Держи свой щит,
Закройся, спрячься, взвейся ввысь,
Не возвращайся, небо спрячь к конверт и выброси. Взорвись.
Не оборачиваясь уходи, звездою смерти
Выжигая каждый сантиметр моей пока еще живой…
Уйди. Уйти не попытавшись, сокройся с глаз теперь.
Я не хочу узнать твои следы.
Закрыть глаза и потеряться ввек!
Но я ищу и жалобно и жадно
Дышу сверх меры, беспощадно к себе,
Пытаясь нить прошедшего словить.
Нельзя.
Мы прекращаем сплетенье плеч, сплетенье душ, и мягкой головой в ключицу… брысь.
Я не могу. Оставь. Я не умру. Лишь только сброшу кожу с сердца.
Мне боль была б наградой, если б эта боль была тобой.
А стала пустота с недоуменьем.
Я жгла себя, как факел, ожидая.. я не сгорела, но маяк снесен.
И пусть была бы нелюбовь! И облегченье!
Но то любовь была и росчерком крови
Не отпустить вину, а значит надо жить.
Жить, волоча испачканные крылья.
Спасибо, что забрал кусочек тьмы…
но он не даст тебе предать бессилья
Своего, которое лелеешь ты
Это прорыв блокады: эмоции на свободе
Капитуляция нервной системы, вроде…
пальцы дрожат, но я их сожму в кулак.
Я справляюсь с собой. Жестоко. Но это так.
Химия мозга: нет сил, но идти должна.
Я человек, я женщина, я мама и я жена.
К черту твой профиль и черту тебя совсем,
Я не обязана быть для тебя всем.
Взаимности не искала, искала скопленья тьмы,
Чтобы перебороть, перемахнуть и сказать «мы!»
Сделать невозможное и доказать себя,
Как теорему Ферма, помноженную на тебя.
Мог бы сказать, что я особенная до небес,
Что влюблен в меня дьяволом и богом, мой темный лес,
Мог бы сказать сразу, что вместе и навсегда…
Я бы тогда убежала, не поранившись никогда…
Проблемы с новичками: работа «фильтра», лечение магов, беседа с помощниками Славки,
Разговор с магами (Ирина)
Попаданцы новые
Склоки вельхо
Бунт Понтеймо
Подкидыши
Тахко. Макс
Бабушка Ира!
Я грохнулся на колени так, что пол дрогнул. Попытался прощупать пульс. Мешок мешал, я его отшвырнул и замер, не зная, за что хвататься – за руку? За шею? Где там бывает этот чертов пульс?!
Она была такая маленькая на полу. Я привык, мы все привыкли, что она сильная, я всегда воспринимал ее как высокую худощавую женщину. А она ведь ниже меня. Кровь на щеке, кровь на виске, лицо даже не бледное, а серое, заострившееся…
Бабушка Ира…
Я все-таки взял ее за руку – теплая. И пульс сразу толкнулся мне в пальцы — маленькой упругой капелькой.
— Бабушка Ира? Бабушка?
— М-м… — пальцы в моей ладони дрогнули и сжались. Дрогнули и раскрылись ресницы. Закрылись.
— Бабушка!
— Ти… ше…
Серые глаза посмотрели на меня как будто издалека. Странно посмотрели.
— Макс… ты… Не переживай. Все хорошо… будет…
Хорошо?!
Я заорал так, что за дверью что-то упало и раскатилось. Орал одновременно и в нагрудную шкатулку, и просто в пространство, звал на помощь, не выбирая выражений и адресатов, и подействовало быстро. Шкатулка дернулась на груди и попыталась узнать, что творится, а дверь уже ласточкой порхнула в сторону, и в комнату ворвались двое. Дежурный от входа и маг из Руки, Гэрвин.
— Что?
— Ерина Архиповна!
— Покушение?
— Жива!
— Не двигайтесь! Я сейчас…
Гэрвин упал рядом, на лету вздергивая рукава, парень-дежурный метнулся за помощью. Но та уже и сама спешила на место происшествия, блистая золотом Знаков.
Полетели первые приложения, мягко убирая кровь, высвечивая запрокинутое лицо, шею. Зазвучала специфическая врачебная скороговорочка:
— Травм нет…
— Внешне лишь незначительные ушибы.
— Падение?
— Скорее всего.
— Внутренние повреждения?
— Скопление крови в теменной части. Не здесь смотри, левее.
— Кровоизлияние, почему?
— Перенапряжение?
— Возможно. Но отчего, в чем причина?
— Посмотрите на искры!
— Действительно… явный отток маги. Но ведь Ерина почти не использует магию, она даже Знаки не наносила пока.
— А впечатление такое, что она пруд кипятила, не иначе.
Меня быстро оттеснили в сторону, а потом и из комнаты. Я сидел под дверью и тупо пялился на выложенный камнем узор на стене. В руках – непонятно когда подобранный мешок с семенами. И было мне муторно, как давно не было.
Наверное случайно… да конечно, случайно! Но бабушка Ира повторила последние слова моей мамы.
Предгорья. Взгляд со стороны
Обычно Ловчие предпочитали селиться в столице и других более-менее крупных городах. Во-первых, ближе к рынкам сбыта, во-вторых, по укоренившейся традиции. После Дней Безумия, когда профессия Ловчих наряду с вельхо была овеяна славой спасителей мира от «кровавых тварей», каждый город считал за радость, если оные спасители поселятся в его стенах.
Даже когда память о жутком времени стала уходить в легенды, Ловчие еще были весьма и весьма уважаемыми гражданами – за счет того, что именно у них можно было разжиться драконьей чешуей для светильников, лекарственными снадобьями на драконьей крови и прочими полезностями, за которые вельхо драли в три шкуры. И, разумеется, столь уважаемым гражданам частенько прощались некоторые недоразумения вроде приставания к чужой жене или дочери, драку со смертельным исходом и присвоение понравившихся товаров. Это же драконоловы! Геррои! Таким – да не простить! Именно на них взирали с восхищением беспокойные юнцы, мечтавшие, как, наверное, юнцы всех миров, о славе и приключениях на все известные места. Именно на них посматривали хорошенькие девушки, приглядывавшие себе мужа.
Но постепенно драконов становилось все меньше, цены на их товар — все выше, а Ловчие в своих притязаниях и амбициях – все наглее. И романтика, овеявшая профессию Ловчих, потихоньку растворялась и таяла, показывая смелых, но наглых, амбициозных и склочных живодеров…
Так что потихоньку-полегоньку, но в городах (особенно там, где драконоверы ушли в подполье, но все еще «трепыхались») Ловчим стали намекать, что герои – это хорошо и замечательно! Но несомненно, таким прид… м-м-м… прекрасным и достойным людям не пристало тесниться в узких городских улочках, им нужен простор! Ведь среди городской суеты не сможешь достойно возвыситься духом для очередного потроше… м-м… подвига во имя спасения людей! Ведь верно? Не понимавшим величия и свободолюбия своих натур (а соответственно необходимости жить подальше от презренных городов) намекали более прямо – порой у особо непонятливых горели дома и пропадало имущество.
И вскоре у весьма приличной части Ловчих шикарные особняки в центре города или в богатых кварталах сменились на чуть менее шикарные, но вполне красивые дома в своих собственных, обособленных от людей поселках.
Многие даже нашли в этом преимущества. Все свои, никто не мешает разгуляться как следует, хоть ты упейся в драконье пузо! Никто завидущими глазами не смотрит. А покупатели, выпивка и уйма веселых девочек сами явятся, и ловить не надо!
Такие поселочки пользовались дурной славой – доставлять туда товар брались не все, и путники, бывало, рядом пропадали (особенно путницы). Всякое бывало. Надо же героям расслабиться после удачной (и тем более неудачной) охоты.
Но пока вельхо Ловчим покровительствовали, никто не мог добиться наказания или даже правильного расследования — все списывалось на «кровавых тварей» и их приспешников, полоумных сектантов-драконоверов, «жаждавших отомстить доблестным героям».
Пока вельхо нужны были драконьи потроха, на помощь вельхо можно было положиться!
Правда, недавно обнародовали запрет за убийство драконов, и это было странно. Но особо Ловчие не встревожились. Драконы и без того стали тварями очень и очень редкими, хорошо если раз в год попадались. Зато и цены на их кровь-чешуйки-когти подлетела так, что за одного дракона можно было лет пять всем поселком жить безбедно, и еще оставалось. Так что на дурацкий указ драконоловы пожали плечами и продолжили гулять – их это не обеспокоило. Не беда!
Не встревожились и в поселке Коготь, что обосновался, вопреки традициям, поближе к горам. Основатели поселка все-таки неплохо знали повадки своей «добычи» и давно просчитали, где «добыча» не летает. Драконоверы же, хоть и придурки, а все ж таки атаковать без магии хорошо укрепленный поселок на вершине крутого холма – это надо быть вовсе дурнем! Вот они и не лезли. А на клиентов доблесть когтевцев производила нужное впечатление. Ну, а на самый крайний случай (если какой-то полоумный дракон решится напасть) в поселке имелись и сетеметы, и прочие вещи, нужные для встречи дорогого гостя.
Все шло хорошо. До поры до времени.
Когда в поселке вышагнули из воздуха разом две пятерки вельхо, это тоже никого не встревожило. Мало ли чего чароплетам занадобилось!
А потом они вошли в дома…
Тахко. Макс
— … могли? Без обучения, без подстраховки, даже без лекаря рисковать самостоятельным освоением такого дара? Как вы могли, Ерина?
— Глупость сделала, — негромко и очень устало ответила наша уже-не-бабушка. – Кажется, только теперь понимаю, насколько большую глупость.
— Вы не доверяете нам.
— А вот про это забудьте, — чуть оживился ее голос. — После всего-то? Нет, Гэрвин, нет. Кому еще доверять, как не друг другу.
— Тогда почему? Почему вы не рассказали?
— Сначала не поверила. Потом… потом сочла практически бесполезным. Низкий КПД.
— Что?
Бабушка помолчала.
— Малоуспешным, — после паузы проговорила она. – Толку мало, а больная потом целый день ходишь.
— Но ведь можно развить… обучить?
— Учителя где искать? В Нойта-вельхо?
Они о чем вообще?
— Да и не до учебы сейчас. Решила им пока просто не пользоваться.
— А сегодня что же?
— А сегодня я не пыталась, Гэрвин. Сегодня он сам. И мне… меня это напугало
Да что же это такое? Если оно пугает нашу бесстрашную не-бабушку, то я вообще в панике! Все, что я понял, что бабушку Иру едва не прикончила ее собственная магия? Неразвитая магия, которой она не занималась…
Гэрвин зашипел. Он вообще легко вспыхивает, если все-таки решится доплавить остатки своих Зароков, точно Огненный дракон получится. Вот и сейчас полыхнул:
— Вы же видели, что такое драконий Дар! Вельхо про это почти забыли, одаренных драконами давно не было. Но у нас в городе их уже больше двух пятерок. Лекарь, который теперь видит любую хворь даже без Знаков и в перспективе сможет исцелять одним касанием! Садовница Митана, которую теперь Зеленые принимают за свою! Пекарша, которая может в мешке муки узреть увидеть несколько крошечных пылинок примеси ядовитого сорняка или грибковой плесени? И убрать их тоже может! Хотите вы этого или нет, признаете или нет, будете развивать или постараетесь задавить – неважно! Это дар, он все равно пробьется!
— У всех?
— Что?
— У всех… пробьется? У Яночки тоже?
— Рано или поздно – у всех.
Пауза. Я тоже призадумался, что мы скажем Янкиным родителям, если (чисто гипотетически!) когда-нибудь с ними встретимся. Мол, сорри, уважаемые, так уж вышло, что у вашей дочки дар магический и – вы только не нервничайте! – она драконом стать может. Так что вы уж поаккуратнее.
Бедные родители!
— Понятно. Вы уж простите меня, Гэрвин. Доставила вам хлопот…
— Все правильно. Как вы сказали, мы все в одной лодке. Интересное выражение…
— Встать-то можно? У меня работы много…
— Шшто?!
Гэрвин точно будет Огненным. Сейчас, к примеру, он точно мог вулкан зажечь – когда, полыхая негодованием, разъяснял нашей непоседливой не-бабушке, что ей можно только лежать, причем только под надзором, и только тем, который он обеспечит лично! И что он не ожидал такого легкомыслия от такой ранее здравомыслящей и рассудительной женщины! Это неправильно! Может быть, он ошибается, и кровоизлияние что-то изменило в ее голове? Сейчас он вызовет лекарей уже из лечебницы, и тогда они посмотрят…
С этой угрозой он нас и покинул, на прощание таки обеспечив нашей боевой бабушке присмотр – в моем лице.
Когда разозленный будущий Огненный растаял в Шаге (видимо, отправившись в больничку за обещанным обследованием и присмотром), я обернулся.
…За эти полчаса тут все изменилось. Небольшая бабушкина комната, обычно и так чистая, сейчас обрела прямо-таки стерильность. Занавеска на окне отодвинулась, а табурет, наоборот, придвинулся, накрылся белоснежным полотенчиком и уставился высокой чашкой, темным пузырьком с какой-то настойкой и коробочкой-таблетницей. На узкой хозяйской постели откуда-то взялось еще две подушки, зато пропала полочка рядом с ночником, на которой всегда лежало несколько свитков, папок или книг – наша дотошная не-бабушка вечно читала перед сном какие-то документы. Видимо, не рассчитывая на совесть пациентки, маги убрали от нее все, что связано с работой.
Один шкаф, который мы со Славкой сконструировали вместо местных сундуков, стоял невозмутимо и недвижимо, как саркофаг.
— Макс, послушай… Прости, что напугала.
Только теперь я посмотрел на бабушку Иру. Она лежала на этих своих подушках даже удобно. Лицо уже налилось живым цветом, и крови больше не было, только… как она сказала? Напугала? Ага.
Я ведь реально запаниковал. Я… черт, да я одурел от страха! Сидел там, в коридоре, у нее под дверью, и психовал так, будто у меня рушится мир! Опять. Я так в столице не боялся, когда думал, что сейчас до меня таки дотянется очередная хватуха! Тогда мне помогала злость и желание побороться с этими вельхо сволочными, напихавшими ловушек прямо в городских кварталах, с их придурочными эксплози и сетеметами. А здесь бороться было не с чем, и я опять стою беспомощный и ни хрена не способный сделать, как… как тогда.
Когда врач вышел из маминой палаты и я по лицу понял, что он собирается сказать.
Когда «скорая» увезла деда.
Когда не война и не нападение вельхо, все спокойно и тихо, а твоего самого-самого человека больше нет, и мир опять рушится. Болезнь – подлая штука.
Больше всего мне хотелось сейчас сцапать бабушку с Иррей, Славку и Янку и запереть их нафиг где-нибудь под замком, под тем самым надзором. Чтобы не смели меня так пугать. Чтобы были живы. Но не запру же я туда всех, к кому я посмел привязаться? Мне ведь и Гнездо туда прятать придется, и почти полгорода…
Придурок. Пацан сопливый. Какой из тебя дракон, щенок ты домашний!
Самооскорбления не помогали.
Мне хотелось наорать. Хотелось куда-то бежать и что-то делать, хотелось – вот же придурок! – обнять нашу, как оказалось, вовсе не железную не-бабушку и заставить пообещать, что она останется жива и будет хоть немного думать о своем здоровье! Но я только подтащил к себе вторую табуретку и сел.
— Да уж. Я реально чуть не рухнул рядышком. Что ты так себя не бережешь?
— Не вовремя это все, Максимушка, — невпопад проговорила она, что-то рассматривая на моем лице. – Работы столько…
Смотреть на нее оказалось неожиданно тяжело. То ли потому, что желание утащить и спрятать никуда не ушло, то ли потому, что сама она глядела будто из-за стекла. Не понимаю, как по-другому сказать. Она была рада меня видеть, это точно, но что-то не давало ей радоваться, словно какие-то мысли не давали покоя, и она их думала-думала-думала, и никак не находила выхода – постоянно, мучительно.
— Работа не дракон, не улетит.
— Не улетит, — невесело согласилась моя названая родственница. И снова что-то мелькнуло такое в глазах, тень какая-то, будто какое-то сомнение… или мрачное воспоминание. – Но делать ее надо. Это что у тебя? Апельсины в сеточке?
— Какие ап… — иногда ее совершенно нельзя понять! Вот при чем тут… Я посмотрел на «апельсины» — нет, этот мешок меня что, преследует? От когда я его прихватить успел? в упор не помню. А хотя кстати. Отвлечется от своей работы. – Не, сегодня в роли апельсинов выступает картошка!
И я жестом фокусника показал один из клубней – уже чуть подвядший и торчащими кое-где фиолетовыми ростками. Не самая красивая, но и не местная. Тут картофель был, но реально странный – мелкий, размером с фасоль, он варился прямо так, в кожуре, а потом уже зажаривался или заливался маслом с чесноком. Я даже не сразу просек, что это за странная крупа такая. Когда мы его чистить пытались, на нас так смотрели…
— Видела? Это не местный горох!
— Макс… Где взял?
— Подарили. И еще вот, вот, вот и вот.
Одна за другой стопки пакетиков с семенами ложились на одеяло. Огурцы. Кабачки. Мешочек с кукурузой. Какой-то кудрявый салат. Петрушка. Помидоры. Редиска… Зачем же все-таки любительнице кавказцев нужны были какао-бобы? Оранжерея у нее, что ли, была? Потом спрошу.
Ирина Архиповна поднесла к лицу пакетик с петрушкой и мечтательно вдохнула запах.
— Как давно я ничего не сажала…
— Вот выздоравливай – и посадишь.
Но моя названая бабушка только невесело улыбнулась.
— Постараюсь. Славушка там как?
— Доберусь до больнички – узнаю. Что это вы оба затеяли болеть? Мне теперь хоть разорвись.
— Ты передай, чтобы выздоравливал. Максим, ты Риту своему шкатулку для связи оставлял?
— Нет, он не взял. Сказал, что скорей всего после ограбления Подвалов все «скромники» взбесятся и начнут подозревать всех и каждого. Могут и до обысков докатиться, и вообще. Решили пока переждать. А что?
— Мне нужен король.
Я чуть картошку не выронил.
— Зачем?
— Встретиться.
— Ну… ну ладно… Только помощи от него особой не жди, власти у него тут мало.
— Неважно. Я хочу посмотреть… — Ирина Архиповна невидящим взглядом смотрела на петрушку.
Я поразмыслил. Темнит она что-то. Ой, темнит.
Нет, они со Славкой точно родственники. Оба скрытники и оба постоянно ставят меня в тупик. Одному нужно было, чтобы я организовал побег не только его, а всей тюрьмы в комплекте. Другой – встреча с королем. Супер.
— Король, значит? Я постараюсь устроить. Есть на него один выход, только этот выход сначала привести в порядок придется.
— Только, пожалуйста…
-..осторожней. Я знаю. Буду.
— Макс, пожалуйста! – она попыталась привстать, и я в панике схватил ее за руку. — Прошу.
— Буду-буду. Ну буду, честно. Полезу только если все три раза проверю. И перепроверю еще. Обещаю. Будет тебе встреча с королем!
Успокоилась.
— Даже не спросишь, зачем?
— Надо будет – расскажешь, — отмахнулся я, приглядываясь. У нее наконец-то заблестели глаза. Словно нашелся какой-то выход из мучительной неопределенности, не дававшей ей покоя. Вот и хорошо.
Я только недавно заново открыл, как это здорово – радовать кого-то подарками. Особенно мою новую и такую оригинальную семью.
Ну… если бабушке нужен король, она его получит!
«Подкидыши», кстати, остались в столице. С одной стороны, принц не захотел уезжать из города, где его отец был совсем рядом. С другой – я сам не стремился тащить в Тахко тех, кто не будет потом там жить.
Вот и остались они в той купленной нами гостинице под присмотром Терхо Этку – маг все еще не терял надежды снять предсмертное проклятие их бывшего наставника, чтоб ему на том свете угольков пожарче подсыпали.
Так.
Попасть в столицу, пообщаться с парнями на предмет снятия проклятия. Если не получится, придется все-таки звать кого-то Огненного и уговаривать парнишек не психовать. Огненный – оружие хорошее, но такое… массового поражения. Проклятие снимет, но и магию может «снять» заодно. Надо подумать.
Ладненько, без проблем, сгоняем в столицу. Первый раз, что ли?
А пока… где там мой дорогой побратим? Ну, если он тоже решил поболеть!
Предгорья. Взгляд со стороны
Незваные гости уже собирались уходить. Они вели себя вполне прилично – для вельхо. В этом Ловчим повезло. Мажьи Зароки, конечно, вещь хорошая и для простяков полезная, только полной безопасности для окружающих не дают. Так-то да, сами по себе вельхо не имеют права причинять серьезного вреда. Но, выполняя приказ начальства, маг получал послабление — при выполнении приказа ответственность за поступки и проступки мага система клятв, именуемая Зароками, возлагала на его начальство. А уж оно пусть со своими клятвами разбирается.
Вот и сейчас – вельхо ничего серьезного не сломали, никого не покалечили, даже обыска устраивать не стали – прибрали только то из имущества, что лежало на виду.
Но…
Пятнадцать мужчин, почти все взрослое население Когтя!
Их выволокли во двор, не отвечая на вопросы, наскоро зачитали какой-то указ о нарушении каких-то законов (каких?!), сбили в кучу и принялись обматывать какой-то цветной веревочкой…
— Да чего вам надо? – возмущался оторванный от варенки и дичины староста по прозвищу Горелое ухо. — Одурели, что ли?
— Чего вы творите?
— Что за ***** творится?
— Мажье отродье, только явитесь потом за драконьими потрохами!
— Цыть, драконьи подарки! – только и ответили ему.
— Да чего вы делаете-то?
— Тесемочкой перевязываем, — со скукой в голосе проговорил седой полноватый мужчина в просторном темном одеянии. – С бантиком. Подааарочек! Пошевеливайтесь парни! Нам еще как минимум один поселок чистить придется для количества, а потом еще и Драконьему Хребту это все волочь! И что, на это весь день терять? У меня есть дела поважнее!
Вельхо засуетились, заматывая «подарочки» цветной тесьмой, как пауки – влипших в беду мух. И вовремя. Осознав, что все это не шутка, что их действительно собираются отдать кровавым тварям, Ловчие принялись рваться из пут и вопить, немногочисленные женщины – причитать и плакать, а вельхо щедро вознаградили такое поведение пинками и Знаками…
И никто не видел, как несколько минут назад из лужи поднялся отброшенный туда старик, метнул на вельхо яростный взгляд и крадучись двинулся на чердак – туда, где было сложено оружие. Старый Ловчий давно не охотился сам – ни руки-ноги, ни глаза для охоты больше не годились. Да и память была уже не та. Его кормили-поили здесь только за прежние заслуги и родственные связи со старостой. А небрежно отпихнувший его вельхо не посмотрел, куда толкает «старого пьяницу». Ударился он сильно, старческие кости только хрустнули.
Но на то, чтобы добраться до чердака, его хватило. И на то, чтобы взять старый сетемет и прицелиться. Старик был мстителен и не слишком хорошо понимал, кто именно пришел в их поселение и зачем. Его обидели – и это было важнее всего.
Оружие странно подействовало на старого пьяницу. Только что трясущиеся руки вдруг замерли, а давняя мутноватая пелена перед глазами на миг рассеялась…
И туго скрученная сеть сорвалась в свой последний полет.
Старик давным-давно был не в состоянии точно прицелиться. Старый сетемет был порядком разболтан и до мишени было слишком близко, развернуться полностью сеть просто не смогла. Стрелять из маленького чердачного окна было очень неудобно. Попасть в вельхо всегда довольно сложно.
Но в жизни случается все.
И туго скрученный кольцо-валик врезался туда, куда его направили – в голову Высшего Жиссе, который по договору с Понтеймо пошел сегодня с «краповыми», чтобы приглядеть какой-нибудь компромат против дорогого друга Каирми.
Удар был страшен. Затылок Жиссе вмяло внутрь черепа, а голову не оторвало чудом. Высший маг, «скромник», проживший на свете двести сорок лет, повалился на неметеный двор и затих.
Секунду «краповые» ошеломленно молчали. Потом к небесам рванулся яростный вопль, и рукава лопнули, обнажая золото Знаков… Лишиться на задании Властвующего, да еще высшего, да еще от простяков! Непростительно.
Вельхо ушли через полчаса, оставив позади горящий поселок.
План умиротворения драконов путем подарков был сорван. Временно.
Тахко. Макс
— Значит, ящик просто так упал, да? И клещи тоже сами упали, за компанию с плеткой. Да? Какие в этих Подвалах вещички агрессивные. Риту надо сказать, что там полтергейст завелся. Вдруг он еще на кого нападет?
– Макс!
Я продолжал развлекаться:
— Понял, полтергейст под твоей защитой! А скажи-ка мне, друг Слав… — я понижаю голос. — Продуктами, надо понимать, корзинка сама делилась? Ой, нет, я понял: это продукты сами решили, что лучше они пойдут к другим мастерам.
— Макс… — Славка смотрел на меня с привычным терпеливым выражением «и тебя тоже вылечат», так что, можно сказать, что развлекались мы оба. Просто каждый по-своему.
Выглядел напарник не так уж плохо, учитывая обстоятельства. Иррей уже просветила, что перелом они (маги+Зеленые) Славке срастили, энергетику подпитали, голову тоже привели в порядок. Да, оказывается, клещами ему попало сильнее, чем мы думали. И у него тоже было это распроклятое кровоизлияние… Нет, они с бабушкой точно кровные родичи! Как сговорились. Рехнусь я с ними когда-нибудь.
Спокойствие, только спокойствие, как завещал великий Карлсон! Все уже норм, оба живы и почти здоровы, их только каким-то образом надо удержать в постели хотя бы до завтрашнего утра. Весь вопрос – как. Магическая медицина – это супер, но только если тот, кого лечат, не носится по городу, как шопоголик по моллам и бутикам. А мои родичи – трудоголики. В кубе.
— И этот человек говорил мне о честности! Пфе! Хорошо, что я твой характер уже уяснил, посылал в тройном размере. Но вот про ящик… ты мне не покажешь, побратим, кто у нас подтолкнул тот ящик к таким неправильным поступкам?
— Сам разберусь.
— Кто бы спорил…
Ну вот не получаются у меня душевные разговоры! Зашел в палату, посмотрел, как он свою голову на подушке пристраивает – обрадовался же! Что он живой, что мы его вытащили все-таки, что еще чуток – и с ним все будет хорошо.
А на язык просятся только подколки.
Хоть в Единение опять уходи, там как-то все само собой получается сказать.
Ладно. Он понимающий, сам разберется.
— Как там Янка? И бабушка?
Словом, неплохо посидели. Выпили за встречу здешнего компотика, обсудили здоровье бабушки (пришлось хватать Славку за пижаму и не пускать). Поболтали о Подвальных порядках (себя за штаны я хватал сам – устраивать мордобой «вымогателям было не время). Уговорились проверить новых попаданцев, если они будут. Погадали о том, что сейчас творится в столице, и посочувствовали Риту, которому все это слушать. Пообщались о семенах (картошечка, моя прелесть!). Прикинули планы насчет подкидышей и короля (и снова пришлось притормаживать побратима, потому что он был категорически против того, чтобы я отправлялся в город в одиночку, а в качестве напарника видел, естественно, себя!). Поговорили о том, как работает местный фильтр – разобраться, кто есть плохиш, будет непросто. И, угадайте, кого опять пришлось хватать и не пускать немедленно усиливать собой этот самый фильтр?
Блин. Вот положу их с бабушкой в одной палате, и пусть друг другу мозги выносят на тему охраны собственного здоровья.
Кстати… а это мысль!
А вечером моя оригинальная семья наконец собралась вместе.
Я все-таки привел в действие свой коварный замысел, и в результате Славка и наша боевая не-бабушка оказались в одной комнате. Сначала оба растерялись и даже поругали меня за странную идею (даже в больнице палаты мужские и женские, Макс, что ты выдумал!). Зато потом чудно спелись, выставили меня из новоорганизованной палаты и уговорили друг друга соблюдать постельный режим до завтра. Подозреваю, что они поговорили еще и многом другом, но пусть их, захотят – сами расскажут. Чуть попозже с уроков и дополнительных занятий явилась Янка, с Янкой, само собой, примчался Штуша и – немного позже – ее «жених». За всем этим присматривала сначала девушка из больнички, а потом, уже вечером – Иррей.
И пусть Иррей была усталой – она все равно была самой-самой. Той, от которой мне тепло.
И пусть Янка ухитрялась разговаривать со всеми одновременно и еще жениху рассказывать про всякое-разное – она была огонечком, от которого становилось теплее.
И пусть Славка и бабушка на этом семейном междусобойчике не сидели, а полулежали, и у обоих на левом виске красовались лечебные нашлепки, глаза у обоих блестели. Особенно когда я жестом фокусника выставил на накрытый стол тарелочку с хрустящим картофелем. Потратил на это две картошины, но это того стоило – у обоих стали такие мечтательные лица…
Это был замечательный семейный праздник, очень домашний, очень счастливый. А потом мне принесли записку.
«Парню, который упал на крышу, от человека, которому он доверил держать свои штаны.
Объявись рядом со столицей, есть срочная информация.
Если будут предлагать подарок, не соглашайтесь, сразу не соглашайтесь. Подарок с подвохом»
Мартин вновь зафиксировал скачок давления, и ему это не понравилось. Он уже давно выяснил, что такое преэклампсия, мультисистемное состояние характерно для беременности на больших сроках, и методично отслеживал все нарушения и колебания в деятельности сердечно-сосудистой системы.
Он коснулся руки Корделии. Давление поднялось, но критических значений не достигло.
— Почему ты огорчилась? Он же враг.
Корделия кивнула.
— Да, враг, но у него был шанс.
— Какой?
— Изменить свою жизнь. Сделать правильный выбор. Не обратиться в подобие деда, не закоснеть, не мумифицироваться.
В уголках ее глаз мелькнули слезы.
— Снова окситацин?
— Да, он.
Мартин сел на пол, по-детски подвернув ногу, как делал это, когда играл в шахматы с «Жанет». Взгляд его на мгновение расфокусировался.
— Я слышу три сердца, — тихо сказал он.
Он снова ощутил этот странный, муторный ком. Бесформенный, плотный. Он поднялся из подреберья, вытянулся, просочился в горло. Стало трудно дышать. Обозначилась сухость. Мартин уже знал, что это значит: горьковатая детская злость. Растерянность, недоумение. Она плачет. Из ослабевших пальцев выскользнул видеофон. Мартин успел его подхватить. Отложил в сторону. Привычно устроился на полу, подвернув одну ногу и опершись подбородком о колено второй.
Когда-то очень давно, вот так же обхватив одно колено руками, он слушал первый в своей жизни дождь. Проснувшись в страхе, в первозданной панике, когда верх и низ будто поменялись местами, слушал этот природный водяной гул, воображая планетарную катастрофу. Затем, когда система выбросила на внутренний экран лаконичное, сугубо научное описание заурядного климатического явления, немного успокоился и отправился взглянуть на это самовыражение природы поближе. Дождь! Это же самый обычный дождь.
Спустился из своего тесного убежища под крышей в темную, пустую гостиную. Мягко фосфорицировали прозрачные декоративные колонны, а по ту сторону прозрачных стен это кроткое, деликатное мерцание отражалось в водяном, неукротимом натиске, подсвечивая тысячи водяных вихрей. Мартин видел их замысловатую пляску. Это было пугающе и завораживающе красиво. Эти играющие струи, завихрения, всплески казались разумными. Они представлялись участниками некой хорошо спланированной мистерии. И тогда, чтобы вычислить и разгадать алгоритм этого танца, Мартин устроился прямо на полу, по-детски подвернув ногу. Это Корделия потом сказала, что по-детски. Так делал ее маленький сын, когда играл на полу. На подъеме, у косточки, даже появился мозоль. А Мартин всего лишь не решился взять с дивана подушку.
Геральдийский дом еще не стал для него родным и безопасным. Дом все еще был более удобным местом содержания, благоустроенной клеткой. Хозяйка позволяла ему многое, но возможность касаться предметов, пользоваться ими по своему усмотрению не обговаривалась. Поэтому он предпочел воспользоваться собственной конечностью. Корделич тогда тоже проснулась. Укрыла пледом и приготовила чай. Он до сих пор помнит тот чай, горячую гладкую кружку между ладоней. Чай был крепкий и очень сладкий. Пальцы согрелись. И где-то внутри, в сердце, тоже… Будто подтаяла льдинка.
Он ощутил тогда это впервые – странную застенчивую радость и первозданную легкость. С тех пор, возможно, и возникла эта ассоциативная связка – детская поза и радость познания мира. Когда он задавал Корделии вопросы и готовился слушать, то садился именно так, подвернув ногу. Смотрел на нее с любознательным нетерпением. Будто из подсозания возвращался тот мальчик, заключенный в тело-оружие, и брал это тело под свой контроль. Он все еще был там, этот мальчик, сосуществовал с Мартином-вторым, уже обретающим опыт, с Мартином, принимающим решения. Нет, мальчик никуда не ушел. Он здесь. Любопытствует, наблюдает, задает вопросы. Обижается, искренне недоумевает.
Она плачет. Почему? Неожиданная, непознаваемая логикой печаль порождала чувствов вины. Будто это он, Мартин, во всем виноват, будто все случилось из-за него, он – первопричина.
Он помнил, что сказал Александр ван дер Велле. Мартин уже третьи сутки после своего ранения находился на «Мозгоеде». Старый армейский транспортник, заметая следы, двигался от одной сомнительной станции «гашения» к другой, такой же сомнительной, без определенной цели, без четко обозначенного на карте места назначения. От Стрелка с карнавальской станции пришло первое, странное послание. Тогда они еще не знали, что Корделия уже похищена, что она уже на яхте «Алиенора», принадлежащей этому Александру. В пультогостиной они разглядывали парящее над голоплатформой изображение – молодой мужчина с мальчиком на руках. А Мартин объяснял Станиславу Федотовичу, что это погибшие на «Посейдоне» муж и сын Корделии. «Хозяйке привет от родственников» гласила сопроводительная надпись. Вполне нейтральная, даже дружеская, если не знать, что эти родственники мертвы. В этой фразе таилась угроза. Затем через Стива Хантера пришло второе послание, уже без иллюстраций. Требование выкупа. А выкупом назначался он, Мартин. Орбитальная станция «Эксплорер» в системе Беллатрикс. Мартин не колебался.
— Самое трудное в этом мире — принять неизбежное, — сказала однажды Корделия. – Смирение это не слабость, не страх. Смирение, принятие — это и есть подлинная сила. Когда-то очень давно, когда люди еще верили в Бога, они придумали короткую и очень правильную молитву «дай мне мужество принять то, что я изменить не в силах…»
Хватит ли у него мужества? Послание, обозначившее станцию «Эксплорер» как место назначения, оказалось не последним. «Мозгоед» уже вышел из зоны молчания и неопределенности. Обрел цель. Дэн проложил трассу. У последней перед пунктом назначения станции «гашения» с ними связался Вадим. Именно он тогда заговорил о неком вдохновителе, о могущественном изобретательном враге, для которого Казак, ранивший Мартина, и сводная сестра Корделии Камилла всего лишь исполнители.
Когда станция «Эксплорер», огромная титановая «куколка» с поджатыми крыльями солнечных батарей, засветилась на обзорном экране, в развернувшемся вирт-окне возник он – Александр ван дер Велле.
— Я могу поговорить с капитаном Петуховым?
И сразу назвал свое имя, коротко, без пауз и колебаний, объяснил, кто он. Заказчик. Вдохновитель. Злодей.
На злодея Александр ван дер Велле не был похож. ХУ-объект чуть старше 30 лет. Правильные черты лица. Взгляд внимательный, умный. Человеческий взгляд. С горечью и состраданием. Мартин тогда почувствовал охватившую мозгоедов растерянность. Только Дэн с Лансом оставались невозмутимыми. По внешности они людей не оценивали. Мартин, собственно, тоже. Но за последние несколько недель жизни на Новой Москве, участвуя в беспокойной жизни Корделии, наблюдая за ней, за ее коллегами, конкурентами, деловыми партнерами, он, кажется, заразился этой человеческой субъективностью, приноровился увязывать внешность с деятельностью и психоэмоциональным содержанием. Люди же постоянно так делают – судят по внешности, а ему в процессе социализации и познания «человечности» придется этому научиться. Тем более, что довольно частно внешнее является отражением внутреннего.
— Изумрудная скрижать, — прокомментировала как-то его усилия Корделия, — что снаружи, то и внутри. Что вверху, то и внизу.
— Так всегда? – острожно спросил Мартин.
— Бывают исключения.
Александр ван дер Велле был таким исключением. Доброжелательный, харизматичный. Неужели это он? Он, ради затеянной игры, ради какого-то путанного замысла, едва обозначенного плана, небрежно, мимоходом вторгся в их жизни. Он так спокойно, доходчиво об этом рассказывал, будто речь шла о каком-то сценарии. Заместитель Корделии, Конрад Дымбовски, иногда пересказывал предлагаемые сюжеты. Всё так, он намеревался похитить Мартина, а затем вернуть его Корделии. Само похищение только видимость, операция прикрытия, потому что, если бы он этого не сделал, похищение было бы организовано по-настоящему. Кем? Есть желающие. Но он о них говорить не будет. Настоящее похищение не в его интересах. Ибо является нарушением его далеко идущих, перспективных планов. Он вынужден в этом участвовать, потому что сводная сестра Корделии в своей неукротимой жажде мести могла бы заключить другой союз с теми самыми желающими, людьми могущественными и беспринципными. Доказательством способностей Камиллы стал ее выбор подельников – Макс Уайтер и бывший контрразведчик Скуратов. Большая удача, что Александру удалось эту компанию возглавить, направить в нужном ему направлении и держать под контролем. На что Станислав Федотовия холодно заметил, что с контролем над Казаком у великого комбинатора как-то не сложилось. Александ ван дер Велле не обиделся и вполне уместно изобразил раскаяние.
— Нельзя быть сильным везде, — ответил он.
Мартин позже нашел эту цитату в сети. Слова принадлежали германскому полководцу, основателю стратегии.
— Ошибки надо признавать и исправлять, — продолжал Александр, — и я прошу вас мне в этом помочь.
Тот разговор внезапно обрушил еще непрочный, едва сформированный мир. Мартин внезапно ослабел, внутренне расслоился, свернулся в давно отвергнутую им форму личинки и попытался вернуться в свое заброшенное, занесенное мумифицированными страхами убежище. Эти его страхи, подобно запутавшимися в паутине насекомым, истлели, истончились, обрели невесомую хрупкость и обратились в прозрачные, дырчатые скелетики, от малейшего касания обращающиеся в пыль. За последние несколько недель Мартин сокрушил этих скелетиков, этих хитиновых оболочек немало. Их растертые в пыль крылышки и лапки он ссыпал в узкую каверну, которая некогда служила ему убежищем. Поверх останков он забросал это убежище обрывками своих геральдийских снов, смывая в омут темные образы и замещая их свежими, новорожденными. Он изменил координаты и переформатировал карту. Верил, что не понадобится. Но Александр вернул его в это убежище. Это он, шагнувший из вирт-окна вдохновитель, тайный заказчик, кукловод, разбросал песок и столкнул в омут.
Мартин взглядывался, изучал, слушал уверенный молодой голос. Этот человек очень далеко, за миллионы световых лет от дрейфующего «Мозгоеда». Человек Мартину незнаком. Далек от него не только пространственно, но и социально. В распоряжении этого физического благополучного ХУ-объекта целый мир, калейдоскоп возможностей, океан впечатлений. Зачем ему понадобился он, Мартин? Почему этот человек, приветливый, улыбающийся, из своего благоустроенного мира, где он наслаждается уверенностью, гражданской полноценностью и свободой, вмешался в его, Мартина, жизнь?
Вот так просто. Вмешался и толкнул фигурку. Неудивительно. Все киборги для людей фигурки. Их расставляют на шахматной доске и отправляют в бой. Мартин сразу представил гигантскую доску, едва лишь «Жанет» объяснила ему правила игры. Он двигал свои пешки, коней, ферзя, ладью и думал, что именно так поступают и люди – двигают фигуры. Он тоже когда-то ею был. Он был средством, а в схватке участвовали люди. Он должен был стать для одной из сторон преимуществом – новым оружием. Когда же получившая преимущество сторона одержит победу, он будет утилизирован. Корделия тогда сняла его с игрового поля и научила двигаться автономно, выбирать между черной и белой клеткой самостоятельно. Игрока, хозяина в голове больше не было. Теперь он сам полноценный, разумный участник, и правила другие – человеческие.
Его вернули на доску. Он снова стал пешкой. Его силком толкнули на черную клетку и заставили сделать ход. Он опять средство. Часть плана этого доброжелательного человека, которого никогда прежде не видел. Корделия тоже стала средством. Такой же игровой фигурой. Люди играют не только киборгами, но и своими собратьями. Собратьями даже престижней. Именно этим, престижом, объясняется отсутствие киборгов на Геральдике – приказы исполняют люди. Держать в качестве личного слуги или сексуального партнера киборга признак неполноценности, неуверенности и бедности. Богатые и уверенные играют только в людей. А этот Александр ван дер Велле богат. И очень уверен.
Что за игру он ведет? Мартин, оцепеневший в своем убежище, мучительно размышлял. Это похищение, как сказал Александр, не более, чем инсценировка. Никто не должен был пострадать. Мартина планировалось обездвижить, поместить в транспортировочны модель, а затем, после переговоров, вернуть Корделии. Мартин не понимал смысла задуманного. Объяснение Александра показалось неубедительным. Разыграть фиктивное похищение, чтобы уберечь Мартина от настоящего? А зачем? Корделия не раз объясняла, что в том мире, в котором ей приходится существовать, любое действие рассматривается как инвестиция, перспективный бизнес-проект. Рассчитываются прибыль и убытки. В чем же прибыль Александра ван дер Велле? Нет, ему нужен не Мартин. Ему нужна Корделия. Инсценировка нужна, чтобы сблизиться с ней. Она нужна ему как средство. Он хочет с ней играть, двигать по игровому полю как ферзя. Он, Мартин, киборг, знает, что значит быть фигурой. Знает эти ощущения, эти противоречия, эти страхи. Он знает, что покоряться и молчаливо сопротивляться, как вкрадчиво упорно саботировать, как обращать энергию игрока в свою собственную. Ему уже не больно, он привык. Он успеет спрятаться за процессор, отрешиться. Но Корделия человек, она все чувствует. Ей не уйти в кибернетическое беспамятство. Александр сказал, что никто не должен был пострадать… Но Корделия пострадала. Мартин видел кровь на ее лице. Беглый пират, взбунтовавшийся наемник приставил бластер к ее виску. Александр легко распорядился ее чувствами. Пусть бы его план сработал, и Мартин был бы похищен без стрельбы и травм. Пролежал бы несколько суток в гибернации. Розыгрыш. Фальшивка. Но Корделия об этом не знала!
— Я очень боюсь тебя потерять, — сказала она однажды.
Сказала очень тихо, ровно, без эмоциональных перепадов. Но слова, почти неокрашенные, схематичные, врезались в память и проросли.
— Я очень боюсь тебя потерять…
И потеряла. Из-за этого человека – Александра ван дер Велле. Она поверила в утрату, она вернулась туда, на палубу гибнущего «Посейдона», под черный нависающий иллюминатор.
Почему же она тогда плачет?
— Он же враг! – более настойчиво повторил Мартин.
Корделия подняла голову.
— Я плачу, потому что у него был шанс.
— Какой шанс?
— Стать творцом. Видишь ли, по моим наблюдениям все люди делятся на три категории. Есть творцы, разрушители и… их можно назвать пищевые трубки. Они ничего не разрушают, но ничего и не создают. Они вроде заготовок, питательной среды, из которой эти самые творцы и разрушители произрастают. Их, этих заготовок, очень много, а творцов и разрушителей мало. Особенно творцов. Александр родился в стане разрушителей, но мог стать творцом. И он хотел им стать. Он был уже в пути.
Мартин сел рядом и спросил.
— Что мне для тебя сделать?
Корделия взглянула на него, взгляд засветился благодарной нежностью. Она обхватила его голову руками и прошептала:
— Живи. Дыши. Будь.
Мартин протянул руку и бережно снял слезинку.
— Ты не виновата, — неожиданно сказал он, — Александр сам так решил. Он человек, а у человека есть выбор.
— Ты прав, выбор есть всегда.
На мгновение Мартину показалось, что вся эта шумная, беспокойная толпа в зале прилета ожидает именно их. На внутреннем экране с бешеной скоростью побежали логи недельной давности. Информацию слили… Кто? Когда? Мартин сам выбирал этот рейс и этот лайнер. Каюту бронировал на имя Мартина Каленберга. Корделия нигде не упоминалась. Его собственное имя мало кому известно.
Журналисты знают, что универсального киборга главы холдинга зовут Мартин, но имя распространенное, и в статьях его чаще называют просто «тот самый киборг» или «киборг стоимостью в целую корпорацию», а не «киборг по имени Мартин». Даже не так, не по имени, а по кличке. «Уникальный киборг по кличке Мартин». По кличке… Будто он домашний питомец, любимец богатой дамы. А кто запоминает клички? Да никто. Все заслоняет стоимость говорящего артефакта.
Но пренебрежение тоже дает преимущества. Его имя в паспортной карточке не указывало на Корделию. Тогда кто все эти люди? Кто предал? Вадим? Только ему был известен номер рейса и время прибытия. Он даже проводил негласную проверку лайнера: запрашивал его техническое состояние. Полученный результат с трудом, но все же был признан бывшим спецагентом удовлетворительным. Главным аргументом в пользу «Эльдорадо» стала минимальная вероятность столкновения лайнера с пиратами. Трасса была оживленной, в пересекаемых секторах курсировали полицейские корветы. Зачем бы Вадиму это понадобилось? Нет, это не он. Мартина он, конечно, недолюбливает, как и всех киборгов, но обязанности безопасника исполняет добросовестно, даже слишком. Даст фору самой Корделии, мечтающей посадить Мартина под замок в их доме на Геральдике. А Вадим посадил бы под замок их обоих. Чтобы не играли с судьбой в «прятки».
Мартин шагнул вперед, заслоняя собой Корделию, и просканировал собравшуюся толпу. До это же фанаты того рэпера, который летел с ними лайнере 1-м классом! Рэпер SiньКа.
Они видели его в одном из баров, когда вечером поднимались на верхние палубы, чтобы выпить чаю и понаблюдать за людьми в их естественной среде обитания. Этот рэпер, весь в сине-зеленой росписи, с подбритым лбом и висками, окруженный плотным кольцом поклонников и поклонниц, что-то развязно, почти нечленораздельно исполнял, пользуясь обсценной лексикой. Мартин издалека определил, что он не только пьян, но и находится под воздействием наркотических веществ. Он выдавал короткие фразы, укладывая в узловатое, рваное подобие стихов.
— Почему людям это нравится? — тихо спросил Мартин.
Корделия отделила ложечкой кусочек яблочного пирога и ответила:
— Я уже рассказывала про тараканов. Каждая разновидность этих мозговых насекомых нуждается в определенной интеллектуальной диете. Вот у нас с тобой соответствующей этой музыке породы нет, а вот у них, — она указала на прихлопывающих и притопывающих поклонниц, — есть. Один любит арбуз, а другой — свиной хрящик.
— А разве нельзя сделать так, чтобы все слушали хорошую музыку?
— Увы, — вздохнула Корделия. — Запретить подобное творчество не лучший выход. Слышал выражение «запретный плод сладок»?
— Да.
— Ну вот. Чем больше запретов, тем больше поклонников у SiньКи и ему подобных. Такова человеческая природа. Всегда желает того, что запрещено. Это и есть так называемая детская душа.
Мартин сделал очередную пометку в своем реестре человеческих странностей. Корделия разрешила ему задавать любые вопросы, и он будет их задавать.
Они проскользнули в толпе встречающих незамеченными.
— Куда теперь? — спросила Корделия, когда он помог ей забраться в беспилотный таксофлайер. В развернувшемся меню Мартин выбрал пункт назначения и вбил адрес пансиона.
— Где ты забронировал номер?
— В пансионе «Бэлль», город Фалелес.
Он указал местонахождение пансиона на виртуальной карте. Корделия присвистнула. Мартин забеспокоился.
— Я сделал что-то не так?
— Не люблю совпадения.
— Какие?
— На соседней улице живет моя мать.
— Я не знал. Честное слово. Мне понравился город. С точки зрения безопасности. Развитая инфраструктура, но туристическим центром не является. Ничтожный процент правонарушений. И пансион я выбирал…
— Мартин, родной, не оправдывайся. Ну выбрал и выбрал. Полетели, а то эта парочка, — Корделия положила руку на живот, — уже давит на все близрасположенные органы.
Пансион Мартин и в самом деле выбрал удачно. В нем останавливались не туристы, прибывшие на Аркадию весело провести время, а в основном родственники и знакомые проживающих на планете переселенцев. Этакое приложение к ухоженным семейным усадьбам. И публика соответствующая: солидная, неторопливая, состоятельная. Пожалуй, Мартин с Корделией оказались там самыми молодыми.
Отдохнув, они спустились в крошечный ресторан.
— Сейчас будут гадать, кем мы друг другу приходимся, — шепнула Корделия.
— Как всегда, — ответил Мартин.
Несмотря на то, что Корделия давно объяснила ему, откуда проистекает эта потребность на всё и вся вешать опознавательные знаки («Видишь ли, это все от страха, от далеких предков. В те далекие времена, когда человек мало знал и мало умел, все неизвестное чаще всего таило в себе опасность. Вот у человека на базовом уровне и возникла эта потребность, порожденная инстинктом самосохранения, все классифицировать и каталогизировать. Опасно то, что неизвестно, а то, что известно, помещенное в кластер и обвешанное ярлыками, уже опасности не представляет…»), он не переставал удивляться и недоумевать. Ну что тут такого? Они же всего лишь люди.
— А мне нравится, — неожиданно сказала Корделия, когда она устроились за столиком на открытой террасе с видом на море.
— Пансион?
— И пансион, и ужин, и то, что на нас смотрят. И даже то, в чем нас подозревают.
Они заказали паэлью с лангустом и салат. Мартин предусмотрительно попробовал все блюда сам, провел органолептический экспресс-анализ и только потом позволил Корделии приступить к еде.
— В том, что я твой партнер?
— Ага. — И прошептала. — Это очень повышает мою самооценку. Раздувает пламя тщеславия. — Она хихикнула. — Все вначале видят тебя, высокого, красивого, сильного, грациозного… Совершенство, одним словом. Любуются и задаются вопросом, какова же подруга этого божества? А тут я, немолодая, беременная… Одним словом, осетрина второй свежести. Представляешь степень их изумления? Кстати, очень выигрышная позиция в переговорах. Собирается компания крупных финансистов, промышленных магнатов, известных политиков. Все опытные, безжалостные, зубастые. Готовы перемолоть в челюстях всю Галактику. А перед ними я. Неуклюжая, отекшая, переваливаюсь, как утка. Баба, да еще беременная. Какова их первая реакция?
— Они расслабляются. Потому что ты для них не соперник.
— Именно. А в результате?
— Принимают все твои условия. Даже невыгодные.
Корделия кивнула.
После ужина Мартин настоял на том, чтобы они вышли на набережную полюбоваться перламутровым аркадийским морем и послушать знаменитых аркадийских москитов.
Женское монтпелье Conte. 330 ₽
Женское монтпелье Conte. 330 ₽
Нет описания Доставка: false. Производитель: Конте СПА. Рецепт: Нет.
Нет описания Доставка: false. Производитель: Конте СПА. Рецепт: Нет.
Шикарное черное платье. Стильные модели! Закажите на Wildberries! Скидки!
Шикарное черное платье. Стильные модели! Закажите на Wildberries! Скидки!
Моря и океаны Аркадии очень отличаются от геральдийских. Все пригодные к колонизации участки суши располагаются в субтропическом поясе планеты, где климат соответствует земному средиземноморскому. К сожалению, полоса благоприятствования далее на юг и на север не распространяется. На полюсах планеты довольно обширные материки, превосходящие по площади Антарктиду, покрыты нетающими ледниками. Температура в самом сердце этих ледяных пустынь опускается до -90, что исключает их освоение. На побережье, где погода радует какими-то тридцатью градусами ниже нуля, производятся только геологоразведочные работы. Но субтропическая полоса с лихвой искупает эти вымороженные земли.
Мартин смотрел на волны. На Геральдике море никогда не бывает таким ласковым, таким вкрадчивым, таким призывно бликующим, в серебристых крошках, которые горстями сыпались на отражающую поверхность с двух аркадийских спутников. Имел место тот редкий астрономический момент, когда оба космических приемыша взошли одновременно и повисли над планетой как упущенные на детском празднике воздушные шары. Размер их был невелик. Оба спутника уступали земной Луне, а уж по сравнению с геральдийскими «братьями» и вовсе казались лилипутами. По этой причине, из-за недостаточной массы и удаленности от планеты, их влияние на приливы было минимальным. Воздействовали они иначе — своей светимостью. Их поверхность представляла собой металлизированную корку, которая как зеркало отражала свет и позволяла ученым строить безумные гипотезы относительно их искусственного происхождения. Были также предположения, что оба спутника — это ядра некогда погибших, выгоревших в звездном катаклизме планет. После миллиона лет блужданий попали в сети гравитации звезды, а затем обосновались на орбите. Но как бы эти луны ни оказались в системе, их пленение дало планете немало преимуществ, и одно из них, пусть чисто визуальное, это светлая ночь и серебристые росчерки на воде. Корделия и Мартин стояли у парапета, любуясь этой неспешной, чарующей игрой света.
— Красиво, — сказал Мартин.
— Да, в юности я часами на это смотрела. Удивительное зрелище. Когда обе луны всходят одновременно, и в ясную погоду отраженный свет растекается по поверхности моря, касаясь самого дна. Световые волны сталкиваются, набегают одна на другую, порождая необычный эффект.
— Ты бы хотела сюда вернуться?
Корделия помолчала.
— Пожалуй, нет. Провести пару недель, возможно. А жить…
Она взяла Мартина под руку, и они медленно побрели в сторону пансиона. Гуляющих было много. Скорей всего, вечерняя прогулка по набережной давно стала традицией как для гостей Аркадии, так и для ее постоянных обитателей. Корделия во избежание непредвиденных и нежелательных встреч сохраняла тот же небрежно-бесформенный стиль, который помог им ускользнуть с Новой Москвы. Она сменила джинсовый сарафан на свободного покроя платье из геральдийского льна, скрыла волосы под умело повязанным шарфом, а глаза, несмотря на вечернее время, затенила очками. Впрочем, наличие очков даже в ночное время никого не смущало. Солнцезащитные очки давно уже исполняли обязанности портативного терминала.
Мартин набросил капюшон толстовки. Всех идущих навстречу он привычно сканировал и, убедившись в отсутствии оружия и наступательных планов, идентифицировал как нейтральные объекты. Точно так же он пометил и трех немолодых женщин, шедших навстречу. Не обнаружив ничего вызывающего опасений и ничего, с точки зрения киборга, достойного внимания, он сфокусировался на трех ХУ-объектах в разных возрастных категориях, как вдруг почувствовал, как рука Корделии, лежавшая на его локте, дернулась. Детектор уловил изменение сердечного ритма. Сокращения участились. Мартин, находясь в режиме близком к боевому, услышал, как зашумела кровь в сосудах, чей тонус, подгоняемый сократившейся гладкой мышцей, подскочил до опасных величин. Правда, Корделия несколько раз глубоко вздохнула, и мелькнувший было красный сигнал сменился на срединный желтый.
— Что случилось? — спросил Мартин.
— Еще один миф развеян, — ответила Корделия. — Говорят, что мать всегда узнает свое дитя. Оказывается, не всегда.
Она споткнулась, но шаг ее тут же выровнялся. Мартин начал оглядываться. Кого он пропустил?
— Те три дамы, — подсказала Корделия. — Они с нами поравнялись. Уже прошли. Крайняя справа — Катрин Эскот.
На ужин они не ходили. Корделия долго сидела на террасе, смотрела на море. Мартин принес ей из ближайшего кафе отварной рыбы и травяной чай. Предварительно все попробовал сам.
— Знаешь, — начала Корделия, — я никогда не верила в так называемый зов крови. Здравый смысл подсказывает, что эмоциональные связи создаются вовсе не на основе генетического сходства, а совсем по иным причинам, на основе родства духовного. Узы, которые связывают твою истинную семью, не есть узы крови. Это не я сказала, эти слова принадлежат одному земному писателю ХХ века. И я с этим согласна. Доказательством тому служит хотя бы наша взаимная привязанность. Никаких общих хромосом у нас с тобой нет, а связь такая крепкая, что мы чувствуем друг друга на расстоянии. И все-таки где-то в глубине души верилось, что он есть, этот зов, эта таинственная общность крови.
— Корделия помолчала. Взяла чашку с чаем, сделала глоток. — Ты был прав. Зря мы сюда прилетели.
— Ближайший рейс через неделю.
Она отмахнулась.
— Переживем. И не такое переживали.
Неожиданно на видеофон Корделии пришло сообщение.
— Посмотри, что там, — попросила она.
Мартин взял видеофон.
— Это от Вадима.
— Интересуется, все ли у нас в порядке? Ты же ему писал полчаса назад.
— Нет, не интересуется. Он пишет, что Александр ван дер Велле умер.
Корделия в изумлении развернулась в кресле и требовательно протянула руку. Мартин передал ей устройство. Корделия, будто не доверяя глазам, прочитала вслух:
— Найден мертвым в своем доме на Новоженевском озере. Официальная версия — тромбоэмболия.
Корделия вздохнула.
— Любой родитель возлагает на своего ребенка определенные надежды. Появление детей — это всегда перемены, пересмотр прежде утвердившихся планов. Иногда дети вписываются в эти планы, а иногда — нет.
— А ты… не вписалась?
— Нет.
— А почему?
— Девочкой родилась. И это самое сокрушительное разочарование, которое постигло мою мать.
— А разве плохо родиться девочкой?
— Видишь ли, наше геральдийское общество довольно консервативно. Даже ультраконсервативно. Оно гордится тем, что следует давно отжившим, архаичным традициям. Например, женщина не имеет права воспользоваться репликатором, даже если физическое состояние не позволяет ей выносить ребенка. Ребенок, появившийся на свет с помощью репликатора, не будет считаться законным наследником и даже не получит гражданства Геральдики. Наши снобы полагают, что, действуя таким образом, сохраняют приоритет подлинной человечности. Во имя близости к природе. То, что женщина иногда по состоянию здоровья или по каким-то иным причинам не может выносить полноценного ребенка, никого не интересует. Обходились же дамы, в том числе и самые родовитые, без репликаторов на протяжении веков. И ничего, род человеческий не вымер. Напротив, умножился и расселился по звездным системам.
— А ты бы предпочла воспользоваться репликатором? — осторожно спросил Мартин.
— Нет, — быстро ответила Корделия. — Я считаю, что репликатор — это крайний, даже аварийный случай. Когда естественную беременность женщине не потянуть. А я пока еще в форме! Как ты меня в спортзале гонял… Тем более, восемь лет детства на Геральдике также дают физическую фору. Я всего лишь хочу сказать, что у человека, у любого, должен быть выбор, пространство для маневра. А подобные правила, даже во имя самых благих целей, скорее наносят ущерб той самой декларируемой человечности. Но против меня и моей матери сыграла другая, еще более архаичная традиция. Моему папеньке, высокородному аристократу, непременно требовался наследник — мальчик. Моя мать потому и решилась на беременность, ибо он не раз громогласно заявлял, что женится на той женщине, которая родит ему сына, продолжателя рода Трастамара. Анри Четвертый, был такой король в позднем Средневековье, тоже обещал своей фаворитке Генриетте д’Антраг законный брак в случае рождения сына. Обманул, разумеется. Но моя матушка до сих пор верит, что Карлос-Фредерик непременно сделал бы ее знатной дамой, если бы она родила мальчика. Но родилась я… — Корделия печально усмехнулась. — И разрушила ее жизнь.
— Но ты же не виновата, — удивился Мартин, — пол человеческого зародыша им самим не определяется. И твоя мать не виновата. Пол зависит от отца.
— Да, только моей матери ты этого не объяснишь. Для тебя, возможно, это прозвучит удивительно, но есть немало родителей, которые избрали своих детей главными виновниками неудач. «Ты не такой красивый… Ты не такой умный… Ты не такой здоровый…» Вслух это не говорится, но ребенок чувствует, знает. Дети, они вообще очень чувствительные, им слова не нужны. Достаточно жеста, взгляда, скрытого неодобрения.
— Как киборг? Мне тоже не нужны слова. Я чувствую твое настроение.
— Все чувствуют, — задумчиво проговорила Корделия, — если хотят. Постепенно дети вырастают и теряют эту способность. Из соображений безопасности. А те, кто эту способность сохраняет… — Она задумалась. — Непросто это. Сил может не хватить. — Корделия тряхнула головой. — Так вот, первое разочарование. А первое потянуло за собой и второе, затем третье, четвертое. В конце концов, Карлос-Фредерик объявил о своем намерении жениться и потребовал, чтобы мы покинули Геральдику. Следует отдать ему должное. На произвол судьбы он нас не бросил. Назначил скромное содержание, арендовал на десять лет дом на Аркадии. На мое имя учредил фонд. Нищета и прозябание в ржавом модуле на захолустной планетке матери не грозили, но и предписанное существование не шло ни в какое сравнение с блеском на Геральдике. Первые пару лет после ссылки она пребывала в депрессии. Глотала таблетки, сутками лежала на диване, ела все подряд. Я была предоставлена сама себе. Нет, она меня не обижала. Не морила голодом, не оскорбляла, не запирала в темном, холодном контейнере. Я была вроде домашнего питомца, о котором, хочешь не хочешь, а надо заботиться, время от времени ставить ему мисочку с едой и менять подстилку. Я оказалась неудачным вложением. В бизнесе такое случается. Покупаешь акции, вкладываешь средства, а этот актив приносит одни убытки.
— Ты была киборгом?
— Да, я была киборгом. Но без процессора и имплантатов. Мне выдавали кормосмесь, выдавали соответствующую сезону одежду, следили за моей телесной исправностью и позволяли самообучаться. Я не испытывала физических страданий. Я жила вполне благополучно. Особенно по сравнению с теми детьми, кого отдавали в приюты или помещали в специнтернаты. И даже могла назвать себя счастливой. Я много читала, много думала, много училась. Я чувствовала, что в моей жизни что-то не так. Что в ней должно быть что-то еще, бесконечно важное, жизненно необходимое. Доказательство того, что я есть, я существую, я живая. Ведь что такое любовь? Любовь — это признание ценности, подлинного, бесконечного бытия, это принятие, открытие иной вселенной — вселенной души. Разумеется, тогда я этого не понимала. Ощущала пустоту. Повезло, что я не отправилась за избавление от этой пустоты в сомнительную компанию. — Корделия помолчала. — Года через четыре с матерью произошла перемена. Не помню уже точно, что на нее так повлияло. Кажется, она обнаружила в инфранете голографию юной княжны Мышковской, в замужестве Трастамара. И что-то у нее замкнуло. Она внезапно восстала с дивана и затеяла войну. Есть такой литературный персонаж — Эллочка-Людоедка. Это из классической земной литературы, когда еще умели писать книги. Так вот, эта Эллочка вела войну с дочерью американского миллионера Вандербильта.
— Войну? Твоя мать воевала? А где?
— Мартин, это не та война, где стреляют. Это война, где тратят деньги на мексиканского тушкана. Моя мать бросила пить, села на диету, занялась фитнесом. Что, с одной стороны, заслуживает уважения.
— А с другой стороны?
— А с другой… — вздохнула Корделия, — а с другой, все эти усилия шли на борьбу с воображаемой соперницей. Катрин доказывала, что она ничуть не хуже этой аристократической швабры, как она ее называла. И мужа себе отхватит… Ну да, отхватила. На десять лет моложе, брачного афериста. К счастью, сам сбежал, когда обнаружил, что у моей матери нет доступа к моему фонду. Когда я уже заканчивала школу, она вышла замуж во второй раз. За безработного актера, бездарного, смазливого. Этот второй решил пойти по стопам набоковского Гумберта. Тоже литературный персонаж. Любитель маленьких девочек. Мне, к счастью, было почти шестнадцать, и сразу после получения аттестата я улетела на Асцеллу. Но до отъезда пережила несколько неприятных недель. Самое печальное, что моя мать ничего не замечала или делала вид, что не замечает. Я кочевала по знакомым, одноклассницам, даже устроилась ночной кассиршей в супермаркет, чтобы домой не приходить.
Мартин нахмурился.
— Тебя никто не защитил?
Корделия отмахнулась.
— К счастью, он был трус, и ничего трагического не произошло. Но было неприятно.
— А где он сейчас, ты знаешь?
— Знаю. В тюрьме. Нет, я здесь ни при чем. Это он сам так собой распорядился. Я покинула Аркадию, и на этом все кончилось. Матушка выходила замуж и в третий раз. Но мне уже тогда было не до подробностей. Знаю, что и третий ее брак не удался. Вероятно, по тем же причинам, что и два предыдущих. После крушения «Посейдона» она прилетала ко мне на Селену. Но мне стало только хуже. Я отказалась с ней встречаться. Потому что не могла ничего ей дать, а она ничего не могла предложить мне. Но я, в отличие от нее, умела существовать автономно, а она — нет. Она потом несколько раз пыталась со мной встретиться… А уж когда я получила наследство… Свой дочерний долг я выполнила. Купила ей дом на аркадийском побережье, назначила содержание, счета оплачиваю, но… все через адвокатов. Возможно, я не права.
— А бывает так, что люди меняются?
— Бывает. Но редко. Человеку, чтобы измениться, перейти в иную систему ценностей, требуется пройти через потрясение, трагедию, испытание. Чтобы сотряслись самые основы.
— Как это случилось с тобой?
— Да, как со мной. Происходит своего рода перезагрузка системы. Все настройки возвращаются к заводским, — усмехнулась Корделия. — Вот я, к примеру, по сценарию неудачница.
— Ты… неудачница?
— Да, самая настоящая. Всегда на вторых ролях, серая, невзрачная, непритязательная, без особых способностей. Неудачная дочь блестящей матери. Если бы она не пустилась в эту авантюру с мужьями, вынудив меня бежать, и держала бы меня при себе, проживала бы я сейчас на Аркадии в должности какой-нибудь гувернантки или экскурсовода. Возможно, получила бы диплом управляющей семейным отелем. Жизнь была бы тихой, размеренной, под патронажем мудрой родительницы. Не самый плохой вариант.
— Но ты бы и тогда могла получить наследство.
— Могла. Но скорей всего позволила бы Катрин этим наследством распоряжаться. Настал бы миг ее триумфа. И она, возможно, могла бы меня полюбить. Но, увы… Я мало того, что сбежала на Асцеллу, так еще и пережила крушение. Система перегрузилась, все настройки слетели. Я стала другим человеком.
— А она?
— А она… не знаю. Бывает, что и без потрясений люди меняются. Если прикладывают сознательные усилия. Люди взрослеют, набираются опыта. Постигают некие непостижимые прежде истины. Но далеко не все и не всегда. Ну что, ответила я на твой вопрос?
— Да, ответила, — кивнул Мартин. — И еще больше запутала.
1
С момента отплытия команде не позволяли скучать суета и необходимость обустроиться на новом судне. Разлука с друзьями не тревожила их, а сильное желание доплыть до Пхаталлы и выручить невезучего Бурого оборотня — объединяла усилия членов команды и отгоняла подальше все глупости.
Первая неделя пролетела быстро. Мимо пыхтящей яхты с раннего утра проплывали заросли тростника, тысячи мелких островков, заросших мангровыми кущами, громадные, непонятно кем созданные каналы, с жёлтой мёртвой, пахнущей болотом, водой, которая блестела на солнце, словно гладкая и твёрдая дорога.
Кораблик попеременно приближался, то к правому берегу, пугая ярких крикливых птиц, то к левому, на котором, загорали упитанные крокодилы, не желавшие менять уклад жизни, при виде пыхтящего парохода.
С раннего утра Станислав, усевшись в кресло-качалку на носу, читал толстый фолиант Деновой энциклопедии и с увлечением смотрел по сторонам. С каждым изгибом огромной Жёлтой реки открывались новые зелёные массивы из бутонов, цветов, плодов и огромных кожистых лиан, неприятно напоминавших команде встречу с кракеном. Всю эту чудесную картину портило неимоверное количество насекомых. Приближаясь к берегу, корабль сразу был атакован огромными мотыльками, какими-то летающими гусеницами и чёрными кусачими жуками. Если же яхта шла в самой середине фарватера, то мелкая мерзкая, постоянно гудящая гнусь, висящая тучками над водой, с радостным ожесточением кидалась на путешественников, в надежде попить немного красной живительной человеческой влаги. Люди одевались в плотную марлевую ткань, и со стороны пароходик казался населённым, разговаривающими на неправильном англском мумиями.
В довершение счастья, каждый вечер над рекой собирались огромные тучи, приходящие из далёкого марева ещё не видимых огромных гор. Небо резко темнело, и белые снопы молний разрывали шипящую от боли реку. Приходилось останавливаться и пережидать грозу.
Вот в такой день, при резком повороте из-за налетевшей бури, сломался руль. Станислав немедленно отдал приказ остановиться, но якоря упали на засорённое крупными топляками и огромными каменными глыбами дно. Пришлось рубить канаты. И хотя усилиями Боба и команды руль исправили, пришлось срочно искать стоянку и пытаться заменить якоря на что-нибудь каменное и прочное.
***
В то несчастное утро Ле Гунь забыла помолиться акульему богу. Она торопилась продать собранный рис и, наполнив джонку до краёв, стремилась доплыть до торговой деревни засветло. За час до заката показались крыши красных пагод, и уставшая девушка глубоко вздохнула. Ей не придётся спать на реке. Если же Мать Всего Живого смилостивится над своими детьми, то Ле Гунь купит волшебный корень Жень-шень и заварит его больному отцу. Девушка рискнула спрыгнуть с джонки и проплыть рядом, ведь торговый судья не любит грязнуль и побирушек. Вода освежила.
Ле Гунь забралась обратно в лодку и уже взялась за весло, когда увидела, как режет жёлтую воду огромный плавник тибурона. Но близость деревни придала ей силы, а болезнь отца не позволила гордой речной путешественнице склонить голову перед судьбой. Не теряя плавника из вида, девушка стремительно заработала веслом. А акула не торопилась. Ле Гунь не сомневалась, что будь демон вод сейчас голоден, он бы не стал выжидать. В тибуроне было пять метров длины, и одним движением челюстей он давно научился перекусывать пополам ритуальные джонки, съедая их содержимое. Речного дьявола боялись и почитали.
Прошло полчаса. Акуле надоело развлечение. Наконец, она начала сужать круги, готовясь к нападению, но тут послышался какой-то странный, бьющий воду, пыхтящий буйволиный звук, и из-за поворота показался большой деревянный дом с двумя огромными крутящимися колёсами и чёрной, дурно пахнущей трубой.
На миг Ле Гунь забыла про речного монстра, а тот, отделённый паровой яхтой от добычи, предпринял обходной манёвр и был замечен с корабля.
Акулы здесь плавали не случайно. Каждый год, перед сезоном разлива реки, дьявольским созданиям приносили воздаяние. Когда случался неурожай или падеж скота, в жертву приносили жителей, неугодных богам. Тибурону нравились последние. Ещё с утра он охотился сам. Но когда тёмное облако рыбьей крови поднялось в верхние слои воды, он учуял ещё и свой любимый запах. Запах живого человеческого тела. И теперь, уже готовый к нападению, он без всякой опаски шёл на маленькую джонку.
Это была большая бычья Акула, её грациозные движения могли напомнить величественный танец, и всё в ней было прекрасно, кроме пасти. За плотно сжатым косым огромным ртом таились десять рядов крючкообразных скрюченных зубов, каждый из которых отдалённо напоминал и рыболовный крючок, и когтистую птичью лапу. Речной дьявол выходил на таран. Что-то беспокоило маленький мозг монстра но, чуя близкую добычу, треугольный плавник разрезал жёлтую воду.
Сверху заметили. Пока Боб побежал за ружьем, Деннис, схватившись за лежащий у борта маленький гарпун, не раздумывая, перемахнул через борт и оказался в джонке, с трудом сохраняя балансировку и чудом не перевернувшись. Отпихнув замершую в молитве девушку, он приготовился к атаке.
Тибурон подплыл к самой корме лодчонки и толкнул её сигарообразным телом. Ден увидел раззявленную пасть и близорукие круглые чёрные глаза речного монстра. Щёлкнули челюсти, ухватившись за нос джонки. Теперь голова акулы поднялась над водой, она словно залезала в лодку, показалась чёрная спина с плавником и хвост, сбивающий в пену воды жёлтой реки. В этот момент шкипер всадил гарпун акуле в голову, а сверху раздались слаженные ружейные выстрелы.
Монстр удивлённо посмотрел на обидчика, и Ден понял, что акула мертва, но её мощное тело пока не желало примириться со смертью. Перевернувшись брюхом вверх, тибурон хвостом крушил жалкую лодочку. Деннис, схватив девчонку, оттолкнулся и прыгнул, как можно дальше от агонирующего тела.
***
Вокруг Бурого раскинулась огромная богатая страна. На её дорогах царствовала тишина, а четыре могущественные реки медленно и важно катили свои воды к Великому Океану. Финиковые пальмы, высаженные как на грядке, незаметно качали кронами; зреющие террасные поля риса перемежались с треугольными коробочками отцветающих лотосов. Вокруг деревень раскинулись растущая низкорослая пшеница и фруктовые деревья. Бхенин — страна, представляющая собой тысячелетний мировой порядок. Но Бурый брёл спотыкаясь, не обращая внимания на эту невиданную красоту. Стиснув до боли рот, проходил мимо высоких ажурных пагод, обрамлённых резными деревянными колоннами.
Наконец, медленная толпа невольников, скованных за шею по пять в ряд, прошла сквозь узкие чёрные лаковые ворота и остановилась перед каменным строением, сложенным из квадратных кирпичей, поражающих своей идентичностью. Над входом располагался широкий балкон, прикрытый сверху резной красной крышей, украшенной по рёбрам фигурками обезьян и драконов. На кресле посередине восседал небольшой человечек в сине-зелёном халате и треугольной чёрной шапке. Стража, сопровождавшая пленников, пала ниц.
Всё это действие вызвало у Бурого такое неистовое возмущение, что тело его задрожало, почти преобразовываясь, а закушенные губы треснули от напряжения. Брызги крови размазались по лицу, придавая ему безнадёжно-свирепое выражение.
Человечек что-то произнёс, и стража одобрительно закивала, хлопая ладонями о колени. Скоро Бурый очутился за строением. Туда собрали всех пленников, по прежнему связанных и стоящих на ногах.
Из-за угла быстро вышел, опираясь на резной посох, усатый, который осмотрев товар, посохом отобрал десяток. Бурый был отмечен ударом в плечо одним из первых. Повинуясь распоряжению его отделили от группы и повели вглубь массивных построек. Из двери вышел огромный орк, который нёс серый глиняный кувшин и какой-то непонятный предмет. Воины схватили Бурого, повернули спиной и между лопаток приложили доску с острыми металлическими иглами. Великан резко ударил кулаком, вгоняя острые гвозди и, быстро отделив её от спины, протёр кровяную поверхность тряпкой, смоченной в сосуде. Бурого заклеймили. Потом, наконец, сняли колодки, и оборотень без сил почти упал на землю. Немного полежав, он встал и добрел до каменного бассейна с водой. Напившись застоявшейся цветущей жижи, он почувствовал себя немного лучше.
***
Всем известно, что люди — очень странные животные. Они испытывают необходимость к спонтанному проявлению дружбы и любви, иногда даже навязывая эти чувства другим высшим и разумным. Мой утренний салют хвостом всегда вызывает у них глубокую благодарность, а случайно забытое виляние может явиться проявлением беспокойства. Так, не увидев мой поднятый хвост, Полина всегда пытается ткнуть меня рукой по носу, проверяя, здоров ли я. Их радуют любые мои подарки, в виде забытой на пляже ленты, кусочка засохшей шкурки ужа, неведомым образом оказавшейся в комоде, принесённой книжки. Но стоит мне поменять ипостась, как из «милого пса» я превращаюсь в «несносного невоспитанного мальчишку», и ко мне начинают относиться, как к равным себе человеческим особям, а не как к высшим существам.
Я — хороший ученик, поэтому несмотря на бестолковые уроки нашего умника-шкипера быстро приобрёл все необходимые для достойного оборотня знания.
Пережив весьма неприятный инцидент с перемещением, я понял, что все остальные люди просыпаются по утрам в плохом настроении, а после завтрака отправляются на работу. Но наша компания пошла по пути наименьшего сопротивления и, не желая зарабатывать на жизнь честным трудом кузнеца, торговца, строителя или даже охранника, решила всё время плыть. Хоть убейте, не понимаю я их желания! Так, например, графиня вообще довольно способна и могла бы переписывать бумаги; Полина — играть на клавесине где-нибудь в трактире; Теодор — быть там же охранником, а Хьюго, Ден и Боб поварами! Но нет! Им надо ничего не делать и всё время перемещаться! У графа, увы, никаких талантов обнаружить мне не удалось. Все его попытки выполнять несложные задачи по уборке дома или переноске вещей всегда заканчивались травмами для него или окружающих и потоками крови. С его помощью топились корабли, стреляли пушки, кто-то получал серьёзные ожоги, а кто-то просто падал за борт и тонул в противной солёной морской воде. Единственный предмет, которым хорошо умеет пользоваться наш капитан, это штопор! При работе с ним Станислав демонстрирует определённую ловкость, но, конечно, ему далеко в этом деле до Теодора.
Несмотря на странности этой компании, меня всё в ней устраивает, и я, как полноправный член коллектива, полностью разделяю желание всё время плыть, натыкаясь на неприятности и разрушая устоявшийся Мир вокруг нас!
Так и в этот раз, вместо того, чтобы предоставить акуле место для законного обеда, команда альтернативных экспериментаторов, во главе с бесшабашным Деном (спрыгнувшим в шатающуюся лодчонку, чуть ли не в рот к тибурону!), прибила рыбу и затащила на палубу тощее трясущееся существо. Мясистая акула тем временем всплыла голубым брюхом, и любитель экзотики и кур, Хьюго поднял её на борт. Вместе с интересующимся мной, моряки вскрыли брюхо и, проковырявшись в остатках чужого обеда, обнаружили массивное золотое кольцо с синим сверкающим камнем в виде головы дракона. Увидев его, спасённый заморыш превратился в комок, прижав голову и ноги к груди, а затем стал истово молиться. Путешествие начинало мне нравится!
2
В почти чёрный после заката колодец рабского загона в середине ночи проникал яркий пучок лунного света. Он лился с неба на землю и уплывал по Жёлтой реке к Великому океану, к ветрам и свободе.
Бурый, забывавшийся после работы мёртвым обморочным сном, всегда открывал глаза в это время и лежал на подстилке из гнилой жёсткой травы, брошенной рабам, смотря в бездонное небо. Раза два он осторожно высовывал голову и любовался ночной гостьей, проплывающей мимо его тюрьмы. Сейчас ему опять стало больно в груди от мысли, что она светит и большому кораблю с непонятным названием «Морской Мозгоед», который где-то там, далеко в подлунном мире плывёт по морям и по волнам, унося с собой его последнюю надежду.
Кхитайцы знали о редких качествах оборотней. Буйное отчаяние первых дней осознания себя рабом и дикие приступы тоски прошли внезапно. Оборотня поили каким-то горьким напитком, и он успокаивал, не давая превратиться в дикого зверя. Но золотисто-зелёные глаза потомка Великого Волка продолжали тлеть гневным огнем, а губы всегда оставались плотно сжатыми. Молодой волк был по-прежнему энергичен, мозг его активно работал и, несмотря на странный напиток, Бурый мечтал о свободе.
Рабский лагерь, разбитый на холмах, являлся скорее пунктом сбора и распределения живого инвентаря, отправной точкой, передержкой. В этом месте, в излучине реки, возводились Храмовый комплекс и город. Но рабов ещё сортировали, отбирали и, после непродолжительного наблюдения, перепродавали вглубь страны. В толпе пленников, оборотня ежедневно выгоняли в каменоломни или на рисовые поля, но цепкий взгляд надсмотрщика различал смирившихся и выделял горящие глаза непокорных.
Прошёл месяц с момента его пленения. В клетушке для отдыха менялись жители. Постоянно в ней оставался только Бурый, огромный чёрный огр Курарг, хорошо понимавший кхитайцев и прекрасно изъяснявшейся на общем языке, а также ширококостный и кряжистый рудознатец Эргоск, в мире его расу называли гномами. Их, будто специально отделили от всех и чего-то ждали. В чёрные, совсем безлунные ночи, гигант, также как и оборотень, широко открывал глаза и беззвучно пел. Его лицо, с широким носом и вывороченными розовыми губами, восторженно шевелилось в эти моменты, а энергия вырывалась из молчаливой песни, взрываясь искрами несбывшихся надежд. Тогда поднимал голову и квадратный мускулистый Эргоск и шипел: «Молчи!», а потом долго вздыхал и не спал до начала нового дня. Гномы считались таинственным и древним народом, почти колдунами, знавшими законы материи, они, как и оборотни, никогда не ходили с клеймом раба, и у Эргоска за плечами была своя тайна.
***
Мерцающие огоньки недалёкого большого шумного города, засыпающего, как только падала южная ночь, и просыпавшегося с первыми бледными лучами рассвета, сливались над берегом, тонкой полоской янтарного сияния. Паровая яхта давным-давно скрылась в изгибах огромной реки, а Теодор продолжал тупо сидеть на корме, мрачно размышляя над своей слабостью и командой авантюристок, готовых разбежаться в надежде на новые приключения. Он остался один — на троих! Это пугало…
В километре от галеона прослеживался небольшой каменный мол, уходящий в океан, разрезающий бухту и спасающий от непредвиденного волнения. Туда он решил перевести корабль, утром.
Войдя в столовую вскоре после рассвета, Гризли с удивлением обнаружил там Полину, которая сидела напротив Маргарет и обе уже заканчивали завтракать. «Началось», — промелькнуло у Теодора в голове.
Налив себе кофе, он уселся на диван и приготовился к атаке.
— Доброе утро. Как спалось? — начала Маргарет.
— Как твоя голова, Тео, — продолжила вторая интриганка.
Леопард посмотрел на обеих женщин и, не моргнув глазом, ответил:
— Спалось прекрасно! Какие у нас планы?
На Маргарет был надет свободный купальный халат, а вот Полли, наряженная в закрытую наглухо блузку и длинные юбки, внушала нешуточные опасения.
— Мы собирались немного погулять по косе. Я, возможно, искупаюсь, — начала атаку графиня. — Затем нам надо проехать в порт, познакомиться с необычной восточной культурой поближе, раз уж нас сюда занесло…
Теодор набрал полную грудь воздуха, залпом допил кофе и выпалил:
— Никаких походов! Я остался здесь один и за вас в ответе! Будете сидеть на «Мозгоеде», как миленькие.
У Полины приоткрылся рот, графиня уронила чайную ложечку, но минута молчания была нарушена громким смехом Мери…
— А у нашего Гризли-то голова, оказывается, не чугунная, аха-ха… Леопард, нас трое, а ты-то, котик, один… Не бледней так! Мы всегда рядом!
И у Гризли в самом деле разболелась голова… Кошмар начинался!
***
Станислав смотрел с яхты на густые джунгли, которые казались диким зелёным одеялом, лежащим до горизонта, и думал, что даже в этой ядовитой атмосфере, под листвой и травой, живут люди. Они шли к деревне маленькой кхитаянки, девчонки, которую так внезапно подбросила им на палубу судьба. А на кресле в простом кожаном мешочке покоился крупный золотой перстень с невероятным по размерам и красоте сапфиром. На нём в виде объёмной гравировки была выточена голова дракона. Рядом лежала энциклопедия, открытая на странице с точно таким же изображением синего дракона.
Попав в непривычный для северной цивилизации мир, полный непонятных чудес и мало объяснимых событий, Станислав растерялся. А прочитав легенду о синем камне, он был настолько поражён, что решил свернуть в один из притоков и поискать ускользнувшие мысли. Легенда буквально схватила за шиворот и потащила за собой.
***
«Одним из генералов Изумрудного императора был синий дракон Дэн Цзю-гун.
Это был очень сильный и умный дракон. Было у него двое детей. Сын Дэн Сю и дочь Чань Ю.
Повелел Изумрудный император схватить своих братьев за то, что они напоили людей. Не хотел синий дракон воевать с младшими сыновьями Великой Богини, но император заточил его собственных детей в Пхаталле.
И тогда Дэн Цзю-Гун выполнил приказ. Но увидел Изумрудный император красоту дочери своего генерала и решил взять её в жёны. Заступился брат за сестру и был превращён в камень. Увидел камень синий дракон и разрушил темницы младших братьев, потом ударился головой о сына и сам превратился в голову дракона на синем камне. Взяла его дочь этот камень и сделала из него кольцо. Надела на палец и исчезла.
Много лет никто не видел Чань Ю, но однажды купалась она в реке и потеряла перстень. Нашел её Нефритовый император и сделал своей женой, а перстень и по сей день потерян…».
***
На заре показались тростниковые хижины. Ле Гунь первой соскочила с трапа и побежала к разбросанным на небольшой поляне в излучине реки домикам. Узнав, что она потеряла драгоценный рис, от неё отвернулась сестра, а рассказ про тибурона скорее рассердил, чем порадовал жителей. Больной отец не посмотрел в её сторону. Все знали, что именно он трудился на рисовом поле и поэтому его ноги стали черны от колкой рисовой рассады. Тем не менее, староста, помнивший несколько фраз на общем языке, поблагодарил пришельцев за спасение и предложил выкупные дары. Но тут выяснилось, что белые путники ищут друга, проданного в рабство. Это был шанс для деревни. Честно объяснив, где находятся рабы и часто кланяясь за спасение девушки, староста поторопился отправить старшего сына в невольничье шене. Там служил дальний родственник, который мог поспособствовать увеличению отпускной цены на интересующего раба. И деревне была бы прибыль…
***
Итак, если вы здоровы и в меру любопытны, то с целью расширения кругозора и выяснения событий, творящихся вокруг, вы должны поторопиться и занять место под столом. Уверенно скажу, что своё широкое, правда слегка поверхностное, образование я получил не на уроках Денниса, а именно в результате правильно спланированного времени. Ещё в поместье Грейстоков мне удалось узнать, что «Пино Гриджио» хорошо сочетается с мидиями, все политики — жулики, а Боб любит повариху и для этой цели надевает себе повязку на один глаз, изображая лихого пирата. Во время плавания, убедившись, что истина рождается в споре с вином, а не поодиночке, мной было установлено, что делами Европы заправляют комедианты, коньяк продлевает жизнь, а Хьюго тщательно ведёт корабельный дневник, готовясь стать известным писателем-фантастом.
Факультативные знания из разных областей естественных наук можно получить у кока на камбузе, особенно в тот момент, когда трезвеющие хозяева начинают пересчитывать полные бутылки, а напившиеся гости — требовать продолжения банкета.
При этом широкая эрудиция — это одно, но я приобрёл ещё и практический опыт, а в погоне за ним очень сложно избежать ссадин, ударов и синяков. Для примера можно привести историю о спасённой девчонке и канализации. Спасённая от акулы еда называлась «Ле Гуин». Она провела у нас на палубе два дня. В первый день замарашка, как неподвижная фарфоровая кукла тихо сидела в углу, видимо, медитируя перед погружением в сказочный мир нашей паровой яхты. Как истинный почитатель прекрасного, она не могла заниматься наблюдением на голодный желудок, поэтому съедала всё, что ей приносил любвеобильный Хьюго.
Как правило, меня не интересовали проблемы канализационных стоков и водообеспечения на корабле, но здесь я был заинтригован. Ле Гуин не вставала со своего места, а скопление газов в её организме ощущалось мной всё более материально. Проявляя заботу о чистоте на верхней палубе, (а вдруг её разорвёт?!), я поделился своими соображениями с Деном. Тот, краснея и бледнея одновременно, обещал подумать и в тот же день вечером, собрав консилиум в виде Боба и Хьюго, обратился к замарашке, как к наследной принцессе, с объяснениями куда и как ей надо сходить…
Маленькая дикарка после одного из особо прочувствованных монологов и пантомим, изображаемых компанией, так прониклась пьессой, что тоже решила в ней поучаствовать и, дико завизжав, ударила Боба ногой в живот, а Денниса схватив за нос!
На утро, так и не приобретя опыта работы с канализацией, она рыбкой соскочила с корабля и убежала между кустов в деревню… Практического опыта в общении она не приобрела, зато его заимели Боб, Ден и Куролюб.
… Когда густые тени легли на землю, а от реки поднялся мерзко гудящий гнусом туман, я дополнительно сообщил Станиславу о стремительном посланце убегающем из деревеньки в сторону гор.
3
Боб стоял на палубе и вглядывался в темноту. Было очень тихо. Подозрительно тихо. Настолько, что их счастливые спутники — комары жужжали, как примерные ученики, а не как свирепеющие от избытка донорской крови вампиры. Наконец, едва не коснувшись ограждения и склонив голову влево, он услышал тихий плеск вёсел. Почти не слышный звук в одуряюще душной ночи, последний постепенно усиливался. Когда же от яхты до незваных гостей оставалось не более десятка метров, Акула тихо спустился вниз, скрываясь в густых тенях палубных построек. «Наших гостей ждёт познавательная встреча», — мрачно подумал он, отворив дверь каюты и быстро ныряя под полог, стремясь запустить с собой как можно меньше кровопийц.
Шлепки вёсел между тем стихли, и по стуку дерева слышащий мог бы догадаться, что лодки пристали к паровой яхте. Из небольшой, но густой тучки высунулся серп рождающейся луны, разметав остатки сна и заблестев вместе со звёздами на высоком небосводе, он смог осветить корабль. Тот стоял на якорях, окутанный колдовским речным мглистым туманом. И вот, наконец, по кормовому трапу на борт влез маленький человек, за ним — второй, третий. Они лезли, пока на палубе не появились с десяток таких же людей в импровизированных кожаных доспехах с копьями и топорами в руках…
Наивные дикари, не подозревая, заглотнули приманку в виде не охраняемого корабля и превратились в дичь, оказавшись в ловушке. Из деревянного настила вырос частокол с извивающимися, как змеи, деревянными пальцами, а пол, открыв бездонный рот и засверкав глазами, громко произнёс: «О-хо-хо! Где моя большая ложка?».
Дикари заметались с криками: «Раис! Раис!». И провалились в люк, заботливо открытый Маасом. Потом люк закрылся, и опять наступила ночная тишина, с её цикадными воплями и комариным жужжанием.
Утром к яхте приблизилась ещё одна джонка. В ней сидел невысокий обладатель длинных чёрных с проседью усов и смешного хвоста на плешивом затылке, стянутого в хвостик куском древесной коры. На шее у него болталось ожерелье из мелких акульих зубов и достаточно крупного речного жемчуга. Забравшись на борт, он сносно на общем языке стал выяснять, куда делись его доблестные воины. Воинов выставили на палубу. Те, увидев старосту, повалились на колени и, причитая: «Раис! Раис!», — не поднимали глаз. Старик развернулся и с ловкостью, не характерной для преклонного возраста, спрыгнул в джонку. Уже оттуда этот почтенный руководитель деревни сообщил: «Если с Вами Раис, значит с Вами власть! Рабы Ваши! Я не Ваш. Рынок через десять лиг по излучине».
С этими словами, ловко работая веслом, он отчалил. А неудачливые речные флибустьеры остались в тех же позах, не поднимая голов…
Через шесть часов хода справа показались первые постройки, свидетельствующие о стоящем впереди большом поселении. По реке в разные стороны сновали лодки и грузовые джонки, а по левому берегу расстилались возделанные бескрайние рисовые поля. Яхта вошла в импровизированный порт и встала на якоря почти царапая дно. Их встречали.
***
Жители Бхенина, презрительно посматривали на чужие народы, но близость огромной страны с легендарной Голкондой обязывала всех обучиться основам общего языка. Однако, рабам прав не полагалось, поэтому всех новых невольников вначале ставили на простые работы, с целью определения их знаний и способностей к кхитайскому языку, а затем наиболее смышленых отбирали и обучали ремёслам. Оборотни предназначались для развлечения. Это была дорогая игрушка знати. Но взрослый волк был редкостью, поэтому его содержали в передержке, не придумав толкового применения его сомнительным способностям.
Первые две недели Бурый вместе с пятьюдесятью новыми рабами копал оросительный канал и насыпал раздутую наводнением плотину. Его отметили. Увидев выносливость и скупость движений, оценили и соединили с двумя такими же сомнительными невольниками, предназначение которых ещё не показали владельцам небесные жители.
В этот день их гнали на восток вдоль реки в сторону отвесных скал, прикрывающих собой густые и непроходимые заросли мангров и тростника. Мощёная дорога уже перешла в тропинку, и они спешно миновали рисовые поля. И тут их остановили, на широкой поляне, резко спускающейся вниз к реке, в излучине которой, как в портовой заводи, толпились джонки. Надсмотрщик ушёл вниз, приказав ждать.
На противоположном берегу реки раскинулась невероятная, по своей красоте и величественности, панорама. В глубине огромного сада, среди идеальных рядов пальм и розовых кустов стояли в ряд, один за одним, несколько храмов. Сооружение было объединено аллеями из статуй невиданных животных, красных птиц, зелёных черепах, белых тигров и синих драконов. Изогнутые огромные крыши храма были покрыты тонким сплавом из золота с серебром и ярко горели под лучами солнца, разрывая тёмные жёсткие листья огромных пальм.
Каменная ровная дорога, окрашенная невиданной серебряной фосфорной краской, освещала вход и днём и ночью. Она казалась текущим медленным потоком — притоком Великой Жёлтой реки.
Молодой оборотень, выросший в простой лесной берлоге, выбравшийся из чащи только из-за глубокого горя и проплывший полмира, был поражён и просто уничтожен увиденным! Исполинская постройка, созданная прихотью богов, показала ему тщетность надежд на избавление от рабства.
Солнце давно перевалило за полдень, а рабы всё ещё ждали. Камни вокруг раскалились и жгли ноги, а сверху на людей обрушивались огненные стрелы жаркого светила. Лёгкий речной ветер не нёс прохлады, но задувал в глаза известковую пыль каменных глыб и песок.
Наконец, старший надсмотрщик вернулся. Показав палкой на Бурого, он повелел спустить оборотня вниз, а остальных гнать на работы.
Скользнув взглядом по неподвижным фигурам невысокого Эргоска и огромного, чёрного как ночь, Курарга, Бурый расцепил зубы и сквозь высохшую глотку прорычал: «Я вернусь за Вами!».
Получив удар по спине, оборотень почти вприпрыжку побежал за торопливо спускающимся по насыпи конём, выворачивающим ему руки и норовящим ударить копытом. Животное чувствовало близость хищника и боялось.
***
Так, спокойствие, только спокойствие, старался взять себя в руки Теодор, третий час медитируя на клочок пахнущей розовым маслом бумаги. На ней каллиграфическим почерком было начертано:
«Дорогой наш Теодор!
Решили тебя не будить. Отдыхай и поправляйся. Не вздумай сидеть на палубе, сегодня будет жарко. Взяли десять золотых. Целуем тебя, твои девочки…».
Часы ожидания тянулись бесконечно. Наконец, когда дневное светило решило отключить отопление и закатиться за горизонт, к самому дальнему молу лихо подкатила коляска с тремя счастливыми дамами. Женщины весело смеялись и, мило расплатившись с извозчиком, поспешили на галеон. Там, у трапа их встречал чёрный как туча Леопард:
— Ну, — спросил он, не видя покупок. — Что купили? Где были?
— Оо, милый, — за всех ответила графиня. — Всё привезут завтра. Ты как? Голова не болит?
— Тео, ты опять бледненький, — привыкнув к сумеречному свету, отметила Полина. — Опять головокружение? Ты пил микстуру? Он у нас как маленький!
— Да, детка, иди ложись, — присмотревшись, строго сказала Маргарет
— А я прослежу, — отметила Мери. И, схватив оторопевшего шкипера за запястье, потащила в каюту.
— Девочки, я ненадолго, — крикнула она. И строго посмотрев на Гризли, отметила: «Опять на солнце сидел, неслух!».
***
— Весь мир — театр, а у нас — цирк! — глубокомысленно сообщил наш капитан. Не знаю, как он додумался до такого выражения, но я с утра наблюдал кошмар. Оказалось, что в этом поганом государстве люди любят кошек, то есть относятся ко второй категории. Я же, вне всякого сомнения, отношусь к первой и противоположной.
Моё знакомство с ними случилось ещё в дни голодного и холодного детства в амбаре. Пока я страдал рахитом и авитаминозом, на меня ежедневно ходила любоваться зловредная тёмно-рыжая тварь, прозываемая хозяевами Матильдой. Каждый день она нагло проверяла содержимое моей тарелки, явно подозревая, что чёрствый хлеб скоро будет напоминать по вкусу сыр бри с белой плесенью.
Вероятно, у кхитайцев от жары и влажности быстро начинают плесневеть мозги, потому что они этих ушлых охотниц за мышами, повысили до явного объекта своего культа. В любом случае, кошка, сидящая на руках у толстого узкоглазого человека в красном халате и шапке домиком, ничего не знала о разносчиках чумы — грызунах.
На уроках занудствующего Денниса я слышал, что в Древнем Евгипте кошек и их поклонников ожидала одинаково печальная участь. Их бинтовали в полный рост и пихали в каменные ящики с полным отсутствием вентиляции. Оставалось надеяться, что в этой стране рано, или поздно, их настигнет тот же конец!
Между тем обладатель блошиного мешка, оказался ни кем иным, как хозяином нашего Бурого. Явно предупрежденный, он ждал наших предложений, умильно протирая потные ручонки о шкурку шипящей гадости.
Капитан, несмотря на мой молчаливый протест, бодренько пригласил обоих представителей Бхенина на борт. Из серванта извлекли мейсенский фарфор и достали шоколад. Беседа текла неспешно. Капитан сообщил о бандитском нападении и пленниках, о ценах на рис в Бейджинге и, в частности, о Буром оборотне, которого необходимо купить.
Шапочка в красном халате долго говорила о несознательной молодёжи, о дорожающих рыбе и рисе, о сложностях на дорогах. Наконец, разговор зашёл о погоде и будущем празднике лотоса, который широко отмечается в Поднебесной Империи. Спустя три часа пространных разговоров об искусстве, литературе, фортификации, луговых собачках и комарах, наконец, любитель кошек назвал сумму в тридцать золотых монет! Стоящий рядом Боб уронил поднос. Ден сообщил деревянным панелям, что на эти деньги можно купить дом и сад. А панель, в свою очередь, глубоко вздохнула…
Тем не менее, невозмутимый граф, только переспросил:
— Это Ваша последняя цена?
И услышав в ответ, что кхитайцы не торгуются с инородцами, сообщил, что согласен и готов оформить все документы.
Ещё через полтора часа согласований текст был составлен, и оборотень Бурый приобретён графом Грейстоком.
***
Ближе к вечеру по трапу на корабль взошёл исхудавший и постаревший Бурый оборотень. Первым делом он поинтересовался: «Я свободен?». Затем, получив утвердительный ответ, сообщил:
«Мне надо выкупить друзей, я остаюсь!».
После чего зашатался и потерял сознание…
4.
Густой туман заполнял сознание Бурого. Туман окутал его своей облачной структурой и обступил со всех сторон, не давая вынырнуть из мутной пропасти, затопленной безнадежностью и отчаянием. Вокруг оборотня высились каменные пики с густыми лесами, которые стояли сплошной тёмно-болотной массой и, трепеща от ветра, дующего на них с высоких гор, глубоко и шумно дышали. В этом лесу не было слышно птичьего пения, шороха листвы, поступи диких животных. Оборотень неторопливо продвигался почему то на каурой низкорослой лошадке (оборотни на лошадях не ездят!) в этой непроницаемой для запахов и звуков мгле. Лишь, максимально напрягая слух, он чудом слышал перестук подкованных копыт. Солнце лизнуло край скалы, и на минуту из мглы тумана показалась гладкая стена, уходящая в бесконечность. Там на невообразимой высоте, между облаков, появилась и верхняя часть замка. На миг оборотню даже показалось, что он висит над землёй. Но присмотревшись, Бурый понял, что у основания чёрный гранит просто блестит от капель воды. Стали видны высокие стены. Их одинаковые зубцы больше всего напоминали зубы дракона. Стражи видно не было. Такие укрепления сами по себе были неприступны.
В Пхенине любая маленькая деревушка всегда имела защитную стену, да и хижина — обносилась частоколом. Замок Верховного Правителя был не просто обнесён гигантской стеной. Он Рос из Горы. Он сам был горой. Немыслимым в своём неприступном молчаливом величии сооружением!
Бурый не знал, как попасть внутрь, но тяжёлый бред воспалённого мозга вёл за стены, и его конь, ступивший на каменные плиты, рассмотрел мост, неприметный среди гигантских форм вокруг. Оборотня встречали. На мосту, расположив кольцами кожистый чешуйчатый хвост, лежал уродливый эмиссар Нефритового Императора. Жирное змеиное тело венчала человеческая голова с неестественно серым лицом, большим крючковатым мясистым, пористым носом и дьявольским огнём в маленьких чёрных глазах. На подбородке дракона росли редкие тёмные волоски, а под выдающимся носом пробивались к жизни и свету, вислые мертвенно-белые усы.
Посланник лежал на мосту у самого входа, между двух башен, покрытых тонким слоем фольги, слепящей на солнце и отражающей мрачный свет ночного светила.
— Твой клан уничтожен, — вяло начал эмиссар после того, как Бурый приблизился к нему почти вплотную. — Зачем тебе эта жизнь?
Сильный акцент обратившегося на общем наречии существа резал слух.
— Кажется это немного расточительно, желать новый клан, — показав чёрные зубы, медленно продолжил он.
— Но Нефритовый Император посмотрел на тебя ничтожного! Принеси перстень, волк!
Бурый между тем спешился и, подойдя почти к самой морде, спросил:
— Что тебе надо?
— Принеси перстень!
— Я не знаю какой и кому нужен этот перстень! Мне нужны мои братья: гном Эргоск и огр Курарг, — отдай их мне!
— Принеси перстень!
— Отдай братьев!
— Ты смеешь торговаться, волчонок? Такое нарушение закона не может оставаться безнаказанным, смотри!
На миг Бурый увидел сквозь стену, как в темноте каменного склепа висят на цепях тела…
— Принеси перстень! — упал камнем голос.
Бурый дико закричал и открыл глаза.
***
Пока Бурый отчаянно боролся за свою жизнь, разметавшись в каюте на липких от пота простынях, а Маас и Деннис, по очереди, пытались лечить оборотня им одним известными средствами, капитан организовал ознакомительную экскурсию в стоящий на другом берегу храм.
Несмотря на типично кхитайский тип построек, в нём было, что-то неуловимо чужеродное окружающей его суровой действительности.
Джонка доставила туристов к пологому берегу, Станислав с Бобом, Хьюго и Рамзесом, взятым на всякий случай, чтобы не мешал эскулапам, перешли резной лаковый мостик и вошли в храм. К их удивлению, они очутились в большом прохладном помещении. На каменном полу лежали удивительной работы шёлковые ковры, окна прикрывали бумажные шторы, расписанные невиданными цветами. В конце помещения на стене среди тонкой росписи, изображавшей реку, луг и летящую огненную птицу, висел огромный золотой диск, в виде восходящего из моря солнца. Но больше всего людей поразила лежащая на лёгкой кушетке, изголовьем которой и являлся диск, огромная белая собака.
Собака спала. При приближении путешественников откуда то сверху, с потолка и стен послышался тихий звон и животное открыв глаза и мягко спрыгнув с ложа неторопливо приблизилась к вошедшим. Ее шкура, похожая на снег, переливалась в тон о драпировок храма. Точно сфинкс, она села, не дойдя двух шагов, и уставилась на группу не мигая.
— Кто эта леди? — шёпотом поинтересовался Боб.
— Богиня… — протянул, верящий в чудеса Хьюго.
— Оборотень… — тявкнул немного съежившийся Рамзес.
— Где? — не понял его капитан.
— Да вот же, перед нами…
— Кто Вы? — раздался голос, и собака, с неуловимой грацией пантеры, поменяла свою ипостась.
Станислав, пользуясь возможностями «краткость — сестра таланта!», передал историю их путешествий по Бхенину. Боб же, любуясь лежащим перед ними чудом, ворчливо заметил:
— А девушку-то опоили!
Обернувшаяся красавица зашевелилась, а помещение стало быстро наполняться жрецами в белых хлопковых тогах. Оборотень медленно приподнялась на ложе, обозревая храм лучистыми синими глазами. Все застыли, наблюдая пробуждение. Затем жрецы повалились на колени, и наступила тишина. Бездонные глаза, обрамлённые густыми ресницами, смотрели удивлённо. Внезапно в их глубине появилась затаённая боль и воспоминания. Девушка стремительно поднялась и чуть не упала, во время поддержанная прислугой.
— Мне с Вами! — произнесла она и двинулась на встречу удивлённым людям.
***
Несмотря на дождливую холодную изморось, в порту царил небывалый шум. Накануне вечером в Бостон вошёл торговый галеон из Нью-Дели с герцогом Рене Амплом на борту. Моряки, сошедшие на берег, рассказывали невероятные истории о пленении и спасении, о говорящих деревьях, оборотнях, джунглях и огромном грузе мифрила. Сейчас, здесь уже сновали рабочие, и полным ходом шла разгрузка. Занятые работами на причале люди, не обращали никакого внимания на стоящего почти у самых трапов священника. Наконец, пытающийся навести порядок в очерёдности перемещения товаров, боцман поднял усталый взгляд и поинтересовался:
— Вы чего-то ждёте, святой отец? Это не коммерческий груз и не почтовый.
Священник мило улыбнулся, в шутку отдавая боцману честь, приподняв шляпу и молча развернувшись, поспешил к своей повозке. Через некоторое время двуколка, лично управляемая служителем веры, медленно выехала с территории порта, а затем, свернув на грунтовую дорогу, направилась в сторону предместий. Часа через два она остановилась у небольшого сельского храма, на пороге которого, ожидая, стоял сам, епископ Гарвик.
— Пересчитал? — раздражённо спросил он служку.
— Да, Ваше святейшество…
Гарвик спустился с крыльца, из-за поворота показалась синяя карета с кучером. Двери открылись, и он очутился внутри. Его ждали. Викент Морини протянул усевшемуся хрустальную рюмку бренди, и экипаж начал движение.
— Мы были правы, и ящики были на борту? — нетерпеливо спросил он.
— Да, — раздражённо ответил замерший епископ.
— Осталось найти чёртовы ростки. Мы дважды фактически обыскивали особняк и теплицы. Никто ничего не знает. Но, дорогой мой Гарвик, наши проблемы на этом не заканчиваются. Вы, вероятно, в курсе, что внезапно упавшая за грехи человеческие на Ром коревая лихорадка, унесла двух старших сыновей Его Высокопреосвященства. В настоящий момент первым и единственным претендентом на Святой Престол является сын рыжей ведьмы. Предприняты беспрецедентные меры по сохранению чистоты фамилии, и весь свет пытается найти женщину для будущего продолжения рода… Допустить к власти шкипера с «Морского Мозгоеда» невозможно!
— Мы молимся за здоровье Его Святости ежедневно.
— В мире неспокойно. Галеон Грейстока не вернётся в Линдон, но нам необходимо поселить поколение мелорнов на благодатную почву. Удвойте усилия.
Наконец, они попали на мощёную мостовую. Экипаж въехал в столицу. Проследовав по Морскому проспекту, карета свернула к почти законченному зданию нового собора. Дождь лил и лил. Ветер усилился, и Гарвик, с трудом спустившись по ступенькам экипажа, тяжело добрел до парадного крыльца.
***
Утром Теодор подходил к столовой, как к крепости неприятеля. Там за столом уже сидели три грации и вели неторопливый разговор.
— Я закрываю глаза и прямо вижу себя в этом новом платье из шёлка, — восторженно говорила Полина. — Оно приведёт в восхищение всех без исключения одним только цветом. Цвет утренней зари! В любом случае этот шёлк стоил таких денег, и ведь нам его продали со скидкой.
— Да, дорогая, — но никогда не стоит забывать о белье. — Бельё — это наше всё! Представь себя в той кружевной рубашке, которую мы так долго не могли сторговать у мерзкого кхитайца! Я уверена, Ден будет в обмороке.
— Ха! И он пролежит в нём всю первую брачную ночь! — Нет уж, Полли, послушай меня. Прочь все рубашки! Ночь! Природа и ты сидя на нём!
— Мери! Поллин — невинное дитя! Что ты говоришь! Какая природа? У людей принята первая ночь в уединении алькова… Хотя… Твоё предложение выглядит не так уж и плохо.
— Маргарет, я промолчу о том, что ты делаешь с графом!
— Негодница!
— От такой слышу!
— Полли не слушай нас!
— Девочки, а где вторая бутылка этого чудесного Порто?
— О, Тео, мальчик, ты ещё не завтракал? Проходи скорее. Как твоя голова?
Первый помощник капитана невидяще смотрел в иллюминатор, с блаженной улыбкой идиота. Его тайная мечта увидеть друзей, похоже, не смогла ожить в этом месяце. Улыбка завяла. А поперёк горла встал вязкий и горячий ком. Бесстрашный Леопард понял, что боится!
Я увидел эту спину, этот тучный торс сзади, в солнечном
свете, и чуть не вскрикнул. Спина выдала все.
Ю.Олеша, «Зависть»
Субботний вечер. Привалов лежит на диване с книгой в руках. Рядом, на стуле, — пепельница и пачка сигарет «Автозаводские». Борис Иванович курит и читает, наслаждаясь покоем.
Впрочем, абсолютного покоя не бывает — даже кратковременного.
— Борис, — говорит Ольга Михайловна, нарезая ровными прямоугольниками арахисовый торт. — Борис, ты что же — весь вечер намерен пролежать на диване?
— А что? — Привалов переворачивает страницу.
— Пойдем в кино. Все видели…
— Не могу, Оля. Сейчас Колтухов придет.
— Опять Колтухов! Чего ему дома не сидится!
— У нас дело, Оля.
— Не стряхивай, пожалуйста, пепел на ковер.
— Извини, нечаянно.
— Дело! Вечно дело!.. Просто с ума вы все посходили! — Ольга Михайловна ощущает потребность высказаться. — Мало того, что на работе засиживаешься дотемна, так еще и дома каждый вечер производственные совещания! Приходят, курят, курят — вся квартира пропахла табачищем.
Страница 168 из 182
— Курим только мы с Колтуховым, — уточняет Привалов. — Ребята не курят. Они, пока сидели на острове, разучились.
— Раньше хоть на яхт-клуб ходил, а теперь вовсе не бываешь на свежем воздухе.
— Оля, ты же знаешь, мы должны к приезду москвичей подготовить все для испытания. А времени осталось в обрез… — Привалов переворачивает страницу. Разговаривая, он не перестает читать: привычка, достигнутая многолетним упражнением.
Недавно из Москвы пришла весть: в Институте поверхности провели удачный опыт. Струя масла прошла сквозь воду в трехметровом бассейне. Теперь предстояло поставить опыт с нефтью в натуральных условиях — на море. Испытание было назначено на октябрь. В «НИИТранснефти» шла напряженная подготовительная работа: собирали сложнейшие схемы, монтировали нестандартное оборудование. Строймонтажный трест выполнял срочный заказ: готовил металлоконструкции.
Особенно много хлопот было с энергетическим узлом. Расчетом этого узла и занимались инженеры, а руководил работой Багбанлы — руководил жестко и придирчиво.
Павел Степанович Колтухов, с тех пор как пошла в дело его электретная схема, стал чуть ли не главным энтузиастом беструбного нефтепровода. Его кабинет пустовал целыми днями: Колтухов пропадал в лаборатории Привалова. Знаменитая «смолокурня» теперь перекочевала из чуланчика под лестницей в специально оборудованное помещение — там Павел Степанович испытывал новые образцы мощно заряженных электретов.
Кроме того, нужно было подыскать подходящий участок моря: достаточно уединенный, чтобы скрыть ответственный опыт от любопытных глаз, и в то же время достаточно снабженный электроэнергией. Инженеры Костюков и Потапкин уже вторую неделю мотались по ближним побережьям в поисках такого участка. Осторожный Колтухов на всякий случай послал их даже на восточный берег посмотреть, не найдется ли там чего получше.
Думая о тех краях, Борис Иванович испытал неодолимое желание перечитать «Кара-Бугаз». Он взял с полки коричневый томик Паустовского — и мысленно унесся к мрачным плоским берегам, покрытым бело-розовыми отложениями мирабилита.
— …Не хотела я этого, а все же придется покупать телевизор, — говорит Ольга Михайловна.
Звонок. Поджав губы, она идет открывать.
Входит Колтухов, на ходу расстегивая воротничок и оттягивая галстук. Он садится, вставляет в рот папиросу и начинает рассказывать о том, как сегодня вдрызг разругался с управляющим строймонтажным трестом.
— Чай будете пить? — сухо спрашивает Ольга Михайловна.
— Обязательно. — Колтухов окутывается дымовой завесой. — Слышишь, Борис? Я ему говорю: вы мне со сроками не крутите, я в ваши мысли проникаю отличнейшим образом. И что ты думаешь? Он уставился на меня и спрашивает этак, с опаской: то есть как проникаете? — Колтухов смеется дребезжащим смешком.
Привалов усмехается:
— После истории с Опрятиным проницаемость у всех на языке.
— Еще бы! — замечает Ольга Михайловна, наливая чай в стаканы. — По всему городу ходят слухи о человеке-призраке. Садитесь к столу. Борис, отложи книгу. Не могу понять, — продолжает она, — как он сделал себя бестелесным? Борис говорил, что на острове у него было какое-то устройство. Хорошо, согласна. Но в кабинете у следователя ведь не было этого устройства? Или он уже с острова приехал в таком… бестелесном виде?
— У него был чемоданчик, — говорит Колтухов, с интересом приглядываясь к арахисовому торту. — По-видимому, портативная установка. Жаль, в таком состоянии, что ничего не удалось понять. Перемешалась, понимаете ли, с асфальтом.
— Должно быть, он выронил чемоданчик, когда на него наехал грузовик, говорит Привалов. — Поэтому и прекратилась проницаемость… Как он? Не пришел еще в себя?
— Нет, — отвечает Колтухов. — Тяжелый шок. Руку по плечо отняли, несколько ребер переломано…
— Ужасная история! — вздыхает Ольга Михайловна. — И этот Бенедиктов так страшно погиб… Как могло на фотографии получиться его тело, скрытое в бетоне?
— Тоже пока загадка, — говорит Привалов. — Старик Бахтияр полагает, что превращенное по их методу вещество давало жесткое излучение, действующее на фотопленку.
— Ужасно! — повторяет Ольга Михайловна. — Просто не укладывается в голове, что Опрятин мог совершить убийство. Так жестоко, хладнокровно…
С минуту все трое молчат. Затем Колтухов отодвигает недопитый стакан, лезет в карман за папиросами.
— Не верю я, — говорит он, занавешивая глаза мохнатыми бровями. — Не верю в убийство. Знаю Опрятина. Замкнутый человек, со странностями, характер тяжелый, но — убийство? Как хотите — не верю.
— Отчего же тогда погиб Бенедиктов? — спрашивает Привалов. — Ведь доказано, что он погиб до извержения вулкана…
— Не знаю. Несчастный случай какой-то. Сложная установка, превращенное вещество, высокое напряжение… Мало ли что? Вспомни мизинец Горбачевского.
— Бенедиктов никак не мог сам включить установку.
Колтухов молчит. Дымит папиросой.
— И потом, — продолжает Привалов, — поведение Опрятина у следователя… Если он невиновен, зачем было врать?
— Мне очень хочется, — помолчав, говорит Колтухов, — зайти в эту… как ее… электрофизиотерапевтическую… тьфу, не выговоришь… В больницу, где он лежит.
Страница 169 из 182
— Не пустят.
— К нему — конечно… Там, видишь ли, работает знакомый медикус, мы в сорок втором в одной части служили. Поговорить с ним хочу. Как и что… Давай сходим завтра, а?
В палату к Опрятину не пускали по двум причинам. Во-первых, он лежал в беспамятстве: тяжелый шок еще не прошел. Во-вторых, он находился под следствием по подозрению в убийстве Бенедиктова Анатолия Петровича, биофизика, кандидата наук.
Все это сообщил Привалову и Колтухову пожилой добродушный врач, давний приятель Павла Степановича. Заложив руки за спину, в распахнутом белом халате, он ходил по кабинету и рассказывал, перемежая речь задумчивыми паузами:
— Случай из ряда вон… Что произошло в организме в результате изменения связей вещества? Не знаем… Физиологическая загадка, дорогие товарищи… Изучаем, конечно. Клинически — очень сложная картина. Резкие сдвиги в формуле крови… Я бы сказал — скачкообразные… Ну, и другие странности… На спине, например, — темная пигментация странной формы. Похоже на геометрический узор… Исход? Ничего нельзя сказать определенно. Пока удается поддерживать деятельность сердца, но что будет дальше… Врач развел руками. — Не знаю. Глубочайшее, небывалое потрясение…
Возвратившись домой, Привалов засел за расчет подводных излучателей. Работа что-то не клеилась. Он взял томик Паустовского и лег на диван. Глаза скользили по строчкам, но их смысл почему-то не доходил до Бориса Ивановича.
Странный геометрический узор на спине… Это беспокоило Привалова. Это наводило на размышления.
Он постоял на балконе под жарким солнцем полудня. Потом решительно направился к телефону, разыскал в справочнике номер больницы и, вызвав давешнего врача, попросил его подробнее рассказать об «узоре» на спине Опрятина.
— Пожалуйста, — несколько удивленно ответил врач. — Темные пятна цвета загара. Какие-то линии и зигзаги на фоне, знаете ли, этакого восходящего солнца.
— Благодарю вас. — Борис Иванович положил трубку и взволнованно заходил по комнате. Порылся в книжных полках, перелистал несколько книжек. Затем позвонил Ольге Михайловне в библиотеку. — Оля ты скоро придешь?.. Как всегда? Принеси, пожалуйста, все что есть в вашей библиотеке про молнию. Про мол-ни-ю. Да-да, про обыкновенную молнию.
А ранним вечером Привалов, тяжело дыша после быстрого подъема по лестнице, вошел в квартиру Колтухова. Павел Степанович, поливавший цветы на балконе глянул на него и обеспокоенно спросил:
— Что еще случилось?
— Павел, ты слышал, что молния иногда оставляет следы на теле жертвы? выпалил Привалов.
Это случается редко, но — случается: молния оставляет на стене дома или на теле человека характерные следы. Обычно эти следы представляют собой многолучевую звездообразную фигуру, но бывает и так, что на коже человека получается как бы фотография окружающей обстановки. Иногда на коже остается отпечаток предмета, находящегося в кармане: ключа, монеты…
Предполагают, что поток электронов и отрицательных ионов, сопровождающий молнию, отражает окружающие предметы в виде теней.
— Позволь, — усомнился Колтухов. — Все это так, но, насколько я знаю, нынешним летом на Каспии не было ни одной грозы. Откуда же молния?
— А ты помнишь фотоснимки Костюкова? — сказал Борис Иванович. — Помнишь описание их лаборатории, составленное Костюковым? Генератор Ван-де-Граафа, разрядники, батарея электретов… Высочайшее напряжение, Павел! Саморазряд генератора — вот тебе и молния. Шаровая молния.
— Ну, это ты брось. Шаровую молнию как будто еще никто не получал искусственно…
— Верно! Гезехус, Чирвинский, Науэр пытались получить ее, но не добились. А вот тебе последние данные: академик Капица установил, что время высвечивания шаровой молнии превосходит энергетические возможности ее объема, и заключил, что она питается энергией со стороны, сантиметровыми радиоволнами. Капица считает…
— Сантиметровыми радиоволнами? — перебил его Колтухов. — Кажется, у них в лаборатории был генератор сантиметровых волн.
— В общем, Павел, надо нам самим посмотреть. Надо добиться разрешения. Звони старику Бахтияру!
«Геометрический узор» на спине Опрятина был тщательно обследован в присутствии следователя и опытных экспертов. Темные пятна и линии были сопоставлены с фотографиями и описанием установки, и вот в результате экспертизы выявились следующие факты.
Странный отпечаток на спине подследственного оказался не чем иным, как тенью клетки с человеческой фигурой, наполовину погрузившейся в бетон. Кроме того, различалась слабая тень спирали «индуктора превращений» и четкий профильный силуэт пульта управления.
Причиной отпечатка была шаровая молния, которая возникла, по всей вероятности, от мощного саморазряда генератора.
Накануне катастрофы Бенедиктов сидел в кресле внутри рабочей клетки. Клетка включена не была.
Опрятин находился у выходного люка, спиной к пульту управления, очевидно желая выбежать из помещения. За время между включением клетки и погружением Бенедиктова до половины Опрятин никак не мог добежать от пульта до выходного люка, так как процесс проникновения идет мгновенно.
Страница 170 из 182
Вывод (подтвержденный положением тени пакетного выключателя на профиле пульта управления): _магнитный пускатель сработал от приближения шаровой молнии_, находившейся в этот момент между пультом и Опрятиным.
Вечером следующего дня Колтухов снова сидел за чаем у Приваловых и рассказывал Ольге Михайловне о результатах экспертизы.
— Если б не светлая голова этого старого фантазера, — он кивнул на Бориса Ивановича, — так бы и висело над Опрятиным страшное обвинение.
— Выходит, Опрятин лгал следователю только потому…
— Боялся, что ему не поверят, — подтвердил Колтухов. — Не знал же человек, что носит на собственной спине этакое доказательство!
— Наверное, отпечаток был не болезненный, — заметил Привалов. — Кожа на спине совсем не повреждена. Молния-то была искусственная, слабенькая.
— Слабенькая, а на магнитный пускатель силы хватило…
— Кстати, Павел, — сказал Борис Иванович. — Просмотрел я тут несколько книг про молнию. Любопытные вещи с точки зрения истории техники. Оказывается, четыре тысячи лет назад в Египте Рамзес Третий приказал поставить вокруг храма Эдфу сорокаметровые деревянные мачты, обитые позолоченной медью, для защиты от «небесного огня». Каково?
— Изрядно, — откликнулся Колтухов. — А вот послушай, как мы в детстве однажды…
— Погоди, — прервал его Борис Иванович. — Еще интересная деталь. Оказывается, древние жрецы в том же Египте делали какие-то штуки, заряжавшиеся от атмосферного электричества, и током убивали людей. Жертвоприношения небесным силам. А сами, представь, во время этой гнусной церемонии надевали металлические латы и заземляли их.
— Изрядно, — повторил Колтухов. — Давненько, однако, род человеческий балуется электричеством…
Окончив чаепитие, они заговорили о текущих делах.
— Ты показал Бахтияру последний расчет? — спросил Привалов.
— Да. Между прочим, зря ты не поехал сегодня со мной к старику. Он у себя целый консилиум собрал по гороскопу.
— Зачем?
— Вот и я спрашиваю его: «Зачем вам эта мистика Бахтияр-мюэллим?» «Интересно, — говорит. — Там историк один сидел, ловко, собака, прочитал гороскоп».
— А ну-ну? — заинтересовался Привалов.
— Оказывается, гороскоп вот для чего составлен…
РАССКАЗ О ТРЕХ ЯЩИЧКАХ. ОКОНЧАНИЕ
…Когда умолк стук копыт, граф де Местр упал в кресло. Сухонькие руки впились в подлокотники так, что побелели суставы пальцев. Острая боль в груди… Граф застонал и закрыл глаза. Когда боль отпустила, он кликнул слугу, велел снять нагар со свеч и принести горячего кофе.
Послать погоню? Нет смысла. Дерзкий русский уже, конечно, далеко. Да покарает его господь!
В России остались верные слуги ордена, он им напишет. Они не спустят глаз с Арсения Матвеева, вольнодумец не уйдет от возмездия.
Главное — ключ тайны. А ключ тайны — у него в руках. Де Местр взял со стола пергамент, вгляделся в круг генитуры, в знаки зодиака и знаки металлов. Работа ученого-астролога вызывала уважение. Итак, ровно через сто лет после того, как волшебный нож попал в его, де Местра, руки, родится тот, кто овладеет тайной ножа и принесет новую славу ордену Иисуса. Могущество ордена станет безграничным, а больше ему, де Местру, видит бог! — ничего не нужно.
Счастливый избранник родится в тысяча девятьсот пятнадцатом году… Синьор астролог хорошо вычислил расположение звезд в день рождения мальчика, указал приметы, по которым его можно будет разыскать, детально изучил его судьбу. Счастливая, завидная, необыкновенная судьба!..
Старый граф медленно сложил пергамент и спрятал его в плоский железный ящичек с четкой гравировкой на крышке: «AMDG»…
Завещание графа де Местра не было забыто. Сто лет спустя отцы-иезуиты, пользуясь приметами, указанными в гороскопе, выбрали новорожденного и убедили родителей поручить воспитание ребенка иезуитскому колледжу.
Витторио да Кастильоне рос смышленым, но замкнутым подростком. Не по-детски холодно и равнодушно смотрели его глаза на суетный мир, простиравшийся за стенами колледжа.
А когда избраннику исполнился двадцать один год, ему в торжественной и мрачной обстановке рассказали о высоком назначении, предначертанном в прошлом веке. Юный иезуит узнал, как достопамятный де Местр позаботился о грядущем величии ордена и как некий русский вольнодумец похитил у него тайную рукопись и волшебный нож. Теперь он, Витторио, обязан вернуть ордену источник и доказательство великой тайны с тем, чтобы лучшие умы католического мира проникли в нее ad majorem Dei gloriam — к вящей славе господней.
И он узнал все о семье Матвеевых — сведения, тщательно собранные орденом, были записаны на оборотной стороне гороскопа. Он повесил плоскую железную коробочку с пергаментом себе на шею, рядом с маленьким золотым распятием, и преклонил колени и торжественно поклялся исполнить свою миссию.
Витторио да Кастильоне усердно готовился к своему часу. Он изучил русский язык и овладел морским делом в школе «подводных всадников» в Ливорно. А когда дивизии Гитлера, а вслед за ними и дивизии Муссолини двинулись на восток, молодой офицер-подводник Витторио да Кастильоне отправился в составе Десятой флотилии на русский фронт.
Страница 171 из 182
Он побывал в Севастополе и Мариуполе. В конце августа 1942 года Витторио оттолкнулся от крыла «Юнкерса» и смело прыгнул с парашютом в ночную мглу. Его сбросили в горной местности возле Дербента. Здесь, на берегу Каспия, он должен был выбрать место для базирования своей флотилии, а затем пробраться с важным диверсионным заданием на юг, в крупный приморский город. Там, по его сведениям, жили нынешние потомки Федора Матвеева — их имена он твердо помнил.
Близился его великий час…
В пустынных каменоломнях близ Дербента, старинного города Железных Ворот, Витторио искал укромное местечко, чтобы спрятать на время свой груз — рацию, акваланг и прочее. Внезапно земля ушла из-под ног, и он полетел вниз и был придавлен тяжелым камнем, выдолбленным и залитым свинцом древними мастерами мифического царства ассасинов…
Так погиб, к вящей славе господней, Витторио да Кастильоне, двадцати семи лет от роду, избранник иезуитов.
Ольга Михайловна подставила Колтухову пепельницу и сказала:
— Какая грустная история! Неужели в наш атомный век еще возможен средневековый религиозный фанатизм?
— Чего там говорить об иезуитах! — Привалов заходил по комнате. — В наш атомный век есть на Западе вполне образованные физики, которые всерьез рассуждают о четвертом измерении, населенном духами.
— И о свободной воле электрона, — добавил Колтухов. — А у нас, дражайшая Ольга Михайловна? Вы думаете, у нас перевелись гадалки и знахари? И не думайте, что это старорежимные замшелые старушки. Мне рассказывали об одной гадалке — она принимает клиентов в белом халате и перед гаданием измеряет им кровяное давление.
— Ну ладно. — Привалов включил лампу над письменным столом. — Давай-ка займемся подводными излучателями.
— Вы не понимаете, — сказал он, — кто я и что я такое.
Я покажу вам. Как бог свят, я покажу вам!
Г.Уэллс, «Человек-невидимка»
В наш век подсчитано все, даже скорость распространения слухов. Знаменитый популяризатор Я.И.Перельман приводит такой расчет: новость, известная одному человеку, через два с половиной часа будет известна пятидесяти тысячам при условии, что каждый узнавший новость расскажет о ней только троим.
Пожалуй, с еще большей скоростью в городе распространился слух о появлении на улице человека-призрака…
— Полноте! — говорили одни. — В наш век среди бела дня призрак разгуливает по городу? Ну, знаете…
— Невероятно, но факт! — говорили другие. — Человек в обычной одежде, не в какой-нибудь там белой простыне, прошел сквозь мчащийся автобус. Люди видели своими глазами!
Особенно много пересудов шло о странной гибели человека-призрака. Правда, многие утверждали, что он вовсе не погиб. Говорили, что он…
Впрочем, расскажем все по порядку.
Опрятин сидел на Приморском бульваре. Мимо сплошным потоком шли гуляющие: в жаркие летние вечера весь город устремлялся к морю.
Из тира доносились сухие щелчки пневматических ружей. Из музыкальной раковины плыли могучие звуки Первого концерта Чайковского. Охрипший голос, усиленный динамиком, извещал, что морская прогулка — лучший вид отдыха. То ли реклама действовала, то ли погода, но у катерного причала стоял длинный хвост желающих прокатиться по бухте.
На скамейках — ни одного свободного места. Слева от Опрятина ели мороженое и смеялись. Справа — грызли семечки и смеялись. «Весело им! — с неприязнью подумал Опрятин. — Сидят и гогочут!»
Вообще он выбрал не слишком удачное место. Рядом кучка парней обступила пружинный силомер. Они по очереди пытались соединить тугие рукоятки, не сводя выпученных глаз с пестрого циферблата со стрелкой. Стрелка указывала силу в неизвестных единицах.
Звонил звонок, радостно мигали лампочки силомера, парни вышучивали и подстрекали друг друга.
Николай Илларионович никак не мог собраться с мыслями. Такого с ним никогда еще не бывало, и это злило его.
Всего два часа назад он возвратился с острова. Сойдя с моторки на причал, он сразу взял такси и поехал домой. Здесь была его крепость. За ее надежными стенами он отдыхал от дневных дел и забот, от глупцов и завистников, каковыми считал он большую часть рода человеческого.
Но сегодня одиночество не принесло ему обычного спокойствия. Он был потрясен случившимся…
Холодный душ не помог справиться с сумятицей мыслей. Вдруг Опрятин обнаружил, что под левым глазом неприятно бьется жилка. Он внимательно посмотрел на себя в зеркало. Прижал пальцем жилку; она продолжала пульсировать.
Он постоял перед шкафчиками с фарфором. Повертел в руках маленького Будду китайской работы — гордость своей коллекции.
Нет, невозможно одному…
Он поставил Будду на место и, стараясь не смотреть на диван, вышел в переднюю.
На диване еще совсем недавно спал Бенедиктов.
Надо куда-то идти. Опрятин надел соломенную шляпу и пошел на бульвар.
Шарканье ног по аллеям, обрывки разговоров, музыка, всплески смеха. Звонки силомера. Кажется, Бугров имел какое-то отношение к уличным силомерам.
Подозревает ли что-нибудь эта горилла?
Нет. Конечно, нет. Не в первый раз Бенедиктов остается один в островной лаборатории.
Как же это случилось?
…Когда Бенедиктов спустился вниз, он, Опрятин, некоторое время просматривал наверху графики последних опытов. Он был взбешен разговором. Жалкий наркоман! Отдать другим все, что достигнуто с таким трудом! Ну нет, милейший, не выйдет. Придется вам прежде всего расстаться с институтом. Директора он, Опрятин, сумеет убедить. Формулировка? Ну, это просто: непригодность. Директор еще тогда, когда по настоянию Опрятина зачислял Бенедиктова в штат, высказывал сомнение в необходимости приглашать специалиста-биофизика для разработки ограниченной задачи — сохранения рыбы в условиях ионизации. Задача, решена, надобность в специалисте отпала. Очень просто. Затем — обезоружить Бенедиктова. Забрать все бумаги, дневники. Забрать нож. В сущности, нож уже не нужен — есть «зараженные» куски металла, есть портативная установка…
Опрятин собрал нужные бумаги. Вот только общей тетради в клеенчатой обложке не видно. Бенедиктов вел в ней свои записи. Должно быть, оставил тетрадь в институтской лаборатории.
Страница 162 из 182
Затем Опрятин спустился вниз, чтобы забрать портативную установку.
Бенедиктов спал, развалившись в парусиновом кресле. Опять забрался в рабочую клетку. Нечего сказать, уютное местечко… Ну конечно, уже впрыснул себе снадобье. Опрятин отбросил ногой коробочку с ампулами, валявшуюся на полу. Хмуро посмотрел на Бенедиктова. Отекшее лицо, спутанные волосы, тяжелое, хриплое дыханье… Полутруп, в сущности…
Опрятин взял черный чемоданчик с портативной установкой. И вдруг услышал легкий шелест и потрескивание. Он взглянул на пульт управления и выругался сквозь зубы: генератор Ван-де-Граафа был включен. Бесконечная шелковая лента, шелестя, бежала со шкива на шкив и несла наверх, в шаровые наконечники, поток статических зарядов. А шары и без того были сильно заряжены…
Маньяк! Опять он, видимо, пытался наладить установку за счет повышения напряженности поля.
Перестроенное вещество не должно было проваливаться вниз: гравитационное поле земли отталкивало его. Так было вначале. Но в последние недели установка словно взбесилась: бетонный пол клетки глотал все, что ни кинь…
Бенедиктова в последнее время будто магнитом тянуло к этой клетке. Возился там часами, переставлял трубки, переключал проводку. Завел даже скверную привычку — отдыхать в клетке. Сколько раз он, Опрятин, убеждал его не залезать туда: долго ли при его рассеянности забыть выключить установку?
Вот и сейчас: проделал очередной опыт, установку, верно, выключил, а вот про генератор Ван-де-Граафа забыл…
Опрятин шагнул к пульту, чтобы выключить генератор, — и замер на месте. Где-то наверху раздался негромкий треск. Из шахты колонн генератора со свистящим звуком скатился ослепительно белый шар величиной с футбольный мяч.
Шаровая молния!
Опрятин оторопело уставился на ее светящуюся, как бы растресканную поверхность. Раскаленный сгусток энергии, разбрызгивая искры, двинулся прямо к его ногам. Дохнуло жаром. Опрятин попятился к лестнице, ведущей в люк. Крышка люка открыта, молния с током воздуха может устремиться туда. А если она взорвется?..
Огненный шар колыхнулся, плавно взмыл кверху, чуть ли не к лицу Опрятина… Поплыл вдоль пульта управления…
Опрятин нащупал рукой за спиной скобу лестницы. Повернулся и стремительно полез наверх. Но не успел он выскочить из люка, как вспыхнул мгновенный слепящий свет, раздалось короткое шипение и резкий металлический щелчок. Спину Опрятина опалило жаром…
Он заставил себя оглянуться. Шаровой молнии не было — она распалась без взрыва.
Клетка была пуста. Только торчала верхняя перекладина кресла…
Ужас охватил Опрятина. Он закрыл глаза. Неистово стучало сердце.
Он вышел из лаборатории и минуты две стоял перед дверью, чтобы справиться со своим лицом и руками. Когда руки перестали дрожать, он запер и опечатал дверь…
…Бесконечное шарканье ног. Пестрая оживленная летняя толпа.
Что же делать? Как объяснить исчезновение Бенедиктова? Сказать всю правду? Не поверят. Шаровая молния бывает только во время грозы. А грозы не было. Еще никому не удавалось получить шаровую молнию искусственно… Никому… А тут… Кто поверит, что молния возникла из саморазряда генератора Ван-де-Граафа?
Опрятин вздрогнул, вспомнив яркую вспышку и металлический щелчок. Молния, проплывая мимо пульта, замкнула магнитный пускатель установки…
Несчастный случай при опыте? Но тогда начнется расследование, обнаружат установку, не имеющую отношения к конденсации облаков… Возникнет вопрос: где тело Бенедиктова?.. Нет, только не это!
А если так: Бенедиктов остался на острове завершить опыты, пошел купаться и утонул. Труп унесло в море… Но Бугров прекрасно знает, что Бенедиктов терпеть не мог купаться. Поговорить с Бугровым?.. Этот подонок последнее время волком смотрит. Он, видите ли, решил покончить со своим прошлым, а его заставили вскрыть музейную витрину…
Сказать всю правду… В конце концов, он, Опрятин, ни в чем не виноват. Он уже пришел к крупному научному открытию. Не его вина, что Бенедиктов пал жертвой собственной рассеянности. Да, сказать всю правду. Будь что будет…
Вдруг он услышал встревоженные голоса. Поднял взгляд. Южный горизонт был охвачен дрожащим заревом. Далеко в море что-то полыхало.
Поток гуляющих устремился к морю. Опрятин тоже встал и подошел к балюстраде приморской аллеи.
Пожар на морской буровой? Загорелся танкер? Выброс газа? Такие вещи не раз случались на Каспии. У большинства гулявших по бульвару были родные или друзья на танкерах, на морских промыслах. Тревожное настроение охватило город.
Опрятин выбрался из толпы и поехал домой. Всю ночь он не сомкнул глаз. Ходил из угла в угол, валился в кресло, снова вскакивал…
Рано утром зазвонил телефон. Опрятин услышал в трубке взволнованный голос директора института.
Мощный выброс грифона на острове Ипатия. Остров Ипатия больше не существует…
Несколько мгновений Опрятин оторопело молчал. Провел ладонью по воспаленным глазам.
— Это ужасно, — сказал он наконец в трубку. — Там остался Бенедиктов…
Ипатий больше не существует!
Страница 163 из 182
Опрятин принял душ, тщательно побрился, тщательно оделся. Неторопливо пошел в институт — как всегда, подтянутый и аккуратный.
А через четыре дня в бухту вошла грязная рыбачья шхуна. На сигнальном посту охраны рейда безуспешно пытались прочесть в бинокль ее название или номер. К шхуне, вошедшей без оповещения, побежал юркий катерок. Старшина подозрительно оглядел полуголых, дочерна загорелых людей на борту шхуны и прокричал в мегафон:
— Застопорить мотор!
Шхуна была отбуксирована к таможенному причалу. Портовики изумленно смотрели, как с нее сошли на берег четверо странных людей: долговязый рыжебородый парень в трусах и выцветшей косынке, с ремешками фотоаппарата и бинокля крест-накрест; круглолицый чернявый юноша в синих плавках, со спиннингом в одной руке, патефоном — в другой, с автоматом на шее; белокурая молодая женщина в рваном и кое-как сколотом булавками красном сарафане и большеглазая смуглая брюнетка, которая, несмотря на жаркий день, куталась в зеленое одеяло с двумя желтыми полосами. Все были обожжены солнцем и босы. Только на девушке, задрапированной в одеяло, имелась обувь: босоножка на одной ноге и мужская туфля — на другой. Шествие замыкал здоровенный бульдог с полосатой, как у тигра, желтой шкурой. Он был немедленно и яростно облаян лохматой портовой собачонкой, которая раз в пятьдесят уступала ему в объеме, но не удостоил ее даже мимолетного взгляда.
Экипаж шхуны скрылся в домике управления, а бульдог улегся возле крыльца, в тени, и закрыл глаза, словно ему было больно смотреть на глупость лохматой соплеменницы.
Вскоре в домик скорым шагом прошел яхт-клубовский боцман Мехти, хорошо знакомый работникам порта. А немного погодя приехала крытая машина. Из нее вышли лейтенант погранохраны и два автоматчика. Лейтенант тоже вошел в домик, а автоматчики присели на ступеньку крыльца — по другую сторону от бульдога — и дружно задымили папиросами.
Потом произошло еще более странное событие. Лейтенант в сопровождении долговязого парня в трусах и автоматчиков прошел на шхуну. Они скрылись в каюте. Через полчаса они снова поднялись на верхнюю палубу и выбили бимсы из скоб трюмного люка. И тогда из трюма вылез еще один экипаж шхуны. Пятеро хмурых людей, щурясь от солнечного света и издавая острый запах гнилой рыбы, сошли на берег. Когда их вели мимо домика, бульдог пружинно встал и зарычал, оскалив клыки.
Один из пятерки, человек в мягкой шляпе, оглянулся, красивое лицо его исказилось злобой.
— Загер мард! — бросил он сквозь стиснутые зубы.
Долговязый парень крикнул собаке:
— Рекс, сидеть!
У ворот лейтенант пожал долговязому руку, и тот сказал что-то, и лейтенант засмеялся. Пятерых обитателей трюма посадили в крытую машину и увезли.
Затем к домику подкатила портовая «Волга». Четверо странных молодых людей сели в нее. Бульдог тоже, с некоторой опаской, забрался в машину. Лохматая собачка проводила «Волгу» истерическим лаем. Выгнав таким образом чужих со своей территории, она вернулась, победно закрутив хвост кренделем, тщательно обнюхала то место у крыльца, где лежал бульдог, затем отбежала к чахлому деревцу и приставила к нему заднюю ногу.
Первой доставили домой Валю. Она наспех попрощалась и, придерживая на плече одеяло, юркнула из машины в подъезд. Она торопилась к матери, которая уже несколько дней оплакивала ее. Затем отвезли Риту.
Валерка попросил остановить машину возле старенького одноэтажного дома. Под восторженные крики мальчишек, игравших возле дома в футбол, он вбежал во двор. Юра видел, как навстречу Валерке бросилась пожилая толстая женщина.
— Вот мы и приехали домой, старина, — негромко сказал Юра Рексу, когда «Волга» остановилась у подъезда его дома. Он поблагодарил шофера и взбежал по лестнице на четвертый этаж. Рекс прыгал и крутился возле двери. На звонок никто не отозвался. «Еще не приехали», — с облегчением подумал Юра. Его родители как раз накануне отплытия «Меконга» уехали в Кисловодск, в санаторий. Хорошо, что они еще не вернулись…
Юра позвонил соседям. Седоусый старик с газетой в руках открыл дверь.
— А, появился! — сказал он, глядя на Юру поверх очков. — Тут слух прошел, что ты погиб на каком-то острове.
— Нет, не погиб, — довольно глупо сказал Юра.
— Молодец. Жена хотела твоим телеграмму дать, но я отговорил. Я слухам не верю.
— Правильно делаете, — нетерпеливо ответил Юра.
— Ты про события в Конго читал?
— Антон Антоныч! — взмолился Юра. — Ключ от нашей квартиры у вас?
— Так бы и сказал сразу. Вот ключ.
Первым делом — в ванну. Юра яростно скреб тело жесткой мочалкой. Стекала черная от грязи вода. Фыркая, он стоял под душем, снова и снова мылился. Наконец тело заскрипело под пальцами. Насилу отмылся!
Он немного постоял перед зеркалом, с интересом разглядывая усы и бороду, посветлевшие после мытья. Похож на кого-то. Ага, на Стриженова в роли Афанасия Никитина. Побриться? Нет, потом.
Юра оделся и заглянул на кухню. Рекс дремал на своей подстилке. При виде Юры он встал и протяжно зевнул.
— Ты посиди дома, — сказал ему Юра, — а я сбегаю к Кольке, понятно? И притащу тебе чего-нибудь пожевать. Рыбки хочешь?
Страница 164 из 182
«Гав!» — с негодованием ответил Рекс.
Минут через двадцать Юра вышел из троллейбуса и зашагал к Бондарному переулку. Там, как всегда, в тени акации сидели два старика в бараньих шапках и со стуком играли в нарды.
«Ничто не переменилось в этом мире, — подумал Юра. — Что им бури, что им вулканы. Они играют».
— Здравствуйте, дядя Зульгэдар, — сказал он, поравнявшись с игроками. Здравствуйте, дядя Патвакан.
Бараньи шапки враз кивнули. Юра направился к арке ворот.
— Эй, молодой! — крикнул ему вслед дядя Патвакан. — К Николаю идешь? Ничего не знаешь?
Юра уже знал от боцмана Мехти, что Николай лежит больной.
— Знаю, — сказал он.
— Ты плохой товарищ, — заметил дядя Зульгэдар. — Николай в море плавал, совсем утонул. Теперь в больнице лежит.
— В больнице? — Этого Юра не знал. — В какой больнице?
— Где его мама работает.
Юра помчался в больницу. Он попросил вызвать медсестру Потапкину. Вскоре Вера Алексеевна спустилась в вестибюль.
— Юрочка! — Ее усталое лицо просияло. Она обняла Юру и немножко всплакнула. — Извини меня, не сдержалась… Тут ведь говорили…
— Знаю, Вера Алексеевна. Как Коля?
— Сейчас лучше. Вчера только пришел в себя, а то все бредил, метался. У него ведь воспаление легких было.
— Говорил я ему, черту упрямому: не затевай такое дело…
— Да еще ему плечо ободрало бревном, много крови потерял, — продолжала Вера Алексеевна. — Все про тебя спрашивает, а я ему говорю: здесь Юра, только не разрешают пускать к тебе… Я эти дни сама не своя. Не может быть, думаю, чтобы Юрик… — Глаза ее опять наполнились слезами.
— Вера Алексеевна, мне нужно с Колькой поговорить.
— Не сегодня, Юрочка. Слаб он еще. Приди завтра.
— А записку передать можно? Понимаете, срочное дело.
— Ну пиши.
Юра вырвал листок из записной книжки и быстро написал:
«Привет, старик! Мы все живы и ждем тебя. Сейчас же ответь: был Бенедиктов в моторке или нет?»
Он передал записку Вере Алексеевне:
— Пусть он ответит одним словом: да или нет.
«Последняя надежда», — думал Юра, нервно вышагивая по вестибюлю в ожидании Веры Алексеевны. Хоть бы он ответил: да. Можно будет сразу выкинуть из головы эту страшную перекладину, торчащую из бетона. Хоть бы!..
Вернулась Вера Алексеевна и подала Юре его записку. Поперек записки стояло крупными буквами: «НЕТ».
Войдя в квартиру, Рита сразу увидела, что Анатолий Петрович был здесь. Неубранная постель, пижама, брошенная на спинку стула, стакан с недопитым чаем и сахарница на столе… Очевидно, во время ее отсутствия он жил дома, а не у Опрятина.
Она позвонила в Институт физики моря, но ей никто не ответил: рабочий день уже кончился. Рита постояла в раздумье, потом набрала номер Опрятина. Спокойные, неторопливые гудки. Нет дома. Где же Анатолий?
«Приму ванну… — решила Рита. — Нет, сперва зайду к соседям».
Она вышла на лестничную площадку и позвонила у соседней двери. Открыла девочка с большим белым бантом на голове. Она не знала, где дядя Толя, она его не видела уже несколько дней, а ее мама и папа ушли на футбол.
— А кошка ваша у нас. Вы ее заберете? — с сожалением спросила девочка.
— Поиграй с ней еще. Потом заберу.
Рита вернулась к себе. Мать гостила у родственников в Ростове, вот ее письма в почтовом ящике. Кому же еще позвонить?.. Она вспомнила этого неприятного типа, Владимира. Кажется, он живет в том же доме, что и Николай. Как жаль, что у Коли нет телефона…
Рита приняла ванну, потом снова позвонила Опрятину. На этот раз Николай Илларионович оказался дома.
— Маргарита Павловна? — сказал он изумленно. — Вы в городе?
— Да, как видите. Где Анатолий?
— Простите… — Опрятин запнулся и помолчал не много. — Вы спрашиваете, где Анатолий Петрович? Разве вы не знаете?..
— Что случилось? — крикнула она в трубку, прижимая ладонь к груди.
— Анатолий Петрович работал в нашей островной лаборатории. Мне больно говорить… Он погиб при неожиданном извержении…
— Вы лжете! Его не было в лаборатории!
— Я понимаю ваше состояние, — мягко и сочувственно сказал Опрятин. Поверьте, я самым искренним образом…
— Ложь! — закричала она яростно. — Он уехал с острова вместе с вами! Что вы с ним сделали, негодяй?
— Я не могу продолжать этот разговор.
В трубке щелкнуло, посыпались частые гудки отбоя.
Рита медленно опустила трубку на рычаг. Минуту или две она стояла, уронив руки, в мертвой тишине пустой квартиры. В открытую форточку влетела муха и стала биться о стекло.
— Точить ножи-ножницы! — донеслось со двора.
Рита схватила трубку и быстро набрала Юрин номер. Неторопливые гудки. Выждав немного, она снова закрутила диск. Юра не отвечал.
Из больницы Юра примчался домой на такси. Он заперся в ванной, погасил свет и принялся проявлять последнюю фотопленку.
За дверью скулил голодный Рекс. Надрывался телефон. Юре было некогда. Валька, наверное, звонит. Подождет. Потом он ей сам позвонит.
Выхватив мокрую пленку из фиксажа, он зажег свет и нетерпеливо просмотрел ее кадр за кадром. Странно выглядели негативы снимков, сделанных в островной лаборатории. Вот! Клетка, перекладина, торчащая из пола, а ниже — какое-то смутное белесое пятно… Что за чертовщина! Аппарат схватил то, что было под бетоном?!
Страница 165 из 182
Юра включил вентилятор, чтобы быстрее высохла пленка.
Теперь — печатать. Он продернул пленку сквозь увеличитель так, чтобы кадр с клеткой стал перед окошком. Подложил бумагу, дал свет. Бросил бумагу в проявитель. В красном свете фонаря на бумаге медленно, словно нехотя, проступила клетка, потом верхняя перекладина кресла… Смутные контуры самого кресла и…
У Юры по спине пробежали мурашки.
На снимке проступили туманные очертания человеческого тела. Оно полулежало в кресле, снятое странным ракурсом — сверху вниз.
Вова чувствовал себя скверно. Официальное лицо, вызвавшее его к себе повесткой, знало многое из его биографии. Знало даже о том недолгом периоде, когда Вова после демобилизации сделался автоинспектором…
Тогда он, Владимир Бугров, любил стоять на шоссе вблизи колхозного рынка. Он хозяйски оглядывал проносящиеся мимо машины и останавливал иные из них мановением руки. Просмотрев документы шофера, он говорил:
— Ты хороший мужик. Езжай себе. Только сначала давай выпьем.
Они шли к ларьку. Вова заказывал себе двести граммов, а шоферу пить было нельзя: за рулем не положено. Шофер только платил. Вова залпом выпивал стакан, молодецки крякал, возвращался на шоссе и выбирал очередную жертву.
Вскоре стоустая молва донесла до управления милиции весть о богатыре-автоинспекторе, который целый день глушит водку чайными стаканами без закуси и при этом сохраняет бодрость и зоркость. Начальство, зная, что Бугров человек непьющий, заинтересовалось. Выяснилось, что Бугров заключил с ларечником соглашение, по которому ему наливалась чистая вода, в то время как шоферы платили за водку. На этом автоинспекторская карьера Вовы кончилась…
— Давно было, — угрюмо сказал Вова, когда официальное лицо напомнило об этом печальном эпизоде.
— Согласен. А спекуляция икрой?
— Тоже бросил…
У официального лица манеры были добродушные, голос тихий и даже задушевный, но Вове от этого легче не стало. Наоборот, у него на душе вовсю скребли черные кошки.
— Допустим, — опять согласилось официальное лицо. — А наркотики?
Вова молчал, царапая ногтем край следовательского стола.
— Я спрашиваю: у кого вы покупали наркотики?
— Фамилию не знаю. Махмудом его зовут, — хмуро сказал Вова.
— Это на углу Девятой Параллельной? Возле автоколонки?
— Да.
— Арестован ваш Махмуд. И его ленкоранские сообщники арестованы. Там рыбачок один был, принимал в море иранскую контрабанду. Распутали наконец узелок…
Вова исподлобья взглянул на следователя:
— Я, между прочим, не для себя покупал.
— Знаю. — Голос у официального лица вдруг стал жестким. — Покупали не для себя, а человека угробили.
Вова так и подскочил на стуле.
— Кто угробил? — выкрикнул он. — Сам он себя угробил. Вы, товарищ следователь, бросьте… Я по его сильным просьбам покупал… Думаете, мне…
— Успокойтесь, — негромко сказал следователь. — Я не обвиняю вас. К сожалению, он не мог обходиться без этого… Вы мне расскажите, какие были отношения между Опрятиным и Бенедиктовым.
— Не было у них отношений, — твердо сказал Вова. — Грызлись они меж собой. Как на остров идем, так всю дорогу грызня.
— Из-за чего?
— Это — не знаю. За науку не могу сказать. Меня дальше отсека, где двигатель стоит, Опрятин не пускал. По-моему, не клеилось у них что-то.
Следователь предложил Вове подробно рассказать о последней поездке на остров.
— Значит, вы оставили Бенедиктова в лаборатории, — заметил он, когда Вова кончил рассказ, — запломбировали дверь и уехали, так?
Вова с искренним удивлением уставился на официальное лицо:
— Кто ж будет пломбировать дверь, если внутри живой человек остался?
— Н-да, живой человек… — Следователь внимательно разглядывал щекастую физиономию собеседника. — Перед отплытием с острова вы к доту не подходили?
— Нет, я с мотором возился.
— А какой у вас с Опрятиным разговор был на обратном пути?
— Вроде не было никакого. Молчал он как сыч…
— Был разговор. Когда вы остановили моторку, чтобы выкупаться.
Вова еще больше удивился.
— Верно, — вспомнил он. — Говорили, что медленно сегодня идем.
— А еще?
— А еще он спрашивал, на какой пристани сел ко мне Бенедиктов. И не видел ли кто.
— Вот-вот, — кивнул следователь и записал что-то.
«Так говорит, будто в моторке был с нами, — подумал Вова. — А может, Николай Ларионыч ему рассказал?.. Ну нет, станет такой гусь по следователям ходить, как же…»
Следователь осторожно вынул из ящика стола плоскую железную коробочку на цепочке и положил ее перед Вовой:
— Узнаете?
Вову прошиб пот. «Влип!» — подумал он и полез в карман за платком.
— Лично мне, — сказал он скучным голосом, — эта железка не нужна. Я ее для научных целей взял.
— Украл, — поправил следователь.
— Пусть по-вашему… — Вова презрительно откинул мизинцем цепочку. — Я ее чуть кусачками тронул — и все… Не для себя брал.
— За кражу из музея придется отвечать.
Вова отвернулся к окну. Вот на чем попался…
— Весьма печально, Бугров. Отзывы о вас в институте положительные… Ну ладно. Пока идите. Вот здесь — подпишите о невыезде.
Страница 166 из 182
Опрятин побарабанил пальцами по черному чемоданчику, который лежал у него на коленях, и сказал ровным голосом:
— Вы не смеете возводить на меня такое обвинение. Это клевета.
Следователь молча положил перед собой папку. Немало дней прошло, немало изучил он документов и поразмыслил над ними, прежде чем вызвал на допрос Опрятина.
— Предупреждаю — вы понесете ответственность за клевету.
— Отвечайте на вопросы, гражданин Опрятин, — сухо сказал следователь. Часто ли вы ссорились с покойным Бенедиктовым?
— Это не имеет значения. В любой работе бывают разногласия, тем более в научной.
— Почему вы заперли и запломбировали дверь, когда уезжали с острова?
— Неправда. Ключ и пломбир я оставил Бенедиктову.
Следователь тяжелым взглядом посмотрел на Опрятина. Тот спокойно выдержал его взгляд.
— О чем вы спрашивали Бугрова, когда тот на обратном пути остановил моторку для купанья?
— Ни о чем.
Следователь нажал кнопку и сказал вошедшему сотруднику:
— Свидетеля Бугрова.
Вошел Вова. Опрятин даже не взглянул на него.
— Спрашивал, видел ли кто, как Бенедиктов ко мне в моторку садился, ответил Вова на вопрос следователя. — Они на разных пристанях сели…
— Такого вопроса я не задавал, — спокойно сказал Опрятин.
— Как это — не задавал! — вскричал Вова.
Но следователь жестом остановил его.
— Есть еще один свидетель, — сказал он и опять нажал кнопку.
В кабинет вошел Николай Потапкин. Опрятин смерил его безразличным взглядом, потом демонстративно посмотрел на часы.
Николай подтвердил, что разговор между Опрятиным и Бугровым был.
— Смешно и нелепо! — Опрятин пожал плечами. — Даже если между нами был какой-то разговор, то как мог его там, посреди моря, слышать этот молодой человек?
— Свидетель Потапкин плыл с острова Ипатия до города, прицепившись к носу вашей шлюпки, — сказал следователь. — Это проверено. Еще вопрос, товарищ Потапкин: какой разговор произошел между Опрятиным и Бенедиктовым в подземной лаборатории перед… перед исчезновением последнего?
Николай подробно рассказал. Вова недоуменно смотрел на него, приоткрыв рот.
— Признаете, что был такой разговор? — спросил следователь, в упор глядя на Опрятина. — Признаете, что вы крупно поссорились с Бенедиктовым?
Опрятин ответил не сразу. Пальцы его нервно барабанили по чемоданчику. Мальчишки были на острове?.. Он не ожидал этого. Никак не ожидал… Смутное беспокойство не покидало его с того момента, когда жена Бенедиктова позвонила ему и крикнула, что он лжет. Он не стал ее слушать, отнес ее выкрик за счет расстроенных женских нервов… Но теперь оказывается… Что они могли еще видеть там? Впрочем, в лабораторию-то они никак не могли проникнуть… Нет у них никаких доказательств. Лаборатория погибла, и Бенедиктов тоже…
— Н-не было такого разговора, — глухо сказал Опрятин.
— Может, вентиляционной шахты тоже не было в вашем доте? — зло выкрикнул Николай.
Следователь нажал кнопку и вызвал остальных свидетелей. Вошли Юра и Валерик. Каждый из них подтвердил сказанное Николаем.
Все взгляды были устремлены на Опрятина. Он медленно провел ладонью по жидким влажным волосам. Медленно, подбирая слова, проговорил:
— Хорошо. Допустим, мы по-поссорились с Бенедиктовым… (Спокойнее! Взять себя в руки!) Что из этого? Мы поссорились, я уехал, а он остался завершить работу. В тот же день произошло извержение, выброс газа. Лаборатория погибла, и Бенедиктов тоже…
— Вы его убили! — крикнул Юра.
— Ложь! — Опрятин повернул к нему бледное лицо. — Это ложь! — с силой повторил он. — Подлая ложь!
— Вы включили установку и убили его! — Юра шагнул к столу. — Покажите ему снимки!
— Не торопитесь, Костюков, — властно сказал следователь. — Гражданин Опрятин, в вашей лаборатории были устройства, не имевшие отношения к конденсация облаков. У меня есть фотоснимки оборудования и заключение вашей дирекции. Извольте посмотреть.
Он стал аккуратно выкладывать перед Опрятиным крупные фотоснимки. Опрятин молча скользил по ним взглядом. Вдруг у него задрожали веки. Остановившимися глазами смотрел он на последнюю фотографию. Клетка, смутные контуры кресла, очертания человеческого тела, снятого странным ракурсом — сверху вниз…
Он прижал пальцы к глазам. Под левым глазом билась жилка. На выбритых щеках его проступила синева.
Следователь кивком отослал свидетелей за дверь.
— Ну? — сказал он.
Опрятин сидел, странно поджав ноги так, что они не касались пола. Он уже справился с волнением: лицо было спокойное, мрачное. Только рука нервно теребила никелированную застежку чемоданчика, лежавшего у него на коленях. Застежка резко щелкнула.
— Ну? — повторил следователь.
Опрятин молчал. Он сидел в напряженной позе, глядя в одну точку. Чуть шевелились его губы, будто отсчитывали секунды.
«Спятил, что ли?» — подумал следователь и нажал кнопку.
Вошел рослый сержант и остановился у двери.
— Уведите арестованного.
Опрятин встал со стула — как-то странно, скачком.
— Вы еще услышите обо мне, — сказал он следователю глухим и каким-то далеким голосом и пошел к двери.
Страница 167 из 182
— Вы арестованы. Сержант, задержите его.
Сержант загородил собою дверь и поднял руку. Опрятин на мгновение остановился, затем шагнул в сторону, к стене рядом с дверью, вошел в стену и исчез за ней…
Сержант оторопело посмотрел на следователя, потом метнулся в коридор. Следователь выскочил за ним. Они увидели, как Опрятин шел по коридору. Он шагал, как робот, мерно и как-то деревянно переставляя ноги, ставя их на всю ступню — будто испытывал прочность пола. В правой руке он по-прежнему держал черный чемоданчик.
Сержант догнал его, схватил — но руки прошли сквозь плечи Опрятина, как сквозь пустоту. Только легкое теплое дуновение ощутил он…
— За ним! Не спускать глаз! — крикнул следователь.
Николай, Юра и Валерка остановились в вестибюле, услышав несущиеся сверху шум и крики. По лестнице спускался Опрятин. Он шел прямо на них. Они стали, сомкнув плечи, у него на пути. Опрятин не свернул. Он прошел сквозь них, сквозь остолбеневшего дежурного, который пытался его задержать, и очутился на улице.
Он шел, не сторонясь прохожих, и лицо его было напряженное и белое. Он не замечал, как шарахались от него люди. Не обращал внимания на следователя и сержанта, на «приваловских мальчишек», которые чуть ли не вплотную шли за ним.
Впервые в жизни Николай Илларионович жестоко ругал себя. Что с ним творится? Одна идиотская ошибка за другой… Надо было сразу признаться: да, в лаборатории велись внеплановые эксперименты, но зато сказано новое слово в науке. Рассказать всю правду — так, как он хотел вначале… Всю правду — об установке, о неосторожности Бенедиктова, о шаровой молнии… Внезапная гибель лаборатории сбила его с толку. Но кто мог знать, что проклятые мальчишки заберутся в лабораторию?.. И, конечно, не надо было идти к следователю, когда пришла повестка. Что может понять рядовой следователь в таком серьезном деле? Для него это только уголовщина. Здесь нужна комиссия из ученых. Надо было сразу идти в высокие сферы. Прийти и доложить: достигнут небывалый научный результат… Но и теперь еще не поздно. Через полчаса он доберется до высоких сфер. Он скажет, что просто от испуга умолчал о гибели Бенедиктова… Там сразу поймут. Назначат комиссию. Ему дадут возможность довести дело до конца…
Он дошел до перекрестка и, не глядя по сторонам, шагнул на мостовую, запруженную машинами. Прямо на него надвигался автобус; шофер с перекошенным лицом пытался затормозить, но было уже поздно. Опрятин испытал мгновенный ужас, но в следующий момент…
Пассажиры увидели, как чисто выбритый, хорошо одетый человек, срезанный до колен полом автобуса, пронесся сквозь них, никого не задев, и исчез, оставив слабый запах шипра. Они не успели даже вскрикнуть от испуга и изумления. Только пожилая дама в пенсне оторвалась на миг от книги в пестрой обложке и сказала вслед человеку-призраку:
— Хулиган!
Между тем Опрятин, совершенно невредимый, пересек улицу и пошел дальше, размахивая чемоданчиком в такт своим деревянным шагам. Он не обращал внимания ни на людей, ни на машины. Последний переход, а там уж рукой подать…
Он медленно переходил наискосок улицу, когда из-за поворота выехал тяжелый грузовик. Опрятин даже не взглянул на него.
Чей-то крик полоснул по ушам. Взвизгнули покрышки по асфальту. В двигателе коротко громыхнуло. Грузовик остановился так резко, что водитель, ударившись грудью о баранку, потерял сознание.
Толпа прохожих стеной окружила грузовик.
Тело человека-призрака, неестественно вывернувшись, повисло на передке машины. Правая рука по плечо была скрыта в капоте двигателя…
Поодаль, метрах в двух, лежал черный чемоданчик, наполовину утонувший в асфальте.
Действие проницаемости внезапно прекратилось, и тело Опрятина приобрело обычные свойства в тот самый момент, когда правая рука проникла в пространство, занятое работающим двигателем. Их частицы перемешались, слились в небывалой смеси. Мотор сразу заглох.
Николай и Юра протиснулись к грузовику и — остановились, пораженные страшным зрелищем.
Долгий тревожный сигнал: карета «скорой помощи», медленно раздвигая толпу, подъехала к месту происшествия.
Хочешь послушать, как дрались в старину на морях?
Хочешь узнать, кто выиграл сражение при свете луны и звезд?
Уолт Уитмен, «Песня о себе»
Юра лежал на шершавых бревнах, закинув руки за голову и глядя в ночное небо. Над обвисшим парусом медленно плыл желтый и словно бы надутый ветром парус луны. Легкие дымчатые облачка то и дело наползали на полумесяц. Там, в вышине, ходил ветерок. Но внизу, над морем, было тихо.
Третья ночь на плоту…
Не забыть ту ночь, когда огненный столб встал над Ипатием. Он, Юра, изо всех сил наваливался на рулевое весло, чтобы быстрее отогнать плот от острова. Ветер гнал их на юг, вдоль восточного берега Ипатия. Нестерпимый жар опалял лица и кожу. Валерка схватил брезентовое ведро и, беспрерывно черпая воду, окатывал всех. Один раз плот чуть не занялся: огоньки пробежали по доскам, зашипела кора бревен.
— Парус! — заорал Юра. — Обливай парус!
Если бы сгорел парус — тогда конец. Тогда — прыгай в воду. А долго ли продержишься?.. Валерка ведро за ведром выплескивал на парус. Молодец, не растерялся. Женщины помогали ему — зачерпывали воду котелком и кастрюлей. Дымились бревна. Юра повис на рулевом весле, пытаясь хоть немного отжать плот к востоку.
И вот пылающий остров остался за кормой. Они плыли в ночь, в неизвестность. Сидя и лежа на бревнах, долго смотрели туда, на север, где вполнеба размахнулось зарево.
На рассвете зарево потухло. Плот уже был далеко от острова. В девятом часу утра парус заполоскал и обвис. Плот неуклюже развернулся боком и медленно поплыл по течению. Без ветра управлять им было невозможно.
Страница 155 из 182
Томительные, жаркие, безветренные дни…
Еды было достаточно. Хуже было с водой. Поспешное бегство помешало им наполнить анкерок, и там осталось на дне совсем немного. Теплую затхлую воду разбавляли морской. Она почти не утоляла жажду. К счастью, сохранилась ионообменная смола. Вчера обработали ею морскую воду получилась относительно пресная, но противная на вкус вода. А когда и она кончится?..
— Перейдем на методы Бомбара, — сказал Юра. — Сырую рыбу будем кушать.
Валя сделала брезгливую гримасу.
А Валерка вспомнил зимний дрейф четверки наших солдат в Тихом океане.
— Ребята семь недель выдержали! — сказал он. — И в каких условиях: шторм, холод… Нет, нам все ж таки полегче. Каспий — не Тихий океан.
«А если налетит шторм? — подумал Юра. — На Тихом океане ходят волны-горы длиной метров в четыреста, их крутизна не грозит плоту опрокидыванием. Другое дело — каспийская волна, короткая, крутая, злая. Еще неизвестно, где опасней…»
Но вслух он этого не сказал.
Однажды далеко в стороне прошел вертолет. Прошел и скрылся, не заметив плота.
— Нас, конечно, ищут, — говорил Юра. — Колька всех там на ноги поднял.
Он водил пальцем по истрепанной карте. Свое место он знал только приблизительно: по компасу определял направление дрейфа, но скорость движения даже на глаз не мог прикинуть, потому что плот двигался вместе с течением и был неподвижен относительно воды.
— Нас несет к иранскому берегу. Вот сюда, наверное, в район Шахсевара, — говорил Юра, тыча пальцем в самый низ карты.
— И что тогда? — спросила Валя.
— Ты же знаешь фарсидский язык?
— Чуть-чуть понимаю, но разговаривать не могу.
— Ничего, столкуемся. Английский немного знаем. Свяжемся с нашим посольством…
Но Юра знал и другое: течение следует вдоль береговой липни и может скоро повернуть к пустынному восточному берегу…
Этого он тоже не сказал вслух.
И вот — третья ночь на плоту…
Валя откинула одеяло, села рядом с Юрой.
— Не спится. — Она тихонько вздохнула. — Страшно подумать, как там мама…
Он взял ее руку, погладил. Валя заглянула ему в лицо.
— Усатый, бородатый… Озабоченный… — Она прижалась к нему теплым плечом. — О чем ты думаешь?
— О нас с тобой, — сказал он. — И о Кольке.
— Скучно тебе без него?
— Непривычно.
— Скажи мне что-нибудь…
— Ты и так знаешь.
— Нет, скажи.
— Ты — хорошая, — шепнул он ей в ухо.
Валя закрыла глаза. Лицо ее, слабо освещенное лунным светом, было усталое и счастливое. Они долго сидели, прижавшись друг к другу, и молчали. Плот медленно несло в неизвестность.
Валя задремала. Юра прикрыл ее одеялом. Он посидел еще немного, потом разбудил Валерку.
— Твоя вахта, — сказал он, передавая ему часы. — В пять разбуди меня.
— Зачем?
— Кажется, на рассвете должен пролететь спутник. Хочу посмотреть.
— Ладно, — сказал Валерка.
Он потрогал обвисший парус, прошел в носовую часть плота и сел, обхватив руками колени. Мучительно хотелось пить. Но пить можно будет только в семь утра — три глотка противной теплой воды…
Рита слышала, как Юра попросил Валерку разбудить его. Она невольно улыбнулась: такая обстановка, такая опасность, а он беспокоится, как бы не проспать пролет спутника. Великовозрастный мальчишка… Впрочем, такое мальчишество от возраста не зависит. Юру, должно быть, и в пятьдесят не покинет вот этот неистребимый интерес к жизни.
Вот он спит на голых бревнах, посреди капризного, переменчивого моря. Что ему снится? Спутник? Трубопровод? Ремонт яхты? Межпланетные путешествия?..
И Николай такой же. Посерьезнее немного, но, в сущности… Зачем он предпринял этот рискованный, безрассудный заплыв? Добрался ли?.. Что он делает сейчас? Мечется, наверное, по морю со спасательной партией…
Как там Анатолий? Нелепо разминулись они на острове… Слава богу, он развязался с Опрятиным. Лаборатория их погибла. Тем лучше! Теперь она, Рита, возьмется за его лечение. Он тоже беспокоится там, дома… Ох, скорей бы уж добраться домой…
Рита отбросила одеяло, села. О, какой туман наплывает!
Ей в плечо ткнулось что-то влажное и холодное. Это проснувшийся Рекс приветствовал ее, тронув носом. Она потрепала собаку за уши. Но Рекс вдруг решительно высвободился, отошел, насторожился. Ноздри его раздувались.
— Валерик, посмотри на собаку, — тихо сказала Рита.
Туман наполз и поглотил плот. Ничего не видать. Но в собачьем носу помещалась чувствительная приемная станция, и в радиусе этой станции было нечто заслуживающее внимания. Рекс стоял в напряженной позе и внюхивался в туман.
Валерка тронул Юру за плечо.
— Что случилось? — Юра вскочил на ноги.
Валя тоже проснулась. Валерка молча кивнул на пса.
— Да, что-то есть, — сказал Юра. — Он чует. Может, нас несет к берегу? Тогда надо ждать, пока рассеется туман. А если судно — надо поднимать шум. Впрочем, сейчас…
И не успела Валя ахнуть, как он прыгнул с плота в воду. Через минуту он вынырнул и, отфыркиваясь, взобрался на плот.
— Это не судно, — сказал он, сгоняя ладонями воду с тела. — В такую тихую погоду я бы услышал шум винтов.
Страница 156 из 182
— Обязательно для этого надо было прыгать? Сумасшедший! — сказала Валя.
— Обязательно. В воде звук распространяется впятеро быстрее, чем в воздухе.
Рекс тихонько рычал, стоя на краю плота.
— Почему ты не умеешь говорить, старина? — Юра положил ладонь на голову собаки.
Вдруг раздались какие-то металлические звуки, приглушенные туманом и расстоянием. Нет, это был не колокол, обязательный для судна, стоящего на якоре в тумане. Звуки падали в туман неравномерно — они были похожи на звяканье металла о металл. Кто-то хрипло откашлялся… Отчетливый возглас:
— Загер мард!
— Иранская речь, — негромко сказала Валя. — Загер мард — это, кажется, яд змеиный. В общем, ругательство…
Тот же голос, злобный и высокий, произнес длинную фразу. В ответ послышался другой голос — хриплый, виноватый.
— Переругиваются, что ли? — сказал Валерка.
— Погоди! — Валя напряженно вслушивалась в чужую речь. — «Лживый сын собаки, ты говорил, что понимаешь мотор», — перевела она. — А второй отвечает: «Я не виноват, хозяин… Это наделал поганый иноземец, когда чинил его…» Что-то еще — не поняла…
Иранское судно, болтающееся в море с испорченным двигателем!
— Давайте крикнем, ребята, — сказал Юра, — «Эй, на судне!» Три-четыре!
— Эй, на судне! — прокатилось над морем.
Металлический стук и перебранка сразу смолкли.
— На судне!
Томительная пауза, потом — негромкий гортанный окрик.
— Они стоят без хода, — сказал Юра. — Кажется, недалеко. Попробуем подгрести к ним.
Гребли чем попало: досками, стланями. Гребли на звук, стоя по краям плота на одном колене, как на каноэ. Через четверть часа в клубящемся тумане смутно проступил низкий борт судна, стоящего без огней. Человек в мягкой шляпе перегнулся через фальшборт, пытаясь разглядеть людей на плоту.
— Скажи ему: «Потерпели крушение, просим помощи», — шепнул Юра Вале.
Она, запинаясь, произнесла несколько слов. Получилось нечто довольно бессвязное, но, кажется, человек в шляпе понял. Он немного помедлил, потом кивнул и сделал рукой жест: поднимайтесь, мол.
Плот приткнулся к борту.
Валерка ступил на привальный брус судна и, легко перемахнув через фальшборт, помог женщинам взобраться на палубу. Юра быстро завернул немногочисленное имущество в одеяла, обвязал сверток веревкой и передал его Валерке.
Человек в мягкой шляпе исчез куда-то. Юра высадил Рекса на палубу, взобрался сам и живо осмотрелся. Затем он сунул сверток с вещами в закоулок за носовым трапом и велел Рексу сидеть там.
Иранец вернулся с фонарем. Он приоткрыл заслонку и бегло оглядел пришельцев. Валя и Рита были одеты кое-как: одна в рваном красном сарафане, вторая — в одеяле, накинутом на плечи, но обе автоматическим жестом поправили волосы. Парни были в купальных трусах.
Лязгнула заслонка, луч света погас. Иранец спросил высоким, резким голосом:
— Урус, совет?
— Да, — ответил Юра. — Советские.
Он вглядывался сквозь пелену тумана в лицо иранца. Темная широкая полоска бровей, мелкие, но правильные черты, лицо смуглое, симпатичное и даже красивое.
Юра ткнул себя пальцем в грудь, сказал:
— Юра.
Иранец повторил Юрин жест и представился:
— Фармаз.
— Куда идете? — спросил Юра. — Пехлеви, Шахсевар, Бендер-Гязь?
— Бендер-Гязь. — Иранец быстро закивал. И добавил еще что-то.
— Он говорит, что они рыбаки, — перевела Валя. — У них мотор испортился, и ветра нет.
Фармаз внимательно посмотрел на Валю и улыбнулся ей.
— Спроси, не могут ли они подбросить нас в Астару, — сказал Юра.
— Астара? — переспросил Фармаз и опять закивал. Потом показал на обвисший парус, развел руками: — Мотор, мэшин мифахман? [мотор, машину, понимаете? (иранск.)] — сказал он и покрутил пальцем в воздухе. — Вр-ррр!
Юра утвердительно кивнул. Фармаз дружелюбно похлопал его по голому плечу и сделал жест в сторону кормы, приглашая следовать за собой.
— Подожди, приятель. — Юра тронул его за локоть. — Дай нам сначала напиться. Воды, понимаешь? — Он сложил ладонь горстью, поднес к губам и втянул воздух.
Фармаз понял. Он подошел к носовому люку и властно крикнул вниз:
— Аб бэдэхид! [подай воду! (иранск.)]
Из люка высунулась чья-то всклокоченная голова. Затем появилась рука с жестяным бидоном.
Юра передал бидон женщинам, потом Валерке. Напился сам, вытер губы, крякнул:
— Вот теперь веселее стало! Ну, показывай мотор, приятель. — Он повторил жест Фармаза: — Врр!
Но тот снова посмотрел на Валю и что-то сказал.
— Он спрашивает: не хотят ли женщины отдохнуть, — проговорила Валя.
— Отдохнуть? — Юра замялся в нерешительности.
— Я не хочу отдыхать, — тихо сказала Рита.
— Почему? — возразила Валя. — Я страшно устала.
— Ладно, — решил Юра. — Посмотрим, что за каюта у него.
Они спустились вслед за Фармазом по крутому трапу в носовой кубрик с тремя двухэтажными койками и подвесным столиком, над которым горела тусклая масляная лампа. На койках лежало двое. Воздух в кубрике был спертый, насыщенный сладковатым запахом.
Фармаз отворил дверцу в глубине кубрика, пропустил гостей и зажег карбидный фонарь.
Страница 157 из 182
Это была крохотная треугольная каютка в самом носу судна. Над головой проходил степс [место крепления основания мачты или бушприта] бушприта, прикрепленный скобами к бимсу [бимс — поперечная балка]. Койка, застеленная красным одеялом, столик, стенной шкаф. На столе стоял кальян с длинной трубкой и медным горлышком, инкрустированным мелким голубым бисером.
Здесь было почище, но пахло тем же сладковатым запахом.
Фармаз достал из шкафа глубокую миску с холодным пловом и поставил ее на стол. Приветливо улыбнулся женщинам, указал на медную задвижку на двери и несколько раз щелкнул ею.
— Может, Рекса привести? — тихо сказала Рита Юре.
— Пусть сидит наверху. Вы запритесь и отдыхайте. А мы, как только закончим возню с мотором, постучим к вам.
Мужчины поднялись наверх и пошли на корму.
Судно было небольшое. За носовым люком — трюм, наполовину закрытый лючинами и брезентом. Дальше — кормовой люк, ведущий в моторный отсек. Надстроек на палубе не было. Мачта с неубранным парусом, свернутые сети с грузами и поплавками, ручная лебедка — вот и все, что смог рассмотреть Юра, сделав два десятка шагов от носового люка к моторному.
Пахло рыбой. На корме, возле румпель-талей, неподвижно стоял рослый человек. Рулевой, должно быть.
«Судно стоит без огней, туманных сигналов не полает, — подумал Юра. Впрочем, чего ж требовать от иранской рыбачьей шхуны… Может, не следовало оставлять женщин одних? Пожалуй, надо было Валерку с ними оставить… Нет, главное — запустить мотор, вдвоем быстрее управимся. Все правильно. Этот Фармаз, видно, хозяин судна. Вроде, симпатичный малый…»
Вслед за Фармазом они спустились в кормовой отсек. В белом свете карбидного фонаря, висевшего на переборке, они увидели старый двигатель, укрепленный на дубовых брусьях. Перед ним сидел на корточках человек в замасленной рубашке из американского ситца. Чего только не было изображено на рубашке! Танцующие пары, бутылки, обезьяны, пистолеты…
Валерка усмехнулся, сказал Юре:
— Вот это рубашечка! Наши чуваки подохли бы от зависти.
— А ты на шапку погляди!
На голове моториста красовалась облезлая баранья папаха, не слишком гармонировавшая с пестрой рубахой. Моторист оглянулся и медленно встал. Лицо у него было желтое, нездоровое, с тусклыми стекляшками глаз. Он не выразил ни малейшего удивления при виде двух полуголых незнакомцев. Молча отошел и прислонился к закопченной переборке.
— Посмотрим, что мог натворить такой механик, — проговорил Юра. Придвинь-ка, Валерка, ящик с инструментом. И давай понимать, в чем дело… Та-ак. Крышку он, по-моему, снимал зря. Вот что: начнем с того, что поставим все на место.
Фармаз стоял рядом, внимательно наблюдал за работой.
— Стоит над душой! — проворчал Юра и мельком взглянул на иранца.
В прищуренных глазах Фармаза почудилось что-то жесткое и злобное. Впрочем, Фармаз тут же улыбнулся Юре.
Механик в бараньей шапке закурил сигарету. В отсеке распространился горьковатый полынный запах. Фармаз бросил механику несколько резких слов. Тот пробормотал что-то хриплое и маловразумительное.
— Загер мард! — сквозь зубы произнес Фармаз.
Механик нехотя притушил сигарету о переборку.
«Анашу [анаша — одно из названий гашиша, наркотика из индийской конопли] курил, — подумал Юра. — И морда у него анашиста».
Конечно, дело было в зажигании. Но этот горе-механик все испортил тем, что переставил шестерни ротора и распределителя. Теперь приходилось заново подбирать угол размыкания прерывателя. Уже несколько раз Валерка вставлял ломик в дыру на ободе маховика, дергал, но безуспешно: двигатель не запускался.
— На этом моторе еще Ноев ковчег ходил! — ворчал Юра, снова меняя зазор в контактах прерывателя. — Битый час возимся…
— Кажется, ветер поднялся, — сказал Валерка, задрав голову к люку. Качнуло немного…
— Проверим еще раз.
Валерка рванул ломик. Двигатель фыркнул и пошел. Юра выпрямился, отбросил волосы со лба, поскреб рыжеватую бородку.
Фармаз провел взад-вперед ручку газа. Мотор послушно прибавил и сбросил обороты. Фармаз улыбнулся Юре и похлопал его по плечу. Затем подошел к трапу и гортанно крикнул что-то наверх. Там, наверху, завизжали блоки: видно, рулевой перебирал румпель-тали, ставя ожившее судно на курс.
Механик в бараньей шапке занял свое место у мотора. Юра и Валерка поднялись наверх. Фармаз вежливо пропустил их и поднялся за ними.
Туман немного рассеялся. Он рвался на дымные клочья, уползал белыми змеями, обнажая черную поверхность воды. Дул слабый ветер.
Юра посмотрел, как Фармаз с помощью бритоголового матроса ставит парус. «Торопится, — подумал он. — Под мотором и под парусом сразу… И почему идет без огней?..»
Впрочем, на корме горел слабый, еле заметный огонек — огонек масляной лампочки в нактоузе, у компаса. Юра шагнул, мельком взглянул на компас. Тут же высокая фигура стала между ним и нактоузом, загородив спиной компас. Юра поднял глаза на рулевого, и ему стало жутковато: на него смотрело лицо, обезображенное длинным шрамом — наискось, от уха до подбородка.
Юре все меньше нравилось это судно. Он подошел к Фармазу, который стоял возле трюмного люка, и спросил:
Страница 158 из 182
— Куда идешь? — Он показал на компас: — Астара?
Фармаз закивал:
— Астара.
«Врешь, собака, — подумал Юра. — Если бы ты шел в Астару, на компасе было бы двести семьдесят или в этом роде. А ты держишь десять. На север идешь…»
— Астара, — сказал Юра. — Мне нужно в Астару, понимаешь?
Фармаз вдруг махнул рукой кому-то за Юриной спиной. Юра не успел оглянуться. Сильный удар в спину сбил его с ног. Он полетел вниз, в зловонную темноту трюма.
Когда мужчины вышли из каюты, Рита прежде всего заперла дверь на задвижку.
— Напрасно Юра сделал это, — тихо сказала она. — Нам нужно держаться вместе.
— Ты думаешь, есть какая-нибудь опасность? — спросила Валя.
— Надеюсь, что нет.
— Я ужасная трусиха, — призналась Валя. — Уж ты меня не пугай, Рита.
— Я не пугаю. Но Юрик бывает очень беспечен.
— Это правда. — Валя села на табурет и повертела в руках гибкую трубку кальяна. — Он легкомысленный, и вообще…
— И вообще тебе будет с ним хорошо, — улыбнулась Рита.
— Ты думаешь? — Валя наклонила голову и тихонько засмеялась. Посмотри, какой шикарный кальян. А ведь простые рыбаки…
Они расстелили Валино одеяло поверх койки и легли, обнявшись.
Было тихо. Из-за двери неслись неясные шорохи, слабо плескалась вода за бортом. Прошло полчаса или больше. Судно качнуло, и из-под койки выкатился алюминиевый бидон. Он ударился о табурет, соскочила крышка. Рита встала, подняла бидон. Лицо ее стало сосредоточенным.
— Что ты там нашла? — сонно спросила Валя.
— По-моему, это опий. — Рита показала ей бидон с коричневой пастой, издающей сладковатый запах.
— Опий? — удивилась Валя. — Никогда не видела. Он похож скорее на клубничный джем.
— Опий для курения, — сказала Рита. Она нагнулась под койку. — О, здесь полно бидонов! — воскликнула она. — Вот еще опий. Шарики, чтобы глотать… А в этом бидоне анаша. Видишь? Желтая крупка…
— Зачем им так много опия? — растерянно сказала Валя, вставая с койки.
Рита распахнула дверцу стенного шкафа. Полки были набиты бело-синими картонными коробочками. Рита взяла одну, посмотрела и швырнула ее обратно.
«Такая же коробочка с ампулами, какая была там, в подземной лаборатории», — подумала Валя. Она знала от Юры о пристрастии Ритиного мужа к этому снадобью.
— Это судно набито наркотиками, — с ненавистью сказала Рита. — Негодяи! Никакие они не рыбаки.
— Ты думаешь, они…
— Конечно! — У Риты глаза потемнели от гнева. — Они везут эту отраву к нам. Контрабандисты проклятые! Надо сейчас же разыскать Юру.
Она направилась к двери, но Валя схватила ее за руки и зашептала:
— Умоляю тебя, не будь безрассудна! Подождем, пока Юра и Валерка вернутся.
— Нет, — сказала Рита. — Мы должны их немедленно разыскать. Это бандитское судно, понимаешь?
Она прикрутила краник карбидной лампы и бесшумно подошла к двери. Прильнула к замочной скважине.
В соседнем кубрике было двое. Один из них, с черной всклокоченной головой, сидел на корточках, привалившись спиной к мачте, основание которой проходило сквозь кубрик. Второй, тощий, с бритой головой, слез с койки, достал что-то из кармана и положил в рот. Затем опустился на корточки рядом с черноволосым и угостил его тоже.
— Что ты видишь? — прошептала Валя. — Что они там делают?
— Погоди…
Несколько минут те двое молча сидели на корточках. Вдруг они очнулись от дремоты, подняли головы, тихо заговорили. Встал на ноги один, потом второй. Беззвучно смеясь, они принялись подталкивать друг друга. Черноволосый, тихо напевая, начал приплясывать на месте, бритый щелкал в такт пальцами и притопывал босой ногой.
— Дай мне посмотреть, — шепнула Валя.
Она заглянула в скважину и отпрянула от двери: страшная пляска, лица, искаженные нечеловеческим весельем, испугали ее.
— Они нажрались наркотиков, — тихо сказала Рита. — Сейчас у них эйфория, возбуждение… Ах, проклятые!
Двое за дверью кружились в дикой пляске. Черноволосый хрипло запел:
Ач хурджини,
Ал бычагы,
Кэс алманы,
Вэр яра дилин!
[Открой мешок, достань нож, разрежь
яблоко, дай милой ломтик! (азерб.)]
Бритый подхватил, щелкая пальцами:
Дилин, дилин, дилин, дилин!
Вдруг застучал мотор, палуба мелко задрожала под ногами. Плясуны остановились, прислушались. Перекинулись несколькими словами. Затем бритый нехотя полез по трапу наверх. Черноволосый снова уселся на корточки.
— Караулит нас, — прошептала Рита.
— Ты слышишь? — радостно сказала Валя. — Ребята пустили мотор. Сейчас они вернутся, нам не надо выходить…
— Надо, — сказала Рита. — Надо.
Она еще раз заглянула в замочную скважину, затем решительно выдвинула из-под койки бидон и набрала горсть опийных шариков.
— Не бойся и иди за мной, — шепнула она Вале.
И, резко откинув задвижку, шагнула в кубрик. Черноволосый вытаращил на нее глаза, поднялся и хрипло крикнул по-русски:
— Назад!
Рита протянула ему ладонь с шариками. Черноволосый, увидев предмет своей страсти, щелкнул языком. Глаза его загорелись. Но он еще колебался.
— Фармаз-ага, — проговорил он, нерешительно оглядываясь на трап.
Страница 159 из 182
— Возьми! — повелительно сказала Рита.
Иранец схватил шарики с ее ладони и отвернулся.
Сверху донесся топот, глухие удары, выкрики. Что-то загрохотало.
Женщины подбежали к трапу. Рита бесшумно поднялась и осторожно выглянула из люка.
Рослый рулевой со шрамом через лицо ударом в спину сбросил Юру в трюм и обернулся к Валерке. Валерка с силой ударил рулевого ногой в живот и кинулся к носовому люку. Но Фармаз с неожиданной ловкостью дал ему подножку, и Валерка растянулся на палубе. «Рекс!» — хотел крикнуть он, но не смог: чьи-то пальцы сдавили горло. Он отбивался руками и ногами. Но силы были неравны. Валерку схватили и бросили в трюм. Сразу загремело над головой: люди Фармаза закрывали трюмный люк досками, а поверх них задвинули в скобы тяжелый бимс.
Трюм был завален рыбой, и это смягчило падение. Юра, тяжело дыша и оскользаясь, поднялся на ноги.
— Ты цел, Валерка?
— Цел…
В кромешной тьме, выставив руки вперед, Юра побрел по трюму. Рыба, должно быть, лежала давно и издавала страшное зловоние. Юра наткнулся на низкую перегородку, перелез через нее, нащупал груду сетей. Выхода не было. Кругом — прочные деревянные переборки…
От вони кружилась голова. Юра нащупал ступеньки крутого трапа, прислонился к ним.
— Будь я проклят! — вырвалось у него. — Идиот несчастный… Это я, я во всем виноват!..
— Юрий Тимофеевич, — отозвался из темноты Валерка. — Может быть, еще не все…
— Перестань величать меня по отчеству! — заорал Юра. — Дай мне в морду, Валерка!
— А что толку? — проворчал лаборант.
— Ты представляешь, что теперь будет с ними?! — Юра вскарабкался по трапу и бешено заколотил кулаками по доскам трюмной крыши. — Мерзавцы! орал он исступленно. — Откройте! Откройте!
— Юра! — крикнул снова Валерка. — Посмотри, что я нашел…
Шаря руками в углу трюма, Валерка наткнулся на что-то гладкое и холодное. Это был тяжелый нож с широким лезвием, каким пользуются при разделке рыбы.
Юра взял нож из рук Валерки, пощупал острое лезвие. Задыхаясь от ярости и отчаяния, он начал рубить доску над головой. Трещало дерево, летели щепки, занозы впивались в руку…
Рита осторожно выглянула из носового люка. Туман почти рассеялся. Шхуна, слегка накренившись, ходко шла полным бакштагом, под двойной тягой паруса и мотора. Надутый ветром грот был далеко вынесен за борт. Журчала вода вдоль бортов.
Глаза Риты освоились с темнотой. Она различила высокую фигуру возле трюма. Человек что-то укреплял на крыше трюма — задвигал в скобу брус. Затем он злобно выругался и пошел на корму.
— Иди за мной, — прошептала Рита Вале.
Одна за другой они легко скользнули наверх, за будочку ограждения носового люка. Здесь лежал сверток с их вещами, и верный Рекс сторожил его. Пес слышал Юрии голос на палубе, слышал шум борьбы и, должно быть, чувствовал, что творится неладное. Но Юра велел ему сидеть смирно, новой команды не поступило, и Рекс только беспокойно перебирал лапами и втягивал ноздрями воздух. Он не имел права отойти от свертка.
Рекс обрадовался приходу женщин. Лизнул им руки, завилял обрубком хвоста. Валя погладила его по голове, шепнула:
— Хорошо, что хоть ты с нами…
Она была напугана. Ее страшила тишина на палубе.
И тут раздался отчаянный стук. Кто-то барабанил кулаками в дверь или стенку. Вслед за стуком донесся приглушенный Юрин голос: «Откройте!»
— Они их заперли! — с ужасом сказала Валя. — Мы пропали!
Рекс напрягся и тихо зарычал.
— Молчать! — прошипела Рита.
Она выглянула из-за ограждения. Стук несся явно из трюма. Их бросили в трюм… Спокойно! Только не поддаваться страху. Мысль работала четко. Сколько их там, на-корме? Рита вгляделась. На фальшборте сидело трое. Они курили. Три малиновых огонька в слабом предутреннем свете. Три огонька и горьковатый запах, приносимый ветром…
Стук прекратился. Один из тех, в шляпе, кажется, Фармаз, плюнул в сторону трюма и засмеялся. Другой, здоровенный, высокий, громко сказал что-то…
Валя прильнула к Рите.
— Знаешь, что он сказал?.. — зашептала она, дрожа и всхлипывая. Ритка, я прыгну за борт!..
— Не сходи с ума! — Рита сжала ей руку.
Из трюма донесся треск расщепляемого дерева.
— Они там, в трюме, — сказала Рита. — Возьми себя в руки и слушай! Дорога каждая минута. У нас есть мой нож и Рекс…
— Твой нож? Бесполезная игрушка…
— Молчи! Перестань дрожать. У нас единственный выход…
Рита быстрым шепотом изложила свой план.
— Понятно? Не бойся. Главное — ошеломить их. Ну, пошли.
Рита храбро пошла в сторону кормы. Контрабандисты увидели ее. Фармаз соскочил с фальшборта и крикнул:
— Вайста! [стой! (иранск.)]
И пошел ей навстречу. Рита выхватила из-за пазухи нож, громко засмеялась и несколько раз вонзила нож себе в грудь.
Фармаз попятился назад.
— Аман, ханум! [помилуй, госпожа! (иранск.)] — вырвалось у него.
Тем временем Валя подбежала к трюму, ухватилась за бимс и стала дергать, пытаясь высвободить его из скобы. Тяжелый бимс не поддавался. Изнутри доносился треск дерева…
Рита шагнула ближе к Фармазу и всадила нож себе в шею. Ее неуязвимость и злобный смех произвели именно то впечатление, на которое она рассчитывала: суеверных иранцев охватил ужас. Они прямо-таки окаменели. Перед ними была пери-джаду, женщина-оборотень, злой дух…
Страница 160 из 182 Валя, плача и обрывая ногти, изо всех сил дергала неподатливый бимс.
— Юрик, сейчас!.. — крикнула она.
Фармаз опомнился. Злая гримаса исказила его лицо. Он выхватил из заднего кармана пистолет…
— Рекс! Фас! — закричала Рита.
Мелькнула мысль: а вдруг пес не послушается?..
Но Рекс послушался. Не успел Фармаз щелкнуть предохранителем и поднять пистолет на уровень глаз, как Рекс вымахнул из-за ограждения. Всю свою силу и злость он вложил в прыжок. Фармаз, дико вскрикнув, упал навзничь, сбитый с ног. Острые клыки впились ему в горло, когти раздирали одежду на груди.
— Вай, джулбарс! [тигр! (иранск.)] — не своим голосом заорал бритоголовый матрос, в ужасе пятясь к борту при виде зверя с черными поперечными полосами на светлой шкуре.
Рита подбежала к Вале. Вдвоем они сразу вырвали бимс из скоб. Теперь расшвырять доски…
Юра выскочил из трюма, за ним — Валерка. Держа нож у бедра, Юра пошел на рослого рулевого со шрамом. И вдруг остановился: на него смотрело черное дуло автомата.
Когда Рекс прыгнул на Фармаза, рулевой метнулся в кормовой люк и тут же вернулся на палубу с автоматом. Он прицелился в Рекса, но стрелять было нельзя: под собакой корчился и хрипел Фармаз. Тогда рулевой навел автомат на Юру.
Прикрывая собой женщин, Юра и Валерка попятились к корме. Иранец с автоматом наступал на них. В слабом сумеречном свете лицо его было страшным, нечеловеческим…
Четверо сбились на корме. Дальше отступать некуда. Все кончено. Вот-вот грянет автоматная очередь…
Юра увидел, как бритоголовый поднял пистолет, выпавший из руки Фармаза, и стал тщательно прицеливаться в Рекса.
…Потом Юра рассказывал, что действовал инстинктивно, Наверное, так оно и было. Инстинкт отметил, что шхуна на быстром ходу, на полном бакштаге склонна к уваливанию под ветер и только руль, закрепленный румпель-талями, удерживает ее. Еще раньше он заметил, что гротафал не добран до места и гик висит ниже чем надо…
Прежде чем все это оформилось в ясную мысль, Юра полоснул ножом по тугому шкоту румпель-талей.
Все произошло мгновенно. Освобожденный руль больше не сопротивлялся воде, нос шхуны резко покатился под ветер, и огромный парус махнул через всю палубу, как крыло сказочной птицы Рух. Тяжелый гик перекинулся на другой борт и смел с палубы контрабандистов. Бритоголовый, вскрикнув, полетел за борт. Рослый иранец покатился к фальшборту. Он успел нажать спусковой крючок прежде, чем выронил автомат. Прогремела короткая очередь — пули свистнули мимо…
Валерка кинулся поднимать автомат. Юра нагнулся над рулевым — тот лежал без сознания, оглушенный ударом. Под его головой растекалась лужица крови.
— Заглуши мотор и выведи механика! — крикнул Юра Валерке, а сам подошел к Рексу.
Рекс, повинуясь команде, неохотно разжал челюсти. Он продолжал скалиться и рычать. Фармаз с трудом приподнялся на локтях. Его грудь была залита кровью. Он злобно покосился на Юру и прохрипел:
— Загер мард…
Подбежали Валя и Рита. Смеясь и плача одновременно, Валя прижала к себе голову пса.
— Милая моя собачка, — бормотала она. — Умница моя…
Между тем мотор смолк. Валерка вывел наверх механика в пестрой рубашке и бараньей шапке, тыча ему в спину дулом автомата. Лицо механика не выражало ни страха, ни удивления. Он просто покорно шел, куда велят.
— В трюм, живо! — скомандовал Юра.
Механик спустился в трюм. Фармаз понуро занес ногу на ступеньку трюмного трапа. Вдруг он обернулся и проговорил на чистом русском языке:
— Отпусти, начальник… Деньги дам. Много денег…
— Д-давай вниз, бандюга! — заорал Юра, заикаясь от злости.
Валерка подтолкнул Фармаза автоматом, и тот скрылся в трюме.
За бортом барахтался и кричал бритоголовый. Ему бросили с кормы длинный канат. Он взобрался на палубу. Его била дрожь. Он беспрерывно кланялся, прижимая руки к груди. Его тоже отправили в трюм.
Рослому иранцу пришлось перевязать разбитую голову. Он пришел в себя, когда Рита накладывала ему повязку. Встал, шатаясь, и, бормоча проклятия, поплелся туда, куда Валерка указал ему автоматом, — в трюм.
— Да, там еще один, в кубрике! — вспомнила Рита.
Черноволосый «страж» спал младенческим сном. Его растолкали, он сел, блаженно улыбаясь и тараща глаза.
— Фармаз-ага? — пробормотал он и огляделся.
— Начальство ищет! — Валерка засмеялся и выпалил азербайджанскую детскую «дразнилку»: — Фармаз-ага гетты бага, гуш тутмага, тут емэга! [Фармаз-ага пошел в сад ловить птиц и кушать тут (азерб.)]
Теперь вся команда шхуны была в трюме, и трюм был прочно задраен. Юра облегченно вздохнул и обвел взглядом друзей.
— Ну вы, черти босоногие, — сказал он, улыбаясь, — дайте поглядеть на вас… Здорово напугались?
Валя подошла к нему, провела пальцем по его бородке.
— Фу! — сказала она, сморщив нос. — Ты прямо благоухаешь рыбой.
— А вы молодцы, девчонки. Считайте, что я вас поцеловал.
— Это Ритка молодец, — заметила Валя, обняв подругу. — Отчаянная такая… Если б не она…
— Рекс — вот кто молодец, — улыбнулась Рита.
— Все вы молодцы, — заявил Юра. — А мне дайте как следует по шее. Каюсь, это я во всем виноват. — И он нагнул голову, вытянув шею. — Ну-ну, давайте, все по очереди. Я очень прошу.
Страница 161 из 182
И все, смеясь, легонько стукнули его по шее.
— А это за то, что ты нас спас, — сказала Рита и вдруг поцеловала Юру.
— А меня? — сказал Валерка и покраснел от собственной дерзости.
Рита засмеялась и поцеловала его тоже, чуть дернув за ухо. Валерка просиял.
— А знаете, что самое смешное? — сказал он возбужденно. — Я совсем не умею обращаться с этой штукой. — Он протянул автомат. — Как из него стреляют?
Юра взял автомат, повертел в руках:
— Английская машинка. А стреляет, наверное, так.
Он высоко поднял автомат и выпустил длинную очередь в воздух.
— Салют! — сказал он и отбросил автомат в сторону. — А теперь пойдем домой. Стоять по местам!
Через полчаса шхуна, кренясь под свежим ветром, побежала на север.
— … бастард с потрясающе сильным даром! Нет, Жеже, ты же понимаешь,
какую ненависть он должен был вызывать у своих старших братьев, пусть
и законных, но бездарных и не имеющих ни малейшего шанса унаследовать
трон хотя бы уже потому, что, будучи бездарными, не имеют ни малейшего
шанса и пережить собственного одаренного папочку? И пусть Гильдия Ткачей
не берет заказы на особ королевской крови, бастарды там они или не бастарды, но
всегда остается старый добрый магомодифицированный яд и прочие вполне доступные
неодаренным прелести, отлично работающие и против шеров. До его появления эти
шисовы подхвостья успешно интриговали друг против друга чуть ли не полвека, но
тут бы сплотились единым фронтом против общей опасности. А он… Доверчивый
северный мальчишка, он не выжил бы в Метрополии и года. И это, заметь, я еще
не говорю про ту славенскую истеричную дуру, нашу славную императрицу,
хвала Двуединым, что ныне уже бывшую. Она и при вполне благополучных
обстоятельствах из своего вполне благополучного отпрыска умудрилась
вырастить Крошку Цимеса с почти полной блокировкой дара! С этими ее
постоянными поисками врагов и злоумышлителей против ее кровиночки…
А теперь представь, каких высот достигла бы ее паранойя и каких бы дел натворила,
появись у ее кровиночки настоящий конкурент? Если ненаследные братья еще
поостереглись бы, опасаясь монаршего гнева, то эта — нет. Вспомни хотя бы
загадочные смерти двух последних императорских фавориток, после которых
терпение кончилось даже у Элиаса, несмотря на все его Упрямство, и императрица
таки получила статус бывшей… Нет, Жеже. Я был уверен тогда и продолжаю
утверждать сейчас: Печать верности — не просто наименьшее зло из возможных. Она
была и остается идеальным выходом. Более того: она послужила Дюбрайну отличным
щитом. И полный запрет на прикосновение к женщинам — тоже. Логика высокородных
идиотов проста, как ломаный динг! Верный пес императора, которого всегда
можно дернуть за поводок, никогда не будет восприниматься ими ровней, а значит,
и наследником с их точки зрения он быть не сможет. Он не опасен. А запрет на женщин
исключает появление новых бастардов, которые, окажись одаренными, могли бы
стать опасными в будущем. И не надо так осуждающе качать головой! Это было
идеальное прикрытие. Лучшее, слышишь?!
— Крошку Цахеса, Ли.
— Что?
— Она вырастила из Люкресса крошку Цахеса. Если уж бравируешь употреблением
иномирных идиом, не стоит путаться в именах…
Из никем не подслушанного разговора между Темнейшим Ли Чжаном т.ш. Тхемши и Светлейшим Жераром с.ш. Парьеном.
Вставал Роне медленно.
С минуту посидел на краю кровати, с легкой иронией и почти академической отстраненностью анализируя собственное балансирование на самой грани искушения сорваться и таки рухнуть на спину поперек, как раз попав плечами и головой на нужную половину… Но нет. Понятно же, что не рухнул. Глупо все это, глупо и даже смешно. Немного.
Неторопливо встал. Так же неторопливо умылся. Спешить ему было некуда, да и незачем. Незачем, слышишь? И никаких теневых троп. Шисов полковник Магбезопасности Дамиен светлый шер Дюбрайн решил, что так будет лучше. И даже отстраняясь от неприятной истины, что шисов светлый ублюдок прав, он был в своем праве. Его право, его правота, его решение. Все.
Ты и так получил много, очень много, намного больше, чем мог рассчитывать и смел надеяться, и вот этот утренний ласковый свет, оставленный на подушке дополнительным подарком, словно бы обещание, словно зарок на будущее…
Вы еще встретитесь.
Это не конец, и перламутровый свет тому порукой. ласковый и га\лый свет, так легко проникающий под кожу и буквально насильно заставляющий поверить в то. во что верить нет ни малейшего резона. Вроде бы. Но… Вы еще встретитесь. обязательно встретитесь. иначе и быть не может. Дела Конвента и Магбезопасности слишком часто оказываются одними и теми же делами, чтобы этого не произошло. Вы и раньше постоянно пересекались, почему что-то должно измениться сейчас? А если и измениться, то почему именно в эту сторону?
Теплый свет, пахнущий морем и соснами. щекочет горло изнутри, вибрирует под ребрами теплым упругим комочком, устраиваясь уютно и надолго. Ему смешно. «Нет. — говорит он молча, одним своим успокаивающим присутствием, — Нет. Если что и изменится. то…» Дальше Роне предпочитает не додумывать: слишком велика опасность выдать желаемое за действительное, поспешить и все испортить, слишком часто это с ним уже происходило в прошлом.
Но теплый уютный свет никуда не девается. И игнорировать его наличие недостойно настоящего ученого-аналитика. Он данность. Новая константа, влезшая в привычную формулу, казавшуюся единственно верной и правильной. И теперь все придется пересчитывать заново, заново выстраивать проекции и графики, и результаты могут оказаться совершенно непредсказуемыми…
Вы еще встретитесь.
Обязательно. И тогда, возможно… Все возможно. Все, понимаешь? Если, конечно, ты сейчас не поторопишься, не напортачишь, не испортишь все. Как всегда.
Не стоит быть слишком жадным сейчас, если не хочешь потерять возможность. А ты ведь не хочешь этого, правда? Уже не хочешь. Вот и хорошо. Вот и договорились. Как хорошо и легко договариваться с разумным шером, правда? С тем, кто правильно понимает свои потребности и осознанно выстраивает градацию приоритетов.
Одевался Роне вручную, чего не делал с подросткового возраста. И сам не смог себе объяснить, зачем сегодня решил поступить именно так: то ли еще и таким образом тянул время, то ли чтобы лишний раз подтвердить договоренность, заключенную только что с самим собой. Ощущения-чувства-желания тоже были какими-то странными и трудно определимыми: то ли стихов и нежной музыки хочется, то ли убить кого-то как можно более зверским способом. Он никак не мог точно определить главную составляющую, вычленить, разложить по полочкам, препарировать и занести в журнал наблюдений, она ускользала, не поддаваясь.
Дверь за спиной закрылась бесшумно. Таверна не зря кичилась биркой второго разряда: постели тут были на диво мягкими, белье свежим, самогон неразбавленным, а дверные петли исправно смазывались и не скрипели. Вот разве что только ступенька на лестнице… Та самая, третья сверху.
Интересно, можно ли отнести подобную стабильность в разряд положительных сопутствующих факторов?
На верхней ступеньке ведущей на первый этаж лестницы Роне замер. Склонил голову набок, разглядывая сверху почти пустой по утреннему часу обеденный зал и с некоторым недоумением пытаясь понять, что же он чувствует при виде одного конкретного светлого ублюдка.
Который, оказывается, так никуда и не уехал.
Дайм сидел за тем же столом, за которым вчера вечером (неужели только вчера?) сидел Роне. Хмурился, проглядывая свежую газету и на ощупь таская бутерброды с широкой тарелки, перед которой стояла большая кружка с шамьетом, уже наполовину опустошенная. Стоящего в темной верхней галерее Роне он то ли действительно не заметил, то ли решил демонстративно не обращать на него внимания.
Роне осторожно взялся рукой за перила, не отрывая взгляда от Дайма, словно тот мог исчезнуть, стоило моргнуть. И начал спускаться, так толком и не разобравшись, что же он чувствует. Третья ступенька сверху уже привычно скрипнула под ногой.
Дайм поднял голову.
И просиял улыбкой настолько восторженной, самодовольной и искренней, что в полутемном зале таверны стало светло, словно по всем углам проснулись фонарные жуки… ну а может быть, они и проснулись. Кто его знает, светлого шера Дамиена Дюбрайна, на что он бывает способен по утрам после кружки шамьета и газетных новостей?
А еще Роне вдруг осознал, что кружек с шамьетом перед Даймом две. Вернее, даже не так, не то чтобы именно перед ним и именно две… просто одна и… еще одна. И эта, вторая, полная и исходящая паром, стояла не то чтобы совсем перед Даймом…
Дайм отследил залипший Ронин взгляд, и его улыбка сделалась еще более самодовольной, хотя казалось, куда уж более.
— Доброе утро, мой темный шер… — сказал Дайм.
И утро действительно стало добрым.
Комментарий к Вторая чашка
Конец первой части