Ты ж моя дрянь!
Что, криво хмыкнув в черном стекле,
Делает по-своему!
Ты дрянь! Записано на стене.
О тебе поют Крематории!
В четыре утра ты не можешь уснуть,
Не отмечен — зря прожитый день,
Ты дрянь,
и ты знаешь ответ,
Ничтожество! Серая тень!
Ты дрянь, и, кажется, ты готова смотреть
Лживой кошкою и снизу вверх,
Лишь бы погладили за ушком,
И потом, все порушив, на смерть…
Ты дрянь! Ты презрела закон,
Ты презрела границы и стать,
Ты дрянь!
Не нужна ты здесь никому,
Ни черта — ты не можешь понять?!
Ты дрянь, скверный сиквел
Прогнивший колок,
Ты свободна и ты не у дел,
Ты дрянь!
И души твоей заживо клок
Я вчера спалил и смотрел!
Ты дрянь! Ты всего лишь изгибом бедра
И пленила и предала.
Ты дрянь!
Доживи до утра,
Чтобы сдохнуть под солнцем до тла!
Ты дрянь, кислотой капать пасти чужой,
что смотрит тебе во след.
Ты дрянь, понимаешь, тебе можно всё,
А обычным сволочам, видно, нет.
Ты дрянь, и ты ходишь, как хочешь, ферзем,
Ты прогнившая уставшая дрянь!
Ты не любишь себя, а за что не любить?
Может быть, и так тоже нельзя?
Ты ж, моя мелкая… хрупкая…
Черная жгучая дрянь…
Интересный стих вышел про темную сторону личности. Типа непринятое собой в себе. Когда человек ненавидит себя, отрицает свою теневую сторону, но это все же кусок его. Типа ненависти инквизитора к ведьме. Короче, такое вот.. спать не давало)))
3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 30-й день хмурого месяца
Брата фровы Коиры звали Варожем. Луговой Варож сын Яла сына Эноя, — он представился Лахту сам, уже в большой гостиной комнате, куда после ужина мужчины отправились выпить вина. Большой гостиная комната была лишь по сравнению со столовой — ничего общего с гостиной комнатой Солнечного Яра Лахт тут не нашел. Солнечный Яр любил пиры и охоту, а потому частенько после охоты пировал. С ватагой из сотни-другой человек и двух-трех десятков собак. Говорят, однажды, хорошенько набравшись можжевеловки, володарь въехал в гостиную комнату на жеребце и заставил его запрыгнуть на стол, но, к сожалению, проехать по столу через всю гостиную комнату не смог — тот с треском развалился.
Зато в гостиной комнате йерра Тула было чисто: здесь не блевали и не мочились на пол, не бросали по сторонам объедков, не били глиняной посуды и не стреляли по амберным лампам (и вовсе не из-за отсутствия таковых).
Никто из мужчин в доме ни слова не сказал о болезни фрели Ойи, Лахту пришлось начать самому:
— Я должен посмотреть на расплетенную косу фрели.
Лицо йерра Тула стало нерешительным и испуганным — будто он всеми силами старался забыть о столь досадном происшествии, а Лахт ему напомнил.
— Да, конечно, — кивнул Лахту йерр Варож, который был явно посмелей своего деверя. — Я, признаться, не хотел вмешивать в это дело посторонних, но раз уж йерр Хорк, рейтар Конгрегации, решил позвать колдуна…
— Я не колдун, я ученый механик, — повторил Лахт.
Йерр Варож понимающе ему подмигнул:
— Не волнуйся, никто из нас не побежит звать на помощь Конгрегацию.
— От этого я не сделаюсь колдуном.
— В самом деле, Варож, — вмешался йерр Тул. — Солнечный Яр говорил, что йерр Лахт здорово умеет выводить злоумышленников на чистую воду, а ученые люди всегда кажутся смердам колдунами. Но я все-таки надеюсь, что косу Ойи растрепали не по злому умыслу…
Косу хранили в супружеской спальне йерра Тула и фровы Коиры, в сундуке с приданым дочери. Сундук запирался на замок, и ключ имел только дедушка Юр, которому верили здесь безоговорочно — он заправлял хозяйством еще в доме отца йерра Тула, был не просто ключником и домоправителем, но и ревностным хранителем истории Кленового рода и семейных традиций.
Поглядеть на то, как Лахт станет изучать спутанную косу, собрались все, кроме фрели Ойи и ее няньки, которые отправились в девичью спальню. Дедушка Юр торжественно повернул ключ в замке, йерр Варож поднял тяжелую крышку сундука, фрова Коира не менее торжественно откинула кружева приданого.
Вместо косы на тончайшем беленом полотне лежал безобразный колтун из вьющихся темных волос. Лахт смотрел на него недолго — не раз и не два видал спутанные за ночь конские хвосты. У шиморы маленькие тонкие пальчики, и волосы не просто растрепаны, а запутаны в характерный «узор», который человек будет плести иглой несколько месяцев.
— Это шимора, — сказал он, пожав плечами.
Йерр Тул вздохнул с облегчением, фрова Коира издала странный звук — то ли всхлипнула, то ли охнула, — но в ответ на вопросительный взгляд Лахта ничего не сказала. А вот серенькая фрели Илма ахнула в полный голос и чуть не вскрикнула:
— В доме живет шимора? О, Божечка моя, я не смогу теперь спокойно спать… Ее надо немедленно, немедленно изловить!
— Изловить шимору очень непросто, — ответил Лахт.
— Но ты ведь колдун… — как-то стыдливо заметила фрели.
Может, он ошибся насчет скорой смерти девочки? Может, это в самом деле проделки шиморы?
— Я не колдун. Я ученый механик. К тому же не вижу никакого смысла ее ловить — не крыса. Шимора, может, не очень приятное существо, но вполне безобидное. Ну, спутает хвосты лошадям. В холода может в ногах спать. Вот косу растрепала… Крупу не грызет, болезни не разносит, гнезда не вьет и не гадит. Простите, конечно…
— Спать в ногах?.. — тихо-тихо уронила фрели Илма. — Какой ужас… Я думала, это кот…
— А в доме есть кот?
У них был кот. Нет, у них было много кошек при кухне и во дворе, которые исправно ловили мышей и крыс, но это был другой кот. Домашний. По кличке Кленовый Базилевс. Он никого не ловил и кушал лежа. Удивительно. Шиморы боятся котов и обычно не живут там, где кот свободно ходит по дому.
— Скажите, а когда в последний раз проветривали белье из этого сундука? — прервал Лахт восторженные восклицания женщин о коте.
Обе поглядели на дедушку Юра вопросительно.
— В красном месяце, когда стояла сухая жара, — ответил тот. — Но коса была на месте, и пока белье проветривалось, сундук был заперт.
Интересно, в доме, где поклоняются Триликой, принято так тщательно запирать девичьи косы?
— А зачем? — спросил Лахт.
Дедушка Юр в недоумении помотал головой.
— Что «зачем»?
— Зачем был заперт сундук, пока проветривалось белье? Ведь белья там не было.
— Так от злого находа… От черного колдуна…
И все равно странно было, что здесь, в доме, в святая святых — спальне хозяев, — так опасаются черных колдунов. Будто ждут их неотвратимого появления.
— А когда косу видели целой в последний раз?
— Наверное, тогда и видели. В красном месяце.
— И что, сундук больше не открывали?
Дедушка Юр покачал головой.
— Только когда фрова Коира захотела показать косу йерру Хорку.
Но шимора не могла открыть замок и поднять крышку.
— И фрели Ойя ни разу не просила открыть сундук, чтобы примерить что-нибудь из приданого? — подозрительно переспросил Лахт.
Дедушка Юр замялся.
— Да, было раз. Было. Но я сам открыл сундук и сам запер.
Лахт повертел замок в руках, защелкнул его и повернул ключ.
— И ключи у вас не пропадали?
— Как можно? — дедушка Юр замахал руками.
Лахт достал из кармана шпильку, поковырялся в замке, но тот был вполне надежен. Можно. Еще как можно.
— А случалось так, что в спальне ночью никого не было?
Случалось. Перед знакомством фрели с женихом йерр Тул с женой на три дня и две ночи ездили в город Священного Камня за подарками дочери и йерру Хорку. И вполне возможно, что хитрющая фрели Ойя стащила ключ у старика, чтобы в отсутствие родителей беспрепятственно вертеться перед зеркалом.
Лахт взял спутанные волосы в руки и спросил фрову Коиру:
— Какой длины была коса?
— Чуть ниже пояса.
— А толщины? Только честно, туго заплетенная.
— У Ойи хорошие, густые волосы, мы всегда заплетали косу туго, — с вызовом ответила ее мать. — У основания она была толщиной примерно в полтора вершка.
То, что Лахт держал в руках, имело гораздо меньший вес, чем девичья коса такой длины и толщины. Он свернул колтун жгутом — вышел жалкий крысиный хвост, а не девичья коса ниже пояса.
Показалось, или домочадцы разом отшатнулись от сундука — и от Лахта? Стало тихо, даже фрели Илма не стала причитать, наоборот — побледнела сильней, чем фрова Коира. А у той окаменело лицо, будто она всеми силами постаралась не пустить страх за дитя в свое сердце, отрешиться от него, не думать о дурном.
— Нет, нет, этого не может быть… — прошептал йерр Тул. — Прямо здесь, в доме? Кто здесь может желать зла невинному ребенку? Может, это все-таки чья-то шалость?
Шалость после этого выглядела бы странно — кто-то расплел косу и забрал не меньше ее половины. Шимора не станет забирать волосы с собой. Или станет?
И теперь девочке грозит смерть…
Кто-то расплел косу, забрал с собой ее часть и впустил в сундук шимору — чтобы в случае чего все решили, что виной всему шимора. А грозит ребенку смерть или нет — отдельный вопрос.
По сути, тот, кто расплел ее косу и забрал часть волос, станет убийцей, если фрели умрет. Оберег с тресветлым солнцем лишь отодвинет ее смерть — но от смерти не спасет.
Если расспросы домочадцев ни к чему не приведут, придется ловить шимору.
Фрели Ойя уже ушла к себе, а постучать в девичью спальню в столь поздний для этого дома час Лахт не осмелился. Ни спросить ее о самочувствии, ни выяснить, кто дал ей очелье с тресветлым солнцем, он не успел. А насчет украденных ключей от сундука она бы вряд ли созналась.
В кухне еще гремели посудой, отмывали котлы, скоблили пол и стол, а потому на встречу с домовым можно было не рассчитывать, не говоря о шиморе — сущности робкой и осторожной.
Однако йерр Хорк нашел время чересчур ранним для того, чтобы ложиться спать, и позвал Лахта к себе в спальню погреться у очага и выпить горячего вина. Предложение Лахту понравилось, тем более что неплохо было бы расспросить Хорка о домочадцах Волосницыной мызы. Третьим, для легкости беседы, позвали егеря, человека хоть и не слишком молодого, но не столь гордого, как йерр Варож, и не столь щепетильного, как дедушка Юр.
Спальня Хорка была одной из лучших комнат в доме — с высоким фронтоном и большими окнами, альковом и кроватью под пологом, удобными креслами, застланными овечьими шкурами превосходной выделки, не говоря о столах, стульях и сундуках. Хотя ненасытный очаг был встроен в дымоход, идущий снизу, и имел совсем небольшую топку — все равно в спальне было сухо и тепло.
Рябиновое вино, сдобренное медом и полуденными пряными травами, грели в котелке над огнем — Хорк, не раз бывавший за тридевять земель, понимал в этом толк. В общем, обстановка располагала к неторопливой беседе, и расходиться совсем не хотелось.
Егерь тоже считал, что расплетенная коса — дурной знак и фрели Ойе грозит опасность. Хорк, понятно, ради невесты был готов сразиться со всеми морскими и печорными змеями, не откладывая сражения ни на секунду. Увы, ни один змей на его призыв так и не явился.
Присутствие в доме злоумышленника, укравшего часть девичьей косы, оба собеседника Лахта приняли с праведным гневом и отвечали на расспросы с большой охотой.
Егерь был одним из немногих людей, перебравшихся в Волосницу вместе с Кленовым семейством пять лет назад. Прежде йерр Тул был много богаче, его разорила покупка владений в землях Волоса.
Сущие боги Исзорья — суть природные стихии — не стремились соперничать с силой Триликой богини, в отличие от мнимых илмерских богов, богов Великого города. Несколько столетий назад илмерские повольники стали заселять земли вадьян и привезли с собой Волоса, сильнейшего из мнимых. Триликая пришла в земли Волоса с ротсоланами, задолго до заключения Орехового мира, — тогда-то высокие маги и убивали нещадно завоеванные земли, в надежде изгнать с них илмерского бога. Великий город вернул себе земли вадьян — волосовы земли, — но Триликая оттуда не ушла.
Йерр Тул не знал, что такое убитая земля, покупая Клопицкую мызу с большим селом и тремя деревнями в придачу. Десять лет на убитой земле лишили его прежнего богатства.
Однако лишь только речь заходила о продаже Клопицкой мызы и переезде в Волосницу, егерь начинал говорить путано и бессвязно. И вовсе не так, будто чего-то недоговаривал или скрывал — нет, будто плохо помнил, как и зачем переезжал в новое место.
Впрочем, егерь был предан Кленовому семейству не меньше дедушки Юра. Верней, не столько Кленовому семейству, сколько йерру Тулу, вместе с которым рос. И тайн Кленового Тула он выдавать не собирался — а тайны есть в любой большой семье. Егерь недолюбливал фрову Коиру, считая ее слишком гордой и чопорной, не способной понять любви мужа к охоте, вину и веселью, к тому же так и не сумевшей родить ему сына. Впрочем, на словах о сыне егерь смешался и продолжать не стал — будто коснулся еще одной семейной тайны. Но о брате фровы Коиры, Вароже, он отзывался с почтением, восхищаясь его отвагой, умом и сильным характером, а близость Варожа к высоким магам вызывала у него трепет и чуть ли не детский восторг — наверное, потому, что Триликой егерь поклонялся без особенного рвения и к ледяному оружию Рогатого относился со страхом, но без отвращения.
Теперь стало понятно ревностное поклонение Варожа Триликой — даже тем, кто просто рядом постоял с высокими магами, нужно доказывать всем вокруг, что к Рогатому они отношения не имеют.
Йерр Варож имел дом в городе Священного Камня, но жить предпочитал на мызе деверя. У него водилось серебро — в том числе с отцовских земель где-то в верховьях Лауки, слишком далеких и от Великого города, и от города Священного Камня, чтобы бывать там чаще, чем раз в год. Однако основной его доход все же составляла та самая «близость» к высоким магам. В чем состояла эта близость, егерь толком пояснить не сумел. Зато, немного захмелев, рассказал несколько сочных охотничьих баек о храбрости йерра Варожа.
— И вот представьте: разъяренный тур валит на землю одного копейщика, топчет его брюхо копытами, второму вонзает рог в висок и пробивает череп насквозь! Третий с криком бежит прочь. И тут йерр Варож спокойно поднимает с земли копье, выставляет его вперед и хладнокровно ждет, когда тур бросится в его сторону. Бык сам налетает на копье и валится замертво к ногам йерра Варожа!
— А печорного медведя он голыми руками не ломал? — скептически осведомился Лахт.
— Голыми руками — нет, да и кто из людей заломает печорного медведя? Такое и йерру Хорку не под силу. Громадина! В холке выше меня бывает, а уж как на задние ноги подымется — это в три моих роста.
Ну-ну. В три роста… Говорил бы сразу — в шесть!
— И когти у него в две пяди, не меньше.
— Всего в две? Я слышал, бывает и в четыре, — подначил его Лахт.
Егерь раздвинул пальцы и оценил расстояние между большим и указательным. Сказал неуверенно:
— Бывает, что и в четыре… Так вот, йерр Варож взял такого на рогатину.
— Один?
— Нет, не ходят в одиночку на печорного медведя — верная смерть. Одно движение, и все пропало. В землю рогатину не упрешь — сломает, как соломинку. Тут надо руками ее держать и сноровку иметь, чтобы зверь до тебя не достал и чтобы древко не сломал — свободно оно должно ходить. По сути, медведь своим весом на рогатину ложится, направить нужно точнехонько и удержать в таком вот направлении. Ну а если не вышло — тогда десяток лучников разом стреляют, из тяжелых луков, конечно. Ну и еще двое с рогатинами на подхвате должны стоять…
Хорк тоже раздвигал пальцы и прикидывал длину когтей — качал головой в восхищении.
— А земляного оленя йерр Варож не валил рогатиной? — продолжал посмеиваться Лахт.
Но тут егерь сник и пробормотал невразумительно:
— Нельзя убивать земляных оленей… Нет, нельзя… Нехорошо. Неправильно. Земля никогда не простит.
Если бы он не мямлил, Лахт не заподозрил бы ничего за этими словами. Собственно, он о земляном олене спросил лишь потому, что это самый большой зверь на земле — и только.
Зато Хорк тут же вспомнил о том, как ходил по северным морям с китобоями и что рыба-кит размером больше любого земляного оленя. Лахт посоветовал ему рассказать об этом за обедом, чтобы поразить воображение невесты. И вообще — побольше рассказывать ей о славных подвигах, чтобы она прониклась к жениху уважением.
— Только не вздумай хвастаться — о себе как бы между делом говори, поскромней. Это лучше работает.
— А про остальное — ври напропалую, — присоединился к Лахту егерь. — Где десятерых уложили — говори «тридцать», где рыба-кит со шнаву размером — говори «с три шнавы».
— Только меру знай, — добавил Лахт. — И о себе не ври никогда, ври о других. Когда о себе врешь — тут умысел и корысть, а о других — славная байка. В самом деле, если бы когти у печорного медведя были в пядь длиной, разве интересно было бы про такое слушать? Другое дело — в аршин, не еж чихнул…
Поговорили и про фрели Илму. Егерь не мог с точностью сказать, кем она приходится фрове Коире и кровное ли между ними родство, но немолодая фрели часто гостила у Кленового семейства еще в Клопице, а потом, вскоре после переезда, и вовсе перебралась к ним жить.
Вообще-то, говоря о фрели Илме, егерь запинался и путался, а потом снова переключился на охотничьи байки — теперь про йерра Тула и их общую лихую юность. Йерр Тул, может, был не таким отчаянным героем, как его шурин, но тоже являл иногда чудеса удали и прыти.
Лахт уже изрядно захмелел, убитое зверье в рассказах егеря становилось все крупней и крупней, и только Хорк оставался совершенно трезвым, что не мешало ему верить в оленей с размахом рогов в пять сажен — и в то, как олень с такими рогами стрелой несется по лесу. Неудивительно, что священницы Триликой быстро уговорили его стать рейтаром Конгрегации — их проповедь он, наверное, тоже принимал с полным восторгом. Впрочем, доверчивость Лахт никогда не относил к человеческим порокам.
Вниз спустились втроем — отлить и пополнить запасы рябинового вина.
В доме все спали, время перевалило за полночь, и пока егерь лазал в подпол за вином, а Хорк искал в кухне запасы меда, Лахт стоял под лестницей и прислушивался.
Ночь обостряет чувства и ощущения, потому Лахт прислушивался не к скрипу ступеней над головой, а к самому себе — смерть витала где-то поблизости, ходила вокруг дома, подкрадывалась осторожно. Ее присутствие рождает страх и в самом отважном сердце. Извечный страх живого перед мертвым.
Смерть не приходит в полночь, это не ее время. Она является позже — между полуночью и рассветом, когда сон у людей наиболее крепок. Потому, наверное, никакого страха в собственном отважном сердце Лахт до появления егеря так и не почувствовал.
Вдохновленный охотничьими байками Хорк не собирался спать, да и егерь, хоть и зевал поминутно во весь рот, тоже был не прочь выпить еще немного, что было Лахту на руку — скучно ждать событий в одиночестве. С чего он взял, будто что-то непременно должно произойти? Из-за темных кругов вокруг глаз фрели Ойи? Или, стоя под лестницей, все-таки ощутил что-то странное, чего не заметил?
— А ты почему ничего не расскажешь? — спросил Хорк у Лахта, переливая добытое вино в котелок.
— Мои-то рассказы тебе зачем? — удивился тот. — Я ищу того, кто расплел косу твоей невесты, забыл?
— Ну сейчас-то мы просто сидим и ничего не ищем…
Ага. И слушаем байки егеря исключительно из интереса к большерогим оленям и печорным медведям… С когтями в аршин.
— Да и нечего мне рассказывать…
Наверное, страшные сказки Полуночных гор не совсем подходили для нынешней ночи, и без того казавшейся Лахту тревожной.
— А вот йерр Тул за ужином говорил про душегуба с холмов… — не унимался Хорк.
— И вовсе не про душегуба. И не с холмов, а с курганов. Есть тут у нас курганы белоглазых чудинов. Чудины жили когда-то на Рядежи, немного, один род всего — наверное, со своими чего-то не поделили и на Рядежь ушли, отмежевались от своих. Я думаю, это те же чудины, которые нападают на лаплян, потому что в курганах много оружия и черных доспехов. Что они на Рядежи делали — ума не приложу. Чудины известны как кузнецы, злые воины и собиратели самоцветов. Самоцветов на Рядежи сроду не водилось, ру́ды здесь бедные, и воевать не с кем. Было. Пока не пришли илмерские повольники. А они, может, и не злые, но воины почище каких-то там чудинов. То ли они загнали чудинов под их курганы, то ли те сами под курганы ушли — они всегда под землю уходят, если их гнобят. А потом из-под земли вредят потихоньку обидчикам. И хитро так — никто и не догадается, что под курганами кто-то живет.
— И что? — оживился егерь.
— Да ничего, — пожал плечами Лахт. — Собрался Солнечный Яр на курганах поставить святилище Солнцеворота. Место сильное, таким местом и Триликая не побрезгует. Наш володарь человек образованный, не просто хотел сделать, а чтобы непременно со смыслом и пользой. И не хуже, чем заморские каменные кольца. Чтоб тебе и равноденствия, и солнцестояния точно определять, и чтоб лунные круги четко обозначить, и движение звезд. Размахнулся, в общем. Позвал ученых звездочетов, меня позвал… Насчет заморских каменных колец ему объяснили, что их столетиями строят, но наш володарь решил, что выкаблучиваться мы не станем и вместо цельных каменных плит сделаем обычную кладку, как в Пулкале. Может, пять тысяч лет и не простоит, но до следующего ледника дотянет точно. Камней здесь мало, их из-под Куровичей собирались возить, по Сиверной дороге. Звездочеты год должны были наблюдать и размечать курганы, а меня подрядили на добычу-доставку камней, чтобы делать все по ученой механике, а не как мужикам боги на душу положат. И вот только звездочеты начали делать разметку, как вдруг один из них слег в лихорадке. Потом второй отравился грибами. За ними третий провалился в овраг и сломал шею. Конечно, сразу подумали на чудинов — что не хотят они никого пускать на свои курганы.
— Страсти-то какие… — пробормотал егерь, передернув плечами.
А Хорк, который помешивал вино в котелке, так и замер с опущенной в вино ложкой и уставился на Лахта, приоткрыв рот. Тот тоже ощутил вдруг холодок на спине — неприятная, конечно, была история. И тогдашний свой поход под курганы Лахт до сих пор вспоминал с содроганием. Не выпей он столько вина — ни за что не стал бы об этом рассказывать.
Однако и Хорк, и егерь видели смерть не раз и не два, чтобы холодеть от рассказа о каких-то звездочетах, умерших в горячке или случайно свернувших шею. Тогда чего они разинули рты? А до похода под курганы Лахт еще не добрался, чтобы содрогаться заранее…
Это идет смерть. Она здесь, в доме, совсем рядом. И направляется в спальню девочки…
— Погодите, — шепнул Лахт остальным. — Погодите, не шевелитесь, не шумите.
Он поднялся, стараясь двигаться бесшумно, сделал несколько шагов к двери и прислушался. Вообще-то никакого смысла прислушиваться не было — просто Лахт не сразу осмелился приоткрыть дверь. Вот такое гнусное у смерти свойство — студить кровь в жилах…
Лахт легонько толкнул дверь — она подалась беззвучно. В лицо дохнуло холодом, так что капельки воды изморосью осели на лбу. Шаг вперед. Еще шаг… Когда опасность мнима, преодолеть страх трудней всего. В присутствии смерти люди замирают от ужаса — чтобы никто не помешал ей подобраться к жертве. Тот, кто спит, видит жуткие сны и проснется в поту, с бьющимся сердцем лишь тогда, когда она уйдет, забрав то, что хотела. Тот, кто не спит, боится двинуться с места, цепенеет, как мышь под взглядом гада. А потом недоумевает: и чего же он так испугался?
Еще два шага. Которая тут спальня девочки? Не хватало ввалиться в теплую постель фрели Илимы, например, — точно не так поймут… Стоило ждать полночи, чтобы теперь опоздать! Еще два шага… Еще…
Здесь. Точно здесь — по ногам из-под двери тянет холодной сыростью, будто из разверстой могилы…
Смерть не ведает добра и зла, как и остальные сущие боги, и чтобы идти против нее, нужно быть или дураком, или героем. Героем Лахт себя не ощущал, а потому, наверное, был все-таки дураком…
Дверь не скрипнула. Фрели стояла перед зеркалом, касаясь стекла пальцем. Глаза ее были закрыты, к зеркалу она подошла во сне. В спальне пахло землей. Из зазеркалья на девочку смотрела смерть, и жизнь текла через стекло к отражению фрели…
Сущий страх горячит кровь и гонит ее по жилам, растягивает время, дает силу и быстроту — мнимый страх останавливает сердце и расслабляет тело. Стоило большого усилия сделать два шага к зеркалу и оторвать палец девочки от стекла — руку обожгло холодом. Нечто, будто пощечина, из зазеркалья выплеснулась Лахту в лицо, он отпрянул, прикрывшись руками (вот и от чего, спрашивается?), а фрели отпрыгнула к кровати, схватилась за угол одеяла, пытаясь натянуть его под подбородок, и завизжала. По-девичьи пронзительно, так что стало больно ушам. Лахт и хотел бы сказать ей, что опасности нет, но, во-первых, не мог ничего выговорить — челюсти свело судорогой, — а во-вторых, она бы все равно не услышала.
Первым в спальню вбежал Хорк, вооруженный ложкой, которой только что помешивал вино. За ним егерь с подсвечником в руках — половина нескончаемых свечей погасла по пути, но две или три неплохо осветили комнату. Следующей была фрели Илма — словно дикая кошка, готовая порвать на клочки негодяя, посягнувшего на девичью честь. За нею появился йерр Варож в подштанниках и с кочергой — и если бы на его пути не стоял Хорк, то непременно огрел бы ею Лахта. Родители юной фрели едва протиснулись в дверь, и в спальне стало совсем тесно. Ойя бросила визжать и разревелась — будто ждала, когда возле нее соберется весь дом.
Руки слушались плохо, словно онемели от холода и неудобного положения, пальцы скрючились и не желали ни сгибаться, ни разгибаться. Лахт покрутил кистями, разгоняя кровь.
* * *
Девочка умирает за закрытой дверью, но ее кашель все равно сочится сквозь стены — так похожий на собачий лай. Все внутри холодеет — там, за закрытой дверью, лежит девочка с собачьей головой и лает надрывно, до хрипа, потому что не может говорить. Из-под двери тянется ненавистный запах аниса — с тех пор ненавистный. Смерть пахнет анисом… Смерть обращает девочек в собак, и толпы ученых лекарей и коренных магов ничего не могут с этим поделать. Девочка умрет. Кашель — собачий лай — изорвет ее изнутри, лишит слуха и зрения, а потом и разума, наждаком изотрет глотку так, что на лай не останется силы, и в конце концов задушит…
Колыбельная над кроватью девочки звучит будто отходная:
Спи, листочек мой ольховый,
Моя ягодка-черничка…
Невозможно, совершенно невозможно вспомнить ее лицо… Нельзя вспоминать ее лицо! Нельзя вспоминать ее имя… Нельзя… Но злые шепоты из углов спальни шипят: Ойя! Имя этой девочки Ойя!
https://author.today/reader/54153
— Пос-с-смотри, ангел, ш-ш-што с-с-скажеш-ш-шь?
Получилось излишне шипяще, но оно и понятно: трудно не шипеть, когда ты в своем истинном виде Коварного Змия, и в пасти у тебя к тому же зажаты верхний виток рождественской гирлянды и ниточка от самого крупного шарика, шарик раскачивается, а гирлянда при этом еще и мигает разноцветными огонечками, добавляя праздничности гостиной, и без того обильно украшенной стараниями Ангела. (ПРИМЕЧАНИЕ* — Надо отметить, что сверкала гирлянда сама по себе: Демон не очень хорошо понимал концепцию электричества и посчитал штепсель лишней деталью, которой можно и пренебречь).
Ангел оторвался от застегивания двадцать третьей пуговки на своем кремовом кашемировом пальто в легкую почти незаметную клетку, чтобы скептически осмотреть и Демона, и гирлянду. Вздохнул. Качнул головой. И решительно взялся за двадцать четвертую пуговку.
— Ещ-щ-ще с-с-скажи, ш-ш-што я тебе не нравлюс-с-сь! — возмущенно зашипел Коварный Змий в белую спину, содрогаясь от негодования всеми кольцами, широкими снизу и сужающимися вверх по спирали, словно детская пирамидка. Ну или, как надеялся Демон и учитывая гирлянды…
— В образе елки — нет, — ответил Ангел через плечо, как всегда, смягчив.непреклонность принятого решения мягкостью тона и чуть виноватой улыбкой.
— Но я же тоже зеленый! — Демон выплюнул тут же погасшую гирлянду (шарик запрыгал по паркету, запутался в ковре), прошипел возмущенно: — Ш-ш-што тебе опять не так?! Я даже форму скопировал, как у тех елок на Пиккадилли! У того чертова с-с-салона! Дизайнерс-с-ские! Тебе же они понравились, помнишь?! В следующий раз даже стараться не буду. Ясно, зараза пернатая?! Рождественское настроение ему, понимаешь…
Последние фразы были брошены уже в пустоту, вернее — в дверь, аккуратно прикрытую ангелом со стороны улицы.
— Жить в одной квартире с ангелом — это должно приравниваться к отбыванию в шестом круге, не меньше! — пафосно провозгласил Коварный Змий в пространство. — Никто так и не смог установить точно, сколько этих зараз может поместиться на кончике иглы, но вот в одной квартире — даже два уже перебор! Особенно если один из этих ангелов — непадший!
Было обидно. Сам он терпеть не мог все эти пляски вокруг рождения какого-то полукровки, да еще и случившегося так давно, что не упомнят и старожилы. Но ведь искренне старался! Хотя и из сугубо эгоистичных побуждений, конечно: когда Ангел счастлив, причем счастлив по-настоящему, — благодать из него так пышет во все стороны, накрывая Сохо, Лондон, Британию или даже весь континент — тут уж насколько хватит уровня счастья. И кому будет плохо, если в этой благодати немножко погреется и оказавшийся рядом демон? И почему бы этому конкретному оказавшемуся рядом демону не приложить немного усилий для повышения интенсивности ангельского счастья? А в Аду ведь это всегда можно выставить как кражу благодати у жалких смертных, что неминуемо приведет их к греху и все такое, так что тоже никаких нареканий и сплошные бонусы за успешную деятельность.
Только вот толку стараться для тех, кто не ценит?
Демон вздохнул, щелчком хвоста вернул себе человеческую форму. Прошелся по ковру, подобрал запутавшийся в ворсе шарик с изображением пухлого белокрылого ангелочка. Поморщился. Кто их поймет, этих ангелов. И чем, скажите, его не устроила модная хайтековская елка со светящимися на макушке желтыми глазами и обольстительной змеиной улыбкой?
Одно слово — ангел!
***
— Ты мог бы ее начудес-с-сить. Такую, какую хочешь именно ты. Идеальную. И не пришлось бы никуда ходить.
— Мог бы, — Ангел вздохнул, отставляя кружку из-под горячего какао и снова берясь за уже высохшее пальто. — Но тогда бы она была бы ненастоящей, и я бы знал об этом. И праздник бы тоже получился ненастоящим. А это очень важно, чтобы праздник был настоящим, понимаешь?
— Столько возни из-за таких глупос-с-стей. А если опять ничего не найдешь?
— На этот раз я точно знаю, где искать, — Ангел, уже полностью одетый, присел и ласково почесал Коварного Змия под нижней челюстью (ПРИМЕЧАНИЕ* у пребывания в образе змея есть свои определенные преимущества, вряд ли Ангел вел бы себя так вольно, находись демон в человеческом теле. И уж целовать в нос точно бы не стал)
(ПРИМЕЧАНИЕ К ПРИМЕЧАНИЮ** Ну, наверное).
— Я постараюсь вернуться быстро, не скучай!
— Вот еще! И не с-с-собираюсь! — фыркнул Демон в уже закрытую дверь. Свернулся клубком.
В конце концов, он был демоном, а демонам врать положено по статусу.
***
— Правда ведь, дорогой, она прекрасна?
— Обычная елка.
— Да ты посмотри! Она такая пушистая. такая зеленая… И пахнет!
— Хвойным ароматизатором. Для туалета.
— Не дуйся, мой дорогой. Ты тоже был красив. Но ты же не настоящая елка, правда? Ну и потом… как бы ты смог посидеть под елочкой у камина, если бы сам был этой елочкой?
— Аргумент. У тебя змеиный язык, ангел, ты способен убедить кого угодно в чем угодно!
— Вот и прекрасно, мой дорогой, кто-то же из нас должен это уметь. А сейчас мы ее нарядим…
***
— Это… некрас-с-сиво, ангел.
— Почему? — Ангел с сомнением покосился на елочную игрушку в виде стеклянного баклажана, которую как раз собирался прицепить к одной из пушистых веток. — А по-моему, очень даже красиво.
— Некрасиво с-с-с твоей с-с-стороны, ангел! И нечес-с-стно. Это было всего только раз! И ужас-с-сно давно! Неужели ты мне теперь до с-с-скончания веков будешь припоминать?!
Ангел покосился на баклажан с еще большей опаской и открыл было рот, но Демон его опередил:
— К тому же у меня просто не было выбора, и кому это знать, как не тебе?! Никакой свободы воли, ты же помнишь! Она только для людей, а мы должны делать, что сказано, но ты все равно… до сих пор… Некрасиво, ангел. Очень!
Ангел на всякий случай спрятал баклажан за спину и осторожно уточнил:
— Ты о чем?
— Я о яблоках.
— К-каких яблоках?
— Стеклянных! На елке!
— Н-но… это же шарики!
— С листиками?!
Ангел с сомнением еще раз вгляделся в елочные украшения. Среди пушистых зеленых лап посверкивали боками стеклянные виноградные грозди, груши, сосульки, фонарики… но больше всего действительно было яблокообразных шариков с кокетливыми атласными листиками. Ярких, разноцветных, недвусмысленных и, наверное, намекающих. Если смотреть на них с такой точки зрения. Он их не наколдовывал, просто купил на том же самом рождественском базаре, что и елочку. Неужели шарики ему понравились именно поэтому, из-за замеченного подсознанием сходства?
Ангел сглотнул.
— Но, дорогой… — сказал он неуверенно, — тебе не кажется, что иногда яблоки — это просто яблоки?
***
Ангелы об электричестве имели еще меньшие познания, чем демоны, вот и этот конкретный Ангел, например, полагал розетки всего лишь странноватым элементом современного декора, а потому гирлянда на елке мерцала сама собой, безо всякого к чему-либо подключения. Да и нечем ей было бы подключаться, это ведь была та самая гирлянда, демонская, а Коварный Змий при ее сотворении штепселями не озаботился. Но мерцание в четком ритме «джингл-бенц» — это было уже явно от Ангела, ибо ничем подобным Демон не озабочивался тоже. Как и то, что гореть она продолжала и сейчас, когда в комнате давно уже никого не было.
Ангел всегда отличался перфекционизмом: он даже снежинки делал одинаково прекрасными и на людных улицах — и там, где их никто никогда не увидит. Вот и в давно опустевшей гостиной мерцала никому не нужная гирлянда, уютно перемигиваясь с электрокамином, и их двойные огни отражались в темной полировке старинной массивной мебели и пронзительными искрами вспыхивали на острых гранях стеклянных сосулек и фонариков, серебряных иглах пушистых снежинок, золотых лучах украшавшей макушку звезды и…. разноцветных боках стеклянных яблок.
Желтые глаза Демона хищно вспыхнули.
Вообще-то он выполз сюда из холодной спальни в намерении всего лишь тихо и мирно погреться у камина, но почему бы не совместить приятное с… очень приятным? Грех не воспользоваться подвернувшимся случаем!
Одно неловкое движение хвоста — и: «Извини, дорогой, так получилось! Ах, какая жалость — ни единого целого яблочка! Зато остальные игрушки в полной сохранности, это просто чудо, правда, ангел? И моя гирлянда уцелела, она ведь красивая, ты же не зря ее тоже повесил…»
Ангел наверняка расстроится. И правильно! Нечего было намекать!
Демон издал тихое злое шипение и яростно щелкнул хвостом по паркету. А потом пополз к камину — мимо елки. Демонстративно даже не покосившись в ее сторону.
В конце концов, он собирался только погреться. И ангел бы действительно расстроился, ему так нравится этот дурацкий праздник. А что касается того, что грех не воспользоваться… Демон он или кто? А раз демон — то грехи ему по статусу положены, и какая разница — одним больше, одним меньше…
ссылка на автора
https://author.today/u/fannni/works
Никогда эта забегаловка чистотой не блистала. На аренду их перевели, что ли? Стёкла — сияют, столики — в бликах, из гранёных стаканчиков торчат алые мордашки тюльпанов.
И при всём при том ни одного посетителя.
Светлана невольно задержалась на пороге, ожидая неминуемого окрика: «Ну куда, куда?! Вот народ! Видят же, что банкет, и всё равно лезут!» Но Игорь твёрдой рукой подхватил её под локоток, и пришлось войти.
Господи! Мало ей предстоящего разговора!.. Сейчас он сцепится с персоналом и начнёт доказывать с пеной у рта, что в таких случаях вешают плакатик. С надписью: «Банкет». Или даже: «Извините, банкет». И будет, конечно, прав…
Однако никто никого не окликнул, и супруги беспрепятственно прошли к одному из столиков. Усадив Светлану, Игорь сел напротив. Переговоры на высшем уровне… Строгий серый костюм-тройка, бледное злое лицо, бескровные губы упрямо сжаты… И брюки на коленях поддёрнуть не забыл.
— Ну? — с вызовом сказала Светлана.
Игорь молчал. Видимо, раскладывал предстоящий разговор на пункты и подпункты. Из глубины помещения к столику приближалась официантка в кружевном нейлоновом передничке. Официантка — в забегаловке? Что-то новое…
— Два фруктовых коктейля, если можно, — процедил Игорь, не повернув головы.
«Сейчас она нас обложит», — подумала Светлана.
К её удивлению официантка — плечистая баба с изваянным склоками лицом — ответила улыбкой. Проще говоря, обнажила зубы, как бы собираясь укусить, но не укусила — пошла выполнять заказ.
Да что это с ними сегодня?
— Ты знаешь, — тусклым ровным голосом заговорил наконец Игорь, — что разводиться нам сейчас нельзя никак. Времена — временами, а с аморалкой по-прежнему строго…
Нахмурился и умолк, недовольный началом. Светлана нервно потянулась к сумочке с сигаретами, но тут же вспомнила, что здесь не курят.
— На развод я, по-моему, ещё не подавала.
На скулах Игоря обозначились желваки. Он заметно исхудал за последние два месяца. В лице его определённо появилось что-то от насекомого. И эта новая привычка вытягивать шею, когда злится…
— Да, — отрывисто сказал он. — Не подавала. Тем не менее все уже знают, что живёшь ты у подруги. У этой у своей… У Лидочки…
— Та-ак… — Прищурившись, Светлана откинулась на спинку стула. — Понимаю… То есть ради твоей блестящей карьеры я должна вернуться домой и изображать семейное счастье?..
Она запнулась, потому что в этот миг что-то произошло. Вернее, не то чтобы произошло… Как-то всё вдруг прояснилось перед глазами: сахарно сверкнула мини-скатерка в центре столика, веселее заиграли грани стаканчика, вздрогнул налившийся алым тяжёлый хрупкий тюльпан.
Не понимая, в чём дело, Светлана растерянно обвела взглядом посветлевшее помещение. В дверях стоял посетитель — небрежно одетый мужчина лет сорока.
Склонив проплешину, он внимательно смотрел на супругов. Мятые матерчатые брюки, расстёгнутый ворот рубашки. И в домашних шлёпанцах, что поразительно…
— Да, — упрямо повторил Игорь. — Должна. В конце концов существуют определённые обязанности…
Фраза осталась незаконченной — отвлекло шарканье шлёпанцев по линолеуму. Странно одетый посетитель направлялся к ним. Не извинившись, не поздоровавшись, он отставил стул, сел за столик третьим и бесцеремонно принялся разглядывать Светлану.
Игорь резко выпрямился.
— В чём дело? — севшим от бешенства голосом осведомился он. — Кругом масса свободных столиков! Вы же видите: мы разговариваем…
Подсевший обернулся и посмотрел на него с невыразимой скукой.
— Надоел ты мне — мочи нет, — произнёс он сквозь зубы. И, посопев, добавил ворчливо: — Пошёл вон…
Игорь вскочил. Светлана быстро опустила голову и прикрыла глаза ладонью. «Господи, скандал, — обречённо подумала она. — Сейчас ведь милицию начнёт звать, придурок…» Она отняла ладонь и увидела нечто невероятное: Игорь шёл к дверям. Шёл как-то странно — то и дело пожимая плечами, возмущённый и ничегошеньки не понимающий. На пороге оглянулся ошарашенно, ещё раз пожал плечами — и вышел.
Широко раскрыв глаза, Светлана повернулась к незнакомцу и встретила исполненный понимания взгляд.
— Представляю, как он надоел вáм, Светлана…
— А-а, — разочарованно протянула она, и губы её презрительно дрогнули. — Вы — его начальник?
— Начальник? — Мужчина нахмурился и озадаченно поскрёб проплешину. — Ну, в каком-то смысле…
— Да в любом — спасибо, — с чувством сказала она. — Вы даже не представляете, от какого кошмарного разговора вы меня избавили. И всё-таки: кто вы такой?
Мужчина неловко усмехнулся и принялся стряхивать со светлых матерчатых брюк следы табачного пепла.
— Автор, — сказал он, скроив почему-то страдальческую физиономию.
На стол беззвучно опустились два высоких стакана с коктейлем.
— Спасибо, Маша, — сказал мужчина, и официантка — всё с той же застывшей улыбкой вампира — странно пришаркивая, отступила на три шага и лишь после этого сочла возможным повернуться к посетителям спиной.
— Простите, а… автор чего? — Светлана не выдержала и засмеялась. Что-то забавное и непонятное творилось сегодня в отмытой до глянца забегаловке.
— Вообще… — уныло шевельнув бровями, отозвался мужчина. Брови у него были развесистые и неухоженные. — Всей этой вашей истории… Замужества вашего, развода…
— Простите… как?
Мужчина вздохнул.
— Я понимаю, — мягко и проникновенно проговорил он. — Для вас это звучит дико, пожалуй, даже оскорбительно… И тем не менее вся ваша жизнь — это неоконченная повесть. Моя повесть… Не сердитесь, Светлана, но вы — персонаж и придуманы мною…
Тут он замолчал и в недоумении уставился на собеседницу. Трудно сказать, какой именно реакции он ожидал, но Светлана слушала его с тихим восторгом. Потом поманила пальцем.
— А вы докажите, — радостно шепнула она в большое волосатое ухо.
— Что?
— Докажите, что вы — автор…
Мужчина негодующе выпрямился.
— Чёрт знает что такое! — сообщил он куда-то в пространство. — Ну вот почему вы сейчас не расхохотались? Вы должны были звонко расхохотаться! Причём запрокинув голову…
— Я её в другой раз запрокину, — шёпотом пообещала Светлана. — А вы тоже зубы не заговаривайте. Вы докажите.
— Как?
— Устройте потоп, — не задумываясь предложила она. — Вам же это просто. Вы же автор. «Вдруг начался потоп…»
— Никакого потопа не будет! — сердито сказал мужчина. — Потоп ей!..
— То есть как это не будет? — оскорбилась Светлана. — А как же Воннегут взял своего героя и…
— Воннегут — фантаст.
— А-а… — Светлана сочувственно покивала. — А вы, значит, реалист? Ну понятно. А я думаю: что это у меня жизнь такая серенькая… — Она со вздохом оглядела забегаловку и вдруг оживилась. — Ка-кая прелесть! Так это вы из-за меня тут приборку устроили?
Мужчина не ответил. Некоторое время он сидел отдуваясь, потом с силой вытер ладонью внезапно вспотевший лоб.
— М-да… — сказал он наконец. — Трудно с вами, Светлана. Очень трудно… То есть никогда не знаешь, что вы отколете в следующий момент…
— Да я и сама не знаю, — утешила она.
— Вот видите… — с упрёком сказал мужчина. — А у меня весь сюжет по швам затрещал, когда вы ушли жить к Лидочке.
— Как Татьяна у Пушкина, — преданно глядя на собеседника, подсказала Светлана. — Взяла и выскочила замуж, да?
— Слушайте, да что это вы меня всё время в краску вгоняете? — возмутился незнакомец. — Сначала — Воннегут, теперь вот — Пушкин!..
Он насупился и принялся хлопать себя по карманам.
— Ну вот… — раздосадованно сообщил он. — Конечно, забыл курево на машинке!.. Угостите сигаретой, Светлана. У вас там в сумочке болгарские…
Светлана оторопела, но лишь на секунду.
— А вы видели, как я их покупала, — с вызовом объявила она. — Видели-видели, не отпирайтесь! Я вас тоже, кстати, тогда заметила! Ещё подумала: что это за придурок на той стороне в шлёпанцах… Ой! — Она запоздало шлёпнула себя по губам. — Не обижайтесь… Ну, соврала, ну, не видела я вас… Правда, не обижайтесь, возьмите сигарету… Только спичек у меня нет. И здесь не курят.
— М-да… — мрачно повторил мужчина и оглянулся. — Валя! — позвал он.
— Маша, — поправила его Светлана.
— Что?
— В прошлый раз вы назвали её Машей, — тихо пояснила Светлана.
— Серьезно? — Мужчина подумал. — А, ладно! Потом вычитаю и выправлю… Маша, огоньку бы нам…
Официантка беспрекословно принесла пепельницу со встроенной в неё зажигалкой.
— Сколько вы им заплатили? — с любопытством спросила Светлана, когда официантка ушла. — Слушайте!.. — ахнула она. — А как же вы с Игорем-то, а? Только не вздумайте рассказывать, что он тоже взял на лапу! Он хоть и крохобор, а принципиальный!..
— Давайте помолчим, Светлана, — попросил мужчина. — Закурим и помолчим… Такой хороший был задуман диалог — и что вы с ним сделали?
Они закурили и помолчали. Светлана изнывала, влюблённо глядя на незнакомца, и всё ждала продолжения. А тот хмурился — видно, приводил мысли в порядок. Сигарета его заметно укорачивалась с каждой затяжкой.
— И как это меня угораздило вас такую выдумать! — раздражённо сказал он. Затем передохнул и продолжал более спокойно: — Видите ли, Светлана, по замыслу это должна была быть… А, чёрт! Словом, повесть о трудностях и проблемах молодой семьи, из которых семья, естественно, выходит окрепшей… ну, и так далее. Причём вам, учтите, отводилась роль отрицательной героини…
— Да я думаю! — с достоинством сказала она. — Я ж не мымра какая-нибудь!
Мужчина крякнул и погасил сигарету.
— Вот… — стараясь не выходить из себя, продолжал он. — Я даже выдам вам один секрет: у вас был прототип, Светлана. Моя бывшая жена… Да нет, вы не улыбайтесь, вы не улыбайтесь, вы слушайте!… Может быть, я поступил наивно, не знаю… Словом, я собрал воедино все качества моей бывшей супруги, из-за которых я с ней развёлся, и слепил из этих качеств вас. Что же касается Игоря… Ну, здесь прямо противоположный случай! Я наделил его теми чертами, которыми хотел бы обладать сам: деловит, подтянут, принципиален…
— А я в конце перековываюсь? — жадно спросила Светлана.
— Да, — как-то не очень уверенно ответил мужчина. — Во всяком случае вы должны были понять, что ведёте себя неправильно… Чёрта лысого вы поняли! — взорвался он вдруг. — Вы оказались чуть ли не единственным живым человеком во всей повести! Причём настолько живым, что я уже и не знаю, как с вами быть…
— А как с Анной Карениной, — подсказала Светлана. — Раз — и под поезд… Ой, простите, опять я… Больше не буду! Честное слово, не буду!..
Но, к счастью, мужчина её просто не услышал. Уныло вздымая неухоженную бровь, он поигрывал соломинкой в нетронутом фруктовом коктейле.
— Вот такая получается чепуха… — мрачно подытожил он. — Хотел выявить негативное явление, а в итоге… Смешно сказать, но я вас где-то даже полюбил…
«Ага, — удовлетворённо отметила про себя Светлана, — давно бы так. Только не в моем ты вкусе, дядя. И вообще ни в чьём…»
— Но вы не поверите, Светлана, — с неожиданной силой в голосе и с ужасом в глазах проговорил вдруг незнакомец, — как мне осточертел этот Игорь! Этот ваш супруг! Вчера я поймал себя на том, что уже нарочно его уродую. Вы вспомните, ведь вначале он был даже красив, чёрт возьми! А теперь?
— Д-да, действительно, — ошеломлённо поддакнула Светлана, впервые ощутив некий холодок под сердцем. — На богомола стал похож, шею тянет…
— Вот видите, — удручённо кивнул автор. — Значит, и вы заметили…
«Эй, Светка!» — испуганно одёрнула она себя и оглянулась по сторонам, словно ища поддержки. Забегаловка была как забегаловка, разве что вот непривычно чистая…
— А это ничего не доказывает, Светлана, — заметил незнакомец, внимательно за ней наблюдая. — Литературный персонаж воспринимает текст как действительность…
Светлана порозовела и закусила губу. Купилась! Один-единственный раз — и всё-таки купилась!
— А вы?
— Я в данном случае тоже персонаж…
— Докатились! — мстительно сказала Светлана. — А ещё реалист! Себя-то зачем было в действие вводить?
— А! — Мужчина с отвращением отодвинул стакан. — Запутался — вот и ввёл. Думал: поговорим — может, и прояснится хоть что-нибудь… Потом приём, знаете, оригинальный…
— И как? Прояснилось?
У незнакомца был несчастный вид.
— Пойду я, Светлана… — со вздохом сказал он. — Вам ничего не нужно?
— А ну вас! — отмахнулась она. — Я вон потоп просила — вы не сделали.
— Нет, кроме потопа.
— О! — выпалила Светлана. — Сделайте так, чтобы этот зануда ко мне не приставал. Хотя бы полмесяца…
— Полмесяца?.. — Мужчина в сомнении взялся за волосатое ухо, а губы выпятил хоботком. — Многовато, знаете… Полмесяца — это ведь пятнадцать суток… — Тут он запнулся и вытаращил глаза. — Мать честная! А усажу-ка я его, в самом деле, на пятнадцать суток!
— Игоря?!
— Игоря! Игоря! — возбуждённо подтвердил мужчина. — Светлана, вы — гений! Он решит, что я ваш любовник, напьётся, высадит витрину…
— Да он вообще не пьёт!
— Вот именно! — ликующе рявкнул незнакомец. — Ах чёрт, ах чёрт! — забормотал он. — Какой вы мне ход подсказали!.. А вдруг он от этого станет хоть немного симпатичнее? Первый человеческий поступок!.. Простите, Светлана, но я пойду… Это надо садиться и писать… — Он поднялся и, выхватив из гранёного стаканчика тюльпан, протянул ей. — Вот, возьмите. Это вам.
— Спасибо… — сказала Светлана. У неё вдруг перехватило горло. — Нет, вы не поняли… Не за тюльпан спасибо. Вы простите, что я вас так… В общем, я всё понимаю. Ведь это же надо было придумать! Автор, повесть… Спасибо.
Мужчина смотрел на неё, смешно задрав неухоженные брови.
— Светлана… — растроганно сказал он. — Честное слово… Я сделаю всё, чтобы вы были счастливы…
Сказал — и зашлёпал к выходу. На пороге обернулся и предостерегающе поднял толстый волосатый палец:
— Не вздумайте ни за что расплачиваться!
В забегаловке потемнело, и Светлана заметила наконец, что возле её столика стоит и улыбается из последних сил плечистая официантка. Надо уходить, растерянно подумала Светлана и встала. Официантка проводила её по пятам до самых дверей, явно пряча что-то за спиной.
Невольно ускорив шаги, Светлана вылетела на улицу и оглянулась. Официантка — уже без улыбки — вешала на дверь плакатик с надписью: «Извините, банкет». Лицо у неё было недовольное и ошарашенное — точь-в-точь как у Игоря, когда ему велели выйти вон.
Ничегошеньки не понимая, с тюльпаном в руке, Светлана дошла до перекрестка и остановилась, пытаясь сообразить, что же это всё-таки такое было… Подкупить персонал забегаловки, каким-то образом обломать Игоря, придумать совершенно небывалый способ знакомства, почти добиться успеха… и при этом никуда не пригласить и не напроситься в гости?! И главное, в шлёпанцах… Кстати, насчёт Игоря он был прав… Если бы Игорь хоть раз что-нибудь из-за неё натворил — честное слово, она бы…
— Светка!
Это её догоняла Лидочка. С ней было тоже явно не всё в порядке. Широкое лицо подруги, казалось, стало ещё шире. Глаза чуть не выскакивают от восторга, рот — до ушей.
— Светка! Ты представляешь?!
И Светлана ощутила уже знакомый холодок под сердцем.
— Игорь? — шёпотом спросила она.
— Да! — радостно закричала Лидочка.
— Попал в милицию?
— Да!!!
— Неужели витрину?..
— Вдребезги! — ликующе завопила Лидочка на весь перекресток, потом замолчала и разочарованно уставилась на Светлану. — Что, уже слышала, да? Уже сказали?..
— Я тебе говорил, что там по итогу получилось с той рощинской девяткой?
— Нет.
Крайнов вывернул руль и закатился в переулочек, где беззастенчиво встал, перегородив полосу. Цыпин поднял брови, но, по сжатым челюстям Крайнова понял, что лучше это не комментировать.
— В общем, туда вызвали ментов. Они оцепили этот погреб, залезли внутрь, а там…
Щелчок автомобильной двери потонул в сдержанном рокоте летней улицы. Специфический звук рождали летевшие по Вавилова машины, плеск тополиных листьев и разноязыкий гомон рабочих, почему-то собравшихся кучкой возле строительных лесов. Цыпин вытянул шею, пытаясь понять, что происходит.
Фасад Авиадома уже почти очистили от старой штукатурки. В своем первозданном виде здание выглядело своеобразно – в чем-то даже элегантно. Красно-серый кирпич придавал ему стиля, добавляя в сталинский ампир толику романской суровости. А возведенные леса на фоне почерневшего предгрозового неба казались неприятельскими лестницами, готовыми к штурму обреченного замка.
Рабочие толпились вокруг какой-то тряпки, аккуратно раскладывая ее на асфальте. Крайнов подошел и двинул ногой бесформенную кучу:
— Что это?
— Из стены достали. – Серое, как цементная пыль, лицо этого рабочего чем-то напоминало тряпку, лежащую перед ними. – Вон, дырень какая.
Действительно, между первым и вторым этажом красовалась дырка с полтуловища. А извлеченная из нее тряпка оказалась черной телогрейкой. Черной, истлевшей зековской телогрейкой. Ничего удивительного, ведь Авиадом строили зэки – Краслаг исправно поставлял рабочую силу на строящееся правобережье.
— Ну и на что тут смотреть? – Крайнов скривился на узбекского парнишку, решившего пошарить, нет ли в ней карманов или чего-нибудь, зашитого в полу. – Одни рукожопы телогрейкой дыры затыкали, другие рукожопы из нее себе цирк устроили. Брысь работать!
Рабочие разошлись, оставив телогрейку на тротуаре, освещенном тревожным розово-оранжевым светом.
— Сейчас начнется… — непонятно кому сказал Цыпин.
— Так что там с девяткой?
— Ах, да, — Цыпин отвлекся от созерцания парнишки-узбека, который полез заделывать дыру, — В общем, вызвали ментов, перерыли погреб – никого не нашли. Баба пропала, будто в воду канула.
— Но это же бред.
— Бред. Но там с пяток свидетелей, которые хором утверждают, что она уронила телефон, спустилась в погреб и боле оттуда не возвращалась. Рассосалась.
Две вертикальные морщины на лбу Крайнова стали резче.
— Знаешь, я бы понял, если бы менты там что-то нашли. Например, ту же бабу, но прикопанную лет так двадцать назад…
— Ты чё, сука, творишь?!!!
От неожиданности Цыпин шарахнулся в сторону. Крайнов пулей пролетел к лесам, схватился за металлические трубы основания и затряс их со всей дури. А так как он был мужик мощный, то недавний узбек едва не рухнул вместе с ведром штукатурки.
— Штукатурить он дыру собрался, падла! Дыру в полметра!
— Юрий Владимирыч, ты чего?
Крайнов яростно тряс леса.
— Слезай, кому сказал. Кто у вас тут главный?
— Ну, я, — рабочий с серым лицом даже и не думал нервничать, — чего шумишь, начальник?
«Начальник» повернулся к нему, подошел и очень нехорошо посмотрел в холодные, как апрельское небо, глаза серого человечка.
— Бери кирпичи, готовь раствор и заделывай дыру в кладке по-человечески.
— Так нету.
— Чего у тебя нету? – голос Крайнова стал ласковым, а Цыпин почему-то захотел сесть в машину и свалить отсюда подальше.
— Цемента нету, песка нету, — рабочий стал загибать пальцы. – Гравия нету, кирпичей и тех нету… Где я тебе их возьму, сам что ли, покупать буду?
— Именно. Пойдешь и купишь, вон через два дома магазин.
Рабочий рассмеялся. Но не успел еще отзвенеть его смех, похожий на смесь лая и кашля, как Крайнов схватил его за морщинистую шею и одним движением впечатал в стену Авиадома:
— Из-за тебя, уродца, потом люди говорят, что администрация деньги на ремонт ворует.
— Юрий Владимирыч…
— Отойди, Дима.
Цыпин не знал, что делать. Жопой чуял, что лучше не вмешиваться, но боялся, что, если не вмешается, потом все станет еще хуже. Бледное лицо Крайнова выглядело пугающе, и рабочий, кажется, испугался. Очень вовремя – Цыпин выдохнул.
— Сделаем, начальник. Отпусти…
Крайнов отпустил. Мужичок закашлялся, согнулся пополам, потом повернулся и двинулся по направлению к магазину, так и не разогнувшись до конца и не переставая кашлять. Злосчастная телогрейка полетела в сторону:
— Приберите эту дрянь.
Пожилой рабочий, тоже из каких-то узбеков, бережно поднял ее и отложил в сторону.
— Я сказал – выкинуть.
— Надо проверить сначала, вдруг там что-то есть, — его пальцы, все в серой крошке, заскользили вдоль шва, — может, ее хозяин что-то передать хотел. Записку родным. Всякое может быть. Человек давно сгинул, а весточка от него осталась, вроде как и не совсем умер…
Багровый от злости Крайнов выхватил телогрейку из рук старика и зашвырнул в ближайшую урну:
— Работать сначала научись, потом умничай.
— Ну ты даешь. Я сам очканул.
Крайнов молчал, пристегиваясь и запуская двигатель.
— Пусть только попробует не сделать, наизнанку выверну.
— Сделает, он все понял, — Цыпин посмотрел на очищенный фасад и не удержался. – Зря ты хорошую идею запорол. Классно тут бы смотрелся летучий корабль!
— Перестань.
Недавняя вспышка улеглась, и теперь Крайнову, по всей видимости, было неловко. Цыпин никогда не видел его таким, Юрий Владимирович отличался сдержанностью и всегда был вежлив с подчиненными. За это Цыпин его и ценил, несмотря на некоторые идеологические расхождения.
— Ты прям… силен. Взял этого ханорика и тряхнул — как настоящий бычара. Чувствуются корни.
— Какие еще корни?
— Ну… — Цыпин немного и сам смутился, — ты же мутил что-то в девяностые.
Крайнов заглушил двигатель, повернулся к Цыпину всем корпусом, и тому стало не по себе.
— Что я мутил?
— Это… ну… безопасники наши говорили, что ты по молодости с кем-то тусовался. Не то с Пашей Цветомузыкой, не то с Мутовиным. Да ладно тебе, все по молодости с кем-то тусовались, ты чего посинел-то?
— Знаешь что, Дмитрий Сергеич… Если ты хочешь со мной работать и в дальнейшем, я попрошу тебя раз и навсегда усвоить, что я не имею никакого отношения к бригаде Мутовина. И другим подобным деятелям. Я вообще считаю тот период в нашей истории темным пятном, и стараюсь делать все, чтобы избавиться от тяжелого и позорного наследия времен бандитского беспредела.
Затылок Цыпина стукнулся о боковое стекло, и он понял, что Крайнов нависает над ним всей своей массой. Некрасиво и как-то совсем без субординации все получалось. Он выпрямился, едва не касаясь лицом своего визави, и сказал ровным голосом:
— Гладко стелешь, запиши — на заседании пригодится. И вообще, Юрий Владимирыч, выдохни: я тебе не враг. Что касается твоего прошлого, то безопасники тебя проверили и сочли достойным, и я им верю. На меня можешь не наскакивать, тем более что я это не сам придумал. Агапов мне фото присылал – ты там распальцованный такой, смешной. Молодой совсем.
Крайнов тоже выпрямился. Казалось, что его короткий ершик стоит дыбом, а кожа под ним багрового оттенка. Точь-в-точь как напружинившееся небо, готовое пролиться на город.
— Извини, я нервничаю с этим проектом.
— Да все нормально. Проехали.
Крайнов снова завел машину, и на сей раз тронулся с места, покатился вдоль укрытой зеленью школы, куда-то в бесконечные августовские переулки.
— А что за фото? Можешь показать?
Цыпин сосредоточенно тыкал что-то в телефоне:
— Ищу. Да там ничего такого, просто ты с корешами на фоне девятки стоишь. Такой же вишневой, как та, рощинская, — он усмехнулся, — Я тебе говорил, что девятка была вишневая?
— Нет.
— Теперь знаешь. Вот. Выключай параноика, обычное детское фото. У моего брательника таких куча, а он с тобой примерно одних лет.
Крайнов кинул взгляд на экран телефона, потом повернул к обочине и затормозил.
— Дай-ка глянуть.
Некоторое время он изучал фотографию, увеличивая ее так и этак.
— Странно… Ты умеешь различать фотошоп?
Цыпин удивился:
— Это разве не ты?
На темной фотографии двое молодых людей и одна девушка стояли, прислонившись к девятке. Судя по красным глазам, снято было ночью. И все же Крайнов был хорошо виден – он стоял справа, совсем молодой и еще не заматеревший. Посередине болталась какая-то девица в черном неформальском балахоне, а слева – другой парень в модной белой куртке. Они обнимались, и, кажется, были немного пьяны и счастливы.
Крайнов показал пальцем:
— Это я. Это – мой друг детства, вот он был в бригаде Мутовина. А эту деваху я впервые вижу.
— Ничего удивительного, двадцать лет прошло, забыл давно.
Вдали звенели громовые раскаты, гроза подходила ближе, но никак не начиналась. Духотой звенел стоячий воздух, лип к лицу и шее, пачкал воротнички хороших итальянских сорочек. Юрий Владимирович вздохнул, вернул телефон Цыпину:
— На память не жалуюсь. Странно это. Я помню, как было сделано фото, очень хорошо помню, потому что… Впрочем, неважно. Но эту девицу я никогда не встречал, и ее там не было.
Что тут можно было сделать, кроме как развести руками.
Второй раз за ночь Светка ехала в бобоне, уже и привыкать начала. В кузове прилично потряхивало, и это было хорошо, потому что после выпитого на голодный желудок кофе ее мутило. Если бы у машины были хорошие амортизаторы, ее бы вывернуло прямо в кузове. Она смотрела в маленькое окошко на задней двери и почти ничего там не видела, хотя по ощущениям уже должно было наступить утро.
Легкий толчок – и бобик остановился. Лязгнул засов и дверь отворилась, впуская ароматный ночной воздух. Вырвавшись из вонючего участка, Светка с каким-то усиленным наслаждением впитывала все окружающее. Ночь была мягкая, почти южная, с огромными звездами — казалось, стоит протянуть руку, и можно будет потрогать прохладные сияющие грани.
Легкий ветерок обдувал лицо, бережно убирая с него прилипшие волосы. Он был в меру теплым и в меру прохладным, в нем чувствовался запах реки и свежих листьев, а временами врывался сладкий кондитерский аромат, наверное, где-то неподалеку ночная смена пекла хлеб и булочки.
Светке вспомнилось детство, когда они с матерью летели из Красноярска в Минеральные Воды — раз в два года мать возила ее на курорт лечить почки. И вот они летели самолетом Аэрофлота, а Минеральные Воды посадку не давали, и борт сел в Сухуми. Ночной аэропорт с высокими арками выглядел празднично освещенным. Светка с матерью вышли на улицу и погрузились в южную ночь, полную ароматов, с ее влажным, теплым воздухом.
Везде были клумбы с огромными цветами, источавшими тяжелый, сладкий запах. А вместо деревьев росли пальмы – самые настоящие пальмы! Светка смотрела на них, открыв рот, а они шелестели диковинными листьями, говорили о чем-то своем на незнакомом ей языке. Та ночь была волшебная и запомнилась на всю жизнь. Вот и эта ночь чем-то ее напоминала – и пусть в темноте шелестели не пальмы, а тополя, ощущение от нее было точно такое же.
Общежитие оказалось старой кирпичной пятиэтажкой, притаившейся за главным корпусом Цветмета. Ночь скрывала недостатки: железные решетки на окнах смотрелись весьма интересно, а замызганные кирпичные стены в золотистом свете фонаря могли сойти за замковую кладку. Если зажмуриться.
У входа росли густые кусты в человеческий рост. Похоже, что сирень, и это здорово – пусть время цветения уже прошло, все равно приятно. Над железной дверью горел желтый фонарь в металлической уличной сетке. Света он давал мало, скорее окружал вход мягкой аурой, переливающейся в ночном воздухе. Яркими вспышками в ней мелькали мотыльки, и все это выглядело очень мило. Светка выдохнула и расслабилась – возможно, наконец, с ней случилось что-то хорошее.
Жаб и Дуб не сразу позвонили, сначала они постояли возле машины, покурили, осматривая окрестности. С тех пор, как им велели отвезти Светку, они притихли и больше не отсвечивали. Вид имели суетливый и деловой.
Красные огоньки мерцали в темноте, как глаза неведомой ночной твари, пришедшей по Светкину душу. Тварь бродила в темноте, ждала момента, чтобы наброситься, но здесь, в освещенном круге, ей не было места. Сначала один глаз погас, а потом и другой.
Дззззы-ы-ынь! Резкий звук разорвал ночную тишину, прокатился по асфальту и отскочил вибрацией в подошвы. Ничего себе звонок, мертвого поднимет. Жаб и Дуб испуганно переглянулись и отодвинулись подальше от железной двери.
Им пришлось ждать, пока внутри не заскрипел засов, и не отодвинулось окошко – совсем, как в тюрьме. Оно было забрано сварными стальными прутами и больше напоминало ночные окошки в круглосуточных ларьках прежних времен. Рядом висела облупившаяся табличка «КГИЦМ, общежитие им. И.Головлева».
— Что вам надо? – раздался сварливый голос старухи.
Если это та самая Варвара Львовна, то блин… Малоприятная особа.
В темноте мелькнули огоньки глаз, недобро сверкнули и потухли, увидев Жаба и Дуба, переминающихся с ноги на ногу.
— Мы к Варваре Львовне. С ней договорено.
Слава богу.
— Все вы так говорите, — буркнула старуха, — я сейчас узнаю, а потом решу, пускать вас или нет.
— Да-да, конечно, — примирительно пискнул Жаб, и Светка внутренне порадовалась его смирению. Все они такие: храбрые только с девками в отделении, а стоило какой-то старухе на него цыкнуть, он и хвост поджал.
Бабка ушла звонить, и все это время менты стояли в пределах видимости окошка, не сдвигаясь ни на миллиметр. Качались на носках (Жаб), громко вздыхали (Дуб) и все время оглядывались на машину. Наконец, изнутри раздались шаги, и заскрипел железный засов. Они оба, не сговариваясь, отступили от двери еще на шаг.
— Входите, раз вам по ночам не спится.
Менты качнулись, но с места не двинулись – они повернулись к Светке.
— Просим.
Светка почему-то заколебалась. Влажная, теплая, ароматная ночь оставалась снаружи. В ней золотисто сияли мотыльки и почти сливались с темнотой два силуэта в милицейской форме. А впереди нервно моргала тусклая лампочка, и глаза бабки отсвечивали красненьким.
— Ну? – неприветливо спросила она.
Дуб и Жаб занервничали, засопели за Светкиной спиной и даже, кажется, подтолкнули ее – словно укусили из темноты. Неприятно. Но позади ментовка или даже хуже – мать, а здесь может поспать удастся на человеческой кровати. Нет, только не мать – Светка глубоко вдохнула и шагнула внутрь. Но запнулась о высокий порог, практически неразличимый в темноте, и едва не расквасила нос. Казалось, что открытый дверной проем спружинил и вытолкнул ее назад – пришлось подниматься и заползать со склоненной головой.
Жаб снова хихикнул. Бабка строго глянула на него.
— Мы пойдем. Наше дело привезти и Варваре Львовне сдать, дальше она сама разберется.
Лицо старухи исказилось ироничной гримасой презрения:
— Ишь, шушера мелкая…
Она хмыкнула и резко захлопнула дверь.
Внутри горела единственная лампа, освещавшая вход. Справа – будка вахтера с стеклом, тоже забранным металлической решеткой. Хорошенькие у них тут нравы, если эта бабка в клетке сидит. Слева – окрашенная зеленой эмалью стена с полинявшими плакатами по противопожарной безопасности. Впереди – несколько ступенек, ведущих в коридор.
— Что встала? Иди, раз приехала.
— А мне куда?
Бабка задвинула огромный металлический засов на двери и закрыла окошко, засунув в петлю большой болт.
— Ты у меня спрашиваешь?
— В смысле, мне нужна Варвара Львовна, где я могу ее найти?
Бабка прошаркала тапками мимо Светки и загремела ключами, отмыкая железную дверь своей каморки.
— Найти ее не проблема, она всегда где-то рядом. – Дверь со скрипом подалась, показав кусочек убогой комнатушки с разобранной постелью, крохотным столиком с чайником и грязными тарелками. – Третий этаж, налево.
Очень странно. Все это было очень странно, оробевшая Светка поднималась наверх, стараясь не шуметь. Лестничные клетки, несмотря на облупившуюся краску, были чистыми – кое-где на стенах даже висели цветы в кашпо, а на каждой площадке висела аккуратная консервная банка под окурки.
На этажах — деревянные сто раз покрашенные, но целые двери. Лампы горели, даже мусорные ведра имелись. Видимо, Варвара Львовна неплохо справлялась со своими обязанностями.
Поднявшись на третий этаж, Светка увидела освещенный коридор и множество дверей, убегавших в разные стороны. Они очень отличались друг от друга: где-то стояли еще заводские фанерки, явно установленные строителями общежития. Где-то они были кокетливо обиты дерматином или даже вагонкой. В паре мест ей попались черные стальные чудовища, напоминавшие тюремные камеры.
Проходя, она увидела в освещенном проеме открытой двери замызганную комнату. Алкашня. На матрасе, лежащем прямо на полу, спал человек с открытым ртом. Из комнаты вместе со светом в коридор валил стойкий запах немытости и водки.
Светка брезгливо поморщилась и двинулась дальше, миновав освещенное пятно на полу. Но стоило ей втянуться в сумрак, как она почувствовала натяжение, будто зацепилась кофтой за гвоздь. Повернувшись, она шарахнулась – лежащий мужик стоял у нее прямо за спиной и пытался покрепче ухватить за полу. Когда успел подняться?
Пытаясь удержаться на ногах, он протянул и вторую руку, но Светка дернулась, и бурые пальцы схватили воздух.
— Брысь пошел!
— Ыыыы… — в неверном свете лампочки его бурое лицо со злобными заплывшими глазками напоминало гнилую картошку. Он открыл черный провал рта и залаял, как собака:
— Уходи! Уходи! Вон!
Светка сжала кулаки и толкнула его в грудь, увернувшись от цепких клешней. Он рухнул обратно в дверной проем, быстро, как в мультике, закатившись на матрас, и снова захрапел. А Светка осталась стоять, дрожа от отвращения и не понимая – то ли это ей приглючилось, то ли взаправду было.
Но делать нечего, надо было идти. Коридор скоро разошелся в небольшое пространство возле аварийной лестницы, которое явно предполагалось, как общественное. Там стояли два дивана, старый телевизор на полированном столике и библиотечный шкаф с книгами. На стене висел телефон и приклеенная бумажка с какими-то номерами. Все это напоминало старорежимный профилакторий советских времен.
Дальше по коридору лампы не горели, но он явно скоро заканчивался, судя по синему силуэту окна, опять же забранного решеткой. Из первой двери по левую руку на пол падал отблеск яркого света, и Светка шагнула дальше, посмотреть, что там.
Комендант общежития
Шереметева В.Л.
Пришла. Блин, и фамилия красивая и с именем хорошо сочетается. Везет же некоторым. Светка собралась с духом и подняла руку, чтобы постучать, но ее опередил звучный голос:
— Входите.
Кабинет коменданта выглядел скромно, но опрятно. В отличие от всего остального общежития тут были деревянные панели в человеческий рост, и встроенные шкафы из такого же желтого лакированного дерева. Спиной к окну стоял письменный стол, с приставленным переговорным. В самом углу возле окна располагался большой железный сейф, выкрашенный в серый цвет. А справа была дверь, и Светка подумала, что она, наверняка ведет в жилую комнату. Похоже, что комендант этого общежития живет на работе в буквальном смысле слова.
— Это вас из участка привезли?
Светка подпрыгнула на месте. Обернувшись, она заметила, как закрылась внутренняя дверь, пропустив маленькую женщину лет пятидесяти.
— Здравствуйте.
— И вам того же. – Варвара Львовна обошла стол и села на свое место. Легкая, со стремительными и точными движениями, она говорила красивым низким голосом. – Садитесь.
Светка присела, снова вспомнив, что паспорта у нее нет.
— Вы Варвара Львовна? Извините, что так поздно, но меня сюда привезли не совсем по моей воле.
— Вот как?
У нее тонкое лицо и большие темные глаза. Взгляд живой и умный, совсем не похожий на стереотипного коменданта общежития. Она даже по-своему изящна, но за этой хрупкостью что-то есть, неуловимая и несгибаемая твердость.
— В общем, у меня случились некоторые семейные проблемы, а товарищи милиционеры решили развлечься, потому что у меня не было с собой паспорта. Но их начальник вроде все правильно понял и предложил поговорить с вами, чтобы у меня было жилье. Я его не просила, он сам предложил.
— Гм, — Варвара Львовна задумчиво наклонила голову, — я могу вам предложить комнату. Дело в том, что у нас иногда бывает свободный жилой фонд, который мы можем использовать по своему усмотрению.
— Х-х-хорошо, — Светка не была уверена, что хочет здесь жить. Ей хотелось просто отвязаться и уйти уже куда-нибудь. Но, похоже, что до утра отсюда не выберешься, можно и посмотреть комнату. Если что, никогда не поздно отказаться.
— Но смотрите, если вы соглашаетесь, то вам придется здесь жить.
Светка вздрогнула.
— Это общежитие, это не квартира, где вы ходите туда-сюда, когда вздумается. Здесь есть учет жильцов, они отмечаются у вахтера. Есть регламент посещений, есть правила проживания. Берете комнату – живете здесь и выполняете правила внутреннего распорядка.
— Да? Я не знала. – Светка засомневалась, — видите ли, я не могу согласиться, не видя комнату и не зная всех условий.
— Это само собой, — Варвара Львовна поднялась и взяла что-то из ящика стола. – Пойдемте.
Легким и стремительным шагом она пошла по коридору. Светка подумала, что в молодости она, наверное, была очень привлекательна. Да и сейчас, несмотря на возраст, она никак не выглядела бабкой. Пиджак с высокими плечами и длинными фалдами покачивался в такт, и со спины она казалась молодой женщиной.
Они поднялись еще на этаж и свернули направо. Точно такой же коридор, как и внизу, разве что освещен чуточку поярче.
— В конце каждого коридора, вон там – она показала рукой в противоположном направлении, — туалет и душ. На первом этаже буфет и прачечная. В комнатах готовить запрещено.
— А чай? Или кофе?
— Чайник можно. Кофеварку или тостер, но никаких плиток и суповых кастрюль. Холодильников в комнатах нет, так что вопрос с питанием решаем в буфете. Проводка старая, и пожар мне тут не нужен.
Варвара Львовна остановилась у одной из дверей.
— Комната выходит окном на переулок Якорный. Вид достаточно симпатичный, мне нравится.
Она провернула ключ в замке и щелкнула выключателем.
Комната напоминала что-то забытое из детства – пионерский лагерь или детский санаторий. Светлые стены со свежей побелкой, желтая полированная софа, такой же встроенный шкаф с большим зеркалом. Небольшой журнальный столик, рядом с ним кресло с деревянными ручками и даже торшер.
Варвара Львовна прошла и включила торшер, отодвинула тяжелую портьеру на окне и попросила Светку:
— Выключите, пожалуйста, большой свет. Глаза болят.
Из открытой форточки поплыл аромат летней ночи. Возле кровати нашлось бра, которое вместе с торшером мягко освещало комнату. Светка присела на постель, заправленную зеленым покрывалом, и почувствовала, как с нее сходит тяжесть последних суток.
Варвара Львовна села в кресло и вытянула ноги, откинувшись на спинку.
— Вот. Такая комната.
— Она очень милая. Мне нравится.
— Да, она хорошая, здесь уютно. Просто, но уютно. Я кому попало ее не сдаю.
Светка поняла, что пришло время доказывать, что она не кто попало, и напряглась. Паспорта у нее по-прежнему не было. Где-то за стеной заиграла музыка. Да не абы какая, а King Diamond – брови у Светки поползли наверх. Интересные у нее соседи, если слушают металл в три часа ночи.
— Да, — Варвара Львовна вздохнула и сделала неопределенный жест рукой, — это проблема. Впрочем, с соседями вы потом познакомитесь.
— Хотя бы хорошую музыку слушают.
— Вам это нравится? Впрочем, ладно. Так расскажите мне все-таки, почему вы здесь? Если у вас есть дом, есть прописка и есть паспорт, что вы делаете в нашем заведении?
Она уютно устроилась в кресле, как бы провалилась в уютный полумрак – только глаза сверкали ясно и насмешливо. Светка набрала воздуха в легкие и стала в сотый раз рассказывать свою историю с паспортом.
— Что ж, бывает. Без паспортов и черт-те где обычно оказываются люди вроде вас. У настоящих уголовников паспорта как раз есть, и не в одном экземпляре, поверьте моему опыту.
— Странно, что милиция об этом не знает.
— Знает. Поэтому вас просто отпустили и привезли сюда. В конце концов, признайте это, они о вас позаботились. Вы не на улице, не в КПЗ, а в уютной комнате, где вам ничего не угрожает.
Светка вынуждена была признать, что это правда.
— Комната и правда очень классная, напоминает мне что-то из детства. Или молодости.
— Молодости? А сейчас с вами что?
— Сложно сказать, — Светка улыбнулась комендантше, — мне бы такую комнату в свое время, и у меня была бы другая жизнь. Квартирный вопрос портит не только москвичей.
— Да ладно. Людей портит не квартирный вопрос, а слепота и жадность. Заботу принимают как должное, и даже не думают благодарить.
— Например?
— Например… — Варвара Львовна развела руками, — например, есть у вас мама. Она вас бесит, она вам надоедает нотациями, она выносит вам мозг и постоянно вмешивается в вашу жизнь. Вы ее видеть не хотите, но при этом спокойненько живете на ее жилплощади и, разумеется, за это не платите. Вы даже свою половину квартплаты не вносите, вам кажется это мелочью, а ваша мама тратится на это каждый месяц. А еще вы подъедаете продукты из холодильника, пользуетесь бытовой химией – и иногда, да, что-то покупаете. Но если подсчитать скрупулезно, то окажется, что вы и тут в пролете – большая часть затрат ложится на маму. Но вы же выше этого, это мелочность. К тому же она вас недолюбила в детстве, и сейчас не особенно любит – постоянно критикует, слова доброго от нее не услышишь. Вы живете рядом, стесняете ее, потребляете ее ресурсы, и при этом считаете, что вы полностью самостоятельны и ничего ей не должны.
Светка открыла рот. Варвара Львовна прервала ее коротким жестом.
— Это я просто так, умозрительно говорю, такое часто бывает в жизни. Так вот, внезапно оказавшись без помощи мамы, вы вдруг обнаруживаете, что расходы ваши выросли вдвое, да и сил приходится тратить намного больше: никто не сходит в магазин и не принесет продукты, никто не кинет одежду в машинку и не приберется дома, пока вы гуляете. Кошкин лоток тоже приходится убирать самостоятельно, да еще и возвращаться домой каждый вечер, потому что ее некому кормить. Ваша жизнь внезапно становится труднее, и в этом, разумеется, тоже виновата мама – она не дала вам необходимого запаса жизненной прочности и веры в себя.
В глубине души вы чувствуете, что достойны большего. Вас обокрали – вам положена лучшая и более интересная жизнь. Но однажды кто-то непременно вас заметит и воздаст по заслугам – он будет вас любить, опекать, наставлять и двигать вас по жизни. Короче, это будет та же самая мама, только добрая. Но пока надо ждать. Сидеть тихонько и ждать, высматривая – не идет ли мимо добрая мама? Не пора ли уже выскочить и вцепиться ей в ногу, чтобы не отодрала, даже если захочет? В то время как своя, настоящая мама существенно подобрела бы, начни вы ей помогать.
— Вы это для кого говорите? И к чему?
Лицо Варвары Львовны по-прежнему оставалось в тени:
— К тому, что очень часто все не так, как кажется. Вы никогда не думали в подобном ключе?
— Н-н-н-ннет.
— А зря. Или вот еще повод для размышления: предположим, у вас творческая профессия. Нет, не творческая, это было бы слишком просто. Профессия у вас обычная, полученная в институте, где был недобор в год вашего поступления. Вы тихонько работаете за копейки, но считаете, что способны на творчество. Правда есть проблема – творчество это та же работа, которая требует времени и сил, но за нее не платят. Может быть, когда-нибудь будут платить, но пока вам ничего не светит. И вы ходите на работу, ненавидите ее, и считаете, что судьба обошлась с вами жестоко. У вас нет смелости, чтобы уйти в неизвестность и посвятить себя творчеству, и нет смирения, чтобы принять реальность. Вы социальный аутсайдер, и с каждым годом это становится виднее.
— Легко судить со стороны. Вы-то явно в такой ситуации не были.
Варвара Львовна на секунду замолчала:
— Пожалуй, тут вы правы. Извините, я вас напугала. Знаете, я много повидала хороших девочек, удирающих от мам, и я сразу вижу такую публику. Вы не обижайтесь, но на вас это написано – вы всю жизнь жили с мамой, наконец сбежали, когда стало уже невмоготу, и сразу же вляпались в неприятности. Вы можете остаться или дождаться утра и вернуться домой, все в ваших руках. Решайте. Я буду у себя в кабинете.
Она быстро и легко поднялась и все той же стремительной походкой вышла из комнаты. Светка осталась одна.
На стене тикали часы, показывая половину четвертого. Удивительно длинная ночь, которая никак не кончается. По Светкиным ощущениям, прошло уже несколько дней, а на деле даже рассвет за окном не занялся. Она устала, она слишком устала.
А комната была действительно уютная, пусть и маленькая. Здесь можно закрыться ото всех и побыть одной, спрятаться под одеялом, задернуть шторы и спать. Она бы с удовольствием проспала несколько лет, лишь бы вокруг так же мягко светилась лампа, охраняя ее от всех неприятностей мира.
Эта Варвара Львовна очень странная, если не сказать страшная. Но надо было что-то решать, и Светка еще раз осмотрелась. Как бы там ни было, а к матери она не вернется, хватит. Хоть когда-то же надо начинать жить, и это когда-то начинается прямо сейчас. Светка поднялась и решительным шагом направилась вниз.
Варвара Львовна была у себя, что-то писала в большой гроссбух. На Светкин приход она даже головы не подняла, просто указала рукой на стул. Светка плюхнулась и стала шарить глазами по сторонам. Она слишком устала, и мысли в чугунной голове расплывались.
— Так вы все решили? – прозвучал голос Варвары Львовны. Светке показалось, или говорила она с легкой иронией?
— Да, ваша комната мне подходит, и я ее беру.
— Отлично. Тогда подпишите договор и можете идти спать.
— Но у меня нет паспорта. В смысле, с собой нет.
— Это я уже поняла. В общем так, платить будете за месяц вперед, залога у нас нет. Посетители, друзья и прочие радости жизни разрешены, если вы не мешаете другим. Вход и выход из общежития во внеурочное время запрещен. Только если кто-то из местных вас проведет, но мне на глаза в таком случае лучше не попадайтесь. Такой у нас с вами будет уговор.
Варвара Львовна достала из ящика стола два экземпляра договора, по виду отпечатанного на машинке.
— На второй стороне в конце подпишите.
Светка взяла и задумалась. Надо бы почитать, но глаза слипались, и вообще ее охватило какое-то странное безразличие. Право слово, сейчас все уже неважно – и человек она неважный, и жизнь у нее так себе. Наверное, это пройдет завтра, надо только выспаться.
В комнате было действительно уютно. Но Светка собрала волю в кулак, и из последних сил потащилась по коридору в душ. Странно, но здесь сильно пахло жареными семечками – кому могла прийти нужда их жарить в три часа ночи? King Diamond уже закончился, и теперь в одной из комнат играл, кажется, Dream Theater. У ее новых соседей определенно есть вкус.
Стоя под струей душа, она чувствовала, как стекает на кафельный пол чудовищная, каменная усталость. Тело становилось мягким, тяжелым, ей хотелось упасть и уснуть прямо там. Вот если бы так уснуть стоя под струями воды – они бы оберегали ее, защищали от мира и одновременно убаюкивали.
— Эй, — в душевой зажегся свет, — я прошу прощения…
Маленькая рука вытащила ее из кабинки.
— Я так и думала. Кто это льет воду в полной темноте…
Варвара Львовна накинула на нее полотенце. Такое ощущение, что она тут везде, незримо присутствует в каждом закоулке здания.
— С вами все в порядке?
— Нет. Со мной все очень не в порядке, и так всю жизнь, — Светка завернулась в казенный вафельный халат и сунула ноги в тапки.
Варвара Львовна помолчала, пристально вглядываясь в усталое Светкино лицо.
— Шли бы вы отсюда. Вам нужно вытряхнуть дурь из башки и просто жить. Жить и работать, как все. Много работать – наверное, больше чем другим, но это ваша судьба. И все наладится.
— Что мне действительно нужно, это сон, долгий сон. Лет на двадцать.
— Как скажете, — она поджала губы, — я так и запишу.
— Где?
— В договоре.
Ночь, казалось, никогда не закончится. Но душ помог Светке прийти в себя, она заправила постель и подошла к окну. Казалось, что где-то далеко занимается рассвет, но пока на небе не было видно даже бледной полоски. Громко стрекотали цикады, и все так же пахло смесью реки и свежих листьев.
Красота!
Вспоров темноту красными огнями, к входу подкатила машина. Иномарка, длинная и похожая на сигарету. Оглушительно оравшая музыка перекрыла даже металл из коридора – ребята в машине явно не поскупились на сабвуфер. И песня, хит школьных дискотек, который было трудно забыть:
Cocain will blow your brain
And ecstasy
Will mash your life!
Старичок Dr.Alban качал что надо, взрывая сонный переулок. В окнах начал зажигаться свет, откуда-то летели матюги, кто-то смеялся – в одно мгновение общага пришла в движение.
И тут на Светкином этаже распахнулось окно, разом увеличив громкость ревущего тевтонского металла. Мгновение, и в него высунулся темный предмет, больше похожий на старый телевизор в полированном деревянном корпусе.
Несколько секунд молчания, а потом улица вздрогнула:
WE ARE TIMEBOMBS!!!
COLD KILLING MACHINES!!!
Ааааааа!!! Светкин сон как рукой сняло, она в полном восторге высунулась в окно, чтобы посмотреть, кто это громыхнул на всю улицу. Но ничего не увидела. А из машины выскочили два парня и стали орать матом. Но в грохоте музыки их вопли были совершенно не слышны.
Они попытались прибавить звук в машине, фиг там! Человек в окне явно имел акустическую систему помощнее. Захлопали двери в коридоре, кто-то затопал и заорал срывающимся голосом, требуя тишины. Еще сильнее запахло семечками. Парни внизу забегали, как собачки, опустив головы в землю. Пара найденных камней — и вот они уже свистят в воздухе.
Хлоп! С железным лязгом летевший камень отбит в нападающих. Прозвучало так, будто кто-то орудовал сковородкой вместо теннисной ракетки. В полном восторге Светка высунулась в окно почти по пояс, во весь голос подпевая дядьке УДО:
If God would be a liar
He would be just like us
We think he knows of madness
Who says he’s got to be real!
Парни внизу взбесились окончательно. Они стали пинать железную дверь, но не тут-то было — взять этот бастион можно было только на танке. Глупые, они оббили об нее кулаки и ботинки, а концерт «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады» даже не думал прекращаться. Вслед за УДО загремела «Металлика».
И тут дверь неожиданно отворилась, мягко отъехала в сторону. Парни, сначала кинувшиеся внутрь, внезапно отпрянули назад – на улицу вышла Варвара Львовна.
Она сделала из здания буквально пару шагов. Парни сначала отступили к машине, а потом быстренько забрались внутрь, выключили музыку и ударили по газам. Мотор взревел, и машина растворилась в ночной темноте. Неизвестный Светке фанат тяжмета остался победителем.
Хотя нет. Варвара Львовна скрестила руки на груди и сделала еще несколько шагов, потом обернулась и посмотрела наверх. Буквально через секунду музыка прекратилась, и Светка услышала скрежет убираемого с подоконника динамика, а потом окно захлопнулось.
Варвара Львовна опустила голову и вернулась в здание. Все как-то быстро затихло. Светка еще постояла, подышала ночным воздухом, а потом зарылась носом в свежие простыни. На темном фоне стены квадрат окна выделялся светлым, но со временем его очертания стали размываться. Было 5:30 утра. Сильно пахло семечками.
Выйдя из кабинета высокого начальства, я нашел взглядом Романа и мотнул головой, мол, разговор есть. Первопроходец, чуть заметно улыбнувшись, пошел за мной.
Прикрыв дверь уже своего кабинета, я спросил:
– Роман, нам поступила заявка от «Апостола». Пойдем, скорее всего, через сутки, полный малый, две недели. Кого брать будем?
Астродесантник задумчиво почесал нос и принялся неторопливо рассуждать.
– Полный малый? Это те промышленники, которые на экватор рвались? Тайвин, значит, пойдет, близнецы пойдут, ты пойдешь скорее всего, без тебя никуда, слишком любопытный.
Я слегка пожал плечами – кому, как не Роману меня знать как облупленного.
– Макс бы взять, но ты же ее на геологов пустишь?
– А ты откуда знаешь? – удивился я.
– Так они давно собираются, с утра мне звонили, спрашивали, есть смысл заявку присылать или подождать еще, я с Димычем отлично знаком. Я так прикинул – срочных выездов нет, с текучкой разгреблись, в ближайшие пару недель тишина, значит, ты согласишься. А поскольку они точно поедут на раскопки свои, то место выбрали относительно безопасное, ты будешь скучать. Значит, отправишь Макс. Скорее всего, и Али с ней. И новичков обкатывать.
Ага, так вот кто на заднем плане мелькал, оттаскивая юное дарование, то-то знакомым показался. Я вздохнул. Сегодня все лучше меня понимают меня самого.
– Сто лет Димыча не видел, может, я б лучше туда поехал.
– А ты откуда его знаешь? – в свою очередь, удивился Роман. Я пожал плечами.
– Доводилось вместе в одних компаниях пересекаться, на Земле еще.
– А, – Роману, казалось, было достаточно моих слов, но я знал, что неутомимый астродесантник вытянет из меня детали биографии, ему только момент дай. Он обладал уникальным свойством – постоянно накапливать информацию, которой, надо признать, время от времени весьма феерично пользовался.
– Меня будешь брать, – не то спросил, не то утвердил Роман.
Я поддакнул, и первопроходец продолжил размышлять вслух.
– Давай с собой Уилла возьмем, а еще надо Марка и Сержа прихватить, они на выездах хороши. С людьми лучше оставить работать кого-то… более общительного.
Выбор был достаточно очевидным и логичным, и возражений я не имел. Уилл часто с нами за компанию ходил, и мы с ним и Романом отлично работали вместе. Марк и Серж были парни нелюдимые, замкнутые, а в последние полгода наша работа все больше стала напоминать скорее общение политиков с электоратом, чем суровые будни первопроходцев. «Да, это малая химерка. Нет, не опасная. Нет, убирать не будем, она в Красной книге Колонии. Как тапкой прихлопнете? Уникальный экземпляр!», а не «брутальные мужчины, стиснув челюсти в яростном оскале, люто бьются с агрессивным зверьем за предпоследний на дереве сладкий фрукт». Такого эпизода, конечно, в нашей практике еще не было, но мог бы быть!
— Значит, решили. – Я послал по коммуникатору вызов первопроходцам, те удивились, но к сведению приняли.
Отключившись, я откинулся в кресле и потер легкую небритость на подбородке. Что могло привлечь столь пристальное внимание изыскателей от религии в Шестой колонии я в общих чертах понимал. Весь здешний мир выступал как шестое доказательство Канта о непостижимости божественного промысла и бытия, если предположить, что высшее существо вообще может чем-то промышлять.
Но что могло сподвигнуть сторонников креационизма изыскивать средства на чрезвычайно дорогостоящее сопровождение первопроходцев, и непременно на экваторе? Мое любопытство становилось подобным физически ощутимому зуду, только почесать мозг я не смог бы при всем желании, оставалось ждать, гадать и надеяться, что я все пойму сам на месте.
Я принялся вертеть в руках брелок – миниатюрная версия черной дыры в виде шарика из черного агата, обернутого в нитиноловый аккреционный диск насыщенно-оранжевого цвета на цепочке. В этот маленький предмет я влюбился сразу, как увидел на первом корпоративе – их нам раздали как памятные сувениры. С тех пор я повсеместно таскал брелок с собой, обращаясь к его гладкой поверхности, когда мне требовалось подумать и повертеть что-то в руках.
Мысли от экваториальной загадки перескочили неожиданно на меня и моих ребят. Вот что надо человеку. Точнее, что не абстрактному человеку надо, а надо конкретно мне и моим подчиненным. И им, и мне надо, чтобы нас любили и хвалили. Всем нам, в сущности, требуется именно любовь и похвала. Хоть словом, хоть просто по шерстке бы кто погладил. И самое обидное заключается в том, что самого себя, вопреки распространенному мнению, не похвалишь – так неинтересно. Я бы даже сказал, антирезультативно. Можно хоть ухвалиться, да толку будет с гулькин хвост. Лишь похвала со стороны имеет реальную значимость и действует как мотивирующий пинок. Да и то ее эффективность как пинка будет сильно зависеть от расстояния между тобой и хвалящим. Скажем, похвалят меня родители. Я буду благодарен, мне будет приятно. Друзья – я воодушевлюсь. Подчиненные – буду сильно усиливать усилия, так сказать. А вот когда про меня местный затрапезный канальчик сюжет снял – о, как я забегал. Аки лань трепетная! Надо и с оперативниками такой трюк провернуть.
Пока я посвящал время раздумьям о себе, экваториальной загадке и философским вопросам, работают ли боги, на кого, чем получают зарплату и при чем тут многообразие живой природы разных миров, Макс времени зря не теряла. Звякнул вызов смарта, и я принял звонок.
На голограмме не отступающая от своих привычек прекрасная валькирия появилась, как и всегда, по край ключиц, и я в который раз любовался чуть курносым носиком, аккуратной линией губ, выразительными светло-карими глазами и медового цвета с бронзовым отливом косой, перекинутой через плечо вперед. Если бы я не был противником служебных романов, я бы долго не думал, честное слово.
Макс посмотрела на меня с видом крайне оскорбленной фотомодели – обиженно и чуть брезгливо, я успел уже чуть испугаться, что чем-то ее прогневил, но тут она озвучила причину недовольства.
– Чез, тут начальство требуют. Приедешь?
Я несколько напрягся: такие случаи, конечно, бывали, всем не угодишь, но нечасто.
– А что случилось?
Макс поморщилась и пояснила:
– Окно прорубили, и недовольны, – и почти жалобно добавила: – Приезжай, а?
– Приеду.
Я влез в оружейный сейф, достал иглы и рассовал боезапас по запасным по магазинам. Бронебойные с красной отметкой под руку, разрывные, с черной, подальше, с синей отметкой и парализующим сердечником – заряжаем в игломет и досылаем первую в ствол. Суровый первопроходец едет охранять беззащитных колонистов, вдруг его по головке погладят. Куда я денусь с подводной лодки, моя обязанность не только защищать людей от зверей, но и наоборот. И кто б еще защитил от людей нас самих… Выскочив из кабинета, я стрелой понесся к стоянке, прыгнул в свой флаер и полетел по координатам смарта Макс.
Уже подлетая к монументальному жилому дому, я понял, что придется нелегко: у входа в дом стеной стояла моя заместительница, представляя собой оплот стойкости и выдержки, а о ее прочность, как волны о скалу, билась, потрясая бумажками, почтенная рыжеволосая дама в возрасте. За домом виднелся разрыв в защитном куполе колонии, его караулили Али и Уилл, рядом с ними вилась тройка новичков-стажеров, периодически потыкивающая в дыру иглометами.
Сути претензий дамы я не слышал, но мог представить – у некоторых людей патологическое кверулянтство, видимо, входит в состав ДНК отдельным геном. Такой социотип я недолюбливал еще больше, чем восторженных фанатов – эти хотя бы просто за тобой хвостиком ходят, раздражает, но не критично. Но работать приходилось с разным контингентом, и я, глубоко вдохнув, настроил себя на длительный и бессмысленный разговор.
Посадив флаер рядом с конфликтной точкой, я степенно вышел из кабины и приблизился к спорящим.
– Добрый день, – нейтрально-дружелюбно начал я и тут же был ожидаемо прерван.
– Какой же он добрый, ваши вандалы потоптали мои розы, а площадка для пикника… – рыжеволосая дама на секунду задохнулась от праведного возмущения, и я смог вклиниться в поток ее рассуждений.
– Давайте начнем с самого начала. Во-первых, предъявите документы, – я не мог не поиграть в стража порядка, хотя, конечно, правоохранительные органы и их доблестные сотрудники в лице колониальной полиции в колонии уже более года как имелись. – Ваша личная карточка, рабочее разрешение на въезд в Шестую колонию или приглашение от родственников, справка от карантинного контроля с разрешением на ввоз неэндемичной растительности… – Когда надо, я умел быть полным бюрократическим занудой.
Дама несколько растерялась, затем, сердито насупившись, метнулась в дом за бумагами. Макс облегченно выдохнула, и я повернулся к ней.
– Рассказывай, Липучка.
Макс покосилась на дом, на меня, на ребят и вполголоса доложила обстановку.
– Короче, мадам приехала по приглашению племянника, как ты понимаешь, физика. Привезла с собой букет роз, заявила их как подарок, но по факту развела цветник на заднем дворе. А вот откуда взялся разрыв, мы пока не поняли. Но живность чертометом оттуда прет, надо будет карантинной службе звонить, ксенозоологам, отлову… – Макс обреченно зажмурилась, а я на секунду даже порадовался, что завтра уеду в экспедицию. Пока я тихо улыбался, она несильно ткнула меня кулаком в живот и пояснила: – Слишком у тебя счастливое выражение лица. Ты что, «Апостола» утряс?
– Да, – ехидно ухмыльнулся я. – И завтра мы уезжаем.
– Кто – мы? – заинтересованно уставилась на меня моя правая рука.
– Ну как. Я, Роман, Уилл, парочку интровертов берем, еще Тайвин летит и аналитики. – Макс разочарованно пихнула меня в плечо.
– Самый цвет у меня отобрал. Хотя бы Али оставил, и то хорошо.
– Не дерись, а то укушу. – Я был настроен благодушно, еще бы, такой гемор – и не мне разгребать.
– А ты попробуй дотянись! – Макс уже заняла боевую стойку, надеясь на легкий спарринг, и тут возле дома на посадочную площадку к моему флаеру и машине Макс присоединился видавший виды летательный аппарат, который и флаером-то можно было назвать с натяжкой, – какая-то старая модель.
Из него выбрался рослый кряжистый мужик лет тридцати-сорока, в легкомысленной гавайке и летних полотняных штанах, в сандалиях на босу ногу, со специфическим загаром, обветренным по шею лицом и основательной небритостью. Растрепанные светлые волосы, размах плеч и голубые глаза говорили о том, что в глубине веков его предки, потрясая топорами и вознося осанну одноглазому богу, приводили в трепет половину Европы.
– Доброго дня, уважаемые первопроходцы! – миролюбиво поздоровался физик. – Чем обязан столь пристальному вниманию?
– Доброго! – я развернулся к мужчине, внимательно его оглядел и спросил: – Долгая экспедиция была?
Физик почесал роскошную растительность на лице, и вдруг пристально посмотрел мне в глаза, чуть наклонившись. В его взгляде я увидел помесь беспокойства и какого-то по-детски восторженного интереса, будто к нему на огонек заглянул не я, а любимый супергерой.
– Вы же Честер Уайз, верно? – ответил он вопросом на вопрос. Я чуть пожал плечами – привык к тому, что внешность у меня узнаваемая, а в первой волне колонистов и вовсе знакома чуть ли не лично каждому.
– Да. Так вот, пока вы отсутствовали, ваша тетушка организовала там, на заднем дворе, клумбу с розами и разрыв защиты. Потрясающие таланты, их бы в конструктивное русло. Теперь нам с вами надо разобраться, как она смогла пробиться за купол, зачем и что теперь делать.
Физик с неохотой оторвался от созерцания моей физиономии.
– Простите, я просто всегда мечтал с вами познакомиться, но не таким вот, – он обвел пространство рукой, а в окне за занавеской мелькнул и тут же спрятался обратно в безопасную темноту дома острый нос в обрамлении рыжих локонов, – не самым приятным образом.
– Чем моя скромная персона вас так заинтересовала? – смущенно полюбопытствовал я и, почувствовав себя неловко, сцепил руки за спиной, не зная, куда их девать.
– О вашей работе легенды ходят, и о вас – особенно. Простите, не представился, Эйнар. – Мужчина протянул руку, и я с удовольствием ответил. Рука у него оказалась грубой, твердой и сильной, как и подобает истинному потомку норманнов. – Меня не было три недели, вот, оставил дом и кошку на тетушку. Я знал, что она у меня особа деятельная, но чтобы настолько… – физик сокрушенно покачал головой.
Мне жутко хотелось узнать, что за легендами обросли я и мои ребята, но спрашивать постеснялся и, приветственно улыбнувшись, произнес:
– Пойдемте, посмотрим на масштабы бедствия. – мы прошли сквозь ухоженный палисадник, полный хрупких полупрозрачных представителей местной флоры, и, зайдя на задний двор, остановились перед источником беспокойства всего жилого сектора.
На самом краю разрыва, на заботливо взрыхленной клумбе пламенел алыми бутонами полутораметровый розовый куст, разительно отличающийся насыщенной цветовой гаммой зелени и будущих цветов от осторожной хрупкой красоты растений Шестого мира.
– Три недели, говорите, интересно… А букет вам тетушка когда привезла? – я созерцал куст с нездоровым предчувствием неприятностей.
– Вот три недели назад и привезла. Я не понял, правда, за что мне столь изысканный подарок, вроде я не прекрасная девушка, – и Эйнар покосился в сторону Макс, молчаливой тенью скользнувшей за нами. Она чуть зарделась, а я почувствовал легкий укол ревности, который тут же загнал подальше. Вот еще, не хватало мне собственных сотрудников к незнакомым физикам ревновать. – Но документы все были в порядке. Приехала она по моему пригласительному, букет на карантине обработали, справку дали, все как полагается.
– Только никто не подумал, что розы прекрасно размножаются черенкованием, – закончил за него я. – Но почему так быстро? Кстати, вы говорили о кошке.
– Да, Мира, я ее с Пятой колонии привез, стерилизована, чипирована, – отчитался Эйнар, но просто так упустить такую диковинку я не мог.
– Покажете? – и я с восторгом состроил физику самые умильные кошачьи глазки, которые только могли быть в моем репертуаре. Эйнар расплылся в улыбке и махнул в сторону двери, ведущей в дом со двора.
– Конечно! Только сейчас день, она спит и может быть немного неприветливой.
Особенность Пятого мира была в том, что у планеты оказался крайне долгий период вращения вокруг своей оси – порядка 350 земных дней, а в тот момент, когда на планете наступает условный день, длящийся около 170 суток, звезда частично или полностью закрыта крупным спутником, и по факту тепло мир получал, а вот свет – не очень, и жизнь на нем сформировалась преимущественно приспособленная к темноте.
Четырехухие кошки Пятой Колонии, насколько я знал, удивительные, почти сказочные существа, и мне предстояло убедиться в этом лично. Чуть не повизгивая в душе от предвкушения, я зашел за Эйнаром в полумрак дома и тут же увидел в кресле чудесное создание.
Кошка действительно спала, ее крупные уши заканчивались кисточками, а там, где у обычных кошек небольшая кожно-хрящевая складка – кармашек Генри – у Миры виднелась вторая пара ушей поменьше. Получался этакий кошачий цветочек – огромные уши с поперечными хрящевыми полосками, концентрирующими собственный ультразвук, вторые ушки, отвечающие за звуки в нижнем диапазоне, и вся эта красота – в окружении немыслимого количества вибриссов.
Серебристо-серая кошка зевнула во весь рот, обнажив пасть с белоснежными зубками, лениво защелкала, издавая ультразвуковые волны, чтобы убедиться, что пришел хозяин, и открыла глаза. Огромные, как у земных лемуров, невероятного темно-синего цвета с фиолетовыми прожилками, и сузившимся от света вертикальным зрачком, они прошлись по моей скромной персоне. Судя по всему, я кошке не очень понравился, и она, спрыгнув с кресла, взметнула длинным хвостом и неторопливо удалилась куда-то.
– Красавица! – с искренним восхищением похвалил я кошку, и Эйнар немедленно просиял.
– Да, Мира у меня особенная. – В голосе физика слышалось неподдельное тепло, и я порадовался за животное. Проблема ввоза питомцев в Шестой мир была отдельной болевой точкой. Местную живность приручать пока никто не пробовал, а бесконтрольно завозить в полностью эндемичный мир кошек или собак было смерти подобно.
Вроде колонисты это понимали, но и без пушистого друга многим было в новом мире неуютно, и приходилось идти на компромиссы вроде обязательного чипирования, стерилизации или кастрации и конских штрафов за безнадзорных и потеряшек. Пока экспансию чужеродных для этого мира животных и растений удавалось контролировать, но надолго ли это… как показала практика – не очень.
Я вздохнул и поманил Эйнара обратно во двор.
– Куст придется убрать. А вот как быть с дырой…
– Может, договоримся? – физик, представивший, видимо, размер финансовых вложений, компенсирующих тетушкину активность, с надеждой на меня посмотрел, и мне пришлось собраться, и стать как можно серьезнее.
– Эйнар, – начал я с интонацией ректора, объясняющего незадачливому студенту, что шутки кончились, и отчисление неизбежно. – Из разрыва в безопасное пространство колонии могут попасть не только крупные хищники, но и мелкие ядовитые насекомые. Если для вас не так важны жизни колонистов, то подумайте о тете. Она же первый рубеж на пути всякого летающего и ползающего. А в сам разрыв может убежать ваша Мира. Долго ли она проживет снаружи? – я кивнул на колеблющиеся лохмотья защитной пленки: за ней виднелось море острых стеблей ломкой травы, среди которых что-то щелкало, пищало, трещало и шевелилось. – Договориться мы сможем только по одному пункту – оставить вашу тетушку или депортировать ее за вредительство колонии. Куст мы уберем, разрыв закроем, штрафы тоже придется выплатить, порядки не я придумывал. И позовите, пожалуйста, виновницу беспокойства, мне надо задать ей пару вопросов.
Эйнар вздохнул, смиряясь с неизбежным. И тоскливо произнес:
– Да, вы правы. Знаете, я думал… а, неважно. – Он махнул рукой и ушел, а мне оставалось только раздать ценные указания.
Пока ребята латали дыру, попутно показывая новичкам технику работы с наноструктурой защиты: как латать прорехи, чем зашивать отсутствующие куски и как программировать, физик вернулся в сопровождении воинственно настроенной пожилой дамы.
– Леди, – внимательно и строго посмотрев на рыжую интриганку, я постарался донести до ее понимания важность ситуации. – Вы нарушили обязательные порядки пребывания в Шестой колонии. Вы занимаетесь несанкционированным растениеводством, ослабляете защиту безопасного пространства вашего жилого сектора и подвергаете опасности свою жизнь и жизнь других колонистов. Понимаете?
Рыжая покаянно вздохнула, но следов раскаяния я не почувствовал. Значит, у нее в рукаве припасена еще пара черенков, семена карантин бы точно не пропустил. Жаль, жаль, видимо, все-таки придется пожестче.
– Как вы смогли прорвать защиту? – уточнил я. Леди хитро взглянула на меня исподлобья и произнесла только одно слово.
– Дихлофос.
Ну вот я так и знал! В попытке защитить свои драгоценные розочки гиперактивная дама прыскала на куст – и на защитный купол, и, мне кажется, не очень переживала, когда появилась первая брешь, ведь дыры размером со взрослую скорпикору вряд ли возможно добиться за одно случайное обрызгивание.
И неспроста вокруг разрыва очень мало насекомых: видимо, чувствуют стойкий чужеродный запах и опасаются соваться. В дихлофосном открытии были свои плюсы и свои минусы: с одной стороны, теперь я точно знал, что фауна Шестого боится банального инсектицида, и вряд ли утечка под купол была хоть сколько-нибудь значимой.
С другой – ну как, как? Высокотехнологичная наноструктура защитной пленки, которая выдерживает перепады температуры, воздействие чужеродных газов, фильтрует воздух от микроорганизмов и настроена на пропуск только безопасных видов – и дихлофос! Впрочем, Тайвин будет в восторге, надо будет позвонить и рассказать. А лучше прийти лично, на его реакцию будет любо-дорого взглянуть.
– Понятно. Если вы нарушите установленный порядок повторно, я буду вынужден вас депортировать. – Дама вскинула голову и уже вдохнула воздух, чтобы задорно со мной поругаться, как была прервана племянником.
– Тетя Эмма, уважаемый первопроходец прав. Нельзя просто так взять и посадить розы там, где они миллионами лет никогда не росли. – Тетушка, поняв, что сопротивление бесполезно, молча вынула из рук Эйнара остаток злосчастного букета, прихваченного физиком, видимо, из вазы по пути, и отдала мне. Все черенки были усеяны корнями, и женщина, грустно поглядев на остаток недостижимой больше цветочной роскоши, перевела наливающийся слезами взгляд на меня.
– Я просто хотела немного красоты. Здесь все такое… блеклое, – прошептала она.
Повинуясь внезапному порыву, я встал на одно колено, взял ее ладонь в руку и, глядя снизу вверх, посоветовал:
– А вы обратите внимание на красоту этого мира. Роза – царица среди земных цветов, а вот здешнюю монаршую особу пока никто не видел. Может, вы нам ее и найдете? – дама слегка покраснела от смущения, осторожно вынула руку и пообещала:
– Я попробую, спасибо.
Теперь я точно ощущал идущие от нее флюиды понимания, стыда и надежды на то, что все обойдется малой кровью. Она благодарно улыбнулась нам, и ушла в дом.
– Мы закончили, – рядом материализовалась Макс, подошедшая почти бесшумно. – Сейчас специалистов вызовем, и можно ехать.
Встав с колена, я поймал на себе взгляд племянника.
– Эйнар, – обратился я к молчаливой статуе физика. – Думаю, большую часть штрафов вам не придется оплачивать, проведем списание под грант испытаний безопасности купола. Дихлофос, кто бы мог подумать, – я изумленно покачал головой. – Но вы, пожалуйста, следите за порядком в своем доме.
– Конечно, – серьезно и ответственно сказал физик. И, помолчав, добавил: – Теперь я точно знаю, что иногда легенды оказываются правдой.
– Вы о чем? – недоуменно переспросил я, но Эйнар лишь хитро улыбнулся и, протянув крупную сильную руку, еще раз сжал мою ладонь.
– Спасибо, Честер. Пойду поговорю с ней, – развернулся и ушел.
– Макс? – я, оставшись в недоумении, развернулся к помощнице. – Он это о чем?
– Думаю, он это про слухи про тебя и про нас в общем, – хихикнула Макс. – Не смотри на меня так, я сплетни не собираю, но мне тоже интересно. Поспрашиваю.
О взрыве в здании КУГИ сообщили по всем ведущим каналам. Председатель КУГИ Григорьев скончался на месте. Количество пострадавших постоянно уточнялось. Судя по всему, на этом закрытом заседании присутствовало больше человек, чем набиралось на аналогичных мероприятиях в Смольном. Курбатов качал головой, натыкаясь в списке погибших на фамилии тех, кого он считал до сих пор своими сторонниками.
– Этот-то как здесь оказался?!
Предатели. Что ж, получили, что заслужили. Хуже было другое – как это уже неоднократно бывало в истории – объект покушения остался цел и невредим.
Александр Акентьев не получил ни царапины и был единственным, кто оказался в состоянии общаться с прессой. Более того, несмотря на предупреждения врачей, настоял на интервью. Выглядел, как рок-звезда после удачного концерта.
Акентьев смотрел прямо в камеру, и Курбатову показалось, что смотрит он на него. Он включил звук, зная уже заранее, что услышит.
– …несмотря на случившееся, мы будем продолжать работу в интересах города. Я готов заверить общественность, что никакие угрозы не заставят нас свернуть с избранного пути. Наоборот, происшедшее лично меня только укрепило в уверенности, что мы на правильном пути. Поясню свою мысль – то, что случилось, ясно свидетельствует о том, что мы вмешались в сферу интересов криминальных группировок, для которых подобные расправы с конкурентами, как известно, обычное дело.
Это был один из излюбленных ходов Акентьева – он умел и любил внятно и доходчиво разъяснять свою логику. Людям это нравилось.
– Ты слышал? – Наташа вошла растерянная. – Взрыв в КУГИ. Вадим в больнице с контузией!
– Кто?! – Курбатов, поглощенный своими мыслями, не сразу понял, о ком идет речь.
– Вадим! – Наташа задумалась, глядя на мужа. – Это твоих рук дело.
– Что именно?!
– Перестань, я помню все, что ты говорил до сих пор про Акентьева. Этот взрыв…
– Тише, тише! – Курбатов огляделся.
У стен есть уши. Во всяком случае, они точно есть у прислуги и у Веры. Иногда Курбатов жалел, что по ряду причин не может постоянно жить на борту своей яхты.
– Не бойся, – сказала она, презрительно улыбаясь, – я в милицию обращаться не стану.
– Послушай! – Курбатов развел руками. – Даже если предположить, что я мог иметь ко всему этому какое-то отношение, неужели ты думаешь, я мог знать, что там окажется твой бывший супруг!
Она замотала головой и выбежала из комнаты.
Курбатов вздохнул. Казалось бы – хуже быть не может, а вот оказалось, что нет, может. Как в том анекдоте про оптимиста и пессимиста!
Он позвонил в военно-медицинский госпиталь, куда доставили большую часть пострадавших. Состояние Иволгина опасений не вызывало. Легкая контузия. Ему повезло. Курбатов вздохнул с облегчением. Прикинул, во что ему встанет примирение с Наташей. Придется придумать что-нибудь для ее бывшего.
Но это были просто пустяки по сравнению с главной проблемой.
– Иногда нужно уметь признать поражение, – подумал Курбатов и, сняв трубку, попросил секретаря соединить его с Александром Акентьевым.
– I see a red door and I want it painted black, no color anymore I want them turn to black… – эта строчка из роллинговской «пэйнт ит блэк» почему-то в последнее время все время вертелась в голове у Вадима.
Бывает так, привяжется мелодия и не отвязаться от нее никак. Что ж, главное, чтобы мелодия была хорошая.
Главным событием за последнее время стало то, что Киса сумела устроиться в частную школу.
Да, их скоропалительный альянс с Вадимом не распался, несмотря на надежды Гертруды Яковлевны. Иволгин, не желая нового разрыва с матерью, сразу после свадьбы перебрался на съемную квартиру, благо зарплата заместителя директора позволяла. Киса закончила педагогический и год проработала в обычной средней школе преподавательницей английского. В школе, где царил обычный по отношению к учителям террор, где под стулья подкладывали хлопушки, Киса пользовалась определенным авторитетом, слыла «продвинутой». Частенько на уроках, вместо обычных текстов, она поручала своим подопечным перевести одну-две песни из репертуара тех же роллингов или более близкого современной молодежи Мэрилина Мэнсона. Однако ни зарплата, ни рабочий коллектив ее не радовали, поэтому Киса с радостью ухватилась за приглашение одной из частных школ, где как раз требовались педагоги с нетрадиционным подходом к образованию.
Накануне праздновали ее поступление на новое место. Вдвоем. Верочка была в городе, но она все летала по разным выставкам и прочим культурным мероприятиям, жила полной жизнью. К отцу забегала ненадолго, чтобы попить чаю и рассказать о своем житье-бытье – знала, как он не любит бесед по телефону, тем более – мобильному. Вадим догадывался, что в гостях у матери она бывает почаще, но в вину это ей не ставил. Все было понятно.
Виделись они, пожалуй, реже, чем ему хотелось. У нее была своя жизнь. Вадим не ревновал. К молодости ревновать смешно. В последнее время Вера стала проявлять большой интерес к театру, и Наташе было не сложно уговорить Кирилла Маркова принять ее на роль в массовке.
Все они снова были здесь. И бывшая супруга, и старый друг. И Киса получила новую хорошую работу. А на сердце у Вадима было неспокойно. Было впечатление, будто что-то происходит вне его ведома, не только в его жизни, но и вокруг него, в городе, на работе. А он не видит. Да и другие не видят. Словно вокруг тебя декорации – как в театре Маркова. А что там за ними, за декорациями, бог его знает. Ну а о том, что делается за кулисами, лучше вообще не думать.
А думать нужно было о сегодняшнем заседании в КУГИ. Вадим заскочил домой, чтобы принять душ и переодеться. Внизу его ждала машина. «Дослужился», – подумал он, глядя на себя в зеркало. С куда большим удовольствием он отправился бы на спектакль Маркова – на одно из этих его странных завораживающих представлений. Но делу время, а потехе час. И чем выше поднимаешься по служебной лестнице, тем меньше остается времени на себя самого. Правда, кое-кому удается сваливать многое на подчиненных и заместителей. Вадим не имел такой привычки, да и не получилось бы – свалить-то.
И на этом заседании, где возможно будет решаться судьба его предприятия, он просто обязан был присутствовать. Он столько времени и сил отдал этому чертовому «Ленинцу», что мог с непопулярной ныне трудовой гордостью сказать – «мое предприятие». Впрочем, пафос разводить Вадим в любом случае не собирался – это был не его стиль, да и не поможет никакой пафос.
Все в этот день складывалось таким образом, чтобы не допустить его на это мероприятие. Можно было поверить в заговор неких темных сил. Заговор, на который намекал ему недавно Ипполит Федорович Козин, безумный архивариус, когда-то рассказавший ему о таинственных подземельях «Ленинца».
С тех самых пор они больше не встречались, но буквально на днях столкнулись лицом к лицу на Невском проспекте.
Козин вышагивал, сосредоточенно глядя перед собой, придерживал руками полы старого пальто. Когда ему случалось задеть кого-нибудь плечом, он не извинялся и не останавливался, а двигался дальше, а вслед ему летела ругань. Можно было подумать, что у Козина есть какое-то срочное дело, но Иволгин голову готов был дать на отсечение, что это не так.
И спрятаться от него было некуда – ближайшая дверь принадлежала какому-то экзотическому заведению – не то салон татуировок, не то еще что-то в этом роде. Вадим надеялся, что Ипполит Федорович его не заметит. «Ага, – закричал внутренний голос (голос почему-то принадлежал всегда Кириллу Маркову) – не желаешь с безумцами-то якшаться!»
Надежда оказалась напрасной – старик узнал Иволгина, несмотря на то, что с момента их знакомства прошло немало времени.
Узнал и заговорил, словно продолжил разговор, который прервался пять минут тому назад.
– Ну вот, теперь сами видите, что я был прав! – начал, не здороваясь.
– Простите?.. – не понял Вадим.
– О! – Козин смотрел, не отрываясь ему в глаза. – Вы еще не такое увидите, мой дорогой. Вы вокруг себя-то смотрите хотя бы иногда?! Имеющий уши, да услышит, имеющий глаза, да увидит! По улицам пройдите. Особенно по вечерам – днем не так заметно, а дальше уже и день станет ночью. Вы на план города посмотрите повнимательнее! Если взглянуть на план, получается некий знак, подобный которому можно обнаружить в некоторых кабалистических книгах. Энергетика города определяется его застройкой. И не открывайте то, что заперто не вами – как бы хуже не вышло!
Козин прервал свою речь на полуслове и двинулся дальше, сквозь толпу, оставив Вадима в недоумении. Судя по всему, старик окончательно свихнулся. Может быть, дело в избытке «аномальщины» и оккультизма, которыми в последние десять лет были переполнены страницы газет и журналов.
Настораживала только последняя фраза, она звучала как дурное предзнаменование. Как бы хуже не вышло! Карканье ворона.
Он еще не раз потом вспоминал слова Ипполита Федоровича. Имеющий глаза… В самом деле, за последнее время город изменился, но разве у человека в положении Вадима есть время следить за всем, что творится вокруг. Это удел стариков на пенсии. Таких, как его мать. Гертруда Яковлевна по-прежнему была политически активна. Это радовало Иволгина – все лучше, чем сидеть на скамеечке возле дома и обсуждать соседей.
В последний раз она ему звонила, чтобы заманить на какой-то митинг, в защиту одного из зданий – исторических памятников. Иволгин отказался. Не верил он, что эти пикеты могут, в самом деле, на кого-нибудь повлиять.
Но эта встреча с Козиным заставила присмотреться внимательнее к городу. Теперь ему было понятно, отчего Марков после своего возвращения так странно вел себя на улицах. Словно не узнавал их.
Вадим нарочно посвятил один из выходных прогулке по городу вместе с Кисой. Киса считала, что он переутомился на работе, что болтовня Гертруды Яковлевны возымела на него действие. Вадим показывал ей на странные постройки, на новые памятники, которые росли как грибы в скверах и на окраинах.
Какие-то бронзовые монстры с колючими спинами, не то черти, не водяные. Эти памятники вызвали поначалу возмущение, но продолжалось оно недолго, к чудищам привыкли, и детишки с удовольствием забирались на них, чтобы потереть коленчатые щупальца. На счастье!
Только сейчас Домовой стал замечать все, что раньше, словно волшебным покровом, было скрыто от него. Словно кто-то туману напустил на беспечных горожан… Беспечных ли?! Скорее наоборот – слишком занятых собой. Все хотят выжить!
На набережной им попалась на глаза странная процессия, похожая на тех хрестоматийных слепых, что когда-то целыми командами бродили по городам и весям.
По виду явные бомжи, но было что-то странное в их организованном шествии.
Роль мальчика-поводыря при этих убогих выполнял коротышка с приплюснутым лбом, похожий на тех несчастных, которых выращивали в коробах и колбах, уродуя на потеху толпе. Пахнуло средневековьем от этой картины, но запах сырой грязи, который ощутил Иволгин, пройдя мимо уродца, был вовсе не метафорой. И продолжение эта немая сценка имела вполне современное. Раздав знаками нужные указания, низколобый вывел из-за дерева мотороллер, проворно оседлал его и укатил. Бомжи проводили его взглядами, потом стали разбредаться в указанных направлениях.
А может, Киса все-таки права, и он зря паникует? Город постоянно меняется, и это нормально. В Москве, вон, вообще все посносили к черту еще при большевиках. Нет, сейчас было не время рефлексировать. Как бы там ни было, а «Ленинец» пока стоит вместе со своими подвалами, и даже бронзовый Ильич на Московской площади пережил все потрясения и никуда не собирается исчезать.
А сегодня Вадиму предстояло сделать все, что в его силах, чтобы не дать зданию исчезнуть. Он вполне допускал, что этим строителям может придти в голову снести Дом Советов, чтобы использовать дорогостоящую землю под какую-нибудь постройку, вроде тех, что уже появились в центре города. Странные фасады, которые выглядывали то здесь, то там. Люди привыкли.
Директор «Ленинца» оказался в больнице с грыжей, а Вадим не привык к словесным баталиям. Только чувство долга и страх остаться ни с чем именно теперь, когда почти удалось выбить из Первого отдела разрешение на вскрытие подвалов, давали ему силу.
Он даже на заседание умудрился опоздать. Правда, не по своей вине. Сначала машина встала в квартале от здания КУГИ. Водитель, молодой и исполнительный, немедленно предложил вызвать такси, но Вадим махнул рукой – слава богу, ноги еще двигались, а пройти один квартал не представляло труда. Он решил срезать путь, ориентируясь по памяти – в этих местах он не был уже больше года, и с тех пор здесь многое изменилось. На месте старых домов вырос новый деловой центр – маленькое государство в государстве. Деловой Ватикан, где обычные горожане появлялись редко – нечего было здесь делать обычным горожанам.
«Заблудился…» – подумал Иволгин пять минут спустя и усмехнулся. Он и в страшном сне представить себе не мог, что такое однажды случится: он потеряется в собственном городе, который знает с младенческих лет, как свои пять пальцев.
И тем не менее. Улицы делового центра, потеснившего старый город, были ему незнакомы.
На первый взгляд казались они одинаковыми. Он задержался на перекрестке, тщетно дожидаясь кого-либо из прохожих, у кого можно было бы спросить – куда он собственно попал и как отсюда выбраться. Тротуары были пусты – мимо проехали два черных авто и нырнули в подземный гараж под одним из зданий. Шлагбаум за ними сразу же опустился. Кто им управляет и где сидит – оставалось неясно, скорее всего, работала автоматика.
Вадим вытащил мобильный, но тут же обнаружил, что аккумулятор сел – он так и не привык ко всем этим техническим новшествам, к компьютерам и мобильным телефонам… Выругался и спрятал трубку.
Было чувство, словно за тобой наблюдают. Впрочем, вполне возможно, что кто-то смотрит на него сейчас. Кто-то очень недружелюбный. Вадим вспомнил, как недавно по телевидению обсуждался новый проект городской администрации, весьма озабоченной проблемами преступности и предложившей потому ввести некие идентификационные номера, которые будут присвоены каждому гражданину и занесены в электронный код, а этот код будет вписан в микрочипы, вживленные под кожу. Специальные устройства считывают информацию при пересечении границ районов, таким образом, можно отслеживать перемещение всех зарегистрированных лиц… Разумеется, это вызвало бурную дискуссию, но тактика власти давно уже стала ясна – сначала забросить пробный камень, а потом потихоньку, несмотря на первую реакцию общества, внедрить в жизнь. «Может, – подумал Вадим – здесь, в этом царстве электроники и черных стекол, все это стало реальностью. Сейчас схватят, допросят. С пристрастием. Что ты, добрый молодец, здесь делаешь?!» А кстати, не такой уж плохой вариант. Тогда у него будет шанс успеть… Он посмотрел на часы. Времени оставалось в обрез.
Вскоре он сумел понять логику названий улиц – одни из них были обозначены цифрами, другие – латинскими буквами. «Весьма практично и никому не придет в голову переименовывать, если что, – подумал Иволгин. – А если и людей так называть?! Впрочем, это у кого-то уже было. У Замятина, что ли?» Правда, толку никакого – он не помнил адреса, адрес знал водитель.
И никакого общественного транспорта! Похоже, тем, кто здесь работал, он не требовался. А может, и нет никого, может, здесь какие-нибудь роботы вкалывают? Киборги! В конце рабочего дня их выключают из розетки, и все. Ни тебе профсоюзов, ни карьеризма, ничего.
Предположение насчет киборгов нельзя было не опровергнуть, ни подтвердить.
Иволгин попытался вспомнить, как он здесь оказался, вернуться по своим следам, но это-то как раз было невозможно – все дома были на одно лицо, все перекрестки и улицы – похожи друг на друга… Архитектура под копирку. В худших советских традициях. Он повернул в показавшийся знакомым переулок, но ошибся, и через пятнадцать минут Домовой понял, что запутался окончательно.
Оставалось ходить по домам и просить помощи. В первом же здании, куда он заглянул, двери были наглухо закрыты – для входа требовался электронный пропуск, который считывался специальным устройством. Вадим подумал, что идейка насчет электронных меток была вовсе не фантастична.
«Очаровательно! – пробормотал он. – Чего здесь им опасаться-то?!»
Правда, в следующем здании ему повезло – двери были не заперты. Вадим пожал плечами, осмотрелся и вошел. Сразу за дверями находился турникет – какая-то странная металлическая конструкция, напоминавшая челюсти. С потолка на коленчатом суставе спустилась камера, уставилась на Вадима, потом челюсти уползли в стену, пропуская его. «Черт бы вас всех побрал, – выругался он про себя – мурашки по коже бегут из-за всей этой техники. Царство роботов». Впрочем, выбежавшая навстречу ему девушка была, несомненно, из плоти и крови. Семенила на тоненьких ножках, улыбнулась, перехватив его взгляд. Улыбка голливудская.
– Господин Иволгин! – сказала она. – Мы вас давно ждем, где вы пропали?
– Как так?! – не понял Вадим.
– Вы ведь Вадим Иволгин? – спросила она так проникновенно, словно намекала, что даже если это не так, пришлось бы ему стать Вадимом Иволгиным.
– Мы вас ждем, ждем… – повторила она. – Как же можно без вас?!
Оказалось, что это и есть то самое здание КУГИ, которое он искал, только подошел он к его заднему фасаду, к служебному входу.
Вадим пошел за ней, на ходу посмотрел на себя в зеркало. «Слава богу, – подумал он. – Нашел!» Навстречу из раскрывшейся двери выскочил какой-то человек, приглаживая редкие волосы на мокрой лысине, за его спиной раздался шум сливающейся воды.
– А… – сказал он. – Вот и вы. А мы решили, что вас похитили!
«И этот меня знает», – отметил про себя Вадим, который решил ничему больше не удивляться. Впрочем, возможно, встречались, да он забыл – память на лица у Иволгина была неважная. Слишком много этих самых лиц приходилось видеть по долгу службы.
– Не думаю, что моя скромная персона представляет интерес… – попытался отшутиться он. Все-таки неприятно было оттого, что он и понятия не имел – кто его собеседник.
– А вот это вы напрасно так думаете, – сказал человек, хватая его под руку. – Или не думаете? Скромность украшает при отсутствии других достоинств.
Он подмигнул девушке, которая сделала вид, что ничего не услышала.
Они прошли какими-то невообразимыми коридорами, Вадим подумал, что ему повезло с провожатыми – постороннему здесь легко было бы заблудиться, как он заблудился среди улиц центра. Кстати, коридоры здания тоже были обозначены буквами и цифрами, а на дверях не было никаких пояснительных табличек.
Свет замерцал.
Потом они спустились в какой-то мрачный зеленый коридор, лифты в здании временно не работали. Как оказалось, недавно в подвале здания прорвало трубы и, по уверению чиновника, не случайно. Каким-то образом тут оказались замешаны английские экологи, только Иволгин никак не мог понять – каким именно.
– Подложили нам такую свинью, – продолжал жаловаться чиновник, – причем я бы сказал – морскую свинью. У нас тут был чистый «Титаник» – видели бы вы, что было, когда начался этот самый потоп. Секретарши бегают туда-сюда! Сотни секретарш! Все бегают. Ужас. Чистый «Титаник»! – повторил он. – А сколько бумаги погибло. А впрочем, туда ей и дорога, бумаге. Я считаю, чего человек не может вот тут уместить, то ему и не нужно, – постучал он себе по гладкому лбу. – Радикально, верно?! Ну, так время такое, Вадим Геннадьевич!
Потом к ним присоединился еще один человек – точная копия первого – такая же лысина, и перехватил эстафету. Бобчинский и Добчинский, Тру-ля-ля и Тра-ля-ля…
– А, вот вы где! – затряс он руку Вадима во влажных ладонях. – А мы уже думали вас искать! Думали, что вас инопланетяне похитили! Говорят, что над нашим деловым центром недавно видели тарелку – летающую. Зеленоватого, заметьте, цвета!
– Зеленый цвет надежды, – сказал Вадим, который уже ровным счетом ничего не понимал.
– Это происки исламских экстремистов! – заметил первый. – Спросите Александра Владимировича! Он вам все разъяснит.
– О, он это умеет! – фыркнул его двойник. – А вы что думаете?!
Оба уставились на Иволгина в ожидании ответа.
– Я право не знаю, – смешался Вадим. – Информацией не владею!
Заседание, по идее, было закрытым. Вадим ожидал увидеть не больше десятка человек, которые должны были представлять различные правительственные организации. На самом деле было весьма многолюдно. Многолюдно и жарко. Окна задрапированы черными шторами и закрыты. Из соображений безопасности, понял Вадим. Он вытер пот, выступивший на лбу.
Он поздоровался с некоторыми из присутствующих. Некоторые подходили, чтобы поздороваться с ним. Броуновское движение чиновных лиц по залу прекратилось с появлением Александра Акентьева.
Рядом с ним шествовал маленький, квадратный какой-то, человечек, и Вадим успел услышать окончание их беседы, которое не могло его не встревожить – почему-то он сразу решил, что речь идет о «Ленинце».
– Думаю, в общих чертах, механизм вам ясен. Как только предприятие будет объявлено банкротом, мы организуем тендер на покупку предприятия, где покупателем станет наша компания. Светиться нам ни к чему, фирма будет подставной. Собственно говоря, просим мы от вас совсем немного – нужно лобби в городском законодательном собрании.
– Будет много желающих, – осторожно заметил его собеседник.
– Желающих много, но реальных конкурентов быть не должно и вы сами позаботитесь о том, чтобы это обеспечить!..
– Вадим, – Акентьев пожал руку Иволгину.
Они были одного роста, но Александр казался почему-то выше. Домовому бросилась в глаза гладкость его кожи. «Словно мраморное изваяние, – подумал он. Только вот у изваяний не бывает таких глаз». Человек с такими глазами мог вести за собой других… Словно кто-то другой, высший, смотрел на мир его глазами. «Неудивительно, – подумал Домовой, – что Альбина теперь с ним».
Акентьев положил ему руку на плечо. По взглядам, которые бросали на них окружающие, Вадим понял, что его статус взлетел от одного этого волшебного прикосновения прямо-таки до небес.
– Я очень надеюсь на вашу поддержку, – сказал Акентьев. – Вы ведь в курсе того, что происходит…
Вадим почувствовал себя неловко. Словно лучший ученик, на которого возлагают большие надежды учителя, но который не подготовился к контрольной.
Впрочем, Акентьев не ждал от него ответа.
– Ничего, скоро мы всю эту сволочь раздавим к такой-то матери!
Речь шла, как выяснилось, о Курбатове.
– Но я полагал, – осторожно заметил Вадим, – что это экологическая организация…
– Экологическая! – улыбнулся Переплет. – Не верьте тому, что слышите или видите, Вадим. Мы же с вами взрослые люди. Благими намерениями дорога в ад вымощена, а за благожелательными вывесками скрывается мерзость и глупость. Вы в курсе, к чему приведут изменения, которые активно претворяет в жизнь господин Курбатов?! Вы послушайте, о чем сегодня здесь будут говорить, и все поймете!
– Да и я хотел сказать… – Вадим смешался, не зная, как начать. – Эти разговоры о продаже «Ленинца»…
– А, вот что вас беспокоит! – кивнул Акентьев. – Не волнуйтесь, Вадим. Вы не останетесь без работы. Напротив, я уверен, что ваше будущее блестяще! Блестяще!
Сам он в это время смотрел на странную фигуру, которая появилась в зале. Ян Сильвестрович Ван Хеллер занимал пост главного архитектора города последние несколько лет. Родители Яна Сильвестровича перебрались в Россию из далекого Суринама, точно так же, как в свое время предки их покинули Голландию в поисках лучшей доли. Своим сыном они могли по праву гордиться – находясь на посту главного архитектора, Ян Ван Хеллер развил бурную деятельность. Под его непосредственным руководством был возведен весь новый деловой центр города с его странными зданиями. Останавливаться на достигнутом он не собирался, однако, прежде чем продолжать, следовало решить кое-какие проблемы, что и предполагалось обсудить на этом собрании.
Природа не одарила Яна Сильвестровича привлекательной внешностью – при высоком росте он обладал пропорциями карлика. Кроме того, из-за редкой болезни глаз Ван Хеллер был вынужден постоянно носить темные очки.
– Александр Владимирович! – прошелестел он.
– Ян Сильвестрович! – Переплет пожал его руку.
Несколько мгновение они смотрели друг на друга, можно было подумать, что слова этим двоим не нужны. Полное взаимопонимание. Через несколько минут участники собрания заняли свои места за столом.
Ян Сильвестрович рассматривал бумаги, принесенные Акентьевым. Тот, в свою очередь – то, что принес он. В чашках стыл черный кофе. Время остановилось. Наконец, Переплет откинулся в кресле, посмотрел на своего союзника.
– Сколько времени это займет, как вы думаете?! – спросил он.
Ван Хеллер пожал плечами, голова едва не исчезла между них. Сейчас он был похож на стервятника, собирающегося попировать на падали.
– Полагаю, прежде чем делать какие-либо прогнозы, следует преодолеть сопротивление. Экологи опять собираются жаловаться в Евросоюз. Я только одного не могу понять – каким образом к ним просочилась информация?!
– В этом как раз нет ничего удивительного! – заметил Акентьев. – У них свои шпионы, у нас свои. Курбатов категорически не желает вести со мной переговоры. Я уже несколько раз пытался связаться с ним, но он упорно меня избегает. Его, разумеется, можно понять, поскольку все, что он там в своей Британии измыслил вместе со своими англичанами, идет вразрез с нашими планами. Тем хуже для него, как я полагаю.
– Если не будет задержек с поставками, если мы сможем выдержать темп, то в ближайшие год-полтора… – сказал Ван Хеллер.
Акентьев вздохнул.
– Слишком много «если», – сказал он и обратился к собравшимся: – Ну что ж, начнем, пожалуй, заседание!
Затем выступали какие-то неизвестные Иволгину личности, доказывали с ворохами графиков, что деятельность «Морских ворот России» неизбежно приведет к изменению энергетического баланса, что, в свою очередь, повлияет на тектонику приневской низменности. Следствием станут серии подземных толчков, которые фатально скажутся на городе.
Акентьев кивал, время от времени бросал взгляд на Вадима. Иволгина несколько смущало это внимание.
Следующим на повестке дня стоял вопрос о переносе столицы в Петербург. Присутствующие загудели, как растревоженный пчелиный улей. Можно было подумать, что перенос этот зависит от их решения. Акентьев встал, намереваясь высказаться по этому поводу. «Послушаем, послушаем», – подумал Иволгин. Он не сомневался, что выступление Акентьева задаст тон всем остальным, было просто любопытно убедиться – окажется ли он прав. Однако, выслушать Переплета ему сегодня было не суждено. В следующий момент в зале раздался оглушительный взрыв, эпицентр его находился возле кресла Акентьева. Иволгин запоздало упал на пол, почувствовал кровь на лице. Уши заложило, звон в голове не прекращался. Помещение затянуло черным дымом, двери распахнулись, и пожарные в оранжевых комбинезонах и шлемах стали заливать все вокруг пеной из огнетушителей, вытаскивать людей из ада. Пламя трещало на стенах. Тело Александра Акентьева, отброшенное взрывом к стене, распласталось под каким-то невероятным углом. Вадим вдруг понял, что у Акентьева нет головы.
Иволгин отвернулся, и его стошнило. Дым уносился в окна, стекла были выбиты взрывной волной, и горящие черные шторы развевались на ветру.
Вера Иволгина собиралась заскочить в курбатовский особняк на Петроградской только на полчасика – принять душ и переодеться. По пути пришлось объехать целый квартал – улицы были затоплены водой. Очевидно, прорыв старой канализации. Несмотря на громкие обещания мэра и усилия курбатовской компании состояние городских коммуникаций оставляло желать лучшего. Вода заполнила улицу, но никаких машин аварийной службы не было видно. Несколько человек толпилось на краю огромной лужи, заворожено глядя на нее.
Веру это почему-то невероятно разозлило. За делами, за тусовками и театральными буднями она привыкла не замечать всего, что происходит на улицах. Тем ужаснее казались городская разруха и деградация граждан, когда все-таки приходилось сталкиваться со всем этим лицом к лицу. Как сейчас, например.
Джип «Лэндкрузер» – подарок отчима – забуксовал на разбухшем газоне. Вера попыталась объехать потоп. Впереди оказался один из зевак – с длинной палкой и сумкой, из которой выглядывали пустые бутылки. Его длинное пальто было уже забрызгано грязью.
Вера посигналила. Он отреагировал не сразу, палкой пытался подогнать ближе к поребрику плавающую в теплой воде бутылку.
Поскользнулся на мокром поребрике и соскочил в воду. Только по щиколотку. Выбрался из воды и обматерил Веру – слов она не слышала, но все было понятно по его лицу. Погрозил палкой.
На случай столкновения у Веры имелся в запасе баллончик с перцовой смесью, но она предпочла дать задний ход – все равно проехать здесь было невозможно, да и жалко машину. Уже минутой позже, стоя у светофора, вытащила мобильный и попробовала дозвониться в аварийную.
– Итак, триста лет нашему городу, дамы и господа, товарищи и товарки, – сообщил ди-джей эфэмэшной радиостанции, – всего каких-то триста лет тому назад на этих болотистых берегах стучали топоры, визжали пилы, работал прочий строительный, если можно так выразиться инструмент. Но что мы видим сейчас?! Мы видим, как природа берет свое, и эти, с позволения сказать, берега превращаются опять в настоящее, высшей пробы, болото. Сегодня ваш покорный слуга едва спасся из бурных вод, поглотивших часть Среднего проспекта Васильевского острова. Небольшая потеря для прогрессивного человечества, наверное, скажете вы, но кто будет следующий, вот что хочу я…
Вера выключила радио.
Этот год стал для города годом воды. Дожди шли едва ли не каждый день, то здесь, то там старые трубы лопались. Людей обваривало кипятком, многие подвалы стояли, залитые водой. К этому быстро как-то привыкли, как к чему-то само собой разумеющемуся.
Однако все эти неприятности, безусловно, не могли коснуться таких людей, как ее отчим. В особняке у Курбатова ничего не лопалось, не портилось, а лилось только там, где и должно было литься.
Дом был построен на месте старого особняка, который снесли, несмотря на пикеты питерской интеллигенции. Вера долго не могла простить этого Курбатову. Формально он лишь приобрел здание у строительной компании, но она не сомневалась, что место было выбрано им, и особняк снесли по его заказу.
В целом отношения с отчимом были ровными. Курбатов никогда не пытался изображать из себя заботливого отца, наставлять или пытаться руководить. Может быть, понимал, что все равно ничего не получится. Упрямством Вера пошла в отца, во всяком случае, сама она так считала.
А может быть, просто не желал тратить на нее время. Так или иначе, в жизнь ее не вмешивался, не отказывая в то же время в поддержке. В деньгах Вера никогда не знала нужды, и машина эта – подарок на совершеннолетие. Словом, мечта, а не отчим. Несмотря на это, Вере он всегда казался странным.
Она видела, что мать несчастлива с ним. А отец, напротив, весьма доволен своей жизнью с супругой. С Кисой! Вера никогда не говорила об этом с матерью, но иногда по-детски жалела, что нельзя их помирить. Нет, нельзя.
То, что разбилось, не склеить.
Дозвониться в аварийку не удалось. Вера плюнула, она уже добралась до места, несмотря на пробки – она хорошо знала город, знала, где можно срезать через дворы, проехать переулками. В гараже приткнула машину в свободное место, отметив про себя, что у Егора опять заседают эти… британцы.
Деловые партнеры отца вызывали у нее странное чувство отвращения. Все они были такими примороженными, словно только что вылезли из холодильника. В этот раз она хотела тихо прошмыгнуть мимо гостиной, но Егор уже заметил ее:
– А вот и Вера!
Взгляды присутствующих обратились к ней. Несколько человек поклонились. В глазах никаких эмоций. Да и не нужны ей были их эмоций. Хотелось только поскорее отделаться от этого лягушачьего общества.
– Итак, господа, – продолжил Курбатов, проводив ее взглядом, – давайте посмотрим, что мы имеем на текущий момент. У нас есть теперь небольшое… стадо активных помощников.
Слово «стадо» вызвало в стане коллег некоторое оживление. Закивали головами.
– Это облегчит нам контроль над ключевыми точками в городе. Фактически мы можем активизировать их в любой момент. К сожалению, не все пока в наших руках. Как вы знаете, с самого начала наша деятельность наткнулась на значительное сопротивление со стороны городских структур. В настоящее время КУГИ с подачи мэрии блокирует многие наши замыслы. Основной наш противник – вице-мэр Александр Акентьев. Какие-либо попытки сотрудничества в наших интересах были отклонены категорически. У меня сложилось впечатление, что Акентьев представляет в городе структуру, чьи интересы сталкиваются с нашими. Так или иначе, но пока этот человек оказывает свое влияние на КУГИ, осуществление наших планов остается под вопросом!
Повисло напряженное молчание.
На Егора Курбатова было устремлено несколько десятков глаз. В глазах этих был написан приговор Александру Акентьеву, как и всякому другому, кто осмелится встать на пути к осуществлению ИХ планов.
Курбатова не смущала необходимость расправляться с конкурентами в стиле дикого Запада. С волками жить, по-волчьи выть! Пожалуй, нужно было сразу начинать с этого. Вместо того, чтобы заниматься закулисными разборками, искать союзников в Москве и Европе… Курбатов не сомневался, что шум поднимется неимоверный, но это ненадолго. Пошумят и забудут.
Курбатов перешел на борт сейнера в сопровождении нескольких человек, один из которых нес с собой дипломат. Пришлось пройти по коридору с отслаивающейся краской и миновать несколько помещений, выглядевших не менее отталкивающе, прежде чем Егор Курбатов оказался в кают-компании, служившей обиталищем Швеца. Он предпочел бы встретиться с последним на свежем воздухе, а не в этой дыре, пропахшей «планом» и спиртным духом, но, в таком случае, никто не мог гарантировать, что подробности встречи не станут известны его конкурентам. У Акентьева и компании тоже неплохое техническое оснащение. Как насчет спутников-шпионов?! Егор Курбатов сомневался, что Акентьев сейчас может использовать что-то подобное, но, с другой стороны, чем черт не шутит?
Сейнер был уже занят бандитами – их вторжение оказалось для бомжей неожиданным. Швец, который провел ночь накануне за употреблением анаши под водочку, не успел сделать ноги, да и вряд ли бы у него это получилось с такой-то ногой.
Сейчас он сидел в продавленном кресле, заменявшим ему трон, и смотрел на пришельцев злыми, налитыми кровью глазами. Пытался понять, что им нужно. Сопротивляться, в любом случае, было бесполезно – двое дюжих парней в кожаных куртках стояли у него за спиной, готовые отреагировать на любое движение.
Курбатов посмотрел ему в глаза.
– Что вам нужно? – Швецов пытался не показывать страха.
– Помощь! – сказал Курбатов и огляделся. Сесть здесь было негде – старые стулья вызывали у него брезгливость, да и задерживаться долго ни к чему.
Швецов недоверчиво улыбнулся.
– Какая помощь?
– Самая разнообразная, но сначала об оплате…
Курбатов кивнул, и заранее проинструктированные бандиты схватили Швецова за руки.
– Не дергайся, придурок! – сказал один из них. – Только хуже будет!
– Закатайте ему рукав! – попросил доктор.
Из дипломата появился пистолет для подкожных инъекций. Сложнее всего было выбрать место среди шрамов от старых уколов.
В глазах Олега появилось выражение загнанного зверя.
– Все-таки… – он не успел договорить.
– Будет немного больно, но это стоит того, чтобы потерпеть, – сообщил Курбатов.
Процесс вживления модуля, несмотря на обезболивающее, действительно был неприятной процедурой. Олег вздрогнул, чувствуя, как под кожу вводят что-то холодное. Оболочка модуля была покрыта биологическим составом, препятствующим отторжению, в следующее мгновение включилась система, впрыснувшая в кровь Швецова сильнодействующее средство, разработанное в лабораториях «Чистой Балтики».
Его бросили назад, в кресло, служившее ему своеобразным троном. Он хотел встать, но один из охранников предупредил его жестом, что лучше этого не делать. Остальные бомжи не трогались с мест – никому не хотелось получить пулю. Так и стояли, словно статуи мадам Тюссо, пока их предводитель прислушивался к новым необычным ощущениям. Сначала по телу разлилось тепло, потом пришло ощущение покоя и уверенности.
– Что… Что это такое?! – спросил он с недоверчивой улыбкой.
– Я не могу разъяснить химический состав, поскольку сам его не знаю… – признался Курбатов. – Да так ли это важно?
Олег согласно кивнул – в самом деле, не важно. Он чувствовал себя хорошо как никогда. Краснокожий дикарь, получивший огненную воду и готовый за нее продать все земли от одного океана до другого.
В глазах остальных бомжей появилась зависть. Они не понимали, что происходит, но видели, что Швецов словил кайф, а остальное не имело значения.
Курбатов наклонился к Олегу и добавил:
– Вторую дозу получишь завтра, но не просто так… Не беспокойся, всего-то надо кое-что кое-где посмотреть, проследить… Для тебя и твоих людей пустяки. Вон ведь какие молодцы. Плохо, что такие люди живут без радости, а?!
Олег согласно закивал, хотя ему не было уже никакого дела до своих подопечных и их радости, он переживал новую волну экстаза.
Остальные не заставили себя упрашивать, новость о бесплатном кайфе мгновенно разнеслась по ржавым судам, и даже те из их обитателей, что успели попрятаться от приезжих, теперь спешно покидали свои укрытия, чтобы не упустить свою дозу. Те, кто получил желанный модуль, располагались здесь же, на старом диване или на полу. Эффект от первого впрыскивания препарата был настолько силен, что уйти отсюда просто не оставалось сил.
Врач был энтузиастом своего дела. К счастью, процесс, отработанный в лабораториях, был настолько прост, что никаких проблем не возникло. Что касается отторжения модуля, то во время экспериментов с добровольцами количество подобных случаев не превышало пяти процентов от общего числа подопытных. В случае с бомжами, где никто не смог бы оказать грамотную медицинскую помощь, это могло привести к гибели, не говоря уже о том, что лишенный наркотика человек вскоре обречен погибнуть. Но бомжей было много, и возможные жертвы Курбатова не беспокоили.
Бандиты исчезли – в их присутствии больше не было необходимости. Курбатов с удовольствием снабдил бы и этих бугаев такими же модулями, но для этого еще время не пришло. Бомжи тем временем стали беспокойно дергаться – начиналась вторая стадия действия наркотика, на которой он работал, как сильнейший афродизиак. Женщин в бомжистане было гораздо меньше, чем мужчин, многие из них были совсем непривлекательны, но сейчас это не будет иметь никакого значения. Курбатов криво усмехнулся и вышел.
Солнце медленно, словно пробиваясь сквозь облака, поднималось над городом. Испачканные ржавчиной перчатки он выбросил еще на палубе сейнера. Британцы на борту яхты дружно нацепили черные очки. Зонды-щупальца втянулись обратно в корпус корабля, принеся пробы донного грунта и воды. Яхта развернулась и пошла обратно, в сторону города.
– Сегодня будет жарко! – подумал Курбатов.
С возрастом он стал острее чувствовать перемены погоды. Признак приближающейся старости? Нет, мы еще повоюем. И действительно, Егор Курбатов чувствовал себя завоевателем, стоя на носу судна и созерцая город. Победа достается сильным, победа достается смелым. Нужно было действовать решительно, с момента возвращения все его действия отличались решительностью. В этом был залог успеха.
– Странно все это, – сказал детектив, облокотившийся рядом на перила. – Эти люди, если здесь уместно это выражение… Какой от них прок?!
Курбатов ничего не ответил. Он и сам еще многого не понимал. С некоторых пор проект «Чистая Балтика» перестал быть для него столь же понятным, как это было в начале. Он знал, что намерения его британских компаньонов не ограничивались теми, что были продекларированы в уставе организации.
Однако это не могло его смутить. Не обязательно знать все, чтобы получить свой кусок, а если все пойдет по плану, то кусок Егора Курбатова будет очень большим. Кроме того, так уж устроена человеческая психика, что самые фантастические вещи перестают удивлять, когда живешь с ними бок о бок. Вот и Курбатов уже давно перестал удивляться. Не было времени ни удивляться, ни задумываться. Дело нужно было делать.
Если уж удивляться, то начинать следовало с технического прогресса, со всех этих электронных штучек-дрючек, которые еще вчера казались атрибутами фантастического кино. А сейчас, например, на Курбатова работал целый штат хакеров, которые не покладая рук добывали информацию о конкурентах, атаковали их серверы. Те, в свою очередь, располагали своими специалистами в этой области.
Война в виртуальном мире продолжалась в мире реальном. Речь шла не только о проплаченных публикациях, в которых противоборствующие стороны обвиняли друг друга во всех смертных грехах.
На стороне Курбатова были природоохранные организации, связанные с Гринпис, Александр Акентьев со своей стороны напирал на патриотизм сограждан. Социально активная часть общества склонялась на сторону последнего. Если бы речь шла исключительно о сумасшедших стариках, можно было бы не беспокоиться. К сожалению, из Москвы начали доноситься недовольные голоса. Когда о противостоянии в Петербурге заговорили на центральных каналах, Курбатов понял, что должен действовать, иначе момент будет упущен.