Черная гробовая змея цепенеет, спутавшись в тугой клубок глубоко под извилистыми корнями столетней ели — никто не достанет там так похожего на еловые корни тела, ни серой и сырой осенью, ни, тем более, снежной морозной зимой, ни в черную, как она сама, весеннюю распутицу. Даже сущий мороз. Никто не разгадает ее черных холодных снов, не заглянет в ее пустые угрюмые глаза, не прочтет ее коротких темных мыслей.
Он идет. Глухой осенней ночью в полной тишине. Он медленно и неуклюже поднимается по лестнице, тогда как не может, не должен ходить… Надо закричать, позвать на помощь, но с каждым его шагом тело цепенеет, как гробовая змея под извилистыми корнями столетней ели. Он идет. Под ним не скрипят ступени, но каждый шаг, приближающий его к двери, ощутим, осязаем. От него не спастись. Ничто не помешает ему войти в спальню. Ужас заперт в бессильном теле и бьется внутри как толстая мохнатая бабочка, душит липкой пыльцой, осыпающейся с крыльев… Закричать! Надо немедленно закричать! Но из горла не пробивается даже жалкого писка, даже змеиного шипения…
Он идет. Он миновал лестницу. От него не спастись. Оцепенение подбирается к груди, перехватывает дыхание — он здесь, он стоит прямо над тобой… Только глупые дети думают, что спрячутся от него под одеялом…
Черная гробовая змея видит сны своих жертв — они полны беспомощности, безысходности и ужаса.
* * *
Дождь лил и лил второй день подряд, холодный и злой. Осенний ветер трепал его струи, стучал в окна и выл в печной трубе; ручей вздыбился, вспенился и бешено крутил колесо амберного породителя. И если бы Лахт не выглядывал в окно, опасаясь поломки колеса, то не заметил бы черного всадника, приближавшегося к дому. Бывает же…
Дети возились, повизгивая, в теплом углу возле печки, жена и кухарка перебирали крупу за пустыми женскими разговорами, и Лахт обернулся к ним.
— Йочи, иди пока наверх. К нам гость…
— Кто-то чужой? — переспросила жена, вставая.
— К нам черный всадник, — хмыкнул Лахт, хотя смешно ему вовсе не было.
Нетерпеливый стук в дверь раздался раньше, чем Йочи поднялась в спальню, и Лахт помедлил. На всякий случай перетянул шнурками концы височных прядей — пусть видит, что перед ним отец семейства, а не бездомок какой-нибудь…
Стук повторился — громче и настойчивей. Что нужно здесь черному всаднику? Кто-то навел на Лахта Конгрегацию? Тогда почему приехал один рейтар, а не отряд? Просто на разведку?
Лахт, не заправляя рубаху в штаны, дважды обернул широкий мягкий пояс вокруг тела. Надо было бы, конечно, сорочку надеть, но пока ее найдешь…
Вместо стука гость ударил в дверь кулаком, да так, что содрогнулся весь дом.
Лахт дернул засов и распахнул двери — точно, рейтар врезал по ним своей шипованной перчаткой, оставил три дырки на самом видном месте!
— Зачем дверь-то портить? — проворчал Лахт не очень-то гостеприимно. — Колокольчик есть — нужно только за веревочку дернуть…
А впрочем, хорошо, что рейтар не дергал за веревочку — оторвал бы колокольчик одним движением. Здоровенный был детина, косая сажень в плечах, — родом, небось, из карьял. С его плаща вода не капала, а лилась многочисленными струйками, под опущенным на лицо куколем невозможно было разглядеть глаз…
— Это ты Ледовый Лахт сын Акарху сына Сужи? — переступая порог, спросил рейтар.
— Нет. Не я. Я не Ледовый. И даже не Ледяной, я Ледовой Лахт. Ле-до-вой, — пробормотал Лахт, отступая от двери. Сапоги гостя, перепачканные густой жирной грязью, оставляли на выскобленном полу заметные следы.
— Я воин Триликой богини, рейтар Северо-восточного ландмайстерства Конгрегации, — черный всадник откинул куколь, — мое имя Каменный Хорк сын Эло сына Корпи.
Мальчишка. Щенок лет двадцати, не более. Из морских купцов, и не рядовых вовсе — не меньше, чем сын морского дядьки или даже хозяина шнавы. Умеет не только сидеть на веслах и тянуть канаты — наверняка знает навигацию, астрономию, может вести парусный корабль, владеет стратегией и тактикой морского боя, легко управляется с топором, палашом и саблей, а не только с шипованным кастетом… Что его понесло в рейтары?
Лахт поморщился… Ну почему? Ну откуда он это узнал? Он ведь не колдун, это не колдовство — наитие, которое можно объяснить логически.
Ладно, сын хозяина шнавы должен к двадцати годам знать и уметь в десять раз больше сына гребца. Морские купцы не балуют своих детей, и чем богаче купец, тем трудней приходится его сыновьям. Но с чего Лахт взял, что парень вообще из морских купцов?
Воин Триликой вперил взгляд в потолок, где висела амберная лампа, а потом подозрительно спросил:
— Это что, колдовство?
— Это амберная магия. Пока не запрещается Конгрегацией.
— Я слышал, ты колдун… — гость смерил Лахта еще более подозрительным взглядом.
— Я ученый механик, а не колдун. О чем имею грамоту высшей школы Великого города. Предъявить?
— Не надо. Я приехал к тебе с личной просьбой.
Нормально начинает личные просьбы — с обвинения в колдовстве… Точно сын хозяина шнавы. И не одной. То, что парень морской купец, понятно по походке. Морда кирпичом — это индивидуальная особенность, а вот навсегда обветренная кожа на лице подтверждает: моряк. И косички от висков тоже обычно плетут морские купцы. Но почему из богатых? Говор? Хватка? Взгляд? Надо немедленно понять, откуда Лахт это узнал, иначе потом будет поздно. В Великом городе он перевидал множество морских купцов, там их достаток был виден по оружию и доспехам, но воины Триликой одеты и вооружены одинаково. Ладно, пусть будет взгляд и манера говорить и держаться.
— Проходи, — поморщившись, предложил Лахт. — Каменный Хорк…
Тот, снимая плащ, глянул вопросительно на кухарку, на детей, потом на Лахта — не привык, чтобы его принимали в кухне? Нет, он что, собирается изгваздать пол еще и в библиотеке? Не просить же его снять сапоги, чтобы весь дом провонял его портянками…
Рейтар все еще мялся у двери.
— У тебя такая чистота… Это тоже амберная магия?
— Нет, это колдовство моей жены и прислуги.
— Твоя жена колдунья? — насторожился гость.
— Если умение скоблить пол добела считать колдовством, то да. А какие волшебные пироги печет моя кухарка — ты представить себе не можешь!
Парень не понимал шуток — лицо его стало растерянным, как у обманутого ребенка.
— Может, мне стоит вымыть сапоги в ручье?.. — неуверенно спросил он.
Это уже лучше для обращения с личной просьбой… Ну да, чистота палубы на шнавах свята, и поддерживают ее самые молодые в ватаге. Независимо от богатства отцов…
— Лучше оботри их тряпкой, которая лежит у входа, — посоветовал Лахт.
Вот! Дорогие сафьяновые сапоги! Вот почему не просто морской купец, а богатый морской купец! Лахт сразу поглядел на грязные сапоги гостя, и это незаметно отложилось в голове. Ага, и запона плаща на плече из серебра… Остальное — как у всех рейтаров.
Гостя с чистыми сапогами можно пустить и в библиотеку — не гнать же кухарку с кухни? Лахт кивнул на дверь в «мужскую» половину дома и, проходя мимо окна, еще раз глянул на бешено вращаемое ручьем колесо. Банки-энергонакопители давно заполнились под завязку, и, входя в библиотеку, Лахт поднял рубильник амберного очага — пока есть возможность, пусть дом согревает течение ручья, дрова будут целей.
Свет амберных ламп немного потускнел, но и только, — тончайшие железные нити, натянутые на глиняную плиту, загорелись красно-оранжевым светом, от них тут же пошло сухое и чистое тепло, и Лахт вежливо предложил гостю сесть поближе к очагу.
Тот покосился на очаг с большим подозрением и спросил:
— А это тоже колдовство твоей жены?
— Опять не угадал. Это снова амберная магия.
На этот раз не пришлось долго разбираться с собственными умозаключениями — парень не так давно обратился в рейтары и пока плохо знал, что пристало воину Триликой, а что ею не благословляется.
Он снял перчатки и заткнул их за пояс — на левом безымянном пальце у парня сидел тяжелый золотой перстень с камнем редкого размера и чистоты. Куда там сафьяновым сапогам — такую вещицу можно на дом обменять…
И даже сидя в предложенном кресле, застеленном одеялом из волчьих шкур, гость поминутно с недоверием оглядывался на очаг.
— Я слушаю тебя, Каменный Хорк, — с тоской начал Лахт.
— Да, — тот помялся. — Мне сказали, что ты колдун… Не отрицай! Я никому об этом не скажу.
— Можешь говорить об этом кому пожелаешь. Колдуном я от этого не стану.
— Ладно. Пусть не колдун, пусть амберный маг, — согласился гость, и Лахт с трудом удержался от смеха. — Но мне сказали, ты можешь помочь в моем деле. Разумеется, я хорошо тебе заплачу.
Ученый механик — ремесло доходное, но почему-то Лахт сразу понял, что речь пойдет не о механике и не об амберной магии. Ага, потому что личная просьба. И подозрительные взгляды на кухарку. Наверняка будет говорить о девчонке. За приворотом, что ли?
Надо же такое придумать: «амберный маг»! Ну да, если есть амберная магия, должны быть и амберные маги…
— У меня есть невеста, — сообщил Каменный Хорк и снова оглянулся на очаг. — Ее отец, Кленовый Тул, пообещал ее мне в жены еще до ее рождения. Верней, не мне пообещал, а моему отцу. Но мне в жены. Тогда Кленовый Тул был гораздо богаче, а у моего отца было только три шнавы. Но он спас йерра Тула от морского змея, и тот пообещал за это дочь.
— Кленовый Тул — это новый володарь Волосницы?
— Да, именно он. Но почему же новый? Насколько мне известно, Кленовое семейство перебралось в Исзорье больше пяти лет назад… Поэтому йерр Тул и вспомнил обо мне — теперь он не так богат, как раньше, а у моего отца больше двадцати кораблей. В общем, йерру Тулу сейчас гораздо выгодней породниться с Каменным Эло, чем пятнадцать лет назад. Отец не отказывается от своего слова, потому что не имеет права владеть землей — только кораблями.
— То есть теперь это равный и взаимовыгодный брак, я правильно понял?
— Да. Невеста вошла в возраст, и йерр Тул пригласил меня погостить на свою мызу. Не совсем смотрины, конечно… Я против отцовской воли идти не собирался, отец сам сказал, что, прежде чем выкладывать серебро, надо взглянуть на товар.
Лахт не слушал, что болтают женщины о дочери Кленового Тула, но фрели Ойя вроде бы не имела видимых изъянов…
— И как? — Лахт подмигнул Каменному Хорку.
Тот по-мальчишески смутился, опустил взгляд, стиснул подлокотники кресла и пролепетал:
— Фрели Ойя — самая прекрасная девушка из всех, кого я встречал…
Должно быть, на своем веку он встречал не так много девушек, но это даже к лучшему в сложившихся обстоятельствах.
— Так в чем же дело?
— Я думаю, что на мою невесту навели порчу, — Хорк поднял глаза.
О боги, сущие и мнимые!
— Да ну? — кашлянул Лахт.
Если порчу навели на корову-кормилицу, о чем, рыдая, Лахту сообщит неграмотная мать семейства, он даже не попытается ее разубеждать. Но образованный юноша, да еще и воин Триликой, — стыдно должно быть за глупые суеверия…
— Я в этом не сомневаюсь… Она… Она ведет себя совсем не так, как полагается девушке! Она ругается, как… в общем, непристойными словами. Она ездит верхом без седла. Она дразнит меня и грубит родителям. Третьего дня она вылила в мою постель горшочек меда, а вчера подложила репьев под седло моего коня…
— А как, по-твоему, должна вести себя девочка четырнадцати лет?
— Ну, наверное, как-то иначе… — неопределенно ответил Хорк.
— Слушай, а может, ты ей просто не понравился? — предположил Лахт, пряча улыбку.
— Как это «не понравился»? — опешил парень.
— Ну, видишь ли, женщина… самка… она сердцем определяет наилучшего отца своим детям…
— С чего это я буду плохим отцом для ее детей?
— Женщины часто проверяют отцовские качества мужчин: насколько будущий муж выдержан, снисходителен к шалостям, как он поведет себя, не обидит ли ее детей, когда они будут шалить — и не будет ли чрезмерно им попустительствовать… Впрочем, у всех это бывает по-разному, женщины — тонкие и загадочные существа, нужно быть к ним терпимей.
— Но… иногда… — Хорк пригнулся к Лахту и понизил голос, — иногда она ведет себя совершенно непристойно. Невинной девушке положено быть скромной, а она недавно показала мне коленки, будто портовая девка… И хохотала после этого тоже как портовая девка…
— А кроме портовых девок, ты других женщин когда-нибудь видел вблизи? — снисходительно спросил Лахт.
— Конечно! Священниц собора Триликой богини!
— А… Тогда понятно. Я скажу тебе, Каменный Хорк, что обычные женщины, слава стихиям, не похожи на священниц. Конечно, скромность украшает юную фрели, но ведь она показала коленки тебе, а не твоим друзьям.
Лахт живо представил себе, как Каменный Хорк, увидев девичьи ножки, краснел и ловил ртом воздух — и как, должно быть, весело смеялась над ним девчонка.
— Если бы она показала коленки моим друзьям, я бы ее убил! — вспыхнул парень и добавил, подумав: — Если бы она была моей женой, конечно…
— Да? Лучше ей, наверное, не ходить за тебя замуж… Мало ли за что еще тебе захочется ее убить…
В эту минуту скрипнула задняя дверь и к библиотеке через мастерскую протопал кузнец Метте, работник Лахта. В руках у него был чертеж амберного движителя, на который гость покосился не менее подозрительно, чем на очаг.
— Мастер Лахт, я не понял тут кой-чего…
Пока Лахт разъяснял кузнецу то, чего тот не понял, Каменный Хорк косился на очаг, а потом сделал то, что, видимо, мучительно хотел сделать с самого начала — тронул раскаленные проволочки пальцем… Вот ведь любопытный мальчишка! Амберный очаг стрекнул его хорошенько — парень в испуге отдернул дрожащую руку и выругался.
— А в горячую печку ты пальцы совать не пробовал? — спросил Лахт. — Нет? Значит, точно лизал железо на морозе…
И когда Метте ушел, Лахт решил, что пора подводить итоги.
— В общем… как амберный маг… я тебе скажу: никакой порчи на твоей невесте нет. А если и есть, то снять ее очень просто: однажды хорошенько отшлепать. Вот за репьи под седлом коня совершенно точно надо было отшлепать. И пока ты ей не муж, сделать это мог бы ее отец.
— Погоди! Я же не сказал главное! Почему я сразу понял, что это порча!
Ох…
— Ну и?..
— Весной она болела лихорадкой, и ей остригли косу. Меня потому и позвали на мызу только осенью — потому что весной волосы у фрели Ойи были еще совсем коротки. Так вот, кто-то трогал ее остриженную косу!
— Откуда такая уверенность? — усмехнулся Лахт.
— Фрова Коира, мать моей невесты, хотела показать мне ее косу, но вместо косы в сундуке лежали спутанные волосы.
— Мало ли кто мог спутать косу… — неуверенно кашлянул Лахт. — Много у йерра Тула детей?
— Фрели Ойя — его единственный ребенок…
— Тогда, может, шимора… Они любят играть с волосами… — еще неуверенней предположил Лахт. Потому что шимора не способна открыть сундук, это всем известно.
— Шиморы не открывают замков, а сундук был под замком, — подтвердил его мысли Каменный Хорк.
Подозрительно это выглядело, да. Не о порче, конечно, речь, но кто знает, для какого черного колдовства понадобилась девичья коса? Однако Лахту лучше не совать нос в это дело… Тем более на глазах рейтара Конгрегации…
— Разве Кленовое семейство не поклоняется Триликой? — спросил Лахт.
— Конечно, поклоняется! И весьма ревностно! — с оптимизмом подхватил Хорк. — Но йерр Тул не захотел обращаться к коренному магу с эдакой малостью… А я сразу понял, что это порча.
— И побежал, значит, с эдакой малостью к колдуну? Ты разве не знаешь, что Триликая не благословляет обращение к колдунам? Что любая магия, кроме соборной, исходит от Рогатого хозяина полночных земель?
— Но иногда… Чтобы не впутывать коренных магов… — промямлил воин Триликой. — Ведь есть же и светлое колдовство…
— Нету светлого колдовства в глазах Триликой. Кроме соборной магии. Но я знаю, что сделает коренной маг, услышав от рейтара слово «порча»: велит его крепко высечь и отправить на послушание в какой-нибудь далекий северный форт. На год-другой. И я его понимаю, у меня тоже от слова «порча» делается кисло во рту. Йерр Тул опять же не дурак, чтобы палить из пушки по воробьям — зачем связываться с коренной или, еще хуже, с высокой магией, если местный колдун решит проблему быстро и дешево? Но йерр Тул не воин Триликой, ему простительно некоторое отступничество от истинной веры. Так что если послать жениха-рейтара к колдуну, то они оба будут помалкивать. Один — чтобы не попасть черные списки Конгрегации, другой — чтобы не ехать на послушание.
Разумеется, Конгрегацией управляют не дураки, и воина Триликой с таким богатым батюшкой никто не отправит в далекий северный форт — а вот содрать серебра вместо шкуры захотят запросто. Впрочем, этот мальчишка так наивен и чист сердцем, что, пожалуй, скорей добровольно, нежели из-за угроз, отдаст все свое серебро Триликой.
— Йерр Тул никуда меня не посылал! — возмутился Хорк. — Я сам подумал, что для снятия порчи колдун подходит лучше коренного мага. Расспросил дворовых, и они указали на тебя.
— Но я-то не колдун… — осклабился Лахт. — Я ученый механик.
— Да? А чертеж, который приносил твой человек? Это, по-твоему, не сакральная геометрия? Я своими глазами видел на нем изображение рога!
О боги, сущие и мнимые!
— А изображение рога как-то отличается от изображения полумесяца?
Да, примерно так же, как соборная магия от колдовства — то есть ничем.
— Отличается! Рог — знак Рогатого, а полумесяц — знак Триликой! — совершенно искренне ответил Хорк.
И надо же, именно в эту минуту горячего спора в окне за пеленой дождя появилось расплывчатое белое пятно, в котором Лахт быстро угадал навку Юхси… Хорошо, что рейтар Конгрегации сидел к окну боком и навки пока не видел. Может, он бы и не побежал доносить на Лахта в тот же день, но однозначно должен был это сделать. Ведь главная задача Конгрегации — защита людей от нежити. И ради этой самой защиты людей Конгрегация не брезгует обращаться к высоким магам…
Йочи жалела одинокую навку, играла с нею иногда, собиралась разгадать, откуда та появилась в окрестностях Росицы — девочка ничего не помнила о своей прошлой жизни.
— Нет, ты послушай, какую песенку она поет, — рассказывала Йочи Лахту. — «Молкнет птичья перекличка там, где лег туман пуховый»… Это непростая девочка, не деревенская. Наверное, ее родители были из ученых людей, а значит, их не так уж трудно отыскать.
Лахт считал, что выяснять происхождение навки не имеет смысла — обычно родители не радуются обращению умершего дитя в нежить. И… смерть частенько меняет человека. Не всегда, но меняет.
— Знаешь что… Нарисуй-ка мне рог и полумесяц. Я хочу понять разницу, — попросил Лахт черного всадника, выкладывая на стол бумагу и грифель. — А я пока принесу чертежи, и ты покажешь мне, где ты там увидел сакральную геометрию.
Расчет оказался верным — воин Триликой повернулся за стол, спиной к окну. И Лахт по пути к мастерской незаметно задернул окно кружевной занавеской.
Мертвая девочка стояла под струями дождя в долгополой белой рубахе и держала в руках обломок ржавого меча. На плече у нее, как всегда, сидела мертвая галка, а за спиной маячил детеныш большерогого оленя — тоже не живой, разумеется. Лахт накинул плащ, выходя на заднее крыльцо, обращенное к лесу, но сапоги надевать не стал — босые ноги высохнут быстрей…
— Что ты сюда пришла? — зашипел он на навку, подбежав к ней поближе.
Она подняла на него глубокие печальные глаза и пролепетала:
— А фрова Йочи сегодня не выйдет погулять?
Нормально! Хлещет дождь, воет ветер, под навесом стоит черный конь черного всадника — и фрова Йочи не выйдет погулять?
— С ума сошла? Брысь отсюда! Сколько раз тебе говорить, что нельзя здесь появляться, если в доме гости!
Ноги ломило от холода, отчего Лахт злился все сильнее.
— Я вот тут нашла кое-что. Тебе не надо? — дитя показало обломок меча.
— Где ты это взяла?
— Так на курганах…
— Положи на место. И никогда ничего на курганах не бери.
— А когда фрова Йочи пойдет погулять? — не унимался ребенок.
— Когда кончится дождь и станет посуше. Брысь отсюда, я сказал!
Навка покивала печально и медленно побрела обратно в лес. А когда Лахт повернулся к крыльцу, то увидел рейтара Конгрегации, наблюдавшего за ним из окна…
Наверное, чертежи можно было с собой не брать.
— Это ведь была навья? — угрюмо спросил воин Триликой, когда Лахт вернулся в библиотеку.
— С чего ты взял? Это соседская девочка, прибегала к кухарке за солью, — не очень удачно соврал Лахт, потому что ближайшие его соседи жили в полуверсте отсюда — в рубашонке не побежишь…
На столе лежал рисунок рейтара, изображавший рог и два полумесяца — с соответствующими подписями к ним, чтобы никто не перепутал:
— Это была навья. А твоя жена, я знаю, — лаплянка, — сузив глаза, усмехнулся Каменный Хорк. — А все лапляне поклоняются Рогатому и все их женщины — ведьмы.
— Не все, — попытался отболтаться Лахт.
— Почти все. К тому же это легко проверить.
Вряд ли парень знает, как Конгрегация выявляет ведьм, иначе лицо его не было бы сейчас таким праведно-честным. Слава стихиям, в землях Великого города у Конгрегации не так много власти, чтобы проверять, может женщина устоять против высокой магии или не может. Если может — она ведьма. А если нет — рассыплется в прах. Впрочем, говорят, что в последнее время высокие маги научились не доводить дело до смерти — невинных женщин, не способных противостоять ледяному холоду преисподней, оставляют в живых, холод лишь полностью выжигает их кожу. Колдунов Конгрегация выявляла тем же способом, но это Лахта почему-то не тревожило так, как выявление ведьм среди лаплянок.
— Но если ты поедешь со мной и найдешь того, кто спутал косу моей невесты, я никому об этом не расскажу, — продолжал Каменный Хорк.
— А если не найду?
Похоже, о «не поеду» можно было не спрашивать…
— Тогда снимешь с нее порчу.
— Я не колдун, я не умею снимать порчу. И… порчи не существует, понимаешь? Глупости это, колдуны придумали, чтобы серебро с дураков тянуть.
— А зачем тогда растрепали ее косу?
— Это может быть другое колдовство. Черное.
— Вот и защитишь ее от черного колдовства, — пожал плечами Хорк.
— Я не колдун, я не могу ее защитить.
— Ты врешь, что не колдун. Откуда ты тогда узнал, что я лизал железо на морозе, а?
Лахт прыснул. Ну как объяснить мальчишке, что не надо быть колдуном, чтобы это угадать?
— Я же пообещал, что никому не расскажу, — обиженно продолжил Хорк. — А слово морского купца тверже камня.
— Ты уже не морской купец, а рейтар Конгрегации. А слово рейтара Конгрегации не стоит выеденного яйца.
— Почему ты так думаешь? — упавшим голосом спросил парень.
— Ты и сам знаешь почему. Просто не хочешь в это поверить.
Лахт повернул нарисованные знаки лицом к себе и боком к Каменному Хорку.