуться к обсуждению этой темы, и в своих чувствах она пока тоже не могла разобраться. Разум говорил, что лучшей доли нельзя и желать. Ее муж – достойный и благородный человек, а любовь, взращённая из уважения, согреет, подобно теплу очага, когда как пылкие страсти скорее испепелят ударом молнии. Да и можно ли было считать то, что она чувствовала к капитану Фальго любовью? Или это лишь увлечение, порожденное благодарностью за спасение? Чем скорее она изгонит из сердца его образ, тем лучше…
Лара открыла глаза. Через плотную ткань темно-зеленых портьер проникал рассеянный дневной свет. Уже довольно поздно, она заспалась. Вскочив, она прошлепала босыми ногами по гладкому наборному паркету и отдернула портьеру. Оконная створка была прикрыта неплотно, поэтому она и услышала птиц. Лара распахнула окно, впуская свежесть осеннего дня. После холодных утренников начала месяца Бурь, кроны деревьев приобрели охряные ибордовые оттенки. Ярко пламенели поздние сорта почитаемых в Альби роз. А под окнами ее спальни садовник разбил клумбу с золотыми хризантемами, недавно завезенными из загадочной страны Чин, и все еще редкими гостьями в садах Орнея.
В дверь тихонько постучали:
— Госпожа, вы изволили подняться? — прозвенел голос Вивьен, — Прикажете подать завтрак в спальню?
— Входи, Вивьен. Нет, завтрак позже.
Скользнувшая в спальню камеристка кивнула.
— Помоги мне одеться.
Лара прошла в будуар, отделанный в терракотовой гамме: стены, драпированные карамельного цвета бархатом и плавные линии мебели из каштана — на всем лежал отпечаток изящества и неги. Складная ширма скрывала ванну с высокой спинкой; в углу, возле окон, стоялитрильяж и туалетный столик со множеством ящичков для косметики и украшений, большей частью пустых.
Из всего многообразия нарядов она выбрала платье простого кроя из бледно-желтого сатина.
Пока камеристка причесывала ее, Лара продолжала размышлять. Смешливая Вивьен нравилась ей, однако сложно было привыкнуть к тому, что ее приказания, и даже пожелания, беспрекословно выполняются. Управляющий Маниго представил ей слуг. Кроме камеристки в ее распоряжении оказались круглолицая добродушная Каролина и еще одна горничная, Мариза. Ей в голову не пришлось бы командовать Линье, а у мэтра Грассе всегда были наготове два-три варианта обеда или ужина, и Лара предпочитала оставлять решение за ним. Судя по тому, что сьер Раймон не выказывал неудовольствия, что бы повар не приготовил, она догадывалась, что ему не часто доводилось баловать себя изысканными блюдами. И был еще Уно… Вихрастый, с тревожным и колючим взглядом темных глаз.Она ощущала его неприязнь багровым свечением углей в золе, и не понимала причины. Ну что же, не все сразу.
Отец седмицу назад отбыл в Джинеру. Прощание вышло сдержанным, хотя у нее на глаза навернулись слезы, когда он взошел на борт альбийской галеры и матросы убрали сходни. Волноваться не было причин, ведь после нападения на «Аррано» торговые суда шли в сопровождении военных, однако печальные воспоминания не спешили тускнеть. Она подумала и о Мануэле — как знать, вернется ли к ней разум…
Вивьен, закончив утренний туалет, вновь спросила:
— Что бы вы желали на завтрак, сьера Лара?
— Принеси мне печенье и чашечку тэ. Мой муж?
— Сьер Раймон на рассвете уехал, и велел не ждать его раньше обеда.
— У сьера Раймона много забот, — едва слышно прошептала Лара, раздумывая, чем бы заняться. Праздность тяготила ее. В Джинере она проводила время за вышивкой или чтением книг, иногда выезжала верхом или отправлялась на прогулку в портшезе. Но вышивать не хотелось, небольшую библиотеку мужа составляли мемуары полководцев и трактаты по военной части, а заказанные ею книги еще не доставили. Поразмыслив, Лара решила спуститься в сад, прихватив с собой угощение для коломбо.
Белоснежные птицы как будто поджидали ее, поскольку стоило ей выйти на дорожку, как они слетелись, тесня друг дружку, вспархивая перед самым ее лицом, и норовя опуститься на плечи. Что-то в Джинере Лара не припоминала такой любви. Или коломбо Талассы тоже открыты и горячи сердцем? Она отмахнулась и шутливо призвала их к порядку:
— Да угомонитесь же!
Те неожиданно присмирели, затоптались у ее ног, гортанно воркуя. Она встряхнула салфетку с остатками печенья и, оставив птиц подбирать крошки, пошла по тисовой аллее. Из-за деревьев заполошно метнулись еще две, и Лара остановилась, прислушиваясь. Из низко подстриженного мелколистного кустарника на аллею выбрался крупный черный кот с порванным ухом, фыркнув, по-хозяйски огляделся и направился к Ларе. Этого просто не могло быть! Она опустилась на колени, протягивая руку:
— Месьер Кот?!
Топазовые глаза взглянули снисходительно: «а как иначе?». Зверь привычно ткнулся головой в ладонь: «я здесь, знай», затем гибко скакнул обратно в кусты. Изумленная Лара проводила его взглядом. На «Аррано» кота точно не было. Какими неведомыми путями он добрался до Талассы и нашел ее? Ну а какое это имеет значение. Впервыеза много седмиц она рассмеялась, беззаботно и радостно.
Как будто солнце пробилось сквозь серую пелену! Месьер Кот, избежав зубов добьеров и несчетные опасности дальнего пути, последовал за ней… Неся с собой радость, подобную радости от встречи с близким другом, Лара вернулась в дом. Заглянула на кухню, чтобы решить с мэтром Грассе что будет на обед, затем вместе Каролиной спустилась в подвал, проверить кладовые и составить список продуктов, которые следовало закупить. А после все-таки отправилась в библиотеку в надежде найти что-нибудь интересное среди жизнеописаний великих деятелей прошлого. И действительно, ее внимание привлек небольшой томик, задвинутый за тяжелые фолианты. На кожанном переплете было вытеснено название: «О славном рыцаре Ательстане из Ренна, его жизни, странствиях и сражениях с ужасными великанами, его друге Аль-Аджуре и вечной любви к прекрасной Изаудо». Неужели сьер Раймон читает рыцарские романы? Лара взяла книгу в руки и, устроившись в кресле, углубилась в чтение, улыбаясь своим мыслям.
От перепетий драматических скитаний храброго рыцаря ее отвлекли раздавшиеся в холле голоса. Сьер Раймон вернулся значительно раньше полудня, хорошо, что она распорядилась подавать обед в обычное время. Лара отложила книгу и поспешила в холл.
— Послезавтра я выезжаю в Карду, Уно едет со мной. Пора Волчонку волком становиться. Налегке едем, пусть Линье проверит лошадей, — услышала она голос мужа и беззаботное настроение разлетелось мелкими осколками.
Сьер Раймон, который разговаривал с управляющим, оглянулся на звук шагов и наклонил голову:
— Доброго дня, сьера Лара.
— Доброго дня сьер Раймон, — она кашлянула, и посмотрела прямо в глаза мужа: — Не могли бы мы поговорить?
Он чуть сдвинул брови:
— Немедленно?
— Если вас не затруднит.
— Хорошо. Думаю, для разговора подойдет библиотека.
Лара кивнула.
Маниго, переминаясь с ноги на ноги, вставил:
— Будут ли еще какие-либо приказания, месьер?
— Ступай, Маниго, зайдешь ко мне после обеда.
В библиотеке муж указал на кресло:
— Садитесь, Лара. Что у вас стряслось?
Однако сам остался на ногах, показывая, что разговор будет коротким. Лара тоже не стала садиться.
— Вы уезжаете? Прошу извинить, я услышала, как вы отдавали распоряжения Маниго.
— Решение было принято не мной, — сухо ответил он. — Я собирался сообщить вам после обеда.
— И как понимаю, надолго, — тихо сказала она.
Сьер Раймон прошелся из угла в угол, затем отрывисто произнес:
— К сожалению, военная угроза со стороны Галеи сохраняется. Это требует моего присутствия в Карде. Что касается срока — обычно набеги прекращаются, когда на перевалах ложится снег. Вам же вряд ли придется по вкусу северная крепость.
Виски вдруг сдавило, холод потек по жилам, и перед глазами разлилось голубоватое свечение. Лара вздохнула, пытаясь борясь с дурнотой.
— Что с вами?! — из далекого далека послышался встревоженный голос мужа.
На груди у него нестерпимо ярко сияла звезда, настолько ярко, что Лара зажмурилась, но не перестала видеть ее. Как зачарованная, она шагнула вперед и коснулась рукой источника света.
Явь дрогнула, пошла волнами. Лара будто оказалась одновременно в библиотеке и сотне мест сразу. Лавиной обрушились звуки: голоса и смех, вопли, горячечный шепот; лязг и звон металла где-то в кузнице на окраине Талассы…
Вот хрупают овес лошади на конюшне, в углу скребется мышь, а Линье ворчит на Уно, за то что плохо почистил вороного жеребца… Выше… Образы множатся, наслаиваются друг на друга… Мушками ползут по улицам Талассы люди, над Сарадами закручиваются облака, обещая свирепый шторм, но не знает о том капитан двухмачтового корабля, только что вышедшего из Джинеры. Как не знает и девушка с алой розой в черных волосах, стоящая на причале, что жених ее не вернется. Еще выше… Золотятся пески Сахрейна, в ожерелье прибоя лежит остров Коэрт. Вдруг становится различим большой город с лабиринтом узких улочек. Идут, о чем-то беседуя, два человека. Сердце вдруг спотыкается: Лара узнает их. Лекарь Орсала останавливается возле здания, на дверях которого начертан знак ордена Пастыря, а Фальго идет дальше, на его лице — улыбка… Она хочет приблизится к нему, но ее уносит в головокружительную высь, и звезды вспыхивают в темно-синем небе. В ушах нарастает звон, дыхания не хватает, и она рвет ставший тесным ворот платья. Наступает небытие…
В храме Сугаара горят факелы, восьмиугольная площадка исчерчена разноцветными линиями. В каждом из восьми углов — тигли с курящимися травами. Изваянный из камня Сугаар, получеловек-полузмей нависает над площадкой, выкатывая кольца своего тела прямо из толщи скалы. Его глаза — черный обсидиан, в яростном крике раскрыт рот и со змеиного жала капает янтарный яд
В центре площадки, скрестив ноги и положив на колени руки ладонями вверх, неподвижно сидит шаман.
«Великий Змей, Повелитель Хаоса, услышь преданного тебе, ибо годы стекают, как вода в бездонную пропасть, — мысленно обращается он к Сугаару. — Когда же придет срок вернуться тебе и всем тем, кто устал ждать за Пределом?»
Восьмой год идет с того дня, как обещано было, что найдется Одаренная. Ее кровь откроет врата. Каждое новолуние месяца Бурь он вершит ритуал призыва и поиска, но отклика нет. Неужто он одряхлел и сила иссякла? Восемь — священное число Сугаара. В этот раз шаман решает пойти на риск, и до ритуала выпивает растворенный в вине порошок рога Запредельной Твари, что не только отравляет злаки и делает негодным хлеб, но и открывает пути прозрения. Теперь ткань бытия видится ему огромной паутиной. Пальцы подрагивают, касаясь ее. Синяя искра бежит по нити, и судорога сводит все тело. Шаман падает навзничь, бьется на каменных плитах, выплевывая пену.
«Благодарю тебя, о, Повелитель! Я знаю, кто она!»
Очнувшись, Лара поняла, что лежит на кровати.
— Еще сложно судить однозначно, но я почти уверен, что ваша супруга не носит дитя, — она узнала голос мейстера врачевания Динье и удивилась — сколько же времени прошло?
— Тогда чем вызван обморок? — хмуро спросил сьер Раймон.
— Тому могут быть разные причины. Что произошло непосредственно перед тем, как сьера Лара лишилась чувств?
— Мы разговаривали…
Лара пошевелилась и открыла глаза. Ее действительно перенесли в спальню и раздели. Обеспокоенный муж склонялся над ней.
— Лара, вы слышите меня?
Она вздрогнула, различив голубоватое светящееся пятно на его груди: под камзолом находился небольшой округлый предмет, похожий на медальон. От него и исходило свечение.
— Звезда… — пробормотала она.
Сьер Раймон резко выпрямился, его взгляд стал пристальным.
— Вам лучше, сьера Лара? — к кровати подошел мейстер Динье.
Из-за его спины выглядывала испуганная Вивьен.
— Да.
— Вы расскажите нам, что случилось?
Рассказать? О чем же — о блужданиях по неведомым эфирным тропам? Лара встретилась глазами с мужем. Тот смотрел… странно, как будто предостерегая ее.
— У меня закружилась голова, — спокойно проговорила она. — Но уже все прошло.
В подтверждение своих слов она села на кровати.
— Ну что же, женщинам иногда свойственно падать в обморок, особенно если корсет затянут слишком сильно, — удовлетворенно сказал мейстер. — Оснований для тревоги я не нахожу. Сьера Лара, отдыхайте. Я оставлю укрепляющую настойку. Милочка, — обратился он к Вивьен, — подайте горячего тэ и отмерьте десять капель настойки.
Девушка торопливо присела, затем бросилась выполнять поручение.
— Разумеется, вы всегда можете послать за мной, сьер Оденар, — Динье развернулся к дверям.
Муж отправился проводить врача. Оставшись одна, Лара попыталась собраться с мыслями и понять, что же случилось. Звезда на груди сьера Раймона, корабль и судьба его капитана, остров Коэрт — были ли видения истинными? Прошлым или будущим? Лара зябко обхватила себя за плечи, прислушиваясь к своим ощущениям.
…Шелестом надвинулись далекие голоса, стукнули входные двери, на кухне Каролина уронила нож, которым резала хлеб…
«Да замолчите же!» — мысленно крикнула Лара.
Все стихло, однако не перестало
быть
. Она теряет разум?!
В спальню вошел сьер Раймон.
— Лара… теперь, когда посторонних нет… — его голос звучал напряженно. — Вы сказали — звезда. Что вы имели в виду?
Она молчала, пряча глаза, тогда он сел на постель рядом с ней:
— Доверьтесь мне. Это очень, очень важно. Посмотрите на меня. Есть что-нибудь… необычное?
Неохотно подняв глаза, она тихо ответила:
— Вы сочтете меня безумной… Но я вправдуслышу… а вот здесь, — она подняла руку, но не решилась коснуться груди мужа, только обвела в воздухе контуры свечения. — Светится, но не так ярко, как в библиотеке.
Не сводя с нее взгляда, он извлек из-под камзола кулон на серебряной цепочке. Голова волка, держащего в пасти сапфир. Лара глубоко вздохнула. В этот раз ей удалось не поддаться притяжению камня.
— Это?
— Да.
— Ни сейчас, ни в библиотеке вы не могли разглядеть камень сквозь ткань. Но вы дотронулись до него и замерли с закрытыми глазами, не отвечая на мои вопросы. Потом упали без чувств. Что вы видели?
— Я видела… многие места, далекие и близкие, и многих людей…
— А что вы… видите сейчас? — хрипло, потрясенно спросил он.
Лара беспомощно пожала плечами:
— Не знаю. Конечно же, я вижу эту комнату и вас, — она вымученно улыбнулась, — но вы же не об этом спрашиваете.
Сьер Раймон тоже улыбнулся, но, пожалуй, впервые Лара видела мужа настолько растерянным. Он молча ожидал ее ответа, и она со вздохом продолжила:
— Сейчас ничего. Но до этого… У Каролины упал нож, если вы зайдете на кухню, то можете сами убедиться… — голос прервался, и она всхлипнула: — Раймон, я… больна?
Он мотнул головой и ответил, обнимая Лару за плечи и привлекая к себе:
— Нет, ты не больна. То, что ты почувствовала камень, может стать… надеждой и спасением для всех нас. Не пугайся, Лара. Вивьен принесет тэ и легкий обед. Прости, мне придется ненадолго тебя покинуть. Необходимо срочно известить магистра Вальена и месьера Эрнана.
***
Как и в прошлый раз, для встречи с магистром Вальеном принчепс выбрал малый кабинет.
Выслушав Оденара, Вальен заговорил не сразу. На его обычно невозмутимом лице читалось сильнейшее волнение.
— Невероятно… — наконец прошептал он. — Я не мог и надеяться. Сьера Лара, должно быть, испугана и растеряна?
— Да, — признался Оденар и задал вопрос, который весьма беспокоил его: — Если камень оказывает такое воздействие — как возможно воспользоваться его силой?
— Пробуждение дара всегда потрясение. Звезда усугубила… ощущения, тем более что никто не подготавливал сьеру Лару. Разумеется, дар передавался по наследству, иначе и быть не могло, и в прошлом велась Книга Искр с перечислением всех, в ком возрождалась благодать Странника. Детей, в коих определяли дар, с ранних лет сопровождал наставник — старший родич или жрец, чтобы бережно лелеять благую силу. Увы, те времена миновали безвозвратно, но негоже сетовать…. Я распоряжусь найти в архивах любые сведения.
— Но кто будет учить Лару? — вырвалось у Оденара.
— Полагаю взять на себя это бремя, если, конечно, вы не возражаете.
— Мне сложно возразить вам, светлый Франсис, ведь кто еще обладает достаточной мудростью и чуткостью.
— Все будет зависеть и от желания вашей супруги, сьер Оденар. Однако будем уповать на милость Странника. Он избрал вас проводниками. Вы были хранителем Звезды, и по Его воле ваши судьбы со сьерой Ларой пересеклись — значит, Он не оставит нас и впредь.
Оденар прикусил губу, почти завидуя безмятежной вере магистра. Сам он был далек от подобного просветлерния.
— Сьеру Лару необходимо защитить, — сказал молчавший доселе принчепс. — Я переговорю с начальником Тайной стражи Товье, чтобы он подобрал людей.
— Мои волки справятся, — позволил себе возразить Оденар.
— Твои солдаты привыкли сражаться в открытом бою, а опасность может таится повсюду, если шпионы Лодо узнают, что нашлась Одаренная.
— Дар иногда дает его носителю возможность предвидения, в том числе умышляемого зла… Не пойдет на пользу, если сьера Лара будет чувствовать себя пленницей в своем доме, — заметил Вальен. — Однако, меры разумной предосторожности не помешают, особенно до тех пор, пока она не научится управлять даром.
— Для начала достаточно наблюдения за домом и негласное сопровождение сьеры Лары, которое не доставит ей неудобства. Я хочу выслушать соображения на этот счет Товье. Что скажешь, Раймон?
Оденар, помедлив, кивнул, признавая правоту принчепса, хотя в душе продрожал сомневаться в действенности подобных мер. Впрочем, ничего не мешало ему приставить к жене одного из волков.
Вальен поднялся на ноги:
— Я без промедления отправляюсь в архивы и, как только что-либо найду, извещу вас. А завтра, в час ласточек, я жду вас и вашу супругу, сьер Раймон. Для благословления и жреческого наставления, — он тепло улыбнулся.
— Светлый Франсис, — Оденар так же поднялся на ноги, — Если вам угодно прислушаться ко мне… Комендант крепости Квилиан, что на границе с Ветангом, говорил о поддержке жителями некоторых деревень горцев. Но насколько я знаю, в этих деревнях нет даже небольшого святилища. Как же людям проникнуться учением Странника?
— Вы затронули весьма болезненную тему, — Вальен вздохнул: — Увы, все чаще жрецами становятся жаждущие власти и мирских благ, а не служения идеям Странника. Честолюбивые молодые жрецы неохотно едут в деревушки. Но учитывая важность… Я должен подумать, кого отправить в эти земли… — Он начертал знак рассеченного круга: — Да не оставит нас Посланец Звезд.
Оденар наклонил голову.
— И будет все по милости Его, — отозвался принчепс.
***
— Ты отложишь поезду в Карду? — спросил сьер Эрнан, когда магистр ушел.
— Да. Я должен убедится, что с Ларой все благополучно. Хорошо, что пирры присмирели. За последние седмицы — ничего серьезного. Видимо, разгром того отряда умерил прыть Лодо. Или решили… подготовится получше. Скоро горные тропы станут непроходимыми, и если не произойдет чего-то еще, то затишье продлится до весны.
— А Звезда?
— Вот, — Оденар вытащил из кармана кулон. — Не стал оставлять Ларе, мало ли что… Но пусть светлый Франсис решает.
— Как причудливо все… обернулось, — задумчиво проговорил принчепс.
— И в самом деле… Никогда не верил и не полагался на все эти штуки — предназначение, судьба. Странно ощущать себя… орудием богов. — Оденар встряхнул головой: — Я еще вам нужен, месьер?
— Задержись, Гильем нашел кое-что по ножу Амарры. Много времени не займет, — принчепс дернул за шнурок, вызывая секретаря. — Выпьешь? — он указал на графин с рубиновым вином.
— Было бы кстати.
Потягивая терпкую «Рохью», Оденар смотрел на окна, за которыми угасал пасмурный день. Облака потемнели, набрякли, стекла подрагивали от порывов ветра, усилившегося к вечеру. Быть ненастью. Он молчал, молчал и принчепс, лишь потрескивало пламя в камине, роняя багровые блики на лица и обстановку.
Оденар все еще не отошел от потрясения. Неужто в его жене течет кровь Одаренных?
«То, что реликвия нашлась, означает, что силы Тьмы готовы вновь ворваться в наш мир…» — сказал магистр Вальен. Но сможет ли нежная хрупкая Лара противостоять злу? Тенью скользнуло сочувствие – путь избранных, когда он был прост? Как постичь смертным умысел богов?
Сьер Эрнан еще раз наполнил его бокал. Оденар кивнул — что лучше иберского вина в такой вечер.
«Что дается нам — то нам по силам». Так гласит древнее изречение. И разве Лара не показала стойкость духа в плену у пиратов? Сколько вопросов, а ответы они смогут узнать только когда пройдут путь.
Хронист Лора не заставил себя долго ждать.
— Рад видеть вас, сьер Раймон, — он положил на стол завернутый в тряпицу нож и пожелтевший от времени свиток: — Сожалею, что не сразу смог уделить время поиску, но на днях я обнаружил манускрипт… — он осторожно развернул документ. — Восьмиугольники — это священный символ демона Сугаара, которому поклоняются отдельные пиррейские кланы. Самый влиятельный и многочисленный — Аратс, на общем — Сумрак. Их земли лежат на севере и граничат с Ветангом.
— Любопытно, — сьер Эрнан склонился над столом, рассматривая рисунки, . — Если ты говоришь, что у Амарры был еще такой же нож, то это не трофей или случайное приобретение. Скорее всего, телохранитель, или кем он там является для Лодо, сам пирр. Значит, нам надо искать союзников… — он замолчал, теребя подбородок указательным и большим пальцами.
— Среди врагов Сумрака, — договорил за него Оденар.
— Точно ли Амарра из сумеречников? Да и кланы то объединяются, то становятся врагами. — как узнать, кто с кем на ножах?
— Только отправившись в гости к пиррам, — ответил Оденар. — Возможно у господина Товье найдется нужная кандидатура?
— Завтра я вызову его сразу после утреннего гонга. Ты тоже приходи, обсудим.
— Месьеры, — робко вставил Лора, — Прошу извинить, что прерываю вас и вмешиваюсь в вопросы, в которых мало смыслю…
— Говори, Гильем, — не скрывая досады, сказал принчепс, словно спохватившись, что при разговоре присутствует кто-то еще.
— Возможно, вам мог бы подойти сьер Брик… эээ капитан Фальго?
Сьер Эрнан изумленно воззрился на хрониста:
— Фальго? Почему он?
— Вы же помните, что мейстер Динье обработал и перевязал ему порез на предплечье? Чуть выше раны я различил искусно выполненную татуировку. Так вот, со всей уверенностью могу сказать, что она — пиррейская.
Оденар, хмуря брови, скептически спросил:
— И этот тоже пирр?
— Нет, Раймон. Капитан Фальго к пиррам не имеет отношения. Он из старинного галейского рода, я… узнал его.
— Вот даже как? — Оденар сжал губы. – Сьер Брик — кто он?
— Граф Арно Брикасс, хотя сомневаюсь, что титул сохранен, ведь Брикассы участвовали в мятеже против короля Лодо, — принчепс вздохнул.
— Раньше надо было бунтовать.
Принчепс пропустил реплику Оденара мимо ушей и спросил у хрониста:
— Чем татуировка может помочь в нашем деле?
— К сожалению, я не обладаю знаниями, чтобы прочитать, что в ней зашифровано. Но это может быть знаком побратимства с одним из кланов…
— Сделал в одном из портов, хватает умельцев, — не сдержавшись, бросил Оденар.
— Понимаю твои чувства, Раймон, но надеюсь, что разум возьмет верх, — спокойно сказал сьер Эрнан, затем пробормотал: — Фальго… Ну конечно же, — он обратился к Лора: — Почему же ты не рассказал мне раньше?!
Хронист виновато развел руками:
— Простите, месьер. Я не мог знать, что вам может понадобиться некто, водящий дружбу с пиррами.
— Тогда так. Раймон, я жду тебя завтра. Но с Товье мы обсудим лишь вопросы охраны сьеры Лары. Что касается пирров… Поступим иначе, и я даже знаю — как.
Интерлюдия
Месяц Зимних Костров, Аридж
По полутемной галерее Лиара стремительно шел человек с самым непримечательным лицом, одетый в облегающие куртку и штаны из темно-коричневого дайма. Сапоги на кожаной подошве делали его шаги почти бесшумными, к широком поясу крепились два метательных ножа в потертых ножнах. Его можно было бы принять за охотника — по скупой грации движений, и оказаться правым: Гидо Амарре частенько доводилось выслеживать и загонять дичь по указанию своего господина, а по слухам — он охотился и для собственного удовольствия тоже. Несмотря на простую, без украшений, одежду, гвардейцы отдавали честь, старательно глядя мимо Амарры ничего не выражающим взглядом.
Тех, кто имел глупость в полный голос заговорить об особенных пристрастиях королевского телохранителя иногда находили с перерезанным горлом, а прево Ариджа разводил руками, сокрушаясь о безвременной кончине еще одного славного дворянина от рук подлых преступников. Большая часть убийств безосновательно ему приписывалась, однако Амарра не спешил опровергать слухи, наоборот, время от времени позволял себе довести до бешенства какого-нибудь хлыща, кичившегося десятью поколениями предков, чтобы в очередной раз понаблюдать за борьбой страха и ненависти у того в глазах.
Но сегодня ему едва ли было дело до чувств придворных. Только что полученные известия были насколько ошеломляющими, что приходилось сдерживался, чтобы не перейти на бег. У часовых возле личных покоев Лодо был приказ пропускать телохранителя в любое время, поэтому, несмотря на то, что близилась полночь, они вытянулись и щелкнули каблуками, не задавая лишних вопросов. Амарра пересек комнату, служившую чем-то средним между гостиной и будуаром, и, подойдя к дверям спальни, постучал условленным стуком.
— Войди, Гидо!
Амарра шагнул за порог и в замешательстве остановился. Полог кровати был задернут, однако тонкая ткань позволяла различить две сплетенные фигуры, двигающиеся в едином ритме: женщина опиралась на колени и локти, а мужчина, стоя на коленях позади, держал ее за бедра и резкими движениями толкал себя вперед. Шумное дыхание и постанывания развеивали последние сомнения в происходящем.
Удивленный, что король позволил ему войти в столь пикантный момент, телохранитель знал так же и привычку Лодо к долгим постельным утехам. И как ни важны были новости, он все же не решился прервать любовную игру, посему приготовился ждать. Однако еще одно движение, сопровождаемое сдавленным возгласом, и король рухнул на постель. Спустя мгновение полог отдернулся.
— Мой государь, — склонился Амарра.
— В такой час? Должно быть, у тебя веская причина, — протянул Лодо.
Он не пытался прикрыть наготу, его любовница, рыжеволосая девица с налитым роскошным телом и вовсе не думала стыдиться.
— Да, есть новости, но они не терпят посторонних ушей.
— Этель, продолжим чуть позже.
Девица встала, подобрала брошенную на пол шелковую вуаль и направилась к выходу, призывно качая бедрами.
— Ваше величество, не слишком ли рискованно оставлять девку одну в гостиной? А если она подслушает? — спросил Гидо.
— О, Этель… Она не девка, а графиня. Жена графа Соланжа…
Лодо рассмеялся и Амарра с неудовольствием отметил, что тот пьян. Некстати…
— Что поделать, если ее величество в постели умеет только лежать на спине и бормотать свои молитвы. Зря отец навязал мне эту ноорнскую дурочку. Он полагал, что брак с племянницей Дериена объединит знать Ноорна и Галеи. И я заполучил в жены ненавидящую меня ледышку. Но отец ошибался. Волки — они волки и есть, — король презрительно скривился и дотронулся до повязки, закрывающей левую глазницу: — Брейтц… Надо было сравнять его с землей!
Амарра терпеливо вздохнул. После бутылки крепкого иберского вина Лодо становился многословным, однако возвращение к событиям войны с Ноорном свидетельствовало о особенно дурном настроении монарха.
— Пусть Этель тебя не беспокоит, она знает, что будет с ней и ее близкими, если у меня возникнут подозрения на ее счет, — буркнул король.
— Иногда предательство свершается теми, от кого это меньше всего ожидаешь, но уже нет возможности… покарать предателей.
— Ты о восстании? Тогда мы чуть не проглядели.
…
Да, в восемьдесят шестом они чуть не прозевали заговор. Послание от Беласко пришло за две седмицы до весеннего маскарада и, кроме указания на день начала мятежа, было довольно расплывчатым. Лодо был растерян, обескуражен, хотя и знал, что внезапная смерть отца вызвала много толков и среди нескольких знатных семей, теряющих свое влияние, зрело недовольство. Однако не ожидал, что их главы решатся на переворот. Подозрения сразу упали на Ренье Вермадуа и поддерживающих его дворян, в том числе — графа Брикасса. За ними начали следить. Перехваченный гонец под пытками рассказал о скрытно движущихся к Ариджу вооруженных отрядах, и верные Лодо силы остановили их в десятке лиг от столицы. И все-таки упредить мятеж они успели в самый последний момент. Поначалу король собирался присутствовать на балу как ни в чем не бывало, «дабы возложить стопу на поверженного Вермадуа».
Однако он никак не мог справится с лихорадочным возбуждением: то потирал руки, глядя поверх головы Амарры, то в который раз переспрашивал, все ли они учли.
Идея заменить короля собой неожиданно пришла Амарре в голову — у него были сомнения, что тот окажется способен сохранить хладнокровие. Изумление на лицах Вермадуа и Брикасса, когда он сдернул маску, доставило ему немало удовольсвтия.
После он пришел сюда, в опочивальню. Во дворце все еще раздавались яростные крики и звон оружия. За окнами лежал Аридж, погруженный в темноту, затаившийся.
«Уже закончилось?» — спросил Лодо.
Его лицо бледным пятном выделялось в сумраке скупо освещенной спальни.
«Да, мой государь, — ответил Амарра. — Вашей особе теперь ничего не угрожает».
Он ощущал страх короля, и зверь, живший внутри, дыбил шерсть. Уже позже он вспомнил о добьерах. По рассказам, чуя страх хозяина, они могли броситься, не зря их прозвали Тварями из-за Предела. Поэтому только тот, в ком дух силен, справляется со свирепыми псами. Невольно сравнивая себя с добьером, он ухмылялся и обрывал становящийся слишком опасным ход мыслей…
— Но тут все иначе, — продолжал Лодо. — Кстати, месьер граф прекрасно осведомлен о том, где и с кем проводит ночи его очаровательная супруга, и ничуть не возражает.
— Обманутый муж может надолго затаить злобу…
— Достаточно того, что я неотлучно держу при дворе его младшую сестру и сына от первого брака. Но не вздумал ли ты обсуждать мои нравы и благопристойность? Что у тебя за новости?
— Беласко прислал гонца. Нашлась Одаренная.
Лодо втянул воздух сквозь зубы.
— И кто же?!
— Лара Оденар, дочь дука Джинеры Винченцо Конти.
— А почему не наложница сахрейнского эмира? — раздраженно спросил король и вдруг его единственный глаз изумленно расширился: — Ты сказал — Оденар?!
— Да, ваше величество. Жена Волка.
— Где письмо?
Амарра вытащил из-под куртки сложенный в четверо пергамент.
— И как же он… узрел ее, никуда не выбираясь из своего логова? – разворачивая послание, спросил король. В его голосе продолжали звучать скептические ноты. Он уставился на ряды закорючек и символов. — И что тут написано? Это пиррейский?
— Нет. Беласко зашифровал послание. Имя Одаренной открылось ему во время ритуала. Сугаар направил его взгляд, значит, оковы, удерживающие Великого Змея ослабли. Перевод на обороте.
Лодо перевернул пергамент и пробежал глазами несколько строк.
— Если бы еще знать, верно ли шаман истолковал свои видения…
— Предсказания Беласко всегда были правдивы, вспомните другие его предостережения.
— Помню, помню, — отмахнулся король. — Кстати, следующее письмо расшифровывай в моем присуствии.
— Как вам будет угодно, государь, — поклонился Амарра.
— Твои промахи с Волком! Сначала в Эйрланде, потом с засадой! — вскочив с кровати, Лодо набросил бархатный халат и принялся расхаживать по спальне. — Ведь он был у тебя в руках!
Неудача отравленным шипом уязвляла самолюбие Амарры, и он глухо пробормотал:
— В Эйрланде Оденара спасла случайность, снадобье по ошибке выпил другой человек, но оно и не оказало нужного эффекта. Все были начеку и другой возможности мне не представилось, пришлось уходить. А в Альто-Альби… Полностью моя вина, государь. Я был уверен, что рана или яд прикончат его, но это меня никак не может оправдать…
— И ты не смог ничего выяснить про Звезду!
Лицо короля покраснело от гнева, однако Амарра возразил:
— Шаман приготовил яд, действию которого нельзя противостоять. До Волка я испробовал его на троих каторжниках, считавшихся упрямцами, и едва смог заткнуть источник их красноречия. Та чушь, которую нес Оденар… скорее всего, никакого артефакта у него нет.
— Скорее всего, — едко заметил Лодо, останавливаясь напротив телохранителя. — Смотри, не оплошай сейчас. Больше никаких бесед с Волком. Получится — так убей его. Но не он главная цель, а Одаренная. Если Старые Боги пройдут через Предел, камень Победы не понадобится… Ты сказал, что Беласко нужна не сама Одаренная, а ее кровь, чтобы открыть портал. Но в любом случае, женщину надо выкрасть и доставить до храма живой. А это многие, многие лиги пути и погоня, дышащая в затылок…
— Ваше величество, я все тщательно обдумаю, соберу подходящих людей. Перевалы будут завалены снегом до начала месяца Весенних зорь, гонцу от Беласко с трудом удалось спуститься с гор, а после последних снегопадов тропы вовсе сделались непроходимы. Весной я отправлюсь к сумеречникам. Прошу, запаситесь терпением.
— Почти восемь лет я слышу эти слова, — фыркнул Лодо.
— В этот раз я убежден, что цель близка.
Король кивнул:
— Пожалуй, я положусь на Беласко. В Альби есть те, кому неугодно правление герцога Монтего. Граф Моруа получит от меня соответствующие указания. Ты слишком… известная фигура, чтобы колесить по Альби, придется прибегнуть к его связям. Позже я назову тебе имена.
— Клянусь, что больше не допущу ошибок.
— Потому что это будет стоить тебе головы, Гидо, — с улыбкой сказал король, и Амарра внутренне содрогнулся, чуя за этой улыбкой и будничным тоном не шутку, а вполне реальную угрозу.
***
«…Благородному Танкреду, правителю Коэрта.
Брат мой, с прискорбием пишу о нападении на галеру дона Винченцо Конти, дука Джинеры у самых берегов Альби. Страдания дона Винченцо и доны Лары в плену были неописуемы. Само нападение вызвало возмущение у других членов Братства — как же могло случиться, что сразу два пиратских корабля прокрались далеко на север? Ничуть не умаляю доблести либеросов, ведь благодаря капитану Фальго дук и его дочь были спасены, но извещаю вас, что этот вопрос будет поднят на ближайшем собрании Братства, ведь теперь Альби, Джинера, Амальфи и другие государства оказались перед необходимостью усилить свои военные флоты, а значит, направить большие суммы на постройку кораблей, и кое-кому может показаться, что поддерживать Ваши вольности и привелегии нецелесообразно.
Это довольно неприятно, но преодолимо. Однако позволю себе напомнить Вам о некоторых обстоятельствах Вашего прихода к власти в обход Бернарда из Мальдалы, Вашего дяди, о которых Вы не любите распространятся. Я не стал предавать их огласке, и не сделаю впредь, но хотел бы, в своей черед, обратиться к Вам с небольшой просьбой.
Так сложилось, что капитан Фальго, чье настоящее имя мне известно, и, как полагаю, Вам тоже, может оказать принчипату Альби важную услугу деликатного свойства.
И если Вы изыщите доводы или примените иные средства убеждения, способствующие принятию им правильного решения, моя ответная благодарность не заставит себя ждать, и я пообещаю вам как поддержку на собрании, так и дальнейшее молчание. Услуга не связана с уроном для чести и заключается в том, что капитану предстоит отправиться с дипломатической миссией в горы Пиррея. Вам, наверняка, покажется странной подобная просьба, ведь Рагасту и Пиррей разделяют значительное расстояние, но уверяю, сьер Фальго поймет, в чем дело. А если вдруг у него возникнут сомнения, предложите ему взглянуть на собственную правую руку. Передайте также, что он будет достойно вознагражден…»
***
«Брат мой,
Ваша просьба услышана, и спешу сообщить, что означенный капитан Фальго с должным пониманием отнесся к ней, пусть и понимание это пришло не сразу. Мне стоило большого труда убедить его, и надеюсь, мои усилия не пропадут втуне.
Но поскольку у него возникла необходимость в завершении некоторых своих дел в Рагасте, и частые шторма сезона бурь препятствуют мореплаванию, он прибудет в Талассу не раньше месяца Земли. Что касается грядущего собрания, то…»
***
Добротный дом за каменным забором на одной из уединенных улочек Талассы выглядел необитаемым. Окна закрыты тяжелыми ставнями, штукатурка облупилась, из кладки забора местами выпали камни. Среди соседей ходила история о давней трагедии в некогда счастливом семействе: будто молодой торговец, женившись по любви, однажды утром обнаружил свою жену повесившейся, и подался то ли в паломничество, то ли затворился в одной из обителей. Однако на покинутое добро не посягали: опять же по слухам, дом несколько лет назад отошел к другому хозяину, который по какой-то причине не торопился вступать во владение имуществом, во всяком случае, его никто из досужих кумушек не видел. Но во флигеле поселился сторож — немой громила с превосходным слухом, и пустил двух пастушьих собак свободно бегать по заросшему саду. Однако в ненастный вечер конца месяца Зимних костров внимательный взгляд смог бы увидеть слабый отсвет в щель между ставней одного из окон на первом этаже, а значит, печальный покой дома был нарушен.
В гостиной от скозняка колебалось пламя одинокой свечи, выхватывая то портрет на стене, относящийся ко времени правления герцога Альдаберта, то угол шкафа или кресла под серыми полотняными чехлами. В комнате находились трое мужчин: двое, закутавшись в добротные суконные плащи, сидели за столом; низко надвинутые капюшоны оставляли видимым седую остроконечную бородку одного и полные губы и массивный подбородок другого. Третий — широкоплечий, узкий в бедрах, стоял, уперев руку в бок и выставив чуть согнутую в колене левую ногу вперед. Впрочем, небрежность его позы лишь казалась мнимой, достаточно было взглянуть в сосредоточенное лицо и прищуренные светлые глаза, будто ощупывающие собеседников.
— Итак, Товье доверяет тебе? — спросил седобородый.
— Более чем.
— Что нового у начальника Тайной стражи? — вставил тот, что помоложе
— Благородных месьеров интересует кража ста золотых дукатов из дома торговца Боше? Или убийство жены сьера Пеллье?
— Хорошо живут торговцы, — проскрипел пожилой. — А женушку, поди-ка с любовником застал сьер Пеллье, то и прикончил. Не трать наше время на ерунду, Хин, а то я подумаю, что зря плачу тебе деньги.
— Расследование по сержанту Бестье пока не продвинулось, — названный Хином подобрался, скинув показную небрежность.
— Уже лучше.
— И… вчера подслушал разговор. С большим риском для себя, хочу отметить. Принчепс поручил найти людей для сопровождения и охраны сьеры Оденар.
Сидящие за столом переглянулись.
— Большей удачи и желать нельзя! — воскликнул молодой.
— Слишком хорошо, чтобы быть правдой, а если это западня? — пробормотал седобородый.
— Почему западня? Обычная предосторожность. На месте Оденара я бы тоже беспокоился, — полные губы молодого растянулись в неприятной усмешке. — Как бы красотка не заскучала, да не нашелся бы удалец, который утешит ее.
— Почему из Тайной стражи? Приставил бы своих волков…
— Одно другому не мешает, — пожал плечами молодой и сказал Хину: — Добейся, чтобы тебя включили в телохранители. Путь даже подстроив другим претендентам… несчастный случай. Ты парень сильный, умелый. И, как утверждаешь, Товье тебе доверяет. Чем не телохранитель? Кстати, может и ты попытаешь удачу в постели прекрасной сьеры Лары…
— Это лишнее, — сухо отрезал седобородый. — Хин, мы на тебя рассчитываем.
— Будет непросто, — поскреб в затылке тот.
— Ты уж постарайся. Потом узнаешь, что делать дальше.
***
Последняя ночь 988 года Эры Странника выдалась ясной и это был добрый знак. Следующие пять дней — всегда особое время, не попадали они ни в уходящий год, ни в грядущий. Была особенной и эта ночь. Люди искали предзнаменования в криках птиц и тенях на стенах, лили в воду расплавленный воск, кидали деревянные кубики с нанесенными на них рунами. Затем гасили все огни в доме, чтобы дать пламени родиться вновь, из искры, высеченной ударом кремня — как заповедано от предков. И в полночь погруженные в темноту города и селения Орнея озарялись множеством крохотных звездочек — отражением тех, что светили с неба.
Одна из звездочек вспыхнула на опушке Армории. Старик в темной жреческой хламиде осторожно подул на затлевший трут, и в кольце камней заплясал костерок. Жрец обратил лицо с закрытыми глазами к небу и застыл, то хмурясь, то чему-то улыбаясь. Тишина опустилась не только на опушку, а будто и на весь мир. Перепутье, точка равновесия. Куда же качнется великий маятник?
Ощущение непоправимой беды Конти пронес через беспамятство. Приходя в себя, он какой-то миг верил, что нападение пиратов привиделось ему в кошмаре, однако действительность даже превзошла его опасения. В ушах звенело, но прислушавшись к себе, он понял, что не ранен. Пол под ним ощутимо покачивался, донеслись голоса. Говорили на сахрейнском. Плен? А Лара — что сделали с ней?! Тревога обожгла Конти, дернувшись, он хватанул ртом воздух и открыл глаза. Он лежал на охапке вонючей прелой соломы в тесной каморке, освещенной тускло мерцающей лампой. Перед ним сидел, скрестив ноги, чернобородый сахрейнец в красных шароварах. Голова у него клонилась на грудь, но пальцы крепко сжимали рукоять сабира — абордажной сабли с широким лезвием, излюбленного оружия пиратов.
Конти шевельнулся, и звякнуло железо — оказыватеся, на ногах у него были оковы; короткая цепь крепилась к вбитому в шпангоут крюку. Задремавший было страж вскинулся и, мазнув по пленнику взглядом, зычно позвал:
— Джалил Зафир!
Раздались быстрые шаги, полог, закрывающий вход в каморку, отдернули и внутрь вошел второй пират, судя по богатой одежде — капитан. Черты его лица можно было бы назвать благородными, если бы не хищный взгляд и глумливая улыбка, кривившая губы под ухоженными усами.
— Итракна*, — повелительно сказал он.
Страж выметнулся прочь. Дон Винченцо приподнялся на локте и сел, не отрывая взгляда от капитана. С минуту они разглядывали друг друга, затем сахрейнец проговорил, растягивая слова:
— Твое имя?
— Винченцо из рода Конти, дук Вольной Джинеры.
— Хорошо, — кивнул капитан. — За тебя просила дочь, и я рад, что она не лгала.
— Она жива? — Конти, не смотря на раздирающее душу беспокойство, постарался придать голосу безразличное звучание.
Кажется, его тон несколько сбил пирата с толку.
— Зачем мне было убивать ее? Она очень красива.
— И где же она?
— В мой каюте.
Дон Винченцо опустил веки, чтобы пират не заметил его чувств, и спросил все тем же спокойным тоном:
— Ты овладел ею?
— А я думал, что этрурри больше привязаны к своим чадам! — вырвалось у Зафира. — Но верно, ваши сердца из меди.
— У меня есть деловое предложение для тебя. Однако все зависит от того, сдержал ли ты коня своей страсти.
— Ты говоришь как один из нас. Но это я собирался предложить тебе кое-что. Я не притронулся к твоей дочери. Она девственна, а девственность дорого стоит на рынке Саэтты… — он прищелкнул языком. — Однако и познавших мужчин северянок покупают охотно, так что я еще не решил ее судьбу. Но — оставь мысли о ней. Во сколько ты оцениваешь собственную жизнь?
Конти, отогнав мысль о том, каким образом пират мог убедиться в невинности Лары, сказал:
— Мне доводилось бывать в Саэтте и многих других городах Сахрейна, и я знаю цены на красивых невольниц даже знатного рода. Я предложу тебе гораздо, гораздо больше. Восемь тысяч динаров золотом. За две жизни. Ты отпустишь и мою дочь тоже.
Рот Зафира округлился, но быстро справившись с изумлением, он пробормотал:
— Уж не возомнил ли ты, что сидишь в своем джинерском дворце, дук?
— Лара — часть крайне важной для меня сделки, — спокойно пояснил Конти. — Я должен доставить ее в Талассу. Нетронутой.
Зафир картинно развел руками:
— Мне она нравится, клянусь чреслами Сейд Тахрира! Я оставлю ее себе.
— Женская красота — что цветок под солнцем, девушка может заболеть и подурнеть, или вовсе отправиться в горний мир.
— И тут ты прав, — скривил губы в подобии усмешки Зафир. — Зачем ждать? Что скажешь, если я позабавлюсь с ней на твоих глазах? А потом отдам своим людям. Скольких она выдержит, прежде чем умрет? Возможно, это добавит тебе сговорчивости, да как бы не было поздно.
— Ничего не помешает тебе так поступить, джалил Зафир. Однако подумай, стоит ли мимолетное удовольствие упущенной выгоды.
— Я хочу вознаградить себя. За страдания. В бою погиб мой названный брат и многие славные воины…
Дон Винченцо взглянул пристальнее:
— Ты говоришь о капитане другой шебеки? Ты не слишком торопился вступить в бой, будто…
— Придержи язык, — прошипел сахрейнец. — А то велю вырвать его и бросить морским гадам. Выкуп ты заплатишь и без языка.
— Если я судил неверно, меня покарают и боги — мой и твой… — ответил Конти, наклоняя голову. Он лихорадочно размышлял. Зафир не дурак и не станет резать овцу с золотым руном, угрозы и бахвальство — пустое, по крайней мере в том, что касается его. Если не переходить грань. Но Лара, как спасти ее? И не предал ли Зафир своего товарища, позволив им расправиться с первым кораблем? Тому могли быть разные причины, раздор между пиратами или нежелание делиться добычей. Попытаться упирать на алчность? Он вновь посмотрел в глаза капитану:
— Тогда тем более — щедрый выкуп утешит нанесенные сердцу раны. Десять тысяч. За двоих. Иначе ты не получишь ни динара.
— Жалкий торгаш с душой червя, пожирающего падаль. Есть то, что не исчисляется золотом, — презрительно процедил Зафир.
— Слава. Тебе известно, что за последние пятьсот лет никто не мог бы похвалиться, что захватил в плен одного из джинерских дуков?
В глазах пирата вспыхнул огонек, но он упрямо проговорил:
— Девушка останется.
— Если ты не отпустишь Лару, мы не договоримся.
— Уверен?
— Боль, сколько бы она не длилась, — миг для Звездной Вечности.
— Что думает по этому поводу твоя дочь? Хочешь — я приведу ее сюда, и ты сам спросишь?
— Приведи. Дак якун аль-киделик.** Лара примет любое мое решение. И ты убедишься, что у «жалких торгашей» души львов.
— Червь видит свою длинную тень на закате и думает, что стал драконом, но стоит ему заметить малую птаху…
Конти, напряженно наблюдавший за пиратом, решил использоваться последний аргумент:
— Позволь задать тебе такой вопрос: если ты убьешь меня, твой покровитель — как он отнесется к подобной… неосмотрительности?
Пират надменно выпрямился:
— Разве есть тот, кто обуздает свирепый Ноэт, что жарким дуновением способен погрести целый город под песком?
Однако на лице его мелькнула досада, и Конти продолжил с большей уверенностью:
— Пусть твой бог напитает тебя мудростью, джалил Зафир. Десять тысяч динаров или ничего. Глиняные черепки кувшина с водой, разбитого в гневе, и из которого уже не выжать ни капли умирающему от жажды.
— Ай, дук джинерский, ты удивил меня! — вдруг рассмеялся Зафир. — И пожалуй, я соглашусь. Пятнадцать тысяч.
Конти прикусил губу. Даже десять тысяч динаров были на грани его возможностей.
— Потребуются седмицы, чтобы собрать такую сумму. Двенадцать.
Пират издевательски рассмеялся.
— Что есть седмицы? Миг. Ты сам только что об этом сказал. Пятнадцать, и ни динаром меньше, дук Винченцо. Через два дня мы придем в Саэтту, если ветер не переменится. Ты напишешь письмо, и я отправлю в Джинеру верных мне людей.
— А если твои люди будут схвачены?
— Они — не сахрейнцы, и не раз бывали в Вольных городах. Но тебе следует молить твоего бога, чтобы с ними ничего не случилось. В ожидании выкупа ты будешь жить в моем доме. Дону Лару я размещу отдельно, так что будь благоразумен.
***
Цок, цок-цок-цок.
Стучат ворсистые паучьи лапки по каменным плитам .
Джузе озирается. Концы сводчатой галереи теряются во мраке. Туман наползает серыми лохмотьями, обвивается вокруг ног, и вот уже не туман, а призрачные руки хватают его за лодыжки и запястья, запускают стылые пальца под одежду.
Цок… цок.
— Великий Тахрир не отпустит тебя, — шелестит туман.
Паук, что ищет его, совсем близко, и ужас судорогой сводит внутренности.
— И что же, твой бог за всеми так гоняется? — Пытается дерзить Джузе и слышит смешок.
— Не за всеми. Но ты полюбился ему.
— Вот уж не заметил… И чем же?
— Узнаешь, когда придет время. Но спроси себя — разве ты не пережил экстаз в миг единения с Ним? И разве в глубине своего существа не жаждешь… повторить?
— Нет! Поди прочь!
Опять смешок:
— Ты хоть раз обратился путь даже в мыслях к своему прежнему богу ? Живи пока, Джузе из Амальфи, но знай: Тьма терпелива и ждет тебя…
Орсала рывком сел, едва не ударившись головой о днище баркаса, рядом с которым устроился ночевать. Сердце гулко колотилось где-то в горле. Он вытер испарину со лба и перевел дух. Занималось утро, на востоке ширилась золотистая полоска рассвета. Мелкие волны лениво плескали в корпус «Этансель». На палубе храпели либеросы: жаркая погода выгнала всех из душного трюма на палубу. Вахтенные застыли темными изваяниями на носу и корме. «Этансель» оказалась в этот раз довольно далеко к северу от Коэрта. Накануне они заметили шебеку под черно-желтыми полосатыми парусами, и Фальго отдал приказ пуститься в погоню, продолжавшуюся, пока ночь не скрыла корабли друг от друга.
Джузе подошел к борту и облокотился на планшир, глядя в темно-фиолетовое море. Мерзкая тварь! Почти год паук не тревожил его снов, и он считал, что избавился от кошмаров… Он проглотил вязкую слюну. Если бы не преследование, он спустился бы к себе и хлебнул из заветной бутыли иберского агуардиенте***. Забористое пойло, с ним ночь переставала пугать его… Скорей бы вернутся в Рагасту.
— Джузе?
Орсала обернулся. В дверях капитанской каюты стоял Фальго.
— Не спится? — капитан вышел на палубу и направился к нему.
— Как и тебе. Сдается — упустили мы пирата, — Джузе обвел рукой горизонт.
— Упустили. Ты ради того, чтобы в этом убедится, вскочил на рассвете?
Джузе вздохнул, но промолчал. Ни к чему Фальго знать об его снах.
— Вольх! — Фальго задрал голову.
— Чисто, капитан! — отозвался с марса рунеец: из-за острого даже в сумерках зрения он чуть ли не жил в «вороньем гнезде».
Быстро светало, на палубе зашевелились, позевывая и ворча, либеросы.
— Они шли почти точно на полночь. Наверняка, на Сарады, — задумчиво проговорил Фальго.
— Канун Праздника урожая и плодородия и Осеняя ярмарка в Талассе, — пожал плечами Орсала. — Купцы со всего Срединного моря поплывут.
— Ловить их среди островов — пустая затея. А вот дождаться можно. Идем к Эрбо.
***
Поросший лесом холмистый Эрбо, самый южный из островов Сарадской цепи, служил надежным укрытием, для тех, кто не желал обнаружить свое присуствие. Им однажды тоже пришлось приставать к берегу и ремонтировать «Этансель» после шторма.
Шебека бросила якорь бухте у юго-западной оконечности острова, Арно внимательно оглядел в подзорную трубу окрестности. На берегу чернело пятно костровища — следы стоянки контрабандистов или тех же пиратов, однако остров выглядел пустынным.
— Никого, — заявил стоящий рядом с ним на юте Вольх и пояснил: — Лес слышу.
Он был, по своему обыкновению, немногословен, но чутью жителя великой лесной страны можно было доверять, и Арно сказал:
— Тогда бери два десятка молодцов и отправляйся на берег. Надо убедиться, что мы здесь одни и пополнить запасы воды. Оставишь дозорных вон там и там, — он показал на две выступающие из изумрудной зелени пологие вершины. — Дай им сигнальные диски.
Рунеец молча кивнул и спустился на шкафут. Брикасс проводил его взглядом. Сказать по-правде, он полагал, что Вольх вернется на родину, но тот предпочел остаться, заявив, что идти ему некуда, деревню близ границы с Эрминалем сожгли, когда империя вздумала расширить свои пределы. Как и доброй половине из ста пятидесяти человек команды. Они были из разных земель — альбийцы, этррури, ибреийцы и даже эйрландцы. Одни — бежавшие, спасая свою жизнь, как сам Арно, или освобожденные из рабства у пиратов. И другие — искатели приключений или, как Микеле, намеревающиеся заработать быстрых денег, пусть рискуя жизнью, но не горбатясь, тяжким трудом возделывая землю или претерпевая несправедливость бесчестного капитана. Что еще раз наводило Брикасса на философские мысли о прихотливости переплетения нитей в полотне, который ткет богиня Ананк. Их порывы и помыслы были понятны ему. А вот Орсала — язвительный, не всегда подчиняющийся приказами… Вытаскивающий из-за Предела казалось бы безнадежных раненых. Он был глубоким омутом. Подчас вызывал ярость, и Арно подумывал, не оставить ли его в Рагасте. Но лекарские умения взбалмошного этррури и познания в прочих науках пересиливали. Сигнальный диск из бронзы, отполированной до зеркального блеска — это тоже заслуга Джузе. Как и придуманная система передачи сообщений. И все же — Арно ощущал в Джузе надлом, проявляющийся то в разгуле и пьянстве, то в глубоком отстранении от окружающего. И сегодня утром вновь увидел тень в его взгляде.
Корабельный колокол пробил час вола, когда на вершине западного холма засверкала искра.
«Шебека. Идет с полночи на полдень», — прочитал Брикасс и крикнул:
— К бою!
* (сах) оставь нас
** (сах) да будет так
***крепкий алкоголь, результат перегонки как виноградного сырья так и фруктов, может быть на травах.
— Ты отложишь поезду в Карду? — спросил сьер Эрнан, когда магистр ушел.
— Да. Я должен убедится, что с Ларой все благополучно. Хорошо, что пирры присмирели. За последние седмицы — ничего серьезного. Видимо, разгром того отряда умерил прыть Лодо. Или решили… подготовится получше. Скоро горные тропы станут непроходимыми, и если не произойдет чего-то еще, то затишье продлится до весны.
— А Звезда?
— Вот, — Оденар вытащил из кармана кулон. — Не стал оставлять Ларе, мало ли что… Но пусть светлый Франсис решает.
— Как причудливо все… обернулось, — задумчиво проговорил принчепс.
— И в самом деле… Никогда не верил и не полагался на все эти штуки — предназначение, судьба. Странно ощущать себя… орудием богов. — Оденар встряхнул головой: — Я еще вам нужен, месьер?
— Задержись, Гильем нашел кое-что по ножу Амарры. Много времени не займет, — принчепс дернул за шнурок, вызывая секретаря. — Выпьешь? — он указал на графин с рубиновым вином.
— Было бы кстати.
Потягивая терпкую «Рохью», Оденар смотрел на окна, за которыми угасал пасмурный день. Облака потемнели, набрякли, стекла подрагивали от порывов ветра, усилившегося к вечеру. Быть ненастью. Он молчал, молчал и принчепс, лишь потрескивало пламя в камине, роняя багровые блики на лица и обстановку.
Оденар все еще не отошел от потрясения. Неужто в его жене течет кровь Одаренных?
«То, что реликвия нашлась, означает, что силы Тьмы готовы вновь ворваться в наш мир…» — сказал магистр Вальен. Но сможет ли нежная хрупкая Лара противостоять злу? Тенью скользнуло сочувствие – путь избранных, когда он был прост? Как постичь смертным умысел богов?
Сьер Эрнан еще раз наполнил его бокал. Оденар кивнул — что лучше иберского вина в такой вечер.
«Что дается нам — то нам по силам». Так гласит древнее изречение. И разве Лара не показала стойкость духа в плену у пиратов? Сколько вопросов, а ответы они смогут узнать только когда пройдут путь.
Хронист Лора не заставил себя долго ждать.
— Рад видеть вас, сьер Раймон, — он положил на стол завернутый в тряпицу нож и пожелтевший от времени свиток: — Сожалею, что не сразу смог уделить время поиску, но на днях я обнаружил манускрипт… — он осторожно развернул документ. — Восьмиугольники — это священный символ демона Сугаара, которому поклоняются отдельные пиррейские кланы. Самый влиятельный и многочисленный — Аратс, на общем — Сумрак. Их земли лежат на севере и граничат с Ветангом.
— Любопытно, — сьер Эрнан склонился над столом, рассматривая рисунки, . — Если ты говоришь, что у Амарры был еще такой же нож, то это не трофей или случайное приобретение. Скорее всего, телохранитель, или кем он там является для Лодо, сам пирр. Значит, нам надо искать союзников… — он замолчал, теребя подбородок указательным и большим пальцами.
— Среди врагов Сумрака, — договорил за него Оденар.
— Точно ли Амарра из сумеречников? Да и кланы то объединяются, то становятся врагами. — как узнать, кто с кем на ножах?
— Только отправившись в гости к пиррам, — ответил Оденар. — Возможно у господина Товье найдется нужная кандидатура?
— Завтра я вызову его сразу после утреннего гонга. Ты тоже приходи, обсудим.
— Месьеры, — робко вставил Лора, — Прошу извинить, что прерываю вас и вмешиваюсь в вопросы, в которых мало смыслю…
— Говори, Гильем, — не скрывая досады, сказал принчепс, словно спохватившись, что при разговоре присутствует кто-то еще.
— Возможно, вам мог бы подойти сьер Брик… эээ капитан Фальго?
Сьер Эрнан изумленно воззрился на хрониста:
— Фальго? Почему он?
— Вы же помните, что мейстер Динье обработал и перевязал ему порез на предплечье? Чуть выше раны я различил искусно выполненную татуировку. Так вот, со всей уверенностью могу сказать, что она — пиррейская.
Оденар, хмуря брови, скептически спросил:
— И этот тоже пирр?
— Нет, Раймон. Капитан Фальго к пиррам не имеет отношения. Он из старинного галейского рода, я… узнал его.
— Вот даже как? — Оденар сжал губы. – Сьер Брик — кто он?
— Граф Арно Брикасс, хотя сомневаюсь, что титул сохранен, ведь Брикассы участвовали в мятеже против короля Лодо, — принчепс вздохнул.
— Раньше надо было бунтовать.
Принчепс пропустил реплику Оденара мимо ушей и спросил у хрониста:
— Чем татуировка может помочь в нашем деле?
— К сожалению, я не обладаю знаниями, чтобы прочитать, что в ней зашифровано. Но это может быть знаком побратимства с одним из кланов…
— Сделал в одном из портов, хватает умельцев, — не сдержавшись, бросил Оденар.
— Понимаю твои чувства, Раймон, но надеюсь, что разум возьмет верх, — спокойно сказал сьер Эрнан, затем пробормотал: — Фальго… Ну конечно же, — он обратился к Лора: — Почему же ты не рассказал мне раньше?!
Хронист виновато развел руками:
— Простите, месьер. Я не мог знать, что вам может понадобиться некто, водящий дружбу с пиррами.
— Тогда так. Раймон, я жду тебя завтра. Но с Товье мы обсудим лишь вопросы охраны сьеры Лары. Что касается пирров… Поступим иначе, и я даже знаю — как.
Лару разбудило воркование коломбо.
«Как в Джинере», — улыбнулась она и, не открывая глаз, коснулась постели рядом с собой: мужа, конечно же, не было. У нее вырвался вздох. Муж не пренебрегал ложем, и после того, как неловкость и стеснение первых ночей миновало, она поняла, что желает его объятий. Однако просыпалась она всегда в одиночестве. Впрочем, ей повезло, ведь некоторым женам противна телесная любовь, либо, наоборот — мужья холодны и жестокосердны. Ей подумалось, что и у нее с мужем могло быть так же. Тем более, что брак заключен по сугубо политическим мотивам. Когда в ночь после церемонии сьер Раймон появился на пороге спальни, Лара почувствовала, как изнутри поднимается нечто, неподвластное ей. Пугающее. Гигантская волна замерла над берегом… Было ли это очередным проявлением ее проклятых способностей? И могла ли она остановить сьера Раймона, отвратить от себя, как… Зафира? Она не знала, как и то, ощутил ли что-либо странное муж. Он сбил ее с толку фразой, показавшейся абсурдной. Но разговор словно протянул между ними ниточку и Лара раскрыла мужу объятия. И в то же время у нее оставалось ощущение недоговоренности, незримой преграды. CьерРаймон с вниманием относился к ее редким просьбам, но оставался отстраненным, далеким, и пока не изволил поделиться с ней своим видением их супружеской жизни. Лунный месяц, который супругам предписывалось посвящать друг другу с особым усердием, на исходе, и что же потом? Сама Лара также не решалась вернуться к обсуждению этой темы, и в своих чувствах она пока тоже не могла разобраться. Разум говорил, что лучшей доли нельзя и желать. Ее муж – достойный и благородный человек, а любовь, взращённая из уважения, согреет, подобно теплу очага, когда как пылкие страсти скорее испепелят ударом молнии. Да и можно ли было считать то, что она чувствовала к капитану Фальго любовью? Или это лишь увлечение, порожденное благодарностью за спасение? Чем скорее она изгонит из сердца его образ, тем лучше…
Лара открыла глаза. Через плотную ткань темно-зеленых портьер проникал рассеянный дневной свет. Уже довольно поздно, она заспалась. Вскочив, она прошлепала босыми ногами по гладкому наборному паркету и отдернула портьеру. Оконная створка была прикрыта неплотно, поэтому она и услышала птиц. Лара распахнула окно, впуская свежесть осеннего дня. После холодных утренников начала месяца Бурь, кроны деревьев приобрели охряные ибордовые оттенки. Ярко пламенели поздние сорта почитаемых в Альби роз. А под окнами ее спальни садовник разбил клумбу с золотыми хризантемами, недавно завезенными из загадочной страны Чин, и все еще редкими гостьями в садах Орнея.
В дверь тихонько постучали:
— Госпожа, вы изволили подняться? — прозвенел голос Вивьен, — Прикажете подать завтрак в спальню?
— Входи, Вивьен. Нет, завтрак позже.
Скользнувшая в спальню камеристка кивнула.
— Помоги мне одеться.
Лара прошла в будуар, отделанный в терракотовой гамме: стены, драпированные карамельного цвета бархатом и плавные линии мебели из каштана — на всем лежал отпечаток изящества и неги. Складная ширма скрывала ванну с высокой спинкой; в углу, возле окон, стоялитрильяж и туалетный столик со множеством ящичков для косметики и украшений, большей частью пустых.
Из всего многообразия нарядов она выбрала платье простого кроя из бледно-желтого сатина.
Пока камеристка причесывала ее, Лара продолжала размышлять. Смешливая Вивьен нравилась ей, однако сложно было привыкнуть к тому, что ее приказания, и даже пожелания, беспрекословно выполняются. Управляющий Маниго представил ей слуг. Кроме камеристки в ее распоряжении оказались круглолицая добродушная Каролина и еще одна горничная, Мариза. Ей в голову не пришлось бы командовать Линье, а у мэтра Грассе всегда были наготове два-три варианта обеда или ужина, и Лара предпочитала оставлять решение за ним. Судя по тому, что сьер Раймон не выказывал неудовольствия, что бы повар не приготовил, она догадывалась, что ему не часто доводилось баловать себя изысканными блюдами. И был еще Уно… Вихрастый, с тревожным и колючим взглядом темных глаз.Она ощущала его неприязнь багровым свечением углей в золе, и не понимала причины. Ну что же, не все сразу.
Отец седмицу назад отбыл в Джинеру. Прощание вышло сдержанным, хотя у нее на глаза навернулись слезы, когда он взошел на борт альбийской галеры и матросы убрали сходни. Волноваться не было причин, ведь после нападения на «Аррано» торговые суда шли в сопровождении военных, однако печальные воспоминания не спешили тускнеть. Она подумала и о Мануэле — как знать, вернется ли к ней разум…
Вивьен, закончив утренний туалет, вновь спросила:
— Что бы вы желали на завтрак, сьера Лара?
— Принеси мне печенье и чашечку тэ. Мой муж?
— Сьер Раймон на рассвете уехал, и велел не ждать его раньше обеда.
— У сьера Раймона много забот, — едва слышно прошептала Лара, раздумывая, чем бы заняться. Праздность тяготила ее. В Джинере она проводила время за вышивкой или чтением книг, иногда выезжала верхом или отправлялась на прогулку в портшезе. Но вышивать не хотелось, небольшую библиотеку мужа составляли мемуары полководцев и трактаты по военной части, а заказанные ею книги еще не доставили. Поразмыслив, Лара решила спуститься в сад, прихватив с собой угощение для коломбо.
Белоснежные птицы как будто поджидали ее, поскольку стоило ей выйти на дорожку, как они слетелись, тесня друг дружку, вспархивая перед самым ее лицом, и норовя опуститься на плечи. Что-то в Джинере Лара не припоминала такой любви. Или коломбо Талассы тоже открыты и горячи сердцем? Она отмахнулась и шутливо призвала их к порядку:
— Да угомонитесь же!
Те неожиданно присмирели, затоптались у ее ног, гортанно воркуя. Она встряхнула салфетку с остатками печенья и, оставив птиц подбирать крошки, пошла по тисовой аллее. Из-за деревьев заполошно метнулись еще две, и Лара остановилась, прислушиваясь. Из низко подстриженного мелколистного кустарника на аллею выбрался крупный черный кот с порванным ухом, фыркнув, по-хозяйски огляделся и направился к Ларе. Этого просто не могло быть! Она опустилась на колени, протягивая руку:
— Месьер Кот?!
Топазовые глаза взглянули снисходительно: «а как иначе?». Зверь привычно ткнулся головой в ладонь: «я здесь, знай», затем гибко скакнул обратно в кусты. Изумленная Лара проводила его взглядом. На «Аррано» кота точно не было. Какими неведомыми путями он добрался до Талассы и нашел ее? Ну а какое это имеет значение. Впервыеза много седмиц она рассмеялась, беззаботно и радостно.
Как будто солнце пробилось сквозь серую пелену! Месьер Кот, избежав зубов добьеров и несчетные опасности дальнего пути, последовал за ней… Неся с собой радость, подобную радости от встречи с близким другом, Лара вернулась в дом. Заглянула на кухню, чтобы решить с мэтром Грассе что будет на обед, затем вместе Каролиной спустилась в подвал, проверить кладовые и составить список продуктов, которые следовало закупить. А после все-таки отправилась в библиотеку в надежде найти что-нибудь интересное среди жизнеописаний великих деятелей прошлого. И действительно, ее внимание привлек небольшой томик, задвинутый за тяжелые фолианты. На кожанном переплете было вытеснено название: «О славном рыцаре Ательстане из Ренна, его жизни, странствиях и сражениях с ужасными великанами, его друге Аль-Аджуре и вечной любви к прекрасной Изаудо». Неужели сьер Раймон читает рыцарские романы? Лара взяла книгу в руки и, устроившись в кресле, углубилась в чтение, улыбаясь своим мыслям.
От перепетий драматических скитаний храброго рыцаря ее отвлекли раздавшиеся в холле голоса. Сьер Раймон вернулся значительно раньше полудня, хорошо, что она распорядилась подавать обед в обычное время. Лара отложила книгу и поспешила в холл.
— Послезавтра я выезжаю в Карду, Уно едет со мной. Пора Волчонку волком становиться. Налегке едем, пусть Линье проверит лошадей, — услышала она голос мужа и беззаботное настроение разлетелось мелкими осколками.
Сьер Раймон, который разговаривал с управляющим, оглянулся на звук шагов и наклонил голову:
— Доброго дня, сьера Лара.
— Доброго дня сьер Раймон, — она кашлянула, и посмотрела прямо в глаза мужа: — Не могли бы мы поговорить?
Он чуть сдвинул брови:
— Немедленно?
— Если вас не затруднит.
— Хорошо. Думаю, для разговора подойдет библиотека.
Лара кивнула.
Маниго, переминаясь с ноги на ноги, вставил:
— Будут ли еще какие-либо приказания, месьер?
— Ступай, Маниго, зайдешь ко мне после обеда.
В библиотеке муж указал на кресло:
— Садитесь, Лара. Что у вас стряслось?
Однако сам остался на ногах, показывая, что разговор будет коротким. Лара тоже не стала садиться.
— Вы уезжаете? Прошу извинить, я услышала, как вы отдавали распоряжения Маниго.
— Решение было принято не мной, — сухо ответил он. — Я собирался сообщить вам после обеда.
— И как понимаю, надолго, — тихо сказала она.
Сьер Раймон прошелся из угла в угол, затем отрывисто произнес:
— К сожалению, военная угроза со стороны Галеи сохраняется. Это требует моего присутствия в Карде. Что касается срока — обычно набеги прекращаются, когда на перевалах ложится снег. Вам же вряд ли придется по вкусу северная крепость.
Виски вдруг сдавило, холод потек по жилам, и перед глазами разлилось голубоватое свечение. Лара вздохнула, пытаясь борясь с дурнотой.
— Что с вами?! — из далекого далека послышался встревоженный голос мужа.
На груди у него нестерпимо ярко сияла звезда, настолько ярко, что Лара зажмурилась, но не перестала видеть ее. Как зачарованная, она шагнула вперед и коснулась рукой источника света.
Явь дрогнула, пошла волнами. Лара будто оказалась одновременно в библиотеке и сотне мест сразу. Лавиной обрушились звуки: голоса и смех, вопли, горячечный шепот; лязг и звон металла где-то в кузнице на окраине Талассы…
Вот хрупают овес лошади на конюшне, в углу скребется мышь, а Линье ворчит на Уно, за то что плохо почистил вороного жеребца… Выше… Образы множатся, наслаиваются друг на друга… Мушками ползут по улицам Талассы люди, над Сарадами закручиваются облака, обещая свирепый шторм, но не знает о том капитан двухмачтового корабля, только что вышедшего из Джинеры. Как не знает и девушка с алой розой в черных волосах, стоящая на причале, что жених ее не вернется. Еще выше… Золотятся пески Сахрейна, в ожерелье прибоя лежит остров Коэрт. Вдруг становится различим большой город с лабиринтом узких улочек. Идут, о чем-то беседуя, два человека. Сердце вдруг спотыкается: Лара узнает их. Лекарь Орсала останавливается возле здания, на дверях которого начертан знак ордена Пастыря, а Фальго идет дальше, на его лице — улыбка… Она хочет приблизится к нему, но ее уносит в головокружительную высь, и звезды вспыхивают в темно-синем небе. В ушах нарастает звон, дыхания не хватает, и она рвет ставший тесным ворот платья. Наступает небытие…
В храме Сугаара горят факелы, восьмиугольная площадка исчерчена разноцветными линиями. В каждом из восьми углов — тигли с курящимися травами. Изваянный из камня Сугаар, получеловек-полузмей нависает над площадкой, выкатывая кольца своего тела прямо из толщи скалы. Его глаза — черный обсидиан, в яростном крике раскрыт рот и со змеиного жала капает янтарный яд
В центре площадки, скрестив ноги и положив на колени руки ладонями вверх, неподвижно сидит шаман.
«Великий Змей, Повелитель Хаоса, услышь преданного тебе, ибо годы стекают, как вода в бездонную пропасть, — мысленно обращается он к Сугаару. — Когда же придет срок вернуться тебе и всем тем, кто устал ждать за Пределом?»
Восьмой год идет с того дня, как обещано было, что найдется Одаренная. Ее кровь откроет врата. Каждое новолуние месяца Бурь он вершит ритуал призыва и поиска, но отклика нет. Неужто он одряхлел и сила иссякла? Восемь — священное число Сугаара. В этот раз шаман решает пойти на риск, и до ритуала выпивает растворенный в вине порошок рога Запредельной Твари, что не только отравляет злаки и делает негодным хлеб, но и открывает пути прозрения. Теперь ткань бытия видится ему огромной паутиной. Пальцы подрагивают, касаясь ее. Синяя искра бежит по нити, и судорога сводит все тело. Шаман падает навзничь, бьется на каменных плитах, выплевывая пену.
«Благодарю тебя, о, Повелитель! Я знаю, кто она!»
Очнувшись, Лара поняла, что лежит на кровати.
— Еще сложно судить однозначно, но я почти уверен, что ваша супруга не носит дитя, — она узнала голос мейстера врачевания Динье и удивилась — сколько же времени прошло?
— Тогда чем вызван обморок? — хмуро спросил сьер Раймон.
— Тому могут быть разные причины. Что произошло непосредственно перед тем, как сьера Лара лишилась чувств?
— Мы разговаривали…
Лара пошевелилась и открыла глаза. Ее действительно перенесли в спальню и раздели. Обеспокоенный муж склонялся над ней.
— Лара, вы слышите меня?
Она вздрогнула, различив голубоватое светящееся пятно на его груди: под камзолом находился небольшой округлый предмет, похожий на медальон. От него и исходило свечение.
— Звезда… — пробормотала она.
Сьер Раймон резко выпрямился, его взгляд стал пристальным.
— Вам лучше, сьера Лара? — к кровати подошел мейстер Динье.
Из-за его спины выглядывала испуганная Вивьен.
— Да.
— Вы расскажите нам, что случилось?
Рассказать? О чем же — о блужданиях по неведомым эфирным тропам? Лара встретилась глазами с мужем. Тот смотрел… странно, как будто предостерегая ее.
— У меня закружилась голова, — спокойно проговорила она. — Но уже все прошло.
В подтверждение своих слов она села на кровати.
— Ну что же, женщинам иногда свойственно падать в обморок, особенно если корсет затянут слишком сильно, — удовлетворенно сказал мейстер. — Оснований для тревоги я не нахожу. Сьера Лара, отдыхайте. Я оставлю укрепляющую настойку. Милочка, — обратился он к Вивьен, — подайте горячего тэ и отмерьте десять капель настойки.
Девушка торопливо присела, затем бросилась выполнять поручение.
— Разумеется, вы всегда можете послать за мной, сьер Оденар, — Динье развернулся к дверям.
Муж отправился проводить врача. Оставшись одна, Лара попыталась собраться с мыслями и понять, что же случилось. Звезда на груди сьера Раймона, корабль и судьба его капитана, остров Коэрт — были ли видения истинными? Прошлым или будущим? Лара зябко обхватила себя за плечи, прислушиваясь к своим ощущениям.
…Шелестом надвинулись далекие голоса, стукнули входные двери, на кухне Каролина уронила нож, которым резала хлеб…
«Да замолчите же!» — мысленно крикнула Лара.
Все стихло, однако не перестало
быть
. Она теряет разум?!
В спальню вошел сьер Раймон.
— Лара… теперь, когда посторонних нет… — его голос звучал напряженно. — Вы сказали — звезда. Что вы имели в виду?
Она молчала, пряча глаза, тогда он сел на постель рядом с ней:
— Доверьтесь мне. Это очень, очень важно. Посмотрите на меня. Есть что-нибудь… необычное?
Неохотно подняв глаза, она тихо ответила:
— Вы сочтете меня безумной… Но я вправдуслышу… а вот здесь, — она подняла руку, но не решилась коснуться груди мужа, только обвела в воздухе контуры свечения. — Светится, но не так ярко, как в библиотеке.
Не сводя с нее взгляда, он извлек из-под камзола кулон на серебряной цепочке. Голова волка, держащего в пасти сапфир. Лара глубоко вздохнула. В этот раз ей удалось не поддаться притяжению камня.
— Это?
— Да.
— Ни сейчас, ни в библиотеке вы не могли разглядеть камень сквозь ткань. Но вы дотронулись до него и замерли с закрытыми глазами, не отвечая на мои вопросы. Потом упали без чувств. Что вы видели?
— Я видела… многие места, далекие и близкие, и многих людей…
— А что вы… видите сейчас? — хрипло, потрясенно спросил он.
Лара беспомощно пожала плечами:
— Не знаю. Конечно же, я вижу эту комнату и вас, — она вымученно улыбнулась, — но вы же не об этом спрашиваете.
Сьер Раймон тоже улыбнулся, но, пожалуй, впервые Лара видела мужа настолько растерянным. Он молча ожидал ее ответа, и она со вздохом продолжила:
— Сейчас ничего. Но до этого… У Каролины упал нож, если вы зайдете на кухню, то можете сами убедиться… — голос прервался, и она всхлипнула: — Раймон, я… больна?
Он мотнул головой и ответил, обнимая Лару за плечи и привлекая к себе:
— Нет, ты не больна. То, что ты почувствовала камень, может стать… надеждой и спасением для всех нас. Не пугайся, Лара. Вивьен принесет тэ и легкий обед. Прости, мне придется ненадолго тебя покинуть. Необходимо срочно известить магистра Вальена и месьера Эрнана.
***
Как и в прошлый раз, для встречи с магистром Вальеном принчепс выбрал малый кабинет.
Выслушав Оденара, Вальен заговорил не сразу. На его обычно невозмутимом лице читалось сильнейшее волнение.
— Невероятно… — наконец прошептал он. — Я не мог и надеяться. Сьера Лара, должно быть, испугана и растеряна?
— Да, — признался Оденар и задал вопрос, который весьма беспокоил его: — Если камень оказывает такое воздействие — как возможно воспользоваться его силой?
— Пробуждение дара всегда потрясение. Звезда усугубила… ощущения, тем более что никто не подготавливал сьеру Лару. Разумеется, дар передавался по наследству, иначе и быть не могло, и в прошлом велась Книга Искр с перечислением всех, в ком возрождалась благодать Странника. Детей, в коих определяли дар, с ранних лет сопровождал наставник — старший родич или жрец, чтобы бережно лелеять благую силу. Увы, те времена миновали безвозвратно, но негоже сетовать…. Я распоряжусь найти в архивах любые сведения.
— Но кто будет учить Лару? — вырвалось у Оденара.
— Полагаю взять на себя это бремя, если, конечно, вы не возражаете.
— Мне сложно возразить вам, светлый Франсис, ведь кто еще обладает достаточной мудростью и чуткостью.
— Все будет зависеть и от желания вашей супруги, сьер Оденар. Однако будем уповать на милость Странника. Он избрал вас проводниками. Вы были хранителем Звезды, и по Его воле ваши судьбы со сьерой Ларой пересеклись — значит, Он не оставит нас и впредь.
Оденар прикусил губу, почти завидуя безмятежной вере магистра. Сам он был далек от подобного просветлерния.
— Сьеру Лару необходимо защитить, — сказал молчавший доселе принчепс. — Я переговорю с начальником Тайной стражи Товье, чтобы он подобрал людей.
— Мои волки справятся, — позволил себе возразить Оденар.
— Твои солдаты привыкли сражаться в открытом бою, а опасность может таится повсюду, если шпионы Лодо узнают, что нашлась Одаренная.
— Дар иногда дает его носителю возможность предвидения, в том числе умышляемого зла… Не пойдет на пользу, если сьера Лара будет чувствовать себя пленницей в своем доме, — заметил Вальен. — Однако, меры разумной предосторожности не помешают, особенно до тех пор, пока она не научится управлять даром.
— Для начала достаточно наблюдения за домом и негласное сопровождение сьеры Лары, которое не доставит ей неудобства. Я хочу выслушать соображения на этот счет Товье. Что скажешь, Раймон?
Оденар, помедлив, кивнул, признавая правоту принчепса, хотя в душе продрожал сомневаться в действенности подобных мер. Впрочем, ничего не мешало ему приставить к жене одного из волков.
Вальен поднялся на ноги:
— Я без промедления отправляюсь в архивы и, как только что-либо найду, извещу вас. А завтра, в час ласточек, я жду вас и вашу супругу, сьер Раймон. Для благословления и жреческого наставления, — он тепло улыбнулся.
— Светлый Франсис, — Оденар так же поднялся на ноги, — Если вам угодно прислушаться ко мне… Комендант крепости Квилиан, что на границе с Ветангом, говорил о поддержке жителями некоторых деревень горцев. Но насколько я знаю, в этих деревнях нет даже небольшого святилища. Как же людям проникнуться учением Странника?
— Вы затронули весьма болезненную тему, — Вальен вздохнул: — Увы, все чаще жрецами становятся жаждущие власти и мирских благ, а не служения идеям Странника. Честолюбивые молодые жрецы неохотно едут в деревушки. Но учитывая важность… Я должен подумать, кого отправить в эти земли… — Он начертал знак рассеченного круга: — Да не оставит нас Посланец Звезд.
Оденар наклонил голову.
— И будет все по милости Его, — отозвался принчепс.
В полдень неимоверно пекло. Казалось, даже камни раскалились, и жаркий полупрозрачный воздух над ними дрожал, а контуры крепостных стен плыли, как мираж.
— Ужас, — сказал Ригальдо, обмахиваясь журналом. — Как на сковороде. Или как в Даунтауне в июле, только несет не горячим асфальтом, а сеном. Ты как, живой? Может, стоит пересидеть в номере?
— Еще чего, — Исли сдвинул на нос темные очки. — И пропустить турнир? И что на это скажет детка?..
— Скажу, что папка мне важнее, — Бекки наморщила нос, быстро огляделась. — Может, ты хотя бы перейдешь под навес?
Исли махнул на нее, развернулся и энергично попер к ристалищу, чтобы занять хорошие места.
Ригальдо вздохнул и напомнил себе: терпение, бля.
— Папа такой…
— Неуемный, — сквозь зубы сказал Ригальдо. — Железный человек хренов. Как мальчик по жаре носится.
Бекки повернула голову, глянула виновато:
— Ты думаешь, надо было оставить его в Сиэтле?..
Он потрепал ее по голове, вызвав протестующее «Ну па-а-ап». В последнее время на нее вот так часто находило, и тогда милый ребенок вдруг превращался в упрямого гремлина. Но для него она все еще оставалась маленькой девочкой, хотя за последний год неожиданно вытянулась, похудела и стала похожа на длинноногого жеребенка.
— Ты же его знаешь. Попробуй, оставь. Сказал, что хочет свозить тебя на фестиваль, а значит, помешать ему может только вторжение катаров.
— Да нет же, пап, — поправила Бекки. — Катары как раз и жили в Лангедоке, ты что. И в Каркассоне их осадили крестоносцы Симона де Монфора.
— Да, детка. Я перепутал, — соврал Ригальдо, радуясь тому, как у нее загораются глаза. Он научился этому у Исли. Тот говорил — она должна чувствовать себя в чем-то сильнее. Бекки любила историю, бредила европейским средневековьем. В марте ее проект занял первое место в школе, а в мае Ригальдо обнаружил, что она тайком шьет тунику с гербом, и вытянул признание, что ей до смерти хочется встретиться с друзьями из Европы.
Орать на ребенка Ригальдо не мог, поэтому досталось Исли. «Ты понимаешь, что это значит? Какие-то мужики! Французы! За океаном! А вдруг они просили ее прислать им голые фото?!»
Сейчас вспоминать это было немножко стыдно.
Исли тогда беззаботно смеялся, прижимая к себе заплаканную Бекки. «Господи, ну отвези ее сам, — легкомысленно сказал он. — В конце концов, ей двенадцать лет, а из Европы она видела только Шпицберген и Норвегию. Поехали, посмотрим на этот грешный Лангедок». И в августе, взяв общий отпуск, они торжественно повезли ребенка на средневековый фестиваль.
Конечно, Исли не мог удовольствоваться малым, и путешествие началось в Испании, и только через две недели они пересекли границу Франции. Они прицельно таскались от замка к замку и вскоре совершенно умотались. Ригальдо уже ни черта не помнил, в его голове смешались все: шоссе, мини-отели, гостиничные завтраки, дорожные знаки, люди, разговаривающие на разных языках. Еще он начал путать все виденные замки, рвы, бастионы, ворота, галереи, все выщербленные ветрами башни и прокаленные солнцем дворы. Бекки подсовывала ему под нос «Инстаграм», тыкала пальцем: «Смотри, это мы в замке Кока, это Бутрон, ты снова все перепутал», — и он кивал, а стоило закрыть глаза, вспоминалось другое: топот подошв по каменным плитам, туристы, жара и смеющийся Исли, по просьбе Ригальдо вновь отрастивший длинные волосы, перегибающийся через стену между каменными зубцами, чтобы взглянуть с головокружительной высоты на очередной город под горой.
Они сильно загорели, похудели и мало спали — солнце всходило очень рано, а ночью давила духота и не было сил заснуть. Бекки сделалась мечтательной и немного безумной; она теряла волю при виде очередной груды древних камней и лезла везде, куда можно было пробраться, как непослушная кошка. Ригальдо все время ждал, что рано или поздно ее арестуют, поймав на зубцах крепостной стены, и в полной мере узнал, что такое непослушный подросток.
В Сете Ригальдо таскал их по рыбным ресторанам, маниакально заставлял пробовать всех местных моллюсков — дома он поспорил на это с Анри. Бекки плевалась от устриц, а Исли довольно улыбался, пил из раковин лимонно-соленый сок и смотрел так, что его хотелось разложить прямо здесь, на белой скатерти — хотя, может быть, это у Ригальдо срабатывал рефлекс. Рядом с Исли, который выглядел счастливо и безмятежно, как будто его не тревожили никакие дела, он все время ходил взбудораженный и возбужденный.
Здесь, в Каркассоне, Ригальдо исполнилось сорок три.
Ему пришло много поздравлений — от Лаки и Клэр, от сестер, от Клариссы, от съемочной группы и даже от чертова Анри. Ригальдо был удивлен и сконфужен, а когда по скайпу позвонила Люсиэла: «Так, мы тут собрались с небольшим коллективом топ-менеджеров», — он закрылся в ванной и сидел, пока Исли не уговорил его выйти и ответить.
Они праздновали паэльей из моллюсков, чесночным супом и острой говядиной, и местным вином. На десерт были запеченные с миндалем и абрикосами фиги, и когда Бекки ушла познакомиться с подростками на террасе отеля, Исли бесстыдно обнимал Ригальдо за шею, пихал ему в рот эти фиги и целовал в сладкий рот. Утром Ригальдо проснулся в люксе, выпачканный медом и спермой, замотанный в простыню, похмельный и с неопадающим стояком, и обнаружил, что Исли наблюдает за ним со своей половины кровати. И пока он барахтался в простынях, Исли оседлал его и сказал: «Ну привет, рыцарь мрачного образа. Долго ты спал. Я устал тут в одиночку полировать свое копье». Они трахались до изнеможения, пользуясь редким моментом одиночества, пока Бекки не стала стучать: «Пап, пап, я пойду в Верхний город, вы за меня не волнуйтесь!»
Только тогда они неохотно расцепились и поползли в душ, и Ригальдо, придерживая простыню, слал ребенку нервные сообщения: «Без нас никуда!»
И вот они были здесь — в крепости. Пришлось пройти пешком старый каменный мост, потому что на весь июль–август движение машин по кривым узким улицам Верхнего города было перекрыто, и подняться на холм, на котором стоял замок. Даже издалека было видно, какой тот огромный, а вблизи Каркассон и вовсе вознесся, как исполин. После всех причудливых замков, которые они видели, после фестончатых арок, мозаичной кладки, странной архитектуры он мог показаться простым — но не казался. Ригальдо видел, что Бекки притихла и впечатлена. Даже Исли умолк — он стоял перед двойными стенами из старых желтых камней и, задрав голову, разглядывал прямые зубцы и высокие башни.
— Вот этот мне нравится, — сказал он наконец совершенно серьезно. — Я бы в таком жил.
Его грудь высоко вздымалась — жара нарастала. На лопатках Исли, на сине-черной футболке, от пота расплывалось влажное темное пятно. На груди футболка тоже сильно промокла. Ригальдо посмотрел на это пятно и буркнул:
— Посмотрел бы я, как бы ты каждый день на эту гору вползал.
— А я на лошадке. Во главе своего отряда.
Ригальдо не стал напоминать, что Исли уже год как не подходил к тем силовым тренажерам, которые требовали участия грудных мышц, не поднимал тяжести, отказался от дайвинга и гребли на лодке. Он смерил его взглядом:
— Во главе своей свиты, ты хочешь сказать. А впереди отряда на лошадке бы ехал я.
— Нет, — тут же отозвался Исли. — Ты плыл бы в паланкине, как положено любимому супругу.
Ригальдо хлестнул его по заду бейсболкой, забыв про туристов вокруг.
— Папа!.. Ну что вы делаете!
Солнце вошло в зенит. Ригальдо брел, слушая Бекки, которая взахлеб рассказывала про альбигойскую ересь, а сам не мог оторвать взгляд от капель пота над верхней губой Исли. Тот быстро слизывал их, но было ясно, что жара для него — серьезное испытание.
На левой стороне груди, под футболкой, у Исли теперь был горизонтальный рубец. В декабре ему имплантировали водитель ритма, и, как он признался, жить стало одновременно и легче и сложнее. Уже когда все было сделано, Исли пересказал Ригальдо, как перед операцией веселый кардиолог учил, как следует себя вести в период адаптации: сколько ходить пешком, на сколько этажей ежедневно подниматься, не пользуясь лифтом. «А секс?» — прямо спросил Исли. Доктор сверкнул зубами. «Обычно я говорю, что секс с женой приравнивается к подъему на два этажа, с любовницей — на четыре. Однако я видел вашего мужа. Думаю, надо рассчитывать силы, как подъем на три этажа».
С этим периодом была связана и другая история. Исли считал, что Бекки должна знать, зачем он ложится в больницу. Та его выслушала, зажав ладони между коленями, и напряженно спросила: «То есть, у тебя там будет электрический прибор?» «Ну да. Почти как реактор у Тони Старка, — довольно сказал он. — Недаром он мой любимый персонаж». Тут к их с Ригальдо ужасу ее глаза наполнились слезами. «Но Старк же у-умер! — прорыдала Бекки. — О, папа, пожалуйста, не оставляй меня!» Она еще полчаса плакала Исли в колени, а Ригальдо впервые за много лет потребовалось закурить.
В том, как Исли вконец ушатал свое сердце, подточенное полученным шесть лет назад миокардитом, Ригальдо винил политику и Присциллу. С последней все было понятно — она была их вечным крестом; Ригальдо знал, что после резни в Якиме не было ни одного дня, чтобы Исли не думал о ней. Но даже с этим тот бы со временем справился, однако предвыборная гонка доконала его. Он поднимался по карьерной лестнице стремительно, как и предсказывала Ирена, нигде надолго не застревая: два года в нижней палате, четыре — в верхней, и вот наконец осенью он триумфально прошел в Конгресс, с опережением второго кандидата на двадцать семь пунктов. Никто не знал, что за несколько месяцев до этого, перед самым Днем Независимости, он загремел в частную клинику с фибрилляцией, и в реанимации выдал короткую остановку сердца. Ригальдо умолял его снять кандидатуру по состоянию здоровья или остаться на второй срок в совете штата, но Исли не оставил своих честолюбивых надежд. Ригальдо ждал выборов, как казни, но все обошлось. Сразу после своей победы Исли лег на операцию, и к зимней сессии Конгресса был как новенький. Ну, а теперь они были здесь, на юге Франции, и аномально жаркое лето выжимало из них все соки, но Исли на удивление легко переносил его, однако Ригальдо все равно опекал его, как наседка.
–…пап, ты совсем меня не слушаешь, — попеняла ему Бекки. Он встрепенулся: задумался хрен знает о чем, а детка тем временем за руку провела его сквозь толпу туда, где должен был состояться турнир. За деревянными заграждениями уже собрались зрители. Ригальдо задрал голову, посмотрел на пронзительно-синее небо и солнце, такое слепящее, что слезы выступили на глазах, и принялся пробираться к месту, где их ждал Исли.
***
Деревянный наконечник копья красного рыцаря разлетелся о щит рыцаря в синем к чертовой матери; во все стороны брызнула щепа. «Синий» покачнулся, взмахнул руками и вылетел из седла. Лошади тяжелой рысью проскакали вдоль ограды. Рыцарь возился на песке, как жук; к нему уже бежали оруженосцы. Зрители зааплодировали, взвыли трубы. Герольд объявил победителя.
— Шах и мат, — довольно сказал Исли. — Ты теперь мой должник.
— На что вы спорили? — вклинилась между ними Бекки.
Ригальдо смерил Исли уничтожающим взглядом и промолчал. А тот невозмутимо ответил:
— На желание, детка. Возможно, я нас с тобой спас. Папа опять, как вчера, мог повести нас есть мозги и запеченного молочного поросенка.
— Фу, — Бекки поморщилась. — Поросеночка жалко, а мозги я не буду, я же не Ганнибал. А «KFC» здесь нету?..
Исли засмеялся и откинулся на спинку скамьи. Его рука, коснувшаяся лопатки Ригальдо, примирительно обрисовала круг. Ригальдо сузил глаза, пытаясь представить, чем же ему грозит проигрыш.
Все было хорошо, пока каркассонские воины рубили яблоки на скаку, ловили дротиками кольца и подброшенные платочки, рубились на топорах и сходились на бугурт. Зрелищные бои перемежались выступлениями трубадуров, акробатов и факиров. Ригальдо наслаждался тенью под навесом, вполуха слушая герольда и немного завидуя выносливости красномордых мужиков, увлеченно лупцующих друг друга. Не было похоже, что кто-то из них вот-вот свалится от жары. Но когда начали съезжаться конные копейщики, Исли повернул голову и сказал, ткнувшись губами чуть ли не в самое ухо:
— На которого ставишь?
Ригальдо смерил взглядом обоих всадников, вокруг которых суетились оруженосцы, и уточнил:
— На что спорим?
В глазах у Исли прыгали чертенята.
— На желание.
Вот где-то здесь, разумеется, и надо было притормозить, поскольку желанием могло оказаться как «посетить экспозицию, посвященную пыткам и казням», так и «взять за щеку в винном погребе». Но, видно, Ригальдо совсем размяк — от зноя, от запаха Исли, от тягучего счастья последних дней, а может, его завела атмосфера соревнования. К тому же синий рыцарь уже сделал других противников. И он легкомысленно пожал плечами:
— Идет.
— Ставлю на красного, — немедленно отозвался Исли.
Они пожали руки и повернулись к ристалищу. И вот, пожалуйста. Из трех сшибок красный рыцарь победил синего в двух.
— Базиль прислал сообщение, что здешние замковые бои вполовину не так интересны, как то, что будет завтра на фестивале, — попыталась утешить его Бекки, когда праздник закончился и зрители начали пробираться к выходу. — Ведь здесь можно только смотреть, а там даже участвовать!
— Детка, если не хочешь меня довести, не стоит пересказывать все, что пишет твой французский друг, — предупредил Ригальдо. — У меня к этому Базилю и так много вопросов.
— Но мы же пойдем туда, да? — Бекки смотрела несчастными глазами. — И на ночной праздник огней? И к моим ребятам? Мы же не будем уходить от них в отель, правда, папа?..
— Конечно, пойдем, — влез в разговор Исли. — Будем как все и заночуем в палаточном городке. Зря, что ли, папа притащил нашу палатку на себе.
— Это твое желание? — покосился Ригальдо.
— Это желание твоей дочери, — Исли сощурился, глядя с веселым вызовом. — И это завтра. У нас еще целый день.
И они до заката бродили по старым кварталам, пока ноги не стали гудеть от усталости. Несмотря на туристов, в городе все еще ощущалась тайна. Узкие улицы тонули в лаванде и густых ароматах прованской кухни; от реки тянуло тиной и холодом, а под мостом дрались за колбасную шкурку утки.
Они облазили замок от подвалов до крыш, с которых отлично просматривались Пиренеи. Исли отправил Бекки в музей привидений, а самого его Ригальдо потащил в пыточный подвал. Потом они соревновались, кто больше нафотографирует страдающих гарпий, а также каменных монахов, старух, рыб и странных хтонических зверушек, прячущих за своими раззявленными ртами отверстия сточных труб. Их вытаращенные глаза и живые, возмущенные мины как будто говорили: «Я все о тебе знаю, охальник, проваливай, откуда пришел!» «Пап, он похож на тебя!» — хихикнула Бекки, показывая на хмурого безбородого мужика в платке. Ригальдо закатил глаза, и Исли восторженно подхватил: «Да, вот теперь сходство полное! Только это, вообще-то, дама». В отместку Ригальдо заставил его пробовать бараньи внутренности с гвоздикой и овощами, маринованные в белом вине.
Бесконечный вечер с горячим ветром вместил в себя и базилику с витражами, через которые струились потоки солнца, гаснущие в прохладной темноте, и путешествие по тайным ходам из винного погреба, и представление уличных марионеток про Даму Карас, которой крепость была обязана своим именем. А когда солнце начало опускаться, замок запылал. Старый желто-зеленый кирпич стал оранжево-алым, и башни казались врезанными в закат. Где бы они ни находились, Каркассон притягивал, как магнит.
Ригальдо сфотографировал его в последних лучах из окна отеля. Бекки уже спала у себя: так устала, что даже не стала ужинать. После долгой жары попасть в кондиционированную прохладу номера было странно. Ригальдо чувствовал, как на руках от сильного тока воздуха шевелятся волосы, а под кожей будто растекаются крохотные газированные пузырьки напряженного ожидания. Спать не хотелось, хотя он тоже устал.
Исли явился из душа, когда Ригальдо поправлял шторы. Пояс халата держался на честном слове, с плохо отжатых волос текло на голую грудь. Он медленно подошел и прижался всем телом, подпихнул Ригальдо вверх по стене, вклинился между расставленных ног. Под халатом на нем ничего не было. Через шорты Ригальдо чувствовал, как ему в мотню уперся мягкий, влажный, только начавший набухать член.
Он вырубил кондиционер, чтобы их не продуло.
— Это и есть твое желание? — на всякий случай уточнил он. Исли завел его руки вверх и зафиксировал оба запястья, заставил беспомощно вытянуться, а вторую ладонь запустил под резинку шорт. Пальцы погладили через трусы член, и тот тут же шевельнулся, наливаясь теплом. Ригальдо напряг плечи, но Исли держал крепко. Свободной рукой тот продолжал мягко катать яйца в мошонке, а потом его указательный палец проник между ягодиц, обвел припухший после прошлой ночи вход, погрузив самый кончик в растраханное отверстие. Ригальдо сглотнул — мелочь, вроде бы, но сейчас он не был уверен, что без смазки осилит что-то еще. Палец дразнил, тер и гладил края, время от времени ныряя внутрь. Ригальдо запрокинул голову, чувствуя испарину и странное, пограничное с неудобством удовольствие, и шире расставил ноги.
От глаз Исли разбежались веселые морщины, но он помотал головой. Ригальдо ощутил на лице невесомые поцелуи, после чего Исли сказал:
— Нет, это — твое, — и поцеловал в лоб, в губы и в нос, а потом облизал палец и продолжил медленно и сладко пытать Ригальдо.
***
— Спокойно, дорогой, — Исли похлопал его по плечу. — С ней все хорошо. Твоего вмешательства не требуется.
Ригальдо взглянул на него с искренним возмущением.
Был день — и вокруг кипел тот самый фестиваль. Под стенами крепости и по берегам реки Од вырос палаточный городок — и огромные цветные шатры с флагами и современные синтетические палатки. Со стороны Нижнего города все еще подъезжали автобусы, а за мостом уже колыхалась толпа — люди всех возрастов галдели, как на арабском базаре. И в этом столпотворении, полном гомона, смеха, ржания лошадей, криков зазывал и рева труб и пищалок, они потеряли Бекки. Точнее, ее утащили друзья из клуба реконструкторов; как показалось Ригальдо, все парни и девушки были намного старше их детки.
— Это нормально, что ей сейчас интересно с теми, кто взрослей, — серьезно сказал Исли. — Ну что ты корчишься, как вампир на солнце!
— А им нахрена ребенок? О чем с ней говорить?
— Ты обижаешь Бекки. Базиль сказал, что она ветеран их сообщества и уже его модерирует. Это же интернет, Ригальдо. В нем паспортный возраст почти ни на что не влияет.
— О господи, — Ригальдо поднял глаза к безоблачному небу. — Все, пиздец. Во что они там играют? Я надеюсь, не в пытки и не в оргии?
— А вот на это мы с тобой поглядим со стороны, — Исли схватил его под локоть, повлек мимо лотков и лавок, в обход палаток. — Не обижайся, но я не дам тебе портить ей праздник. Она его так ждала.
— Да уж, — Ригальдо одернул тунику — она пузырила над ремнем. — Даже костюмы сделала.
— Вот именно, — Исли провел ладонью по груди, приглаживая узор. — Дай ребенку все это прочувствовать.
На взгляд Ригальдо, сейчас он как никогда выглядел как эльфийский король. Беспечный владыка королевства сияющих пидорасов.
Бекки действительно сшила им по тунике. Ему — зеленую, Исли — синюю, с серебряной вышивкой. Она достала их из рюкзака уже у самого моста и виновато сказала, что за вход на праздник придется заплатить, но если в костюме, то будет дешевле. Ригальдо расскрипелся было, что он не собирался на карнавал, а потом его взгляд упал на рекламный щит. «Пятнадцать евро? — мгновенно встрепенулся он. — А ну-ка давай сюда рубашку!» Исли, беспрекословно задрапировавшийся в хламиду поверх джинсовых шорт, потом шептал у него за спиной: «Папочкина фантомная жадность иногда как нельзя кстати!». Ригальдо делал вид, что не слышит. Сравнивая себя с некоторыми чудаками в толпе, он очень быстро перестал чувствовать себя ряженым. Рядом ходили солдаты в кольчуге, крестоносцы, вельможи, монахи, ремесленники; наряды женщин поражали смешением эпох и стилей. Много было тех, кто, как они, не парился исторической правдоподобностью, а просто обозначил, что тоже участвует в карнавале. «Все это напоминает «Историю рыцаря», — шепнул Исли. — Где крестьяне поют «We will rock you». Вот я себя немного чувствую в том самом кино!»
Ригальдо не чувствовал себя ни как в фильме, ни как на съемках — на него давил Каркассон. Он был настоящим, и жара тоже была настоящей. Огромный замок, который видел турниры рыцарей, истребление катаров, изгнание трубадуров, костры инквизиции и Кевина Костнера в «Робин Гуде», снисходительно смотрел на колышущуюся под его стенами толпу. Исли был прав: Каркассоном хотелось владеть. Ригальдо задирал голову, глядя на узкие бойницы, и думал, что если бы это был его замок, хер бы кто его оттуда вышиб.
Было шумно, весело и тесно. Бекки вцепилась в локоть Исли, когда незнакомая компания попыталась утянуть ее в хоровод. На утоптанной площадке наездники демонстрировали чудеса эквилибристики, рядом под визг пищалок танцевали девушки в сабо; под ивами мужик учил премудростям соколиной охоты: мрачный сокол на пристежке игнорировал хозяина, высматривая, кого бы долбануть в глаз. Торговцы предлагали разную ерунду. По пути от моста Ригальдо успели напоить сидром и вином и угостили жареной колбасой с красным луком, фенхелем и розмарином. Исли тоже задумчиво что-то жевал, часто прикладываясь к кружке с медом и имбирем. Взгляд у него был сонный, веки набрякли, и Ригальдо некстати вспомнил, как ночью они бесконечно долго не могли заснуть и, проворочавшись какое-то время, снова катались по простыням — то Исли закидывал себе на плечи ноги Ригальдо, то Ригальдо распинал его под собой, низко склонялся и вылизывал, заставляя сжимать кулаки и рвано дышать. С утра у него от всей этой гимнастики ныл крестец и слабо тянуло в промежности, а Исли чего-то частенько тер левую половину груди, но потом перестал, и Ригальдо через какое-то время тоже насчет него успокоился. А сейчас, посреди толпы, он вдруг встретился с Исли глазами и чуть не подавился сидром: тот смотрел очень внимательно, темным зовущим взглядом. Ригальдо подумал — и отсалютовал ему кружкой. И они долго бродили между танцорами и музыкантами, перемерили целую коллекцию рыцарских шлемов, пробовали свежий хлеб и «солдатский» суп с чесноком, поглядели пороховое шоу и купили у кожевенника выделанные тонкие перчатки для детки. А потом их наконец отыскал реконструкторский клуб — и, после обязательных расшаркиваний и уверений в том, что Бекки очень похожа на своих отцов, особенно на того, который слева — Ригальдо стоял со сложным лицом, Исли сиял, а Бекки довольно фыркала, — она исчезла, быстрее, чем Ригальдо успел сказать: «Пожалуйста, держись на виду!»
Прошло уже полчаса, но он все еще загонялся по этому поводу.
В ухо ему пронзительно продудели в трубу. Он сморщился, отмахнулся, а когда повернулся, Исли уже тянул его в ремесленный квартал. Здесь можно было посмотреть, как ткачи ткут на станках, попросить гончара повертеть круг. Несколько женщин красили ткани, совсем юные девушки продавали куколок, всякий мелкий стафф. Но Исли нацелился на кузнецов:
— Смотри, как потешно. Здесь можно себе чего-нибудь сковать.
«Вот только молотом тебе нельзя херачить», — занервничал Ригальдо и нырнул за ним под навес.
Кузнецом оказалась женщина старше их обоих.
— Так, мальчики-ковбои, — она бесцеремонно осмотрела их ладони. — У вас глаза двух офисных акул и чистенькие ручки. Вот вам та микронаковальня, вот заготовки. Что хотите выковать? Есть кольцо всевластья, клинки, ножи, браслет из проволоки…
— Браслет для дочки.
И они долго, увлеченно и с матом, сплетали и расклепывали проволоку. Время от времени кузнец поворачивалась к ним и беззлобно рявкала: «Следите за языком, ковбои, вы не в своем Техасе!», но в целом была довольна, и в конце концов продала им браслет и отпустила с миром. Снаружи за это время прибавилось людей: приближался большой парад и триумфальное шествие с королем и королевой. Парад не очень интересовал Ригальдо, его внимание привлек звук гонга и трубный голос герольда. Он протолкался сквозь толпу и увидел Бекки.
Она стояла боком в своем длинном, до пят, красном с золотом платье и, оттянув назад локоть, целилась в мишень.
Из лука, мать его, настоящего лука.
К ней подошел какой-то мужик, поправил стойку, потом попытался встать за спиной, но Бекки что-то сказала через плечо, и он, захохотав, отодвинулся. Ригальдо рванулся было через деревянную изгородь, но Исли облапил его за плечи и зажал рот. Ригальдо покосился на него, пытаясь сказать взглядом: «Видишь?!»
— Вижу, — прошептал Исли, как будто мог читать мысли, и медленно разжал руки. — И ты посмотри. Разве она не супер?
Супер, был вынужден согласиться Ригальдо, рассматривая, как его девочка стоит рядом с другими стрелками — тоненькая и напряженная, будто звенящая. Она стреляла три раза — и дважды попала в мишень, правда, с краю, но тем не менее.
Вот на кого надо было ставить в споре, подумал он. После финального выстрела Бекки отошла к друзьям, очень довольная, и вдруг развернулась на каблуках и помахала им с Исли.
Ригальдо кивнул в ответ.
— Это у нее в меня, — он неожиданно возгордился. — В смысле, стрельба.
Толпа напирала, и он был вынужден оглянуться — и обнаружил, что Исли свалил.
«Семейка Аддамс, — подумал он позже, беспощадно догоняясь бочковым вином и хмуро обгладывая утиную ножку, выловленную для него торговкой из чана с кассуле. — Делают что хотят».
Младшая часть «семейки» по-прежнему зависала с друзьями, иногда вопросительно поглядывая в сторону Ригальдо — папа, можно еще? — и он кивал: можно. Покончив с уткой и вытерев соус с губ, Ригальдо поплелся, куда глаза глядят. Глаза неожиданно привели его на лекцию «Собака в средневековье». К концу лекции Ригальдо преисполнился мысли, что всегда недооценивал собак. Мало того, что преданные, так их еще и в голодный год сожрать можно.
С собак его мысли перекинулись на котов. Он вспомнил, что надо бы позвонить Клэр, узнать, как там Киара. Не съела ли ее Джинни — самая младшая из клана Фёрстов.
Внучка у Исли появилась, когда Заки было пять лет. В этот раз Клэр вышла на работу еще раньше, и они с Лаки перекидывали новорожденную друг другу. Заки воспринял рождение сестры философски, однако, болтая с Исли по скайпу, иногда тяжело вздыхал: «Дед, эту сестру, кажется, купили в магазине «Все за 99 центов», она какая-то бракованная — все время орет и еще тянет все в рот. В мое время дети такими не были!», — и Исли с ним соглашался, а потом покупал подарки — ему и Джинни. «Девка растет настоящим бедствием, — довольно говорил Лаки. — И совсем не похожа на нас с Клэр!»
Ригальдо имел много чего сказать по этому поводу, но молчал. Каждый, кто видел Джинни, которой уже исполнился год, отмечал ее удивительные глаза — строгие, темные и серьезные, затягивающие в себя, как омуты.
Совсем как у Присциллы.
Во всем остальном она была такая же, как другие мелкие дети — раздражающе-шумный червячок, решительно топающий по дому и колотящий игрушкой по всем поверхностям. При виде Исли она впадала в неконтролируемый восторг, наваливаясь ему на колени и пытаясь обслюнявить. Теперь, ко всему прочему, у нее появилась еще одно развлечение — уезжая, Ригальдо оставил Клэр новую кошку, а теперь временами жалел — та была пугливой и побаивалась страстного темперамента Джинни.
Симбы не стало весной. В последнюю зиму кот сделался тихий, ленивый и по-птичьему невесомый; мягкий, как тряпочка. Исли звал его соней, потому что Симба целыми днями спал, свернувшись клубком на кровати у Бекки. Он перестал выбираться в лес и мог заснуть, где стоял, опустив голову, как лошадь в стойле. Однажды Бекки подняла его, держа под животом, и вдруг позвала дрогнувшим голосом: «Папа, у него внутри какие-то шишки». Ее не пустили в кабинет к ветеринару, поэтому она стояла за дверью, прижавшись к стеклу лбом, пока врач объяснял, что опухолей много, кот очень старый и не перенесет операцию. Как только закончился осмотр, она решительно забрала Симбу в коридор, и гладила так, что с него летели клочья шерсти.
Ригальдо отказался усыплять кота в клинике. Договорились, что врач приедет на дом. Ночью кот пришел к ним с Исли в комнату, чего давно уже не делал, но от слабости не смог даже запрыгнуть на одеяло. Исли положил его спать между ними и, засыпая, Симба еле слышно пел, но с утра не проснулся. Ригальдо выкопал в лесу яму, посадил сверху папоротник, Бекки принесла на это место мха и вообще вела себя очень спокойно. А уже потом, в доме, ей попалась на глаза кошачья миска.
Она рыдала так, что глаза стали узкие, как щелочки. Уткнувшись в Ригальдо лицом, она промычала, что не хочет другого кота — вообще, никогда в жизни, никакого. А спустя неделю вице-президент «Нордвуда» обнаружил у себя на столе странное существо, шуршащее листами бумаги. Когда явилась Люсиэла, он хмуро чесал страшного пестрого котенка между огромных ушей, а тот негромко урчал, тыкаясь носом ему в ладонь.
— Ну вот, — без всякой почтительности сказала Люсиэла, уперев руки в бока. — Хоть стал на человека похож. А то ходил тут с видом контуженного Дракулы!
— Моя дочь, — Ригальдо прочистил горло, — утверждает, что больше не хочет котов.
— Ну, без проблем, — пожала плечами Люсиэла. — Это-то кошка. Эймская четверть-лысая.
Ригальдо давно не было так страшно, как в этот день, когда он привез «четверть-лысую» под пальто и молча опустил ее на пол в гостиной, возле ног Бекки. Исли успокаивающе обнял его за плечи, но Ригальдо чувствовал, что тот сам напряжен.
— Ах, папы, — вздохнула их детка. — Вы такие… слов нету.
Так они стали обладателями Киары. Она оказалась милой, но Ригальдо скучал по своему старому подлому коту.
Не захотев слушать лекции дальше, он выбрался из шатра. Уж лучше он в оба глаза постережет Бекки — ветерана и модератора сообщества, надо же. А Исли пусть шляется, где хочет, большой мальчик уже.
Позади что-то громко фыркнуло, влажно коснулось плеча. Под ноги легла тень, перекрывшая его собственную, и он обернулся со смутной тревогой, почему-то уверенный, что за спиной стоит большое животное.
— Привет, — сказал Исли, глядя на него сверху вниз. — Ты что, пропустил парад? Я тебя искал, но так и не увидел.
Солнце светило ему в спину, окружало голову слепящим венцом. Ригальдо прищурился, прикрыл глаза ладонью.
Исли сидел верхом. Под ним осторожно переступал белый конь — огромный, серебрящийся и красивый. С плеч Исли на спину коня крупными складками стекал алый с золотом плащ, а на груди была туника, не та, которую сшила Бекки, а другая, с черным орлом и золотыми узорами.
Кто-то сунулся между ними, залопотал, послышались щелчки камер. Ригальдо ни слова не понимал — ни по-английски, ни по-французски. Исли придержал коня, под копыта которого полез какой-то карапуз, и поднял руку в благословляющем жесте.
На голове у него была корона, а на груди перевязь. Он смотрел безмятежно и одновременно лукаво.
То ли от жары, то ли от выпитого вина, но у Ригальдо помутилось в глазах.
«Ошибка 404», — подумал он, делая шаг назад и присаживаясь на какую-то бочку, чтобы не съехать на землю.
***
— И все-таки ты ужасно меня напугал, — повторил Исли, отпивая вино прямо из горлышка. Он протянул бутылку Ригальдо, но тот покачал головой: сколько можно-то.
Они сидели на пробковой подстилке на земле, в тени палатки, которую Исли расставил не без помощи Базиля. День катился к закату и большинство прибывших на фестиваль временно рассосалось — кто в город, кто по автобусам, кто, как они, отдыхал в палаточном лагере. Ночью планировался «штурм крепости» и огненное шоу, так что требовалось хоть немного отдохнуть и набраться сил. Бекки, удостоверившись, что с отцами все хорошо, снова убежала к друзьям. Ригальдо уже не так переживал за нее, как с утра — весь реконструкторский клуб успел перебывать у них в палатке, чтобы сфотографироваться с Исли. Также к ним приходила королева парада — не очень юная, но безумно красивая женщина. Она расцеловала Исли в обе щеки, сделала несколько селфи, а после внезапно чмокнула Ригальдо в лоб и ушла.
— Я сам не до конца понял, как так получилось-то, — делился Исли, раскладывая по салфетке сэндвичи. — Что-то стряслось с парнем, который планировался на роль короля, то ли понос, то ли грипп. И тут Мишель, их костюмер, разглядела меня в толпе. И, видимо, я оказался достаточно благообразен, чтобы сойти за Карла Великого.
— Красивый ты оказался, — просто сказал Ригальдо. — Красивее всех вокруг.
— Не без того, — согласился Исли. — В общем, было как-то их жаль, и когда подошел переводчик, я уже был упакован в костюм. А потом подвели Альфонсо, и тут уже никто бы не отказался…
— Это тот мужик, который ненавязчиво лапал тебя за бедро?
— Нет, это конюх, — сморщился Исли. — Но, в общем, когда ты что-то сказал ему по-французски, он сразу отстал. А Альфонсо — это тот серебристый красавчик…
Ригальдо внимательно посмотрел на его мечтательное лицо:
— Даже не думай. Лошадь можно купить и в Штатах.
— Да знаю я, — сказал Исли, погрустнев. — Но боюсь, у меня не хватит времени на собственного коня. Тут и кошку-то оставляешь дома — и уже неуютно.
Они помолчали, касаясь друг друга плечами. Здесь, у реки, не так ощущалась жара, даже напротив — тянуло холодом. Ригальдо надеялся, что благодаря этому они смогут спокойно спать. Ему не слишком нравился этот квест с общим лагерем — для Исли лучше было бы ночевать в отеле, но спорить с ним у Ригальдо уже просто не было сил.
— Ты что-то тихий, — Исли озабоченно коснулся его лба. — Все хорошо?
Ригальдо сбросил его руку.
— Да у меня отходняк, — с досадой сказал он. — Когда ты ушел, я высосал полбочонка.
— И пропустил парад, — констатировал Исли. — А я так хотел, чтобы ты меня увидел.
— Мне хватило, — буркнул Ригальдо. — Я думал, что словил тепловой удар. От твоего величия у меня даже ноги подкосились.
Исли внезапно потянул его за плечо. Ригальдо поупирался — вот еще, не хватало, чтобы их так застали, двух старых педиков — но, сдавшись, все же лег головой ему на колени.
Только он прикрыл глаза, как послышался топот ног.
— Мистер, — возбужденно спросил детский голос. — Мы поспорили с папой. Это вас в кино зомби съели?..
Ригальдо прикрыл лицо и застонал.
— Да, дорогой мой, — задумчиво сказал Исли, когда мальчик ушел. — Что такое какой-то местечковый парад, когда вот она — настоящая слава!
***
Спать в закупоренной палатке было невозможно. Ригальдо открыл все клапаны, впустил свежий воздух. Лагерь как будто сразу придвинулся ближе: музыка, чужой смех, гудение автомобилей со стороны Нижнего города.
Какая-то ночная пичуга орала в ивовых кустах, как не в себе.
— Папа, — сонно позвала Бекки, и Ригальдо, пытающийся заснуть, повернулся к ней. С другой стороны от девочки точно так же поднял голову Исли.
Это была невинная хитрость Ригальдо: положить на ночь Бекки между ними. Конечно, в ясном сознании и твердой памяти никто из них не стал бы распускать руки. А вот во сне, ночью, после вина — тут ни в чем нельзя было быть уверенным.
Исли, конечно, легко разгадал его маневр, но только по-лошадиному фыркнул и чинно улегся вдоль правого борта палатки. Ригальдо лежал у левого борта — и чувствовал себя так, словно все демоны альбигойцев жарят его на сковороде. Тело было усталым, непослушным, горячим, язык во рту прилипал к зубам. Каркассон будто выжал и высушил его за день и за ночь, с ее «штурмом замка» и шествием с факелами…
— Что, детка? — шепотом спросил он, так и не дождавшись уточнения, к кому именно из них она обращается.
— Я бы так хотела остаться здесь навсегда, — ее шепот был еле различимым. — Или хотя бы задержаться еще на несколько дней. Здесь так хорошо… и Базиль приглашает нас на праздник винограда в Кото.
— Милая, ты, должно быть, хотела сказать «праздник вина», — раздался с другой стороны голос Исли. — Я хоть и не говорю по-французски, но гуглить умею. Это праздник красных и розовых вин. Дегустация, демонстрация средневекового пресса, ярмарка, вакханалия!
Бекки хихикнула:
— Тогда ясно, почему он так хочет нас туда заманить. Мне кажется, Базилю очень понравился папа.
— Бекки!..
— Что? Это же видно. Он глаз с него не сводил. Сказал, если я вырасту в папу, то стану очень красивой.
— О боже, — сказал Исли, помолчав. — Пожалуй, я зря вас сюда привез. У меня появился конкурент!
Ригальдо зашипел, как змея:
— Сейчас же прекратите, оба! Это гадко!
— Фу, пап, перестань! И ты, пап, прекрати!.. Это же шутка!
— Я вот ему завтра с утра пошучу. Ему подвал инквизиции Ниццей покажется.
— Ты скучный, — Бекки надулась. — И я ему тоже понравилась, даже больше, чем ты. Мы решили, что в сообществе он будет моим верным рыцарем, а я — его Дамой Сердца!
— Пусть только попробует, я ему башку оторву.
— «Дама сердца», дорогой, это понятие куртуазное. А вот тебе стоит быть осторожнее с восхищенными юношами…
— Заткни. Свой. Фонтан.
— Па, не переживай. Я всем сказала, что вы неразлучные, как попугайчики!.. И потом, вы же старые, какой вам уже адюльтер!..
— Ты маленькое чудовище. Личинка гарпии.
— Твоя дочь отгоняет от тебя фривольно настроенных мальчиков, — хмыкнул в темноте Исли. — Продолжай в том же духе, милая!
Ригальдо все же не выдержал — швырнул на голос Исли подушкой. Та прилетела обратно. Бекки радостно взвизгнула. Они еще немного побарахтались — палатка ходила ходуном. Потом Бекки сердито буркнула: «Я больше вам ничего не расскажу!». Тогда они снова чинно легли и попытались уснуть. Прошло где-то полчаса, и Бекки совсем сонно произнесла:
— Так можно будет остаться здесь еще на день? Пап?..
«Можно», — подумал Ригальдо и смежил веки. Голова была тяжелой.
Он не знал, сколько времени уже лежал так, в неприятной поверхностной дреме, когда сзади раздался тихий шорох. «Бекки?» — хотел он спросить, но не успел: Исли уже подлез к нему со спины, обнял и завозился, пытаясь устроиться поудобнее.
— Ты что творишь? — страшным шепотом спросил Ригальдо. — Старый дурак!
— Ну извини, — Исли тепло выдохнул ему в шею. — На моем месте под палаткой какая-то кочка.
— Руки убери!
— …и слишком пусто. Грустно и неуютно. И жесткая земля.
Ригальдо несильно лягнул его.
— …и сердце сбоит, — сокрушенно признался Исли. — Я даже выпил таблетку.
И затаился, как зверь в засаде.
Ригальдо замер. Гнать Исли, когда тому плохо, он не мог. Может быть, он и врал, но как проверишь? А если не врет?
— В лагере есть медик. Хочешь, поищем?
Вместо ответа Исли коснулся губами его затылка, невесомо погладил запястье. Ригальдо еще некоторое время лежал, подозрительно прислушиваясь к каждому движению и звуку, но ничего не происходило, и он понемногу расслабился. Тем более, с пристыковавшимся сзади Исли стало уютно и хорошо. Тот не пытался приставать, просто обнимал, медленно дыша в шею. От этого тепла, ощущения крепких рук его наконец-то потянуло ко сну — сначала мягко, потом все сильнее.
…сквозь камни замка прорастала лоза, превращаясь в чахлые деревья, а между ними расплывалось густое кровяное пятно, отчего-то поблескивающее зеленым и фиолетовым, как бензиновая пленка на поверхности бухты Эллиот. Исли сидел над этой лужей, опираясь на крестовину меча, низко склонив голову — лица не было видно. Цветные лучи проходили сквозь розеточное окно, на котором юноши убивали чудовище, и путались в седых волосах. Ригальдо смотрел на него не дыша — он будто провалился в глубокий каркассонский подвал, в каменный мешок, в котором бродили белые лошади, пенилось вино и слышались звуки, от которых волосы вставали дыбом.
Ригальдо проснулся вспотевший, с колотящимся сердцем и странным паническим желанием орать, которое ничем не мог объяснить. Ему пришлось сделать вдох, чтобы прийти в себя. Он двумя пальцами прикоснулся к губам, провел по подушечкам языком. Во рту остался металлический привкус крови.
Он пошевелился и обнаружил, что дрыхнет один — Исли исчез. Бекки мирно спала, разметавшись на его одеяле. На телефоне было четыре утра — слишком мало, чтобы он успел отдохнуть, и много, чтобы снова попытаться бездумно вырубиться.
«Пошел отлить», — подумал он про Исли, пытаясь загнать сердце в нормальный ритм, и принялся ждать, но время шло, а тот не возвращался. Ригальдо занервничал — может, ему правда плохо, может, он там ищет врача — и решительно выполз наружу.
В лиловых предутренних сумерках земля и река казались одинаково черными, но сквозь темноту уже проступали контуры деревьев. Ветер качал ивовые ветки. Ригальдо сразу высмотрел Исли по белым волосам — тот стоял возле самой воды, опираясь плечом на ствол дерева, и вроде бы не держался за грудь, не выглядел помирающим. Ригальдо дернул плечом — распаренное ото сна тело зябко реагировало на утренний воздух после теплой палатки.
Он вспомнил тот готический хоррор, который ему снился, и снова содрогнулся. Бывает же.
— Опять не спится? Мешают кочки? — поддел он Исли, спускаясь к нему, к воде.
Тот не ответил, и Ригальдо, бдительно осмотревшись, облапил его, притянул к себе.
— Думаю, — невпопад ответил Исли.
— О чем?
Он тайно принюхался. От Исли пахло выветрившимся одеколоном, потом и дымом — вчера они несли факелы и пробирались между костров, участвуя в «штурме крепости». Ригальдо представил, как от него самого несет после целого дня на жаре, и решил: похрен. До возвращения в отель все равно никакого душа не будет.
Мысль о том, что в номере они могли бы принять душ вдвоем, показалась заманчивой.
— О твоем долге, — невозмутимо произнес Исли. — И о моем желании. Помнишь про него?
Все романтическое томление тут же сдуло.
— И что надумал? — нахмурился Ригальдо. — И почему вдруг сейчас?
Он мог бы задать еще много вопросов, но тут Исли зажал ему рот:
— Ну, а когда еще, господи. Другого такого раза не будет.
В душе Ригальдо разом всколыхнулись десятки подозрений, одно хлеще другого.
— Бекки тут… — начал он.
— Мы ненадолго.
И Исли взял его за руку и повел по берегу.
***
— О нет, — сказал Ригальдо, только заглянув одним глазом в пакет. — Даже не думай. Нет, Исли, нет!
— Ты обещал, — таким бархатным голосом, что в него можно было завернуться с ног до головы, отозвался этот негодяй. — Мы спорили, ты продул.
И добавил так кротко, как только мог:
— Ну, пожалуйста.
Ригальдо раздул ноздри и огляделся.
Они стояли у самой воды, под сомнительным укрытием свисающих до земли ивовых лоз, метущих засохшую грязь и тину.
По темному небу над головами плыли рваные облака, темнота медленно отступала. В городе и под стенами крепости горели фонари; по мере того как светало, тускнела подсветка замка. В реке квакали лягушки — удивительно громко и нагло.
Лагерь еще спал, а в городе уже слышалось фырканье заводящегося мотора. Кто-то проехал по шоссе мимо моста. Притихшие было лягушки разорались с новой силой.
Исли нетерпеливо пялился, держа пакет, и Ригальдо, скептически вскинув брови, двумя пальцами потащил из мешка содержимое.
Он тянул и тянул, а оно не кончалось — да вашу ж мать. Исли загадочно скалился улыбкой Моны Лизы.
— Где ты это взял? — пересохшими губами спросил Ригальдо. — Купил или спер?
— В костюмерной Большого парада. Я позаимствовал.
— Ты ненормальный, — Ригальдо покачал головой. — Это твое желание?
— Да, — Исли больше не улыбался. Он шумно сглотнул и сдул волосы вбок. Его глаза в темноте казались черными, как нефтяные пятна.
Под этим препарирующим взглядом Ригальдо внезапно почувствовал себя, как насекомое под стеклом. И честно сказал:
— Ну слава богу, хоть не полиэтилен. Я бы не удивился, если бы ты заставил меня раздеться на берегу и закатал, как долбанную Лору-мать-ее-Сару-Палмер.
На этот раз Исли на удивление долго молчал, а когда заговорил, его голос звучал хрипло:
— Кто еще здесь с ненормальными желаниями, моя радость.
Ригальдо хмыкнул, встряхнул улов и приложил к груди.
Это было длинное, до пят, платье-блио. Цвет его в темноте было не разобрать — не то пурпурный, не то густо-синий. Узкие рукава от локтей расширялись книзу, юбка расходилась бесконечными складками. Вдоль подола, ворота и по рукавам шла широкая золотая тесьма. Простенько и со вкусом.
Лучше бы он отжал им мечи в ножнах. Любитель ролевых игр.
Ригальдо вздохнул и сложил платье, перекинув его через руку:
— Слушай, я помню мальчишник Клэр, и к чему это все привело… Но трахаться здесь я не буду, ни в каком виде. Выползет из палатки какой-нибудь хер с телефоном, и конец… Это убьет всю твою политическую карьеру.
Исли почти зашипел:
— Господи, ты можешь просто его надеть? Я разве прошу о чем-то другом?
Ригальдо задумался и на всякий случай еще раз сунул руку в пакет.
К блио прилагался узкий плетеный пояс на бедра, и — ебаный стыд — парик. Коса из черного волоса, жесткая и длинная.
«Коса? — хотелось спросить ему, когда он сжимал ее искусственный, толстый хвост. — Коса и платье? Ты себе там ничего на лошадке не отбил, паладин мой, гарцуя на каркассонских булыжниках?..»
Вместо этого Ригальдо аккуратно сунул косу в пакет, отошел на шаг от воды и, не снимая футболки и шорт, со вздохом нырнул головой под тяжелую скользкую материю юбки.
Платье было прохладным и гладким, похожим на шелк, но под пальцами ощущались плотные выпуклые узоры. Ригальдо одернул ткань вниз, разгладил на животе. Развернул плечи, поправляя ворот, радуясь, что еще достаточно темно, чтобы кто-то мог узреть его и наснимать видео во всей невъебенной красе. Мужик, которого съели зомби, возвращается в новом образе. Медведь и прекрасная дева в одном лице. Дурак сорокалетний.
— Ригальдо, — еле слышно позвал его Исли.
У него был странно тихий голос, и Ригальдо не сразу расслышал его за своим агрессивным сопением. Он воевал со шнуровкой на боках.
Когда он попытался напялить парик на макушку, Исли схватил его за запястье:
— Не надо.
Он вырвал руку. Желание есть желание.
Широкие рукава платья соскользнули вниз, оголяя его локти, и Исли вдруг шумно выдохнул через нос. А потом шагнул ближе и попытался его остановить:
— Детка, я пошутил. Не надо, не злись. Сними его нахрен, пойдем досыпать.
Он чуть не наступил на подол и Ригальдо машинально толкнул его в грудь и шагнул назад, подхватив повыше свои длинные юбки.
Исли смотрел на него с тревогой.
— Ладно, я был не прав. Мне просто хотелось тебя поддразнить. Но ты совсем не обязан все делать по-моему. Ты слышишь?.. Ригальдо?..
— Я все слышу, мой сир, — Ригальдо низко присел в реверансе. — И вынужден наконец попросить вас заткнуться.
Исли приоткрыл рот. Потом закрыл. И ничего не сказал.
Ну разве не повод для гордости?
Ригальдо подошел ближе и скрестил руки на груди. Черная коса мешала, и он перекинул ее с одного плеча на другое.
— Знаешь, я сделал из-за тебя столько странных вещей, — задушевно сказал он. — Как по-твоему, почему? Может, я слабохарактерный? Или не умею настаивать на своем?
Глядя ему в глаза, Исли помотал головой. В тусклом сером свете утра на его лице все сильнее проступала усталость.
Ригальдо посмотрел на него — и сжалился.
— Это потому, что с первого дня моей на тебя работы ты по-прежнему мой сюзерен.
Исли моргнул. А потом переспросил:
— Что?..
— Мой босс, — Ригальдо задрал подбородок. — Сюзерен. Считай вот это все в рамках… вассального долга. Вассальная преданность.
— Вассальная верность, — пробормотал Исли, не сводя с него глаз. — Ясно. Спасибо. Ага. И что же ты делаешь… в рамках этой верности?..
— Да все, — признался Ригальдо, стоя с каменным еблом. — Вышел за тебя, например. Перекупил «Вуднет индастриз». Разорил «Версо корпорэйшн». Завел ребенка. На Мальдивы езжу. Ну и вот это…
Он погладил узор на платье.
На лице Исли медленно возвращалось прежнее выражение. Он облизал губы, тронул витой золотой узел на груди у Ригальдо — и задумчиво сказал:
— Я понял, милый. Надо тебя уволить к хуям. Только тогда наши отношения наконец станут… равноправными.
Теперь уже Ригальдо повторил:
— Уволить, да?..
— Да, совершенно точно, — Исли важно кивнул. И тогда Ригальдо подхватил его на руки и закружил, тяжело втаптываясь в береговую грязь.
Прямо как был, в своем охуенном платье. Оно раздулось колоколом, а потом заплелось складками вокруг его ног.
— Ригальдо, ч-черт!..
— Это напоминание, что я тебе не принцесса. И если ты меня уволишь, я тебе башку отстрелю, — довольно сказал он и опустил Исли на землю. Тот пошатнулся и уцепился за его плечи.
— Ты точно не принцесса, — тяжело выдохнул он. — Но я все-таки сделаю, что хотел. Считай это моей… прихотью сюзерена.
— Чего еще? — с подозрением спросил Ригальдо. И замер, потому что Исли тяжело опустился перед ним.
Опустился на одно колено, как в недавнем сне. Ему не хватало только доспехов и крестовины меча под рукой. Ригальдо испытал пронзительное чувство дежавю, а следом — изумление, когда губы Исли коснулись ткани юбки.
— Какого хрена ты там делаешь?
Исли поднял лицо. Он смотрел в точности как раньше — ласково и нагло.
— Знаешь, ты лучший вассал, который мог случиться со мной, — пробормотал он. И снова поцеловал через платье согнутое колено Ригальдо.
Ригальдо затрясло. Он давил в себе смех, чтобы не разбудить никого шумом, но смех пробивался сквозь сжатые зубы, слезы текли из глаз.
— Что ты? — удивленно спросил Исли, выпрямляясь.
Справиться было тяжело, но Ригальдо сумел. Он выдохнул, вытер мокрые глаза.
— Так, просто, — сказал он искренно. — Я вдруг подумал… Когда я устраивался к тебе менеджером, я даже представить не мог, что через четырнадцать лет буду штурмовать по ночам крепости в Лангедоке и одеваться в женское блио… Официально семейный пидор, с ребенком и ресторанами, второй акционер «Нордвуда» и третьеплановая звезда, мать твою, зомби-кино…
Исли сдвинул светлые брови и осторожно спросил:
— Это ты к чему, мон шер? Тебя что-то смущает?
Ригальдо тряхнул длинной черной косой, норовящей сползти на ухо, и сказал:
— Да вот, понимаешь ли, только что перестал чувствовать себя вправе называть покойника Даэ ебнутым.
Исли с минуту смотрел на него расширенными глазами, а потом плечи его затряслись. Он сделал шаг к Ригальдо, сдернул с его головы парик и вжался лицом в шею. И так, в обнимку, они беззвучно ржали друг в друга, но когда Исли наконец отстранился, Ригальдо увидел, что по его лицу обильно текут слезы, а глаза не смеются.
— Ты что? — шепотом спросил он, пугаясь до колик. — Что случилось-то?
Исли сделал шаг в сторону. Ригальдо смотрел, как тот неторопливо усаживается на траву, опускает с берега ноги в темную воду, и чувствовал, как под ложечкой сосет от томительно-острого чувства невыразимой тревоги и любви.
Пока они валяли здесь дурака, пробились первые лучи, и высвеченный Каркассон в нежной утренней дымке казался несуществующим, призрачным. Он будто плыл над долиной, над крышами города, и острые кипарисы у подножья холма казались его часовыми. «Фата-моргана, — подумал Ригальдо, разглядывая дрожащие башни и зубцы на фоне безоблачного неба. — Такой близкий и в то же время такой далекий».
Он перевел взгляд на Исли. Тот смотрел на замок, прищурившись. Его подбородок был вздернут, а грудь медленно поднималась. Вокруг голых стоп в воде вились мальки.
Ригальдо хотел дотронуться до него, но не успел.
— Ты прав, — сказал Исли не оборачиваясь. — Всего-то каких-то четырнадцать лет прошло. И вот мы там, где мы есть, а в палатке спит наша девочка… Она ведь уже совсем большая, Ригальдо, на нее заглядываются мальчишки… Еще пара лет — и будет старшая школа, а дальше — университет, и бог знает, какой штат она выберет, а может, вообще переедет в другую страну… И вот она выпорхнет из гнезда, как птичка, а мы останемся.
Он закусил губу, помолчал и продолжил:
— И мне впервые захотелось остановить время. Чтобы еще какое-то время ничего не менялось. Или наоборот, сделать что-то безумное. Уехать, как Даэ, в Тибет; или бороться за власть и дальше. Или усыновить еще одного ребенка…
Он замолчал, и тогда Ригальдо подошел к нему со спины. Оперся о плечи Исли, потом наклонился и зарылся лицом ему в волосы, вдохнул едкий запах пота и дыма костров. И сказал совершенно искренне:
— Ну ты же понимаешь, что одно не исключает другого? Мне кажется, нет ничего, чего бы мы не смогли.