Утром первого января Ванюшка, проснувшись, вышел из детской. Мама с папой еще спали, и тишина в квартире была таинственной и чуть-чуть страшноватой. В зимнем утреннем сумраке праздничная елка, упиравшаяся макушкой в самый потолок, казалась огромным лохматым зверем. Кажется, добрым.
На цыпочках, стараясь не шуметь, мальчик прошел в прихожую и осторожно потянул с вешалки свою куртку. Ванюшке было всего шесть лет, но одевался он уже вполне самостоятельно. Теплые штаны, шапка, сапожки. Только шарф никак не завязывался, и он потихоньку сунул его под вешалку.
Аккуратно притворив дверь, сбежал по лестнице и вышел из подъезда.
Яркое солнце, выглянувшее в проеме соседних домов, тут же зажмурило мальчишкины глаза и защекотало в носу. Двор, чистый и белоснежный, укрытый тонким слоем свежего снега, был похож на вчерашний праздничный стол. Белизну нарушала единственная дорожка двойного следа – большие отпечатки рубленных мужских подошв и маленькие следошки, семенящие рядом. Кошки или крохотной собачки.
Ваня шел по пустынной улице и вспоминал прошедший праздник. Такой долгожданный, он оказался до обидного коротким.
Сидя за накрытым столом, Ваня мужественно таращил глаза, стараясь не заснуть. В телевизоре показывали Москву — там, на большой площади, было очень много веселых людей. И, почему-то, несколько Дедов Морозов. Ваня хотел про это спросить, но тут папа стал открывать стреляющую бутылку, а мама зачем-то настойчиво совала ему полотенце.
Из телевизора зазвучали куранты (Ваня знал, что так называют большие кремлевские часы). Вместе с родителями малыш поднял стакан с газировкой, пузырящейся так же, как и шампанское в бокалах у взрослых.
Потом все радостно вытаскивали из-под елки подарки (а Дед Мороз, как в прошлом году, почему-то не пришел). Подарки были классные. Именно такие, как Ваня хотел. Только самого главного, заветного, не было. А он так надеялся! Даже, в тайне от всех, написал об этом Деду Морозу. Наверное, письмо где-то потерялось…
Сидя на ковре возле елки, они смотрели телевизор и все вместе пели песни. И пили чай с маминым тортом. А потом… Он проснулся в своей кроватке, в обнимку с любимым мишкой. И с грустью понял, что позорно уснул прямо там, на полу, как маленький!
…На городской площади было непривычно пусто. Мостовая, тщательно истоптанная за веселую новогоднюю ночь, была усыпана фантиками, отгоревшими бенгальскими огнями, мишурой и пустыми бутылками. Ночной снег слегка присыпал этот праздничный мусор, но полностью не спрятал. Елка, стоявшая в центре, приподнимала нарядные ветки, украшенные звездами, гирляндами и шарами, пребольшими новогодними снежинками.
Ванюша подошел к елке и оглянулся. Четкие отпечатки его следов, чуть извиваясь, перечеркивали пустое пространство площади. Мальчик медленно пошел вдоль невысокого заборчика, разрисованного веселыми зайчиками, мишками и другими зверюшками.
Вдруг, на ели качнулась ветка. Большущая черная птица взлетела, раскрыв крылья прямо над головой Вани. В лапах она держала что-то оранжевое. Из-за елки появились еще две вороны. Они налетели на первую так, что в воздухе закружились перья. Громко каркая, птицы сцепились в лохматый черный клубок. Оранжевый предмет стремительно полетел вниз, а вороны поднялись выше, продолжая клеваться и каркать. Малыш, глядя вверх, прижмуривал глаза – из-за солнца и ярко-синего, словно блестящего, неба.
Наконец, вороны улетели, и Ваня, опустив голову, прямо под ногами увидел апельсин. Оранжевый и блестящий, тот лежал на снегу и чуть светился, как елочный шарик. Дома было много и конфет, и мандаринов, но именно этот заморский фрукт был неотразим! Мальчик поднял апельсин и почему-то понюхал его. Сквозь знакомый цитрусовый аромат отчетливо пробивался резкий, какой-то дымный запах. В носу от него зачесалось, захотелось чихнуть.
Внезапно шарик в руках дрогнул, оранжевая шкурка явственно зашевелилась!
Не раздумывая, Ваня отбросил удивительный фрукт в сторону и с интересом уставился на него. Апельсин полежал, потом качнулся с боку на бок, его шкурка пошла трещинами, из которых забили тонкие струи дыма. Еще раз качнувшись, оранжевый шарик начал крутиться на месте, с каждым оборотом увеличивая скорость. Из трещин посыпались искры. Мальчик, как завороженный, не сводил глаз со странной игрушки.
Искры разлетались все дальше, сам апельсин вращался так, что выглядел размытым пятном, и, наконец, лопнул! Вырвавшееся из него пламя было почти бесцветным на ярком солнце, но дым, поваливший следом, черный и какой-то жирный, быстро поднялся вверх, образовав высоченное округлое облако, смутно напоминавшее огромного снеговика. Только черного.
Странный дым становился все более густым и плотным. Затем высоко вверху обнаружились ярко-красные глаза и огромный зубастый рот, ниже, как положено, руки, живот, ноги… Ваня с удивлением разглядывал огромного чернокожего дяденьку, почти совсем голого (только вокруг талии висела тряпочка, похожая на мамин платок – ярко-расписная и с кистями, — и на голове шапка, словно закрученное полотенце). Увы, он был еще мал, чтобы узнать сказочного джинна, точнее ифрита. Запрокинув голову, тот выпустил изо рта огненную струю и заговорил низким рокочущим голосом:
— Я, Аль-Малик аль Тареш, верный слуга Иблиса, повелитель огненных фарей и пламенных нейшал, несущий погибель всему живому, испепеляющий рожденное и дышащее! Я воздвигаю замки и разрушаю скалы, я властвую над сокровищами подземными, дарую власть и отнимаю жизнь мановением левого мизинца!
Ванюшка смотрел на огромное страшное существо и чувствовал себя в сказке. Он даже оглянулся с легким нетерпением – когда же появится Спайдермен и спасет его?
Ифрит, возвышавшийся над крохотным мальчиком, неожиданно вздохнул и продолжил, тише и спокойней:
— Но сегодня, в первый день года, я обязан подчиниться давнему заклятью величайшего Соломона ибн Давида. Я, – в голосе джинна зазвучала обида и недоумение, — должен выполнить любое желание первого встреченного смертного. Самое необычное и грандиозное! Самое недоступное и удивительное! Желай, я могу все! – Он выпрямился и выжидающе сложил огромные волосатые ручищи на обнаженной груди, заросшей черной курчавой шерстью.
Малыш понял главное – праздник продолжается. Это не страшный злодей, это Дед Мороз в новом костюме! И он все-таки получил его письмо!
Ванюшка улыбнулся и прошептал свое желание. Лицо ифрита исказило удивление. Он, чуть наклонившись, проревел:
— Ты не понял, смертный, я могу подарить тебе десять замков, набитых сокровищами, или власть над миром! Сотни рабов и удивительные корабли, летающие по воздуху! Говори, я выполню все, что ты пожелаешь!
Ванюшка смущенно улыбнулся и повторил свою просьбу.
… На пустой площади, под новогодней елкой, неподалеку от большого черного пятна (петарда, что ли, взорвалась?), освещенный ярким солнцем первого новогоднего утра, стоял маленький мальчик. Радостно улыбаясь, он обеими руками прижимал к себе белого щенка, пушистого и теплого. Настоящего!
ссылка на автора
https://vk.com/ipogonina59
https://author.today/post/150059
— Тепло ли тебе, девица? — спросил Морозко, и холодные искры в его глазах блеснули то ли хитро, то ли зловеще.
«Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего».
— Тепло, дедушка, тепло, Морозушко.
Озноб шел из подвздоха, от него разъезжались губы. Рядом щелкнула ветка, потом вторая — потому и говорят: «трескучий мороз». От него зашлось дыхание.
— Тепло ли тебе, девица? Тепло ли, красная? — захихикал Морозко и наклонил голову, глядя прямо в лицо.
«Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас».
— Тепло, дедушка, тепло, Морозушко.
С ветки упала птица — смешно кувыркнулась в сугроб, только лапки остались торчать вверх. К ознобу добавилась икота — тоже со стороны смешная, на деле мучительная, болезненная.
— Что, и теперь тепло? — озадаченно, с обидой спросил Морозко.
«Сами предложат и сами все дадут».
— И теперь… — еле-еле прошелестели губы.
Он накинул ей на плечи одеяло — и озноб вдруг прекратился, замерла икота, — пригнулся и крепко поцеловал в губы. Горячим поцелуем в холодные губы. Не прошло и минуты, как сонное тепло полилось по телу. Расстелились в санях пуховые перины и собольи шубы, зазвенела бубенцами тройка белых коней, понесла расписные сани по лесной дороге, все дальше и дальше в царство красавицы русской зимы, к сказочному терему изо льда. К покою и вечности.
ссылка на автора
https://author.today/u/old_land/works
Члены комиссии заподозрили неладное лишь на втором часу блужданий по стройке, когда непонятным образом вышли опять на залитый летним солнцем пятый, и пока что последний, этаж. Внизу, на холме вынутого грунта, поросшего зелёной травкой, стоял и задумчиво смотрел на них сторож Петрович. У ног его, задрав встревоженные морды, сидели дворняжки Верный и Рубин.
— Вы там не заблудились? — подозрительно спросил сторож.
Субподрядчик весело блеснул золотыми зубами.
— А что, бывает?
— Да случается, — вполне серьёзно отозвался Петрович.
— С юмором старичок, — заметил проектировщик, пощипывая чёрную бородку.
Они направились к лестнице.
— А вот охраняется строительство, между прочим, образцово, — отдуваясь, сказал тучный генподрядчик. — Вы заметили: ничего не расхищено, не растащено… Уж, казалось бы, плитка лежит нераспакованная, бери — не хочу! Нет, лежит…
Заказчик, глава комиссии, резко повернул к нему узкое бледное лицо. Очки его гневно сверкнули.
— Я вообще не понимаю, о чём мы говорим, — раздражённо бросил он. — Вы собираетесь размораживать стройку или нет?
Широкие бетонные ступени оборвались, в лестнице не хватало пролёта. Глава комиссии тихо зашипел, как разъярённый кот, и принялся нервно счищать какую-то строительную дрянь с лацкана светлого пиджака. Проектировщик с опаской заглянул вниз.
— Без парашюта не обойтись. Как у вас тут рабочие ходят?
— Три года как не ходят, — уточнил субподрядчик. — По-моему, нужно идти по коридору до конца. Там должен быть трап.
Они прошли по коридору до конца и остановились перед пустым проёмом, разглядывая двухметровой глубины ров с бетонными руинами на дне. Никакого трапа там не было.
— Ага, — сообразил субподрядчик. — Значит, это с другой стороны.
Комиссия последовала за ним и некоторое время плутала по каким-то сообщающимся бетонным чуланам, один из которых был с окном. В окне они опять увидели зеленеющий склон и сторожа Петровича с собаками.
— Всё в порядке, Петрович, — воссиял золотым оскалом субподрядчик и помахал сторожу. — Скоро закончим…
— Со мной не пропадёшь, — заверил он, ведя комиссию по мрачному тоннелю, издырявленному дверными проёмами. — Я ведь почему эти коридоры перепутал: одинаковые они, симметричные… Ну вот и пришли.
Они выглянули наружу и отшатнулись. Коридор, как и первый, обрывался в пустоту, а вот внизу…
— Это как же надо строить, — визгливо осведомился заказчик, — чтобы с одной стороны этаж был вторым, а с другой — четвёртым?
Он поискал глазами генподрядчика и нашёл его сидящим на бетонном блоке. Генподрядчик был бледен и вытирал платком взмокшую лысину.
— Я дальше не пойду, — с хрипотцой проговорил он. — Водит…
Сначала его не поняли, а потом всем стало очень неловко. Проектировщик — тот был просто шокирован.
— Как вам не стыдно! — еле вымолвил он. — Взрослый человек!..
Генподрядчик, приоткрыв рот, глядел на него робкими старушечьими глазами.
— Может, сторожа покричать? — жалобно предложил он.
— Что? — вскинулся проектировщик. — Да про нас потом анекдоты ходить по городу будут!
Довод был настолько силён, что комиссия немедленно двинулась в обратный путь. Тесный бетонный лабиринт кончился, и они снова оказались на лестничной площадке.
— Странно, — пробормотал субподрядчик. — Тут не было нижнего пролёта…
Теперь не было верхнего. Ступени вели вниз и только вниз. Члены комиссии дошли до промежуточной площадки и остановились. Собственно, можно было спускаться и дальше, но дальше был подвал.
— А то еще в шахтах бывает… — хрипло начал генподрядчик. — У меня зять в шахте работает. Они там однажды с инженером сутки плутали. К ним аж на угольном комбайне прорубаться пришлось. А старики потом говорили: «Хозяин завёл…»
— Так то шахта, — ошарашенно возразил субподрядчик, — а то стройка… — И неожиданно добавил, понизив голос: — Мне про эту стройку тоже много странного рассказывали…
Вдалеке завыли собаки. Генподрядчик вздрогнул. Остальные тоже.
— Ну что, товарищи, — с преувеличенной бодростью сказал проектировщик. — Подвал мы еще не осматривали…
***
В подвальном помещении было сухо, пыльно, просторно и довольно светло — в потолке не хватало двух плит. Справа и слева чернели дверные проёмы. Разбросанные кирпичи, перевёрнутая бадья из-под раствора, у стены — козлы в нашлёпках цемента. Запустение.
— Ну, спустились, — проворчал субподрядчик. — А дальше что делать будем?
— Загадки отгадывать, — задушевно сообщил кто-то.
— А на вашем месте я бы помолчал! — обрезал заказчик. — Спроектировали бог знает что, а теперь шуточками отделываетесь!
— Это вы мне? — вытаращил глаза проектировщик. — Да я вообще рта не открывал.
— А кто же тогда открывал?
— Я, — застенчиво сказал тот же голос.
Члены комиссии тревожно переглянулись.
— Тут кто-то есть, — озираясь, прошептал генподрядчик.
— Ага, — подтвердили из самого дальнего угла, где были свалены спутанная проволока и куски арматуры.
— Что вы там прячетесь? — Проектировщик, всматриваясь, шагнул вперёд. — Кто вы такой?
— Строительный, — с достоинством ответили из-за арматуры.
— Да что он голову морочит! — возмутился субподрядчик. — Какие строители? Ворюга, наверное. А ну выходи!
— Ага, — с готовностью отозвался голос, и арматура зашевелилась. Шевелилась она как-то странно — вроде бы распрямляясь. Затем над полом в полутьме всплыл здоровенный обломок бетона.
— Э! Э! — попятился субподрядчик. — Ты что хулиганишь! Брось камень!
В ответ послышалось хихиканье. Теперь уже все ясно видели, что за вставшей дыбом конструкцией никого нет, угол пуст. Хихикало то, что стояло.
Обломок бетона служил существу туловищем, а две толстые арматурины ногами. Полутораметровые руки завершались сложными узлами, откуда наподобие пальцев торчали концы арматуры диаметром поменьше. Длинную, опять же арматурную, шею венчало что-то вроде проволочного ежа, из которого на членов комиссии смотрели два круглых блестящих глаза размером с шарики для пинг-понга.
— Да это механизм какой-то, — обескураженно проговорил проектировщик.
— Сам ты… — обиделось существо. Определённо, звук шёл из проволочного ежа, хотя рта в нём видно не было. Как, впрочем, и носа.
— Это он, — прохрипел сзади генподрядчик. — Водил который…
— Я, — польщённо призналось странное создание и, мелодично позвякивая, продефилировало к козлам, на которых и угнездилось, свернувшись клубком. Теперь оно напоминало аккуратную горку металлолома, из которой вертикально торчал штырь шеи с проволочным ежом. Круглые смышлёные глаза светились живым интересом.
— Потрясающе!.. — ахнул проектировщик. Он сделал шаг вперёд, но был пойман за руку субподрядчиком.
— Вы уж нас извините… — заторопился субподрядчик, расшаркиваясь перед существом, — Очень приятно было познакомиться, но… Работа, сами понимаете… Как-нибудь в другой раз…
Пятясь и кланяясь, он оттеснял комиссию к лестнице.
— Да погодите вы, — слабо запротестовал проектировщик. — Надо же разобраться…
Но субподрядчик только глянул на него огромными круглыми глазами — точь-в-точь как у того, ка козлах.
— До свидания, до свидания… — кивал он, как заведённый. — Всего хорошего, всего доброго, всего самого-самого наилучшего…
— До скорого свиданьица, — приветливо откликнулось создание.
Услышав про скорое свиданьице, субподрядчик обмяк. Беспомощно оглядел остальных и поразился: лицо генподрядчика было мудрым и спокойным.
— Брось, Виталь Степаныч, — со сдержанной грустью сказал тот. — Куда теперь идти? Пришли уже.
Тем временем из шока вышел заказчик, глава комиссии.
— Как водил?! — заикаясь, закричал он. — Что значит водил? По какому праву? Кто вы такой? Что вы тут делаете?
— Загадки загадываю, — охотно ответило оно. — Прохожим.
Заказчик начал задыхаться и некоторое время не мог выговорить ни слова.
— По загадке на каждого или одну на всех? — озабоченно поинтересовался генподрядчик.
— Откуда ж я на каждого напасусь? — удивилось оно. — Одну на всех.
— Ну, это еще ничего, — с облегчением пробормотал генподрядчик и оглянулся на членов комиссии. — А, товарищи?
Странное дело: пока блуждали по стройке, он трясся от страха, а теперь, когда действительно стоило бы испугаться, успокоился, вроде бы даже повеселел. Видимо, воображение рисовало ему куда более жуткие картины.
— И если отгадаем?
— Идите на все четыре стороны.
— Это как же понимать? — взвился заказчик. — Значит, если не отгадаем?..
— Ага, — подтвердило создание.
— Это наглость! Произвол! Вы на что намекаете? Идёмте, товарищи, ничего он нам не сделает!
Никто не двинулся с места.
— Я ухожу! — отчаянно крикнул заказчик и посмотрел на существо.
Проволочные дебри вокруг глаз весело задвигались. Возможно, это означало улыбку.
Глава комиссии стремглав бросился вверх по лестнице. Остальные так и впились глазами в то, что разлеглось на козлах, — как отреагирует.
— Вернётся, — успокоило оно.
На лестнице раздался грохот. Это сверху на промежуточную площадку сбежал заказчик. Он, оказывается, расслышал.
— Я вернусь! — прокричал он в подвал, пригнувшись и грозя сорванными с носа очками. — Только вы учтите: я не один вернусь!
Выкрикнул и снова пропал. Некоторое время было слышно, как он там, наверху, карабкается, оступаясь и опрокидывая что-то по дороге. На промежуточную площадку просыпалась горсть битого кирпича и щепы.
***
— А что это вы стоите? — полюбопытствовало существо. — Пришли и стоят.
Члены комиссии зашевелились, задышали, огляделись и начали один за другим присаживаться на перевёрнутую бадью из-под раствора. Пока они устраивались, существо успело со звоном расплестись и усесться на козлах совсем по-человечьи — свесив ноги и положив арматурные пятерни на колени. Кажется, оно ожидало града вопросов. Долго ожидало. Наконец — первая робкая градина.
— Слышь, браток… — заискивающе начал субподрядчик. — А ты, я извиняюсь… кто?
— Строительные мы. — Оно подбоченилось.
Члены комиссии встревоженно завертели головами.
— А что… много вас тут?
— Стройка одна, и я один, — застенчиво объяснило существо.
— Домовой, значит? — почтительно осведомился генподрядчик.
— Домовой в дому, — оскорбилось оно. — А я — строительный.
Проектировщик вскочил, испугав товарищей по несчастью.
— Леший? — отрывисто спросил он.
— Нет, — с сожалением призналось существо. — Леший — в лесу. — И, подумав, добавило: — А водяной — в воде.
Надо понимать, отношения его с лешими были самыми тёплыми, с домовыми же, напротив, весьма натянутыми.
— С ума сойти! — жалобно сказал проектировщик и сел на бадью.
— Давайте не отвлекаться, товарищи, — забеспокоился генподрядчик. — Время-то идёт…
— А если не отгадаем? — шёпотом возразил субподрядчик. — Слышь, земляк, — позвал он, — а ведь мы не прохожие, мы люди казённые — комиссия.
— А нам всё едино: комиссия, не комиссия… — душевно ответил строительный. — Загадывать, что ли?
У всех троих непроизвольно напряглись шеи. Шутки кончились.
— А загадка такая… — строительный поёрзал, предвкушая, и со вкусом выговорил: — Летит — свистит. Что такое?
— Муха с фиксой, — выпалил генподрядчик.
— Не-а, — радостно отозвался строительный.
— То есть как это «не-а»? — возмутился тот, — Я ж эту загадку знаю. Мне её в тресте загадывали.
— Там было «летит — блестит», — напомнил субподрядчик.
— Ну, всё равно — значит, муха с этим… Ну, без зуба там, раз свистит.
— У мух зубов не бывает, — сказал строительный.
Троица задумалась.
— Милиционер? — с надеждой спросил субподрядчик.
— Не-а, — лукаво ответил строительный. — Милиционеры не летают.
— Почему не летают? — заартачился было субподрядчик. — У них сейчас вертолёты есть.
— Всё равно не милиционер, — победно заявил строительный.
Проектировщик в затруднении поскрёб бородку.
— Совещаться можно? — спросил он.
— Ага, — закивал строительный в полном восторге.
Проектировщик поднял товарищей и утащил под лестницу, где конспиративно зашептал:
— Давайте логически. Он — строительный, так? Леший — в лесу, домовой — в дому…
— Водяной — в воде, — без юмора дополнил генподрядчик.
— Вот именно. А он — строительный. Он — на стройке. Значит, и загадка его…
Субподрядчик ахнул и вылетел из-под лестницы.
— Кирпич? — крикнул он и замер в ожидании.
— А он свистит? — с сомнением спросили с козел.
— Так ведь летит же… — растерялся субподрядчик. — Если облегчённый, с дырками… И с шестнадцатого этажа…
— Не кирпич, — с загадочным видом произнёс строительный.
Расстроенный субподрядчик вернулся под лестницу.
— Слушайте, — сказал он, — а в самом деле, что вообще на стройке может свистеть? Ну, «летит» — понятно: план летит, сроки летят…
— А по-моему, — перебил генподрядчик, — нужно просто отвечать что попало. Пока не угадаем.
Он выглянул и спросил:
— Чижик?
— Не-а.
— Ну вот, видите, не чижик…
Мнения разделились. После пяти минут тихих и яростных препирательств был выработан следующий план: двое бомбардируют строительного отгадками, а третий (проектировщик) заводит непринуждённую беседу личного характера. Строительный простоват, может, и проговорится. Комиссия снова расположилась на перевёрнутой бадье.
— И давно вы здесь обитаете? — с любезной улыбкой начал проектировщик.
— Обитаю-то? — Строительный прикинул.
— Пуля? — крикнул субподрядчик.
— Нет, не пуля, — отмахнулся строительный. — Да года три, почитай… обитаю, — прибавил он.
— Но, наверное, есть и другие строительные?
— Есть, — согласился строительный. — Только они на других стройках… обитают.
Нравилось ему это слово.
Генподрядчик начал приподниматься.
— Баба-Яга? — с трепетом спросил он.
— Так это же из сказки, — удивился строительный.
Члены комиссии ошеломлённо переглянулись. Кто бы мог подумать! Однако в чём-то строительный всё же проболтался: отгадку следовало искать в реальной жизни.
— Ветер на замороженной стройке, — сказал проектировщик.
— Ветер на замороженной стройке… — мечтательно повторил строительный. — С умными людьми и поговорить приятно.
— Угадал? — Субподрядчик вскочил.
— Нет, — с сожалением сказал строительный. — Но всё равно красиво…
Проектировщик поскрёб бородку.
— Скучно вам здесь небось? — очень натурально посочувствовал он.
— Да как когда бывает, — пригорюнился строительный. — Иной раз обитаешь-обитаешь — загадку некому загадать.
— Так уж и некому?
— Да приходил тут один намедни… за плиткой.
— И что же? — небрежно спросил хитроумный проектировщик. — Отгадал он?
Вопрос восхитил строительного — проволочные дебри весело встопорщились.
— Не скажу! — ликующе объявил он.
***
В соседнем помещении что-то громыхнуло. Все, включая строительного, уставились в проём, откуда доносились чьи-то шаги и сердитое бормотанье. Наконец в подвал, отряхиваясь от паутины и ржавчины, ввалился заказчик и одичалыми глазами обвёл присутствующих. Встретившись с ласковым взглядом строительного, вздрогнул, сорвал очки и принялся протирать их полой пиджака.
— Ладно, — с ненавистью буркнул глава комиссии. — Давайте вашу загадку.
— Летит — свистит, — с удовольствием повторил строительный. — Что такое?
— Этот… — заказчик пощёлкал пальцами. — Воробей?
Субподрядчик хмыкнул:
— Воробьи чирикают, а не свистят.
Заказчик вяло пожал плечами и сел на бадью.
— Это всё из-за вас, — сварливо заметил ему генподрядчик. — Комиссия, комиссия… Силком ведь на стройку тащили!
— А не надо было строительство замораживать! — огрызнулся заказчик.
— Так а если нам чертежи выдали только до пятого этажа!
— Простите, — вмешался проектировщик. — А как же мы их выдадим, если до сих пор не знаем, какие конструкции закладывать? Что вы, понимаете, с больной головы на здоровую?..
— Да хватит вам! — забеспокоился субподрядчик. — Нашли время!
Спорщики опомнились.
— Так, значит, говорите, редко заходят? — заулыбавшись, продолжил беседу проектировщик,
— Редко, — подтвердил строительный. — Поймал это я одного ночью на третьем этаже. Батарею он там свинчивал. Ну, свинтил, тащит. А я стою в дверях и говорю: отгадаешь загадку — твоя батарея. Помню, грохоту было…
— Я представляю, — заметил проектировщик. — Ну, а батарею-то он потом забрал?
— Да нет, — развёл арматуринами строительный. — Я говорю: забирай батарею-то, а он её на место привинчивает…
— То есть отгадал он? — подсёк проектировщик.
Проволочная башка чуть не сорвалась со штыря. Такого коварства строительный не ожидал. Испепелив проектировщика глазами, он с негодующим бряцаньем повернулся к комиссии спиной и ноги на ту сторону перекинул.
— Хитрый какой… — пробубнил он обиженно.
Лёгкий ветерок свободы коснулся узников, В одиночку, оказывается, люди выбирались, а их-то четверо.
— Строительный, — отчётливо проговорил генподрядчик.
— Ась? — недружелюбно отозвался тот, не оборачиваясь. Круглые глаза слабо просвечивали сквозь проволочный затылок.
— Отгадка такая, — пояснил генподрядчик. — Летит — свистит. Ответ: строительный.
— Нет, — буркнул тот, не меняя позы. — Свистеть не умею.
— Этого сторожа уволить надо, — сказал вдруг заказчик. — У него на стройке комиссия пропала, а он никаких мер не принимает.
— А правда, как же Петрович-то уберёгся? — подскочил субподрядчик. — Что ж он, за три года ни разу в здание не зашёл?
— Ничего удивительного, — скривился глава комиссии. — Принимаете на работу кого попало, вот и заводится тут… всякое.
***
— Если я только отсюда выберусь!.. — рыдающе начал генподрядчик.
Повеяло средневековым ужасом.
— Я сниму людей с гостиницы!.. — надрывно продолжал он. — Я сниму людей с микрорайона!.. Я… я сдам эту стройку за месяц, будь она проклята!..
Слушать его было страшно. Строительный беспокойно заёрзал и закрутил своим проволочным ежом — даже его проняло. И тут кто-то тихонько заскулил по-собачьи. Волосы у пленников зашевелились. Все посмотрели вверх и увидели на краю прямоугольной дыры в потолке чёрную, похожую на таксу дворняжку. Затем донеслись неторопливые шаркающие шаги, и рядом с Верным возник сторож Петрович. По-стариковски уперев руки в колени, он осторожно наклонился и заглянул в подвал.
— А, вот вы где… — сказал он. — Колька, ты, что ли, опять хулиганишь? Опять про ласточек про своих? И не стыдно, а?
Строительный со звоном и лязгом соскочил с козел.
— Так нечестно! — обиженно заорал он.
— А так честно? — возразил сторож. — Шкодишь-то ты, а отвечать-то мне. Эгоист ты, Колька. Только о себе и думаешь.
Строительный, не желая больше разговаривать, в два длинных шага очутился у стены. Мгновение — и он уже шёл по ней вверх на четвереньках, всей спиной демонстрируя оскорблённое достоинство. На глазах присутствующих он добрался до потолка и заполз в широкую вытяжную трубу. Затем оттуда выскочила его голова на штыре и, сердито буркнув: «Всё равно нечестно!», — втянулась обратно.
— Вот непутёвый, — вздохнул сторож.
Субподрядчик, бесшумно ступая, приблизился к проёму в потолке и запрокинул голову,
— Петрович! — зашептал он, мерцая золотом зубов и опасливо косясь на трубу. — Скинь верёвку!
— Так вон же лестница, — сказал сторож.
***
И члены комиссии, солидные люди, толкаясь, как школьники, отпущенные на перемену, устремились к ступенькам. И на этот раз лестница не оборвалась, не завела в тупик — честно выпустила на первом этаже, родимая.
Давненько не слыхала замороженная стройка такого шума. Сторожа измяли в объятиях. Заказчик растроганно тряс ему одну руку, проектировщик другую, генподрядчик, всхлипывая, облапил сзади, субподрядчик — спереди.
— Петрович!.. — разносилось окрест. — Дорогой ты мой старик!.. Век я тебя помнить буду!.. Вы же спасли нас, понимаете, спасли!.. Я тебе премию выпишу, Петрович!..
Потом заказчик выпустил сторожа и принялся встревоженно хватать всех за рукава и плечи.
— Постойте, постойте!.. — бормотал он. — А что же делать с этим… со строительным? Надо же сообщить!.. Изловить!
Возгласы смолкли.
— Ну да! — сказал сторож, освобождаясь от объятий. — Изловишь его! Он теперь где-нибудь в стене сидит. Обидчивый…
Члены комиссии отодвинулись и долго, странно на него смотрели.
— Так ты, значит… знал про него? — спросил субподрядчик.
— А то как же, — согласился Петрович. — Три года, чай, охраняю.
— Знал и молчал?
— Да что ж я, враг себе, про такое говорить? — удивился сторож. — Вы меня тут же на лечение бы и отправили. Да он и не мешает, Колька-то. Даже польза от него: посторонние на стройку не заходят…
В неловком молчании они подошли к вагонке, возле которой приткнулась серая «Волга».
— Слушай, Петрович, — спросил субподрядчик, — а почему ты его Колькой зовёшь?
Старик опешил. Кажется, он над этим никогда не задумывался.
— Надо же как-то называть, — сказал он наконец. — И потом внук у меня — Колька. В точности такой же обормот: из бороды глаза торчат да нос…
— Что-то я никак не соображу, — раздражённо перебил его проектировщик, который с момента избавления не проронил еще ни слова. — Почему он нас отпустил? Загадку-то мы не отгадали.
— Так Петрович же отгадку сказал, — напомнил из кабины субподрядчик. — Ласточка.
— Ласточка? — ошарашенно переспросил проектировщик. — Почему ласточка?
— Уважает, — пояснил сторож. — Вон их сколько тут развелось!
Все оглянулись на серый массив стройки. Действительно, под бетонными козырьками там и сям темнели глиняные круглые гнезда.
— Ну это же некорректная загадка! — взревел проектировщик. — Её можно всю жизнь отгадывать и не отгадать!.. Да он что, издевался над нами?!
Разбушевавшегося проектировщика попытались затолкать в машину, но он отбился.
— Нет уж, позвольте! — Он подскочил к Петровичу. — А вам он её тоже загадывал?
— А то как же, — ухмыльнулся старик. — Летит — свистит. Я спрашиваю: «Ласточка, что ли?» Он говорит: «Ласточка…»
Проектировщик пришибленно посмотрел на сторожа и молча полез в кабину.
***
— Но Петрович-то, а? — сказал субподрядчик, выводя «Волгу» на широкую асфальтовую магистраль. — Ох, стари-ик! От кого, от кого, но от него я такого не ожидал…
— Да, непростой старичок, непростой, — деревянно поддакнул с заднего сиденья проектировщик.
— Кто-то собирался снять людей с микрорайона, — напомнил заказчик. — И сдать стройку за месяц.
Генподрядчик закряхтел:
— Легко сказать… Что ж вы думаете, это так просто? Микрорайон — это сейчас сплошь объекты номер один… И потом: ну что вы в самом деле! Ну строительный, ну и что? Это же бесплатный сторож… О-ох!.. — выдохнул он вдруг, наклоняясь вперёд и закладывая руку за левый борт пиджака.
— Что? Сердце? — испуганно спросил субподрядчик, поспешно тормозя.
Генподрядчик молчал, упёршись головой в ветровое стекло.
— Нет, не сердце, — сдавленно ответил он. — Просто вспомнил: у меня же завтра еще одна комиссия…
— На какой объект?
— Библиотека…
— Ох ты… — сказал субподрядчик, глядя на него с жалостью.
— Тоже замороженная стройка? — поинтересовался проектировщик.
— Семь лет как замороженная. — Субподрядчик сокрушённо качал головой. — Я вот думаю: если здесь за три года такое завелось, то там-то что же, а?
Летающая тарелка, металлически сверкнув в студёной синеве сентябрьского неба, скользнула наискосок над улицей и скрылась за шероховато-серой коробкой жилого дома. Прохожий охнул и, вздёрнув левый обшлаг плаща, уставился на оцепеневшую секундную стрелку.
— Да чтоб тебе повылазило! — плачуще проговорил он вслед инопланетному летательному аппарату и сплюнул в сердцах на асфальт.
Огляделся, ища свидетелей. Неподалёку, посреди намытого ветром островка палой листвы, стоял и смотрел в небо прозрачнобородый юноша с этюдником через плечо.
— А? Видали? — вне себя обратился к нему прохожий. — Ну вредительство же самое настоящее! Главное, только-только по радио время сверил… У вас тоже остановились?
Юноша очнулся и посмотрел на прохожего.
— Совершенная всё-таки штука… — задумчиво молвил он. Но, к счастью, в этот момент листва под ногами крутнулась смерчиком, и конец бестактной фразы пропал в общем шелесте.
— Вот и я говорю: безобразие! — недослышав, выкрикнул прохожий. — Ну объясните вы мне: ну почему у нас всё делается, я извиняюсь, через коленку? Людей, значит, выгоняем в степь, на Семь ветров, а нелюдь эту… На голову скоро садиться будут!
— Да неловко их как-то, знаете, в степь… — заметил юноша. — Всё-таки братья по разуму…
Прохожий злобно уставился на собеседника.
— Вот-вот… — скривившись, выговорил он. — Скажите лучше: привыкли перед иностранцами на брюхе ползать! В Америке бы, небось, пройди он вот так над крышами, поостанавливай всем часы — знаете бы что было? Он на посадку — а ему тут же иск на крупную сумму!.. — Прохожий снова взглянул на циферблат и скривился окончательно. — Стоят. До сих пор стоят…
— А у того мотор заглох, — сообщил юноша.
Прохожий оглянулся. Метрах в двадцати от них, ухватясь за полуоткрытую дверцу остановившегося «жигулёнка», каменел в живописной позе только что, видать, выскочивший шофёр с запрокинутым сливово-сизым лицом. Губы его свирепо шевелились.
Картина эта доконала прохожего.
— К чёрту! — взорвался он, снова поворачиваясь к юноше. — Вот устроить им митинг перед Думой!.. Ну невозможно же так!.. За каким дьяволом мы их вообще выбирали?
И, наподдав носком немодного ботинка скрутившийся за считанные секунды лиственный пригорок, весьма решительно зашагал прочь. Отойдя метров на десять, обернулся.
— А в следующий раз, — пригрозил он напоследок, — вообще голосовать не пойду!..
Юноша посмотрел ему вслед и, переведя ожившие к тому времени часы на пять минут вперёд, двинулся в противоположном направлении. Вскоре он вышел на край странной площади, лежащей не по центру, а сбоку от проспекта и отделённой от полотна дороги двойным рядом ёлочек. Вымощенная бетонными квадратами площадь вздымалась посередине двумя волнами ступеней, вознося почти на трёхметровую высоту блистающий мрамором цоколь огромного прямоугольного здания. По фризу, где ранее нависали глыбы идеологически выдержанного барельефа, ныне распласталась сияющая металлическая надпись «Отель «Галактика». А с боковой стороны почему-то ещё и по-английски — «Ноtе1 Gа1аху».
Фонтан не работал. Вода в бассейне была подёрнута утренним ледком. Неподалёку от фонтана на бетонных квадратах стояли четыре дискообразных аппарата, причём крайний, судя по всему, только-только прибыл. Тут же, стараясь не слишком приближаться к инопланетной технике, прохаживался милиционер в чёрной меховой куртке, при кобуре и портативной рации.
В углу площади торчал полосатый штырь, увенчанный стеклянным плоским ящиком, на коем изображена была синяя буква «Т», а рядом с ёлочками приткнулись штук пять такси. Шофёры, собравшись в кружок, курили, ёжились и посматривали неласково, как раскрывается на манер апельсина только что приземлившаяся летающая тарелка. Высокая серебристая фигура ступила на бетон и, не дожидаясь, когда купол аппарата снова сомкнётся, направилась неспешно в сторону здания, в дверях которого немедля показался швейцар. Сделав несколько шагов, фигура окуталась вдруг мерцающей розовой дымкой.
— Ишь, — прокомментировал лениво один из таксистов. — Холодно ему. Поле врубил…
— Да, это тебе не Вега, — не без злорадства заметил второй.
Третий подумал и хмыкнул:
— Какая Вега? С Веги — те здоровые, чёрные. А серебристые — это с Проциона.
— Процион-моцион!.. — Второй раздражённо заплевал окурок. — Налетело погани со всего света… Куда едем?
Последний вопрос относился к прозрачнобородому юноше, остановившемуся то ли послушать таксистов, то ли поглядеть на инопланетянина.
— Да пожалуй, что никуда, — несколько смущённо ответил он. — А что, скажите, вот это розовое… это и есть поле?
Но таксист с ним больше разговаривать не пожелал и снова повернулся к коллегам. Губы юноши обиженно дрогнули. Однако спина сердитого шофёра выглядела столь непробиваемой, что он решил не связываться и пошёл прочь, время от времени пожимая свободным от этюдника плечом. Асфальт по периметру площади был совершенно чист — видно, листву размело при посадке.
— Серёжа!
Юноша остановился. Из-за последней ёлочки вышел, ухмыляясь, рослый плечистый парень. Из-под прямоугольного козырька высокой фермерской кепки на юношу, которого, оказывается, звали Серёжей, уставились маленькие серые глаза — не выразительнее заклёпок. Зато нижняя челюсть была куда как выразительна! Ворота прошибать такой челюстью.
— Володька, ты? — Обрадованный Серёжа сбросил с плеча этюдник и протянул хрупкую мальчишескую руку навстречу огромной ухватистой пятерне с оббитыми и расплющенными костяшками пальцев. Надо полагать, молодые люди не видели друг друга давно, потому что после рукопожатия они ещё и обнялись.
— Ну ты, я смотрю, вообще не изменился, — подавая звук несколько в нос, приговаривал рослый Володя. — Каким был на выпускном — таким и остался…
— Как? А борода?
— Где борода? — Володя всмотрелся. — Ёлки-палки! Сразу и не заметишь… — Взгляд его упал на этюдник. — Так всё и рисуешь?
— Крашу, — криво усмехнувшись, поправил Серёжа.
— Не свисти! — последовал ответ. — Сам, небось картины пачками за бугор гонишь. За баксы, а?
— Скажешь тоже… — совсем засмущавшись, проговорил Сергей. — Слушай, а почему ты без куртки? Холодно же!
Володя осклабился:
— А у меня куртка вон там, за ёлочками стоит. Ну, хватай свои деревяшки, пошли…
За ёлочками, отражая в подробностях лаковыми чёрными боками сентябрьский денек, стояла новенькая «Волга».
— Твоя? — поразился Сергей.
Володя не ответил. Похоже, при виде собственной машины у него резко испортилось настроение. С удручённым видом он огладил край капота и, вздохнув, сказал:
— Продавать хочу…
— С мотором что-нибудь? — робко предположил Сергей,
— «Мерседес» буду брать, — сухо пояснил тот. — А то неловко уже… Погоди-ка… Во-от… — продолжал он, протискиваясь за руль и открывая изнутри вторую дверцу — для Сергея. — А я, ты понимаешь, еду, и вдруг — раз! Мотор заглох. Что такое, думаю… Выглянул — а он как раз на посадку заходит… А потом гляжу — ты идёшь…
Он взялся за козырёк и как бы снял лоб вместе с кепкой. Под высокой тульёй, прикрытые наполовину плоской каштановой чёлочкой, обнаружились одни надбровья — правда, очень мощные.
— Что… прямо «мерседес»?..
Володя только усмехнулся в ответ и включил зажигание. «Волга» с набором скорости вписалась в поворот, и Сергея на пару секунд прижало к каменному бицепсу бывшего одноклассника.
— Погоди, — спохватился он. — А куда мы едем?
— Ко мне, — невозмутимо отозвался Володя. — Что ж я, ещё пять лет тебя отлавливать буду? Лёха вон в Штаты подался — и то уже два раза с ним виделись. А тут в одном городе живём…
Сказано это было с упрёком,
— Да понимаешь… — виновато начал Серёжа, потом запнулся и в затруднении потрогал болтающуюся перед глазами тусклую спиралевидную висюльку, совершенно не вписывающуюся в роскошный интерьер «Волги».
— Ты полегче с этой хреновиной, — скосив невыразительный глаз, посоветовал Володя. — Она, чтоб ты знал, триста баксов стоит.
Испачканный в краске палец испуганно отдёрнулся.
— Да ну тебя… — смущённо улыбаясь, сказал Серёжа. Но, посмотрев на друга повнимательнее, перестал улыбаться и во все глаза уставился на покачивающуюся вещицу.
— Погоди… Так это — оттуда? Из отеля?
Володя кивнул с довольным видом.
— А… посмотреть можно?
— Смотри, — милостиво разрешил тот. — Только имей в виду: хрупкая, зараза. Карандашом щёлкнешь — сразу в пыль… Тёлка одна моя умудрилась: представляешь, села на такую вот штуковину!.. Так даже пыли не осталось: одно пятно на юбке, другое — на сиденье… И не выводится вдобавок. Ещё и обшивку из-за неё менять пришлось. Чуть не пришиб корову…
Летящий навстречу проспект отвалился влево, и машину коротко протрясло по свежезалатанному асфальту неширокой улочки.
— Козлы… — равнодушно обронил Володя. — Опять дорогу ломали — трубу у них там какую-то пробило…
Серёжа чуть ли не с отчаянием всматривался в покачивающуюся на ниточке спираль.
— Слушай, — спросил он наконец. — А зачем она?
— Сам, что ли, не видишь? — недовольно сказал Володя. — Висит. Переливается. Денег стоит.
— Переливается?..
Володя досадливо шевельнул тяжёлой челюстью.
— Да тут, понимаешь, какое дело… Она ж не на наше зрение рассчитана. В ультрафиолете, говорят, переливается…
«Волга» нырнула под полотно железной дороги и, пролетев мрачный сырой туннель, снова вырвалась на божий свет. Слева с оттяжкой замелькали выложенные кафелем многоэтажные здания.
— Странно всё-таки, ей-богу… — как-то жалко усмехнувшись, сказал Сергей.
— А что странного? — не понял Володя.
— Да вот, казалось раньше… прилетят они — и всё пойдёт по-другому…
Володя хмыкнул и задумался. Надолго. До самого поворота. Потом внимательно посмотрел на бывшего одноклассника.
— А по-другому — это как?
***
Дверь представляла собой прямоугольник листовой стали изрядной, видимо, толщины, с металлическим штурвальчиком вместо ручки.
— Да грабанули меня месяц назад, — нехотя пояснил Володя. — Пришлось вот навесить…
— Да-а… — с уважением молвил Сергей. — Чёрта с два теперь откроешь…
— Открыва-ают… — утешил Володя, извлекая из кармана кожаный чехол с многочисленными ключами. — У братка одного такая же дверь была — с тремя замками, ну? Вверху, внизу и посередке… Так они что сделали! Дождались, когда уйдёт, поставили на лестничной площадке флажки (осторожно, мол, сварка), подвели автоген, разрезали петли, ну и открыли в другую сторону, где замки… Мою-то, правда, хрен так откроешь, у меня ручку повернул — и на четыре штыря, понял? В косяки, в порог и в притолоку… Так что только со стеной вынуть можно… На, подержи…
Он отдал Серёже прихваченную из машины инопланетную висюльку и принялся крутить штурвальчик и проворачивать ключ. Открыл, забрал вещицу, и бывшие одноклассники прошли в голую, с ободранными обоями прихожую. Изнутри дверь выглядела и вовсе устрашающе: маслянисто отсвечивающие штыри, сваренная из швеллеров рама. Особенно поразил Сергея глазок — призматический, на манер перископа.
— Это чтоб в глаз через дырку не выстрелили?
— А чего ты ржёшь? — без улыбки отозвался Володя. — Стреляли уже.
— В тебя?
— Ну ты даёшь! — сказал Володя, замыкая дверь изнутри. — Если бы в меня, ты бы сейчас со мной не разговаривал…
Несколько ошарашенный, Серёжа повесил куртку на торчащий из стены гвоздь-двухсотку — и, миновав открытую дверь в спальню, где стояла прикрытая пледом раскладушка да валялось всевозможное спортивное железо, друзья очутились в обширной комнате, казавшейся больше истинных своих размеров из-за полного отсутствия обстановки. Видимо, первым приобретением ограбленного Володи была бронированная дверь с глазком и штурвальчиком.
— Неужели и мебель вынесли? — пришибленно спросил Серёжа.
— А ты думал? Открыли квартиру, подогнали фургон, наняли грузчиков… А соседям сказали: переезжает… Съездил, короче, позагорал… Ты посиди, я сейчас…
Серёжа прислонил этюдник к одной из голых стен и, присев на табуретку возле покрытого клеёнкой кухонного стола, огляделся. Комната была освежёвана так же, как и прихожая. Надо полагать, Володя решил, воспользовавшись случаем, заодно отремонтировать квартиру.
В открытую форточку с улицы ползло какое-то невнятное глухое бормотание, время от времени стираемое шумом проходящих машин. Невольно создавалось ощущение огромной толпы под окнами.
Вернувшийся Володя поставил на стол початую бутылку коньяка, два разнокалиберных стакана, какие-то консервы и надорванную пачку галет.
— Другой закуски нету, — предупредил он. — Так что — чем богаты…
И принялся вскрывать баночку чёрной икры иранского производства.
Глухое бормотанье на улице тем временем становилось всё явственней — не было уже никакого сомнения, что под окнами собралась толпа человек в пятьдесят. Затем бормотанье взбурлило гомоном, из которого прорезался вдруг совершенно нечеловеческий крик: «За кем? За ним?»
— Во! — заметил Володя, разливая коньяк. — Десять часов ровно. Акционеры, блин… Ох, кину я им как-нибудь туда «черёмуху»…
— Черёмуху? — удивился Серёжа.
Володя рассмеялся и, опустив на свой стакан огромную оббитую лапу, заставил друга сделать то же самое. Посуда была сдвинута основаниями — и звук получился, как от столкновения двух булыжников. Бывшие одноклассники выпили и за неимением ложек подцепили икру из баночки обломками галеты.
— Слушай, — сказал Сергей. — А эта спиралька… откуда она у тебя?
Володя насмешливо разглядывал совершенно не изменившегося приятеля.
— Ну, скажем, купил…
— Слушай, а у кого?
Последний вопрос почему-то сильно не понравился Володе.
— Да иди ты к чёрту! — сказал он. — Нашёл вообще, о чём говорить!.. Из наших кого-нибудь видел?
— Из наших? — Серёжа подумал. — Скляра видел. В автобусе.
На мужественном лице Володи был изваян живой интерес.
— В автобусе? Ну-ну, и как он?
— Да знаешь, не очень… — признался Серёжа. — Грязный какой-то, на ногах еле держится…
Володя скорбно кивал.
— Да, — сказал он наконец. — Спился Скляр. Мне об этом уже год назад говорили… А ещё кого видел?
— Ленку видел, — улыбаясь от уха до уха, сообщил Серёжа. — По телевизору.
Глаза у него блестели — видно было, что за пять лет пить он так и не научился.
— Да? — сразу оживившись, вскричал Володя. — И ты тоже?.. А я, ты понимаешь, смотрю в программке: конкурс красоты, финал… Включил — гляжу: ёлки-палки! Ленка наша в купальничке… дефилирует… — оборвал фразу, помрачнел и закончил ворчливо: — Насажали козлов в жюри… Видел, какую они мымру выбрали? Куплены все на корню…
— Да ну, не может быть… — усомнился Серёжа.
— Куплены-куплены, — сказал Володя. — Но и она тоже хороша — предупредить не могла…
— А что бы ты сделал?
Володя молчал, угрюмо пошевеливая челюстью. Невыразительные глаза его как бы провернулись сами в себе и вообще перестали что-либо выражать.
— Да, слушай! — встрепенувшись вдруг, озабоченно проговорил он. — Ты сам-то — как? Никуда пока не собираешься? Ну там в Союз художников вступать?..
— Смеёшься… — уныло молвил Серёжа. — Какой там Союз!..
— Соберёшься — скажи, — вполне серьёзно предупредил Володя. — А то ведь там тоже, наверное, козлов полно… Вообще давай — рисуй, становись знаменитым… Чтобы я тобой гордился, понял?
Он снова плеснул в стаканы коньяк.
— Ну, давай… За нас! За десятый «вэ»!
Гляделки его затуманились, и он произнёс мечтательно:
— Вот построю лет через пять виллу — с бассейном и с кинозалом… Соберу весь класс… И будете вы у меня там плавать и кино смотреть…
В открытую форточку с улицы забрело сдавленное «Заноси, тудытъ!..» — и гулкий стук опускаемой тяжести.
— А я так и не понял, — сказал Серёжа. — Купил ты её или выменял?
— Кого?
— Да спиральку эту… из отеля…
Володя вдруг изменился в лице. Переносица вздулась, как у тигра.
— Ты соображай, что говоришь! — гаркнул он на испуганно съёжившегося Серёжу.
— Так а что я такого?.. — растерянно пробормотал тот. — Я же…
Володя шумно дышал, раздувая ноздри. Потом вскочил, двинулся к двери, обернулся.
— Лучше бы ты меня на хрен послал! — в сердцах бросил он и исчез. Слышно было, как он громыхает за стеной своим спортивным железом. Совершенно сбитый с толку, Сергей ждал продолжения.
Володя вернулся с дымящейся сигаретой.
— Вот! — сказал он. — Закурил из-за тебя!..
И заходил, успокаиваясь, по гулкой пустой комнате. Всё ещё ничего не понимающий Серёжа, прижав испачканные в краске ладони к груди, сидел на табуретке и только поворачивался вслед за разгневанным другом.
— Володь… — повторял он жалобно. — Ну извини, ну… Володь…
Володя стремительно нагнулся к отпрянувшему Серёже и потряс перед самым его лицом узловатыми, чуть скрюченными пальцами, в которых дьмилась сигарета.
— Ты запомни, — проговорил он с угрозой. — Я к этому отелю не подходил и не подхожу! И тебе не советую!..
Он выкинул докуренную едва до половины “честерфильдину” в форточку и, успокоившись малость, вернулся за стол. Сердито расплеснул остаток коньяка по стаканам.
— Ну прости, Володь… — Серёжа чуть не плакал.
— Ладно, замяли… — хмуро проворчал Володя. — Ты смотри, ещё кому-нибудь такое не ляпни. Скажи мне кто другой — в шесть секунд рыло бы начистил и с лестницы спустил…
— Так а что я ляпнул-то?
— Что-что… — Володя всё ещё посапывал разгневанно и в глаза не смотрел. — Можно подумать, не знаешь, как относятся к этим… Ну, к тем, которые у отеля пасутся…
— Знаю, — сказал Серёжа. — Плохо.
— Плохо? Да их никто за людей не держит! Понял?.. — Володя проглотил коньяк и со стуком вернул стакан на стол. — Слышал, небось, на что они у проционов все эти побрякушки выменивают?
— Н-ну… я полагал, на сувениры какие-нибудь наши…
При этих словах тяжёлая челюсть Володи отвалилась, и несколько секунд он смотрел на приятеля, приоткрыв рот.
— Чёрт тебя поймёт, на каком ты свете живёшь,— пробормотал он наконец. — На сувениры — надо же!..
— А на что же тогда?
— Не знаю, — отрывисто сказал Володя. — И никто не знает.
— То есть как?
— А так!.. — Явно нервничая, Володя одним движением растёр в пальцах галетную крошку. Лицо его было угрюмо. — В общем, запомни: проционы эти… Ну, длинные такие, серебряные… Так вот они в обмен на всю эту шелупень что-то у человека забирают. По частям, понял? И никто не знает — что…
— Может, биополе? — испуганно раскрыв глаза, предположил Сергей.
— Ты прессу-то вообще читаешь? — поинтересовался Володя.
— Нет, — виновато сказал Сергей.
— Оно и видно… Проверяли уже учёные. Говорят: как было биополе — так и есть, никаких изменений…
— Так а что ж они тогда забирают-то?
— А чёрт его знает! — с досадой ответил Володя, — Верующие говорят: душу…
***
Выйдя из подъезда, Сергей остановился и долго смотрел, как по лаковому чёрному капоту Володиной «Волги» переползает скрюченный тополиный лист. Серёжа наблюдал за ним с явным беспокойством, будучи, видимо, одним из тех, кто в любом пустяке видит отражение собственной жизни. Несколько раз листок подбирался к самому краю капота, но потом вздрагивал и поспешно отползал к центру. Наконец Сергей вздохнул и, поправив ремень этюдника, направился к прямоугольной сквозной дыре, выводящей со двора на улицу
Улица Проциона двумя параллельными асфальтовыми лентами скатывалась по косогору к линии железной дороги — прямо в ощеренную чёрную пасть туннеля. В самом начале улицы, посреди голого глинистого газона стоял облицованный мрамором прямоугольный, как шкаф, обелиск. Плитки четыре с боковой стороны уже отпали, обнажив красное кирпичное экорше с серыми цементными жилами.
Судя по всему, Сергей не бывал в этом районе давно. Без видимой необходимости он пересёк проезжую часть и остановился перед обелиском.
«Этот хурх дружбы, — прочёл он на бронзовой зеленоватой доске, — посажен в честь братьев по разуму с Проциона».
В присыпанной листьями лунке топорщилось иглами нечто морщинистое, фиолетовое и безнадёжно засохшее,
Скорбно помолчав над пропащим хурхом, Сергей поднял голову. За линией железной дороги в студёной синеве сентябрьского неба взблескивала по-над крышами металлическая искорка — кто-то снова, видать, шёл на посадку, попутно останавливая гражданам часы и двигатели автомобилей.
Серёжа вернулся на тротуар и побрёл вниз, к туннелю. Шёл медленно, его обгоняли, оставляя в ушах обрывки разговоров:
— Помер, поганец! Вчера только прочёл о нем, что поганец, а сегодня уже и помер…
— Где? В «Проционе»? Санитарный день там сегодня!..
Навстречу шла рослая девушка с надменными глазами. Дорого одетая, то есть чёрт знает в чём. Однако Сергея поразили только её серьги. Надо полагать, приврал друг Володя насчёт исключительной хрупкости инопланетных висюлек — на золотых проволочках, продетых в розовые мочки, покачивались два тусклых спиралевидных обломка.
Засмотревшись, Серёжа нечаянно зацепил кого-то краем этюдника.
— Встал! Надолба! — рявкнула на него басом свирепая старуха с коричневым дряблым лицом инопланетного чудовища.
***
…Он брёл, бормоча, по неровным, присыпанным желтовато-серой листвой тротуарам, пока не обнаружил, что снова стоит на краю вымощенной бетонными квадратами площади, а впереди, блистая стеклом и мрамором, высится прямоугольное, похожее на храм здание с распластавшейся по фризу металлической надписью «Отель «Галактика».
Машин на стоянке прибавилось, зато дискообразных летательных аппаратов теперь насчитывалось всего три. Вообще обстановка на площади заметно изменилась: на пятачке между фонтаном и ступенями толклись какие-то молодые и не слишком молодые люди, одетые весьма по-разному. Среди них затесался даже один несомненный бомж, которого, впрочем, сторонились.
Видимо, это были те самые, кого, по словам Володи, никто за людей не держал. Однако такое впечатление, что это их нисколько не печалило, — вели они себя раскованно, а то и просто вызывающе. Бомж, например, с полупьяной улыбкой разглядывал в упор милиционера в чёрной меховой куртке, и ничего ему за это не было.
Подумать только, каждый из них, наверное, запросто общался с инопланетянами и, может быть, даже продавал им по кусочку свою бессмертную душу… В другое время Сергей, по врождённой застенчивости, вряд ли решился бы к ним приблизиться, но выпитый недавно коньяк сделал его отчаянно смелым, и художник, заворожённо глядя на загадочных людей, двинулся к фонтану. Ему, видно, очень хотелось остановить ну хоть этого, в тонированных импортных стёклах, и спросить:
«Простите, пожалуйста… А вот эти спиральки… ну, тусклые такие, ломкие… На что вы их всё-таки вымениваете?»
И тут что-то произошло. Все лица начали поворачиваться к Сергею. В устремлённых на него глазах он увидел досаду, злобу и, что уж совсем необъяснимо, зависть. Он как раз собирался поправить ремень этюдника — и замер, не закончив жеста.
«Идите за мной», — отчётливо и бесстрастно произнёс кто-то в его мозгу.
Сергей вздрогнул и обернулся. В каких-нибудь пяти шагах от него, окутанная мерцающей розовой дымкой, стояла высокая серебристая фигура. Видимо, проционец подошёл незаметно со стороны летающих тарелок,
— Вы… мне?
Разумеется, Сергей не раз встречал инопланетян на проспекте — и этих серебристых с Проциона, и здоровых чёрных с Веги, — и наблюдал издалека посадку их аппаратов на площади, но столкнуться вот так, лицом к лицу… если, конечно, можно назвать лицом эту округлую металлическую скорлупу без единой прорези…
«Вам», — снова прозвучало в мозгу, и серебристая безликая фигура двинулась к отелю.
Несколько секунд Сергей стоял неподвижно. Проционец обернулся.
«Вы боитесь».
Трудно даже сказать, что это было: вопрос, утверждение, упрёк?..
Сергей облизал губы. У него ещё была возможность повернуться и, ускоряя шаг, броситься прочь с этой площади…
— Нет, — хрипловато ответил он. — Не боюсь…
Толпа нехотя раздалась, давая им пройти.
— Слышь, друган, — перекривив рот, глумливо выговорил бомж. — Ты там на мою долю не забудь, прихвати…
Сергей споткнулся. Проционец подождал, пока его спутник вновь обретёт устойчивость, и они поднялись по ступеням к услужливо распахнутой стеклянной двери.
У швейцара было тяжёлое лицо. Казалось, оно не выдерживает собственной тяжести: переносица просела, а нижняя губа выдавилась вперёд, как цементный раствор из-под кирпича. Поэтому улыбался швейцар, можно сказать, одними глазами — как бы опасаясь развалить лицо окончательно.
Розовая дымка вокруг проционца внезапно померкла, и он совершенно человеческим жестом предложил Сергею войти.
С первых шагов стало ясно, что пришельцы не тронули здание только снаружи. Внутри же всё было перестроено — непонятно, правда, когда и как. Стены и потолок коридора, по которому проционец вёл Сергея, были сделаны из какого-то зеркального материала. С одним лишь отличием — они ничего не отражали. Относительно пола сказать что-либо трудно, потому что он был покрыт роскошной, невероятно широкой и всё же вполне земной ковровой дорожкой.
Между тем стройная серебристая фигура качнулась вправо и продолжала идти в наклонном положении. А через несколько шагов качнуло и Сергея. До самого поворота они шли, как по косогору, потом чертовщина прекратилась и загадочный крен исчез.
Коридор плавно повернул влево, и Сергей чуть было не столкнулся с полупрозрачным человекоподобным существом. Оно припало к слепой зеркальной стене, пропуская идущих, и только уставилось на них огромными радужными глазами.
— Кто это? — понизив голос, спросил Сергей, когда очередной плавный поворот скрыл от него полупрозрачного гуманоида. Проционец не ответил, и это не понравилось Сергею.
— Куда мы идём?
«Сюда», — равнодушным эхом отозвалось в мозгу, и они, непонятно каким образом, ступили в кубическое зеркальное помещение со скруглёнными углами. Такое ощущение, что прямо сквозь слепую блестящую стену, заколебавшуюся, как поверхность воды.
«Встаньте в центре».
Сергей повиновался.
«Повернитесь направо».
Он повернулся и увидел, что в скруглённом углу помещения на прозрачной, слегка наклонённой к нему поверхности разложены уже знакомые тусклые спиральки, ещё какие-то розовые шарики, чёрные брусочки со спичечный коробок, но поуже…
«Вам разрешается выбрать себе один предмет», — информировал проционец.
Судя по тому, как дёрнулось мальчишеское лицо Сергея, на память ему, скорее всего, пришла старая картинка: европейский купец, разложивший побрякушки из крашеного стекла перед смуглым дикарём Океании.
— Что я должен за это отдать?
«Вы уже отдали», — прозвучало в мозгу.
Сергей повернулся к проционцу и уставился в безликую металлическую округлость шлема — туда, где у его собеседника должны были, по идее, располагаться глаза.
— Я ничего не почувствовал, — испуганно возразил он.
«Вы не могли почувствовать, — последовал беззвучный ответ. — Вы об этом не знаете. Вам это не нужно. Вы можете выбрать себе один предмет».
Совершенно сбитый с толку Сергей снова повернулся к наклонённой прозрачной плоскости, на которой были разложены инопланетные побрякушки. Присмотревшись, он понял, что никакой плоскости нет вообще и на чём разложены предметы — неясно…
Сергей поправил этюдник и спрятал руки за спину.
— Нет, — отрывисто сказал он.
«Вы ничего не хотите взять?» — Сергею показалось, что в беззвучной и бесстрастной речи проционца впервые скользнуло удивление.
— Не хочу, — подтвердил он. — Но если можно… Я хотел бы спросить вас…
Проционец отозвался не сразу.
«Спрашивайте».
— Что вы о нас думаете? — тихо проговорил Сергей.
Проционец молчал. Создавалось впечатление, что он колеблется. Округлая металлическая скорлупа шлема ничего, естественно, выразить не могла, и всё же Сергей буквально чувствовал на себе внимательный заинтересованный взгляд.
«Идите за мной», — прозвучало наконец в мозгу, и проционец, видимо, решившись на что-то, шагнул к стене. С бьющимся сердцем Сергей последовал за ним.
Они шли по точно такому же коридору, только ковровая дорожка была здесь другого цвета. Последний поворот привёл их в тупик, и проционец отступил в сторону, вежливо пропуская Сергея вперёд.
Тот шагнул, и зеркальная слепая стена заколебалась перед ним, как поверхность воды. Сергей прошёл сквозь неё и остановился, ничего не понимая. Он снова был в стеклянном вестибюле отеля, и на него — на этот раз без улыбки — смотрел швейцар с тяжёлым полуразрушенным лицом. Сергей обернулся, хотел спросить, но спрашивать было некого. Стена.
Он не сразу сообразил, что по-русски это называется — выставить, а когда, сообразил — уткнул подбородок в грудь и зажмурился до боли.
Швейцар выжидающе смотрел. Когда же прозрачнобородый сопляк с этюдником, взяв наконец себя в руки, проследовал мимо него к выходу, швейцар озабоченно принялся изучать прямоугольный плафон на потолке. Потом сходил за тряпочкой и тщательно вытер дверную ручку, за которую брался Сергей.
***
Уже скрылся за ёлочками отель, а он всё ещё не смел поднять лица — шёл, как после пощёчины, и всё пытался найти объяснение случившемуся. Может быть, проционец просто не захотел огорчать его? Или, может быть, им вообще запрещено говорить, что они о нас думают?.. В конце обсаженной ёлками аллеи Сергей чуть было не налетел на кого-то. За полшага до столкновения остановился, вскинул глаза и увидел прямо перед собой широкогрудого осанистого красавца в легкой импортной курточке. Плотная чёрная бородка, тёмные смеющиеся глаза. Незнакомец смотрел на Сергея с нескрываемым любопытством.
— Здравствуйте… — неуверенно проговорил тот. У него вообще была плохая память на лица.
Приветствие это сильно позабавило чернобородого.
— Здравствуйте, — любезно отозвался он и продолжал смотреть.
Сергей почувствовал неловкость и, поскольку дорогу ему явно уступать не собирались, попробовал обогнуть незнакомца, но тут же уткнулся в грудь второму, повыше. Этот чем-то напоминал друга Володю: утяжелённая нижняя челюсть и невыразительные скучающие глаза.
Слева за ёлочками мерцал холодный мрамор отеля да сияла часть металлической надписи: «… алакт…»
— Ну, показывай, — утомлённо сказал Сергею тот, что повыше.
— Что «показывай»? — растерявшись, спросил Сергей.
Высокий глядел на него со скукой.
— В отеле был?
— Был…
— Показывай, что вынес.
— Ничего, — поспешно сказал Сергей. — Честное слово, ничего!
Чернобородый осанистый стоял рядом и с интересом слушал их беседу.
— Да что ж это мы посреди дороги? — мягко проговорил он, беря Сергея под локоток. — Прошу. Если это вас, конечно, не затруднит…
Красивое лицо его стало при этом очень серьёзным, почти торжественным, глаза же как были — так и остались смеющимися. Втроём они поднырнули под еловые лапы и оказались на проспекте. У бровки, вся в льдистых отсветах, стояла большая светлая машина. Может быть, даже «мерседес».
— Вы разрешите? — вежливо осведомился чернобородый, забирая этюдник.
Здесь же, между ёлочками и «мерседесом», Сергей был обыскан быстро и бесцеремонно. Вывернутая куртка легла на край капота. Высокий изучал содержимое изъятого кошелька. Чернобородый присел над раскрытым этюдником.
— Да что за чёрт! — с досадой сказал высокий и, положив кошелёк на куртку, снова взялся за Сергея. Тот не сопротивлялся, но лицо у него было скорее удивлённое, чем испуганное, — он всё ещё отказывался верить происходящему.
— Куда дел?
— Ребята… — сказал Сергей. — Честное слово…
Сидя на корточках перед раскрытым этюдником, чернобородый озадаченно трогал пальцем тюбики с краской. Губы его то выпячивались задумчивым хоботком, то критически поджимались.
— А? — спросил он наконец у того, что повыше.
— Да свистит он, Курбаши! — взорвался тот. — Явно же в пополаме с кем-то работает! Сунул кому-нибудь, когда через площадь проходил…
— Кому? — последовал быстрый вопрос.
Высокий почему-то поперхнулся. Не дождавшись ответа, чернобородый красавец Курбаши перевёл взгляд на Сергея:
— Что? В самом деле ничего?
Сергей посмотрел на раскрытый этюдник, на вывернутую куртку, на кошелёк — и вдруг заплакал. Дошло наконец.
— А ну-ка тихо! — с угрозой надвинулся на него высокий. — Прокатиться захотел? Так вот она, тачка, рядом…
— Болт!.. — укоризненно одёрнул его Курбаши. Он всё ещё сидел на корточках. Ему было так удобно. Долговязый Болт дёрнул углом рта и, сплюнув, отшагнул.
— Нам-то какое дело? — раздражённо спросил он, обращаясь в основном к Курбаши. — Взял он там, не взял… — И, видя, что всхлипывать Сергей почти прекратил, снова повернулся к нему: — Пойдёшь сейчас в отель и скажешь проциону, что передумал. Раз был у них, значит, пусть, раскошеливается — положено…
— Нет… — Сергей замотал головой. — Я туда больше не пойду… Ведь они же меня… Они же нас… — Голос его прервался. Он зажмурился и стиснул зубы.
— В конце концов это его дело, Болт, — заметил Курбаши. — И потом что ты ерунду говоришь: кто его туда одного пропустит?.. Помоги одеться человеку.
Долговязый Болт с отвращением на лице сгрёб куртку, вывернул её и принялся заталкивать как попало в рукава ватные Серёжины руки. Курбаши закрыл деревянную крышку и легко поднялся с корточек.
— Ты ничего не понял, — ласково сообщил он, вешая этюдник на плечо Сергея и заботливо поправляя ремень. — Мы не грабители. Просто нам необходимо было определить, ну, скажем, подоходный налог… Ты пойми, каждый, кто хоть однажды побывал у проционов, нуждается в защите. Знаешь, какие шакалы крутятся вокруг отеля? Это твоё счастье, что ты встретился с нами, а не с ними…
— Я не просил о защите, — сказал Сергей.
Курбаши рассмеялся. Зубы у него были великолепные.
— Поздно, — сказал он. — Нас с тобой видели, и этого достаточно — тебя уже никто не тронет… Но, если ты настаиваешь, Болт может прямо сейчас сходить на уголок и шепнуть кому надо, что мы к тебе отношения не имеем. Как? Пойдёт такой вариант?
Серёжа пришибленно молчал. Курбаши не глядя протянул руку, и долговязый Болт поспешно вложил в неё кошелёк и удостоверение Сергея.
— Видишь ли, э-э… — Курбаши раскрыл коричневую книжицу. — Серёжа… Я лично готов допустить, что ты был в отеле и ничего оттуда не вынес. Но Болт прав, это дела не меняет… Мы, повторяю, не грабители и поэтому возьмём с тебя по минимуму. — Он аккуратно вложил кошелёк в карман Серёжиной куртки, удостоверение — в другой. — Скажем, пятьсот… Я надеюсь, ты понимаешь, что не рублей?
Стоящий рядом Болт задохнулся от возмущения.
— Мало, Курбаши… — страдальчески проговорил он.
— Ты полагаешь? — Чернобородый Курбаши задумчиво поглядел на Сергея. — Да нет, в самый раз… Только не надо говорить, что баксов у тебя нет, что тебе не у кого занять… Этого не надо. «Люля-гриль» знаешь?
— Нет, — обречённо сказал Сергей.
— Это вон там, на углу, через квартал. Вот он, — Курбаши ткнул пальцем в грудь Болту, — будет ждать тебя там… ну, скажем, к шести часам. Я надеюсь, это никак твои планы не нарушает?
— Сегодня? — беспомощно переспросил Сергей.
— Можно и завтра, — согласился покладистый Курбаши. — Послезавтра, через год… Только в твоих интересах погасить задолженность сегодня к шести. А то ведь проценты пойдут, сам понимаешь…
***
— Я же тебе, козлу, говорил! — На друга Володю было страшно смотреть. — Я же тебя, козла, предупреждал: близко не подходи!..
Он ухватил с краешка железного блюдца дымящуюся «честерфильдину» и прошёлся в бешенстве от окна к столу и обратно. По комнате запорхали ветерки.
— Ну хоть ты-то веришь, что я у них ничего не взял? — жалобно спросил Сергей.
Володя замер на секунду, потом обернулся так резко, что воздух вокруг него едва не взбурлил.
— В милиции был?
— Нет.
— Слава богу… — Плечи Володи слегка расслабились. Он медленно поднёс ко рту прокушенный фильтр и одной затяжкой испепелил сигарету почти на треть. Стремительно подсел к столу.
— Какие они из себя? Ну, может, называли друг друга как?..
— Один такой долговязый… — запинаясь, начал Сергей. — Болтом зовут…
Володя медленно раздавил окурок в железном блюдечке. За мощными надбровьями, наполовину прикрытыми плоской каштановой чёлочкой, явно шла напряжённая мыслительная работа.
— Болт… — проговорил он наконец. — Раз Болт — значит, Курбаши…
— Главное, они же видели, что взять с меня нечего!.. — в отчаянии сказал Сергей. — Видели же…
Володя злобно фыркнул. Или резко выдохнул — как в каратэ.
— На хрен им твои деньги! — заорал он. — Им не деньги, им ты нужен!.. Сколько они хотят?
— Сказали по минимуму… Короче, пятьсот… — с трудом выговорил Сергей. — Долларов…
— Ш-шакалы!.. — друг Володя сорвался с места и исчез в дверном проёме. За освежёванной стеной загремело спортивное железо.
— Собирайся! — рявкнул он, снова появляясь в комнате. — В темпе давай!..
***
Дверь Курбаши ничем не отличалась от Володиной: прямоугольник листовой стали с глазком и штурвальчиком вместо ручки. Надо полагать, броню навешивала одна и та же фирма.
— Да нет там никого… — обречённо сказал Сергей. Володя не ответил и утопил кнопку звонка ещё раз. Дверь приоткрылась. На пороге стоял чернобородый осанистый красавец Курбаши в исполосованном английскими надписями спортивном костюме.
— Разувайтесь, проходите, — негромко проговорил он. Похоже, появления Сергея не удивило его нисколько — видимо, перед тем, как открыть, он внимательно изучил гостей в перископический глазок.
Они прошли и разулись. Тапочек Курбаши не предложил, да этого и не требовалось — под ногами пружинил ковер. Дверь закрылась, четыре маслянисто отсвечивающих штыря беззвучно вошли в косяки, в порог и в притолоку.
— Располагайтесь, — сказал Курбаши, проведя их в одну из комнат, и, не дожидаясь, пока они усядутся, забрался с ногами в кресло. — Чай? Кофе?
Володя досадливо шевельнул челюстью и не ответил. В квартире было тихо, как в сейфе, — из соседней комнаты слышалось тиканье часов. Потом что-то прошелестело по коридору — что-то длинное, шёлковое. Кажется, в доме был ещё кто-то. Сергей быстро взглянул на Володю, но тот не отреагировал. Видимо, шорох в коридоре опасности не представлял.
— Накладка вышла, Курбаши, — хрипло проговорил Володя.
— Вижу, — отозвался тот. — Родственник?
— Одноклассник, — буркнул Володя.
Курбаши приподнял красивую бровь. Этакий эмир бухарский в спортивном костюме.
— Даже словом не обмолвился, что вы с ним знакомы, — с мягким упрёком сообщил он.
— Да дурак он, Курбаши! — взорвался Володя. В голосе его, однако, пробивались жалобные нотки: — Лох! Всю жизнь лохом был — я-то знаю, я ж с ним за одной партой сидел!..
— Ты ведь со Скляром сидел… — робко напомнил Сергей.
— Заткнись! — рявкнул Володя. И снова жалобно: — Ну ты же видишь, Курбаши? Ничего не понимает! Даже сейчас!..
— Да, действительно… — согласился тот, с любопытством разглядывая их обоих.
В соседней комнате осеклись часы и стало совсем тихо. Где-то над плоской крышей девятиэтажки в студёной синеве сентябрьского неба парил дискообразный летательный аппарат.
— Фатима, часы сверь, — не повышая голоса, произнёс Курбаши, когда часы пошли снова. В коридоре послышался прежний шёлковый шелест. У Володи было напряжённое лицо — он ждал ответа.
— Ну что тебе сказать, Чубик… — задумчиво проговорил Курбаши. — Я всегда ценил твою помощь, и мне бы очень не хотелось с тобой поссориться. Вот только не знаю, как ко всему этому отнесётся контора. Болт уже на боевом посту, машина запущена…
Володя поднялся и хлёстко выложил на край стола пять зеленоватых бумажек.
Некоторое время Курбаши разглядывал купюры. Потом поднял исполненные уважения глаза на Володю, которого, оказывается, звали ещё и Чубиком.
— Даже так?
— Да, — сказал Володя. — Так.
Курбаши вздохнул и, не вставая с кресла, поднял лежащий прямо на ковре мобильник, потрогал кнопки.
— Ашотик?.. Здравствуй ещё раз… Узнал, да?.. Слушай, у тебя там Болт не появился?.. А что он делает?.. Ну, всё равно пригласи… — Курбаши опустил трубку и снова принялся разглядывать своих гостей. Потом в наушнике что-то отрывисто тявкнуло. — Болт?.. Да, я… В общем, доедай свой люля-кебаб… Можешь даже выпить… Да, уже можно… Ничего страшного, просто клиент принёс должок на дом… Да, на дом… — Наушник взволнованно залопотал, и Курбаши поморщился. — Не по телефону, Болт…
Он не глядя отправил трубку на место.
— Ну? — то ли спросил, то ли потребовал Володя.
Курбаши опечалился, став от этого ещё красивее.
— Да погоди ты, Чубик, — с досадой сказал он. — Серёжа…
— Нет! — немедленно перебил его Володя.
— Ты что, скупил всех одноклассников на корню? — холодно осведомился Курбаши. — Что ты всё время говоришь за него?.. Сколько ты получаешь, Серёжа?
Сергей сказал.
— И на работу, наверное, к девяти… — Курбаши сочувственно покивал. — Знаешь, я бы за такие деньги и просыпаться не стал… Ну а как насчёт будущего? Думаешь что-нибудь?
— Будущее… — горестно скривясь, повторил Сергей. — Какое у нас теперь будущее!..
Курбаши оторопело посмотрел на него, потом рассмеялся.
— Да-а… — проговорил он. — А Чубик-то прав… Я не о будущем человечества, Серёжа. Я о твоём собственном будущем…
— Курбаши!.. — с угрозой начал Володя.
— Я говорю не с тобой! — отрезал тот и снова повернулся к Сергею. — Понимаешь, Серёжа, им мало кто нравится… Я же видел: ты не навязывался, процион сам к тебе подошёл… Так что ты подумай всё-таки, есть ли тебе смысл горбатиться дальше… Ты рисуешь? Ну и рисуй. Для души, для славы, для чего хочешь… Раз в месяц зайдёшь в отель… Ну, будешь, конечно, что-то отстёгивать нам — за охрану…
Не сводя с него лихорадочных глаз, Сергей давно уже отрицательно качал головой.
— Неужели ты веришь во все эти байки? Что проционы мужиков импотентами делают? Что душу забирают?.. Я думал, ты без предрассудков…
— Я туда больше не пойду, — тихо сказал Сергей.
— Не пойдёт он, Курбаши! — с жаром подхватил Володя. — Ну я ж его знаю, ну!..
— Да вижу… — Курбаши скорбно поджал губы. Потом вздохнул и, не вставая, дотянулся до лежащих на краю стола денег.
— Я могу идти? — сдавленно спросил Сергей.
— Да, конечно…
Сергей встал.
— Володя, я… — Голос его пресёкся. — Я всё верну… В течение года я всё…
— Да иди ты к чёрту, — хмурясь, проворчал Володя. — Вернёт он!.. Вот толкнёшь первую картину за бугор — тогда и рассчитаемся…
Шутка, однако, далась ему с трудом: деньги — бог с ними, репутации было жалко… Сергей зажмурился и, чудом не налетев на косяк, вышел в коридор.
— Фатиме привет… — мрачно проговорил Володя и тоже встал.
Курбаши не ответил. Он слушал, как обувается в коридоре Сергей, — не попадая ногами в ботинки, обрывая шнурки и, кажется, даже всхлипывая.
— Чубик, — негромко позвал Курбаши. — Ты на тачке?
— Ну! — насторожившись, отозвался Володя.
— Мой тебе совет: подбрось его до дому — видишь же, какой он! Как бы чего не натворил…
— … там жестко все получилось. Толян был мужик крутой, но не подрассчитал – есть и покруче его парни.
— Так это правда, они его паяльником?
— Вроде да. Он долго ломался, пришлось ему очко паяльником погреть, и после этого все. Готов.
— Блин, я его как-то не осуждаю. Паяльником в очко… Слушай, Серый, а Виталя все никак не успокоится?
— Неа, он такие вещи чует. Но, если честно, смотри сам: цыгане сразу же узнали про дурь, которая к нам попала. Учитывая, что мы такими вещами не банчим, это вообще случайно вышло и точно на один раз. Но они тут же узнали. Это кто-то очень близкий к нам, Юра, и я бы на твоем месте был поаккуратнее…
Светка зашевелилась в кровати, пытаясь собрать воедино обрывки услышанного, сновидения и воспоминания о вчерашнем. Получался какой-то адский коктейль. Она утвердилась на пятой точке, протерла глаза и поняла, что в комнате она не одна. За журнальным столиком сидели Серега с Юрой и попивали пиво в ожидании ее пробуждения.
— Идем, малая, у нас грандиозные планы на сегодня.
— Опять бухать?
Серега заржал:
— Не без этого. Но мы нежно, по пивку и все. Сегодня мы будем думать о высоком и смотреть тоже с высоты.
— На бесцельно прожитые годы?
— Иногда ты меня пугаешь. Одевайся, не теряй времени, и не придется сожалеть о потерянных годах.
В коридоре снова пахло семечками – Светка улыбнулась. Надо бы зайти к Желбе, поболтать немного, но все некогда. Даже сесть записать заготовку про Марусю и то некогда — нынче она прямо нарасхват.
Они спустились, сели в Серегину машину и снова покатили куда-то в ночь. Светка откинулась на сидение и смотрела, как мелькают в лужах красные тормозные огни. Днем прошел дождь, и теперь асфальт был влажный, а отражения витрин расплывались и множились. Город стал в два раза светлее и ярче.
Мимо пролетали золотистые окна, оставляя дрожащие следы, рассыпающиеся блестками в темноте. Удивительное, потрясающее спокойствие обняло город, Светка смотрела на него сквозь полуопущенные веки, и причащалась к чувству внутренней тишины. Вот так бы жить всегда, глядя на мир с легким одобрением, и чувствуя себя в полной безопасности.
Они прокатились по Ленина, потом свернули на Горького и на Маркса. Возле Парка Горького Серега затормозил.
— Приехали.
— Парк?
— Ага. Помнишь, как тебя предки на день рождения выводили в парк и катали на аттракционах?
Точно, это как-то позабылось. Каждый год Светка ждала своего дня рождения, чтобы пойти в Парк Горького и весь день пользоваться жизнью на полную катушку. Любые аттракционы, сколько хочешь! Даже детскую железную дорогу, на которую надо было отстоять километровую очередь.
— А еще там было кафе-самолет, помнишь?
— Конечно. «Карлсон» называлось. Но мы туда так и не попали, надо было заказывать столик сильно заранее. Интересно, куда теперь дели этот самолет?
Серега хмыкнул:
— На металлолом продали. Куда еще может пригодиться списанный Ил-18?
— Жаль. Такая классная была идея.
Эти дни в парке были бесконечными, хоть и неотличимыми друг от друга. Солнечные, жаркие – на ее день рождения еще ни разу не было дождя. Зато была сахарная вата, газировка, мороженое и много людей. Праздник, который никогда не кончался. Интересно, как это устраивали родители? Ведь ее день рождения приходился на разные дни недели, но они непременно шли с ней в парк, будто им и работать не надо было.
Странно, почему она раньше об этом не думала? Ей никогда не приходило в голову, что ее родителям было тяжело. Ей казалось это само собой разумеющимся – ведь она не просила себя рожать. Не просила, и никогда не испытывала благодарности, напротив, она считала, что ей и так задолжали. За всю ее несчастливую жизнь.
В парке было темно и тихо – его закрывали на ночь. Фонтаны на центральной аллее не работали, а ведь Светка помнила, как бегала по их бортикам, брызгалась, а мать ругалась, что на платье останутся пятна от грязной воды. Рельсы Детской железной дороги выглядели заросшими, словно по ним давно никто не ездил.
Они прошли и свернули налево, туда, где раньше стоял самолет с кафе «Карлсон». Фонари не горели, и в призрачном лунном свете парк выглядел жутковато. Особенно, если свернуть с центрального прохода на какую-нибудь дорожку, где становилось видно, что деревья очень больны.
Их ветви были покрыты неприятным белым налетом, похожим на паутину. Чем выше было дерево, тем гуще налет, и в глубине парка деревья полностью укутались в эту дрянь.
— Странно, почему их не почистят?
— Кому это надо? Раньше государство этим занималось, теперь никто ничего не делает. Паровозик, вон, бывало, ездил. Прикольный же был. Помнишь, как мы с тобой рассматривали фотокарточки юных машинистов и люто завидовали.
— Нам ничего не светило, Серый, их набирали из какой-то блатной школы. Юных пионеров, всемпримеров, а мы с тобой жили и учились в Роще, среди бичей. Какая нам железная дорога? Хорошо хоть за деньги пускали покататься.
— Блин, стремно тут. Тоскливо. Как будто среди привидений стоишь. Пошли на колесо обозрения.
— А оно работает?
— Для нас заработает.
Они повернули и вышли снова на центральную аллею, где темным призраком возвышалась скрипящая металлическая конструкция.
Ночной город с высоты птичьего полета. Светке казалось, что они поднялись над темной скорлупой неба и вышли в пространство, где все залито малиновым. Ночные грозовые облака остались под ними, а они парили сверху, глядя, как зажигаются и гаснут огни на разных берегах реки.
Здесь, наверху, все тоже было спокойным. Умиротворенным, вечным и мудрым – можно было просто потягивать пиво из бутылки и сидеть молчать, глядя, как на лицах друзей меняется отсвет. На самом верху он был розовым, по мере спуска становился сиреневым, а внизу, где начиналась ночь, окрашивал их в мертвенно-бледные тона. А потом новый круг и они снова воскресали из мертвых, и это было потрясающе! Светка смотрела во все глаза и радовалась всем сердцем. Воистину, это был замечательный план! Пусть все всегда так и будет – даже если ты спускаешься на дно могилы, ты точно знаешь, что за этим следует подъем на высоту, где все будет в розовом свете.
Светка потеряла счет времени. Казалось, они катались так совсем немного, но в то же время почти всю жизнь. И молчали. Не было необходимости болтать. Каждый думал о своем, но они все были на одной волне. Но пиво кончилось, Юра поболтал бутылкой и вздохнул:
— Надо идти. Кто сгоняет?
— Да все пойдем. Хватит уже тут сидеть, у меня жопа мерзнет.
Колесо скрипнуло и остановилось. Здесь, внизу, все казалось беспробудно черным – после сверкающих розовых облаков с золотыми краями, темные аллеи парка с больными деревьями вызывали тоску и страх. Без Сереги с Юрой Светка бы не решилась тут ходить.
— Сейчас заедем за пивасиком и двинем в район Дивногорска, на смотровую площадку. Встретим рассвет.
Блин, а это круто! Это же настоящий кайф и драйв – куда захотели, туда и рванули. Так и надо жить. Светка говорила сама себе, что надо непременно это запомнить, вот это ощущение, что можно делать все, что хочется. И потом жить так же. Но сможет ли она сама так? До сих пор не получалось. Была и еще какая-то важная мысль, которая пришла ей в этом парке, но Светка никак не могла ее уловить. Она пищала комаром возле уха, вилась рядом, но в руки не давалась.
Когда они подошли к машине, там что-то трещало. Серега нахмурился и по-быстрому открыл дверь. Звуки издавала трубка встроенного телефона, которым он намедни хвастался.
— Да? Я. Гуляю. Со мной. А что случилось?
Он помолчал, выслушивая чей-то взволнованный голос.
— Понял. Сейчас будем. Уже едем.
Светка поняла, что прогулка на сегодня окончена.
— Серый, у тебя дела?
— Да. Нам с Юркой надо смотаться на кладбище.
— Зачем?
— Там фигня какая-то, цыгане бузят на нашего пацана.
— Ночью? На кладбище?
— Ну, типа, он цыганскую могилу вскрыл. Хотя вряд ли кто из наших станет этой херней заниматься. Скорее всего, это кто-то левый. В общем, надо съездить, переговорить.
Светка почесала репу. Добираться в такое время до своей общаги придется, скорее всего, пешком. Вроде и не так далеко, к утру должна дойти.
— Ладно. Тогда я домой.
— Какое домой? Садись в машину. Мы мигом смотаемся, глянем, что к чему и назад. В любом случае я тебя одну не отпущу. Если что, там потом попрошу кого-нибудь из наших тебя отвезти. Все нормально будет. Садись на заднее, и погнали.
— Зачем кому-то вскрывать цыганскую могилу?
— Эээ, мать, да ты не в курсах? Цыгане, когда своих больших хоронят, не просто гроб в яму зарывают, а копают бульдозером целую комнату, в которой выкладывают плиткой пол и стены. Посередине, на постамент, ставят гроб с покойником, одетым в лучшую одежду и золото. А вокруг него кладут все, что ему принадлежало: меха, технику, шарфы мохеровые, золотишко опять же. Иногда даже деньги. А потом накатывают потолок и бетоном заливают. Так и лежит мертвец в отдельной комнате со всем своим барахлом. Некоторые не прочь поживиться, там нормально золота может быть. Ну и вещички хорошие.
Светка представила себе этот ужас, как в кафельной комнате лежит мертвец, укутанный в меха, а по этим мехам и мохеровому шарфу ползают черви.
— Фу, какая дрянь!
— Говорят, Мишу Ромодановского похоронили вместе с машиной. Он разбился на своей «Волге», так типа его вместе с ней и зарыли. И плиту наверх поставили огромную, где он в человеческий рост выгравирован, а рядом – машина его.
— Это правда, — подал голос Юра, — про машину правда. А что, даже романтично: если что, Серый, похороните меня вместе с моей девяткой.
Они пролетели по проспекту Металлургов, пугая светофоры своей скоростью. Серега летел точно больше сотни, музыка больше не играла, а вжавшаяся в сидение Светка размышляла о цыганских могилах.
— Есть бомбилы, которые не гнушаются. Но цыгане за такое четко мстят. Говорят, было дело, дернули одну могилу – все вынесли, не побрезговали и с трупа одежку снять. Джинсы фирменные ливайсы, куртку кожаную, шапку норковую. Короче, вернули жмура в мир в том виде, в котором он в него пришел. А потом курточка эта на барахолке всплыла, и по курточке цыгане вышли на пацанчика, который могилку вскрыл.
Юрин профиль боксера, слегка освещенный синей подсветкой с приборной панели, выглядел потусторонне.
— В общем, дальше неприятно. Цыгане, они мстить умеют – они не только пацана уработали, но и семью его вырезали. Жену, ребенка маленького, родителей.
— Нелюди они.
— Так и он не по-людски поступил. Нахрена в могилу лезть?
— Нахрена туда золото класть? Искушать людей почем зря, а потом на куски резать – это нормально?
— Юрка, блин, я ни за какое золото туда бы не полез, к трупу. Но в общем согласен, что семья ни при чем. Ребенка жалко и стариков, они вообще ни при делах были. Но это цыгане, с ними надо ухо востро держать.
— Так вот и я об этом. Пацан за дело получил, его не жалко. А семью трогать – это зашквар.
С Металлургов они свернули на Воронова, потом объехали Школу милиции и вырулили на бетонку среди пустырей. Светка знала, что сейчас буквально пара минут, и они въедут под мост, а там уже и Бадалык.
— Серый, а можно с вами посмотреть?
— На что? На разборку? Даже не думай.
— На могилу цыганскую.
— Нет. Не на что там смотреть. Сейчас будем подъезжать, ты вообще ляжешь на сидение и пледиком прикроешься, чтоб я тебя с двух шагов в машине не видел. Мало ли что.
«Вольво» пролетел под мостом и впереди замаячили кладбищенские ворота. Серега обернулся и приказал:
— Быстро. Легла и накрылась. Если все будет нормально, я тебя выпущу. А пока лежи и не отсвечивай.
В лицо ей прилетел колючий темный плед.
— Давай. Сейчас же.
Пришлось лечь и накрыться с головой.
Дальнейшее приходилось слушать, как радиопостановку. Вот Серега с Юрой остановились, и Серега переговорил с кем-то через опущенное стекло. Вот машина снова тронулась и миновала кладбищенские ворота, судя по изменившемуся дорожному покрытию. Вот они свернули направо и подъехали к цыганской части кладбища. Там явно было много людей, судя по разноголосому гомону.
Тут Серега с Юрой вышли, хлопнув дверями, а потом Светка услышала, как задвинулись кнопки блокировки. Ее заперли в машине. Нормально. А если случится что, ей лежать тут до самой старости? Но пока других вариантов не было, и она старалась не шевелиться и даже дышать, как можно тише.
И тут, в тишине и темноте, до нее, наконец, дошла ускользающая мысль из Центрального парка: ее родители. В масштабе своей жизни, достаточно бедной и непростой, они не только много работали и боролись с ужасным советским бытом, но и давали ей все, что у них было.
Вот ее папа, вечно уставший и сонный после ночной смены, тащится с ней на елку. Светка бегает по горкам, а он засыпает стоя. И она недовольна, что он не хочет с ней кататься. Вот мама, которая тащит на себе весь быт и работает врачом, и она продает свои финские зимние сапоги, чтобы купить Светке велосипед на 10-летие.
Светке почему-то стало страшно, в горле собрался комок, и дышать стало трудно. Прочь, прочь эти поганые мысли, надо бы подышать воздухом, пока они ее не задушили! Она выползла из-под пледа и осторожно приподняла голову – рядом никого не было. Тогда она подняла руку и рванула вверх кнопку блокировки. Дверь щелкнула, она была свободна.
У цыганских могил крутилась довольно большая толпа. Светка осторожно подошла и остановилась поодаль. Одна из могил была освещена автомобильными фарами, как импровизированная сцена. Но на вид она была совершенно целой, и теперь по ней ползали люди, рассматривая сколы на бетоне.
— Да нету там ни хрена.
— Ищут.
— У себя бы в жопе поискали. Никто из наших к ним не лазил и не собирался, брехня все это.
— Брехня-то брехня, но кто-то же капнул цыганам. Вон как взвились и прилетели.
— Я бы тоже прилетел на их месте. Только никто не трогал эту могилу. Если там коцки какие-то, то пусть своим строителям предъявы делают.
Светка неслышно отступила в темноту, чтобы не выдать своего присутствия. Ну и хорошо, что так получилось. Значит, Серега с Юрой скоро освободятся, и они поедут в Дивногорск. Стараясь не цепляться одеждой за оградки, она аккуратно отходила к Аллее Славы. Сейчас отойдет, а потом тихонько вернется в машину по аллее.
Отступая задом, она натолкнулась на припаркованную машину. Повернулась — девятка, и кажется Юрина. Обогнула ее и выдохнула, теперь можно и не бояться хрустнуть веткой или налететь на памятник. Она повернулась и стала присматриваться, чтобы глаза привыкли к темноте – где-то там, уже очень скоро, должна быть аллея.
Аккуратно пробираясь между могилок, она удивлялась, что ей совсем не страшно. Но ведь рядом были люди, много людей, и среди них Серега, так что она вполне могла чувствовать себя в своей тарелке даже среди мертвецов. Жаль, что не удалось подобраться ближе к цыганской могиле и рассмотреть получше. А если бы она была открыта? Жутко, но невероятно интересно.
Судя по тому, что оградки становились все ровнее, а памятники солиднее, Светка приближалась к Аллее Славы. Вот и оградки кончились, сменившись громадными мемориальными комплексами из черного мрамора. В неверном лунном свете было видно, что между плитами на земле растет трава, а сами плиты крошатся и начинают понемногу проваливаться. Мраморные обелиски теряют величавость, а ведь на их установку были потрачены безумные деньги.
Мирская слава проходит. Светка зашла внутрь одного из таких комплексов – все в нем некогда было дорого-богато, даже традиционная скамеечка и та выполнена из мрамора. Ваза для цветов – тоже мраморная. Чтобы не украли. А теперь все понемногу ветшало, видимо, похороненных тут людей стали забывать. И дорогие могилы им ничем не помогли.
Светка присела на мраморную скамейку и опустила плечи. Стянула через голову балахон и вытерла им вспотевшее лицо. Сейчас она чувствовала себя бесконечно уставшей – куда делось ее воодушевление и спокойствие, удивительное ощущение свободы с высоты колеса обозрения. Она даже не была уверена, что хочет ехать в Дивногорск встречать рассвет. Ей будто стало на двадцать лет больше, и она тупо хотела спать в своей постели, и чтобы никто не входил в комнату.
Неподалеку моргал фонарь, периодически зажигаясь и потухая, как проблесковый маячок. Его месмерическое мерцание действовало на нервы, каменная скамейка тянула тепло из тела. Надо идти. Светка встала и пошла на неверный свет фонаря, переходя из одного мавзолея в другой.
Вот и показались росшие по бокам аллеи ели. Светка споткнулась о вылетевшую из кладки мраморную плитку и остановилась. Фонарь на несколько секунд освещал местность, а потом погружал ее в полную тьму. Стараясь рассмотреть, где тут выход, Светка насчитала не менее восьми могил с высокими плитами, на которых в полный рост были выгравированы молодые мужчины.
Она повернулась и посмотрела на ближайшие плиты – у них была одинаковая дата смерти: 12.08.1994. Ого, погибли в один день. Ей стало интересно, и в те моменты, когда фонарь давал свой скудный свет, Светка всматривалась в надписи на памятниках.
Петр Андреевич Сипятый, ум. 12.08.1994
Денис Эдуардович Клевс, ум. 12.08.1994
Сергей Игоревич Михайленко, ум. 12.08.1994
Виталий Семенович Мутовин…
Что?! Сергей Игоревич Михайленко?! Светка вернулась к предыдущему памятнику и, когда фонарь в очередной раз вспыхнул белым, в ужасе отшатнулась – с черной мраморной доски на нее смотрел Серега. Одетый в модный костюм с широкими плечами, одна рука в кармане брюк, во второй сигарета – а глаза совсем неживые.
Ноги приросли к земле, сердце забилось глухо и сильно. Всматриваясь в мраморное, застывшее лицо Сереги, она не могла двинуться с места. Судорожный глоток и голова сама собой повернулась налево — на следующем памятнике был Виталий Семеныч. Все с одной и той же датой – 12.08.1994 года.
Трррр…. Раздался шлепок. Яркая вспышка и звук лопающегося стекла, вслед за которым все погрузилось во тьму. Как ослепшая, Светка стояла столбом, а перед глазами сияли негативы могильных памятников. В полной темноте она сделала шаг назад, потом другой, а потом поймала себя уже на Аллее славы, бегущей прочь от неожиданного кошмара. Скорее в машину, к Сереге, убедиться, что все в порядке, и больше никогда не покупать колеса у Джафара.
Она выскочила из аллеи напротив главного входа и на секунду замерла. Налево. Сейчас налево, там цыганские могилы, там остались Серега с Юрой и все остальные. Светка бежала и понимала, что что-то не так – на парковке не было ни одной машины, вокруг царила тишина и темнота.
Вот и могила, возле которой ползали цыгане с фонариком. Точно она – на ней плита с мужиком в кожанке и формовке на фоне видика с телевизором. Вот только здесь была свежая, истоптанная десятками ног земля, а теперь – бурьян в половину роста.
Светка подошла ближе. Бетонная подушка растрескалась. Из щелей, ручейками бегущих в землю, пробивалась трава. На самом памятнике тянулись длинные белые дорожки из птичьего дерьма, он выглядел старым и неухоженным. Где все? Где Серега? Светка оглянулась и сердце ее зашлось – глухой ночью она была на кладбище совершенно одна.
В голове моментально зазвенело, горло пересохло. Боковое зрение сразу же стало улавливать неясное шевеление по сторонам. Казалось, что бесплотные, холодные руки тянутся к ней со всех сторон, знают, что бежать ей некуда. Надо идти. Надо выбираться отсюда, надо срочно пересечь кладбищенскую ограду, там мертвецы ее не достанут. Светка сглотнула трудный комок и сделала шаг в направлении выхода, потом другой, а потом она уже бежала так, как никогда не бегала на уроках физкультуры.
За кладбищенской стеной 50 метров и дорога. Там много машин, но есть ли там кто в это время? И мысль о маньяках-насильниках ее сейчас не беспокоила, она хотела убраться отсюда как можно быстрее.
В глухой середине ночи оживленная дорога была пуста. Неуверенный свет фонарей, мутноватый и грязный, далекий лай собак и наползающая со стороны Бадалыка тишина, пугали так, что сердце было готово остановиться. Хотелось услышать хоть какой-то нормальный, живой звук, но уши словно заложило ватой. Наверное поэтому Светка не услышала работающий двигатель у одинокой машины, неспешно спускающейся с горы. Лишь когда фары мелькнули на подъезде к пешеходному переходу, она очнулась и бросилась наперерез.
— Сдурела?
— П-п-простите. Подвезите меня, пожалуйста, хотя бы до Северного.
В машине было темно, только приборная панель светилась синим. Водитель, пожилой мужичок, мягко тронулся с места. Светка пристегнулась трясущимися руками, забилась поглубже и задумалась. Над железнодорожным переездом качался фонарь. Его белесый свет на мгновение осветил салон, и лицо водителя выступило из мрака.
— Какое сегодня число?
— Ты пьяная, что ли?
— Выпимши, но не пьяная. Хотя… Так какое сегодня число?
— Одиннадцатое.
— Одиннадцатое августа?
— Ну не января же.
Светку едва не стошнило. Обеспокоенный водитель притормозил у обочины.
— Подыши, открой дверь. А то вывернет.
Очень вовремя. Светка едва успела открыть дверь, чтобы кинуться во тьму, не разбирая дороги. Но ее вывернуло прямо на землю. Мужчина деликатно отвернулся, потом достал с заднего сидения бутылку минералки.
— Прополощи горло. Ничего, бывает.
Говорил он тихим голосом, не было в нем ничего злобного. Хлебнув из бутылки, Светка еще раз посмотрела на его лицо и поняла, что он выглядит… ну как из старой газеты: китайский костюм спортивный на нем, кожаная кепка. Такая у ее отца была когда-то, она еще в школе училась. Машина девятка, в салоне воняет бензином.
Ехали они обычной дорогой: через Северный, потом на Авиаторов и на Октябрьский мост. Мужичок молчал и вел машину, и Светка молчала, а перед глазами ее горела дата: 12.08.1994.
Машина повернула на Корнетова, потом на Вавилова и в переулок Якорный. Возле общежития водитель остановился.
— Все, давай. Иди поспи, все образуется. И не шарься больше по ночам, а то всякое бывает.
Светка вышла из машины. Входная железная дверь в общагу была открыта – бери и беги, спасайся. Она так и хотела сделать, но сил совершенно не осталось. Перед ней лежала общага, а позади – темный и призрачный мир, в котором сторожевыми башнями возвышались черные мраморные обелиски.
Вспомнив пустое кладбище, Светка отшатнулась и быстро побежала наверх по лестнице, залетела в свою комнату, закрыла дверь на ключ и почти сползла на пол. Пять или десять минут просто сидела, не в силах подняться, а потом решила все же раздеться и лечь спать – не дело сидеть у двери. Переборов страх, Светка подошла к шкафу и взялась рукой за зеркальную дверцу – с глубины мутной поверхности на нее смотрела женщина средних лет с поразительно знакомым лицом.
— Какой сегодня день?
Светка вышла из комнаты и двинулась по коридору. К Желбе? Нет, сейчас ей хотелось поговорить с комендантшей. Ей хотелось чего-то четкого и основательного в этом мире теней и ночи.
Дверь в кабинет была открыта. Варвара Львовна перебирала бумаги, выкидывая что-то из больших картонных папок прямо на пол. Весь пол, как осенний двор, был усеян пожелтевшими от времени листами. Она вообще когда-нибудь спит?
— Какой сегодня день? Здравствуйте.
Комендантша вскинула брови, увидев Светку в такой час в своем кабинете.
— Эта информация поможет вам заснуть?
На стене висел бухгалтерский календарь на три месяца с красным окошком, передвигавшимся по датам. Он стоял на дате 11 августа 1994 года.
— Надо же, как я сразу-то не поняла… Ведь ни у кого вокруг телефонов нет, да и вообще все другое.
— Выпивали?
Светка кивнула, бессильно опускаясь на стул. Воздуха было мало, хотелось бы больше, но ночная духота липла к коже, опутывая ее невидимыми паутинками.
— Мне ведь не семнадцать лет, и давно уже. И я об этом знаю, но все время думаю, что само рассосется. Типа, если не смотреть в зеркало, то тебе и вправду станет семнадцать. А мне тридцать шесть, между прочим, и половины моей жизни уже нет.
Варвара Львовна продолжала шерстить папки, временами вскидывая на Светку умные темные глаза.
— Где я? Что происходит вообще? – слезы потекли сами собой, посыпались горохом на ненужные листы бумаги. Комендантша нахмурилась.
— Вам надо поспать. Вернее проспаться. И завязывать уже с алкоголем.
— Да не пью я столько, чтобы слетать с катушек! Я, похоже, на них никогда и не залетала. Если хорошо подумать, мне все еще семнадцать и я нифига не выросла. Куда ушли двадцать лет – непонятно.
Светке перехватило горло:
— Я ведь себя на фотографиях не узнаю, потому что у меня в башке я еще маленькая. А на деле уже тетка. Ужас-то какой… Получается, моя мать была права насчет меня. И я действительно ничего из себя не представляю. А ведь могла бы выбросить дерьмо из головы, работать себе тихонечко, внуков маме рожать от слесарей.
— Могла бы?
— Нет. Видимо я и на это не гожусь.
Варвара Львовна отложила папку в сторону и внимательно посмотрела на Светку:
— Откуда вы знаете, на что вы годитесь, если вы даже не пытались.
— Я пыталась, но… Понимаете, писать – это тоже работа, полноценная. Это все равно, что сидеть в бухгалтерии с 9 до 6. Этим нужно заниматься постоянно, вкладывать время, силы. А у меня уже есть работа, мне надо на жизнь зарабатывать. Я постоянно пытаюсь как-то выкроить время, что-то сделать, но… Если честно, я не знаю, как быть. Я не тяну жизнь. Я везде лишняя.
— В этом месте я должна вас пожалеть?
Светка вздрогнула, будто ей дали пощечину. В одно мгновение она очень четко и ясно увидела перед глазами всю картину своей жизни, и преисполнилась отвращением.
— Извините.
Она поднялась и повернулась к выходу, но комендантша ее остановила:
— Я видела ваш корабль. Вам дан талант, у вас преимущество перед другими людьми. Вы можете то, чего не могут остальные. И вы думали, что это бесплатно? Что вам не придется ничего вкладывать, но можно будет пожинать плоды успеха? Проснетесь утром, а под окном на Якорном демонстрация – фанаты ваши пожаловали, лавровый венок вам принесли и чемодан денег?
Каждое слово било точно в цель, оставляя на Светке живую, незаживающую рану. Сколько их было, этих ран, она уже и со счету сбилась. Как избитая собачонка, она сжалась в комок, думая только о том, как бы улизнуть и прекратить это все.
Варвара Львовна еще крепче сжала пальцы и медленно, четко приказала:
— Спать. Прямо сейчас. А потом работать. Пока вы живы, у вас все впереди, сколько бы лет вам ни исполнилось.
Легкий толчок, и освещенный кабинет остался позади, а дальше Светка ничего не помнила.
Я оказался в затруднительном положении: с одной стороны, следовало бы сразу после предложения штатному гению взятки согласно регламенту выгнать апостольцев восвояси. С другой, я уже тут, сопровождаю укомплектованную до последней новинки экспедицию, и не воспользоваться моментом, пока есть возможность – преступление против моей природы, и вообще кощунство и почти святотатство. Геологи мне не простят, а то и вовсе съедят целиком и потрохами не побрезгуют.
И я пошел на небольшое должностное допущение. С согласия и полного одобрения моего решения от шефа и аналитиков.
Найдя ученого, я первым делом попросил:
– Тайвин, не могли бы вы мне рассказывать о каждом поползновении в вашу сторону от «Апостола»?
Гений внимательно посмотрел на меня поверх очков и уточнил:
– Мы пока продолжаем сотрудничать?
– Да. До первого их серьезного просчета.
– А предложение мне принимать?
Я секунду колебался, затем с неуверенностью предположил:
– Вы же пока однозначного ответа не давали?
– Нет.
– Вот и не давайте. Посмотрим, что они предпримут, – и упреждающе заметил: – Шеф в курсе.
– Славно.
Казалось, ученый вполне был удовлетворен моей инициативой. Успокоенный, я принялся наблюдать.
В последующие несколько дней промышленники вели себя, как мыши под веником. Ранним утром, едва занималась ало-фиолетовая заря, мы собирались в центре базы, и сосредоточенно топали всемером на контрольную точку: боевая пятерка оперативников со мной во главе и двое апостольцев. Идти было относительно недалеко: пару километров, но оборудования ребята с собой брали столько, словно намеревались построить сверхтехнологичную буровую установку.
Первый раз я исподтишка посмеивался, но уже на втором километре пути сжалился, и перераспределил вес между работягами и нами. Но так, чтобы поклажа не мешала нам, если что, активно отмахиваться от чрезмерно любопытствующих инсектоидов. Особенно почему-то наша честная компания приглянулась одной милой зверушке – иглобрюхой суккубе.
Тварь размером с неплохой обеденный стол, одна из немногих билатерально симметричных в напрочь утратившем чувство меры мире, она смахивала больше всего на помесь гепарда с ежом. Только иглы у нее почему-то усеивали не спину, а поджарое брюхо. Черно-красная, как у многих хищников Шестого, окраска говорила о том, что зверь преимущественно ночной и, разумеется, ядовитый.
Я уже понял логику инсектоидной фауны, насколько это здесь вообще было возможно: все, что кусалось, плевалось и имело в окраске красные элементы, было ядовитым. Неядовитые создания маскировались на манер половой тряпки – серые, зеленоватые, коричневатые тона без выраженных цветовых пятен, что-то летучее или больше метра в холке (как будто у кого-то, кроме хищников, тут есть холка, ха!) – с красноватыми, голубыми или синими вкраплениями.
Суккуба сопровождала нас на рассвете и на закате, и даже днем я иногда вскидывался, пытаясь углядеть непроницаемо-черные фасетчатые глаза с алыми отсветами в полупрозрачном разноцветном ковре луговых трав. Черт ее знает, что ей было нужно, но первые две ходки мы старались сделать максимально осторожно и тихо.
Отведя первую партию промышленников на место и оставив с ними Берца, я возвращался с ребятами в лагерь, забирал вторую пару апостольцев, затем и третью. В течение пары часов перетаскав несколько сот килограммов ценного оборудования и три пары промышленных мозгов, я выжатым возвращался в лагерь, обычно в компании Уилла. Там мы и отдыхали до вечера, развлекаясь разговорами с Тайвиновыми гамадрилами или Аланом, пока Берц с интровертами-неразлучниками – Сержем и Марком – отрабатывали смену по охране специалистов «Апостола».
Насколько я понял, промышленники проводили преимущественно геофизические исследования, занимались электроразведкой, картографировали местность и брали геохимические пробы, которыми потом ночью занимались еще трое апостольцев, перманентно дрыхнущие днем на базе.
Вечером катавасия с доставкой геологов и уносом образцов и аппаратуры повторялась в обратном порядке, и на шестой день рутины я порядком подустал наматывать туда-сюда один и тот же маршрут общей протяженностью в пару десятков километров с довеском. И на седьмой день объявил ребятам, что настало время сотворить из человека шагающего сущность первопроходческую, нагло оттеснив Романа с его наблюдательного поста.
Как назло, именно сегодня суккуба и решила, что настал ее звездный час. Едва из видимости скрылись макушки Романа и Марка, а я запустил защитный купол, как из зарослей кустарника вокруг вытоптанной за неделю площадки послышалось торжествующее курлыканье пополам с шипением. И птичка-иволга о восьми ногах хищно распласталась удивленной мордой о нанитовую защиту.
Секунду мы с ней задумчиво созерцали друг друга через переливающуюся радужными отсветами тоненькую пленку. Затем зверь осторожно сполз на землю и бесшумно растворился в кустах.
– Почему вы его не пристрелили? – живо поинтересовался лопоухий веснушчатый геофизик, опасливо выглядывающий из-за громоздкого сложного прибора, невозмутимо выводящего кривой график измерений таинственного излучения.
– А вы видели для себя реальную опасность? – ответил я вопросом на вопрос. – Пока непосредственной угрозы жизни, здоровью и оборудованию нет, и стрелять незачем.
– А если оно нападет, когда мы будем идти обратно? – продолжал беспокоиться геофизик.
– Ну, тогда мы с ней поговорим в более интимной обстановке, – усмехнулся я демонстративно. А про себя подумал: а в самом деле, что тогда?
Суккуба, как и скорпикора Салливана – зверюга непредсказуемая, зубастая и агрессивная. Причем тактика у нее, как у игуаны – напасть, куснуть и отойти, подождав, пока предполагаемая жертва не упокоится в страшных корчах. И, похоже, она всерьез воспринимала нас как довольно легкую и лакомую добычу, потому что в течение дня я явственно слышал ее стрекочущее шипение и переливчатые взрыкивания где-то неподалеку. Постепенно промышленники успокоились, а суккуба, судя по всему, прочно и надолго засела где-то в кустах. Я скучал, а день медленно и печально катился к своему логическому завершению.
По мере приближения часа Х настроение мое медленно, но верно от отметки средней паршивости ползло к нижней ее границе. Суккуба, чтоб ей икнулось не вовремя, будто почуяла мою неуверенность, и стала активнее ворочаться неподалеку, то показывая на секунду кончик шипастого членистого хвоста, то изредка высовывая свою, вне всякого сомнения, очаровательную пасть в нашу сторону из травяного буйства, царящего кругом.
А вот и мои молодцы – только бело-голубое солнце коснулось верхушек торчащих на горизонте сверхъестественным маревом миража кустарников, со стороны лагеря показались первопроходцы. Я на секунду забыл о суккубе – залюбовался ребятами и их слаженной работой. Оперативники – настороженные, аккуратные, собранные – приближались к нам, освещенные насыщенно-фиолетовым закатным светом, прикрывая друг другу спины и умудряясь успевать по пути с изумленным восторгом разглядывать мир вокруг.
Уже больше двух лет прошло, а любопытство никуда не делось, равно как и это волшебное чувство соприкосновения с чем-то настолько удивительным и прекрасным, что дух захватывает. А впереди, может быть, другие миры, и, кто знает, может, мы и там пригодимся?
Я чуть зажмурился, порадовавшись за нас всех вне очереди, и осмотрел спутников: апостольцы были унылыми и угрюмыми, но оборудование дисциплинированно собрали. Серж и Уилл, дежурившие сегодня со мной, просто молча ждали – за день разговорчивый Уилл, по поводу и без повода рассказывавший интроверту о своих эзотерических познаниях, успел порядком надоесть не только ему, но и мне, так что пришлось попросить его немного помолчать, чему оперативник был не рад и надулся на нас, сидя теперь нахохленным воробышком.
Зайдя под защитный купол, Берц ухмыльнулся:
– Что, заговорил их, заговорщик?
Уилл только печально взглянул на коллегу, всем видом демонстрируя незаслуженно обиженную невинность. Я подкрался к нему со спины и похлопал по плечу:
– Ничего, будет и на твоей улице праздник, перевернется грузовик с веселыми мракобесами, вдоволь наобщаетесь.
Уилл неуверенно улыбнулся, но промолчал: мало ли, вдруг все-таки по шее дадут лишний раз. Мы осмотрели точку исследований – ничего не забыли случайно? – и потихоньку выдвинулись в обратный путь.
Чтобы ускорить процесс, мы навьючили на себя часть аппаратуры в надежде побыстрее дойти до базы, и рассыпались вокруг хмурых и боязливых апостольцев. Особенно нервничал лопоухий веснушчатый тип – он то и дело озирался по сторонам и нервно спотыкался практически на ровном месте. Я ему даже немного посочувствовал – это ж надо так переживать, нас здесь и сейчас больше половины всей экспедиции – одиннадцать человек, и пятеро, включая меня, вооружены. Ну что мы, с несчастной суккубой не справимся?
Ребят насчет инсектоида я предупредил, само зловредное животное пока и не думало появляться. Правда, счастье мое длилось весьма недолго – не успели мы и метров двести протопать обратно, как из-за зарослей цветущего очередника, усыпанного нежно-золотистыми мелкими соцветиями из похожих на крошечные мерцающие звездочки точек, пригнувшаяся к земле, едва ли не ползущая ползком, показалась навязчивая наша спутница.
Минуту понаблюдав за нами, она победно взрыкнула и отколола такой финт своим игольчатым брюхом, что увидь я сей цирковой номер по головизору или услышь от кого-то в компании, решил бы – точно брешут, собаки страшные. Но нет, реальность оказалась куда удивительнее сказок, мне захотелось визор протереть лишний раз – суккуба приземисто припала на передние четыре лапы и прыгнула.
Но как! Эта зараза прижала все иголки брюха к земле – и мне показалось, что я слышу странный свист. И точно – они мягко сплющились, набирая воздух, а зверь через секунду взмыл вверх, подкинутый резко распрямившимися и одновременно выпустившими струю воздуха с характерным шипением иглами и импульсом сильных задних четырех лап.
– Хренас-се у нее газовый порт сработал! – уворачиваясь от клацнувшей в миллиметре от моего правого плеча пасти, присвистнул я. Одновременно правой рукой я послал ей вслед пару игл с парализующим сердечником, левой попутно разворачивая защиту.
Суккуба недовольно вякнула – еще бы, я б тоже не обрадовался непредвиденной инъекции в мягкое место – и распласталась на траве, набирая силы и воздух для повторного броска.
Теоретически выхода у нас, как и всегда у тех, кого алчно жаждут съесть, было два. Подождать, пока суккуба под действием парализанта заснет, или ночевать под защитным куполом в чистом поле. На движение защитная радужная пленка реагировала плохо – наниты не успевали восстанавливаться, и ресурс быстро истощался, делая капсулу развертки бесполезным сувенирчиком.
К тому же из ниоткуда, как известно, берется только ничего, и узел воспроизводства нанитов требовалось при локальной развертке купола постоянно поддерживать. В колонии этот вопрос решали техники, на базе – Тайвин и лаборанты, в точке исследований промышленников ресурса купола хватало аккурат на световой день. А вот порядком истощенный запас прочности, да еще с нападением суккубы… Ночь мы вполне могли и не пережить.
Оставалось только одно – медленно ползти в сторону базы, жертвуя нанитам все, что более-менее подходило по составу для постоянного обновления защиты.
Суккуба рычала и ворчала, совершенно не собираясь уходить в глухую несознанку, купол мерцал, а промышленники яро сопротивлялись отбиранию всего металлического. Даже логарифмическую металлическую линейку лопоухий геофизик вручил мне с видом страдальца, вынужденного созерцать убийство любви всей своей жизни.
В итоге борьба бобра с ослом мне порядком осточертела, и я прикрикнул на специалистов:
– Вам жить, что ли надоело, я не понимаю! Или у вас на базе недостаток линеек? Аппаратуру я же не трогаю, в чем вопрос?
Недовольные геологи отдали нам еще пару штук чего-то не особо им нужного, и я, прикинув расстояние, диаметр купола и требуемую массу ресурсов на его поддержание в достаточно рабочем для отражения атак суккубы состоянии, скомандовал стратегический отход.
Медленно, бесконечно медленно мы двигались в сторону условного дома, и каждые пару минут купол атаковала раззадоренная суккуба. Похоже, ее банально заело – как так, столько вкусного мяса, а она в стороне прыгает.
Уже в полукилометре от лагеря я понял, что подкормка нанитов катастрофически кончается, времени разорять промышленников у меня нет, а на базе у нас есть запасные комплекты брони. Мы отдали промышленникам их поклажу в полном объеме и принялись разоблачаться. В ход пошли сначала многострадальные перчатки, потом наплечники, набедренные пластины… Суккуба, впрочем, тоже удвоила усилия, негодуя, что добыча ускользает прямо из пасти.
Понимая, что парализант на животное не действует – суккуба уже была утыкана хрупкими иглами больше, чем у нее своих было – я велел ребятам перейти на бронебойные. Это был риск, раненая, она могла привести весь рой, но иначе пострадаем мы. Купол отчаянно взвыл. Да в смысле? С каких это пор защита не пускает не только внутрь, но и изнутри что-то? Наверное, механизм разладился из-за экстренной подпитки чем придется. Это еще хорошо, что наниты погасили выстрелы, и безвредные иглы просто осыпались нам под ноги. А если я б велел зарядить разрывными? Не время паниковать. Придем на базу – отдам Тайвину, пусть он разбирается. Если выживем.
В паре метров от спасительного защитного купола лагеря я понял, что либо мы сейчас все будем злостно покусаны, либо я что-то предприму. Тайвин с лаборантами нам не поможет, все первопроходцы, как и шестеро бодрствующих апостольцев, у меня под рукой, еще трое промышленников мирно спят, а наши аналитики наверняка ни черта не видят и не слышат, у них своих дел полно, и за нами они круглосуточно наблюдать не будут. Только Алан мог бы помочь теоретически, но я собственноручно вырвал у него все клыки перед отлетом, обезоружив экспедицию.
– Ром, затаскивай всех вовнутрь. Быстро! – Берц покосился на меня, явно выражая неодобрение отчаянному демаршу, но подчинение приказам у него было вшито на подкорке, и он увесистыми подзатыльниками поторопил промышленников. Те, хоть и зверски устали от адреналина и веса аппаратуры – обленились, заразы, на наших хребтах половину таскать – ласточкой влетели под радужную пленку.
Я тем временем пошел навстречу суккубе в чем был – тонкой облегающей подстежке под броню и последней ее части, сапогах, расстреливая животному в морду остаток игл с парализантом. Суккуба обескураженно шипела и пятилась – нападение потенциальной жертвы для нее оказалось явно в новинку. Пока зверь удивленно промаргивался, я шустренько показал ему спину и скачками понесся к лагерю.
Последним отчаянным рывком я уже было ввалился под купол, но тут суккуба сделала и свой ход королевой – прыгнула и цапнула меня за ногу. Я взвыл и со всей силы пнул животное прямо в усатую морду – суккуба, ощерившись, зашипела, но отвалилась.
Я же невероятным усилием воли втянул укушенную конечность под тонюсенькую спасительную преграду и мгновенно отрубился – яд у твари оказался отменным.
***
Пришел я в себя уже глубокой ночью – вокруг шелестела ночная безопасная насекомая жизнь, а я валялся под импровизированным шатром полевого госпиталя – ребята поставили мне открытую палатку вне жилого блока.
Рядом обнаружился укоризненный Берц.
– Опять ты всех спас, – не то спросил, не то констатировал Роман.
Я покаянно вздохнул.
– А что, у меня был выбор?
– Выбор есть всегда. – Умудренный военным опытом первопроходец улыбнулся уголком рта. – Но сейчас ты сделал все абсолютно верно. Нам повезло с тобой, а тебе просто так повезло. Ты, во-первых, недавно прививку обновил, во-вторых, за комплектацией аптечек следишь. Не будь у нас анатоксина от яда суккубы… Не надоело тебе геройствовать?
Я приподнялся на койке, поморщился – укус животного отозвался неприятным покалыванием под повязкой на ноге – и улыбнулся в ответ.
– Ты что, как такое замечательное занятие может надоесть.
– Ты б поосторожнее. – Берц положил мне на плечо тяжелую ладонь. – Ладно, отсыпайся. Как выспишься, приходи, завтра никуда не пойдем. Надо будет подумать, что делать.
Я согласно покивал и похвалил своего заместителя:
– Это ты правильно сделал, что меня отселил. Ребятам надо отдохнуть хорошенько после таких упражнений, а не вокруг меня прыгать. Медицинская возня посередь ночи кого хочешь разбудит.
Берц посмотрел на меня таким долгим и таким укоризненным взглядом, что я почти смутился.
– Что?
– До чего ж ты себя не любишь, – покачал он головой. – Мы тебя не выгоняли, как собачку на мороз, мы тебя не хотели тревожить. И ребята в курсе, как ты любишь ночевки на открытом воздухе.
Вот теперь я действительно смутился. Пробормотав что-то благодарственное, удобно устроился и сделал вид, что сплю. А потом и правда заснул, и всю ночь то я гонялся за суккубой, то она за мной, и во сне пережитая реальность причудливым образом перемешивалась с воспоминаниями.
Разумеется, рыжие бестии буквально за час растрезвонили о моих обнимашках с ложной скорпикорой всем, кому было интересно – а интересно было, конечно же, всем. С их же легкой руки Романа стали за спиной обзывать Берцем, что-то в том же духе я подозревал и про себя, но пока не слышал, а то б уши поотрывал. Будущие береты, которые раньше посматривали на меня с нескрываемым превосходством и легкой жалостью, стали кидать чуть опасливые косые взгляды – а вдруг я еще пяток скорпикор из леса приведу.
Я же потерянно слонялся по территории, поскольку от муштры меня в связи с полученным укусом освободили на ближайшие два дня, велели отлежаться и с новыми силами приступать. К чему, правда, мне так никто сказать и не смог, но я видел, что ребят гоняют стройными рядами из помещения в помещение по территории части, и присоединяться к ним совершенно не горел желанием.
После завтрака я с интересом обследовал часть: наша казарма со спортплощадкой, учебный корпус с медчастью, корпус с учеными, откуда меня, едва завидев на пороге, тут же прогнали – доступ туда был только для них, но я мельком успел увидеть занозистого очкарика, который с умным видом смотрел на кислотно-желтую жидкость в пробирке, а рядом на столе валялся вакуумный экстрактор. Я не стал качать права и предпочел смыться, пока он меня не заметил и тоже в пробирку не загнал. Отдельно стояла столовая и совмещенные с ней хозяйственный склад и гараж для флаеров, посадочная площадка для модулей и шаттлов с орбиты да высокий забор, за которым едва виднелось самое интересное – совершенно новый, абсолютно неизученный мир.
Почесав затылок, я с озабоченным и серьезным видом пошел на склад и наткнулся там на невысокого коренастого блондинистого мужчину лет сорока с хитрым прищуром голубоватых глаз и словно приклеенной полуулыбочкой, по которой сразу стало понятно: за дополнительный гонорар он для тебя достанет из-под земли что угодно, а еще за доплату – и тебя самого для кого угодно. Впрочем, как я полагал, люди в корпус первопроходцев отбирались не по принципу «чуть подходит – да и ладно», поэтому решил, что пока могу не сомневаться в лояльности сего индивидуума. Поскольку кроме нашей части, скорее всего, других людей на планете не было, значит, сторонние почитатели ему масло с икрой не обеспечат, и паразитировать он пока предпочтет на простых солдатиках.
– Уважаемый… – обратился я не по-уставному, и хитрые глазки коменданта сделались еще более узкими и внимательными. – А позвольте спросить, тут форму выдают?
– А как же, уважаемый, именно здесь, не извольте сумневаться. – Блондин мне подыгрывал, что меня еще больше насторожило, но, с другой стороны, альтернативы явно не наблюдалось, и я решился.
– А во что мне встанет к стандартной форме присовокупить, скажем, полевой голобинокль?
У блондина красной строкой на лбу было написано – подождите, я считаю. И он быстро оправдал мои ожидания:
– Вот это, – и он выразительно пошелестел пальцами, отсчитывая невидимые купюры. Интересно, что хотя весь денежный оборот уже давно перешел на цифру, этот древний жест до сих пор был в активном ходу. Я вежливо склонил голову, чуть показав из кармана краешек лички – личная карточка, она же удостоверение личности, она же кошелек, она же история болезни.
Скосив глаз на личку, комендант мгновенно материализовал на стойке выдачи новенький цифровой бинокль, весь вид которого большими такими буквами говорил: я только для офицеров, возьми же меня скорее, если не хочешь обычные стекла для рядовых.
На мгновение я засомневался, потом мысленно махнул рукой, была не была. Ну, конфискуют, наверняка же у начальства спер или у ученых, ну, наряд вне очереди дадут, здешнюю картошку чистить в столовой, не в джунгли же через забор выкинут, а мне хоть какое-то развлечение на ближайшие несколько часов. И на мгновение вытащил личку из кармана. Сверкнула белозубая ухмылка, а на личке проплыло уведомление о списании, и сумма меня удивила даже в приятную сторону: этак я, пожалуй, разживусь еще чем полезным. А пока я ограничился стандартной формой, в которую тут же влез, и красавцем-биноклем, который бережно припрятал в один из внутренних карманов.
Раскланявшись с блондином, я занес свои вещи к себе в казарму и прокрался тихонько, чтобы меня не заметили и не завернули на общественно-полезные работы, к забору, вознамерившись повторить путь ложной скорпикоры. Раз делать мне нечего, то я буду, как мне и сказали, выздоравливать и набираться сил.
Но ведь никто не запрещал мне это делать, сидя верхом на заборе и рассматривая местную живность, правда? Колючей проволоки или проводов под напряжением я на нем не увидел – значит, местные летающие твари не ядовитые или снаружи на заборе что-то установлено, что их отпугивает, так что опасность мне вроде не грозит, а польза будет. И я, попрыгав на батуте для разминки, с усилием оттолкнулся от него, приложился об бетон, но успел ухватиться за край, подтянуться и, не дожидаясь сапога под пятую точку, оседлал забор.
Красота! Солнышко здешнее голубоватое светит, два спутника видны на горизонте, один совсем маленький, а второй чуть поменьше земной Луны, незнакомые звуки кругом – и я принялся наблюдать, нежно прижавшись к окулярам офицерского бинокля. Ты ж моя лапочка, я за тебя столько денежек заплатил, ты уж отработай, будь добр.
Кремнийорганическая природа Шестого, как показалось мне на первый взгляд, имела свою неповторимую кристаллическую гармонию. Я не знаю, как, но природа пошла по странному пути в этом мире – вместо того, чтобы взять, как в первых пяти мирах, что обнаружило человечество, банальный углерод и приспособить его под нужды жизни, эволюция Шестого решила схохмить. И создала удивительный сплав углеродной и кремниевой органики.
Продуцирование насквозь привычным углеродным аппаратом ядра клетки молекул на основе кремния создало причудливые формы флоры и фауны, у которых частенько за шипастой силикатной броней крылось нежное и мягкое нутро углеродобелковых тканей.
Но вместе с тем логика формирования кристаллической структуры кремниевой молекулы диктовала и логику формирования самой жизни: за пару часов прилипания к биноклю я не увидел ни одного животного, хотя бы отдаленно похожего на земные аналоги. Пролетали над головой неторопливо похожие отчасти на бабочек, отчасти на скатов-мант нежно-синеватые диски, утыканные блестящими на бирюзовом солнце острыми кончиками чешуек.
Пробегали по известным только им делам сфероподобные блюдца в красную крапинку и игольчатые цилиндры, шевелящие множеством тонких ножек. Пропрыгало гигантское двуячеистое тело невероятно похожего на пару слипшихся шарикоподшипников существа о девяти ногах. Изредка из зарослей здешней растительности мелькало похожее на оживший кошмар сюрреалиста пятиногое создание с непрерывно шевелящимися в центре тела жвалами и ощупывающими окружающее пространство вибриссами.
И только растительность Шестого приводила меня в экзистенциальный восторг – осторожная, обманчиво хрупкая, с мерцанием фрактальных разводов на полупрозрачной поверхности. Травяное нежно-изумрудное кристаллическое море, изящно просвеченное солнечными лучами, изредка прерывалось огоньками глянцево-лакированных соцветий дикоросов, а гуляющий среди них ветер незримым музыкантом ударял ими, как молоточками по струнам, звенящим тысячеголосым перезвоном стеклянных колокольчиков на пределе слышимости.
Через час я с сожалением отнял бинокль от глаз, заслышав шаги. По территории части чеканил шаг патруль, к счастью, знакомые все лица – рыжие близнецы и девушка. Спрятаться на гребне забора мне было некуда, и я сделал вид, что загораю, и вообще беззаботен и совершенно никому мешать не намерен. Рыжие, правда, сразу засомневались и, поравнявшись с забором, с усмешкой поинтересовались:
– И какие нынче погоды стоят?
– Леди, джентльмены, – галантно раскланялся я, стараясь не свалиться. – Погоды стоят отменные, рекомендую!
– Ты же Честер, верно? – девушка, кареглазая блондинка с медным отливом косы, с любопытством посмотрела на меня. – Я Макс.
– Да, верно. Приятно познакомиться, – обезоруживающе улыбнулся я. – Я тут… отдыхаю, если можно так выразиться.
– Не высоко? – поинтересовались близнецы.
– Да нет, в самый раз, – чуть застенчиво ответил я, и спросил: – А вы всегда хором говорите?
– Да, – хором ответили близнецы, и второй, чуть более рыжий по оттенку, добавил: – На самом деле нет. Но, согласись, это здорово смущает людей, весело.
А на их лицах я прочитал «и нам полезно». Действительно, несколько обескураженный человек выдаст чуть больше эмоций, а для аналитиков, к коим я уже давно рыжих причислил, это отличная пища для размышлений.
– Я Антон, можно Ан, и мой брат Чингиз, лучше полностью. Рассказать, как нас различать? – Близнецы дружно уставились на меня, но я не повелся на провокацию, тем более что при внимательном рассмотрении было прекрасно заметно, что близнецы они только с виду. На самом деле у Чингиза было чуть другое строение лица и разрез глаз, форму они подчеркнули разными деталями, да и цвет волос имел разный оттенок.
– Нет, спасибо, я справлюсь. Вы же не гомозиготные близнецы, да? – они переглянулись.
– Да, – с непонятным выражением протянул Ан, а Чингиз только кивнул, соглашаясь. – Но так удобнее.
– Вы о чем? – поинтересовалась Макс.
– О генетике, – туманно пояснил я, и девушка смущенно примолкла.
– Может, слезешь? – спросил Чингиз, и я отметил, что и голос у него чуть ниже и заметно богаче по интонациям, чем у брата.
– А надо? – в ответ поинтересовался я.
– Ну вообще в уставе не написано, что в свободное время можно на заборе сидеть, – рассудительно отметил Ан.
– Но и не сказано, что нельзя, – резонно возразил я. – Я же никому не мешаю? – чуть просящим тоном протянул я, состроив жалобные кошачьи глазки. Конечно, против солнца и на высоте в два человеческих роста это сработало плохо, но близнецы догадались.
– В общем-то, нет. Тогда мы пошли. – И близнецы строевым шагом продолжили обход территории. Макс, кинув на меня нечитаемый взгляд, тоже ушла вслед за ними.
Спустя еще час, когда я застенчиво отнекивался от очередного патруля, пытавшегося снять меня с забора, к его подножию подошел давешний тонкий субъект в очках. Он склонил голову, посмотрел на меня поверх оправы, глубоко вздохнул и, приставив к забору стремянку, залез ко мне.
– Добрый день, – радушно произнес я. – Желаете присоединиться? А я тут натуралистом работаю на полставки, пока моя военная карьера на больничном.
– Пожалуй, присоединюсь. – очкастый не менее лихо, чем я, оседлал забор, и поинтересовался: – Как успехи?
– Вы знаете, – задумчиво наморщил лоб я. – Не скажу, что преуспел, но пара наблюдений имеется. – И я принялся описывать ему результаты моего полуденного бдения. Спустя несколько минут я заметил, что ученый разглядывает меня с искренним интересом, но не особо вслушивается.
– Вам, наверно, неинтересно, вы же здесь дольше, чем я, могли наблюдать за местной живностью.
– Вы мне пока любопытны больше, чем местная фауна, но ваш рассказ я записал, – и субъект помахал у меня перед лицом смартом. – Потом внимательно послушаю.
Я несколько растерялся.
– И чем же я вызвал ваше внимание? – мне действительно было любопытно.
– Действуете вы, мягко скажем, нестандартно, – ученый улыбнулся, и улыбка у него оказалась приятной, светлой и словно освещающей все лицо. – Тайвин.
– Честер, честь имею. – церемонно произнес я. И тут же поинтересовался: – А куда вы дели ту ядреную жидкость?
– Как куда? – в свою очередь, удивился Тайвин. – Лаборантам отдал, пусть работают. Я же не профессиональный химик.
– А кто?
– У меня несколько профилей, в основном я специализируюсь на нанокибернетике, но и с биоорганической химией знаком, и с физикой живых систем, да и так, со многим по верхам.
– Ага, то есть вы – штатный гений. – Конечно, я вспомнил разговор с Воландом у меня на кухне год назад. Но тут же себя одернул: о чем ты, Чез, серьезные люди, государственные интересы, вот еще, недоучек всяких слушать они будут, много о себе возомнил.
– Можно и так сказать. – Тайвин невозмутимо поправил очки, но было заметно, что комплимент ему польстил. Не умрет от скромности, это точно. – Вы бы поосторожнее, кстати, токсический эффект от яда ложной скорпикоры, по моим предположениям, догоняет жертву примерно через три-четыре часа, когда концентрация в крови достигает максимума. Конечно, большую часть яда я вам откачал, но все-таки ради вашей же безопасности рекомендую слезть. – Внимательно посмотрев мне в глаза, Тайвин добавил: – И прямо сейчас.
Я тут же почувствовал себя не очень хорошо, и внял его совету, тяжело перекинув ногу на сторону части, и почти бухнувшись на землю со стремянки. Интересно, это психосоматика или реально яд скорпикоры догнал мой злосчастный организм? О чем я незамедлительно и спросил.
– Честер, вам бы просто полежать пару дней, как я и советовал, – Тайвин неодобрительно покачал головой, – а здесь, полагаю, двойной эффект. Чувствительность у вас крайне высокая.
Я тут же обиделся, на меня даже оптические иллюзии плохо действовали. Но вот такие эффекты, как и приемы рекламы, да, работали на мне исключительно хорошо, хотя я и понимал всю суть манипуляции моим сознанием.
– Я просто доверчивый, но стараюсь все проверять, – непонятно зачем сообщил я и, пошатываясь, побрел в сторону казармы. Все-таки очкастый черт был прав, слабость и тошнота нарастали, перед глазами заплясали цветные мушки, и, едва дойдя до своей койки, я отрубился почти на сутки. Следовало бы мне еще тогда понять, что эта ученая заноза практически никогда не ошибается – конечно, если дело касается науки.
Белоснежные облака плыли над Флоренцией, отражаясь в водах Арно. Бенвенуто Альдоджи давно перестал гадать, как когда-то в детстве – куда они плывут. Мечты умирают, умирает воображение. Это не страшно, когда речь идет об обычном человеке. Но художник без воображения – и сам мертвец. Бенвенуто давно чувствовал, что утратил вдохновение, хоть и не желал признаваться себе в этом.
– Мраморные облака, – сказал он тихо.
Прошел через мастерскую, сопровождаемый благоговейными взглядами учеников. При его появлении все разговоры стихли. Лица были серьезны. Бенвенуто стал особенно строг с молодыми учениками.
Словно мстил им за их молодость. За наивные надежды. Никто из них еще знает, что все на божьем свете лишь иллюзия. Что однажды все, чем ты жил, потеряет смысл и тогда тебе останется только притворяться живым.
А он умирал уже дважды. Первый раз, когда Бьянка ушла от него навсегда. Второй, когда она умерла. Холера. Ушла к богу, оставшись молодой и прекрасной. Спит в семейном склепе, оплаканная всеми. И унесла в могилу их тайну, их любовь.
Несмотря на все это, недостатка в желающих учиться у него не было. Его считали чудаком, странным нелюдимом, даже безумцем, но безумцем гениальным. И никто, похоже, не понимал, что шедевры, выходящие из-под его рук суть лишь бледные копии того, что он творил когда-то, когда сердце его не было разбито.
Иногда ему хотелось отправиться в далекую Россию, взглянуть на ту статую… Но было уже поздно. Слишком поздно.
Вечерами он обычно молился в спальне, более похожей на монашескую келью. А потом ученики слышали, как он меряет шагами комнату, то грозя кому-то, то умоляя. Безумный старик. В этот вечер он не уединился, как обычно, он вышел из мастерской, никому ничего не говоря. Никто ничего не спрашивал. Кто имел право задавать ему вопросы?
Воды Арно струились сквозь великий город. «Я хотел бы быть рекой, – подумал Бенвенуто, останавливаясь на пустынной набережной. – У реки нет чувств, она прекрасна и свободна». Он долго всматривался в эти воды, словно впервые видя их, словно ожидая чего-то. И вдруг там, в темной глубине, как будто блеснул свет. Бенвенуто застыл, всматриваясь в него и не веря своим глазам. Огненный светящийся шар поднялся к поверхности, заскользил вдоль набережной, словно звал за собой.
– Мастер, мастер! – кричат где-то рядом. – Мастеру плохо, он упал! Скорее, скорее! Помогите ему!
О ком это?!
Нет, не о нем. Он может идти. Он бежит, взлетает над землей, над Арно. В ослепительном сиянии Бьянка, его Бьянка, ждет его. Он уже слышит ее тихий ласковый голос.
– Мастер!
– Бьянка… Любимая!
КОНЕЦ
Александр Акентьев честно пытался понять, что происходит на сцене. Внезапно ему показалось, что он уловил запах старых книг и переплетного клея. Почувствовал движение за спиной и обернулся, за его спиной стояла тень. Это был монах. Никто из притаившихся в темноте секьюрити не обращал на него внимания – они не могли его видеть.
Акентьев видел, что тот хочет сказать что-то, но не мог расслышать ничего, все потонуло в диком шуме над сценой. Она озарилась мертвенным светом, который напомнил ему что-то из его прошлых мистических опытов. Переплет прикрыл глаза, монах исчез. Тревожное знамение, но что может угрожать ему здесь?!
Тень надвигалась из глубины сцены, пока не нависла над Евгением. Казалось, сейчас она раздавит его. Где-то в зале раздался испуганный детский крик, но он не нарушил движения пьесы, а напротив, так органично вписался в общую картину, что можно было подумать, что это еще одна задумка автора. Впрочем, в следующую секунду крик заглушил чудовищный скрежет, раздавшийся над колосниками. Многим показалось, что все здание театра покачнулось вместе с огромной статуей кумира, медленно выплывшей на сцену.
Дождем просыпались вокруг сухие куски водорослей, воздух наполнился запахом моря. Звук копыт, бьющих по воде, был похож на барабанную дробь. Евгений сражался с кумиром, его маленькая фигурка выглядела крохотной и слабой, клинок в его руке выглядел комариным жалом. В очертаниях кумира угадывался Медный всадник, норовивший сбросить и растоптать своего противника. Мгновение, и Евгений исчез. Торжествующий Кумир вырвался за пределы сцены и пронесся над головами зрителей с протяжным победным воем.
Затрубили невидимые трубы, в центре сцены снова появился Евгений, он был обезоружен и связан. Руки и ноги его были спеленаты веревками, концы которых тянули в разные стороны несколько человек. Лиц их не было видно из-под головных уборов. Акентьев почувствовал, как вздрогнула рука Альбины, которую он, оказывается, сжимал все это время. Шляпы были точными копиями ее моделей, только больше в несколько раз – исковерканные силуэты Петропавловской крепости, Исакия и Казанского. Евгений потерялся среди этих чудовищных зданий, совершенно заслонивших его от взглядов зрителей. Кумир взмыл вверх и исчез. Звуки труб сменились хором. Show must go on!
Никто не смотрел на часы, тысячи глаз провожали исчезающие в темноте силуэты.
Свет снова погас, а потом на сцене тихо замерцали две фигуры. Они говорили между собой, не обращая внимания на огромный зал, не замечая его существования. И голоса их были так тихи, что нетрудно было поверить, что это не часть представления. Вряд ли многие могли услышать их, хотя в тишине каждый сейчас пытался уловить хотя бы отрывки их разговора.
– Здравствуй, Кирилл… Я думал, мы не увидимся уже больше!
– Я не понимаю…
– Я тоже многого не понимаю. Мне однажды очень повезло, я получил второй шанс. Теперь я хочу дать второй шанс всем вам. Наверное, это немного самонадеянно с моей стороны. Не знаю, как к этому отнесутся там, наверху! Может быть, я не имею на это права. Может быть, никто не имеет на это права. Кто мы такие, чтобы менять то, что уже случилось?!
– Помнишь: дай мне силы изменить то, что я способен изменить…
– Помнишь, – отозвался эхом Евгений, – «да минует меня чаша сия!» Открыв врата во времени и пространстве, я должен снова перечеркнуть свою жизнь, ибо человек, которого когда-то звали Евгением Невским, перестанет существовать. На этот раз навсегда. Природа не терпит пустоты, и мое место суждено занять другому. Мне хочу верить, что те, кто придет вместо нас, будут счастливее и лучше…
Ответ потонул в шуме воды. Собеседники замерли, глядя друг на друга, потом они посмотрели в зал, словно только сейчас заметили его. Спустя мгновение на сцене остался только один человек, а еще через миг поток воды заполнил всю сцену, казалось, сейчас волны хлынут в зал. Но эта вода была чистой. В одну секунду она заполнила всю сцену, заструилась, журча, через невидимый барьер, отделявший ее от зрительного зала, но, не замочив ног зрителей, исчезла, унеся с собой все, что оставалось на сцене – куски гниющих водорослей, обрывки веревок, следы… Двенадцать человек стояли на коленях посреди сцены, рука к руке. Почти нагие, они дрожали, склонив головы к земле. Смолк шум воды, и вот один из них поднял голову, в его глазах, вначале пустых, появилось удивление. Второй поднялся на ноги, глядя куда-то вдаль. Из тишины снова раздался детский крик – это был крик родившегося человека. Свет вдруг погас, оборвался. В тишине было слышно взволнованное дыхание и биение сердца, но вряд ли кто-нибудь здесь мог сейчас сказать – не его ли это сердце бьется так громко. Минута тишины. Две. Зал медленно приходил в себя. Раздались первые робкие хлопки, и почти сразу вслед за ними, стремительно нарастая, по залу пронесся шквал аплодисментов, который звучал оглушительно после этой тишины.
– Что там? – тихо спросил Кирилл.
Он не поднимал глаз. Вера Иволгина, стоявшая рядом с ним в середине шеренги, сжала его руку. Они еще не знали, сумели ли они победить. Но так хотелось в это верить. Свет разгорался медленно, словно что-то еще мешало ему, словно тьма сопротивлялась. В ВИП ложе Альбина Акентьева наклонилась к плечу супруга.
– Ты что-нибудь понял в этой фантасмагории?!
Евгений Акентьев снисходительно улыбнулся.
– Я полагал, что это ты разъяснишь мне смысл! Ты же у меня умница. Впрочем, спросим потом у автора, он не обидится!
В этот момент труппа во главе с Кириллом вышла на бис, и они зааплодировали снова, вместе со всеми.
– А ты что скажешь? – Евгений повернулся к отцу.
Режиссер пожал плечами.
– Впечатляет… – признал он. – Как фантастический сон. Однако я человек старой школы и предпочитаю реализм. Кроме того, я тебе уже говорил – пресса все опошлит и назовет пиаром. Кирилл весьма рискует своим независимым имиджем!
– Как и ты сейчас! – заметила Флора. – Можно подумать, что ты решил переквалифицироваться в критики! Но неужели все нужно разбирать по косточкам?! Препарировать!
Режиссер поцеловал ей руку.
– Как ты полагаешь, нам удастся выбраться отсюда без твоих секьюрити и журналистов? – спросил он сына.
– Уже сделано. У меня есть двойник на такой случай.
– Ты серьезно?!
– Абсолютно. Почти что клон – я иногда сам его боюсь. Главное, остальных не растерять!
Город был вымыт недавней грозой. Улицы блестели под лучами солнца. На западе таяли тучи. Здание театра, выстроенное в псевдоклассическом стиле, не имело больше ничего общего с абстрактными творениями Яна Ван Хеллера. Имя безумного суринамца было больше неизвестно никому из присутствующих.
Вадим Иволгин с Наташей и Верой подошли к акентьевскому лимузину первыми. За ними Красин с Кисой.
– Тут у нас места не хватит! – сказал Евгений. – Нужно еще машину подогнать!
– Да есть машина! – добродушно рассмеялся Красин и показал глазами на Кису. – Просто кое-кому непременно хочется прокатиться в большой машине с мощным мотором и, заметь, речь идет совсем не об автобусе.
Марков, уделив несколько слов знакомым журналистам и чудом избежав встречи с поклонниками, присоединился к друзьям, когда Акентьев уже предложил привлечь на поиски звезды ФСБ.
– Спрятала на заднем сиденье! – похвасталась Джейн, вывезшая его из театра на своем «Фольксвагене».
– Шпионская школа! По крайней мере, не пришлось цеплять бороду, как в прошлый раз! – сказал Марков.
– Бороду мог одолжить у Князя! Что там твои иностранцы расшумелись?
Александр Невский по прозвищу Князь и в самом деле отличался окладистой бородой, которая ему, как видному гидрологу, была, в общем-то, к лицу. К сценическим изыскам Саша Невский относился довольно равнодушно, однако сейчас речь шла о целой делегации голландских и британских специалистов, приглашенных городской администрацией. Специалистов-гидрологов нужно было культурно развлекать и, похоже, спектакль произвел на них впечатление.
– Басурмане восхищены! – сообщил он Маркову. – А бороду я вам не отдам, и не просите. Знаете, как это поется – борода, борода, согревает в холода борода!
– К Петру с бородой! Негоже, вот Петр Алексеевич рассердится!
– Люблю такую погоду! – сказала Альбина. – После грозы всегда кажется, словно все родилось заново – и город, и люди. Только вот сегодня у нас слишком уж много воды…
Акентьев снисходительно улыбнулся, как бы извиняясь за излишнюю сентиментальность своей супруги.
– Кстати, было бы любопытно узнать, как тебе удалось все это организовать, – сказал Акентьев. – Я имею в виду фантасмагорию с водой.
– Секрет фирмы! – сказал Марков. – На самом деле я и сам не знаю деталей. Техническая сторона – не по моей части.
Марков должен был присутствовать на банкете в театре, но до него было еще время, которое он хотел провести с друзьями, хотя он чувствовал себя чертовски усталым.
– Куда мы пойдем? – спросил он, глядя на них с любовью.
Рука Джейн коснулась его плеча.
– Где витает наш гений?! – поинтересовался Акентьев.
Он был похож на Евгения Невского. Но не на отца Сашки-Князя, который сейчас бродил где-то по сибирской тайге – было у старика странное для геолога на пенсии хобби – собирание народного фольклора, а на того Невского, с которым он там, на сцене… В последний раз. Он и не он.
– Да что с тобой старик?
Марков обнял его за плечо.
– Все в порядке, что-то голова кружится. Возраст, видно! – сказал он.
И отвернулся на мгновение, глядя на Неву.
Собирались к Медному всаднику, отметить по традиции премьеру. Тем более, что тема спектакля напрямую была связана с памятником.
– У нас здесь как раз был горячий спор по поводу смысла твоего спектакля! – сообщил Акентьев.
Кирилл улыбнулся, как обычно – немного снисходительно, но так, что это никого из присутствующих не задело.
– Смысл… – повторил он. – Это уж как вам самим показалось. А может, и нет никакого смысла. Как писал один из моих постоянных критиков: «творчество Кирилла Маркова на самом деле представляет собой квинтэссенцию постмодернизма, где форма господствует над содержанием».
– Ты слишком злопамятен! – перебила его Джейн. – Ну, какая разница, кто что написал! Вы не поверите, – обратилась она к присутствующим, – но он читает все, что пишут эти злосчастные критики, и не только читает, но и запоминает!
Одна черная машина с телохранителями все-таки ползла за ними на почтительном отдалении и остановилась, когда оба автомобиля – лимузин Евгения и «Фольксваген» Джейн «пришвартовались» возле Всадника.
– Шампанское! – Джейн открыла багажник.
– Ящик, это по-королевски!
– По-княжески!
– По-гусарски!
Марков с Акентьевым оспорили честь вытащить ящик, однако победила Джейн. Не дожидаясь, когда они закончат пикироваться, она поставила шампанское на траву.
– Милая, ну зачем? – рассердился Кирилл. – Я конечно за женское равноправие, но не хочу, чтобы ты надорвалась!
– Сторонникам равноправия предстоит разобраться с бокалами, – сказала она. – Они там, в глубине где-то, лежат.
– О, предусмотрительнейшая из женщин!
Режиссер уже откупоривал первую бутылку.
– Боюсь, сейчас нас здесь милиция заметет! – сказал он. – И это будет концом твоей политической карьеры, Женя, потому что политик твоего масштаба не имеет права хулиганить у исторических памятников. Вот когда станешь президентом, тогда, пожалуйста…
– Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить! Это, во-первых! – сказал Акентьев. – А во-вторых, у нас все сегодня схвачено, папа! Нужно же иногда пользоваться привилегированным положением!
– Осторожнее! – попросила Флора.
В следующее мгновение пробка с громким хлопком вылетела из горлышка и ударилась о щеку бронзового императора.
Дамы вскрикнули, провожая ее взглядом.
– Боже мой, какая неловкость! – Режиссер снял шляпу, извиняясь перед памятником.
– Вы видели?! – спросила вдруг серьезно Флора и прижала руки к сердцу.
Джейн закивала еще до того, как та объяснила, что имеет в виду.
– О чем вы?! – спросил режиссер.
– Мне тоже показалось, – признался со смущенным смешком Евгений. – Словно он нам подмигнул. Это все из-за света! А может…
Он не договорил, махнул рукой.
– Слышал ли кто-нибудь из вас любопытную теорию? – начал Акентьев-старший, когда шампанское было разлито по бокалам и первый тост – за основателя города был торжественно провозглашен. – Будто этот памятник напрямую связан с наводнениями!
– Это, позвольте, каким же образом?! – живо заинтересовался Князь.
– Все, все! – торопливо попросила Флоренция Невская и подмигнула Джейн. – Сегодня никаких теорий! Иначе они сейчас будут спорить до вечера!
Князь развел руками, показывая, что и рад бы поспорить, да видно не судьба.
А в посылке, в самом деле, были кедровые орехи.
– Да вы оставайтесь, оставайтесь… – сказала мадам Самойлова, которая никак не могла взять в голову, кто мог передать ей эту посылку. Выдвигались различные версии, пока не остановились на некой почти мифической родственнице, которая эвакуировалась куда-то за Урал в начале войны, да так больше и не объявилась. Вариант был предложен адмиральской дочерью – красавицей с чудесными глазами. Невский, заприметив ее в недрах роскошной «номенклатурной» квартиры, позволил уговорить себя остаться на вечеринке. Немногим позднее выяснилось, что праздновали именины.
Говорил о своем путешествии, что-то присочинил, по ее глазам было видно, что она легко угадывает, где правда, а где выдумка. Рассуждал с адмиралом о геологии и морских баталиях. А под конец сбежал с его дочкой. Недалеко сбежал – на кухню.
– У вас интересный отец, но, кажется, он не очень жалует сухопутных крыс вроде меня!
– А почему мы до сих пор на «вы»?! – спросила она, улыбаясь.
Невский почувствовал, что еще немного, и он влюбится окончательно и бесповоротно. На мгновение мелькнуло перед глазами лицо загадочной родственницы. Точно, не человек это был – волшебница какая-то добрая. Вот и не верь теперь в сказки!
* * *
Воды залива фосфоресцировали, словно в тропиках. Крошечные островки, разбросанные с обеих сторон дамбы, озарились в эту ночь призрачными огнями. Водители, собравшиеся пересечь дамбу, в большинстве своем поворачивали обратно.
Кладбище кораблей, раскинувшееся у Турухтанных островов, ожило. Вдоль старых корпусов прыгали над водной гладью бесчисленные зеленые огоньки. Старый ветряк бешено крутился под напором ветра, и некому было застопорить его, как всегда раньше делали при сильном ветре.
Часть подопечных Швеца была уведена в город их «смотрящим», появившимся на кладбище вскоре после приезда Курбатова. Между собой бомжи звали его Пугачом, была у него такая особенность: посмотришь в глаза, и кажется, что заглянул в какую-то бездну, и сразу тошнота подкатывает к горлу. Словом, странный человек, да и человек ли вообще – бог его знает. И в глаза Пугачу не смотрели.
Водил он их по городу, заставлял забираться в какие-то старые подвалы, искали что-то. Сами не толком понимали, что делают, но Пугач был доволен, иначе бы не получали они свое постоянное довольствие. «Что же это такое?» – думал иногда Швецов, рассматривая место на руке, куда был вживлен модуль. Он чувствовал, что за последнее время тот ушел еще глубже в его плоть. Видимо, была задействована какая-то прогрессивная технология, которая не позволяла участникам эксперимента попытаться удалить модули из своих тел. «Смешно, – подумал Швецов. – Кто же по своей воле расстанется с таким счастьем?!» Он забыл, когда в последний раз ел, жажда посещала его редко. Этот наркотик не дарил иллюзию силы, он дарил саму силу.
Сила во всем. Последние несколько часов Швецов провел в плотских утехах, но все еще чувствовал возбуждение.
Когда на корабли обрушилась воющая тьма, колесо ветряка сорвалось со своего места и улетело в темноту. Свет в каюте Швецова еще держался некоторое время благодаря аккумуляторам, но он выключил его сам – он давно научился видеть в темноте. Пошел к выходу, прислушиваясь к вою ветра, перешагивая через обнаженные тела. В воздухе стоял густой запах человеческого пота, семени, крови. Было приятно выбраться на свежий воздух из этой клоаки.
– Началось, – пробормотал Олег, распахивая дверь на палубу.
В следующую секунду старая мачта обрушилась, не выдержав напора ветра, и упала на палубу прямо перед ним. Повезло! Олег рассмеялся. Вокруг сновали черные мохнатые карлики, они выскакивали из дыры, пробитой упавшей мачтой. Проворные, словно обезьянки. Олег знал, что они встречаются в этих кораблях, но вот так – лицом к лицу сталкиваться не приходилось.
Ударом палки он отбросил первую тварь, подцепил крюком вторую, подкатившую к самым его ногам. Подцепил и отбросил за борт. Огляделся – твари исчезли, испугавшись его оружия. Над кораблями низко в воздухе порхали черные тени, похожие на воронов. Он погрозил им кулаком и отступил назад, опираясь на свою палку, как на трость.
Сам себе казался бессмертным, почти божественным существом. А эти маленькие ублюдки полагали, что смогут его убить! Один из них выждал, когда Олег подойдет к двери, и, выскочив из-за угла, впился острыми зубами в его искалеченное колено. Олег схватил карлика пальцами за загривок, пытался нащупать позвонки, но их не было, только шерсть, под которой перекатывались тугие мускулы. Тварь сомкнула челюсти. Швецов заревел от боли. Никто не шел к нему на помощь. Все спали.
«Их перебьют во сне», – подумал он о своих бомжах. Наконец, сумел стряхнуть с ноги карлика, и тот полетел, словно резиновый мячик, вниз по ступеням в темный трюм. Олег сделал несколько шагов, колено пронзила острая боль, и он, не удержавшись на ногах, сам заскользил вниз по трапу. Крик эхом пронесся по стальным внутренностям сейнера.
«Главное – не потерять сознание», – мелькнуло в голове. Впрочем, несколько секунд спустя он понял, что ошибался. Лучше бы ничего сейчас не чувствовать. Он лежал в темноте, уткнувшись лицом во что-то грязное и мокрое. Сейнер вздрогнул и покачнулся. Наверху захлопнулась дверь, и было слышно, как по палубе катятся пустые бочки.
«Они нас утопят, – понял Олег. – Завалят все выходы и утопят, как котят». В темноте что-то прошуршало. Олег вспомнил уродца, которого родила одна из его пассий вскоре после той их первой оргии. Мерзкая тварюшка, неизвестно от кого зачатая, была похожа на какое-то земноводное – с перепонками, жабрами… Мерзость выбросили за борт, а перепуганную мамашу поколотили. А может быть, потом были еще? Ему не сообщали. Никому не хотелось позориться. А что если они собрались здесь?! Поближе к родительскому дому! А ведь у него были дети, вспомнил он вдруг. Настоящие дети.
Мимо проскользнуло что-то чешуйчатое, скользкое, оставлявшее за собой след из светящейся слизи. Олег закрыл глаза, чувствуя, что на него смотрят из темноты. Он и раньше иногда чувствовал такое здесь, на кораблях, но всегда считал это побочным следствием наркотика.
Сейнер еще раз вздрогнул, погружаясь глубже. «Открыли кингстоны, – подумал Олег. Как на «Варяге»». Где-то рядом зажурчала вода, существо, смотревшая на него, метнулось в сторону, и Швецов услышал, как оно удаляется, издавая странные гортанные звуки.
«Вот и все», – подумал он.