Значит все наяву, ничего не приснилось,
Странная жизнь на грани зла и добра
В этом мире, хоть что-то, наконец, изменилось
— Ты вернулась домой не такой как вчера…
(Текст песни группы Сплин)
– Катька, ты где?! Какое, к черту, такси, ты должна была на работе быть полчаса назад! Шеф ругается, тут с другого отдела мужик пришел, сейчас на твое место собеседуется. – Олег бросил трубку, а девушка выбежала из подъезда, на ходу заматываясь в шарф… она любила снег, но не тогда, когда он целым сугробом норовит залететь в распахнутое пальто. И ноги уже мокрые. День не задался, но, как говорил котенок Гаф: «Ну, как же туда не ходить? Они же ждут!».
Серое здание офисного корпуса создавало особое ощущение уюта: бесконечное количество черных тонированных окон, выгоревших за десять лет, блестело на зимнем солнышке, в снежном ореоле, как адский кристалл. У входа стояла компания мужчин, что-то увлеченно обсуждая, девушке некогда было рассматривать их лица, отплевываясь от белой крупы, работница надеялась проскочить мимо, в безопасные дверные недра, под тепловую завесу, и дальше – в уютную берлогу рабочего кресла и черного сверкающего стола…
Внезапно перехваченная за плечи, на вроде дружеских объятий, девушка опешила. Лицо человека напротив былоскрыто снежным меховым капюшоном. Ожидать нападения маньяков прямо у дверей офиса было странно, но, как говорится: «Мир меняется не в лучшую сторону, а потому, будь готоф!»… поэтому Катерина вспомнила курс по самозащите, прочитанный еще в брошюрке для юных леди. Мысли закрутились в бурно соображающей голове: надо было наступить пленителю на ногу, а когда тот удивится – отбежать на безопасное расстояние.
«Ну, где ж там твоя нога-то?» – отчаянно подумала жертва, опустив взгляд, в поисках необходимой части тела. Мужская компания опешила, румянец подкрался к девичьим щекам – оказалось, что она ляпнула это вслух… державший ее за плечи, удивленно сделал шаг правой вперед, показывая искомое. Катя резко наступила и, под бурный хохот, влетела в двери.
За ней вбежал человек в капюшоне, отряхивая сугроб с меховой окантовки. Просмеявшись, Стас представил компании свою горе-сотрудницу. Красная до корней волос, девушка, в очередной раз, подумала, что день не задался. С мокрой от снега сигаретой справа стоял Олег, закатывая глаза, с редкостной издевательской миной, а слева стоял, перетаптываясь, старый знакомый, которого, вроде бы, звали Максим.
– Во-от, наш новый сотрудник. – Ухмыльнулось начальство, указав всем на свой кабинет. Ввалившаяся компания пахла снегом и сигаретами. Черные куртки полетели на стол, а люди примостились на кожаный диванчик для посетителей. Вошла Алла с тремя кружками кофе.
– И Катерине налей. – Стас сам попросил секретаря, избавив опоздавшую от неловкости. Катя, тихо, как тень на стене, стянула пальто и положила с краю. Хорошее расположение начальства не сулило ничего хорошего, уж лучше бы отругали и отпустили работать с миром.
– Выпьем за расширение? – предложил Макс, доставая из-за пазухи черную фляжку.
– Нет, мне за руль. – Отмахнулся Станислав и, внезапно посерьезневшим взглядом, уставился на сотрудницу. Безмолвно виноватой Кате сунули дымящуюся кружку, туда же, не спрашивая, капнули из фляги. Олег заинтересованно понюхал и протянул свою кружку тоже.
– Простите, я опоздала… и неловко… – девушка подняла взгляд, чуя недоброе внимание.
– В последнее время отдел продаж мало справляется. – Начал Стас, вставая с дивана, и, делая пару шагов к столу. Разговор из дружеского, для Кати, резко стал строгим и официальным. Она поставила еще не тронутый кофе – пальчики подрагивали. Парни за столом продолжали обсуждать что-то свое, увлеченно тыкая в телефон. – Несколько тендеров, только за последнюю неделю, мы упустили, и, если розница без вопросов, то оптовых клиентов мы не охватываем в нужной мере.
– Раньше тендеры считала Лена, и, после ее ухода, я еще не очень справляюсь… – пролепетала сотрудница, понимая, что ее рабочие будни сейчас сочтутся этим последним днем.
– Я учел это, но еще я считаю, что работа, при нынешнем расширении, потребует большей отдачи и большего вложения времени. Потребуется владеть навыком в полном объеме, кроме того, будут командировки и работа с холодной базой, что ты не очень-то любишь. Стоит ли нам рассчитывать на твое, Катерина, дальнейшее участие в этом проекте?
Противный озноб прокатился по спине. Девушке нравилась эта работа, нравился коллектив, в который она влилась около трех месяцев назад, нравилось то, что офис был недалеко от дома, и днем, во время обеденного перерыва, можно было добежать и выгулять Джека. Нравилось, что в милой офисной обстановке можно было, наконец, заняться собой, приходя на работу накрашенной, одетой в красивое платьице и даже, немыслимое дело, на каблуках, вместо того, чтобы носиться по городу, как дикий растрепанный сайгак, которых приписали к Красной книге, между прочим. Только когда Лену показательно-наставительно уволили, рабочая жизнь Кати перестала быть сахаром, и новую сотрудницу стали нагружать тем, чему ее до этого и не собирались учить…
– Я дорожу этой должностью, – тихо выдавила из себя девушка, не представляя, где урвать необходимые знания. – И согласна учиться и вкладывать в это свой труд.
– И командировки? – Стас приподнял одну бровь, не очень уверенный в ее решении. Создавалось впечатление, что свою высокую зарплату Катя теперь просто так не получит.
– И командировки. – Пискнула девушка, закусив губу, еще надеясь, что все это только угроза. Куда пристроить Джека идей, попросту, не было.
– Хорошо. Можешь идти. Макс подойдет к тебе чуть позже, покажешь ему рабочее место.
Катя подскочила, подбирая сумку, краем глаза отметив, что начальство, забыв свою кружку на столе, задумавшись, пьет ее кофе. Вот еще виноватой быть…
Первого мая в деревнях и на островах проводили Красную Горку. На подсохших холмах собирались парни и девушки, знакомились, веселились и плясали. Просватанные девушки и парни могли приходить только в качестве зрителей – но могли показать сшитые и вышитые костюмы и покрасоваться перед взрослыми родичами.
***
В восемь утра с турбазы прилетел на автопилоте небольшой флайер за Пламеном, отпуск которого закончился, — и Пламен, попрощавшись со всеми, полетел в посёлок. Ухаживать за пони согласился Свен, и поэтому обе кибер-кобылки остались на конюшне Славного острова, а не были переведены на конюшни у ипподрома.
***
В Орлово просватанных девушек было двое: Мира и Любице – но Мира была в институте на занятиях, а Любице занималась с детьми в деревне, к тому же она довольно смутно представляла, что ей можно в этот день, а чего нельзя – и поэтому в половине десятого она позвонила Мире и попросила прилететь хоть на один вечер, чтобы она подсказала, как себя вести и чтобы ничего не испортить, так как на родной планете все эти праздники отмечались немного не так, как принято в северорусских деревнях. Мира взглянула на Алёну – та кивнула – и пообещала прилететь.
Опять пришлось идти в деканат и отпрашиваться с двух последних лекций с обещанием предоставить конспекты этих лекций – и обе девушки были отпущены. Вместе с ними собралась лететь и Зарина Баженовна со своими киборгами.
***
На островах тоже с раннего утра готовились отмечать Красную горку. Киборги — девушки и парни, которым по результатам сканирования психологический возраст определился больше тринадцати лет — уже могли выходить хороводить, плясать и бузить.
Но Змей, как просватанный парень, участвовать в играх наравне с другими парнями уже не мог, но решил поддержать Лютого, тоже просватанного, как и он сам, и отметить праздник в деревне. Он собрался лететь утром и уже в половине девятого зашёл в мастерскую к Ворону, чтобы выбрать для Миры подарок. Ворон отказать ему не решился, но сообщил Нине – и она подошла уже через пару минут.
— Доброе утро! – поздоровался Змей, — как думаешь, если вот это подарю, — и он поднял на высоту глаз только что законченное Вороном ожерелье из жемчуга в серебре, — Мире понравится?
— Доброе утро, да, понравится, — ответила она, — но его ты подаришь ей послезавтра на её день рождения. Ей исполнится восемнадцать, и она будет уже взрослой девушкой… такое ожерелье не дарят несовершеннолетним. И с днём рождения тоже раньше времени не поздравляют. Сейчас ты можешь выбрать серьги, браслет или косник… Ворон, упакуй, пожалуйста, это ожерелье на послезавтра… Змей, мы вместе полетим и подарим. А сегодня… Ворон, покажи, пожалуйста, серьги, браслеты и косники.
Нина выбрала в подарок Мире пару серёг в виде серебряных колокольчиков с жемчугом, два браслета и косник, Ворон аккуратно завернул выбранные предметы в чистую ткань и положил в новую деревянную шкатулку, поданную Змеем, затем точно так же были выбраны подарки для Любице, которые вручит ей Лютый – и Змей хотел лететь сразу, только перед вылетом переодеться в новую нарядную рубаху.
— Ты прилетишь слишком рано, если отправишься прямо сейчас, — остановила его Нина, — но ты уже достаточно взрослый, поэтому не стану тебя задерживать. Но зайди сначала в бригаду Микса и на зимовку, где ты жил раньше. Сейчас спроси по сети у ребят, всё ли есть и не нужно ли чего-нибудь. И отвези сразу. Ледоход в этом году прошёл очень рано… и при круглосуточном наблюдении за озером они могли не успеть пополнить запасы масла, сахара, круп и макарон. Возможно, нужны комбикорма…
— Думаешь, что они могли спасти нескольких животных, которых люди давали водяным? Это возможно. Спрошу. Отвезу. Зайду.
Проводив Змея, Нина стала собираться на прогулку. Основной праздник всё равно начнётся после полудня, когда закончится славление на капище – и потому можно спокойно прокатиться по островам и зайти в кафе. Одевшись для поездки в коляске, она зашла в швейную мастерскую в флигеле и попросила девушек подобрать для Ратко пару нарядных рубашек, чтобы он смог прийти на праздник, и пару повседневных рубашек, жилет, пару штанов, пиджак и куртку.
На крыльцо Нина вышла с десятком пакетов с одеждой, по пути зашла в магазин Зоси и попросила Беату подобрать для Ратко удобную обувь, носки, бельё и новую тонкую вязаную шапку. Взглянув на удивлённого Хельги, зашедшего вместе с ней в магазин, Нина взяла ещё игрушечный флайер на пульте, пару альбомов для рисования, краски и цветные карандаши – и тоже для Ратко.
Конечно, он не её подопечный, а Некраса… но вряд ли Некрас станет покупать для него игрушки, считая его для этого слишком взрослым. Но с другой стороны – детства-то у Ратко тоже не было, и отыгрывать его рано или поздно захочется. И поэтому Нина взяла ещё и две больших коробки кубиков – ведь, кроме Ратко, в саду работают ещё четыре киборга… хоть и не проявившие до сих пор признаков разумности.
Ратко подаркам обрадовался, всё сразу занёс в дом и почти без уговоров согласился переодеться в новую одежду и поехать на праздник. В коляску сесть он не решился, а сел на козлы рядом с Русланом – и Нина его заверила, что вернуться обратно к саду он сможет в любой момент праздника.
После славления богов на капище были игры, хороводы, буза, плавно превратившаяся в пляску, и песни у большого костра на берегу. Почти весь день в столовых и кафе пекли блины и оладьи – и подавали их к чаю с разными вареньями и мёдом.
***
В деревню Мира с бабушкой и киборгами прилетели во втором часу пополудни на арендованном флайере, который вела Зима, а Алёна и Сэм летели на его кобайке.
Праздник был в разгаре, младшие дети играли, старшие девочки – двенадцати-пятнадцати лет — пытались хороводить под руководством Искры, мальчики того же возраста учились бузить под присмотром Некраса и Змея, Лютый и Вард ножами вырезали из двухметрового толстого куска бревна фигуру земного медведя, чтобы потом поставить его рядом с оградой большого родительского дома, Голуба пекла блины и угощала всех желающих… — всем нашлось занятие и всем было весело.
Змей, заметив летящие флайер и знакомый кобайк, понял, кто летит — и метнулся до скутера, где в багажнике был спрятан подарок для Миры. Когда девушка вышла из флайера, он при всех подал ей шкатулку. Мира с благодарностью приняла подарок, раскрыла шкатулку и застыла в восхищении — таких украшений она ещё не видала! Она взглянула на мать, потом на жениха — и снова на мать.
— Да не выглядывай так, — с напускной суровостью сказала Дарёна Карповна, — а иди в дом и переоденься. Можешь всё это надеть. Сегодня можно.
Мира покраснела, быстро чмокнула Змея в щеку — и побежала в дом Доброхота, где до сих пор была её комната, чтобы переодеться. Любице, получившая подарок от Лютого, Зима и Алёна пошли за ней следом, чтобы тоже переодеться.
Когда ещё будет возможность выйти на праздник «повязочницей»? — послезавтра день рождения и получение межгалактического паспорта, а через… неполных два месяца уже и свадьба. А не рано ли замуж? Всего восемнадцать… или – уже восемнадцать? Как ждала она этого дня! – и он наступит… как-то уж слишком скоро. Хочется ли замуж?
Мира на миг задумалась: в родительском доме все свои, тепло-светло-сухо и безопасно… но… в родительском и братнином домах она гостья, которой не позволено хозяйничать, ведь она погостит и улетит, а гостья не должна вмешиваться в дела хозяйки дома… а дом мужа будет своим. В него она войдёт хозяйкой — и сама будет выбирать и занавески на окна, и полотенца, и рубашки для мужа… и для будущих детей. Дети будут расти в инкубаторах… зачем? Она в состоянии выносить ребёнка и сама, только нужно ЭКО. Но сначала нужно сыграть свадьбу.
Свадебный костюм уже готов, и он именно такой, какой она когда-то хотела: парча, шёлк, мех, кружева… и вышитый жемчугом венец. И жемчужные ожерелья, серьги и браслеты. Но… сейчас надевать всё это рано, надо что-то поскромнее, ведь сегодня она ещё несовершеннолетняя…
Через полчаса Мира и Любице вышли из дома в атласных сарафанах красного цвета с вытканными золотными нитями крупными цветками с душегреями на меху, на головах были вышитые жемчугом высокие перевязки с лентами сзади, на плечах – большие шёлковые шали, на ногах – новые ботиночки. У обеих девушек были жемчужные серьги, браслеты и ожерелья. В таких одеяниях ещё можно в хоровод, но уже нельзя в игру или в пляску… только смотреть.
Зато вышедшая вслед за ними Алёна, одетая в лёгкий сарафан из голубой бязи, участвовать в играх могла – и сразу убежала к хороводящим девочкам. Пока летели, она успела узнать от Миры, как правильно себя вести на таких праздниках – и без проблем влилась в группу подростков.
Змей и Лютый, одетые в белые вышитые красными нитями рубахи и тёмно-серые шерстяные жилеты, в показушных боях уже участия не принимали, но в пляску пошли, чтобы хоть так показать, какие они удалые и что таких девушек заслужили по праву – даже несмотря на то, что оба они боевые киборги.
Зарина Баженовна даже засмотрелась на двух просватанных красавиц и их женихов – так хорошо и ладно они смотрелись, когда прогуливались парами по деревне!
***
На островах к трём часам пополудни веселье было в разгаре: прилетели не только парни и девушки из ближайших деревень, но и их родители; Зося с вышедшим на пенсию мужем развернули торговлю ещё и на поставленных рядом с магазином двух столах; Клим, Май и Берёза на ступенях столовой посёлка устроили концерт; Арнольд снимал всех подряд и скидывал отснятые кадры на Пушка; Хельги следил за гостями с высоты Дивана; Ральф и Волчок с дружинниками наблюдали за порядком… и даже медики по одному смогли сходить на праздник.
Ратко ушёл в свой сад в половине четвёртого, уставший от плясок и довольный от новых знакомств и впечатлений.
А в четыре часа начали улетать по домам гости из деревень, чтобы успеть поплясать и у себя. Нина провожала их, вручая по пакету с пирогами на дорогу. В половину пятого улетели последние гости – и Зося свернула выносную торговлю.
***
В пятом часу праздник закончился и в Орлово, так как Мире и Алёне надо было успеть вернуться в город и сделать конспекты пропущенных лекций. Шкатулку с подарками Змея Мира взяла с собой, хотя Голуба и говорила ей, чтобы она оставила всё в деревне – Мире захотелось показать однокурсницам, какой славный у неё жених.
— Нет ничего хорошего в том, что они начнут завидовать тебе, — поддержала Голубу бабушка Змея, — оставь всё здесь.
— Хорошо… но серьги я оставлю! – заявила Мира и всё-таки отнесла шкатулку в выделенную ей комнату в доме старшего брата.
В половине шестого флайер и кобайк поднялись в небо и направились в город.
***
На следующий день, в пятницу второго мая, Мира пришла на занятия в институт в жемчужных серьгах, сделанных Вороном и подаренных Змеем. Желание покрасоваться было естественным для молодой девушки – и Зарина Баженовна не стала её отговаривать, но предупредила Зиму и Сэма о ценности этих серёжек.
Всю первую лекцию её однокурсники обсуждали серьги Миры так громко, что на перемене Миру вызвал декан в свой кабинет:
— Студентка Орлова, откуда у Вас эти серьги? Вы хоть представляете, сколько они стоят?
— Жених подарил… вчера… — растерялась Мира, — он достаточно зарабатывает… а что?
— Ваш жених миллионер?
— Нет. Он киборг. И работает начальником охраны колхоза «Заря». У нас в июне свадьба… и я переведусь на заочное.
— Дожили! Киборг-миллионер, который собирается жениться! Да эти серьги стоят больше, чем моя годовая зарплата! Все только их и обсуждают! Ладно, идите… и напишите заявление перевод на заочное отделение после сдачи сессии. Я подпишу.
Во время перерыва Мира попросила Зиму отнести эти серьги домой и убрать в комод – и больше на занятия в институт их не надевала.
***
Третьего мая Мире исполнилось восемнадцать лет. По такому случаю Голуба от имени всей семьи пригласила Нину с мужем и Змея в Орлово на праздник к полудню.
Некрас ещё в восемь утра отправил на автопилоте свой флайер в город, чтобы Мира с Зимой и бабушкой с Анной и Ярой смогли попасть в деревню вовремя. Алёна прилетела на кобайке с Сэмом.
Нину, Платона, Хельги и Змея проводили в дом Доброхота, где было отмечание, и посадили на почётное место напротив именинницы, а после вручения межгалактической паспортной карточки представительницей Песоцкого сельсовета, к которому относится деревня Орлово, поздравлений от родни, от Нины и Змея с вручением подарков слово взял Платон:
— Три года назад, когда небольшая тогда семья Сомовых, состоящая из Нины и Змея, познакомилась с семьёй Орловых и был заключён договор о вероятной будущей свадьбе тогда ещё Малёны с киборгом по имени Змей Горынович… ведь тогда никто и не подозревал, что выйдет из этого знакомства и этой идеи. А теперь у нас колхоз, идёт строительство дома Змея, строятся жилые дома, строится целый город в Заполярье…
— Мы в курсе, — перебил его Стожар, — что конкретно ты хотел сказать?
— Конкретно? О той сумме, которая накопилась на счёте, открытом на имя Славомиры Орловой три года назад. Тогда на счёт было положено пять галактов. И было условие, по которому только в день восемнадцатилетия Мира сможет открыть этот счёт и распорядиться им. За эти три года счёт регулярно пополнялся от переводов части зарплаты Змея, от продажи кружев Майи, от продажи изделий из дерева Лютого… короче, сейчас прилетит Майкл с терминалом… — и он взглянул в окно, — зайдёт и скажет сумму, накопившуюся на этом счету.
Гости замерли – и при общем молчании в дом вошёл сотрудник банка, поздоровался, открыл ноутбук, попросил Миру посмотреть в портативный сканер сетчатки глаза и приложить палец к другому сканеру – и объявил:
— Сейчас на счёте сумма в восемьдесят девять тысяч сто девяносто два галакта.
3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 1-й и 2-й день бездорожного месяца
У няньки ничего толкового узнать не удалось — она, оказывается, была из местных, прежняя нянька фрели почему-то не захотела жить в Волоснице. В общем, из дворовых в Волосницу перебрался только глухонемой садовник. Учитывая, как заботливо была обихожена мыза, было бы глупо не взять такого садовника с собой. И, в общем-то, ничего странного не было в том, что дворовые остались в Клопице, а новых набрали из местных, но обычно володарь старался взять с собой больше своих, проверенных временем, людей. А тут, не считая дедушки Юра, егеря, его жены-кухарки и их маленьких детей, йерр Тул забрал с собой только садовника. Даже нянька и та сменилась! К нянькам дети обычно привязаны, чтобы ими разбрасываться.
Впрочем, некоторое объяснение все-таки нашлось, но полностью Лахта не удовлетворило: оказывается, Клопицкие земли йерр Тул продал раньше, чем купил Волосницу, и несколько месяцев все Кленовое семейство обитало в доме йерра Варожа, в городе Священного Камня. Обычно володарские семьи не скачут с места на место, как блохи. Обычно сначала покупают новую землю, а потом покидают старую. И то, что Клопицу продали с поспешностью, вполне объяснялось бегством от упыря…
Дедушка Юр обитал в клетушке между кухней и проходом в людскую — распоряжался дворовыми с утра и до позднего вечера.
— Что-то скромное у тебя жилище, — оглядевшись, заметил Лахт. — Для хранителя родовых обычаев и нравов…
— Мне большего не надо, — ответил дедушка Юр и посмотрел на Лахта сверху вниз. Несмотря на возраст, плечи он держал прямо, а голову — высоко. Гораздо выше, нежели йерр Тул, но, пожалуй, не столь заносчиво, как йерр Варож. А вообще, Лахту старый ключник нравился: от него будто бы исходило тепло, как от семейного очага зимними вечерами. Жить хотелось и радость жизни сладко попискивала где-то в солнечном сплетении, стоило только оказаться поблизости от дедушки Юра. Встречаются такие люди, которые готовы отдавать себя другим без остатка и ничего не просить взамен… Иногда после смерти они становятся берегущими — самой светлой сущностью из всей нежити.
— Я вот что спросить хотел… Пока никто не слышит…
— Спрашивай, мил человек, что ж мнешься?
— Зачем ты, дедушка, дал фрели Ойе очелье с тресветлым солнцем?
— Как зачем? — удивился тот. — Косу растрепали, значит жди злого находа. А лучше тресветлого солнца никакое обережье не защитит.
— Но, я так понимаю, Триликая не очень любит обережья с тресветлым солнцем, — намекнул Лахт. — Или ты поклонник сущих богов?
— Неважно, каким богам я поклоняюсь. Тресветлое солнце от этого пугать смерть не перестанет.
— Логично… — пробормотал Лахт. — Жаль, поклонники Триликой этого не понимают. Но почему ты решил, что фрели угрожает именно смерть? Может, это злая завистница решила ей прыщей на белое личико напустить? Или с йерром Хорком ее рассорить.
Вопрос не смутил дедушку Юра.
— Для такой ерунды косу из спальни родителей фрели воровать никто не станет. Да и волосы для этого не требуются — гребешка довольно.
— Да ты, я гляжу, крепко знаешь, дедушка…
Тот улыбнулся и покачал головой.
— Нет, если и знаю, то не так крепко, как ты. Так, нахватался кой-чего за долгую жизнь.
— С чего это ты взял, что я так крепко знаю? — удивился Лахт.
— Люди говорят — и, я гляжу, не лгут.
— Крепко знаю я только науку механику и амберную магию, — проворчал Лахт. — А в остальном я как ты: нахватался. А вот скажи мне, дедушка, отчего это йерр Тул с семейством так поспешно бежал из Клопицы, что ему пришлось у шурина жить?
— Так там же убитая была земля. Разорила семью, вчистую разорила…
— Э, она убитая была с самого начала. Сколько вы там прожили? Лет десять?
— Почти.
— Вот жили-жили десять лет, а потом вспомнили внезапно: ба, да тут же убитая земля! Бежать надо! Так, что ли?
— Фрели Ойя занемогла. И ученые лекари, и коренные маги, все в один голос сказали, что ее на живую землю надо везти.
— А что за болезнь случилась у фрели?
— Петушиный кашель, если ты знаешь про такую немочь. Когда безо всякой причины ребенок кашляет до рвоты и удушья, и ничем приступ невозможно остановить, даже коренной магией.
— Ага, и с волосовых земель ребенка с петушиным кашлем повезли на болота города Священного Камня? Хорошее место, ничего не скажешь, — прямо нарочно создано, чтобы люди задыхались там от сырости.
— Тем не менее фрели Ойя поправилась, — невозмутимо, но сдержанно, опустив глаза, ответил дедушка Юр. — Как видишь.
— А мне кажется, дело было немного иначе: Кленовое семейство бежало не от петушиного кашля, а от упыря, который по ночам являлся к фрели. А в городе Священного Камня упырь ее достать не смог.
Дедушка Юр вздохнул, на лице его на секунду мелькнула боль, но он пригнулся и сказал вполголоса:
— Одно другому не мешает… Но, я прошу, не надо расспрашивать об этом остальных домочадцев, это… не семейная тайна, а, скорей, запретная тема. Йерр Тул считал, что болезнь дочери — его вина, но об этом я говорить не стану, он расскажет сам, если захочет. Он бежал не от упыря, а от сильнейшего из мнимых…
— Здорово он бежал, — хмыкнул Лахт. — Если сменил волосовы земли на деревню под названием Волосница…
— Это судьба, — пожал плечами дедушка Юр. — От сильнейшего из мнимых не убежать. Но, если подумать, причиной болезни фрели мог стать и упырь. Сильнейший из мнимых любит пошутить и посмеяться, он бы не стал ждать пять лет. А сильнейшая из сущих шутить не умеет.
Он на секунду вскинул глаза, и в них снова мелькнула затаенная боль.
— А кто мог бы быть этим упырем, ты предположить не можешь? Фрели сказала, что он не мог ходить…
— Ходить? — искренне удивился дедушка Юр. Будто по его представлению упырь не мог чего-то совсем другого. Но он тут же поправился: — Как же он тогда добрался до Волосницы? Ползком?
— Так ведь пять лет добирался… — усмехнулся Лахт. — Кто его знает, может, и ползком.
Он представил себе это зрелище: пядь за пядью существо, выбравшееся из могилы, ползет к своей жертве, цепляется за сырую землю черными ногтями, подтягивает вперед беспомощное тело… Да, сильнейшая из сущих шутить не умеет.
За ужином Лахт думал о том, где найти Кленового Базилевса, и посматривал на фрели Илму с сомнением.
— И вот идут за нами три ротсоланские шнавы, — рассказывал Хорк, вооруженный советами егеря и Лахта. — Мы — к пушкам. Пальнули по ней… То есть по ним… Одна пошла на дно, а две догоняют, тоже из пушек палят. И тут раз — пробоина, трюм горит, шнава кренится… Хода никакого уже, конечно, нет. А морской дядька стоит спокойный. Семи, говорит, смертям не бывать, а одной не миновать. Ротсолане все ближе, уже не стреляют — добычу хотят взять. Дядька Воит стоит спокойный. Мы тоже стоим, за топоры держимся. Ротсолане совсем близко. И тогда дядька Воит как рявкнет: на абордаж! И такая мясорубка началась!.. Взяли три шнавы ротсоланских. То есть две, конечно, одна утонула… И свой товар успели перегрузить, который не сгорел.
— А морских змеев вы когда-нибудь видели, йерр Хорк? — спросила Ойя.
— Видеть видел, и не раз, конечно. Но сражались мы со змеем только однажды.
Лахт подтолкнул его в бок и пробормотал потихоньку:
— Хорк, пусть это будет один змей…
— Конечно, один! — не задумываясь ответил тот. — Был бы он не один, я бы тут сейчас не сидел. Это только в сказках герой один против морского змея бьется и царских дочек потом в жены берет. Нас тридцать человек было и дядька Воит, и все как на подбор морские купцы, а не лавочники там какие-нибудь, все в доспехах при оружии, шесть пушек на шнаве… А змей — он что делает? Сначала таранит корабль, сделает пробоину — ему хорошо, не сделает — на второй удар уже не заходит, знает, что из пушек будут палить. Под днище подныривает, с другой стороны голова его выходит, он через борт по кругу опять под днище идет — и потом сжимает шнаву как опояской, пока она не треснет и не рассыплется. Я вам скажу, когда в первый раз змеиная голова вровень с мачтой поднялась, мы все только ахнуть успели. Дядька Воит кричит: руби его! — а мы с испугу чуть топоры не побросали. Змей головой под воду ушел, а тело его в столетний дуб толщиной на палубу грохнулось. Мгновенья не прошло — с другого борта опять голова поднимается. Головка маленькая вроде кажется, а на самом деле с бочонок размером, клычищи — как сабли. Жмет шнаву — доски хрустят, башкой как тараном отбивается и ужалить норовит. Мы на тот борт, что от головы подальше, и топорами его, топорами! Вот сколько надо сил, чтобы топором столетний дуб срубить? А у него чешуя покрепче дубовой коры будет! Уже и кровь змеиная хлещет, а он не слабеет, жмет шнаву, еще немного — и треснет она по всем швам. И тут дядька Воит хватает бочонок с порохом, поджигает шнур и начинает перед глазами у змея плясать, метаться туда-сюда — змеев сильно раздражает, если перед ними что-то шевелится. А шнур не больно-то длинный, того и гляди рванет. Но змей клюнул — разинул пасть и на дядьку Воита кинулся, тот ему на зубы бочонок и надел. Змей башку вскинул — тут и рвануло, разнесло змеиную голову в клочки. Ну, думали — все, живы будем. Не тут-то было! Он и безголовый шнаву давит. И ведь не просто так, а нажмет — отпустит, нажмет — отпустит. Жуть, да и только. Разрубили его, конечно, — намахались топорами, что на другой день ложку не поднять было. Шнава течь дала, но ее прикрыли кое-как, дошли до берега.
Юная фрели слушала, раскрыв рот, и впервые на ее лице появилось что-то вроде уважения. И егерь восхитился — никто из лесных зверей не мог сравниться с морским змеем, даже земляной олень. Опять же, не рыба-кит, которая на корабли не нападает…
Йерр Тул тоже рассказал о том, как отец Хорка спас его корабль от морского змея, за что он и пообещал Хорку дочь в жены.
О шиморе никто не вспоминал. Будто неприличная была тема. Впрочем, Лахт догадывался, почему все помалкивают, — может, они и поклоняются Триликой, но откуда в доме берутся шиморы, пока не забыли.
— А ты, йерр колдун, что ж ничего не расскажешь? — чересчур едко осведомился йерр Варож.
— Я не колдун, я ученый механик, — заметил Лахт. — О чем же мне рассказывать? Неужели о том, как я делал чертеж колеса пильной мельницы?
— Не ты ли пообещал йерру Хорку найти того, что растрепал косу его невесты?
Очень удачно! Именно этого вопроса Лахт и ждал весь вечер!
— Косу растрепала шимора. И я, конечно, попробую ее изловить, но это не просто.
— О Божечка моя! — прошептала фрели Илма. — Шимора — это ужасно. Я теперь не смогу заснуть! Йерр Лахт, я очень тебя попрошу: излови ее. Ради моего спокойствия…
Серенькой невзрачной крыской она лишь прикидывалась — только женщина, осознающая силу своей красоты, может так томно просить о чем-то малознакомого мужчину.
— Я сделаю все, что в моих силах, фрели Илма, — осклабился Лахт. — Но пока я не изловил шимору, могу дать вам совет: берите к себе в спальню кота, он отпугнет шимору.
Хорк хохотнул в кулак, а фрели Ойя со звоном положила ложку в миску.
— Это нечестно, йерр Лахт.
— Отчего же?
— С котом сегодня сплю я! — заявила Ойя. Выкрутилась: и тайну не выдала, и обвела Лахта вокруг пальца.
— Ойя, ты могла бы уступить фрели Илме кота на сегодняшнюю ночь, — строго сказала фрова Коира. — Тем более что в твоей спальне сегодня будет ночевать няня.
Ага! Все же они думали об упыре и о том, что Ойе нужна защита. Хотя бы няньки. Жаль, но от няньки толку немного — она будет спать и видеть дурные сны.
— Может, я тоже боюсь шимору… — проворчала Ойя.
— Не выдумывай. Сегодня Кленовый Базилевс ночует у фрели Илмы, — постановила фрова Коира. — И так будет, пока йерр Лахт не изловит шимору.
— Батюшка… — фрели покосилась на йерра Тула хитрыми глазами и сделала несчастное лицо.
— В самом деле, Коира… — начал йерр Тул, но осекся под взглядом жены. — Доченька, фрели Илма боится шимор, мы должны войти в ее положение…
— Но, батюшка… — лицо Ойи из несчастного сделалось плаксивым, но закончить ей не дали — в столовую вбежал псарь, выкрикнувший только одно слово:
— Началось!
Йерр Тул и егерь бросили ужин и скорым шагом вышли вон, фрова Коира поморщилась, но ничего не сказала.
* * *
Об упыре йерр Варож заговорил в гостиной комнате после ужина. И Хорк почувствовал неловкость за то, что выдал ему колдуна. Йерр Тул в этот вечер не пошел пить вино, они с егерем отправились на псарню, где должна была вот-вот разродиться лучшая сука своры.
— Что это ты выдумал, йерр колдун? Какой такой упырь ходит по ночам к моей племяннице?
— Боюсь, мне трудно ответить на этот вопрос: я пока плохо понимаю, каков этот упырь, — с некоторым вызовом ответил колдун, глядя прямо Варожу в глаза.
Хорк почему-то сразу стал относиться к йерру Варожу с глубоким уважением и даже с некоторым трепетом. Не совсем так, как дядьке Воиту — скорее как к отцу. А потому смелый ответ колдуна смутил Хорка. К тому же он-то понимал, что Варож всего лишь проверяет колдуна.
— А известно ли тебе, йерр колдун, что упыри просто так к людям не приходят?
— Я слышал об этом, — кивнул колдун с совершенно серьезным лицом.
— Тогда скажи на милость, что такого непростительного могла совершить девочка четырнадцати лет, всю жизнь прожившая на мызе под присмотром множества людей?
— Мне трудно ответить и на этот вопрос. К тому же я брался не извести упыря, а лишь найти того, кто расплел косу фрели.
— То есть ты не собираешься искать упыря?
— Если без этого я смогу найти того, кто расплел косу фрели, я не буду искать упыря. А если нет — буду, — пожал плечами колдун.
— Ты же сказал, что косу спутала шимора.
— Спутала. Но перед этим кто-то расплел косу и забрал ее половину. Вот его я и собираюсь искать. Согласись, йерр Варож, девичьи волосы могли забрать только со злым умыслом. Упырь к ней ходит или нет — совершенно все равно. Упырь — слепая сила земли, злодей же ведал, что творит.
Йерр Варож вздрогнул от этих слов, выпрямил плечи. И изрек:
— У земли нет никакой силы. Это сила Рогатого хозяина полночных земель.
Он кинул быстрый взгляд на Хорка, и тот кивнул.
— Сдается мне, нет разницы, как назвать эту силу — от этого она не ослабеет, — осклабился колдун.
— Разница есть. Тот, кто забрал волосы фрели, состоит на службе Рогатого. А Рогатому нет дела до вины юной фрели — он есть само зло и творит зло по своей сути. Ты согласен, что разница существенна?
— Согласен, — с улыбкой кивнул колдун и вскинул взгляд. — Огромная разница. Свалить всю вину на сущее зло и не искать обидчиков упыря среди людей. И бороться с ним как с сущим злом — высокой магией.
— Я не говорил о высокой магии. Есть иные пути…
— Помолиться Триликой за здравие фрели Ойи? — хмыкнул колдун совсем уж издевательски.
На лице йерра Варожа мелькнул с трудом сдерживаемый гнев.
— В общем так, йерр колдун. Таких, как ты, я знаю как облупленных: ради серебра каждый из вас готов наплести с три короба жути. Но я достаточно богат, чтобы хорошо заплатить за то, чтобы ты нашел и извел упыря. При всяческом нашем содействии. Так что нужды в выдумках нет.
— Я не колдун. Я ученый механик. И не могу пообещать, что изведу упыря.
— Я слышал, твоя жена лаплянка? — чуть улыбнувшись, спросил Варож. — Ты, наверное, не хочешь, чтобы жители Росицы вызвали отряд рейтаров для расправы с прислужницей Рогатого…
— Йерр Варож. Я был готов помочь твоей племяннице от всего сердца, а ты хочешь если не купить меня, то непременно запугать. Зачем?
И Варож рассмеялся — с облегчением, как показалось Хорку. Ну да, он сразу подумал, что Варож проверяет колдуна.
— Мне нравится твой ответ, хоть я и не люблю дерзких, — кивнул он. — И у меня есть одна мысль о том, как разыскать логово упыря: надо пустить на его поиски свору йерра Тула. Как ты считаешь, это могло бы сработать?
Колдун пожал плечами.
— Я не знаю. Я никогда не брался извести упыря. Но и не слышал, чтобы собаки нашли его логово. Попробовать можно, почему нет? Но лучше сначала узнать его имя. Фрели сказала, что он не может ходить…
— Вот как? — искренне (как показалось Хорку) удивился Варож. — Не может ходить? Откуда ей это известно?
— Наитие в таких делах имеет большое значение, — ответил колдун. — Она могла видеть этого человека в самом раннем детстве и не помнит его, но в глубине души узнает…
— Не может ходить… — Йерр Варож поднялся и прошел по зале. — Неподалеку от Клопицы, в Медной деревне, жил парень, который не вставал. С рождения ног не чуял. Когда мы уезжали с Клопицкой мызы, он был жив. И, насколько я знаю, никто его не обижал, даже наоборот, йерр Тул немного помогал его родителям. Но… если он вдруг умер, то, может, именно отъезда он и не простил Тулу? Никто не знает, как сложилась его судьба…
— А кто купил у йерра Тула Клопицкую мызу? — спросил колдун.
— Собор. Никто не хотел покупать мертвую землю, и мне пришлось поспособствовать этой сделке.
— И кто же новый володарь тех земель?
— Коренной маг в некотором роде заменяет володаря. Но, конечно, не имеет там полной власти.
— А больше никого, кто при жизни не мог ходить, ты не припоминаешь? Фрели — ребенок, ты знаешь больше и больше помнишь.
— Чтобы его могла видеть Ойя — нет. В моей жизни были безногие и больные, в жизни Тула, думаю, тоже. Но Ойя с ними не встречалась.
— Хорошо. Оставим безногих. А человек, которого обидел Тул или твоя сестра? Таких людей ты знаешь? — продолжал колдун.
— Йерр Тул, насколько мне известно, повинен в смерти только одного человека, но это был честный володарский суд, а не подлое убийство. Решение Тула поддержала вся Клопица. Но… мне бы не хотелось говорить об этом у него за спиной. К тому же приговоренный мог ходить.
— А фрова Коира?
— Моя сестра вряд ли могла стать причиной чье-то смерти. Она властная женщина, но обычно бывает справедливой. Впрочем, о ней я могу чего-то не знать. Это Тул весь как на ладони, а в женщине, в любой, всегда есть какая-то тайна.
— А ты, йерр Варож? — колдун вскинул взгляд, и Варож остановился. — Ты убивал когда-нибудь?
— Да. И убивал, и был косвенной причиной смерти многих людей. Но никого из них никогда не видела моя племянница. А, насколько мне известно, упырь идет по кратчайшему пути родства. И если причина во мне, он скорее взялся бы за Коиру, если не смог достать меня.
— Не обязательно. Или коса фровы Коиры тоже есть где-нибудь в сундуках?
— Сомневаюсь. Со дня своего замужества Коира не стригла волосы. Но я подумаю над твоим вопросом. Постараюсь вспомнить, не мог ли я стать причиной появления упыря.
После сытного ужина и сладкого вина Хорк едва не заснул прямо в зале — сказалась ночь, половина которой прошла без сна. Колдун тоже поминутно зевал, но был полон решимости поймать шимору, а Хорку очень хотелось посмотреть, как он будет это делать. В результате они сговорились с дедушкой Юром, и тот согласился разбудить обоих, когда все улягутся спать.
Конечно же, дедушка Юр исполнил обещание.
Хорк поднялся легко — привык просыпаться тогда, когда надо, а не когда положено. Это в первые несколько минут очень сильно хочется спать, а потом озноб проходит и сон слетает, особенно если действовать, двигаться!
Действовать не пришлось — пришлось терпеливо ждать. Колдун снова зевал, ежился и потирал плечи. И направился, как ни странно, в баню, которую тут топили ежедневно: когда для хозяев, когда для дворовых, когда для стирки.
— А разве после заката можно заходить в баню? — на всякий случай спросил Хорк.
— Ты воин Триликой богини или кто?
— Я? Воин Триликой богини, конечно…
— Мы же не мыться туда идем. После заката не стоит заходить в баню, если боишься встретиться с банным дядькой — он большой шутник, но шутки у него дурацкие.
В бане было тепло, но не жарко. Хорк привык к другим баням — огромным, где могли мыться человек двадцать сразу, без разделения на парную и мыльную, с тремя рядами полков над печью, с кипящими котлами на каменках. У Кленового семейства баня была семейная, небольшая, человек на пять-шесть, если потесниться. Зато в три клети вокруг печи: сухая парная, влажная и мыльная.
Колдун сел на пол в мыльной, прижавшись спиной к остывавшей печке, и предложил Хорку сделать то же самое. На крюке посреди мыльной висел чугунный котел, предназначенный для теплой воды, на печи стоял котел с кипятком, под крышкой, в углу — два ушата, окатиться после жара. Они больше всего понравились Хорку: дерни за веревку, и на голову вмиг опрокидывается ушат ледяной воды — и не хочешь, а закричишь!
Хорк думал, что придется молчать, но колдун сказал, что тогда они оба сразу же заснут. Главное — не зажигать огня.
— И что, шимора может сюда прийти? — спросил Хорк.
— Не-а, — ответил колдун. — Она не придет, даже если мы будем молчать. Домовый дед не сказал, где ее искать, а банный дядька шимор не любит и сдаст ее с большим удовольствием.
— А он придет?
— Не знаю. Но, скорей всего, придет. Он не любит, когда в его вотчине кто-то появляется по ночам.
Конечно, банный дядька тоже был прислужником Рогатого, и Хорку следовало опасаться вступать с ним в разговоры, но Хорк решил, что ради фрели Ойи готов спуститься во льды преисподней, а не только допросить банного дядьку.
— От кота мы удачно избавились, — продолжил колдун. — Шиморы в самом деле не любят котов и не появляются рядом с котами.
— Так вот зачем ты фрели Илме сказал взять кота! А я-то думал, ты испугался к ней в спальню заходить…
— Ну, я, вообще-то, и в спальню к ней заходить не очень хотел… Она бы точно не то подумала.
— Да ну. Она ведь старая уже…
— Это тебе она старая. А по мне — в самый раз.
Помолчали.
— Слышь, Хорк… Откуда у тебя перстень? — спросил колдун — должно быть, от скуки, чтобы поддержать разговор.
— Отец подарил.
— А зачем такой дорогой? Я всегда удивлялся: зачем людям такие штуки, за которые ночью на большой дороге горло перережут и не поморщатся?
— Понимаешь, у морских купцов принято мериться достатком. Вот йерр Тул родился богатым, ему для гордости причин нет. А мой отец богатство потом и кровью заработал. Не может же он хвастаться своими шнавами, некрасиво будет. А перстень показал — и всем ясно, насколько он богат. Он мне перстень подарил, чтобы йерр Тул с первого взгляда понял, кому эта свадьба больше нужна… Ну, чтобы йерр Тул не сильно гордился…
Колдун покивал. Помолчали еще немного.
— Слушай, а ты не боишься встречаться с банным дядькой? — на этот раз молчание оборвал Хорк.
— Чего это мне вдруг его бояться? Кипятка в бане нет, печь давно погасла — угара не будет.
— Ну… Он же от Рогатого хозяина…
— Глупости это. Банный дядька вредный и злой, иногда даже опасный — пока топится печь. А как дрова прогорели, он только пугать может. Обычно. — Колдун будто осекся: — Конечно, как посмотреть — с ними со всеми надо осторожно, мертвое есть мертвое. Оно и не со зла может живому навредить, а уж если по своему хотению — тут только держись…
— А откуда ты про них все знаешь, а? Если ты не колдун, как ты говоришь?
— Я правда не колдун. А знаю, потому что так сложилось. Я маленьким жил у мельника в нахлебниках. Так случилось. Спал я за печкой — место хоть и грязное, но теплое. Там же и прятался. Мельничиха в угол к печке миску с молоком домовому ставила, а меня пугала, что, если я это молоко выпью, ночью домовой меня задушит. Старшие мельниковы дети тоже говорили, что он душит детей, которые спят на полу. Нарочно, чтобы я уснуть не мог. Я тогда очень домового боялся, слышал его по ночам, как он молоко пьет и как по дому топает, но никогда не видел. И вот однажды, помню, младший мельника сынок слизал сливки с трех кринок и как всегда показал на меня, а остальные поддакнули. Мельнику что? Отстегал меня хорошенько и хлеба два дня велел не давать. А у меня в детстве характер был гордый, не то что сейчас. И откуда вдруг? Я им слез никогда не показывал, разжалобить не пытался — может, напрасно, а может, и правильно, не знаю. Мечтал, как вырасту и за все отомщу. Долго мечтал. Пока не вырос. И вот сижу я за печкой, лбом в коленки уткнувшись, все спят уже, а у меня слезы злые катятся: больно, обидно и есть охота. И тут чувствую — кто-то меня по голове гладит, и ласково так. Поднимаю глаза — мамочки ро́дные, а это домовой! Мохнатый, страшный… Ну, думаю, сейчас задушит. А он одной лапой меня по голове гладит, а другой миску с молоком протягивает… Я гордый был, отвернулся, головой помотал, а он и говорит: «Не бойся, детонька, поешь молочка». Я спрашиваю: «А не задушишь?» Он улыбается грустно так, качает головой. Поешь, говорит, молочка. Ну, думаю, задушит — и пусть ему. Надоело жизнь такую терпеть. Я молоко выпил, свернулся в клубок на полу и попрощался с жизнью. А домовой гладит меня по плечу — и лапа у него теплая, мягкая, сон навевает. Так он и баюкал меня потом каждую ночь, и молоко приносил. И сказки еще говорил на ночь. Это потом я узнал, что нельзя было его молоко пить, на самом деле нельзя…
— Почему нельзя?
— Потому что. Потому что мертвое есть мертвое.
— А почему так сложилось, что ты жил у мельника в нахлебниках? — полюбопытствовал Хорк. — Ты сирота?
— Я не знаю. Мне было, наверное, года четыре, когда мать привела меня к мельнику на порог, на рассвете, все спали еще. Велела сидеть и ждать, когда выйдут хозяева. Заставила меня выучить имя — и ушла. Больше я ее никогда не видел. И ничего, кроме имени, от родителей мне не осталось. Сейчас я понимаю, почему она выбрала именно мельника — ему лишний рот не в тягость, может выкормить мальчишку себе в работники. А может, подглядела заранее, что у него свои дети малолетние есть, думала, наверное, что раз так — не обидят подкидыша. Что я могу сказать? С голоду я не умер, но каждый кусок отработал втройне. А в девять лет я от него сбежал. Верно говорят, что сбежавшие дети обычно возвращаются домой к ужину, и мне очень вернуться захотелось, когда вечер настал, — но я ведь не мог вернуться. Вот и собрался уйти с навьями — думал тогда, что хорошо так жить: резвиться на травке целыми днями, ни холода, ни голода не знать.
— И ты никогда не пытался найти родителей?
— Пытался, но пока не нашел.
— А что было с тобой потом? — продолжал спрашивать Хорк, пользуясь тем, что колдун с охотой отвечает на вопросы.
— Это долгая история. В общем, порезвиться на травке мне не довелось. И уже через три дня я сильно жалел, что убежал от мельника. Потому что меня подобрал черный колдун, самый страшный человек в деревне. Даже когда мельник за мной к нему явился — со всем уважением и цыпленком в подарок, — колдун на мельника только цыкнул, а тот убрался восвояси и больше никогда обо мне не вспоминал. Черный колдун часто забирал к себе сирот, а куда они девались потом, никто не знал…
Будто нарочно рассказ колдуна опять оборвался на самом интересном месте — за печью раздался шорох, а потом скрипнула доска. Колдун приложил палец к губам и подался вперед, Хорк замер — он никогда не видел нави. Жаль, в темноте было почти ничего не видно.
И тут совершенно неожиданно на голову выплеснулось не меньше ведра воды! Хорк вскочил, ругаясь и отплевываясь — и тут же ударился затылком о висевший на крюке котел, из которого за шиворот тоже хлынула вода.
— Я же говорил, что шутки у него дурацкие, — прошипел колдун, не шевельнувшись, а из-за печки раздался противный хриплый смешок. Или это Хорку показалось? — Сядь, Хорк. Не суетись…
Хорк выругался еще раз и уселся обратно, вытирая рукавами мокрое лицо. А колдун тем временем спросил негромко:
— Баню ли стережешь?
За печкой раздался кашель, шипение и шорох. И Хорк замер вдруг… Он считал себя отважным человеком, воином Триликой, призванным бороться с навью, а тут оцепенел от страха — ненормального, неправильного страха. И пожалел, что сел рядом с колдуном, спиной к опасности…
— Стеречь стерегу, никак не выстерегу… — донеслось за спиной глухое ворчание.
«Мертвое есть мертвое», — стукнуло в голову. И стало совсем жутко…
— А я думал, шутки шутишь… Ты что ж сделал, гадина? Где я сушиться буду?
— Дело пытаешь или от дела лытаешь? — вместо ответа спросил банный дядька. Если это был он, конечно.
— Дело пытаю. Скажи мне, где шимора обычно прячется.
Звук, раздавшийся из-за печки, более всего походил на урчание зверя, который гложет кость.
— Ты мне сперва имя свое скажи, а потом спрашивай…
— Имя тебе сказать? — колдун чуть приподнялся. — Не много ли просишь?
— Нет, не много.
— Зря стараешься. Мое имя Ледовой Лахт сын Акарху сына Сужи. Подходит?
Банный дядька снова глухо заворчал и процедил:
— Хитрый ты. Ладно. Что мне из-за шиморы с тобой ссориться? Она с котом обычно спит. С этим, толстым, который мышей не ловит. Где кот — там и она.
— Да ты что? — ахнул колдун. — Шиморы же котов боятся!
— Кот коту рознь, — теперь уже удовлетворенно промурлыкал банный дядька — обрадовался, должно быть, что удалось ему удивить колдуна. — А этот ленивый больно и всегда сытый, зато не злой. Он ее и оближет, и согреет, и поиграет с нею. Любит ее.
— Бедная фрели Илма… — покачал головой колдун.
— Бедная хозяйка мызы, а приживалка бедной только прикидывается, — захихикал банный дядька, и от его смеха у Хорка мороз прошел по коже.
— Ладно, — вздохнул колдун. — Теперь сгинь-пропади.
И только он это сказал, как Хорк тут же вздохнул с облегчением, расслабил натянутые жилы…
— Надо же, из-за печки так и не вышел, — сказал колдун. — Застенчивый, понимаешь…
Он начал подниматься, но почему-то не сумел — попросил Хорка дать ему руку. Рука колдуна ощутимо дрожала, и ладонь была влажной.
— Тебе, может, плохо? — участливо спросил Хорк.
— Да нет, устал немного, — вздохнул колдун.
— Устал? — удивился Хорк.
— А ты думал, так легко с ними разговоры разговаривать? Когда они этого не очень хотят?
— А мне показалось, ты с ним запросто…
— Банный дядька — сущность сильная и злая. С шиморой проще, она злой и опасной только прикидывается, а на самом деле слабенькая, кто хочешь обидеть может. Пошли переодеваться, что ли…
— «Срочная вакансия»! — вслух прочитала Василиса Дурак, младшая дочь Ивана Дурака и Василисы Премудрой, внимательно изучая большой кусок бересты, крепко-накрепко приклеенный к местной «доске объявлений», — Марф! Смотри, что на заборе написано!
— На заборе говоришь? – Марфа Васильна доела мороженое и натянула на покрасневшую от холода руку варежку, — Знамо, что на заборах пишут, мать! Зачем читать-то?!
— «Знамо, что» таким красивым почерком не выводят, — возразила Василиса, внимательно изучая большие аккуратно написанные буквы, — Иди-ка, глянь!
— «Срочная вакансия», — повторила лучшая подруга Василисы, поправляя пуховый платок, надвинутый аж на самые брови, — Что за слово такое незнакомое — «Вакансия»?
— Ты дальше читай, — выдохнула Василёнка струйку морозного пара, — Там, в скобочках, всё разъяснили!
— Хм-м, и правда, — Марфа прищурилась на слепящем декабрьском солнышке, — «Срочная вакансия» (Работа такая, что не понятного-то?!)». Ну, вот, так сразу и написали бы, а то умничать начали!
Зима в этом году в Тридевятом царстве выдалась студеная, да снежная. Морозы ударили в начале декабря, а пушистый снежок завалил крыши домов так сильно, что стали они похожи на пряничные домики из лавки пекаря дяди Макара. Дни стояли солнечные и холодные, а ночью вообще на улицу выходить не рекомендовалось.
— А много ль платят за работу-то? – заинтересовалась Клавдия, дочка местного мясника, проезжавшая мимо в красиво украшенных санях, — Мне как раз на подарочки денег не хватает. А забудешь кого – запомнят и будут весь год на тебя дуться, впечатлительные какие! А потом сами же мне мои подарки им благоразумно сбагренные передаривают! — девушка замолчала, поняв, что сболтнула лишнего.
— «Трудовая плата», — Марфа наклонилась к самому низу объявления, — «Сдельно».
— А как это? – охнула Клава, накидывая покрывало на повизгивающего в санях поросёнка, — Заплатят, иль обманут… как всегда?
— А это, Клавдия, как договоришься, — Марфа Васильна поежилась, кутаясь в полушубок, — Придете к согласию – заплатят!
— А, ежели, нет?! – Клава в ужасе схватилась за сердце.
— Не договоришься, придут к тебе тогда домой работодатели мрачные с оглоблей наперевес и последнее отберут, — уверенно заявила Марфа и, подумав, добавила: — Потом все выпьют и съедят, да в погреб заглянуть не забудут.
— Ой, нет! Что-то я передумала, — Клавдия быстренько запрыгнула в сани, — Сами свои вакансии читайте и подвалы отворяйте! А у нас Новый год на носу! – громкий щелчок поводьев, и запряженные гнедой лошадкой сани испарились, словно их и не было, лишь колея свежая на снегу осталась.
Василиса, прекрасно знавшая чувство юмора своей закадычной подруги, едва сдерживала смех: — Не томи, что за работа-то?
— Слушай, тогда, раз нетерпеливая такая, — Марфа набрала в легкие побольше воздуха, — «Срочная вакансия для девок младых, стройных, красивых…»
— Ох, хороша работа, — мечтательно протянула Василёнка, заворожено наблюдая за ползущими по небу облаками, похожими на кривобоких овечек, — Как раз для нас с тобой!
— «… да выносливых!»
Подруги озадаченно переглянулись.
— Знаешь, — Марфа Васильна с подозрением посмотрела объявление, — Не нравится мне больше вакансия эта.
— А что так? – Василиса потерла варежками щеки, чувствуя, как их щекочет зимний морозец, — Красиво ж написано, без ошибок.
— Не к добру это, — подруга постаралась подцепить объявление пальцем, но оно было приклеено на совесть, — Батюшка по миру много поездил и разное рассказывал. С детства самого меня поучал, что на вакансии такие с «молодыми, да выносливыми» лучше внимания не обращать. А бумажки эти опасные скорее отрывать от греха подальше.
— Ой, да, скажешь тоже! – Василиса беспечно махнула рукой и заглянула подруге через плечо, — Давай, дальше читай!
— Ну, ла-адно, — не очень уверенно протянула Марфа Васильна, шмыгая носом, — «…красивых, да выносливых. Что б скоростей запредельных не боялись».
Марфа с недоумением посмотрела на подругу: — Такого требования в батюшкиных рассказах точно не было!
— Дальше, дальше читай, — пританцовывая на похрустывающем снегу, попросила Василиса.
— «… деток малых да шумных любить должна от всего сердца», — под нос пробубнила подруга, — Это вроде не страшно…
Мимо «забора объявлений», заливаясь звонким смехом, пронеслась орава ребятишек, вслед за которой, громко ругаясь, бежала главная сплетница Тридевятого царства Ефросинья Ильинична, размахивая над головой бельевой веревкой с объемными панталонами с нарисованной на них углем злобной рожицей.
Во главе ватаги мальчишек, громче всех вереща и улюлюкая, неслась младшая сестренка Марфы Даша в расстёгнутом полушубочке, без шапки и с горящими от восторга глазами.
— … хоть и хлопотно, — проследив за «процессией» взглядом, Марфа Васильна вздохнула, — Дашка!! Шапку надень!!! – прокричала она что было сил, — А то всё матушке расскажу!
— А вот и не расскажешь! – отозвалась маленькая безобразница.
— А вот и расскажу!!! – голос Марфы громом пронесся над Тридевятым, — Надень!
— Не надену!!! – девчушка показала сестре язык, но шапку натянула, замерзла, наверное.
— Хулиганка, – хмыкнула Марфа и вернулась к чтению, — «… да, морозостойкой быть обязана».
Подруги снова призадумались, рассеянно наблюдая за тем, как разгневанная Ефросинья Ильинична с разворота сносит голову несчастному снеговику, вылепленному детишками накануне прямо у дороги.
— Слышала я, что в землях холодных люди прямо в снежных домах живут, там же печку топят, готовят и рукодельничают, — От мысли спать в сложенном из ледяных блоков жилище, настроение Василисы совсем испортилось, — Даже огурцы засаливают… Наверное.
— Бывал батюшка в тех краях и рассказывал, что в домики такие «иглу» называются, и можно в них без тулупа и шапки находиться.
На Тридевятое царство неторопливо опускались сумерки, и девушке пришлось поднять высокий воротник, чтобы спрятаться от поднявшегося ветра.
– А еще есть хитрые передвижные дома «юртами» зовущиеся. Надоело тебе место житья-бытья, взяла большую телегу, разобрала домик, погрузила и перевезла его южнее или севернее, это уже как хозяевам в голову взбредет. А тут, — Марфа Васильна заново перечитала объявление, — Как бы прямо на морозе ночевать не пришлось, без крыши над головой.
— Как же так?!
— Экспедиция может быть полярная, – сделала очередное предположение подруга, — Тогда в палатках или даже в санях ночевать придется и одними сухарями да консервами всякими питаться.
Представила себе Василёнка, как спит одна-одинешенька в санях ночью в буран, а из еды — только сухари надоевшие и обязательно плесневелые и загрустила: — А дальше там что написано?
— «… знающая много сказок да считалочек», — продолжала перечислять требования Марфа Васильна, — «… стишков да песенок, картинки рисовать умеющая».
— В детский садик воспитательницей что ли? – сделала новое предположение Василиса.
— «… любящая животных», — подруга пожала плечами и начала загибать пальцы, — «… зайчиков, ежиков, хомячков и способная с ними общий язык найти».
— С зайчиками или… с детишками?
— Возможно, с ёжиками, — немного подумав, ответила Марфа, — Тут не уточняется. «… любящая дальние командировки».
— Ой, дипломатом значит, — просветлела Василиса, — Как твой батюшка! Он же постоянно в командировки заморские ездит и всякие диковинки привозит. А я страсть, как путешествия люблю. Особенно в теплые страны, — девушка захлопала в ладоши, — Давай, пойдем?!
— Подожди, не всё еще, — уняла ее пыл Марфа Васильна, — «… с почерком красивым», — продолжила она чтение, — «… да памятью хорошей».
— В библиотеку что ли? – не сдавалась Василиса, — Прямо в лесу, на морозе! Жуть какая!
— И кто там у тебя книжки-то брать будет? – отмахнулась подруга, – Зайчики, да хомячки? Или Дедушка Мороз по интересному чтиву соскучится?
Девушки замолчали, как громом пораженные.
— Не может быть! – воскликнула Марфа.
— Да ты подпись прочти скорее!
— «Ваш Дедушка Мороз», – охнула подруга, перечитывая вакансию, — Похоже, не выдержала внучка, Снегурочка, нагрузки рабочей немыслимой и сбежала от деда-тирана!
— И не мудрено! — Василиса покачала головой, — Ты только посмотри требования и условия какие! За одну ночь нужно все подарки развезти! А до того, письма детишек прочитать, систематизировать и отсортировать. Разобраться, кто из детей плохо себя весь год вел, а кто хорошо! А оплата! Сдельная? Для внученьки родной?! Вот, изверг!
— Зато работа сезонная и у близкого родственника под крылышком, – дождавшись паузы в повествовании подруги, заступилась за Деда Мороза Марфа, — Подожди-ка, мы ж еще до конца вакансию не дочитали! — спохватилась девушка, — Ну-ка, ну-ка… «Вакансия на время ухода основной сотрудницы за ребёнком».
— Ой! — всплеснула руками Василиса, — Дед Мороз наш, Прадедом Морозом стал! Помню-помню, как он на свадьбе внученьки год назад отплясывал!
— Вот ведь голову заморочили! — Марфа огляделась по сторонам, — Ладно, подруга. Вечер на носу. Пойдем уже по домам? Или же ты надумала подработать в праздники?
— Некогда мне, — отмахнулась Василиса, — Хлопот по дому много, матушке надо помочь!
— Да признайся уже, что на санях так быстро ездить боишься!
— И все-то ты знаешь! – рассмеялась девушка и бросила в подругу снежок, — Побежали домой! Ужин стынет!
ссылка на автора
https://author.today/reader/51169/430181
По роду службы ему часто приходилось вторгаться в мир чьих-либо грёз и, причинив этому миру по возможности минимальный ущерб, приводить человека обратно — в реальную жизнь.
Проклятая, признаться, должность…
Вот и сейчас — ну что это за строение возвышалось перед ним? Храм не храм, дворец не дворец — нечто безумно вычурное и совершенно непригодное для жилья.
Он осторожно тронул костяшками пальцев металлическое кружево дверей, и всё же стук получился громким и грубым. Как всегда.
С минуту всё было тихо. Потом из глубины дворца послышались быстрые лёгкие шаги, тревожный шорох шёлка — и двери отворились. На пороге, придерживая створки кончиками пальцев, стояла синеглазая юная дама ошеломительной красоты.
— Фрейлина государыни, — мелодично произнесла она, с удивлением разглядывая незнакомца.
«С ума сошла! — обескураженно подумал он. — Да разве можно окружать себя такими фрейлинами!»
В двух словах он изложил причину своего появления.
— Государыня назначила вам встречу? — переспросила фрейлина. — Но кто вы?
— Государыня знает.
Синеглазая дама ещё раз с сомнением оглядела его нездешний наряд. Незнакомец явно не внушал ей доверия.
— Хорошо, — решилась она наконец, — Я проведу вас.
И они двинулись лабиринтом сводчатых коридоров. Он шёл, машинально отмечая, откуда что заимствовано. Таинственный сумрак, мерцание красных лампад… И хоть бы одна деталь из какого-нибудь фильма! Можно подумать, что государыня вообще не ходит в кино.
— А где у вас тут темницы? — невольно поинтересовался он.
— Темницы? — изумилась фрейлина. — Но в замке нет темниц!
— Ну, одна-то по крайней мере должна быть, — понимающе усмехнулся он. — Я имею в виду ту темницу, где содержится некая женщина…
— Женщина? В темнице?
— Да, — небрежно подтвердил он. — Женщина. Ну, такая, знаете, сварливая, без особых примет… Почти каждую фразу начинает словами «Интересное дело!..»
— Довольно вульгарная привычка, — сухо заметила фрейлина. — Думаю, государыня не потерпела бы таких выражений даже в темницах… если бы они, конечно, здесь были.
***
Коридор упёрся в бархатную портьеру. Плотный тяжкий занавес у входа…
— Подождите здесь, — попросила фрейлина и исчезла, всколыхнув складки бархата.
— Государыня! — услышал он её мелодичный, слегка приглушённый портьерой голос. — Пришёл некий чужестранец. У него странная одежда и странные манеры. Но он говорит, что вы назначили ему встречу.
Пауза. Так… Государыня почуяла опасность. Никаким чужестранцам она, конечно, сегодня встреч не назначала и теперь лихорадочно соображает, не вызвать ли стражу. Нет, не вызовет. Случая ещё не было, чтобы кто-нибудь попробовал применить силу в такой ситуации.
— Проси, — послышалось наконец из-за портьеры, и ожидающий изумлённо приподнял бровь. Голос был тих и слаб — как у больной, но, смолкнув, он как бы продолжал звучать — чаруя, завораживая…
— Государыня примет вас, — вернувшись, объявила фрейлина, и ему показалось вдруг, что говорит она манерно и нарочито звонко. Судя по смущённой улыбке, красавица и сама это чувствовала.
Поплутав в складках бархата, он вышел в зал с высоким стрельчатым сводом. Свет, проливаясь сквозь огромные витражи, окрашивал каменный пол в фантастические цвета. В тени у высокой колонны стоял резной деревянный трон — простой, как кресло.
Но вот вошедший поднял глаза к той, что сидела на троне, и остановился, опешив.
Всё было неправильно в этом лице: и карие, небольшие, слишком близко посаженные глаза, и несколько скошенный подбородок, да и нос излишне длинноват…
Каким же образом все эти неправильные, некрасивые черты, слившись воедино, могли обернуться столь тонкой, неповторимой красотой?!
— Простите за вторжение, государыня, — справясь с собой, заговорил он, — но я за вами…
— Я поняла… — снова раздался этот странный глуховатый голос, после которого все остальные голоса кажутся просто фальшивыми.
— Вы выбрали крайне неудачное время для уединения… — Он чуть ли не оправдывался перед ней.
Не отвечая, государыня надменно и беспомощно смотрела куда-то в сторону.
— Мне, право, очень жаль, но…
— Послушайте! — яростным шёпотом вдруг перебила она. — Ну какое вам всем дело!.. Даже здесь! Даже здесь от вас невозможно укрыться!.. Как вы вообще посмели прийти сюда!
И что-то изменилось в зале. Видимо, освещение. Многоцветные витражи побледнели, краски начали меркнуть.
— Ну что делать… — мягко ответил он. — Работа.
— Паршивая у вас работа! — бросила она в сердцах.
Пришелец не обиделся. В мирах грёз ему приходилось выслушивать и не такие оскорбления.
— Да, пожалуй, — спокойно согласился он. — Но, знаете, не всегда. Дня три назад, к примеру, я получил от своей работы истинное наслаждение — отконвоировал в реальность вашего замдиректора.
— Что?.. — Государыня была поражена. — Замдиректора?.. И какие же у него грёзы?
— Жуткие, — со вздохом отозвался он, — Все счёты сведены, все противники стёрты в порошок, а сам он уже не заместитель, а директор. Предел мечтаний…
— А вы ещё и тактичны, оказывается, — враждебно заметила государыня. — Зачем вы мне всё это рассказываете? Развлечь на дорожку?
Стрельчатые высокие окна померкли окончательно, в огромном холодном зале было пусто и сумрачно.
— Пора, государыня, — напомнил он. — Вы там нужны.
— Нужна… — с горечью повторила она. — Кому я там нужна!.. Если бы вы только знали, как вы не вовремя…
— Но вас там ищут, государыня.
Похоже, что государыня испугалась.
— Как ищут? — быстро спросила она. — Почему? Ведь ещё и пяти минут не прошло.
Он посмотрел на неё с любопытством.
— Вы всерьез полагаете, что отсутствуете не более пяти минут?
— А сколько?
— Два с половиной часа, — раздельно выговорил он, глядя ей в глаза.
— Ой! — Государыня взялась кончиками пальцев за побледневшие щёки. — И что… заметили?
— Ну конечно.
***
Портьера всколыхнулась, и вошла синеглазая красавица фрейлина. Красавица? Да нет, теперь, пожалуй, он бы её так назвать не рискнул. «В них жизни нет, всё куклы восковые…» — вспомнилось ему невольно.
— Государыня! К вам Фонтанель!
Стрельчатые окна вспыхнули, камни зала вновь озарились цветными бликами, и стоящий у трона человек закашлялся, чтобы не рассмеяться.
Стремительно вошедший Фонтанель был строен и пронзительно зеленоглаз. Немножко Сирано, немножко Дон Гуан, а в остальном, вне всякого сомнения, какой-нибудь сорванец из переулка, где прошло детство и отрочество государыни. Придерживая у бедра широкую, похожую на меч шпагу, он взмахнул шляпой, одно перо на которой было срезано и, надо полагать, клинком.
— Я прошу извинить меня, Фонтанель, — явно волнуясь, начала государыня. — Поверьте, я огорчена, но… Срочное государственное дело…
Мастерски скрыв досаду, зеленоглазый бретёр склонился в почтительном поклоне, но взгляд его, брошенный на пришельца, ничего хорошего не обещал. Цепкий взгляд, запоминающий. Чтобы, упаси боже, потом не ошибиться и не спутать с каким-нибудь ни в чём не повинным человеком.
— Это… лекарь, — поспешно пояснила государыня, и взор Фонтанеля смягчился. Теперь в нём сквозило сожаление. «Твоё счастье, что лекарь, — отчётливо читалось в нём. — Будь ты дворянин…»
***
— Да вы хоть знаете, что такое «фонтанель»? — тихо и весело спросил пришелец, когда они вдвоём с государыней выбрались из зала.
— Не знаю и знать не хочу! — отрезала она.
Лабиринт сводчатых переходов вновь натолкнул его на мысль о темнице, где должна была по идее томиться сварливая женщина без особых примет, однако от вопроса он решил тактично воздержаться.
Вскоре они пересекли ту неуловимую грань, за которой начинается реальность, и остановились в пустом прокуренном коридоре. Дверь отдела была прикрыта неплотно.
— Слышите? — шепнул он. — Это о вас…
— Интересное дело! — вещал за дверью раздражённый женский голос. — Мечтает она! Вот пускай дома бы и мечтала! Она тут, понимаешь, мечтает, а мне за неё ишачить?..
— Так а что ей ещё остается, Зоя? — вмешался женский голос подобрее. — Страшненькая, замуж никто не берёт…
— Интересное дело! Замуж! Пускай вон объявление в газету даёт — дураков много… Интересное дело — страшненькая! Нет сейчас страшненьких! В джинсы влезла — вот и фигура. Очки фирменные нацепила — вот и морда… А то взяла манеру: сидит-сидит — и нá тебе, нет её!..
Государыня слушала всё это, закусив губу.
— Знаете, — мягко сказал он, — а ведь в чём-то они правы. Если бы время, потраченное вами в мире грёз, использовать в реальной жизни… Мне кажется, вы бы достигли желаемого.
— Чего? — хмуро спросила она. — Чего желаемого?
Он вздохнул.
— Прошу вас, государыня, — сказал он и толкнул дверь кончиками пальцев.
В отделе стало тихо. Ни на кого не глядя, государыня прошла меж уткнувшимися в бумаги сотрудницами и села за свой стол.
***
С горьким чувством выполненного долга он прикрыл дверь и двинулся прочь, размышляя о хрупких, беззащитных мирах грёз, куда по роду службы ему приходилось столь грубо вторгаться.
Свернув к лестничной площадке, он услышал сзади два стремительных бряцающих шага, и, чья-то крепкая рука рванула его за плечо. Полутёмная лестничная клетка провернулась перед глазами, его бросило об стену спиной и затылком, а в следующий миг он понял, что в яремную ямку ему упирается остриё широкой, похожей на меч шпаги.
— Вы с ума сошли!.. — вскричал было он, но осёкся. Потому что если кто и сошёл здесь с ума, так это он сам. На грязноватом кафеле площадки, чуть расставив ботфорты и откинув за плечо потёртый бархат плаща, перед ним стоял Фонтанель.
— Как вы сюда попали?.. — От прикосновения отточенного клинка у него перехватило горло.
— Шёл за вами. — Зеленоглазый пришелец из мира грёз выговорил это с любезностью, от которой по спине бежали мурашки. — Сразу ты мне, лекарь, не понравился… А теперь, если тебе дорога твоя шкура, ты пойдёшь и вернёшься сюда с государыней!..
Тук-тук-тук!
Тук-тук-тук!
— Светлана… Светлана, проснитесь… Вы дома?
Светка открыла глаза и стала хватать ртом воздух, как будто долго просидела под водой. Остатки мутного, душного сна еще крутились в голове – ей снилось бессолнечное серое утро и свежевыпавший снег, по которому уходила во мглу бесконечная колонна. И в ней был кто-то близкий, но она не могла вспомнить, кто. Все лица были серыми, от земли несло холодом, и все было безнадежно.
Спустив ноги с кровати, Светка поняла, что в комнате душно — вот и снилась ей всякая гадость. А стук в дверь не унимался.
Спросонья она долго не могла попасть ногой в штанину. Застегивалась уже на ходу, чтобы открыть дверь и увидеть все тот же освещенный лампой коридор и желчное лицо Алексея.
— Что случилось?
— Добрый вечер.
— Как, опять вечер? Сколько время? – она метнулась в комнату взглянуть на часы, — я успею в магазин сгонять?
Алексей прошел вслед за ней без приглашения и стал шарить глазами по комнате.
— А я как раз хотел предложить вам сходить с вами за продуктами.
— Отлично. Тогда идем.
За окнами раздался шум мотора, потом взвизгнули тормоза автомобиля.
— Желба она же ужасная! Просто ужасная, с ней в одном помещении находиться стыдно.
Светка молчала, ничего не отвечая на монотонный бубнеж Алексея. Какой смысл что-то ему доказывать? Пусть бормочет сам с собой, лишь бы не лез к ней с разговорами.
Они спустились уже до третьего этажа. Навстречу им по лестнице двигался шум – мужские голоса, хохот и топот. Алексей остановился, вцепившись тонкими пальцами в перила – плечи его поднялись, втянув в себя голову, вся фигура стала настороженной и напряженной.
— Опять они.
— Кто это?
На лице Алексея сложилась брезгливая гримаса.
— Хозяева жизни. Молодые и наглые. Бандиты и убийцы. Они сюда к девкам ходят, да к Джафару. Я всегда говорил, что он торгует запрещенными веществами, но наша милиция бездействует… — последние слова он произнес шепотом, потому что несколько молодых парней почти поравнялись с ними, и Алексей быстро отодвинулся в тень, давая им дорогу.
Высокие и плечистые, ребята шли и хохотали, обсуждая что-то свое. Кто-то из них пронзительно свистнул и крикнул, сложив руки рупором:
— Ирка, мы идем!
— Ссссвиньи… — еле слышно просвистел Алексей.
— Ты что-то мяукнул, плесень?
— Нет, он ничего не говорил. – Светка схватила Алексея под локоть и потащила за собой, — ребята, не знаете, где тут ближайший продуктовый?
Она хотела по-быстрому проскользнуть мимо них и утащить Алексея, и это ей почти удалось. Но, поставив ногу на последнюю ступеньку пролета, она вдруг почувствовала, как кто-то держит ее за капюшон на кофте.
— Светка?
— Блин, малая, да ты бы хоть балахон свой дебильный сменила! Я тебя по нему и узнал.
— Но-но, это мой любимый балахон, ему под сраку лет. Не было бы его, ты бы мимо прошел. Слушай, ну я не ожидала…
— Что ты тут делаешь, в этой дыре?
— Да из дома свалила, теперь тут живу, на четвертом этаже. А что, комната нормальная, люди вокруг неординарные.
— Это ты про этого сморчка? У него вид, как будто он всех предателей в советском кино переиграл.
— Ой, Серега, не трогайте его, он блаженный, на скрипочке играет, на музыке помешан. Просто пусть идет и все. Не обращайте на него внимания.
Серега кивнул, и багровый Алексей вырвал свой локоть из рук крепкого парня с короткой армейской стрижкой. Он бросил на Светку уничтожающий взгляд и прошипел:
— Я от вас такого не ожидал. Просто так я вам это не оставлю.
И бросился вверх по лестнице.
— Что это за хмырь вообще?
Светка махнула рукой:
— Сосед. Дурной, как паровоз. Впрочем, тут вообще народец странненький. А ты-то как сюда попал?
Серега приосанился и отошел на пару ступенек.
— Смотри на меня, — он повернулся, демонстрируя ей свой безупречный облик: белую рубашку с короткими рукавами, бежевые брюки с ремнем из крокодиловой кожи и сверкающие туфли. Через руку висел темный шерстяной пиджак – Серега выглядел как эталон мужской моды.
— Красавец.
Он был явно доволен.
— Я хорошо поднялся, Светка, у меня все тип-топ. Это братаны мои, мы на серьезного человека работаем. Кстати, знакомься: Миха, Юра. А это Светка, мы с ней в одном классе учились и в соседних квартирах жили.
Миха был проворным и высоким, с глумливой улыбкой. А Юра пониже, но очень крепкий, настоящая глыба. Он сдержанно кивнул и подал Светке руку, но на середине передумал и отнял ладонь.
— Вечно забываю, что дамам руки не подают.
— Дамы сами подают руку, — Светка протянула ему ладонь, но Юра перевернул ее тыльной стороной вверх и поцеловал.
— Но-но! – Серега отпихнул его на несколько ступенек, — руки прочь! Это моя систер, понял?
Юра рассмеялся и поднял руки:
— Все понял, Серый, не дурак. Пошли к Джафару.
Вот так Светка познакомилась со славянским националистом. Он один занимал две комнаты, между которыми была дверь, как в кабинете Варвары Львовны. Забавный тип: бритый наголо среднеазиат, раскачанный и очень энергичный – Джафар носился по комнатам, говорил без умолку и обращался как бы ко всем сразу:
— Держи, брат, это бомба. Гарантирую. – Обводил комнату пламенным взором: — Бомба же. Точно бомба.
Светка подумала, что он сам свою бомбу только что попробовал. Она немного прошлась, изучая висящие на стенах картинки. Там было черное знамя с мудреного вида свастикой, портрет Александра Третьего, вырезанный из журнала, фирменные плакаты металл-групп, как у Желбы. В углу коробка из-под телевизора, доверху заполненная сидюками.
— Можно посмотреть?
Джафар отвел руку широким жестом:
— Смотри. Выбери себе что-нибудь в подарок. Друзья Серого – мои друзья.
Серега довольно усмехнулся.
Потом они курили кальян, сидя на ковре, и слушали музыку. Свет был выключен, только теплое мерцание в цветной колбе и сигаретные огоньки освещали обстановку. Светке было тепло и хорошо, и даже жрать больше не хотелось. Тихой, бесконечно печальной мелодией можно было упиваться вечно. Джафар пальцами подтолкнул к ней диск: King Crimson “Red”.
— Я знаю, — тихо шепнула Светка, — это Starless.
Джафар в полумраке поднял большой палец.
Саксофон говорил с каждым из них, рассказывая историю о несбывшихся надеждах.
Беззвездное
Безглазое
Бездонное
Покрытое безвременьем, как пылью.
Повисло небо – как плита бетонная,
К такому ни молитвой, ни на крыльях…
Тягучая музыка без капли надежды, которая, казалось, придавила всех в комнате, но когда она кончилась, и последний сигаретный огонек погас, все молчали и сидели потрясенные.
В этой душевной тишине вдруг скрипнула дверь:
— А вы что тут сидите, как в пионерлагере?
Вместе с Желбой ворвался внутрь неистребимый запах жареных семечек. Джафар встал и щелкнул выключателем. Желба зажмурилась от яркого света и прикрыла глаза ладонью, рассматривая собравшихся. Серега встал, приглашая ее присесть на свое место.
— Некогда мне глупостями заниматься. На. — Она сунула ему в руку какой-то конверт. Серега посмотрел в него и одобрительно кивнул головой.
— Нормально все? Никто не беспокоит?
Желба молча кивнула в сторону двери, и они вышли в коридор. Миха с Юрой тоже вышли – в соседнюю комнату, Светка проводила их взглядом:
— Там у тебя испытательный полигон?
— А?
— Для бомбометания.
— Аааа, — Джафар рассмеялся, — типа того. Не хочешь попробовать? Угощаю.
Светка мотнула головой. Нет, этого она точно не хочет.
— Тогда иди сюда, я тебе кое-что покажу, — он взял из коробки стопку дисков и стал их рассматривать.
— Тут есть один дисочек, он особенный. Вот, — Джафар показал ей сидюк с какой-то авангардной хренью на обложке, — я его заценил, и у меня появилась мысль. Его трудно продать будет, но я для себя взял, потому что это…
— Бомба?
— Точно! – Джафар щелкнул кнопкой проигрывателя, — вообще-то такое надо на полную громкость слушать, но сейчас поздновато.
Светка склонила голову. После небольшого интро из колонок полился какой-то авангардный дэт с индустриальным душком да еще на немецком языке. Джафар качал головой в такт музыке, больше похожей на работу кузнечного пресса в механическом цеху.
— Вот если бы взять такую музыку, да с русскими словами. С правильными словами, про Россию, про русских, про силу и мужество – да поставить колонки на танк, да пустить впереди пехоты где-нибудь в Чечне… Наши пацаны там все бы разнесли, как утюгом бы прошлись. И не было бы проблемы.
Ничего себе у него фантазии! А Джафар продолжал шептать, словно боялся спугнуть свое смутное чувство:
— Чувствуешь, как тащит? Я вот в армии не был, но я чувствую, что человек в определенных обстоятельствах – это же машина для убийства. И надо смазать его хорошенько, и запустить. И вот ты идешь, с автоматом, а рядом с тобой твои братья. И вы идете мстить за всех пацанов, которые тут легли – идете Русским маршем. И вот музыка из колонок в танке орет, и ты заводишься, как пружина. В такой момент если какая чурковня тебе поперек станет, ей хана на месте. Просто хана, без шансов! Мы бы там все вычистили, стерильно было бы… О чем только генералы думают!
Действительно, забористая бомба. Не врал Джафар.
— Что за херню вы тут крутите? – Серега вернулся из коридора уже один, без Желбы. – Вырубай, чувак, башка трещит.
— Хороший ты человек, Сережа, но в музыке ни хрена не понимаешь.
— И слава богу. Где Миха с Юркой?
— Бомбардируются, — Светка кивнула на дверь. Серега чертыхнулся.
— Ладно, тогда поехали. Пусть торчат, сами потом доберутся, не маленькие.
— Куда? Время позднее уже. Да и я в магазин собиралась, я уже второй день не могу себе пожрать купить.
— Поехали, там и пожрешь. У меня сегодня удачный день, и надо его продолжить в том же духе, — он подхватил Светку за локоть и потащил прочь из комнаты.
— Вот, видишь, «Вольво». Да я и мечтать о таком не мог! Вспомни, как мы ходили – одетые в китайские спортивные костюмы, которые на КрАЗе под зарплату выдали. Как стадо идиотов. А теперь я могу себе самые дорогие и модные шмотки купить. Смотри, подсветка, музыка крутая – качает так, что асфальт прыгает.
— Выруби! Ухи в трубочку, — проорала Светка.
Серега заржал и вырубил.
— Тут даже телефон есть. Шеф мой, Виталий Семеныч, когда ему надо, звонит мне и говорит: прибудь, мол, Сережа, туда-то и туда-то, разберись. И я поехал. Красота! Работаю как белый человек.
— Так кем ты работаешь-то?
Серега уклончиво ответил:
— Проблемы решаю. Всякое бывает. Ты, кстати, Виталия Семеныча знаешь?
— Откуда?
— Слышала поди, Виталя-борец. Если честно, он сейчас поднимается. Крутой мужик, настоящий – он когда-то греко-римской борьбой занимался, так у него уши в трубочку, все переломанные. И прикинь, он над этим ржет. Сам ржет, что от постоянного пиздежа у него уши в трубочку сворачиваются.
Светка буркнула что-то вроде «остроумненько». Серега завел мотор и тронулся в сторону Торгового.
— Тут с двойным смыслом прикол получается. Видишь ли, у нас успешному человеку надо начеку быть. У Виталий Семеныча в прошлом году кореша положили со всей бригадой, а ведь тоже на подъеме был мужик. Деловой такой, многим дорогу перешел. Отдыхал он с братвой у себя в коттедже – я там был один раз, так просто туда не вломишься. Забор на два с половиной метра из кирпича, по верху колючка и даже под током вроде бы. Но завелась у него крыса, которая открыла дверь, когда ребята сидели пили. Их из автоматов и положили всех, как курят.
— Ужас какой…
— Вот и Виталий Семеныч часто стал поговаривать, что все врут. Кругом все врут. А я думаю, он знает что-то. Чувствую, понимаешь, что он тревожится – вроде и дела прут, но тут зевать нельзя. Чем больше у тебя бабок, тем больше на них желающих.
Приборная панель «Вольво» приятно светилась синим цветом. За стеклом убегал назад проспект имени газеты Красноярский рабочий с сияющими вывесками и редкими фонарями. На фоне стекла Серегин профиль выделялся темным, Светка смотрела на него и думала, что уже почти забыла, как он выглядит. В памяти он остался неуклюжим пацаном с белыми, как бумага, волосами, а тут крутой парень, с делами. И все же он прежний, тот самый Серега, который однажды не побоялся лезть за ней в говно.
— А помнишь лужу с головастиками?
— Что?
— Когда Анютка из третьего подъезда забросила туда мою сандалию. Я полезла ее доставать и застряла, а ты меня вытащил.
Серега улыбнулся. Голова его была такая же белая, как и в детстве, но сейчас он был коротко стрижен, и это не бросалось в глаза.
— Было такое. Эта деваха тебя за что-то ненавидела, но я забыл уже. Сучка она была, хоть и мелкая.
— Да, я сама удивлялась. Ничего плохого я ей не сделала, а она бегала по двору и всем рассказывала, как меня ненавидит.
— Завидовала. Сто пудов. Люди вообще твари завистливые, на любое дерьмо готовы.
— Было бы чему завидовать.
— Ты умная. Я всегда говорил, что Светка – мозг, мне бы твои мозги, я бы сам уже как Виталий Семеныч был.
Светка заржала:
— Поверь мне, Серега, мне с моих мозгов никакого толку нет.
— А ты попробуй ими пользоваться. Говорят, помогает. Я парень простой, мне сказали – реши дело, я делаю. А будь я с мозгами, я бы это другим говорил. Мозги мне очень нужны, особенно сейчас, когда такие дела затеваются.
— Все у тебя нормально с мозгами. То, что ты школу не закончил, это полная фигня. Ум не аттестатом измеряется.
— Да ты не понимаешь! Виталий Семеныч банк хочет купить. Настоящий. Это тебе не турецкими кожанками на рынке барыжить.
— Так это дофига денег.
— А у него есть. Он башковитый мужик. Мне конкретно повезло, что он меня к себе взял. Прикинь, был я просто Серега, немножко пас рынок, с того и кормился, а стану Сергеем Игоревичем, приличным человеком и бизнесменом.
— Ну йоптвоюмать… — Светка расхохоталась.
— Чё ты ржешь? Буду в банке работать, квартиру куплю на Взлетке в новом доме, женюсь.
— Сереж, а кем работать-то будешь? Банковскому делу учиться надобно.
Это было самое слабое место гениального плана, и Серега об этом знал. Он прикусил губу и застучал ладонями по рулю в такт музыке. Парень он верный и исполнительный, Виталий Семеныч не должен его обидеть. Не должен. Но банк – это уровень, а он даже аттестат за восемь классов не получил.
— Я знаю, кем ты будешь работать в банке, — Светка пихнула его в плечо, — начальником службы безопасности. Сам смотри: банк надо охранять от тех, кто снаружи, чтобы не наезжали, от тех, кто внутри, чтобы не воровали, и от тех, кто наверху, чтобы херни не творили. Да тебе поссать будет некогда…
За окном стало совсем темно. Стоило им проехать кинотеатр «Спутник», как огни на Красрабе кончились. Мрачные тут места: бетонные заборы завода Красмаш, пустыри, сталинские четырехэтажки и бараки во дворах. А еще дальше – трубы, заводские цеха и бывшая территория Краслага, которая еще не успела забыть времена своей славы. Мрачная картина конца света.
Но сейчас была ночь, юная и свежая, с трепетанием листьев и легким ветерком, колышущим объявления на автобусной остановке. Она сострадательно прикрыла то, что люди сделали с городом. И действительно – местность вокруг казалась необитаемой, словно они ехали не по городу, а по бесконечному ночному шоссе.
— А куда мы едем, я так и не поняла?
— Ща-ща, потерпи, уже почти приехали. Я тебе обещал лучшее место в городе, я тебе его покажу.
— Лучшее место в городе? Здесь? Да это же КрасТЭЦ, тут вообще, как будто человечество выжило после ядерной войны и первым делом построило рынок.
У самого рынка они свернули налево. Проехали еще немного и остановились возле нового кирпичного здания с зеркальными окнами, рассыпавшими на асфальт разноцветные блики. «Робин Гуд» — на фасаде светилась неоновая вывеска с лучником, у которого явно был поясничный остеохондроз.
— Здесь круто.
Серега захлопнул дверь машины и закурил, потом решительно двинулся вперед, к сияющей стеклянной двери.
— Чего встала? Пошли.
Стекляшка как апофеоз простого человеческого счастья. Здесь завитушки с позолотой на потолке и большой телевизор с плоским экраном. Здесь скатерти с вышивкой и аквариум на полстены. А в нем плавают рыбки! Яркие, словно капли краски на листах в детской изостудии. На полу паркет, а вишенка на торте – натяжной потолок с круглыми встроенными светильниками. Вот как надо жить.
На одной из стен какой-то затейник сделал подобие камина в рыцарском замке, а по бокам, чтобы уж наверняка, выставил пластмассовые пальмы в кадках. Фальш-колонны по всему залу оклеили виниловыми обоями под кирпич. Роскошь!
Серегина рука легла Светке на плечо, направляя ее к банкетному столу в конце зала.
— Виталь Семеныч, здрасьте!
Несколько рукопожатий с крепкими молодыми мужчинами, на спинках стульев которых висели пиджаки из дорогой ткани, и наконец – почти полупоклон перед дядькой лет пятидесяти с широким красным лицом и перебитым носом.
— Ааа, Сережа, вот ты где. А я думал, куда ты делся…
Голос у него сиплый, слегка насмешливый. Курит много, видимо, да холодной водочкой злоупотребляет.
— Я вам, Виталь Семеныч, экономиста в банк привел.
— Вот как?
— Ага. Вы не смотрите, что она маленькая и как чухло выглядит. На деле у нее не голова, а Дом советов, школу с золотой медалью закончила. Знакомьтесь: Виталий Семеныч, мой шеф. Света, моя бывшая одноклассница.
Виталий Семеныч улыбнулся, сверкнув золотым зубом, и протянул Светке руку. Ладонь его была большая, шершавая – Светкина рука в ней потерялась.
— Осспаде, цыпленок какой… Ну садись, раз ты мой экономист, покушай чего. А может, водочки?
— Нет, спасибо.
— Как хочешь. Тогда не стесняйся и давай сама, сама… Покорми барышню, Сережа, будь вежливым.
Серега все так же по-хозяйски взял ее за плечо и посадил на свободный стул.
— Что тебе положить? Давай вон того мяса и салатик какой-нить. А может, блины с рыбой? Они отпад.
— Да, блины с рыбой – это вещь, — Виталий Семеныч взял со стола пачку сигарет, заглянул внутрь и со вздохом положил ее обратно. – Сережа, будь другом.
— Одна нога здесь, другая там, – бодро отрапортовал Серега и выскочил из-за стола.
— Ты кушай, милая, кушай. Вон у нас сколько еды, на целый гарнизон хватит.
Светку не надо было просить дважды, она только кивала и набивала рот.
— Голодная ты какая-то, да и по виду на наших девочек не похожа, — Виталий Семеныч кивнул на банкетный зал, где фланировали девушки: высокие, стройные, со стоячими залаченными челками и ярким макияжем. – Ты кем Сереже приходишься?
— Мы в соседних квартирах жили и один раз в одном классе оказались, когда Серега в очередной раз на второй год остался. Так-то он меня старше, но с учебой у него не клеилось. Он и сейчас переживает, что у него образования нет, и в банке он вам не пригодится.
Виталий Семеныч прищурился:
— Хороший парень Сережа, душевный, — глаза его на мгновение стали холодными, — вот только болтает много.
Светка испугалась, что брякнула лишнего. А Виталий Семеныч подлил себе из графинчика и задумался. Глядя на него, Светка поняла, почему Серега переживал – на этом человеке действительно лежал большой груз. Что это было: ответственность или страх? Но его плечи одной каменной дугой срослись с шеей, словно несли на себе всю тяжесть мира.
— Нет, он зря не скажет. Серега такой, он не предаст никогда. Умрет, а не предаст.
— Знаешь, Светочка, в итоге умрут все. И плохие, и хорошие – только первые чуть позже. А потом все перемешается, и с расстояния уже не разберешь, кто где. Вот тебе и задачка — кем лучше быть: честным мертвецом или живым подлецом?
Светка задумалась. В бога и загробную жизнь она как-то не верила, поэтому по всем статьям выходило, что хуже смерти ничего нет. Но это, наверное, был неправильный ответ.
— Не знаю. Я рада, что мне не приходится выбирать.
Виталий Семеныч почему-то улыбнулся.
— Хоть ты не врешь. Юра! — позвал он вновь вошедших парней, — Иди сюда. Слушай, Юра, мне тут сказали, что в Богучанах были проблемы на железке.
Юра, который выглядел, будто никогда и не заходил к Джафару, нахмурился и вытянулся в струнку:
— Да, Виталь Семеныч, там один товарищ милиционер забылся. Вернее, двое.
Толстые пальцы Виталия Семеныча нервно барабанили по столу.
— А еще мне сказали, что появился там исполнительный парниша и ситуацию разрулил.
Крепкие плечи Юры поднялись и застыли, как у его шефа.
— Я старался…
— Старался он… — Виталий Семеныч опустил руку в карман, — Старался… ну и молодец, что старался.
Он сделал эффектную паузу, во время которой даже музыка отступила на второй план.
— На вот тебе за старания, — на стол упали ключи от машины, — мелочь, а приятно.
Побелевший Юра не смел шевельнуться.
— Чего встал истуканом? Иди смотри…
Все кинулись к окну, где в ярких отблесках огней стояла новенькая, сверкающая вишневая девятка.
Когда Светка наелась до отвала и с трудом могла дышать, она вышла на улицу. Услужливый швейцар не успевал открывать двери — туда-сюда сновали парни и девушки, курили, смеялись, глядя в небо и снова шли в ресторан. Было тепло и празднично, звенела музыка, и казалось, будто жизнь началась снова. Было много музыки, танцы, кто-то хряпнул об пол хрустальную вазу, подняв тучу сверкающих брызг. Юра был счастлив, и они, помнится, все вместе фотались на фоне его девятки. Светка сидела на большом бетонном блоке и думала, что хорошо бы всегда быть такой пьяной, и чтобы ночь никогда не кончалась.
С момента достопамятной встречи со Звездным беретом прошел год. На следующий же день после нее меня вновь посетил седовласый, и предложил поучаствовать в, как он выразился, «экспериментальной программе» по превращению простого смертного в настоящего первопроходца.
Признаться, я был немало удивлен и даже спросил его, а как же астродесантники. Но седовласый меня ответом не удостоил, из чего я сделал вывод, что я, наверно, достаточно пластичный материал, чтобы попробовать и посмотреть, что получится, а там, глядишь, и на третьей-четвертой ступени можно будет в программу школьного обучения вводить нормы подготовки для будущих покорителей новых миров.
С чего я это взял, я не знал, но искренне полагал, что обучение астродесантника стоит бешеную кучу времени и средств, а чтобы изучить новую планету, всего состава Объединенного Астрофлота не хватит, вот и пытаются создать этакий ускоренный курс для желающих гражданских. А я – неуч-переросток – вполне подхожу для обкатки, как и многие другие такие же раздолбаи. Меня в этом никто не разубеждал, да и тот факт, что я периодически сталкивался раз в месяц на сборах с такими же ошалелыми то ли от свалившегося счастья, то ли от геморроя парнями моего возраста, только подтверждал мои выводы.
В течение года разные инструкторы натаскивали меня по физподготовке, учили стрелять, драться, много и долго бегать. Со мной работали психологи, основным посылом которых было: «Больно – терпи, страшно – терпи, хочешь убежать – стой на месте» и прочее в том же духе.
Каждый день мне рассказывали основы разных наук, и я почти почувствовал себя вновь на третьей-пятой ступенях, когда в бедных детей стараются впихнуть непрожеванные куски накопленных человечеством знаний, только на более продвинутом уровне.
Но я никак не поддавался муштре – боевые приемы получались у меня плохо, стрелял я прилично, но только издалека из-за какого-нибудь угла, где меня не было видно условным врагам, за что в учебке инструктор по стрельбе насмешливо обзывал меня кемпером, бегал преотвратно, на ножах дрался еще хуже и никак не убеждался в том, что если страшно – не надо бежать, а если есть неудобства – то надо терпеть. И раз за разом срывал сборы, то показывая из рук вон плохие результаты, то протаскивая на очередное испытание сухое топливо с авторозжигом, таблетки антисептика и термоспальники – просто потому, что могу и хочется.
В итоге на последних сборах вместо того, чтобы три дня выживать в холодном болоте с комарами без еды, воды и чего-либо еще, даже без ножа, в надежде, что нас обнаружат и заберут, ибо таковой была изначальная миссия, я просто спросил у ребят, кто умеет ходить по болоту, а кто – пользоваться самым обычным компасом, который тоже под шумок прихватили. Жаль, не я, а мог бы догадаться!
За болото выходить было запрещено, так что мы выбрали относительно сухую возвышенность в его центре, натаскали туда лапник, организовали кострище, которое поддерживали от одной таблетки сухого горючего все три дня, и попивали чай из обеззараженной кипяченой болотной воды, листа смородины и росшей по краю болота брусники и мяты, уютно закутавшись в спальники по трое. Благо современные технологии вполне позволяли упаковать такую крайне полезную вещь в шарик диаметром в пару сантиметров.
Натеревшись от комаров багульником, мы спокойно за три дня радиальными вылазками от лагеря составили карту местности, торжественно предъявив ее забиравшему нас командованию. И чаю им предложили! С ягодами, и супом из корневищ рогоза и грибов, и даже с лепешками из муки, полученной все с того же рогоза, благо на все злосчастное болото нашелся целый один небольшой камень, который мы использовали и как жернов, и как сковородку.
Оказалось, что параллельно выполнявшая аналогичное задание группа будущих разноцветных беретов все это время шарахалась по соседнему болоту в поисках выхода практически без сна и отдыха. Мы так и не поняли, зачем им это было надо, но мы, ароматно пахнущие терпким багульниковым запахом, бодрые, выспавшиеся и до ушей полные травяного чая, разительно отличались от них, заляпанных по уши тиной и болотной грязью, голодных, покусанных комарами, злостно чесавшихся и неимоверно раздраженных жизнью. И что вы думаете? Я-таки получил втык за самоуправство!
И только впитывать теоретические знания у меня получалось лучше всего. Состав ребят на сборах постоянно менялся, мои учителя тоже: подозреваю, что некоторых я выжил сам бесконечными вопросами в стиле: «Да, я понял, что теория суперсимметричных струн – это круто, но можно как-то понятнее? И про тахионы расскажите, и про фермионы тоже. Угу, угу. Не, ни черта не понял, давайте еще раз и попроще, как для дебила».
Некоторые срезались сразу, некоторые держались пару месяцев, а я учился, искренне не понимая, как моя голова еще не превратилась в помойку, и зачем мне все-таки основы астрофизики и эпигенетики, если базовое для первопроходца – слух, нюх, чутье на всякие опасности и главное – любопытство.
По истечении года нас всех, числом около пятидесяти лиц, обреченно сиявших тоской и неотвратимостью бытия, отправили, как я понял, на финальный экзамен. Я, как обычно, принял фаталистическую позицию – пройду, так пройду, а нет – так и не надо, не очень-то и хотелось.
Не то чтобы я не хотел оправдать вложенные в меня ожидания и средства, просто отдавал себе отчет в том, что меня влегкую обойдут и по физподготовке, и по стрельбе, и по рукопашке. Талантами аналитиков я тоже не обладал, на этот случай у нас была пара хитрющих с виду рыжих близнецов, которых я уже успел неплохо узнать на сборах, и которых я бы взял в какой-нибудь условный аналитический отдел, так они с лету делали прогнозы по любой ситуации. А с меня что взять, кроме анализов? Но попробовать я был должен.
Нас загнали в шаттл, и я, чуть замешкавшись в дверях, заметил, как бойцы пошире в плечах садятся в удобные кресла и сразу приподнимают руки в силу привычки – и их за грудь и талию обнимает широкий мягкий ремень фиксации. Тут-то я и заподозрил, что не просто на очередное болото нас посылают таким обширным составом.
Один из потенциальных беретов, как я их называл, чуть поморщился, когда клал руки на подлокотники своего кресла, и я, садясь в свое кресло, руки приподнял, чтобы дать ремню зафиксироваться, а вот потом по-школьному положил их на колени, хотя подлокотники даже с виду были намного удобнее. Оглянувшись, я понял, что не один такой умный – мои движения скопировали рыжие близнецы и единственная в шаттле девушка, ее на сборах я ни разу не видел.
Спустя пару минут, когда я начал чувствовать себя глупо, а шаттл уже куда-то поехал, в салоне начался повальный сонный мор – один за другим парни клонили головы набок и засыпали богатырским сном. Вскоре почти весь салон был заполнен спящими, а мы с близнецами недоуменно таращились друг на друга. Девушка, которая все-таки решила воспользоваться подлокотниками, тоже уснула – похоже, в них были встроены инъекторы со снотворным. Но зачем?
Дверь в салон начала открываться, и я притворился спящим – так, на всякий случай, но вошедший, ехидно поглядев в мою сторону, тут же высказался:
– Ты-то можешь не притворяться, хитрая морда.
Я открыл глаза и понял, что на огонек к дремлющим будущим первопроходцам зашел мой давешний гость. Теперь он был в обычной форме астродесанта, а не в непонятной переливающейся броне, и я спокойно смог разглядеть его лицо – ровные тяжелые черты кадрового военного, ежик каштановых волос, возраст чуть за тридцатник.
– Как поживают рептилоиды? – поинтересовался я.
– Прекрасно поживают! – гулко фыркнул астродесантник и подошел ко мне. – Я Роман, – и он протянул ладонь.
– Очень приятно, Честер. Можно просто Чез. – Я благоразумно руку протягивать не стал, так как вовремя увидел чуть блеснувший в рукаве наконечник автоинъектора. – Что за маниакальное желание нас всех отправить в царство Морфея?
– Заметил-таки? Глазастый, – с одобрением высказался звездный берет. – Раз уж ты такой шустрый, скажу. Мы летим на территорию Шестого мира. Инъекция подготовит твой организм к перелету. Без нее высок риск… когнитивных нарушений.
Судя по тому, что астродесантник чуть замешкался, нарушения были вполне себе значимыми, и игнорировать этот факт мне не дадут. Близнецы мрачно молчали чуть поодаль.
– Поня-а-атно, – протянул я. Перспектива прилететь к моей родненькой ложной скорпикоре меня и пугала до икоты, и радовала одновременно. – Но хоть на Землю из космоса посмотреть можно будет? Я и у окошечка сижу…
– Можно, – с непонятной интонацией сказал Роман. И открыл шторку с окна шаттла, перегнувшись через меня. Неизвестно каким образом под шумок мы уже вышли на орбиту, хотя я лично чувствовал исключительно привычные ощущения, как от флаера на предельной скорости полета. Вот это стабилизаторы, класс! Интересно, на каком принципе работают? Хотя я все равно не пойму.
– Какая Земля красивая… – я и не ожидал, что зрелище нашей родной планеты окажется настолько щемяще прекрасным, что перевернет мне душу, перетряхнув все эмоции от пыльного барахла, и оставит только чистое, незамутненное чувство прикосновения к поистине величественной красоте.
– Именно так, – удовлетворенно подтвердил Роман и воткнул мне в руку автоинъектор.
– Фроляйн! – офицер был в парадной форме войск СС – черной, с серебряными галунами. – Стоило завоевать этот город, чтобы только встретиться с вами!
Сима смотрела, как завороженная, на его фуражку, на серебряный череп над скрещенными костями. Офицер принял это за восхищение.
Небо над Невой было свинцово-серым. Таким же, как и корпус чудовищно огромного линкора, стоявшего возле Дворцового моста. «Тирпиц» возвышался напротив Адмиралтейства, как символ торжества арийского духа. Иволгин смотрел на него, ощущая нереальность происходящего. Он знал, что этот корабль покоится на дне морском. А этот человек… Людвиг фон Лютц, как он представился, уже давно истлел в своей могиле. Ему на мгновение показалось, что на широком лице Лютца проступили очертания черепа, но это была только тень.
Но то, что он сейчас видел, не было миражом. Он не сомневался, что корабль реален, как реален и фон Лютц, сидевший перед ними за столиком офицерского кафе на набережной и не спускавший восторженных глаз с Симы Иванцовой.
– Погода сегодня не радует! – заметил Лютц.
Помимо погоды, Лютц жаловался на проблемы с метрополитеном, который был разрушен русскими при отступлении.
Говорили на немецком. Евгений Невский был гарантом их неприкосновенности, благо носил форму артиллерийского майора, на которой рядом с аксельбантом гордо красовался железный крест. Он выглядел старше остальных, включая прилипшего к ним Лютца. Относительно его спутников вопросов возникнуть уже не могло. Вадим был штабным чиновником. Статус Серафимы не уточнялся. Лютц был чертовски вежлив, но все вздохнули с облегчением, когда он, наконец, попрощался с ними и отправился, как он сообщил сам, полюбоваться на Смольный институт, который со дня на день должны были взорвать.
– Кстати, о Смольном! Вообще-то, это несправедливо! – заметил Евгений, когда немец удалился. – Народным комиссаром должен был стать я!
Вадим покосился на него недоверчиво – он не всегда понимал, шутит Невский или говорит серьезно.
– Вернемся? – предложил он. – Переиграем?
– Это не игра, Вадим, – сказал серьезно Невский. – И я ничего не могу уже вернуть, но, может быть, у тебя получится.
Иволгин ничего не понимал, но решил не задавать пока никаких вопросов. И так голова шла кругом.
Проехал армейский «кюбельваген», за которым следовала колонна из разномастных советских грузовиков, вывозивших щебень от разбитых зданий. Было, похоже, что гитлеровские планы относительно полного уничтожения города претерпели изменения. Затем мимо них промчался странный экипаж – в двуколку был впряжен молодой человек со знаком ГТО на груди. В коляске рикши развалился с довольным видом какой-то группенфюрер.
На Московской площади, Moskow-platz, больше не было памятника Ленину, только пустой постамент. Возле Дворца советов стояло несколько штабных черных «Опелей». Здание теперь охранялось войсками СС и парашютистами. Ближайшие улицы были перекрыты, таких мер безопасности не было даже возле Зимнего дворца, где разместилась временная военная администрация города.
Подходить ближе явно не следовало.
– Мне страшно здесь! – сказала Серафима.
И свет погас.
* * *
– Вадим Геннадьевич! Как вы себя чувствуете? Как вы нас перепугали…
Свет резал глаза. Голоса резали слух. Было душно. Домового вывели из сферы, из лаборатории, почти вынесли и повели к лестнице, поддерживая за руки.
– Ему нехорошо, включите лифт! – крикнул кто-то.
– Нет уж, это старье застрянет еще. Лучше по лестнице. Давайте, Вадим Геннадьевич, ножками, ножками! У вас получается…
– Корнеев побежал за врачом, сейчас вернется.
Домовой понял, что его путешествие прошло незамеченным. «Может быть, – думал он, – здесь прошло совсем немного времени». Если, конечно, он, действительно, куда-то летал. Летал?! Да, именно такое ощущение, должно быть, испытывали братья Райт, когда впервые поднялись в воздух.
Нет, все было на самом деле, а не привиделось ему, когда он упал в обморок. Это он знал точно. Знал, потому что на его руке остался перстень Серафимы, он опустил его незаметно в карман. Нельзя, чтобы заметили.
– Мне уже лучше.
– Нет, не лучше, – это Ника распоряжается.
Вот не повезло. Впрочем, его бы и так не оставили в покое. Мерили давление, что-то спрашивали. А он думал о перстне и о том, что будет теперь.
***
Александр Акентьев открыл глаза – он заснул за рабочим столом. Был вечер, за окнами горели сиреневые фонари. По белому потолку, украшенному лепниной, разбегались тени. Комната выглядела причудливо – словно продолжение сна. Переплет прислушался к шуму ветра, к голосам и звукам, неразличимым для смертных, но доступным ему. Его тело было бесконечно выносливо, но разум требовал отдыха. Во сне он посещал места, о которых не подозревали составители древних гримуаров, местах, о которых никогда не догадывались даже гениальные провидцы. Там тьма становилась светом, там царствовали странные существа, он понимал их язык и сам говорил на нем. Он был одним из них. И вот это пробуждение… Он пытался понять, что вырвало его из сна. На это потребовалось несколько мгновений.
Перстень был теперь совсем рядом, он чувствовал его пульсацию, похожую на биение сердца. Найти его стало проще, чем отыскать мальчика Альбины – перстень сам звал к себе. Он вздохнул, ощущая небывалый покой. Было ощущение, будто перевернулась еще одна страница книги.
Ангелины не было в доме. Она была более восприимчива к внешним сигналам и кроме того, почти не спала. Иногда ночью он видел, что она лежит с открытыми глазами. Она почувствовала раньше и ушла. Не стала его будить. Что ж, им и не нужно было совещаться. Скоро он завладеет перстнем. Александр посмотрел на часы: уже около семи. Отчего же так темно за окном?
– Кто ищет, тот всегда найдет, – сказал он себе. – Осталось только взять то, что принадлежит нам!
– Что за странное видение? – говорил один из офицеров, разглядывая из-под руки показавшуюся впереди захудалую деревушку. – Это не есть ли город Питербурх?!
– Вы, поручик, разумеется, шутите, но, полагаю, зрелище нас ждет не менее удручающее. Сколько нам еще месить грязь?! – его спутник снял треуголку, чтобы промокнуть лоб платком.
Оба офицера возглавляли авангард дивизии под командованием графа Суворова, посланной прямо с маневров на усмирение холерного бунта. Дело-то привычное. Сколько этих бунтов уже было и сколько еще будет.
– Миль десять до этого недоразумения. Трудно промахнуться. Учудил же блаженной памяти Петр Алексеевич, воздвигнув город посреди болот… Будто нельзя было представить, чем эта затея обернется – болезни, мор и вот вам бунт…
– Да, не посчастливилось графу Суворову родиться столь запоздало, при дворе петровом он со своими чудачествами был бы куда более кстати! Здесь для спокойствия границ следует иметь не более одного-двух военных поселений с фортециями, а людей крепкими телом и духом.
Поручик кивнул, думая про себя, что в этих болотах даже крепкий телом долго не выдержит.
Ныне здравствующий император Петр Второй только соизволением божьим пережил все заговоры и смуты. Сколько их было, не сосчитать. Неудивительно, что любое возмущение среди подданных вызывало у старца приступ бешенства. Говорили, что, прослышав о холерном бунте в Питербурхе, он лишился чувств. Опасались апоплексического удара, но бог миловал.
«Я божий странник», – с каким-то удивительным душевным спокойствием подумал Иволгин, провожая взглядом проезжавших офицеров. Над свежим лошадиным пометом вились с жужжанием мухи. Да, он был странником, он стоял на обочине, босые ноги чувствовали тепло земли, согретой неласковым северным солнцем. Мимо тянулась колонна солдат, которых он рассматривал не без любопытства. Парики, треуголки, зеленые мундиры.
Потом опустил взгляд на свое платье из грубой холстины, руки, мозолистые и покрытые множеством черных трещинок. Чужие руки.
– Слышь, Вадим! – снова позвал его тот же голос, что он недавно слышал. – Кажись, не след с ними идти! Плохо будет!
Вадим обернулся, его спутник с которым они вот уже больше месяца странствовали по русским дорогам, выглядел старше и солиднее. Иволгин вдруг понял, что знает его имя. Невский. Евгений Невский.
– Тебе то лучше ведомо, – голос тоже казался чужим, нужно было привыкнуть в нему, к этому оканью. – Как скажешь, так и пойдем…
Впрочем, привыкнуть не оставалось времени. Дорога с марширующей пехотой, сельский пейзаж и деревня на горизонте все вдруг исчезло, – еще раньше, чем Иволгин успел договорить.
***
В Петрограде пахло порохом. Красного кумача на улицах было не так уж и много. Улицы выглядели серо. Невский обзавелся щетиной и перегаром. Иволгин был растерян и смущен. Ощупал карманы, обнаружил сухарь. На кавалерийской портупее висела кобура с маузером. Он знал, что умеет стрелять, что стрелял… Где-то далеко отсюда.
По улицам бродили безумцы и пророки. И тех, и других расстреливали за контрреволюционную пропаганду. Впрочем, чтобы получить пулю от революционного пролетариата, в эти дни не требовалось особых причин.
Куда идти, было неясно. То тут, то там мелькали патрули. В городе орудовали уличные шайки – экспроприировали ценности у «буржуев». Новая власть не пыталась, да и не имела возможности бороться с ними. На одной из улиц в них выстрелили. Пуля взвизгнула, отрикошетив от стены. Невский подхватил Вадима под локоть и затащил в ближайшую подворотню.
Выглянул наружу, выхватив из-за пазухи револьвер. Стрелять не стал – не видно было, куда стрелять, а патроны следовало беречь. Вадим растерянно смотрел на него, потом достал свое оружие. Невский рукой отвел от себя дуло маузера и попросил убрать назад в кобуру – от греха подальше.
Вадим подумал о Кисе. Кисе, которая ждет его сегодня вечером в Петербурге две тысячи третьего года и наверняка сделала его любимый салат. Хотелось есть.
– Продвигаться нужно к Смольному! – робко предположил он, памятуя уроки истории. – Там, наверное, побезопаснее и есть горячая еда!
– Это верно, товарищ Иволгин! – улыбнулся Невский. – Только наш случай как раз тот, когда прямой путь не самый близкий! Пойдем! – он повел Вадима дворами, угадывая интуитивно направление
Мандат, лежавший в его кармане, не вызвал сомнения у первых проверяющих, но кто знает, повезет ли им в следующий раз. Не повезло. Безграмотный революционер в кожаной тужурке задержал их до прихода некого товарища Жутин, который умел читать. Товарищ Жутин все не шел, приходилось рассматривать обстановку бывшей конторы, где за столом, положив на него ноги, словно ковбой с Дикого Запада, сидел сторож из фабричных рабочих, которому было велено сторожить задержанных.
Время от времени он целился то в одного, то в другого из дамского браунинга.
Потом, наконец, появился грамотный Жутин, рабочий с браунингом получил по шее. Мандат был прочитан, принесены извинения товарищу Невскому и контуженному Иволгину. Вадим насчет контузий не спорил. Он решил во всем доверяться своему спутнику. Так будет лучше.
Жутин производил человека занятого. Был он коротышкой с рыжими усами, в солдатской шинели. Сразу отделаться от его общества не удалось. Он усадил всех в реквизированное у какого-то буржуя авто, которое, впрочем, никак не удавалось завести. Жутин обвинял шофера в саботаже и грозил расстрелять на месте по закону военного времени. Наконец, машина завелась, и они поехали. Жутин, как и Невский, переговаривались, держа в руках пистолеты. На всякий случай.
Кабак, в который Жутин привез товарищей Иволгина и Невского, производил довольно мрачное впечатление. Ничего лучшего Жутин предложить не мог, ничего лучшего просто не было. Даже Невский, повидавший за жизнь немало злачных заведений, чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Подвальное помещение было заполнено разномастными посетителями, среди которых преобладали люди в форме или по крайней мере – с оружием.
За соседним столиком, рядом с молодым человеком нервического, как тогда сказали бы, типа, сидела дама и стреляла глазами из-под вуали в сторону Невского.
Жутин принял это на свой счет, поправил портупею и пригладил волосы.
– Революция, революция… – бормотал негромко молодой человек, который ничего этого не замечал. – Вот увидите, не будет больше ничего – ни России, ни Европы…
– А вот мы сейчас спросим, что там за буржуазный элемент расселся! – Молодой человек не понравился Жутину, зато ему очень приглянулась его спутница. – Агитирует, контра!
Молодой человек немедленно исчез, вытесненный Жутиным за пределы заведения.
– Фанни! – сказала дама, которая немедленно пересела за их столик и протянула руку Иволгину. – Фанни Каплан.
– Она же Серафима Иванцова! – сообщил ему Невский.
Фанни-Серафима откинула вуаль и сморщила носик, давая понять, что огорчена разоблачением. На пальце у девушки светился тяжелый перстень с крупным камнем.
Иволгин представился и по выражению ее глаз понял, что встреча эта неслучайна. Выяснить подробнее не успел – вернулся Жутин. Бросал на Серафиму красноречивые взгляды и явно сожалел, что приволок в кабак новых знакомых. Оставить их на произвол судьбы ему, видимо, совесть не позволяла. Некоторое время сидели молча, тянули разбавленное вино и прислушивались к разговорам вокруг.
Разговоры, как им и полагалось по логике вещей, были крайне приземленными. Говорили о погромах, о голоде, о немцах. Говорили, что немцы непременно предадут и со дня на день эскадрильи цеппелинов начнут бомбить Петроград, что хлеба в городе осталось на два дня…
Потом на улице, совсем рядом, что-то грохнуло. С потолка посыпалась пыль.
– Началось! – перекрестился кто-то. – Вот оно, допрыгались!
Раздался еще один взрыв, еще ближе.
Жутин снова выбежал наружу, на этот раз – спасать авто.
– Здесь должен быть черный ход! – быстро заговорил Невский, вставая и увлекая за собой Вадима и Серафиму. – Скорее, пока он не вернулся!
– Можно подумать, – пробормотала Серафима, – что ты здесь уже бывал!
– Прошу тебя, – сказал Невский, – все кабаки на свете похожи.
Выбрались в какой-то грязный проулок и быстро зашагали через дворы. Ворота теперь нигде не были заперты.
– Вы хоть примерно представляете, где мы?! – поинтересовался Вадим.
Сам он ничего не мог понять, и когда через двадцать минут вся троица оказалась у ворот Смольного, воспринял это как еще одно чудо. Впрочем, даже Невский с Серафимой не ожидали, что попасть в Смольный окажется совсем не сложно.
– Ленин? Ленин? – переспросил солдат, который стоял у раскрытых настежь ворот с винтовкой – не то караулил, не то просто прохаживался.
И похлопал себя по карманам, будто что-то искал.
– Махорки, товарищи, не найдется? – наконец спросил он у недогадливых пришельцев.
Махорки не было, от денег солдат отказался.
– У самого карманы такими набиты! – усмехнулся он презрительно. – Деньги! Откуда вы?
Вадим предоставил все объяснения своему спутнику.
– Да есть тут какой-то, – солдат прибавил несколько непечатных выражений, судя по которым известность и популярность вождя в данный временной отрезок была несколько преувеличена потом коммунистической пропагандой. – А на кой вам он?!
– Разве не он сейчас у власти? – спросил Невский.
– У власти! – повторил солдат и замысловато выругался.
– Вы товарищ, говорите, крайне несознательно, – заметил ему Невский.
– Иди с богом! – солдат поднял винтовку, так что пришлось последовать его совету.
– Мне кажется, ты напрасно разводишь эту агитацию – она здесь не очень-то в моде! – заметил Вадим. – И потом, к чему нам Ленин?! Ну его к лешему! Здесь должна быть столовая. Серафима?
Серафима считала иначе.
– Будет интересно! – пообещал Невский. – Раз уж мы тут оказались, грех не воспользоваться такой возможностью! Да, кстати, чуть не забыл! Мадам, у вас с собой есть пистолет?
– Конечно же, есть! – сказала Фанни-Серафима. – Или вы не признаете женского равноправия? Каждая женщина имеет право на самовыражение, товарищ Невский.
– Мне бы не хотелось, чтобы вы пустили его в ход во время нашей встречи с вождем, – пояснил Невский. – Это может здорово осложнить нам жизнь на данном отрезке пространственно-временного континуума!
– Чтой-то вы такое сказали, товарищ Невский, – она улыбнулась, – я ничегошеньки не поняла!
Мандат действовал, как волшебная палочка, открывая перед ними двери. В большинстве случаев никто не пытался его читать, хватало печати.
– С лазерным принтером здесь можно таких дел натворить, – сказал Иволгин. – В буквальном смысле слова переписать историю!
– Лазерный принтер – это оружие? – осведомился Невский. – Я не в курсе последних новинок.
Серафима принялась ему объяснять. Вадим рассматривал приемную вождя. На стенах вместо портретов царствующих особ только светлые прямоугольники. Портретов своих вождей новая власть еще не наплодила.
– Владимир Ильич сейчас занят! – сообщил секретарь, стучавший на «ундервуде».
– Зачатки советской бюрократии! – шепнул Иволгин.
Секретарь покосился на них неодобрительно, заслышав незнакомое слово, но промолчал и продолжил что-то там отстукивать. Вероятно, мандаты. Никого больше в приемной не было. Никаких ходоков.
В коридоре раздался грохот, словно уронили несгораемый шкаф. Вполне вероятно, что так и было – в Смольном шли какие-то перестановки.
– Это, наверное, железный Феликс на перилах катается! – опять шепнул Иволгин, и Сима, не удержавшись, прыснула.
Двери кабинета раскрылись. Владимир Ильич показался в дверях, в одном жилете, без пиджака. Иволгин подумал, что за такую буржуазную внешность сейчас нетрудно схлопотать удар штыком – там, на улицах. Но что позволено Юпитеру, не позволено, как известно, быку.
С вождем мирового пролетариата он встречался до сих пор лишь один раз. Правда, было это гораздо позже – примерно полвека спустя. Гертруда Яковлевна во время поездки в Москву, к родственникам, привела сына на Красную площадь, посмотреть на покойного вождя. Иволгина мумия напугала, и вертелось на языке множество вопросов, которые мать настоятельно просила не повторять на людях.
– Вы ко мне, товарищи? – Ульянов картавил меньше, чем они ожидали. – Проходите, проходите!
– Каплан, Каплан… – повторял он минуту спустя, не выпуская руку Фанни. – Мы с вами не встречались в Женеве, товарищ Каплан?!
– Вряд ли, я бы непременно помнила! – сказала Серафима, нисколько при этом не покривив душой.
– Что это там у вас на пальце? Ради бога, спрячьте! Увидит пьяная матросня и экспроприирует в интересах революции!
После этого Ильич переключился на Иволгина. Невский успел ему что-то нашептать вполголоса. Вадим напрягся, расслышал слова «контузия», «преданный делу» и «рабоче-крестьянское происхождение»…
– Как вы думаете, товарищ, – громко спросил Ленин у Невского, которого видел впервые в жизни. – может ли товарищ Иволгин исполнять обязанности народного комиссара, а?
– Может! – не моргнув глазом, ответил Невский и хлопнул по плечу Вадима, отчего Домовой, совсем ошалевший от подобной перспективы, подпрыгнул на месте.
«Теперь не отвертишься», – подумал он.
– С массами умеете работать? Впрочем, это дело наживное! – прищуренные глаза ощупывали Вадима. – Нам катастрофически не хватает людей, способных на волевые решения, – пожаловался Ульянов. – Промышленность, банковская система… Чем жестче вы будете действовать, тем лучше! Хаос, нам сейчас нужен хаос! Вы будете повелителем хаоса! Как вам такая идейка, дражайший?!
«Царем – никогда!» – мелькнуло в голове у Иволгина, но что-то ему подсказывало, что благоразумнее будет согласиться. И эти глаза. «Боже мой, да он одержимый!» – понял Вадим. Страшно было находиться рядом с этим человеком. И одна мысль не могла не придти в голову сейчас – что будет, если он, Вадим, убьет его?! Можно ли этим поступком остановить кровавую карусель, в которую уже втянута страна, или уже поздно? А ведь где-то здесь ходит-бродит другое чудовище, товарищ Коба, будущий отец народов! Голова шла кругом.
Иволгин нерешительно взглянул на Невского, тот кивнул, посоветовав соглашаться.
– Вот и чудненько! – хлопнул в ладоши Владимир Ильич. – Подождите в приемной, я прикажу послать за документами. Телефон не работает сегодня. Саботаж, дорогие мои. Везде саботаж! У меня есть предчувствие, – теперь он обращался персонально к девушке, – что мы с вами, товарищ Каплан, еще непременно встретимся!
Сима улыбнулась.
– Ильич прав! – шепнул Невский, когда они покинули кабинет вождя. – Думаю, надо передать перстень товарищу Иволгину на хранение.
Девушка сняла перстень с руки.
– Я не вполне уверен… – пробормотал Вадим. – Что мне с ним делать? Отдать в пользу голодающих детей?!
– Боже упаси!
Вадим взял в руки перстень.
– Что это за камень? – спросил он, любуясь его переливами.
– Меланит, – сказала Серафима, – черный гранат. Его нельзя украсть – так он принесет гибель, его можно купить, но тогда он нескоро снова станет волшебным. Я дарю его вам!
– А он волшебный? – спросил Вадим.
Серафима кивнула, не спуская с него глаз. Она взяла его левую руку, Домовой почувствовал, как перстень обхватил указательный палец.
– Это слишком ценный подарок, – сказал он.
– О, да! – сказала Серафима. – Иногда с его помощью можно вернуться в прошлое, он, как магнит, притягивает к себе судьбы. Но для этого нужен портал там, где они находятся сейчас.
– Портал?! – переспросил Вадим и тут же сообразил – коллапсер это и есть портал. Его коллапсер.
– И когда? – спросил он, чувствуя себя глупо. – Когда мы сможем это сделать?..
– Скоро, оттого и торопимся, – сказал Невский. – А потом уже и никогда!
Он улыбнулся, но Иволгин почувствовал, что за этой улыбкой скрыты и страх, и надежда.
– Словом, вещица ценная, прекрасный сэр, и потому постарайтесь ее сберечь, – сказал Невский и сжал его руку. – И не открывайте двери незнакомым людям!
«Бога нет, и не будет!» – гласила надпись на заборе возле строящейся церкви. Вадим покачал головой и прошел мимо.
Он не знал, так это или нет, но хотелось верить, что Бог есть. Очень хотелось верить. Кто-то ведь спас его дочь, кто-то спас его самого во время этого взрыва.
Кто-то спас Акентьева. Иволгину показалось тогда… Смешно было об этом говорить теперь, но тогда, сразу после взрыва, он был уверен, что Александру Акентьеву оторвало голову. Теперь, впрочем, он не был уверен в своей собственной голове. Интересные вещи иногда происходят. Не верь глазам своим. Но чему тогда верить?! Странный человек, даже более странный, чем Кирилл Марков. «Меня окружают странные люди», – думал Вадим.
Несколько дней он не мог прийти в себя, бродил по врачебным кабинетам. Его физическое здоровье не вызывало у эскулапов сомнения – осколком оцарапало ухо, да еще легкая контузия, от которой вскоре не осталось и следа. Легко отделался. Но в такие моменты понимаешь, насколько ценишь жизнь, как хрупка грань, отделяющая тебя от небытия.
Акентьев навестил его в больнице в тот же вечер. Иволгину сначала показалось, что пришел призрак. Акентьев повторил все свои обещания, прозвучавшие на злополучном собрании. Можно было подумать, что ничего не произошло. Вадим изучал материалы, посвященные этому взрыву, пытаясь понять, как все было. Однако статьи противоречили друг другу в деталях, прокуратура не разглашала подробности, ссылаясь на тайну следствия, а потом очередное заказное убийство заставило журналистов и публику забыть о теракте в КУГИ.
Иволгин и сам перестал о нем думать. Лучше и не задумываться, тем более, что были дела и поважнее. Иволгин улаживал с Первым отделом формальности, связанные с вскрытием подвалов. Его подгоняли воспоминания о том, что было сказано на памятном заседании. Несмотря на все теплые слова Александра Акентьева, Вадим вовсе не был уверен, что сможет контролировать ситуацию. Такие люди, как Акентьев, легко раздают обещания, когда им это нужно. Не внушал доверия Александр Акентьев, несмотря на то, что устроил когда-то Домового в это учреждение.
Кроме того, он чувствовал, что должен сделать это сам, без чьего-либо участия. Это его крест и нести его будет он сам.
***
– Вадим Геннадьевич… – полковник Черных, сменивший Колесникова на посту главы Первого отдела, не разделял энтузиазма Иволгина, – я не уверен, что мы имеем право принимать в одну минуту подобные решения!
Вадим Геннадьевич саркастически усмехнулся.
Этот тон ему нравился, нравилось растерянное выражение на лице работника госбезопасности. Сейчас ему казалось, что только ради этого момента стоило разрушить систему. Чтобы посмотреть на лица всех этих Колесниковых и Черных.
– Вы сейчас с ломом сунетесь в подвалы, а кто потом расхлебывать все это будет?! – продолжил Черных, опасливо косясь на портрет президента. Обстановка в кабинете была столь же аскетична, что и в те далекие дни, когда Вадим Иволгин выслушивал здесь назидания Колесникова. Но в стране обстановка была совсем уже иной, и Вадим знал, что добьется своего.
– Не беспокойтесь, Игорь Николаевич, – сказал он, – я, знаете ли, давно привык сам отвечать за свои поступки. И рад бы свалить иногда на кого-нибудь другого, но никак, к сожалению, не выходит! А что касается решения, то я его уже принял, и уверяю вас, на это ушла не одна минута, а гораздо, гораздо больше.
– Но вы же понимаете, что прежде необходима экспертиза, а на это уйдет немало времени. И, вероятно, средств, – добавил Черных как последний аргумент, – и это тогда, когда наше предприятие переживает далеко не самые лучшие времена! Возможно, вы не знаете… – он наклонился к Иволгину и понизил голос. – Но в кулуарах идут разговоры о том, что наше предприятие скоро может быть объявлено банкротом. В таких условиях, как мне кажется, любые действия, не оправданные насущной необходимостью…
Черных тщательно подбирал слова, но переубедить Вадима был не в силах.
– Не преувеличивайте, я навел все необходимые справки в институте микрокультур. Экспертиза уже проведена, Игорь Николаевич, примите это как факт. В помещение был запущен микрозонд – знаете, вроде тех, что используют в хирургии. Во взятой пробе воздуха опасных микроорганизмов не содержится. И на этот счет имеется официальное заключение. Что касается насущной необходимости, то могу сказать откровенно – эти подвалы интересуют лично меня.
– Хотел бы я знать, – Черных с трудом скрывал раздражение, – что же вам так дались эти подвалы? Площадей у нас хватает! Если дела и дальше пойдут, как сейчас, то нам придется отказаться даже от того, что мы имеем. Вы ведь знаете, нынче многие госпредприятия сдают помещения в аренду. Под бордель, например!
– Не беспокойтесь, – сказал Иволгин. – Бордель я устраивать в подвалах не собираюсь. Это было бы слишком… экстремально.
Черных покачал головой. «Не будите лихо, пока оно тихо», – говорили его глаза. Но вслух он ничего больше не сказал. Было очевидно, что это бесполезно.
***
Иволгин с трудом уснул. Это все равно, как ночь перед экзаменом.
Теперь, когда его ничто больше не сдерживало, события развивались с головокружительной быстротой.
Когда утром секретарь доложил, что все готово, Вадим замер на мгновение в нерешительности. Но тут же взял себя в руки – отступать было поздно. И тем лучше – пока еще слухи не успели разнестись по предприятию, иначе можно не сомневаться – к подвалам собралось бы немало добровольцев. Все эти разговорчики о секретных сталинских экспериментах, о мутантах и прочей фантастике, не только не прекратились с годами, а наоборот обросли множеством подробностей, пересекаясь со слухами, которые время от времени появлялись на страницах бульварных газет. Гигантские крысы в метрополитене, монстрики, которых якобы кто-то видел в Мойке – совсем рядом с Невским. И в подвалах последнее время слышали не раз странные звуки.
Неудивительно, что на лицах подсобных рабочих, которых привлекли для операции, особого энтузиазма не отражалось. Вадиму было наплевать на страшилки, эти странные звуки могли быть следствием каких-либо разрушительных процессов – лишний довод для вскрытия подвалов. Если он и боялся чего-либо, то лишь того, что в последний момент все может сорваться. Казалось, что вот-вот появится Черных, может быть, даже с пистолетом, и прикажет поворачивать назад. Да, именно с пистолетом, потому что только так сейчас можно было остановить Вадима.
Вниз, вниз по ступеням. Фонарь в обрешетке на лестнице почему-то не горел. Кирпичная кладка была покрыта светло-зеленой краской. На месте, где микробиологи по просьбе Вадима запускали микрозонд, краска была сбита, отверстие тщательно запечатано герметической смесью.
Врубили свет. Лампочки под потолком вспыхнули на несколько мгновений, осветив длинный коридор, потом погасли – где-то замкнуло.
– Я тут вчера был – все работало! – сказал секретарь, имея в виду освещение.
– Это, очевидно, происки коммунистов, – пошутил Иволгин, – или ваши мутанты провода перегрызли!
Никто не засмеялся. Откуда-то притащили тяжелую кувалду. Вадим попытался поднять ее – но смог только слегка оторвать от пола.
– Это же… – вырвалось у него.
– Неэстетично?! – спросил подсобный рабочий, как видно, любитель старых советских фильмов. – Зато дешево, удобно и практично. Нет, в самом деле, здесь ничего больше и не нужно. Вот увидите!
– Не счесть алмазов пламенных в подвалах каменных! – сказал секретарь.
– В пещерах! – поправил его подсобный рабочий. – Давайте-ка в сторонку!
Он поплевал на ладони и поднял инструмент.
– Начинать, начальник?!
– С богом! – благословил Вадим.
Рабочий криво усмехнулся, словно сомневаясь в том, что вседержитель участвует в этом их начинании, а потом, коротко размахнувшись, нанес первый удар по кирпичной кладке. Этот удар прозвучал для Вадима победным гонгом. Даже если там ничего нет, кроме запылившихся пробирок, это была победа. Его личная победа.
Он невольно зажмурился, но стена не рассыпалась в прах от одного удара. Кладка была сделана на совесть. Орудовавший кувалдой коротышка, не останавливаясь, бил снова и снова, кирпичи осыпались, люди вокруг молчали. Мерные удары гулко разносились по лестнице. Вадим ждал, посматривая на часы. «Нужно было запротоколировать все это, – мелькнула запоздалая мысль. – Для потомков».
Пыль оседала на его брюках, но это все было уже неважно. Наконец, большая часть стены была разрушена, за ней оказались двери, выкрашенные в казенный темно-зеленый цвет. Вадим подошел к ним, когда это стало возможно. Он чувствовал, что все взгляды сейчас устремлены на него. Рабочий вытер пот со лба. Замок на дверях был опечатан. Ключей у Иволгина не было.
– Ломайте! – сказал он коротко.
Рабочий кивнул, Вадим шагнул назад, давая место для размаха. Раздался треск. Двери вздрогнули и немного отворились, за ними была прохладная темнота. Странно, но вместо того, чтобы подойти ближе, все присутствующие отодвинулись назад – к лестнице. Действовала магия легенд о таинственных подвалах. Только Вадим остался стоять на месте. Он прикоснулся к ручке. «И пальцы не дрожат», – отметил он про себя. Толкнул, но двери дальше не раскрывались – то ли рассохлись от времени, то ли кирпичная крошка забилась. Вадим поманил остальных, сотрудники переглянулись.
– Это безопасно?! – спросил один из них.
– Думаете, я стал бы рисковать? – спросил в ответ Иволгин.
Больше вопросов со стороны персонала не последовало. Домовой немного покривил душой – сам он ощущал тревогу, но был уверен, что его-то людям ничего не угрожает. Речь шла о нем самом, однако отступать после стольких лет ожидания было нельзя.
– Сколько времени уйдет, чтобы наладить питание? – спросил он.
– Зависит от состояния сети! – электрик материализовался из темноты – меланхоличный такой человечек с потертым саквояжем.
И пошел как ни в чем не бывало в темноту, подсвечивая себе фонарем. Наверное, интуитивно угадывал направление. Профессионал. «С другой стороны, – подумал Иволгин, – здесь на нижних ярусах, наверное, такая же планировка, как и наверху».
Иволгин не стал ждать, когда приведут в порядок электричество. Забрал фонарь у кого-то из сопровождающих и смело двинулся вперед по коридору. Электрик исчез из вида, но Вадим был уверен, что тот не пропадет. «И мутанты его не съедят», – подумал он про себя и хихикнул.
Обернувшись, увидел, что остальные все еще толпятся у входа. Он взмахнул фонарем, приглашая за собой – обследовать помещения будет легче вместе, но никто не откликнулся на его приглашение. Вадим пожал плечами. Только несколько минут спустя за его спиной послышались шаги, Это была Ника. Он старался не встречаться с ней в обычное время – не хотел разговоров, а больше всего боялся, что она попытается возобновить их роман. Вадиму это было не нужно. Но сейчас он был рад, что она рядом. Вдвоем будет веселее. У Ники тоже был фонарик – ручка. Света он давал немного – игрушечный фонарик, но все-таки дополнительный источник света.
Свет отражался в матовых стеклах запертых дверей, в мертвых индикаторах разнообразных приборов, которые попадались в комнатах по сторонам от коридора. Некоторые из них были заперты, Вадим вооружился ломиком и без долгих колебаний вскрыл один замок, потом второй. За закрытыми дверьми не было ничего интересного – по крайней мере, на первый взгляд. Какие-то бумаги… Вадим открыл один ящик – он был не заперт – достал папку. Он чувствовал, что это не то, что он ищет, но ничего другого пока не попадалось. Надписи на папке были сделаны фиолетовыми чернилами, и бумаги в ней были исписаны такими же чернилами и таким же почерком. Цифры, буквы – это был не шифр, но разобраться в содержании было непросто. Он небрежно засунул бумаги в папку, а папку в ящик и пошел, чувствуя себя все увереннее.
Ника показала ему плитку шоколада.
– Нашла тут, в кабинете! – она зашуршала оберткой. – Сейчас продегустируем!
– Товарищ Сизова, попрошу не мародерствовать, – сказал он строго. – А где остальные?
– Не хотят поломать ноги в темноте и вообще… – она неопределенно взмахнула рукой.
– Кстати, насчет ног! – вспомнил Вадим. – Ты поосторожнее тут на каблуках…
Коридоры, кабинеты, лаборатории. Многие двери оказались заперты надежно – здесь ломиком было не обойтись. Пломбы, пломбы… Аппаратура в некоторых местах была демонтирована, на месте остались светлые следы и контакты. Кое-где лежали вещи, забытые владельцами более полувека тому назад.
Словно пробираешься в водолазном костюме по затонувшему судну – и такая же тишина, пыль клубится в свете фонаря. Темно и тихо.
Вадим остановился перед плакатом, висевшим напротив лифта: «Время не ждет!»
Плакатный пролетарий смотрел куда-то вдаль, очевидно, созерцая там достижения коммунизма. А у Иволгина в голове завертелась старая озорная песенка: «Что-то времечко летит, что-то времечко бежит, айя-яй, айя-яй, ну-ка ты ему поддай!»
Ника подхватила его под локоть, пользуясь моментом.
– Давай подождем, пока включат свет! Не пойдем дальше!
Он видел, что она боится, но только помотал головой и двинулся дальше. Он ощутил азарт. Оно и к лучшему, что остальные не пошли с ними. Так спокойнее, за этими молодыми нужен глаз да глаз. «Да, я превращаюсь в старого брюзгу, – подумал Вадим, – но для этого есть основания».
Служебный лифт, к кабинке которого они вышли, конечно, не работал, но рядом была лестница, она вилась вокруг клетки лифта. Спуск по ступеням ада. Нет, это были металлические ступени, которые вились по стенам шахты. Козин, безусловно, преувеличивал – подземная часть бывшего Дворца Советов не была зеркальным отражением наземной, но ярусы подземелий уходили глубоко вниз, и бродить по ним без плана можно было бесконечно долго. Он чувствовал, что его пульс учащается. Воздух был спертый, дышать становилось труднее – вентиляция здесь пока не работала.
– Этак мы в другом полушарии выйдем наружу! – сказал Домовой.
– Ой, как интересно! – пробормотала Ника и тут же продолжила громче: – Не торопись, Вадим, а то я, и правда, упаду.
Эхо гулко разносилось по лестничной шахте.
– Эге-гей! – крикнула она вдруг, сорвавшись на визг.
– Прекрати! – попросил он.
– Ой! – Ника внезапно вцепилась в его руку, так что Иволгин сам едва не потерял равновесие.
– Держись за перила, – сказал он раздраженно.
Теперь ему было неприятно оттого, что она увязалась за ним, оттого, что она вообще рядом. Но прогнать ее сейчас было бы слишком жестоко.
– Ты слышал? – спросила она, удерживая его на месте, тяжело дыша.
– Что?! – Вадим вдруг понял, что она действительно сильно напугана.
– Там, внизу! – сказала она. – Там кто-то есть, они мне ответили…
– Здесь до нас пятьдесят лет никого не было, – сказал Вадим. – Тебе показалось.
– Да, наверное… – в ее глазах все равно читался страх.
Вадим предложил ей отправиться к остальным и подождать, пока подключат электричество. Возиться с истеричкой не хотелось – он был уверен, что здесь найдется занятие и поинтереснее. Уходить Ника не хотела – сказала, что не оставит его одного, но, судя по всему, ей просто было страшно возвращаться по всем этим пустым коридорам, которые остались позади.
Иволгин буквально протащил ее вниз до следующего уровня, который был обозначен, как 1-А. Номер был выведен жирной краской на углу. Том первый, книга вторая, часть третья, глава пятая. Вадим вдруг понял, что система нумерации здесь точно такая же, как в новом деловом центре города, такая же, как в здании КУГИ, где ему довелось побывать. Задумываться над этим не было времени, хотя совпадение казалось странным.
На этом этаже они бродили недолго. Иволгин вскоре понял, что здесь находятся лаборатории и кабинеты администрации. Он и сам не мог сказать, что ищет, но доверился интуиции. Интуиция провела его на следующий ярус. Голосов больше не было слышно, Ника немного успокоилась, но все равно держалась к нему поближе. Луч ее фонарика выписывал дерганые кривые по стенам, натыкаясь на забытые графики и плакаты. Впрочем, Вадим не сомневался, что важных документов здесь нигде не осталось – все вынесли перед консервацией.
Прежде чем они спустились на следующий ярус, Ника снова хотела задержать его, но в это время сверху послышались голоса. Сотрудники, которым надоело ждать света, понемногу осмелели и прошли вслед за ними.
– Я пойду дальше! – сказал Вадим. – А тебе лучше вернуться к остальным.
Она заколебалась, но в конце концов последовала за ним. На этом ярусе им наконец повезло. Двери узкого длинного коридора были украшены табличками, предупреждавшими о необходимости наличия нулевого уровня доступа.
Вадим нахмурился, первый доступ получали только ведущие разработчики и некоторые члены правительства. А о нулевом он и не слышал никогда. Никто не слышал. Кроме тех, кто работал здесь когда-то. Он решил обследовать эти кабинеты потом – интуиция подсказывала, что самое интересное впереди – в конце коридора, который заканчивался широкими двойными дверьми. Двери были выкрашены в темно-красный цвет. Цвет тревоги.
I see a red door…
Прежде чем открыть их, Иволгин замер. Было какое-то радостное предчувствие. Двери поддались не сразу. Тьма вокруг казалась угрожающей. Старое оборудование, которое теперь можно увидеть лишь в музеях, эти огромные тумблеры…
Вадим повернул один из них, услышал щелчок, похожий на тот, с которым взводят курок пистолета. И улыбнулся. Он не знал, по какой причине это оборудование не было демонтировано, но, так или иначе, оно здесь. Опытным специалистам, работающим под его началом, не составит труда разобраться в его предназначении. Он сам займется этим.
Вадим остановился перед стальной сферой, стоявшей посредине помещения. Металл тускло блестел под слоем пыли. Он заглянул внутрь через узкое окошко, стерев платком пыль с толстого стекла. За его спиной Ника щелкнула тумблерами.
– Отойди оттуда, пожалуйста! – сказал он.
За ней нужен глаз за глаз, как за ребенком. Впрочем, будь здесь Вера, он чувствовал бы себя увереннее.
Он сорвал пломбу с тяжелой рукояти. Помимо нее, был еще винтовой засов, как на подводной лодке. Вадим повернул вентиль несколько раз, он поддался легко, и спустя несколько секунд дверь распахнулась.
Внутри сферы на круглом мраморном основании стояли два латунных цилиндрика. Мрамор под ними был пронизан блестящими проводниками. Иволгин склонился над ними, словно археолог, изучающий орнамент в каком-нибудь древнем храме.
– Что же вы здесь делали, черти?! – обратился он к своим предшественникам. – Что все это значит?
– Вадим! – испуганно пискнула из темноты Ника. – Где ты?! Я боюсь!
«Ага, призналась!» – подумал он с какой-то мальчишеской радостью.
– Я здесь! – сказал он, не спеша, покидать свое место. – В этом… В этой штуке!
– Мне кажется, здесь кто-то есть, – сказала она тихо.
Вадим вздохнул и поднялся на ноги, отряхнул пыль с колен. Вдруг кольнуло странное предчувствие, из тех, что посещают в последнее мгновение, когда все равно нельзя ничего отменить. Бесполезное предчувствие. Где-то наверху электрик закончил разбираться со своими пробками, предохранителями и рубильниками.
– Свет! – крикнул кто-то вдалеке. – Свет сейчас будет!
– Оперативно, – кивнул Иволгин.
В следующее мгновение в зале загорелись лампы, а между латунными столбиками зазмеилась голубая дуга. В воздухе раздался мелодичный звон. На стенах заплясали тени, его собственная тень, искаженная, вытянулась до противоположной стены. Дверь сферы стала закрываться.
– Ох! – Вадим испугался и обрадовался, как ребенок.
Такое чувство он испытывал разве что в далеком детстве, когда ждал в Новый год приближения полуночи, а свет голубой дуги напоминал сияние гирлянд. Сюрприз… «Сюрпрайз», как сказал бы Корнеев.
Вадим услышал крик Ники, ее фигура появилась в сужающемся проеме двери. Он взмахнул рукой, хотел крикнуть, чтобы она не подходила, но не успел. Ника исчезла, исчезла сфера. Исчезло все.
Вокруг была странная пустота. Серая и пыльная. Где-то рядом тихо вздыхало море, а далеко-далеко на горизонте, если здесь было применимо это слово, то вспыхивал, то затухал голубой огонек. Но ничто из этого не подходило в качестве ориентира, ибо и огонек, и шум прибоя беспрестанно перемещались, да и само понятие направления здесь было весьма абстрактным. Иволгин вскоре убедился, что, двигаясь к огню, он удаляется от него и наоборот. «Зазеркалье», – подумал он. Любимая книжка его дочери в недавнем прошлом.
Потом Вадим услышал голос. Голос позвал его по имени.
– Вадим!