После обеда Нине пришла в голову мысль слетать в город за подарком для Змея, но Платон отговорил её от этого, сказав, что к половине четвёртого пополудни, когда должен начаться торжественный банкет, она может не успеть вернуться.
— Почему полчетвертого? — удивилась Нина, — обычно мы празднуем вечером… или в обеденное время.
— Чтобы животноводы смогли прийти до вечерней дойки и вечернего кормления. Чтобы полеводы смогли перекусить и снова выйти на работу. Столовая у нас не настолько велика, чтобы вместить всех сразу, и поэтому гости будут приходить по очереди.
— И снова ты прав… но как же тогда подарок? Я хотела купить что-нибудь полезное в городе… и вкусное…
— Торт? — спросил Платон, — или пирожные? Арбуз? Прости, родная, но я всё уже заказал. И Дерека я тоже предупредил, — с улыбкой продолжил Платон, — и даже знаю, какой торт был у Змея первым. Не беспокойся, всё будет хорошо.
Успокоившаяся Нина после обеда сначала проверила почту на своей странице в соцсети, ответила на вопросы, а в два часа пополудни решила зайти на Мирный остров, чтобы пригласить строителей на торжество и посмотреть на строящийся дом.
Первый этаж здания был почти закончен — и строители возводили стены второго этажа, сразу ставя в оконные проемы стеклопакеты и двери в дверные проёмы. Киборги работали практически бесшумно, и были слышны только указания бригадира и шум строительной техники.
Доброхот заметил Нину и её спутника ещё на дамбе и подошёл поздороваться. От приглашения на праздник он сначала отказался, говоря, что надо за световой день сделать возможно больше, пока не испортилась погода, но потом согласился прийти:
— Только мы ненадолго, на полчаса… надо работать. Всё-таки породнимся скоро.
— Вот и ладно, — обрадовалась Нина, — многие придут всего на полчаса, посевная скоро да и на дамбах работ очень много. Мы будем ждать вас!
Когда Нина вышла с территории ипподрома, было уже почти три часа пополудни – и она поспешила домой, чтобы успеть переодеться до начала торжества.
В половине четвертого столовая в доме Нины раскрыла двери для приёма гостей – и первыми явились представители семьи Орловых: Доброхот пришёл со строительства дома пешком и с двумя помощниками-DEX’ами, а Некрас и Невзор с Мирой, Любице, бабушкой и их киборгами прилетели из деревни, куда девушки прилетели из города на выходной. Чуть позже из города прилетели Карина, Леон и, к удивлению Нины, Лариса, бухгалтер ОЗК. Нина, встречавшая гостей на крыльце дома, обняла подругу и поздоровалась с обоими киборгами – и Змей принял от них перевязанную широкой лентой коробку в подарок. Его родная сестра Лиляна, привезенная с Нови-Сада, отмечала день рождения в первый раз и с местным обычаем праздновать знакома была только по просмотренным видеозаписям.
— А можно посмотреть лошадей? — тут же спросила Irien’ка, — а то Златко их рисует… а я только на его рисунках их видела.
— Конечно, можно! — ответила Нина, — но только после поздравлений и угощения. Давай, я сразу познакомлю тебя с… Ян, подойди, пожалуйста, — подождав, когда празднично одетый Ян приблизится, Нина познакомила его с Ларисой и попросила его после праздничного застолья показать Рыжика и других лошадей.
И снова в столовой большого дома сидели за одним столом люди и киборги – и поздравляли с днём рождения (выпуска) киборга, являющегося приёмным сыном хозяйки дома. Столы ломились от продуктов, произведённых на этих островах и выловленных в озере, гости и хозяева знакомились и поздравляли друг друга – и Костас с женой с удивлением понимали, что на этих островах живёт одна большая семья.
Лариса-человек смотрела на сидящую напротив неё Ларису-киборга и думала о том, как же они похожи и что процессор в её голове не мешает ей вести себя по-человечески. Сидящий рядом с Ларисой-киборгом Леон спокойно общался с окружающими гостями голосом и совершенно не походил на машину, деревенские киборги совершенно не отличались от деревенских же парней и девушек ни одеждой, ни поведением, и вообще… если не знать точно, что эти двое именинников – киборги, то от людей не отличить! Лариса взглянула на мужа – и Костас рассмеялся:
— Ну… мы знали, куда летим. Видели сайт и страницу в соцсети… но в реальности здесь всё ещё круче! Мне нравится… и тебе понравится тоже.
Ровно через тридцать минут Змей собрался вернуться к работе, оставив сестру праздновать дальше – и Нине пришлось остановить его:
— Ты ещё должен разрезать и раздать гостям свой праздничный торт! Но если ты спешишь на работу, можно сделать это прямо сейчас. Тогда Лиляна разрежет свой торт ближе к вечеру.
Змею пришлось согласиться, но Лиляна попросила привезти и её торт сразу, чтобы разрезать и раздать его правильно, так, как принято в этом доме – и Нина попросила Дерека принести оба торта в столовую. Когда Авиэль в костюме эльфа вкатил в зал сервировочный столик с двумя огромными тортами, к именинникам подошёл волхв, поздравил их, подал Змею и Лиляне по коробочке со свечами и открыл принесённую с собой небольшую лампаду со священным огнём дома Змея.
Змей уже знал, что надо делать – и первые кусочки торта с горящими свечками подал приёмным матери и отчиму с благодарностью за спасение и подаренную жизнь на свободе. Вслед за ним его сестра сделала то же самое. Нина прослезилась и обняла приёмных детей одного за другим – и только после этого взяла у них по блюдечку с кусочком торта и горящей свечкой.
— А теперь можно загадывать желания, — торжественно произнёс волхв, когда Морж взялся разрезать оба торта, а Дерек и Авиэль стали носить гостям блюдечки с кусочками торта и свечами, — огонь передаст богам ваши мечты… и они начнут исполняться. Лиляна, чего ты хочешь?
— Жить, — мгновенно ответила девушка, — жить. И чтобы никто не воевал.
— Похвально! Мы все хотим жить в мире со всеми… но с охраной жить всё-таки спокойнее, чем без неё. И Змей, как начальник охраны архипелага, это понимает лучше всех. Мы за мир, но, если ещё кто-то захочет ликвидировать колхоз и сдать всех на опыты, мы сможем собраться вместе и прогнать захватчика… как уже было с моим зятем.
Желания были загаданы и свечи прогорели – и Змей, извинившись перед гостями, ушёл на стройку помогать рабочим. Вслед за ним ушла и его сестра, так как пора было доставать ульи и ставить их на выделенном под пасеку островке и на дамбах. Ушли и животноводы – пора было начинать вечернюю дойку и раздачу кормов – зато пришли отдохнуть полеводы и работники теплиц, после них пришли строители дамб… в половине седьмого улетели Карина и киборги, за ними собрались и улетели гости из деревень, а праздник закончился почти в восемь вечера.
Подарки для Лиляны унёс пришедший почти последним Медовед, а подарки Змею Морж перенёс в его комнату.
Нина была довольна праздником, но решила всё-таки в ближайшие дни слетать со Змеем в город, чтобы он сам выбрал для себя подарок.
***
На следующий день, двенадцатого мая, Костас с утра улетел в город, чтобы получить на ветстанции персональную печать и документ на право подписи на справках, вернулся почти в половине третьего пополудни и оставшийся день провёл на конюшнях вместе с прилетевшими Юрием Сергеевичем и Германом.
Юрий Сергеевич после осмотра жеребят и консультаций Руслана и Полкана зашёл в дом поужинать и в девятом часу вечера улетел обратно вместе с Остином. А Герман остался на пару дней, чтобы помочь оставшимся кобылам при родах.
***
Тринадцатого мая в десять утра на Жемчужный остров наконец-то прилетела Ира за киборгами. Флайеробус, принадлежащий администрации города Звёздный, был небесно-голубого цвета и по обоим бокам имел надпись «Город Звёздный – город для жизни!».
— Доброе утро! – Нина внимательно осмотрела новенький сверкающий свежей краской шестнадцатиместный бус и спросила: — Это кто додумался такую надпись сделать?
— Утро доброе! – ответила сестра, — Тор придумал, а Дамир с Зиркой написали. Красиво же… и правильно. Кстати, — она обернулась на стоящего рядом с ней парня, — это Тор, он теперь руководит обработкой добытого янтаря и охраняет модуль, где эта обработка проводится. У него янтарь для вашего ювелира… куда отнести? – и Тор по её просьбе открыл небольшой чемодан, заполненный пакетами с камнями разного размера и цвета, — здесь около пяти килограмм. Изделия стоят дороже, чем необработанные камни… а здесь есть специалист для этого.
Нина попросила Хельги сообщить Ворону о привозе янтаря – и Тор с согласия Нины побежал к дому, чтобы передать ему чемодан. А Нина с Хельги и Ирой подошли к медпункту, у которого уже стоял Саня. Поздоровавшись, они прошли в комнату отдыха, где уже сидели на диване и креслах семь девушек-DEX в стандартных комбинезонах и с стандартно машинным выражением на лицах слушали речь тёмного волхва.
Темногор поздоровался с Ирой и сразу спросил:
— Кто сопровождать будет? «Семёрки» всё-таки… а ты одна вроде.
— Не одна… здрасьте! – ответил прибежавший Тор, — я ещё есть. Справимся.
— С семью «семёрками»? Да, все они девчонки. Но любая из них заломает тебя на раз. Ладно, будем думать, что уговорили… слетаю с вами. Со мной Марат и Одинец, — и он представил Тору своих спутников.
— Кибер-пёс? – удивилась Ира, — так вот он какой! Я слыхала о нём… но никогда не видела. Большой… и мрачный.
— Так и я не маленький, — рассмеялся тёмный, — и тоже не слишком весёлый. Теперь к делу. Вы привезли тёплую одежду для них? Давайте сюда, пусть оденутся сначала.
Ира кивнула Тору – и он метнулся к бусу и вернулся с двумя большими сумками, в каждой из которых были куртки, шапки и ботинки. Раздав вещи и приказав одеваться, Ира с Ниной вышли из модуля медпункта.
— Были бы парни, отправила бы их на охрану стройки, — с досадой сказала Ира, — а девчонок куда пошлю?
— Куда? «Оленей» пасти, например. Аслан у вас должен обследовать стада этих… зверюшек. Ему уж точно нужны помощники для изучения даже одного стада. Мне так кажется.
— Мысль дельная, — согласилась Ира, — поговорю с ним об этом.
Одевшихся кибер-девушек тёмный по одной вывел из модуля и усадил на места в салоне буса, потом принёс из медпункта свой рюкзак, свистнул пса – и сам занял переднее место в салоне, отправив Марата в конец салона.
Удивлённая Ира возражать не стала, попрощалась с Ниной и вошла в бус, Тор сел на место пилота. Когда флайеробус взлетел, Одинец на флайере старика полетел за ним следом.
Тем временем Змей вывел из медпункта пятерых парней-«семёрок», чтобы отвести их на расширение дамбы на юго-западные островки до Аптечного острова, но Нина попросила сначала определить их в бригаду строителей:
— Пусть сначала доделают детский сад. А то у нас есть трое маленьких детей и две няни, а заниматься им негде. Но… сначала надо их поселить и накормить.
Змей согласился, позвонил Доброхоту, чтобы тот пришёл за новичками – и потом сам сопроводил их до общежития и помог разместиться.
После полудня резко похолодало до плюс тринадцати и поднялся ветер – и Нина до ужина просидела за терминалом, разбирая почту и отвечая на вопросы на сайте.
***
— Сходи лучше на ипподром и посмотри на новые коляски-качалки и упряжь, — сказал Платон Нине утром четырнадцатого мая, когда она сказала ему о своём желании слетать в город. — Полкан учится запрягать… Динара ещё зимой заездила мезенских кобылок, которых привезли первыми… в сани, конечно, а теперь приучает их к колёсным повозкам. Ты помнишь, я заказывал упряжь и всё остальное? Курьер прилетал в шесть утра… я сам всё принял по описи.
— Помню, — ответила она, — на небольшой коляске я сама смогу управлять лошадкой. Но…
— В город слетаешь завтра с утра. И хоть на весь день… в музее завтра в полдень концерт музыканта-любителя с Нового Ярославля, заодно посмотришь… может, он и к нам прилететь захочет.
— Тогда… возьму с собой Клима и Арнольда. Спроси у них, согласятся ли со мной слетать, пожалуйста, и… нам бы флайер побольше, вдруг уговорим этого музыканта сразу лететь к нам.
— Хорошо, всё сделаю. А теперь иди… тебя ждут.
На ипподроме радостный Полкан осваивал искусство наездника, управляя запряжённой в беговую качалку мезенской кобылкой-двухлеткой. Со стороны это смотрелось совсем не так, как в учебном видеофильме, скачанном из сети – всё-таки порода не рысистая – но приучать молодых лошадей к упряжи можно и так. К тому же: проведение бегов – тоже шанс на спасение породы. Внутри бегового круга и на конкурном поле конюхи выгуливали кобыл с жеребятами.
Киборги приход Нины с Хельги заметили сразу – но Нина через своего «рыцаря» попросила их не прерывать тренировку и поднялась на второй этаж зрительской трибуны, откуда была видна вся беговая дорожка. Наблюдая за тренировкой Полкана, она совершенно не расслышала, что сказал ей Хельги и переспросила.
— Хотите прокатиться? – спросил Хельги голосом Олафа, — есть двухместные дрожки на четырёх дутых колёсах. Так я запрягаю?
— Но… я как-то не готова кататься… — растерялась Нина, — хотя… сейчас подойду.
У ворот ипподрома она встретила Олафа, который вёл под уздцы запряжённую в дрожки мезенскую гнедую кобылу. К правой оглобле между гужом и чересседельником был привязан трёхнедельный светло-гнедой жеребёнок. Когда Нина села в дрожки и взяла в руки вожжи, Олаф отошёл в сторону – и Нина впервые управляла запряжённой лошадью сама, без помощи сидящего рядом киборга. Хельги сесть отказался:
— А вдруг жеребёнок запутается? Я тогда его распутаю.
Нина не стала настаивать, чтобы он сел, но уговорила встать сзади на подставку над задними колесами — и тронула вожжи. Сиденье коляски было достаточно высоко от поверхности дорожки, широкие колёса мягко шуршали по дорожке, жеребёнок спокойно бежал рядом с кобылой – и после первого круга неспешной рыси ей захотелось выехать из ворот ипподрома и проехать по привычному маршруту до сада. Но тут же пришла мысль, что жеребёнок, ещё не бывавший нигде, кроме привычного ему ипподрома, может испугаться и запаниковать – и потому Нина после второго круга попросила Хельги позвать Олафа и, поблагодарив за катание, передала ему лошадь.
После обеда Нина отпустила Хельги на тренировку на его коне и до вечера просидела за терминалом, редактируя почти готовую диссертацию.
3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 6-й день бездорожного месяца
Лес вокруг только казался живым — Хорк чувствовал, что жизнь в нем какая-то ненастоящая, будто притворная. И когда дорога вышла на живую землю, пусть и на небольшой ее клочок, в груди будто появился воздух, и Хорк с радостным криком пустил коня вскачь. Увы, на живой земле дорога не была такой сухой и гладкой, и конь быстро перешел на шаг.
— Давайте остановимся ненадолго, — предложил Хорк. — Посидим, перекусим… Мы ведь не завтракали.
— После завтрака ты сразу заснешь, — ответил колдун.
— Не, я не засну. А фрели Ойя наверняка проголодалась.
— Я могла бы и потерпеть, но раз йерр Хорк устал, мы можем и остановиться.
— Я вовсе не устал.
— Будем считать, что йерр Хорк устал от убитых земель, — сказал колдун. — Пусть немного отдохнет, живую землю он увидит нескоро.
Они спешились и свернули в лес — не сидеть же в дорожной грязи! И лес этот был сухим, светлым — в таких местах растут боровики и бродить по нему одно удовольствие. Колдун углядел впереди подходящее место с широким пнем, возле него и расположились.
Конечно, спать хотелось сильно, особенно после еды, но Хорк привык не спать сутками — в шторм, например, не очень-то поспишь, а шторма в Кронозере бывают сильными и долгими.
Фрели Ойя собрала в туесок брусники — налитой и сладкой в это время года, свежей, как ясный осенний день, круглыми блестящими каплями рассыпанной по темным, будто вощеным, листьям. В живом лесу все радовало Хорку глаз.
— Держи, йерр Хорк, — небрежно сказала фрели и, глядя в другую сторону, протянула туесок Хорку. — Матушка говорит, что есть бруснику полезно для здоровья.
— Да у меня вроде бы со здоровьем все хорошо… Хоть отбавляй у меня здоровья… — пробормотал Хорк в ответ, но ягоды взял: сразу было понятно, что Ойя обидится, если не взять.
Жалко было выходить из лесу, и колдун сказал, что тут идти даже легче, чем по дороге, и вперед двинулись пешком, держа лошадей под уздцы.
Громкий шорох впереди насторожил Хорка, но напрасно: из-за деревьев им навстречу опрометью выскочил здоровенный заяц, но нисколько не испугался ни людей, ни коней — за ним гналась лисица и, должно быть, людей заяц счел меньшим злом. Колдун шел на полшага впереди всех, и заяц с разбегу налетел на его сапоги, но не остановился, а будто взбежал вверх, колдуну на живот, и тот подхватил зверюгу рукой, не давая упасть. Лисица щелкнула зубами, тявкнула обиженно и потрусила обратно в глубь леса.
Лицо у колдуна было ошарашенным, на зайца он смотрел с недоумением — все произошло слишком быстро.
— Нормально! — усмехнулся колдун. — Зайчатина сама в руки прыгает! Нет, Хорк, ты погляди, какой мясистый!
Заяц жмурился, прижимал уши к голове и дрожал всем телом — даже издали было видно.
— Йерр Лахт, ну ты чего? — возмутилась Ойя. — Мы же его от лисицы спасли! Неужто для того, чтобы съесть?
Она подошла к колдуну поближе и погладила зайца по ушам.
— Заинька… Бедненький, испугался-то как…
— Лисичка тоже бедненькая. Осталась без обеда, — в тон ей сказал колдун. — И все из-за нас.
Фрели фыркнула и решительно забрала зайца у колдуна, отдав повод лошади Хорку. Заяц продолжал трястись, но вырваться и сбежать не пытался — наоборот, будто пригрелся и немного успокоился.
— Во дурак непуганый… — удивлялся колдун. — В этих краях и охотников-то нет — негде охотиться…
Живая земля постепенно сменялась неживой. Или не совсем живой — ожившей под соборной магией ближайшей часовни. Тогда-то впереди и послышалось далекое и частое ауканье — людей было много, и, судя по голосам, они не просто перекликались, а кого-то искали, звали.
Хорк не ошибся: вышедшие навстречу люди были из деревни Череповичи и прочесывали лес в поисках пропавшего ребенка.
— Вчерась с ребятишками по грибы ушел да так и не вернулся, — пояснил дядька, который, по-видимому, был за старшего. — Мож, заблудился, а мож, и в болоте где утоп… Ребятишки сказали, на живую землю он пошел, тут живая земля рядом есть, что хошь с дитём случится…
О живой земле он говорил с отвращением и страхом.
— Дитё-то неразумное, на живой земле грибов, чай, больше, вот и заманил его лесовик к себе… Сколько раз наказывали: нечего на живой земле делать…
— Так что ж вы его на убитой земле ищите, раз он на живую пошел? — спросил колдун.
— Так это… Скоро уж и до живой земли доберемся… — неуверенно кашлянул дядька.
Колдун смерил взглядом жителей Череповичей, посмотрел пристально на фрели Ойю, пожал плечами и повернулся к Хорку.
— Хорк, не хочешь еще немного побродить по живой земле?
— Чего ж нет?
— Как звали мальчика? — спросил колдун у его односельчан.
— А ты кто такой будешь, что нас выспрашиваешь? — подозрительно прищурился дедок, стоявший позади старшего.
Ну да, колдун с подбитым глазом и шишкой на лбу не вызывал у встречных доверия, и Хорк поспешил вмешаться:
— Перед вами амберный маг и ученый механик высшей школы Великого города! А я воин Триликой богини, рейтар Северо-восточного ландмайстерства Конгрегации. Отвечайте, когда вас спрашивают!
— Маг, говоришь?.. — старший почесал в затылке. — Мальчика звали Ваппа. Восьми лет всего был ребятенок…
— Мы попробуем вернуть вам ребенка, — выдохнул колдун, будто на что-то решившись. — Но обещать я не ничего буду. И сначала я должен поговорить с кем-нибудь из ребятишек, кто видел, как Ваппа пошел на живую землю.
— А, так это пожалста! — ответил старший. — Эй, Мурта! Подь сюда, с тобой маг будет говорить!
Муртой оказался мальчишка лет двенадцати, крепкий белобрысый вадяк — как и большинство его односельчан. Колдун усадил его под деревом и сам сел рядом, предложил сесть и фрели, а Хорку посоветовал пока привязать лошадей. Жители Череповичей не разошлись, а, напротив, окружили дерево, под которым уселся колдун, и навострили уши, будто ждали веселого представления, как на ярмарке. Колдуна это не смутило.
— Давай, рассказывай, — начал он, обращаясь к мальчишке.
Того, должно быть, никогда не расспрашивали амберные маги, да еще и в присутствии такого числа любопытных, а потому он заволновался, несколько раз сглотнул, прежде чем спросить:
— А че надо рассказывать?
— Вот вошли вы в лес, начали искать грибы. Ваппа далеко от тебя был?
— Сначала да. Но потом я его догнал, потому что он россыпь рыжиков нашел…
— Хорошо. И что ты сделал, когда его догнал? Только честно, амберным магам лгать ни в коем случае нельзя.
— Что-что… — промямлил пацан. — Сказал: «Пошел вон, малявка, мои рыжики…»
— Молодец, — колдун смерил мальчишку серьезным взглядом. — Это по-нашему. Поступок настоящего мужчины…
— Ах ты гаденыш! — вперед протиснулся парень лет шестнадцати. — Братишку моего обижать?
— Цыц, — коротко велел ему колдун.
— А чего? — затянул Мурта. — Он сам кого хошь обидит! И вообще, он в меня камнем кинулся! Во синячище какой остался!
Пацан принялся было стягивать штаны, но колдун сказал, что верит ему на слово.
— Он вообще камнями метко бросается, — продолжал Мурта. — В ворону вот на лету со второго раза всего попал.
— Так-так-так… — остановил его колдун. — Когда он попал в ворону на лету?
— Так вот потом и попал.
— Убил? — уточнил колдун.
— Не, подбил просто. Добил потом, палкой уж, на земле. Ух, орала она до чего ж мерзко! Все ускакать норовила…
— Он что ж, камнем в нее попал, а палкой сразу и попасть не смог?
— Да не, он, наоборот, крылья ей переломал хорошенько, потом уж лапы и остальное там…
Лицо колдуна оставалось спокойным, но Хорк заметил, что тот катает желваки по скулам. А фрели воскликнула было:
— Так он что же, нарочно ее мучил?
Но колдун сделал ей знак помолчать, и она возмущенно сжала губы, задышала тяжело и стиснула кулаки.
— Ясно, — подвел итог колдун. — А дальше что было?
— А дальше… А дальше мы опять грибы брали. И такие хорошие грибы пошли вдруг — красные, да такие крепкие, небольшие, загляденье, а не грибы! Вот и не заметили, как на живую землю вышли, — пацан посмотрел на родителей исподлобья, слегка втянув голову в плечи.
— Так. И почему же все с нее вернулись, а Ваппа нет?
— Да тут дед нам навстречь вышел. Старый-престарый, прям как пень замшелый. Волосья длиннющие, от старости уж позеленели. А руки — так в бородавках все. И говорит: «Ребятки, помогите старому человеку через овраг перебраться». Сразу на той стороне, мол, мое грибное место, хочу, говорит, грибков на зиму засолить, а овраг не перейти. Ну мы-то тут и смекнули, что уже по живой земле идем, что надо назад поскорей возвращаться, пока не случилось чего… А Ваппа, дурачок, на грибное место позарился… Ну, у него мало грибов было…
— А что это у него вдруг мало было грибов? — переспросил колдун.
— Так ведь… это… Ну, мелкий он еще, не умеет грибы искать, — мальчишка глянул колдуну в глаза, потупился и поправился: — То есть нечего ему хорошие грибы себе забирать…
— Ага, — согласился колдун.
— Ну вот он и сиганул через овраг побыстрей, пока дед до тудова не добрался… Мы ему говорили! А он все равно.
— А деду что ж, помогли овраг перейти?
— Чего? Мы чего, полудурочные, что ли? Он же в бородавках весь. Кто ж хочет, чтоб бородавки с него на тебя перескочили-то? И вообще, не можешь через лес ходить, чего тогда шел? Сиди дома, раз силенки нету…
— Понятное дело… — покивал колдун.
Первое, что он сделал, когда жители Череповичей перестали видеть их за деревьями, это забрал зайца у фрели Ойи. Поднял его за уши и посмотрел в глаза:
— Ну что, косой? Вляпался?
Заяц извернулся и попытался царапнуть колдуна задней ногой.
— Спокойно сиди, — проворчал колдун, взяв зайца поудобней. — Хорк, ты заметил, как они живую землю не любят?
Хорк кивнул.
— Не понимают ее, не чувствуют. Потому боятся. Лесовик, понимаешь, его заманил… Очень он лесовику нужен…
— Противный мальчишка, — вскинула голову фрели. — Злой отвратительный мальчишка! Убил ворону, да еще и радовался, что она кричит! Да я бы его…
Она всхлипнула.
— И что бы ты с ним сделала? — поинтересовался колдун.
— Не знаю! Зачем такого вообще искать? Пусть бы и сгинул в лесу, раз он такой!
— То есть, вместо того чтобы примерно выдрать неразумное дитя прутиком, его следует обречь на смерть в лесу? — уточнил колдун.
— Ну нет, на смерть, конечно, не надо… — пробормотала она.
— Неразумные дети в люльке лежат, — заметил Хорк. — А не по лесу ходят. И камнями неразумные дети тоже бросаться не умеют, и палками птиц не убивают.
— Да ладно тебе, Хорк, — отмахнулся колдун. — Мальчишки часто бывают злыми, иногда это проходит с годами. Ты заметил, что взрослых убийство вороны нисколько не удивило и не возмутило? А вот за то, что ребятишки на живую землю вышли, им наверняка влетит.
— А зайца ты взял, чтобы на мальчика обменять? — спросила фрели, а подумав, возмутилась: — Или в жертву его принести хочешь?
— Нет. Если ты беспокоишься за жизнь зайца, ничего ему не сделается, он останется жив и здоров, пока его не слопает лисичка.
Любопытная фрели всю дорогу выспрашивала колдуна, куда они идут и почему, но тот отмалчивался и отмахивался, будто напряженно о чем-то размышлял. Иногда останавливался, смотрел по сторонам и, поразмыслив, шел дальше.
Даже болото на живой земле и то радовало глаз. Да и красивое оно было, с разноцветными листьями кустарничков и рассыпанной повсюду клюквой. Идти по болоту было тяжелей, чем по лесу, и колдун предложил оставить лошадей на опушке. Он и фрели Ойе предложил там остаться, но она не согласилась.
Конечно, такой переход, по мнению Хорка, был слишком труден для юной девушки, но она ни разу не пожаловалась и не собиралась поворачивать назад.
Хоть на болоте и росли редкие молодые сосенки, оно все равно просматривалось далеко вперед, и потому Хорк издали увидел худенькую фигурку мальчика, стоявшего посреди болота.
— Ой! — воскликнула фрели. — Там кто-то есть!
— Сдается мне, это и есть мальчик по имени Ваппа… — ответил колдун без должной радости.
— Как ты его нашел? — удивился Хорк. — Будто знал!
— Я не знал наверняка. Подозревал, что он где-то на болоте. И вот пожалуйста…
— Наверное, надо его позвать? — спросила фрели.
— Нет, ни в коем случае. Во-первых, он, скорей всего, не откликнется, — пояснил колдун. — А во-вторых, вокруг него, может, трясина…
Колдун оказался прав. Шагах в двадцати от того места, где стоял ребенок, сапоги стали уходить в густой, как тесто, торф все глубже, и выдергивать их оттуда становилось все трудней.
— Хорк, назад! Отходи назад, не стой ни секунды! — предупредил колдун.
Хорк и сам догадался, что дальше идти не следует.
Мальчик стоял на болотной кочке посреди трясины, слегка покачиваясь, как былинка под ветерком, и смотрел вперед пустым невидящим взглядом, а из угла рта на его подбородок стекала тонкая струйка слюны. Надо сказать, у Хорка по спине прошли мурашки, когда он увидел безжизненное, безумное лицо ребенка, а фрели так даже ахнула. Если бы мальчик лежал или хотя бы сидел, но он стоял и держал равновесие… Пожалуй, именно это было особенно страшно…
— Что с ним? — спросил Хорк.
— Отец-хозяин болота шутки шутит, — проворчал колдун и огляделся. — Надо бы с ним поговорить… Наверняка он где-то рядом спрятался. Стойте здесь, болотный хозяин — опасная сущность, пострашней матери-хозяйки воды…
Колдун завернул зайца в полу плаща и пошел через болото, прощупывая почву выломанным сосновым суком. Оглянулся, отойдя шагов на пятьдесят, и, Хорку показалось, поглядел на них с тоской и страхом… Будто попрощался… Но все равно направился дальше, пока не скрылся за кустами небольшого островка.
Ждать пришлось долго, фрели смотрела то на островок, где скрылся колдун, то на мальчика посреди трясины. И Хорк заметил, как при виде ребенка у нее вздрагивают плечи.
— Йерр Хорк, — спросила она шепотом, — а чего мы с йерром Лахтом не пошли?
— Он же сказал: «стойте здесь»… — ответил тот.
— А я вот думаю: вдруг болотный хозяин его в трясину затащит?
Хорк тоже думал об этом и жалел, что послушался колдуна.
— Может, пойдем за ним? Раз мальчика все равно не достать? — продолжала фрели.
— Фрели Ойя, мне кажется, вам вообще надо выбраться на сухое место, а не ходить по болоту. И я бы пошел искать йерра Лахта, если бы не боялся оставить вас здесь в одиночестве.
— Хорк, ты чего? — фрели смерила его взглядом. — Что мне сделается-то?
— Ну, мало ли… — пожал плечами Хорк.
— Пошли. Ничего мне не сделается. Только лучше бы ты и нам тоже по палке выломал…
Они быстро добрались до сухого островка, несмотря на то, что идти было тяжело — ноги иногда уходили глубоко в мокрый мох и Хорк опасался, что фрели может наступить в какое-нибудь топкое место, старался прощупать дорогу и перед ней, и перед собою. И только когда под ногами появилась твердая земля, осыпанная опавшей листвой, вздохнул с облегчением.
— Гляди, Хорк! Йерр Лахт жив и здоров! — обрадованно воскликнула фрели и хотела было броситься вперед бегом, но Хорк остановил ее, выставив руку на ее пути.
— Погодите, фрели… Я пойду первым. Сказал же йерр Лахт, что болотный хозяин — опасная сущность.
— Да здесь-то что, на острове? — проворчала фрели, но остановилась.
А Хорк, прежде чем шагнуть вперед, по привычке уже уперся в землю палкой, которая так помогала идти через болото, — и палка провалилась вдруг гораздо глубже, чем он рассчитывал! Во что-то мягкое, живое и страшное… Хорк дернул ее к себе и — о ужас! — увидел сразу трех или четырех гадюк, впившихся в палку зубами! Змеиное гнездо!
Фрели не закричала — лишь тихо ахнула и отшагнула назад.
Рейтару конгрегации не пристало бояться змей, но Хорк относился к этим тварям с отвращением — две гадюки с шумом провалились обратно в гнездо, а две обвились вокруг палки, и стоило определенных усилий сбросить их на землю. Казалось, что опавшая листва со всех сторон кишит змеями — нужно было немедленно отступить туда, где видна открытая земля.
— Хорк, милый Хорк… — шепнула фрели с ужасом. — Если бы не ты, я бы точно туда наступила…
Они обошли кругом опасное место — теперь фрели и сама шарила перед собой палкой, прежде чем сделать шаг. А с противоположной стороны к островку, пошатываясь, подходил колдун. И Хорк вспомнил, как тот не смог подняться на ноги после разговора с банным дядькой…
— Осторожней! — предупредил Хорк. — Мы там наткнулись на змеиное гнездо!
— Ну я же сказал вам стоять на месте… — ответил колдун. — С болотного хозяина станется еще и не такое учудить.
Он взялся рукой за ствол деревца и остановился, будто сильно устал. Лицо у него посерело, даже синяк под глазом стал почти незаметным. Заяц все еще сидел у него под плащом, и было видно, как тяжело колдуну его держать.
— Тебе не нужна помощь? — осведомился Хорк.
Колдун покачал головой и сказал:
— Пошли, нечего тут стоять. А гадюки как раз сбиваются в клубки, чтобы зимовать вместе.
Чтобы вытащить ребенка с топкого места, пришлось срубить с десяток тощих сосенок — Хорк и колдун махали топорами, а фрели, не пожалев белых ручек, рвала траву и помогала связывать деревца между собой наподобие лестницы. И ворчала время от времени, сколько из-за отвратительного мальчишки хлопот. А еще возмущалась тому, что колдун связал бедного зайца, чтобы тот не вздумал убежать.
Колдун сам добрался до мальчика, хотел сначала вести его за собой, но тот не двинулся с места и едва не упал лицом в болото — пришлось колдуну закинуть его за плечо и тащить в безопасное место на себе: сначала из трясины, а потом и к лесу, туда, где они оставили лошадей. Хорк хотел помочь, но колдун велел ему нести зайца.
На твердой земле мальчишку усадили под деревом — он качался из стороны в сторону и смотрел вперед неподвижным, невидящим взглядом, от которого даже у Хорка по спине шел холодок, не говоря о фрели Ойе. Посмотрев на мальчика вблизи, она уже не вспоминала, какой это отвратительный мальчишка, а повторяя иногда:
— Батюшки-матушки… Это что ж такое с ним сделалось?
А еще утерла ему слюни, бежавшие из угла рта, своим тоненьким вышитым платочком.
Колдун тем временем развязал бедного зайца, всеми силами старавшегося освободиться, и пошептал что-то ему на ухо. А потом нашел спуск в низинку, поставил зайца на землю и хорошенько пнул его под зад — заяц кубарем покатился вниз, несколько раз перевернувшись через голову… И вот как только это произошло, мальчишка под деревом встрепенулся, вздохнул и будто ожил: поглядел по сторонам удивленно, кашлянул, ощупал свою рубашку… Вскрикнул коротко и негромко.
Фрели Ойя от радости захлопала в ладоши.
Пацан вскочил на ноги, глотая злые слезы, и завопил, погрозив болоту кулаком:
— Ты! Ты, нежить проклятущая! Я все расскажу коренному магу! От твоего болота ничего не останется! Будешь знать, как людей в зайцев превращать!
— Я так и знал… — проворчал колдун.
— Вот приедут сюда высокие маги, — продолжал кричать мальчишка, — и превратят тебя в прах!
— Ты, наверное, хочешь опять стать зайцем? — спросил колдун негромко.
Пацан осекся, с удивлением поглядел сначала на колдуна, а потом на Хорка, и спросил, уже не так уверенно:
— А вы чего, разве меня не защитите?
— Значит так. Отец-хозяин болота заклятья с тебя не снял, а на время освободил с условием. Слушай внимательно и запоминай. Ты каждый день должен делать хотя бы одно доброе дело. С начала полузимнего месяца и до конца ручейного. Если пропустишь день — на следующий должен наверстать, то есть два добрых дела сделать. А если три дня пропустишь, на четвертый снова проснешься зайцем. Понял?
— Чего? — недоверчиво переспросил пацан. — Какие такие добрые дела еще? Ничего такого я делать не буду. Высокие маги превратят эту нежить проклятую в прах — и все его заклятья пропадут, понятно?
Пожалуй, нежелание делать добрые дела должно было возмутить Хорка сильней, чем угроза позвать высоких магов… Но подумалось ему о том, что мальчишка в самом деле готов убить и этот последний здесь клочок живой земли только для того, чтобы не делать добрых дел… И это не возмутило, а ужаснуло.
— Иди сюда, — велел Хорк мальчишке — тот испугался и послушался. — Это правда, что ты убил ворону?
— Ну и убил… — пробормотал тот, потупившись.
— Зачем ты это сделал?
— А чего такого-то? — вскинулся пацан. — Подумаешь, ворона! Чего, ворон нельзя, что ли, убивать?
— Я спросил, зачем ты это сделал.
— Ну захотел, и все… Я же не знал, что нельзя…
Маленькая хитрая дрянь! Хорк не стал ничего объяснять, перекинул пацана через коленку и, не озаботившись поиском прутика, отшлепал его по заду ладошкой — надо сказать, верещал он так, будто его режут, но даже добрая фрели Ойя не остановила Хорка.
Счастливые отец с матерью за возвращение сына готовы были целовать колдуну сапоги, не знали, куда его усадить и чем накормить. И никого уже не смущала ни шишка на лбу, ни подбитый глаз. От угощения колдун отказался, но говорил с отцом мальчишки серьезно и долго. Про убитую ворону напомнил вскользь — к удивлению Хорка, отец снова не возмутился жестокостью сына. Зато колдун в подробностях рассказал про опасного болотного отца-хозяина, который едва не убил ребенка, и о его заклятье. И отец, и мать тут же заговорили о высоких магах, но колдун их перебил, объяснив, что гибель болотного хозяина вместе с землей не только не поможет, но и усугубит положение. Живой болотник снимет заклятье в конце ручейного месяца, но если он погибнет, то заклятье останется на ребенке до конце дней. Разумеется, коренной маг будет это отрицать, однако кто же верит словам коренных магов?
— Но я знаю способ обойти заклятье, — доверительно сообщил колдун, и родители приоткрыли рты и подались к нему поближе. — Надо повесить перед окном кормушку для лесных птиц и каждый день класть туда горстку зерна или другого корма. Обязательно каждый день.
Отец закивал, а мать мальчика вздохнула и качнула головой:
— Где ж столько зерна-то взять? Самим иногда жрать нечего…
— Вы же кормите кур каждый день. Можно класть в кормушку немного корма для кур. Спасения сына от заклятья болотного хозяина того стоит.
Они согласились. Кивали и благодарили колдуна за дельный совет.
В конце беседы он выяснил, где живет коренной маг Череповичей — оказалось, тоже в Кубанице. А земля в округе начала оживать лет шесть или семь назад. Благодарный отец ребенка проводил колдуна на границу оживающих земель и показал, где и как она проходит.
— Зачем ты научил их, как обойти заклятье? — возмутилась фрели уже по пути в Клопицу.
— В самом деле, зачем? — присоединился к ней Хорк. — Пусть бы делал добрые дела, ему только полезно!
Колдун расхохотался.
— Поверили в заклятье болотного отца-хозяина? Это хорошо. Тогда родители поверили еще верней.
— А… что, разве заклятья не было? А почему тогда он был такой странный?.. — удивилась фрели.
— Нет, болотный хозяин в самом деле заставил его побегать в заячьей шкуре. Погибнет заяц, и мальчик умрет вместе с ним. А зайцы обычно долго не живут, особенно глупые и самодовольные зайцы.
— Ну? И зачем ты научил их обойти заклятье-то?
— Как вам сказать… Эту забаву я придумал для своих детей: они каждый день кладут в кормушку горстку зерна и из окна смотрят, как на зерно слетаются лесные птицы. Я вам скажу, смотреть на них очень интересно. Даже мы с женой иногда не можем оторваться.
— Пусть забавляются, что ли, вместо… — начал было Хорк, но тут до него дошел смысл выдумки колдуна.
— Я не знаю, изменит ли это людей, которые родились на убитой земле, — колдун пожал плечами. — Но птицам-то точно не повредит.
По сухой убитой земле до Клопицы добрались быстро, задолго до заката.
3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 5-й — 6-й день бездорожного месяца
В доме, куда их приняли на ночлег, было темно и сыро, пахло мочой, мышами, можжевеловкой и квашеной капустой. Фрели задержалась на пороге, но не более чем на миг, и бесстрашно шагнула внутрь.
Здесь скоро прольется кровь… Лахт понял это со всей очевидностью, едва огляделся. Так же как впервые увидев фрели, тут же ощутил, что она скоро умрет. Вот и с чего бы? Неужто корова с кровью в вымени так потрясла воображение Лахта, что ему везде стала мерещиться кровь? А между тем бездетные хозяева — два брата, женатый и холостой, — принимали гостей весьма радушно, хоть радушие это вряд ли было искренним. Однако Хорк так хорошо заплатил за ночлег, что теперь они половиками стелились под ноги рейтару Конгрегации и амберному магу. А мог бы не платить — обычно гостей оставляли на ночлег безо всякой платы и ужином делились лишь за рассказ о том, что делается на белом свете.
— Проходьте, гости дорогие! — скрипела хозяйка и склабилась, склабилась. — Вот туточки садитеся, к столу!
По случаю прибытия гостей на стол поставили три свечи вместо одной, хотя, похоже, хозяева обычно жгли лучину, судя по количеству угольков в тазу под светцом. И свечи у них были обычные, сальные, нещадно коптившие и издававшие отвратительный запах.
Еду тут готовили в ведерном самоваре, бак которого делился на четыре части. И подавали на ужин тушеную капусту и ржаной хлеб. С постным маслом в этих краях было плохо — ни лен, ни конопля не давали семени, а коровы братья не держали.
— А что это у вас ни сыру нет, ни масла, ни творога? — спросил Хорк строго. И не капризно вовсе — не мяса ведь требовал, которое в деревнях ели не часто, а еду, деревенским жителям привычную.
— А мы ведь коровы не держим… — промямлил женатый брат. — Детишек в доме нет, вот и не связываемся…
— Так сходите купите у соседей, — невозмутимо предложил Хорк. — Где это видано, чтобы капусту без масла есть?
— Ну да! У соседей! — заулыбался хозяин. — Как же я сам-то не додумался!
Он сорвался с места, но не кинулся к двери, а замер в торце стола, вопросительно глядя на Хорка.
— И чего ты ждешь? — покосился на него Хорк. И Лахт мог поклясться: лукаво покосился!
— А… серебро же нужно, чтобы купить-то… — скромно, как невинная девица, намекнул хозяин и поглядел в потолок.
— Я, может, мало серебра тебе дал за ужин и ночлег? — притворно удивился Хорк.
— А, ну так да, конечно! — хозяин стукнул себя ладошкой в лоб, изображая дурачка. И тогда уже побежал к выходу.
Хорк не был жадным, даже наоборот. Но грош цена морскому купцу, который позволит каждому пройдохе тянуть из него серебро. И судя по тому, как делано Хорк удивлялся и как прятал усмешку, намерения хозяина он угадал сразу.
Пирогов, взятых в дорогу, хоть они и зачерствели, пока хватало, и Хорк щедро поделился ими с хозяевами. И принесенными от соседей сыром и маслом поделился тоже, и о том, где побывал и что делал, как положено, рассказал — так что обвинить его в жадности или гордячестве было бы глупо: он честно делил с хозяевами трапезу.
Хлеб хозяйка пекла скверный — тяжелый, сырой внутри и кислый. Квас имел привкус браги, пиво прогоркло, зато можжевеловка была чистой как слеза и такой крепкой, что дух захватывало. Именно ею хозяева и промышляли — и в своем деле знали толк.
— Хороша, а? — крякнул женатый хозяин, утерся рукавом и покосился на фрели: — А что ж парнишка не пьет?
— Молодой еще, — угрюмо ответил ему Лахт. — Не видишь, мальчик — володарский сынок. Так что ему на полатях спать не пристало. Постели ему на лавке в углу, а угол отгороди хорошенько.
А проклятое наитие не унималось, и Лахту все время хотелось уйти. Переночевать где-нибудь на повети, а лучше всего в шалаше на краю леса. И дело не в том, что юной фрели холодной ночью не стоило спать где попало, а в том, что Лахт пока не находил ни одной веской причины прислушаться к наитию, не видел никакой логики в своих навязчивых желаниях.
Хозяйка с готовностью кинулась исполнять повеленье Лахта, а ее муж налил всем еще по одной.
Здесь скоро прольется кровь… Ощущение было таким ярким, что Лахту чудился тяжелый ее запах. От второй стопки в голове установилась удивительная (и очень мрачная) ясность, и вскоре искать логику собственных предчувствий и желаний расхотелось.
Ни перинки, ни одеяльца в доме не нашлось — бедняжке фрели на лавку постелили соломенный тюфяк и две овечьих шкуры (совсем не той выделки, что валялись на кресле в спальне Хорка) и отгородили угол плетеными половиками. Впрочем, она укрылась своим плащом. Судя по тому, как быстро фрели уснула, прошлой ночью ей пришлось гораздо тяжелей — в отличие от Дягелины, на Вироланском постоялом дворе наверняка водились и клопы, и тараканы.
Третьей стопкой можжевеловки Лахт едва не поперхнулся, но выдохнул, огляделся и обмер: ведерный самовар, стоявший посреди стола, был сделан из человеческих костей. Из грудной клетки, если говорить точно… И хребет вместо головы венчался заварным чайником… Миски, из которых ели хозяева и гости, были когда-то чьими-то чреслами, а кружки — черепами. И ложки вырезали не из дерева, а из кости. Вот такой мрачной оказалась удивительная ясность в голове…
Лахт кашлянул, поднял голову на сидевших напротив хозяев и вместо лиц с лживыми улыбками увидел оскаленные звериные морды. Он оглянулся на хозяйку и натолкнулся на голодный взгляд бурой волчицы. Он потянулся к поясу, но вспомнил, что оставил нож в седельной сумке…
Голова упала на грудь, и от толчка Лахт проснулся. Хорк с несвойственной ему непринужденностью рассказывал зевавшим хозяевам о каком-то победоносном морском бое с ротсоланами, на столе стоял обычный ведерный самовар, кружки и миски были сделаны из обычной местной глины, так же как ложки — из дерева. Только явь была гораздо мутнее, нежели удивительная ясность сновидения — преимущественно из-за копоти сальных свечей.
Лахт тряхнул головой. Здесь скоро прольется кровь…
— Ба, да тебе давно пора спать! — участливо заметила хозяйка дома с обычным человеческим лицом.
Лишь взбираясь на полати, Лахт со всей очевидностью убедился, что дело нечисто и наитие его не обманывает. Во-первых, он едва не упал — повело голову. От трех глотков можжевеловки, пусть и самой крепкой, он обычно с ног не падал. Во-вторых, спать хотелось до тошноты, не то чтобы глаза слипались — мизинцем шевельнуть было тяжело. Он даже не подложил под голову плащ и не накрылся предложенным тулупом — в доме, где гонят можжевеловку, обычно всегда тепло. И логика, дремавшая весь вечер, включилась вдруг, заработала на полную катушку: вспомнились, как при виде серебра улыбки хозяев стали лживыми и подобострастными: они не столько любили серебро, сколько ревновали его к владельцу кошелька. Так же как и перстень Хорка, стоимостью в половину этой деревни. А еще вспомнился капеллан Конгрегации, прятавшийся за спиной молодого коренного мага, — и почему его лицо показалось знакомым: Лахт видел его в Лесаветине дважды, сначала на Вироланском постоялом дворе, а потом в торговых рядах, где покупали одежду для фрели. Совпадения, конечно, случаются, но это бывает редко — и недаром капеллан заранее прибыл в Кубаницу. Ведь кто-то насыпал толченого стекла Лахту в кисель и подложил ветку дикой розы под седло его коня.
Мысль о том, чем кончится дело, билась в голове, но не находила выхода наружу: хозяева со звериными оскалами вместо лживых улыбок зарежут ночью всех троих, чтобы завладеть кошельком и перстнем Хорка. А соседям, буде те спросят, скажут, что гости отбыли затемно. И не надо быть колдуном, чтобы счесть этот расклад вполне вероятным. Почему Лахт сразу не подумал об этом? Не верил, что можно нарушить законы гостеприимства? Осквернить святость совместной трапезы? Это мертвые земли, здесь свиней режут прямо в хлеву, рядом с коровой-кормилицей, здесь не чтят и не чуют многовековых законов, которые обычный человек впитывает с материнским молоком…
Нужно было любой ценой слезть с полатей и взять из седельной сумки нож, но тело отказывалось слушаться. Рядом завозился Хорк, устраиваясь спать, и Лахт предпринял несколько попыток разомкнуть губы и предупредить его об опасности, и ему даже казалось, что он это уже сделал. На самом ли деле ему удалось сказать «Хорк, не спи», или это было уже во сне?
Сон водил его по замкнутому кругу: над ним склонялась оскаленная морда бурого волка и на горле смыкались звериные клыки, Лахт просыпался, понимая, что это лишь сон, слезал с полатей, чтобы взять нож из седельной сумки, выходил на двор, долго не мог найти лошадей, отправлялся по их следам в сторону леса, где из темноты на него бросались двуногие звери, клыки смыкались на горле… На пятом или шестом круге Лахт начал искать во сне признаки сна, и если спрятавшуюся в ведерном самоваре хозяйку дома он счел вполне правдоподобным фактом, то храп Хорка, доносившийся с лавки за развешанными половиками, нашел явным свидетельством того, что спит и видит сон. Это не помогло, потому что после этого Лахт заставил себя проснуться, слез с полатей и отправился за ножом, оставленным в седельной сумке.
Его разбудил нескончаемый истошный крик. Крик выворачивал душу и, пожалуй, мог бы и мертвого поднять из могилы. Крик вплетался в сон, из которого непременно надо было выйти, и Лахту казалось, что он уже не спит, что он бежит кому-то на помощь, но спотыкается, падает ничком и понимает, что все еще не проснулся, потому что лежит на спине, а не на животе. Одна из попыток встать неожиданно увенчалась успехом. Впрочем, успех был сомнительным: Лахт со всей дури приложился лбом о потолок, не сообразив, что лежит на полатях. Выругался, конечно, забыв спросонья о присутствии в доме юной фрели.
Было совершенно темно, истошный крик перешел в звериный вой и раздавался снизу, будто из-под стола. Рядом сопел и возился Хорк, пока не спрыгнул с полатей — Лахт догадался об этом лишь по характерному звуку. В ответ вой снова стал истошным криком.
Зашипела самогарная спичина и после кромешной тьмы показалась яркой амберной лампой. Неженатый хозяин дома сидел на полу, держался за ухо и орал, из-под его пальцев ручьями бежала кровь. Женатый хозяин плотно прижимался к стене дома в дальнем его углу, а хозяйка молча пятилась к двери.
Самогарную спичину зажгла фрели Ойя, а не Хорк, как предполагалось, и теперь искала на столе свечу. Но, видимо, свечи хозяева берегли и прятали, а зажечь от спичины лучину в светце фрели не догадалась. Или не успела, потому что дом снова погрузился во мрак.
Раздался скрип двери и звук поспешных удалявшихся шагов — хозяйка достигла цели. Второй спичиной чиркнул Хорк и сразу догадался поджечь ею лучину. Лахт тоже спрыгнул вниз: голова была тяжелой и тело слушалось плохо. На лбу наливалась шишка.
Хорк сжимал в руке окровавленный нож и выглядел рассерженным, неженатый хозяин дома на заднице отползал от него в сторону брата и постепенно начинал вставлять неразборчивые слова в нечленораздельный ор. Нож явно Хорку не принадлежал.
— Я ничего такого… Я только посмотреть… Я не хотел…
Хорк нагнулся, ухватил неженатого за шею левой рукой и поднял с пола без видимого усилия. Лахт решил, что сейчас (на глазах у юной девы) здесь свершится смертоубийство, но Хорк лишь хорошенько приложил хозяина дома головой о стенку и сказал ему несколько слов (которые не следовало слышать его невесте). Впрочем, вскрикнула фрели не потому, что услышала грязную брань жениха — его противник отнял от головы окровавленную руку, и стало видно, что уха у него нет. Нетрудно было догадаться, куда оно подевалось…
Лахту подумалось, что второй из хозяев сейчас просочится сквозь стену, так тесно он жался в угол.
Лишь напоминание о Триликой и ее любви к людям помогло остудить гнев Хорка. Впрочем, «остудить» показалось Лахту не совсем верным словом, потому что гнев Хорка был холодным, как глубокие льды. Наверное, потому и выглядел страшно. У него даже дыхание не участилось. И на слова Лахта о милосердии именем Триликой Хорк оглянулся и на полном серьезе спросил:
— Ты так считаешь?
— Это не я так считаю. Это ты должен так считать, — ответил Лахт.
— Йерр Хорк, пожалуйста, не надо их убивать… — пропищала из темноты фрели Ойя.
— Они ведь даже не воры, они разбойники! — попытался возразить Хорк.
— Хорк, сдадим их коренному магу, пусть вершит володарский суд.
— И я вовсе не собирался их убивать… Но, мне кажется, одного уха на троих все же маловато…
Когда Лахту думалось, что в этом доме скоро прольется кровь, он и предположить не мог, что это будет кровь одного из хозяев…
Хозяйки здесь, как и везде, просыпались задолго до рассвета. Пока собирались в дорогу (потому что спать в этом доме дальше было бы как-то несерьезно), деревня ожила, зашевелилась: захлопали двери, заскрипели вороты колодцев, замычала скотина, потянуло дымом из волоковых окон.
И Лахт сильно удивился, когда Хорк вдруг пожаловался, что сильно хочет спать. А ведь ни разу даже не зевнул…
— Ты же сказал «не спи», я и не спал, — Хорк пожал плечами. — А как ты догадался, что это разбойники?
— Наитие… — проворчал Лахт. — Понял, что нас опоили чем-то.
— Да? То-то я думаю, почему спать так хотелось… Прямо глаза слипались.
— И что, не заснул?
— Ты же сказал «не спи»… И правильно ведь сказал. Кстати, за главную у них хозяйка, они ее во всем слушались…
Жители Сумнуо вовсе не обрадовались разоблачению разбойничьей шайки, не возмутились нападению на спящих гостей, и лица их с каждой минутой нравились Лахту все меньше. Хорк не всматривался в лица, наверное, поэтому односельчане разбойников кротко опускали глаза, наткнувшись на него взглядом. И чего Хорка понесло в рейтары? Из него вышел бы славный морской дядька, а вот хитрым полубратом ему никогда не стать. Впрочем, володарь из него тоже получится неплохой.
Фрели, похоже, была в полном восторге от своего жениха.
Связанные разбойники бежали за его лошадью до дома коренного мага в Кубанице. Однако коренной маг тоже почему-то не обрадовался их пленению и отнесся к рассказу Хорка с недоверием и осторожностью. Хорк и хотел бы отнестись к нему со всем почтением и все время старался взглянуть на щуплого низкорослого коренного мага снизу вверх, но удавалось ему это неважно — учитывая, что Хорк был на голову выше и раза в два тяжелей.
— Вот увидишь, коренной маг их пожурит и отпустит, — сказал ему Лахт, когда они наконец-то двинулись в сторону Клопицы.
— Как это отпустит? — удивился Хорк. — Они же разбойники!
— А ему-то что? У него трудности с местными, они его в грош не ставят. А разбойники наверняка делились с односельчанами, можжевеловкой в том числе. Мы приехали и уехали, до нас тут никому дела нет. Зарезали бы нас ночью — никому бы хуже не стало.
— Но… Но как же?.. Они же душегубы!
— Триликая велит прощать и душегубов тоже. Приедут в часовню священницы и простят им душегубство. Как всех прощают. Ну, может, велят серебра часовне отстегнуть с доходов от продажи можжевеловки. И всем хорошо.
— Триликая прощает не всех, а кто искренне раскаивается в проступках! — горячо возразил Хорк.
— А ты думаешь, они не раскаются? Раскаются, еще как искренне! Комар носа не подточит!
— Да ну тебя… — проворчал Хорк обиженно. — Неужели ты думаешь, что священницы не отличают искреннего раскаянья от притворного?
— Конечно, отличают! Еще как отличают! Потому искренним будет считаться то раскаянье, которое они сочтут искренним. А если ты с ними не согласен, то ты ошибаешься, а они — нет.
Видимо, логика Лахта показалась Хорку слишком сложной, потому что он долго молчал, обдумывая сказанное. А Лахт еще и прибавил:
— Триликая лишает людей собственной совести. Она прощает то, что прощать нельзя, и наивные люди думают, что в самом деле заслужили прощение. Но на этот раз дело совсем в другом. Помнишь капеллана, который стоял рядом с коренным магом? Это он велел поселить нас к разбойникам. Он следил за нами еще в Лесаветине.
* * *
Черная гробовая змея все глубже уходит в черные сны, теряет связь с сущим миром, погружается в навь, холодную, как и ее тело. Отступает ужас, замирают короткие мысли — навь полнится виденьями, и в мире смерти гробовая змея мнит себя смертью. Навь открывает ей тайны и наделяет мудростью, и в этой мудрости нет разницы между живым и мертвым, а потому и страха смерти нет. Жизнь дается ей для того, чтобы убивать — она убивает для того, чтобы жить. Смерть ее жертв нужна ей для жизни, так же как ее смерть поддержит чью-то жизнь. В черных снах гробовая змея видит, как сквозь ее мертвое тело прорастает молодая трава.
Она — сама смерть. Она — слепая сила земли, не ведающая разницы между живым и мертвым. Как холодное тело, тяжелыми шагами сотрясающее змеиную нору. Тело, чьи босые ноги перепачканы могильной землей.
Он идет. Глухой осенней ночью в полной тишине. Он медленно и неуклюже подбирается к змеиной норе, тогда как не может, не должен ходить… Его тело так же холодно, как тело змеи, но сердце не толкает по жилам холодную кровь — он мертв и он сама смерть. Он не видит ни тепла, ни движенья, он ощупью продирается через лес и не смотрит под ноги — ему не надо смотреть под ноги, потому что яд гробовой змеи уже не причинит ему вреда.
Короткие мысли гробовой змеи сплетается с мыслями тысяч других змей, которые перед долгой зимой сползаются в глубокие норы…
Сидя по щиколотку в светящихся мандариновых очистках, я с нескрываемой злостью в глазах и матом на губах, очищал очередной оранжевый шарик.
— Давай! Давай!
Под плоскими пальцами я явственно чувствовал обманно мягкие дольки сладкого фрукта, но это не придавало мне ни капли оптимизма.
— Давай!
И вот, последний рывок, легкое движение руки, и шершавая шкурка с легким «пшик» отодралась от мандарина.
— Твою мать!!!
В двадцать пятый раз желанный фрукт оказался обыкновенной бумажкой с текстом: «Не расстраивайся, попробуй еще раз!»
Разорвав бумажку в клочья, я пнул клавиатуру, надел занавеску и, хлопнув собакой, покинул свой злосчастную квартиру.
Я ненавижу свою новую жизнь! Я ненавижу этот новый год!
Впрочем, я такой не один.
На улице было пасмурно. С неба падали миниатюрных размеров хот-доги, и моя занавеска быстро покрылась пятнами горчицы и кетчупа. Мне еще повезло, она была брезентовая, хот-дого-непроницаемая, кто-то и такой не имел.
На улице народу почти не было. Ну, это и понятно — шел только пятый день новой эры. Многие счастливцы, чьи спиртные напитки приобрели удобоваримую форму, до сих пор предпочитали сидеть дома и бухать. Моя же бутылка дорого французского коньяка ровно в двенадцать ночи превратилась в коровью лепешку, а активно крякающую утку-шампанское я трогать просто побоялся. Из моральных соображений.
Правила поменялись, а жизнь осталась все та же.
Не зная, чем заняться, я свернул в то место нашего города, которое когда-то было парком. Нет, сейчас оно тоже оставалось все тем же парком, только на вид… слоны, держащиеся за свернутые в трубочку книжные страницы, меж которых стояли вполне уютные плюшевые зайцы… вряд ли это можно назвать парком, но ничем другим оно никогда и не было. Я сел на первого же попавшегося зайца и молча начал смотреть вдаль.
Как ни странно, но здания совсем не изменились. Как были серыми коробками, так ими и остались. А мир вокруг людского жилья с нового года изменился до неузнаваемости.
Когда это случилось, первой моей мыслью было: «Все, кабздец мне, икру паленую продали». В один единственный миг вещи вокруг, да и что уж там, и я сам, кардинально изменились, будто какой-то моддер недоучка, ради забавы, в игре поменял в игре текстуры местами и поколдовал в файле с параметрами.
И что самое ужасное, на этом он не остановился. Да, некоторые вещи ограничились только тем, что поменяли вид, но оставили свою суть и свое предназначение. К примеру, самые обычные ножи — теперь у меня на кухне лежит три рулона очень мягкой и пушистой туалетной бумаги, которая режет не хуже бритвы. Ну а остальные предметы, в придачу ко всему, изменили логику своего существования. Те же мандарины. Изначально они ведь были самыми обычными мандаринами, только не такими сочными на вид, но откуда, спрашивается, в них теперь эти странные записки? А пиво? Оно теперь тоже выглядит как мандарины, завернутые в банан, пахнут как пиво, звучат даже как пиво, только вот пить не получается — нечего! Та же утка крякает, если ее взболтать, и что-то пенистое из нее изливается. А что делать с пивом?
Мир сошел с ума.
Вот уже пятый день.
И логика улетела навсегда.
Мимо меня тихо спланировал самый обычный бурый медведь, размером с самую обычную лошадь. Легонечко так, без шума и пыли, он опустился на хот-дожный сугроб и медленно пополз куда-то вдаль. Теперь сиди, гадай, что это: воробушек, обертка от мороженого или пьяный алкаш, ползущий домой на бровях.
Ибо люди тоже изменились, и понять кто где можно лишь по недоумевающему взгляду и вечно горящим в нем вопросом: «Какого хрена?»
Когда-то какой-то мудрец сказал, что человек может приспособиться ко всему. Он привыкнет, обмозгует, пересилит… Но справится ли он с отсутствием логики?
Каково сейчас медикам, которые не могут отличить градусник от скальпеля, лекарство от яда, а пациента от стола? Каково ученым, которые пытаются найти логику происходящего повсеместного отсутствия логики?
Я не могу сказать, даже самому себе, каково это – быть самим собой. Хочу ли я есть, хочу ли я пить – не знаю. Как теперь быть, куда идти, что делать?
Мягкий плюшевый заяц слегка заворочался, забухтел и открыл глаза.
— Эээээ… Ты… человек? – просипел он мужским голосом.
Я встал.
— Да… Прости, мужик, я думал ты лавочка.
— Ничего, сейчас… не мудрено. Парень, у тебя это, выпить есть?
— Неа.
— Жаль.
Заяц с трудом поднялся, немного постоял, обмозговывая, что ему делать дальше, и поковылял к другому ближайшему зайцу. Я молча стоял и смотрел, как тот с размаху пинает плюшевую игрушку, отбивая себе ногу об твердую шерсть. Наверное, этот заяц все же был лавочкой. Или еще чем.
Мудрец был прав. Люди привыкнут ко всему, чтобы все новое более не мешало им быть теми, кто они есть – ленивыми расхлябистыми жизнелюбами. Люди изменятся, но суть их останется прежней. Ведь суть – она настоящая. Она будет всегда сама собой, и ничего не в силах ее изменить. Медики будут лечить людей катриджами от старой «сеги», если это действительно будет им помогать, ученые будут исследовать корреляцию вращения тушканчика вокруг квадратного корня из пяти, а правительство будет оптимизировать жизнь, чтобы та не развалилась по кирпичикам в этой новой эре, не забывая наполнять свои складки занавесок новенькими хрустящими медузами.
А я? Что делать мне?
Если честно, я не знал ответа на этот вопрос и до того, как жизнь превратилась в иллюстрацию старой сказки Кэрролла. Глупо было бы ждать, что теперь ответ появится сам собой.
Я посмотрел на алое небо. Как ни странно, но старая лампочка смотрелась очень даже органично на фоне облаков из садовых роз. Высунув язык, ну, или то, что мне его заменяло, я попытался поймать летящий вниз сосисочный фастфуд.
Мне было просто интересно, остался ли бывшего снега вкус снега?
ссылка на автора
https://vk.com/svolitra
https://sun9-29.userapi.com/impg/qoiFYxH4aFdm-AKCl3TP4OHXQIBRDhPWZXAV-w/Nme00a2qxWI.jpg?size=550×391&quality=96&sign=7f312d9c24afbc27973ad33cbfd09f83&type=album
Ляля осторожно приоткрыла дверь в комнату – так и есть, елка! Большая, почти под самый потолок, тихо мерцающая в темноте. А под елкой подарки. Ляля хотела посмотреть первая, чтобы все лучшее опять не досталось Вадику. Ему почти двенадцать и весь мир крутится вокруг него, а Ляля так… перебьется.
Неслышно передвигаясь по комнате, она наступила ногой в лунное пятно и вздрогнула. Временами на нее находило странное чувство, будто это не ее дом и кошка какая-то чужая, и мама – не мама, а совсем другая женщина.
Ляля вздохнула и всмотрелась в темноту. Там, в углу должен стоять стол, покрытый клеенкой, и четыре стула. А дальше – мамина раскладушка и ковер с тремя богатырями на побеленной известкой стене.
Но сейчас ей казалось, что комната изменилась. Стоило ей отвернуться, как она поменяла очертания, подсовывая Ляле темные силуэты незнакомых предметов. И только елка стояла в углу на своем месте.
А под ней самокат – новенький, красивый, с синими колесами. И конечно это Вадику – все ему, а что ей? Ляля пошурудила под елкой и достала мягкий сверток. Носки. Действительно, зачем церемониться? Ей и так сойдет.
Жгучая обида захлестнула Лялю. Нет уж, самокат она заберет себе, она первая его нашла, и пусть попробуют отобрать. Потянула на себя руль и снова замерла от странного, неприятного ощущения.
Тут что-то не так.
Елка. Она ничем не пахнет. У нее мягкие, неживые иголки из резаного целлофана. А ведь Новый год – это запах хвои и мороза, это ватные игрушки и мерцающие свечки на деревянных прищепках. Ляля присмотрелась: Снегурочка, куранты и маленькая елочка были ей знакомы, а остальные игрушки будто чужие. И елка чужая, мертвая. И все вокруг незнакомое, будто кто-то подменил ей квартиру.
— Вот ты где! Да что ж это такое…
В комнате вспыхнул свет, и Ляля зажмурилась, все так же прижимая к себе самокат.
— Положи его на место, это для Вадика.
Ляля вцепилась крепче. Его не отберут, это Новый год, и она тоже имеет право на хороший подарок.
— Отдай, ну хватит уже, — в ярком свете комната была чужой и незнакомой. Как и женщина, которая сначала показалась мамой. — Ну сколько можно, сил моих больше нет! Спать иди!
И глаза у нее были злые-злые.
— Вы чего тут?
В дверном проеме стоял заспанный Вадик. Он посмотрел на Лялю, на самокат, на мать, и ухмыльнулся:
— Она обижает тебя? Обижает мою бабулю? Героический правнук уже здесь и не даст тебя в обиду.
Он подошел к Ляле:
— Пусть это будет твой самокат. Совсем твой, а ты мне будешь давать покататься, хорошо?
Ляля кивнула и ослабила хватку. Вадик отдал самокат матери и взял Лялю за коричневую, морщинистую руку со вздувшимися венами:
— Пойдем спать, ба. А то завтра Новый год проспим.
ссылка на автора
Каким-то чудом он выбросился из переполненного автобуса — и побежал.
— Помаду стёр!.. — ещё звенело в ушах.
— А губёнки не развешивай!.. — злобно отругивался он на бегу, хотя от автобусной остановки его уже отделяло добрых полквартала. — В такси вон садись, с помадой!..
Лавируя между шарахающимися прохожими, он достиг угла, понял, что всё равно не успевает, метнулся в арку. Контора располагалась на первом этаже — это многое упрощало. Добежав до родных окон, поднырнул под одним, под другим… Выпрямился у третьего.
Свой брат сотрудник поднял голову, всмотрелся. Отчаянно гримасничая, вновь прибывший припал к стеклу, объясняя на пальцах: открой! Сотрудник встал, отворил створку и, равнодушно предупредив, что это будет стоить полбутылки креплёного, помог перелезть через подоконник.
— Ждут? — отряхивая колено, спросил вновь прибывший
— В полном составе, — подтвердил сотрудник. — И Зоха с ними.
Вновь прибывший расстроился окончательно.
— Вот сучка! — пожаловался он. — Копает и копает! Так и норовит под сокращение подвести… Сюда не заглядывали?
— Да нет вроде…
— Ага… — сказал вновь прибывший и вышел в коридор. Бесшумно ступая, подобрался к тёмному, крохотному холлу, заглянул… Глазам его предстали три напряжённых затылка: два мужских и один женский. Трое неотрывно смотрели в проём входной двери.
За их спинами он незаметно проскользнул в туалет, где тут же с грохотом спустил воду в унитазе и, напевая что-то бравурное, принялся шумно мыть руки.
Когда вышел, его уже дырявили три пары глаз. Бледная от бешенства Зоха стояла, уронив руки, причем в правой у неё был плотный листок бумаги, разбитый на две графы: «ФИО» и «Опоздание в минутах».
— Где вы были? — с ненавистью спросила она.
Он удивлённо хмыкнул и оглянулся на дверь туалета.
— В сортире, — любезно сообщил он. — Здравствуйте, Зоя Егоровна…
— Когда вы явились на работу?
— Довольно рано, — сказал он, с удовольствием её разглядывая. — Вас, во всяком случае, здесь ещё не стояло…
— Ваш кабинет был закрыт! — крикнула Зоха.
— Ну разумеется, закрыт, — с достоинством ответил он. — Я был в кабинете напротив. Если не верите, можете спросить…
Зоха пошла пятнами, круто повернулась и выскочила из холла.
— Ну ты артист… — скорее одобрительно, нежели с осуждением молвил один из мужчин.
***
Отперев кабинет, он достал работу из сейфа и, разложив на столе, принялся с ликованием вспоминать всю сцену и какая морда была у Зохи. Потом зацокали каблуки и пухлая рука в кольцах положила перед ним кипу белой шершавой бумаги.
— Что это? — спросил он с отвращением.
— Срочно, — выговорили накрашенные губы.
— Но я же!.. — взревел он, раскинув руки и как бы желая обнять два пустых стола, владелицы которых пребывали в декретном отпуске.
Подкрашенные глаза на секунду припадочно закатились — и это должно было означать, что заказ спущен сверху.
Оставшись один, он некоторое время сидел, багровея, затем треснул ладонью по столу и, непочтительно ухватив кипу белой шершавой бумаги, направился к главному.
— А-а, сам явился? — зловеще приветствовал его главный. — Ну расскажи-расскажи, поделись, как это у тебя нос с гробинкой чуть не проскочил…
— Нос?..
— С гробинкой.
— Не может быть! — хрипло сказал он.
— Ну вот, не может! — уже нервничая, возразил главный. — Ты лучше цензору спасибо скажи — цензор на последней читке поймал. С гробинкой, надо же! Был бы жив дедушка Сталин — он бы тебе показал гробинку…
— Я проверю! — с ненавистью выговорил он и вылетел из кабинета.
Ворвавшись к себе, дрожащими руками вынул из сейфа корректуру и, исправив впопыхах «гробинку» на «гробикну», с бьющимся сердцем сел за стол.
Потом дверь открылась и вошла машинистка. Не говоря ни слова, взяла лежащий на столе ключ и заперла кабинет изнутри. «С ума сошла!..» — перетрусив, подумал он.
Поднялся навстречу, но, как выяснилось, намерения машинистки были им поняты в корне неправильно: приблизившись, она первым долгом влепила ему пощёчину. Он моргнул и влепил в ответ. Машинистка упала на стул и приглушённо зарыдала.
— В чём дело? — процедил он.
Оказалось, в помаде.
— Дура ты! — рявкнул он как можно тише. — Это ко мне в автобусе какая-то овца прислонилась!..
— В ав… В ав… — Она подняла на него безумные сухие глаза с нерастёкшейся тушью и снова зашлась в рыданиях. Потом вдруг потребовала, чтобы он немедленно овладел ею на одном из свободных столов. Но тут, к счастью, в дверь постучали и машинистку удалось спешно спровадить через окно — благо, первый этаж.
Стук в дверь был тих, но настойчив. Это явился напомнить об утреннем благодеянии свой брат сотрудник. Они сходили на уголок и, безбожно переплатив знакомому грузчику за бутылку креплёной отравы, распили её в скверике.
Движения замедлились, реакция притупилась и, вернувшись с обеда, он нечаянно придремал в одиночестве над кипой шершавых листов. За час до окончания рабочего дня, вздрогнув, проснулся и в ужасе пробросил, не читая, страниц двадцать, пропустив таким образом семь грубейших ошибок, причем две из них — с политическим подтекстом.
***
По дороге домой забрёл в гастроном — купить пельменей. В очереди его обозвали пенсом и алкоголиком, хотя не так уж от него и пахло, а до пенсионного возраста ему оставалось ещё лет пятнадцать.
На улице сеялся мелкий дождь, от которого, говорят, лысеют, и, прикрыв намечающуюся проплешину целлофановым пакетом с пельменями, он зачвакал по грязному асфальту к дому.
Возле телефонной будки с полуоторванной дверью что-то кольнуло в сердце — и мир остановился: дождь завис в воздухе, машины словно прикипели к шоссе, поскользнувшийся алкаш застыл враскорячку…
— Вот и всё, — как бы извиняясь, произнес кто-то сзади.
Уже догадываясь со страхом, что всё это значит, он обернулся на голос. В каких-нибудь трёх шагах от него на грязном асфальте стоял некто одетый в белое, высокий и, кажется, крылатый.
— Что?.. Уже?..
— Да, — печально и просто ответил тот. — Уже…
Они стояли лицом к лицу посреди застывшего и как бы нарисованного мира.
— И… что теперь?
Не выдержав его вопросительного взгляда, незнакомец отвел глаза.
— Знаете… — сказал он, и лицо его стало несчастным. — Как-то неладно всё у вас сложилось… До двадцати лет что-то ещё проглядывало: какие-то порывы, какой-то поиск истины… А вот дальше… — Он замолчал, тоскливо глядя на застывшего враскорячку алкаша.
— Но ведь… мучился же!..
— Да, — подтвердил незнакомец, но как-то неуверенно. — Да, конечно… Я постараюсь, чтобы там на это обратили особое внимание… — Он поднял скорбные глаза и беспомощно развёл руками. — Ну что ж, пойдёмте…
И они двинулись по улице, которая вдруг начала круто загибаться вверх, к небу. Пройдя несколько шагов, крылатый незнакомец в белом оглянулся и брови его изумлённо взмыли.
— Что ж вы с пельменями-то? Бросьте вы их…
— Нет!.. — лихорадочно, со слезой бормотал он, всё крепче прижимая к груди мокрую целлофановую упаковку. — Не брошу… Пусть видят… Истину им!.. Зоха — копает, в магазин зайдёшь — давка… Пельмени вот по пять рублей уже… Истину!..
Я сразу же заподозрил неладное, увидев в его квартире осёдланную лошадь.
— Как это ты её на седьмой этаж? — оторопело спросил я, обходя сторонкой большое дышащее животное. — Лифтом?
Он горько усмехнулся в ответ.
— Лифтом… — повторил он. — Да разве такая зверюга в лифте поместится? В поводу вёл. По ступенькам…
Собственно, я уже тогда имел право арестовать его. Лошадь была не просто осёдлана — на ней был чалдар… Что такое чалдар? Это, знаете, такая попона из металлических пластинок. Похищена в феврале прошлого года из энского исторического музея вместе с мелкокольчатой бронёй и доспехом типа «зерцало».
— Удивляешься… — с удовлетворением отметил он. — Понимаю тебя.
Он уже ничего не скрывал. Комнату перегораживало длинное кавалерийское копьё, а к столу был прислонён меч, восстановленный недавно специалистами по крыжу XII века. Кроме него из экспозиции пропал ещё, помнится, полный комплект боевых ножей.
Я решил не засвечиваться раньше времени и, изобразив растерянность, присел на диван.
— Значит, летим исправлять историю? — придав голосу лёгкую дрожь, спросил я.
— Летим, — подтвердил он.
— Рязань?
— Калка! — Произнеся это, он выпрямился и сбросил домашний халат. От груди и плеч моего подопечного отскочили и брызнули врассыпную по комнате светлые блики. Его торс облегала сияющая мелкокольчатая броня, усиленная доспехом типа «зерцало». А вот и пропавшие ножички, все три: засапожный, поясной и подсайдашный…
Услышав грозное слово «Калка», лошадь испуганно всхрапнула и вышибла копытом две паркетные шашки.
Тут меня осенило, что у него ведь могут быть и сообщники…
— Сними ты с себя это железо! — искусно делая вид, что нервничаю, сказал я. — Тебя ж там первый татарин срубит! Знаешь ведь поговорку: один в поле не воин!
Крючок был заглочен с лёту.
— Один? — прищурившись, переспросил он. — А кто тебе сказал, что я там буду один? В поле!
Уверен, что лицо недоумка вышло у меня на славу.
— А кто второй?
— Я.
— Хм… А первый тогда кто?
Лошадь переступила с ноги на ногу и мотнула головой, как бы отгоняя мысль о предстоящем кошмаре.
— Ну хорошо… — смилостивился он. — Сейчас объясню…
И возложил длань на высокое седло, куда, по всей видимости, и была вмонтирована портативная машина времени марки «минихрон», украденная три года назад прямо из сейфа энской лаборатории.
— Итак, я включаю, как ты уже догадался, устройство и перебрасываюсь вместе с лошадью во вторник 31 мая 1223 года. Провожу там весь день до вечера. К вечеру возвращаюсь. Отдыхаю, сплю, а назавтра… — Он сделал паузу, за время которой стал выше и стройнее. — А назавтра я снова включаю устройство и снова перебрасываюсь во вторник 31 мая 1223 года! Вместе с лошадью! То есть нас теперь там уже — сколько?
— Ну, четверо, — сказал я. — С лошадьми…
И осёкся. Я понял, куда он клонит.
— То же самое я делаю и послезавтра, и послепослезавтра! — Глаза его сверкали, голос гремел. — Семь тысяч дней подряд я перебрасываюсь туда вместе с лошадью и провожу там весь день до вечера. Я трачу на это без малого двадцать лет, но зато во вторник 31 мая 1223 года в окрестностях реки Калки возникает войско из семи тысяч всадников! И оно заходит татарам в тыл!..
Весь в металле, словно памятник самому себе, он стоял посреди комнаты, чуть выдвинув вперёд правую ногу, и в гладкой стали поножа отражалось моё опрокинутое лицо.
«Брать! — тяжко ударила мысль. — Брать немедленно!..»
Но тут он дёрнул за свисающий с потолка шнурок, на который я как-то не обратил внимания, и со свистом развернувшаяся сеть из витого капрона во мгновение ока спеленала меня по рукам и ногам.
— Почему бы тебе не предъявить своё удостоверение? — мягко осведомился он. — Ты ведь из Группы Охраны Истории, не так ли?
«Спокойствие! — скомандовал я себе. — Главное, не делать резких движений!.. Это витой капрон!»
— Ты, видимо, хочешь сказать, — вкрадчиво продолжал он, — что мои семь тысяч будут слишком уж уязвимы? Что достаточно устранить меня сегодняшнего — и не будет уже ни меня завтрашнего, ни меня послезавтрашнего… Достаточно, короче, прервать цепочку — и всё моё войско испарится на глазах у татар. Так?
— Да, — хрипло сказал я. — Именно так…
— Так вот, во время дела, — ликующе известил он, — я сегодняшний буду находиться в самом безопасном месте. Как и я завтрашний, как и я послезавтрашний… А вот последние будут первыми. То есть пойдут в первых рядах…
— Между прочим, дом окружён, — угрюмо соврал я.
Он тонко улыбнулся в ответ.
— И окрестности Калки тоже?
Мне нечего было на это сказать.
На моих глазах он препоясался мечом и взял копьё. Затем выпрямился и с княжеским высокомерием вздёрнул русую недавно отпущенную бородку. Я понял, что сейчас он изречёт что-нибудь на прощанье. Что-нибудь историческое.
— Татарское иго, — изрёк он, — позорная страница русской истории. Я вырву эту страницу.
Причём ударение сделал, авантюрист, не на слове «вырву», а на слове «я». Потом запустил руку под седло и, на что-то там нажав, исчез. Вместе с лошадью.
***
— Семь тысяч? — Руки шефа взметнулись над столом — то ли он хотел воздеть их к потолку, то ли схватиться за голову. — Семь тысяч… А ты сказал ему, что у него прабабка — татарка?
— Н-нет… — ответил я. — А что? В самом деле?
— Откуда я знаю? — огрызнулся шеф. — Надо было сказать!..
Его заместитель по XIII веку давно уже бегал из угла в угол. Возле стенда «Сохраним наше прошлое!» резко обернулся:
— Почему ты не хочешь оставить засаду на его квартире?
— Потому что он туда больше носа не покажет, — ворчливо отозвался шеф. — Будь уверен, ночлег он себе подготовил на все семь тысяч дней. Как и стойло для лошади. А вот где его теперь искать, это стойло?.. Нет, брать его, конечно, надо там — в тринадцатом веке…
— Как?
— В том-то и дело — как?..
Шеф поставил локти на стол и уронил тяжёлую голову в растопыренные пальцы.
— Семь тысяч, семь тысяч… — забормотал он. — Ведь это же надо что придумал, босяк!
— Но, может быть, нам… — осторожно начал заместитель, — в порядке исключения… разрешат…
— Снять блокаду? — Шеф безнадёжно усмехнулся. Я тоже. Дело в том, что прошлое по решению мирового сообщества блокировано с текущего момента и по пятнадцатый век включительно — на большее пока мощностей не хватает… А ловко было бы: вырубить на минутку генераторы, потом — шасть в позавчера — и цоп его, авантюриста…
— А у тебя какие-нибудь соображения есть? — Вопрос был обращён ко мне.
— Есть, — сказал я и встал.
Это произвело сильное впечатление. Шеф и его заместитель по XIII веку ошарашенно переглянулись.
— Ну-ка, ну-ка, изложи…
Я изложил.
Вообще-то я редко когда высказываю начальству свои мысли, но если уж выскажу… Молчание длилось секунды три. Заместитель опомнился первым.
— А, собственно, почему бы и нет? — с опаской поглядывая на шефа, промолвил он, и сердце моё радостно встрепенулось.
Шеф затряс головой.
— Ты что, хочешь, чтобы я отпустил его в тринадцатый век ОДНОГО?
— Да почему же одного? — поспешил вмешаться я, очень боясь, что предложение моё сейчас зарубят. — Меня же тоже будет семь тысяч!
Шеф вздрогнул.
— Ты вот что, сынок… — сказал он, почему-то пряча глаза. — Ты пойди погуляй пока, а мы тут посоветуемся… Только далеко не уходи…
Я вышел в коридор и, умышленно прикрыв дверь не до конца, стал рядом. Профессиональная привычка. Кроме того, там, в кабинете, решалась моя судьба: расквитаюсь я с моим подопечным за сетку из витого капрона или же дело передадут другому? Запросто могли передать. Что ни говори, а были у меня промахи в работе, случались…
Я прислушался. Начальство вело ожесточённый спор, погасив голоса до минимума. В коридор выпархивали лишь случайные обрывки фраз.
ШЕФ: …не представляешь… дубина… таких дел натворит, что… (Это он, надо полагать, о моём подопечном.)
ЗАМЕСТИТЕЛЬ: …клин клином… ручаюсь, не уступит… (А это уже, кажется, обо мне.)
ШЕФ: …семь тысяч! Тут одного-то его не знаешь, куда… хотя бы руководителя ему… (Вот-вот! Это как раз то, чего я боялся!)
ЗАМЕСТИТЕЛЬ: …ну кто ещё, кроме… семь тысяч — почти двадцать лет… а там и на пенсию…
Последнего обрывка насчёт пенсии я, честно говоря, не понял. При чём тут пенсия?.. Вскоре меня пригласили в кабинет.
— В общем так, сынок… — хмурясь, сказал шеф. — Мы решили принять твоё предложение. Если кто-то и способен остановить этого придурка — то только ты…
***
Утро 31 мая 1223 года выдалось погожим. Опершись на алебарду, я растерянно оглядел окрестности. Как-то я всё не так это себе представлял… Ну вот, например: я иду перед стройной шеренгой воинов, каждый из которых — я сам. Останавливаюсь, поворачиваюсь лицом к строю и на повышенных тонах объясняю ситуацию: вон там, за смутной линией горизонта — река Калка. А за теми холмами — войско из семи тысяч авантюристов. Или даже точнее — авантюриста. Что от нас требуется, орлы? От нас требуется умелым манёвром блокировать им дорогу и не дать вмешаться в естественное развитие событий…
И вот теперь я стоял, опершись на алебарду, и что-то ничего пока не мог сообразить. Остальные-то где? Кажется, я прибыл слишком рано.
Тут я вспомнил, что пехотинец-одиночка для тяжёловооружённого конника — не противник, и в поисках укрытия двинулся к овражку.
— Эй, с алебардой! — негромко окликнули меня из кустов. Я обернулся на голос, лязгнув доспехами. В листве поблёскивал металл. Там прятались вооружённые люди. Лошадей не видно, вроде свои.
— Быстрей давай! — скомандовали из кустов. — Демаскируешь!
Я пролез сквозь гущу веток и остановился. Передо мной стояло человек десять воинов. И ещё с десяток прохаживалось на дне овражка. Из-под светлых шлемов-ерихонок на меня отовсюду смотрело одно и то же лицо. Моё лицо. Разве что чуть постарше.
— Который год служишь?
Тон вопроса мне не понравился.
— Да что ты его спрашиваешь — и так видно, что салага, — хрипло сказал воин с забинтованным горлом. — Гляди-ка, панцирь у него… Ишь вырядился! Прям «старик»… А ну прими алебарду как положено!
Вот уж чего я никогда не знал — так это как положено принимать алебарду.
— Вконец «сынки» распустились! — Хриплый забинтованный недобро прищурился. — Кто давал приказ алебарду брать?
— А что надо было брать?
— Топор! — негромко, щадя простуженное горло, рявкнул он. — Лопату! Шанцевый инструмент!.. Если через голову не доходит — через ноги дойдёт! Не можешь — научим, не хочешь — заставим! С какого года службы, тебя спрашивают?
— Да я, в общем-то… — окончательно смешавшись, пробормотал я, — в первый раз здесь…
Ко мне обернулись с интересом.
— Как? Вообще в первый?
— Вообще, — сказал я.
— А-а… — Хриплый оглядел меня с ног до головы. — Ох, и дурак был… Панцирь прямо на трико напялил?
— На трико, — удручённо подтвердил я.
— К концу дня плечи сотрёшь, — пообещал он. — И алебарду ты тоже зря. Алебарда, брат, инструмент тонкий… И, между нами говоря, запрещённый. В тринадцатом веке их на Руси ещё не было… Ну-ка, покажи ему, как правильно держать, — повернулся он к другому мне — помоложе.
Тот принял стойку «смирно» — глаза навыкате, алебарда у плеча.
— Вот, — удовлетворённо сказал хриплый. — Так примерно выглядит первая позиция. А теперь пару приёмов. Делай… р-раз!
Всплеснуло широкое лезвие. Мне показалось, что взмах у воина вышел не совсем уверенный. Видимо, хриплому тоже так показалось, потому что лицо его мгновенно сделалось совершенно зверским.
— Который год службы? Третий? Три года воюешь — приёмы не разучил?
Ситуация нравилась мне всё меньше и меньше.
— Пятый год службы — ко мне! Есть кто с пятого года службы? Ну-ка, собери молодых и погоняй как следует. До сих пор не знают, с какого конца за алебарду браться!
Весёлый доброволец пятого года службы сбежал в овражек и звонко приказал строиться. Кое-кто из молодых пытался уклониться, но был изъят из кустов и построен в две шеренги.
— Делай… р-раз!
Нестройно всплеснули алебарды.
— А ты давай приглядывайся, — посоветовал мне хриплый. — И дома начинай тренироваться. Как утром встал — сразу за алебарду. Раз двадцать каждый удар повторил — и под душ. Днём-то у тебя здесь времени уже не будет…
Вдалеке затрещали кусты, и вскоре на той стороне овражка показались ещё человек пятнадцать воинов — крепкие мужчины средних лет. Несколько лиц (моих опять-таки) были обрамлены бородами разной длины. А самый старший воин — гладко выбрит. На плечах вновь пришедших покоились уже не алебарды, а тяжёлые семиметровые копья.
— Делай… три! — донеслось из овражка.
— Это ещё что такое? — удивился бритый. Он шагнул к обрывчику и заглянул вниз.
— До сих пор алебардами не владеют, салаги! — пояснил хриплый. — Вот решили немножко погонять…
— Отставить! — рявкнул бритый. — Какой ещё к чёрту, тренаж? Нам сейчас марш предстоит — в пять километров! Давай командуй общее построение!
Хриплый скомандовал, и воины, бренча и погромыхивая доспехами, полезли из овражка. Поскольку все были одного роста, выстроились по возрасту. Я уже начинал помаленьку разбираться в их (то есть в моей) иерархии. На правом фланге — «деды»: загорелые обветренные лица, надраенные до блеска старенькие брони и шлемы. Собственно, это были одна и та же броня и один и тот же шлем — из нашего запасника. Пятый год службы играл роль сержантского состава. Он занимал центральную часть строя. Дальше располагались «молодые» и, наконец, на левом фланге — самая салажня: в крупнокольчатых байданах, в шлемах-мисюрках, не спасающих даже от подзатыльника, и с шанцевым инструментом в руках.
— А кто это там влез на левый фланг в панцире? — осведомился захвативший командование бритый ветеран. — Штрафник, что ли?
Ему объяснили, что я новичок и в панцирь влез по незнанию.
— Ага… — сказал командир. — Значит, для тех, кто в этот отряд ещё не попадал или попадал, но давно: задача наша чисто вспомогательная. Конница противника будет прорываться по равнине, там их встретят первая и вторая баталии. Ну это вы и так знаете… А нам, орлы, нужно заткнуть брешь между оврагами и рощей. Значит, что? Значит, в основном земляные работы, частокол и всё такое прочее…
Не снимая кольчужной рукавицы, он взял в горсть висящую поверх панциря ладанку и поднёс к губам.
— Докладывает двадцать третий. К маршу готовы.
— Начинайте движение, — буркнула ладанка моим голосом, и командир снова повернулся к строю.
— Нале… уо!
Строй грозно лязгнул железом.
***
Как и предсказывал хриплый, плечи я стёр ещё во время марша. К концу пути я уже готов был малодушно нажать кнопку моего «минихрона» и, вернувшись, доложить шефу, что переоценил свои возможности. Однако мысль о сетке из витого капрона, в которой я оказался сегодня утром, заставила меня стиснуть зубы и продолжать марш.
— Стой!
Колонна остановилась. Справа — заросли, слева — овраги.
— Перекур семь минут…
Строй смешался. Человек пятнадцать отошли в сторонку и, достав из шлемов сигареты, закурили. Я обратил внимание, что среди них были воины самого разного возраста. Из этого следовало, что годика через три я от такой жизни закурю, потом брошу, потом опять закурю. И так несколько раз.
Броню мне разрешили снять. Пока я от неё освобождался, перекур кончился. Стало шумно. В рощице застучали топоры, полетели комья земли с лопат. Меня как новичка не трогали, но остальные работали все. Задача, насколько я понял, была — сделать гиблое для конницы место ещё более гиблым. Темп в основном задавали воины пятого года службы. Сияя жизнерадостными оскалами, они вгрызались в грунт, как экскаваторы, успевая при этом страшно орать на неповоротливых салажат в байданах. «Старики» спокойно, не торопясь орудовали сапёрными лопатками. И всё это был я. Причём даже не весь, а только крохотная часть меня — каких-нибудь человек сорок. А там, за тем холмом, на равнине, развёртывалась, строилась и шла колоннами основная масса — сотни и тысячи…
Рвы были вырыты, частоколы вбиты. На бугре выставили наблюдателя, в рощице — двоих. Потом достали свёртки и принялись полдничать. Я, понятно, ничего с собой захватить не догадался, но мне тут же накидали бутербродов — больше, чем я мог съесть.
— Здесь ещё спокойно… — вполголоса говорил один салага другому. — Окопался — и сиди. А вот в первой баталии пахота…
— В первой — да… — соглашался со вздохом второй. — Я на прошлой неделе три раза подряд туда попадал. Набегался — ноги отламываются. Сдал кладовщику байдану, шлем, выхожу на улицу, чувствую — шатает… Ну, думаю, если и завтра опять в первую! Нет, повезло: на переправу попал…
— Ну, там вообще лафа…
— Никак спит? — тихо, с любопытством спросил кто-то из «стариков».
Все замолчали и повернулись к воину, который действительно задремал с бутербродом в руке.
— Во даёт! Ну-ка тюкни его легонько по ерихонке…
Один из бородачей, не вставая, подобрал своё огромное копьё и, дотянувшись до спящего, легонько тюкнул его по навершию шлема тупым концом древка. Тот, вздрогнув, проснулся и первым делом уронил бутерброд. Остальные засмеялись.
— Солдат спит, а служба идёт, — тут же съехидничал хриплый. Голос он, однако, при этом приглушил.
— Виноват, братцы… — Проснувшийся протёр глаза и со смущённой улыбкой оглядел остальных. — Тут, понимаете, какое дело… Женился я вчера…
Сидящий рядом воин вскочил с лязгом.
— Согласилась? — ахнул он.
— Ага… — подтвердил проснувшийся. Лицо его выражало блаженство и ничего кроме блаженства.
Вскочивший набрал полную грудь воздуха, словно хотел завопить во всю глотку «ура!», но одумался, выдохнул и сел. Лица у этих двух сияли теперь совершенно одинаково. Зато хриплый был сильно озадачен.
— Погоди, а на ком?
— Да ты её ещё не знаешь…
Бородачи наблюдали за происходящим со снисходительными улыбками. А вот на лицах «молодых» читалось явное неодобрение.
— Додумался! — пробормотал один из них. — Военное время, а он жениться!.. Дурачок какой-то…
На беду слова его были услышаны.
— Голосок прорезался? — зловещим шёпотом спросил, оборачиваясь, сильно небритый «старик». — Зубки прорезались? Это кто там на «дедов» хвост поднимает? А ну встать! Первый, второй, третий год службы! Встать, я сказал! Вы у меня сейчас траншею будете рыть — от рощи и до отбоя!
«Молодые» поднялись, оробело бренча железом. Небритый подошёл к новобрачному и положил руку в кольчужной рукавице на его стальное плечо.
— А тебе я, друг, так скажу, — задушевно проговорил он. — Хорошую ты себе жену выбрал. Кроме шуток.
Сидящий в сторонке командир отряда скептически поглядел на него и, вздохнув, отвернулся.
***
К часу дня подошла разведка противника.
Человек двадцать конных в голых «яко вода солнцу светло сияющу» доспехах подъехали к выкопанному нами рву. Я и ещё несколько салажат в байданах, как наиболее уязвимая часть нашего воинства, были отведены в заранее подготовленное укрытие и теперь с жадным любопытством следили поверх бруствера за развитием событий.
Постарел авантюрист, осунулся. Я имею в виду того, что командовал их отрядом. Ударив саврасую лошадь длинными шпорами, он выехал вперёд и долго смотрел на заострённые колья, вбитые в дно рва.
— Пёс! — бросил он наконец с отвращением. — Успел-таки…
Он поднял глаза. Перед ним с того края рва грозно топорщился так называемый «ёж». «Молодые» подтянулись, посуровели, руки их были тверды, лезвия алебард — неподвижны.
— А почему у него лошадь саврасая? — шёпотом спросил я одного из салажат. — Была же белая…
Действительно, лошади под противником были и той, и другой масти.
— Белая во время атаки шею свернула, — также шёпотом пояснил салажонок. — Да ты сам сегодня увидишь — покажут…
— Предлагаю пропустить нас по-хорошему! — раздался сорванный голос старшего всадника. — Имейте в виду: сейчас сюда подойдёт ещё один отряд в пятьдесят клинков…
— Да хоть в сто… — довольно-таки равнодушно отозвался с этого края рва наш командир.
Мой противник оскалился по-волчьи.
— Ты вынуждаешь меня на крайние меры, — проскрежетал он. — Я вижу, придётся мне завтра прихватить сюда…
— Пулемёт, что ли?
— А хоть бы и пулемёт!
— Прихвати-прихвати… — невозмутимо отозвался командир. — А я базуку приволоку — совсем смешно будет…
— А я… — начал противник и, помрачнев, умолк.
— Сеточку, — издевательски подсказал командир. — Сеточку не забудь. Такую, знаешь, капроновую…
Тот яростно кругнулся на своём саврасом.
— Червь! — выкрикнул он. — Татарский прихвостень! Там, — он выбросил закованную в сталь руку с шелепугой подорожной куда-то вправо, — терпит поражение князь Мстислав Удатный! А ты? Ты, русский человек, вместо того, чтобы ударить поганым в тыл… Сколько они тебе заплатили?..
— За прихвостня — ответишь, — процедил командир. Тяжёлый наконечник семиметрового копья плавал в каких-нибудь полутора метрах от шлема всадника, нацеливаясь точно промеж глаз.
— Куда, нехристь?! — Это уже относилось к противнику из «молодых», не сумевшему сдержать белую лошадь и выехавшему прямо на край рва. В остервенении старший всадник хлестнул виновного шелепугой. Тот взвыл и скорчился в седле — рогульчатое ядро пришлось по рёбрам.
— А мы ещё жалуемся… — уныло проговорил один из наших салажат. — У нас «деды» хоть орут, да не дерутся…
Я же с удовлетворением отметил, что «ёж» из копий и алебард не дрогнул ни разу. Воины по эту сторону рва стояли, нахмурясь и зорко следя за конными. Что-что, а дисциплина у меня всегда была на высоте.
Потом подошёл обещанный противником отряд. Пятьдесят не пятьдесят, но клинков сорок в нём точно было. На той стороне начались давка и ругань. Всадники подъезжали группами, смотрели с содроганием на заострённые колья и снова принимались браниться. Наконец вся эта масса попятилась и на рысях двинулась прочь, оставив после себя перепаханную, изрытую копытами землю.
— Вроде отвоевали на сегодня, — сказал командир.
Возле рва оставили охранение и разрешили салажатам вылезти из укрытия.
— Ну что он там? — нетерпеливо крикнул новобрачный, чуть запрокинув голову.
— Уходит, — ответил ему наш наблюдатель с холма.
— Всё правильно, — заметил командир. — Убедился, что все лазейки перекрыты, и теперь концентрирует силы на равнине. Напролом попрёт…
***
Наблюдателей на бугре сменяли часто. И не потому, что служба эта была трудной, — просто каждому хотелось взглянуть, что делается на равнине.
— Вторая баталия пошла, — сообщил только что спустившийся с холма бородач. — Пусть новичок посмотрит. Ему полезно…
— Можно, — согласился командир. — Пошли, новичок…
Мы поднялись на бугор. Открывшаяся передо мной равнина была покрыта свежей, ещё не выгоревшей травой. И по этому зелёному полю далеко внизу, грозно ощетинясь копьями, взблескивая панцирями и алебардами, страшный в своей правильности, медленно полз огромный прямоугольник — человек в тысячу, не меньше.
— Эх, мать! — восхищённо сказал наблюдатель. — Красиво идут!
— Да я думаю, — отозвался командир. — Там же «старики» в основном! За десять лет и ты строем ходить научишься…
— Так что служи, служи, — не преминул добавить поднявшийся вместе с нами хриплый. — Тебе ещё — как медному котелку.
— А вон и первая баталия строится, — сказал наблюдатель. В отдалении муравьиные людские потоки струились из-за бугров и пригорков, смешиваясь на равнине в единую массу, постепенно преобразующуюся во второй такой же прямоугольник.
— Да что ж они так вошкаются сегодня? — с тревогой проговорил хриплый. — Не успеют же!..
— Успеют, — сказал командир.
Он перевернул ладанку и взглянул на циферблат.
— Ну, минут через десять начнётся…
И минут через десять — началось! Конница выплеснулась из-за пологого холма, ослепив сверкающими на солнце доспехами. И она продолжала изливаться, и казалось, ей не будет конца. Никогда бы не подумал, что это так много — семь тысяч человек! И вся эта масса разворачивалась во всю ширь равнины и с топотом, с визгом, с лязгом уже летела на замершие неподвижно баталии.
Я зажмурился. Ничто не могло остановить этот поток сверкающего и как бы расплавленного металла.
— Что? Сдали нервишки? — злорадно осведомился командир, обращаясь, как вскоре выяснилось, не ко мне, но к противнику на равнине. — Это тебе не сеточки капроновые бросать…
Я открыл глаза. Ситуация внизу изменилась. Баталии по-прежнему стояли неподвижно, а вот первые ряды конницы уже смешались. Всадники пытались отвернуть, замедлить разбег, а сзади налетали всё новые и новые, начиналась грандиозная свалка.
— Смотри, смотри! — Хриплый в азарте двинул меня в рёбра стальным локтем. — Туда смотри! Сейчас белая шею свернёт!
Упало сразу несколько лошадей, и одна из них так и осталась лежать. Чудом уцелевший всадник прыгал рядом на одной ножке — другая была схвачена стременем.
— Всё, — с сожалением сказал хриплый. — Конец лошадке.
— А где он взял саврасую?
— С племзавода увёл, гад! — Хриплый сплюнул. — Предупреждали ведь их: усильте охрану, обязательно будет попытка увода… Нет, прошляпили!
— Ну вроде дело к концу идёт, — удовлетворённо объявил командир и повернулся к отдыхающему внизу отряду. — Кончай перекур, орлы! Всё, по возможности, привести в прежнее состояние. Ров — засыпать, частоколы убрать. Найду хоть один окурок — заставлю похоронить. С почестями.
***
В пыльных доспехах, держа шлем и алебарду на коленях, я сидел на стуле посреди кабинета и смотрел в скорбные глаза шефа.
— Ты не передумал, сынок? — участливо спросил он.
— Нет, — ответил я со всей твёрдостью. — Не передумал.
— Понимаешь, какое дело… — в затруднении проговорил шеф. — Я-то предполагал раскидать эти семь тысяч дней на нескольких сотрудников — хотя бы по тысяче на каждого… Но ты войди в моё положение: вчера какой-то босяк прорвался в XI век и подбросил в Гнёздовский курган керамический обломок твердотопливного ускорителя, да ещё и с надписью «горючее». Теперь, видимо, будет доказывать освоение космоса древними русичами. А сегодня — и того хлеще! Целую банду нащупали! Собираются, представляешь, высадить славянский десант в Древней Греции. Ну там Гомера Бояном подменить и вообще… Давно у нас такой запарки не было.
— Да не нужно мне никакой помощи! — сказал я. — Людей у меня там хватает…
Впервые я смотрел на своего шефа как бы свысока, что ли… Ну вот сидит он за столом — умный ведь мужик, но один. Совсем один. И что он, один, может?.. Я зажмурился на секунду и снова увидел ощетиненный копьями, страшный в своей правильности огромный квадрат, ползущий по зелёному полю. Воистину, это был я…
— Да боюсь, тяжело тебе придётся… — озабоченно сказал шеф. — Сам ведь говоришь: дедовщина там у вас…
— Да какая там дедовщина! — весело возразил я. — Вот у него дедовщина так дедовщина! — Тут я не выдержал и радостно засмеялся. — Сам себя шелепугой лупит!..
Ночь. За окном опять ночь, будто и не было никогда в мире дневного света. Дело дрянь. Вчера, когда до утра оставалось совсем чуть-чуть, она и не думала спать, но как будто под гипнозом, снова вырубилась. И снова до ночи. Странно все это – почему бы ей не проснуться в середине дня, ну чтобы хотя бы дойти до туалета? Нет, каждый раз она четко дрыхнет до позднего вечера, и потом шляется в бесконечных лабиринтах ночи.
А ведь летом тех ночей кот наплакал. Темнеет только к полуночи, после трех уже занимается рассвет, небо становится сиреневым, а часам к четырем и вовсе светает. День стоит на дворе. Но в этом общежитии ночь длится и длится, здесь нет ничего другого.
В кресле напротив кровати кто-то сидел. Она приподняла голову и поняла, что это Алексей. Как он сюда попал? Эх, надо было не спать, надо было дождаться рассвета. Было уже полшестого, могла бы и потерпеть немного, не отрубаться.
— Я опять уснула в 5:30, представляете? Как гребаный вампир, я каждый раз отрубаюсь в 5:30. Это нормально вообще?
Алексей понуро выдохнул:
— Такой был уговор.
— Да не было никакого уговора. Не договаривалась я ни о чем.
Он грустно усмехнулся. Старое, потасканное лицо его сегодня выглядело еще хуже, как будто он тайно чем-то заболел, лелеял свою болячку и радовался.
— 5:30, предрассветный час, роковой час.
— Иди ты нахрен, Байрон, — пробормотала Светка, натягивая кофту. Алексей сделал вид, что не слышит.
— Ее арестовали в 5:30.
— Кого?
— Марусю. Я помню, я не спал. Знаешь, так тихо было, мне казалось, я слышу, как капает кран у Беллы Яковлевны в соседнем подъезде. Вот прямо четко так звучит: КАП-КАП-КАП… А потом машина подъехала – негромко и даже деликатно. Никакого визга тормозов, никакого топота по лестничной клетке. Поднялись, постучались, звонить не стали, чтобы не будить. Ждали долго. А когда Марусина мама, теть Рая, им открыла, вошли – двое, всего два человека.
Мне казалось, сразу и вышли, хотя, конечно, это было не так. Но я в глазок смотрел, босиком стоял, по ногам тянуло – они заледенеть успели. А вроде и прошла всего пара минут. Вывели Марусю, все так же тихо — и увезли. Только теть Рая странно булькала горлом.
И все, что я помню: Маруся взглядом чиркнула по моей двери, и отвернулась. Пару раз ее голова мелькнула вниз по лестнице и все. Больше я ее не видел. Мне стало страшно, я вдруг почему-то понял, что это навсегда. Голову повернул, а на часах было 5:30.
Светка подошла к окну и навалилась на деревянную раму. Закрывала медленно, чтобы хоть немного глотнуть сумеречного воздуха, ибо от рассказа Алексея ей стало тошно.
— Я искал ее. Потом, когда стало немного поспокойнее. Письма писал, запросы, через знакомых пытался выяснить, что с ней стало. Но после войны это было трудно, многие архивы погибли, и следы затерялись. Теть Рая умерла, в квартиру их въехали другие люди, вещи продали или выкинули. Ничего не осталось.
Руки его тряслись, будто это он, а не Светка, каждый день бухал.
— Понимаешь, ничего не осталось. Вообще ничего. Ни фотографии, ни вещей, ни даже могилы – где-то в общей яме ее зарыли. Никто о ней не помнит и не знает, что жила такая Маруся Слепцова. Что рисовала на всем, что попадется под руку. Что у нее глаза были зеленые с карими пятнышками, и ресницы густые, красивые. А когда она смеялась, голову назад откидывала, и смех такой был легкий, звонкий…
— Как цыганское монисто.
— Да, да, — обрадовался Алексей, — хорошо сказано. Как цыганское монисто. Точно. И при встрече она говорила: «Прррривет!», раскатывая р, а еще любила пальцами щелкать, когда забывала какое-то слово. И это с ней бывало часто.
Он кивал и улыбался. Впервые за все время, что Светка его знала, он улыбался светло и радостно. Временами морщился, будто его беспокоила какая-то боль, но и она приносила ему счастье. Он бы еще долго сидел и рассказывал про Марусю, но Светка его оборвала.
Все. Встала. Встала и пошла отсюда. То ли страх, то ли решимость, то ли всегдашнее беспокойство поднялись в ней и скрутили мышцы рук – Светка открыла дверь кулаком, да так и пошла вниз, с побелевшими от напряжения костяшками. Даже с Алексеем не попрощалась. Пусть только попробуют ее не выпустить.
Внизу была тишина и закрытая дверь. Как всегда. Но теперь Светка не стала робко трогать пальцами дверной косяк консьержки – она забарабанила в дверь, что есть сил. Никто не отозвался. Она стала пинать дверь ногами, долбить задом, схватила лом со стенда пожарного инвентаря и всунула его между дверью и косяком. Тресь! Дверь откатилась в сторону… Каморка была пуста.
Несколько ударов ломом по входной двери ничего не дали, кроме звона и грохота. Она была закрыта на ключ. А ключ у бабки. А бабка у дедки, а дедка в репке…
Дверь в прачечную, как оказалось, тоже железная – Светка раньше не обращала на это внимания. Зато в буфет деревянная, и это отличная новость! Хрясь! Ан нет, железная, просто обита сверху вагонкой. Но где-то же должен быть запасной выход.
Тусклые лампочки не столько освещали обшарпанное помещение, сколько пачкали. И все время жужжали, жужжали, как назойливые комары душной ночью. Светка убрала со лба мокрые волосы и поняла, что здесь трудно дышать.
Лестница. Но она идет наверх, окон в ней нет – только мутные стеклобетонные блоки. А они бьются? Светка схватила лом, как копье и шарахнула со всей дури. С жалобным звоном лом отскочил и брякнулся на бетонный пол.
Пот заливал глаза. Вверху, сколько хватало глаз, кружилась лестница, заворачиваясь спиралью, сходясь в одну точку где-то наверху. Надо пойти туда, там должен быть выход, хоть через чердачное окно – лишь бы выбраться из этого проклятого места. Светка сжала лом потной ладонью и ринулась наверх.
Удивительно, но коридоры были совершенно пусты, общага словно вымерла. Если где-то за бесчисленными дверями и притаилась жизнь, то сейчас она опасалась показаться. Никого. Ни девок, ни выпивох, ни самого завалящего семейного скандала. Полная и абсолютная тишина, в которой трещат лампы накаливания и звенит настойчивая мысль, что надо отсюда выбираться.
Светка поднялась на второй этаж и прошла до конца коридора. Окно на улицу было забрано решеткой. Сунувшись в душевую и туалет, она увидела, что там то же самое – общежитие было надежно защищено от постороннего вторжения. Или наоборот? Ей вспомнились слова Варвары Львовны: «Если вы берете комнату, вы должны будете здесь жить». И почему в расшатанном состоянии в голову вечно лезет всякая дрянь?
Варвара Львовна. Точно. Светка развернулась и, все ускоряясь, пролетела по коридору. Наверх, туда, где неспящая комендантша сидит, как паук в центре своей паутины.
На третьем этаже было так же зловеще тихо. Разномастные двери вдоль коридора внимательно наблюдали за ней со страхом и любопытством: что будет делать безумная букашка в безмолвном ночном лабиринте? Светка покрепче сжала лом и решительно направилась вперед.
Ну, разумеется. Дверь комендантши наглухо закрыта, хотя все ночи до этого она и не думала ложиться. Ничего, сейчас поднимем – и Светка забарабанила в дверь что есть мочи.
— Откройте! Варвара Львовна, откройте! У меня срочное дело!
Тишина.
— Да пожар, блин! Потоп! Горим и тонем!!! Пожа-а-аар!!!!
Никого.
Светка побежала вдоль коридора, начала беспорядочно стучаться в двери, орать и материться. Вспомнила знаменитое:
— Что, никого нет? Тогда я поссу!
Не помогло. Потная, со странной дрожью во всем теле, она стояла одна посреди пустого общежития.
Нет, она все-таки уйдет, никто ее не удержит. Светка поднималась по лестнице и запнулась о консервную банку с окурками, которые вылетели и рассыпались по площадке. Свинство. Здесь везде свинство, с обшарпанными стенами и заплеванным полом. А главное – с неистребимой вонью вязкого, унылого несчастья.
В своей комнате она почему-то зажгла не торшер, а центральный свет. Белый, резкий, от которого в разные стороны прыснули по потолку тараканы. Светку передернуло. Как она раньше их не замечала? Как она не замечала отвалившейся штукатурки и облупленной мебели? Рваного линолеума в заплатках, под которым прела вековая грязь? Здесь все духота, грязь и сальность. Единственный плюс — окно не за решеткой.
Она подошла и распахнула створки, но ожидаемой струи свежего, прохладного воздуха не последовало. Снаружи стояла та же духота, воздух был неподвижный и липкий. Внизу – неширокая асфальтовая дорожка, газон и кусты. Что ж, уже хорошо, если придется падать.
Светка сдернула с кровати простыню и стала разрывать ее на полосы:
— Монте-Кристо хренова…
Каждый лоскут она привязывала и тщательно проверяла на прочность, весу в ней всего полсотни кило, но кто его знает. Простыня быстро кончилась, и в ход пошел пододеяльник. Закончив, Светка взяла один конец и примотала к батарее – радиатор хороший, чугунный, должен выдержать.
Второй конец импровизированной веревки повис на метр от земли – лучше не придумаешь. Теперь главное — не мешкать, и не терять времени.
— Удержать они меня хотели, — мрачно усмехнулась Светка. На столе она оставила деньги за комнату и испорченное белье, хотела еще записку написать, но передумала. Некогда. Да и неважно это, сюда она не вернется ни за какие коврижки.
Подергала за веревку — вроде нормально. Светка влезла на подоконник и спустила ноги вниз. Сердце колотнулось в груди и ушло куда-то в кишечник. Страшно.
Ватными руками она схватилась за простыню и натянула, не вставая с подоконника – вроде хорошо держится, а ну как под ее весом разойдется? Спускаться надо лицом к стене, поэтому Светка перекинула ноги в комнату и глубоко вздохнула. Поехали.
Простыня натянулась, левая нога скользнула в пустоту, пытаясь зацепиться за выбоины в кирпичах. Правая все еще лежала на подоконнике — страшно было окончательно отцепиться. После недолгих поисков носок левой ноги прочно встал в кирпичную выбоину, и Светка выдохнула: способ найден. Вот так она и пойдет вниз, перенося часть веса на стену и не нагружая веревку.
Пошевелив правой ногой, Светка потянула ее на себя, и почти уже сняла с подоконника, как вдруг… все вокруг нее неожиданно взметнулось вверх. Кирпич под левой ногой раскрошился, и она рухнула всей тяжестью тела на самодельную веревку, едва не выпустив ее из рук.
Когда сердце снова начало стучать, Светка обнаружила, что висит между этажами, цепляясь за веревку руками, зубами и правой ногой. И это было фиаско, ибо правая нога застряла в петле – с одной стороны, она не давала упасть, а с другой не давала двигаться. Светка висела между четвертым и третьим этажом как маринованная тушка курицы.
Что делать? Нога застряла намертво, скоро посинеет и отнимется. А потом кровь прильет к голове, и она потеряет сознание, отпустит веревку и наверняка свалится. Головой вниз. И все. О чем она только думала?
Светка попробовала подтянуться, чтобы влезть обратно в окно, но не смогла. Раньше надо было тренироваться. Ей захотелось заплакать и закричать, но кричать она уже пробовала, плакать было наверняка так же бесполезно.
— Мама… — сейчас ей очень хотелось к маме. Пусть и не к своей, но к какой-нибудь, которая могла бы у нее быть. К доброй маме, которая поможет и вытащит, и не будет ругать за все, что она с собой натворила. Но, подняв голову, она увидела, что все окна в общаге темны. Только ее окно полыхает безжалостным белым светом на всю улицу. Глупо и стыдно.
Если посмотреть трезво, всю Светкину жизнь можно охарактеризовать этими двумя словами: глупо и стыдно. Она всегда свято верила, что она не такая, как все, и жизнь у нее будет особенная. Но время шло, а жизнь оставалась ординарной, воздавать ей должное никто не спешил. И вот она решилась на подвиг, висит теперь вниз головой, собираясь убиться. Глупо. И все ее мысли о своей особой судьбе были такими же глупыми. Что она сделала за время, которое у нее было? Неудивительно, что мать ее не уважала и относилась с едва сдерживаемым презрением. За что уважать-то?
Светка зарыдала. Теперь стало стыдно. И страшно: как жить, если она ничтожество? Как вообще можно жить хотя бы средним человеком? Люди вокруг вызывали у нее брезгливое недоумение: они ведь невероятно ординарны, некоторые феерически глупы, но живут же, радуются. А она нет. У нее есть только постоянная тревога и разочарование.
Со стороны это, должно быть, смотрелось уморительно: висящее за ногу тело, рыдающее о своей никчемной жизни. Светка с ужасом поняла, что не понимает, то ли она смеется, то ли плачет. Ну и правда ржачно ведь – цирк с конями, да и только. И тут в окне показалась взлохмаченная седая голова:
— Ты что там, ржешь, что ли? Совсем умом тронулась?
— Желба, милая, как я рада тебя видеть! — Светка одним махом всосала все свои слезы и заулыбалась во весь рот. — Я в дерьме по уши.
— А то не видно, — проворчала бабка и нахмурилась. – Подожди.
Голова в окне исчезла, бросив Светку из эйфории в пучину сомнений и страха, тем более, что вслед за Желбой свет в окне погас, и все погрузилось в темноту. Но Желба снова возникла за подоконником:
— Ты только потише, не ори. Не дай бог Варвара услышит, ты и так натворила делов.
Интересно, так ее показательные выступления все слышали, но ничего не сказали? Что тут вообще происходит?
Желба попробовала потянуть за веревку, но не вышло, Светка была для нее слишком тяжела, да и застрявшая нога не способствовала.
— Надо еще одну веревку. Сейчас, погоди, – она снова исчезла в окне, потом появилась на мгновение, — и не отсвечивай.
— Желба, не уходи. Пожалуйста… — Светка сама не знала почему, но она сказала это шепотом.
— Придется. Жди и не дергайся. – Желба тоже шептала, — твое счастье, если Варвара тебя не заметит. Хотя она все знает, всегда все знает. Пусть ты и дурочка, но все может быть хуже. Намного хуже. Развяжется у тебя узелок, и хлопнешься ты башкой об асфальт.
— Может, оно и к лучшему.
— Ты думаешь, что ты умрешь? Размечталась. Вторую дату заслужить надо, а ты про себя и сама все знаешь. Нет, милая, будешь ты лежачая вот на этой постельке, в своем говне. И будет вот это окно, за которым годы отлетают и никак не кончаются. Так что виси и молчи. Я мигом.
Она сказала это и исчезла уже окончательно.
Чтобы понять, что такое вечность, надо хотя бы на обозримое расстояние к ней приблизиться. И Светке показалось, что она в нее заглянула – там, на веревке из постельного белья. Ничто и никогда не тянулось так долго, как пара минут до второго пришествия Желбы.
Она так и не поняла, почему нужно бояться Варвару Львовну. Но в целом Желба права, ситуация может стать еще хуже и безнадежнее. Да, и сейчас все стремно, но пока она жива и здорова – еще можно все исправить. Ну, может, не все. И не исправить, а построить заново, но все равно – можно сделать для них и для себя что-то хорошее. А потом будет поздно.
Но для этого надо отсюда выбраться, и чтобы веревка не подкачала, и чтобы Желба пришла вовремя и успела вытащить ее. И чтобы Варвара Львовна не увидела, что происходит в ее владениях. А то и правда, батарея оторвется или веревка лопнет, с нее станется.
— Тссс… Ты тут? – в окне снова показалась голова Желбы, и еще одна всклокоченная физиономия. Зачем она притащила Алексея? Уж лучше бы Джафара позвала, раз такое дело.
Шлеп… Бельевая веревка хлопнула ей по лицу и проскользила вниз. Желба повозилась внутри и снова просвистела:
— Хватайся за нее, мы тебя вытянем.
Ого, хватайся! А как схватиться, если ты и так изо всех сил вцепилась в простыню? Светка сглотнула трудный комок и попробовала перехватиться левой рукой. Нет, страшно отпустить веревку – если натяжение ослабнет, ее нога выскользнет из петли, и привет, асфальт.
— Я не могу…
— Через не могу. Хватайся. И давай побыстрее, у меня на душе неспокойно.
— У меня тоже, — подтвердил Алексей.
Его тут только не хватало с его предчувствиями.
Светка поднатужилась и все-таки ухватилась за веревку. На всякий случай обвернула ее петлей вокруг руки и немного дернула. Отлично. Но вторую не отпускала, продолжая тянуть простыню вниз. Желба с Алексеем переглянулись и ухватились за веревку в четыре руки:
— Ииии… ррр-р-аз!
Светкино тело поплыло наверх, петля вокруг ноги внезапно ослабла, и она почувствовала, как уползает вниз, держась исключительно руками. Черт возьми! И тащили они только за веревку.
— Простыню тоже тащите. Один туда, вторая сюда!
— Не командуй. Твое дело держаться.
Но Желба все-таки послушала Светку, и схватилась за простыню. Медленно, сантиметр за сантиметром, они поднимали ее, краснея от натуги. А она старалась помогать им, цепляясь носками туфель за стену, но получалось только хуже.
— Ногами не сучи.
— Я помочь пытаюсь.
— Лучше держись как следует. Не нравится мне все это.
Желбе было легче, у нее в руках была достаточно толстая простыня, в то время как Алексей тянул бельевую веревку, резавшую руки. Вот и подоконник. Еще чуть-чуть и она сможет перехватиться, чтобы втянуть свое тело внутрь. Внезапно Желба остановилась и замерла. Алексей тоже тревожно полыхнул глазами, глядя на дверь. Они переглянулись и вдруг оба, не сговариваясь, яростно потянули веревки на себя – Светка почти влетела в окно. Секунда, и руки ее спасателей уже тащили ее за джинсы, перебросив через подоконник.
Желба мигом втянула веревки, забросила их на батарею и захлопнула окно. Задернула шторы и кивнула Алексею, чтобы он подоткнул покрывало на растерзанной кровати. Потом плюхнулась на ковер, достала из кармана засаленную колоду карт и начала их тасовать с самым серьезным видом. Алексей присел на кресло и сцепил руки в замок, а Светка едва-едва успела принять более-менее приличную позу, как услышала, что дверь тихонько скрипнула.
Желба сдавала карты с самым беспечным видом. По три, потом по две, а потом по одной. Шмяк!
— Буби козыри. У меня шестерка. Я хожу.
Светка взяла свои карты, не поднимая головы, ей было почему-то страшно посмотреть в темноту коридора. Она уставилась в расклад и едва не вскрикнула: пиковая дама с грязной картонки смотрела прямо на нее. Во взгляде ее было холодное бешенство. Она знает, она всегда все знает, — снова мелькнуло в голове.
— Драсссьте, Варвара Львовна… — сдавленно пискнул Алексей. – А мы тут… картишками балуемся.
Светка подняла глаза. В полутьме мелькнуло бледное пятно лица комендантши с горящими глазами. Она смотрела прямо на Светку, она все знала, ее нельзя было обмануть. Варвара Львовна посмотрела и молча отвернулась. Звук ее шагов медленно удалился по коридору. Алексей выронил карты на ковер.
— Как думаешь, она знает?
— Конечно, знает. Ты что, тут первый день живешь?
Светка выдохнула и тоже бросила свой расклад. Сейчас Пиковая Дама была просто полинялой картой, смотреть там было не на что.
— Странная она какая-то. Даже я испугалась, хотя с чего бы это? Пусть она узнает, что случится-то? Испорченное белье я оплачу. Но это ненормально, не давать людям выйти из общежития. Пусть спустится со мной и откроет дверь – ни в жизнь не поверю, что она этого не может сделать.
Желба с Алексеем слушали ее и молчали.
— Знаешь, что, мы пойдем. Время позднее. А ты это… не делай глупостей больше, просто ложись спать. И поосторожнее теперь, с Варварой шутки плохи.
— В смысле? Какие шутки? Что она мне сделает?
Желба уклончиво пробормотала:
— Помни, все может стать хуже.
Когда дверь за ними закрылась, Светка сжала виски, готовые лопнуть. Это какой-то маразм, самый настоящий. Наверное, надо пойти к Варваре и действительно потребовать, чтобы она открыла дверь. Никто не имеет права ее насильно тут удерживать. Она перекатилась на коленки, чтобы встать с ковра, и тут снова увидела Пиковую Даму. Ноги подкосились. Да это же она, Варвара Львовна – ее лицо глядит с картинки. И во взгляде ее холодная, расчетливая злоба.
Светка плюхнулась на задницу и задумалась, что теперь делать. Разумеется, надо просто дождаться утра и уйти по-человечески. Только действительно дождаться, а не лечь спать, как советовала Желба. Надо включить большой свет, чтобы не клонило в сон. Светка подошла к выключателю, не глядя, ткнула пальцем, и ощутила резкую боль. Бах! Из выключателя повалили голубые искры и раздался страшный треск. Чудом, каким-то чудом, она успела отдернуть руку и отделалась небольшим онемением в пальцах. Пиковая Дама с ковра злорадно улыбалась.
Комната погрузилась во мрак. Светка отдернула шторы, и середину залил голубой лунный свет, а со стороны коридора углы наливались чернотой. Светка передвинулась в лунное пятно и опять увидела перед собой Пиковую Даму. Живым, осмысленным взглядом она смотрела на Светку, как смотрит паук на муху, запутавшуюся в паутине. Она была здесь. Совсем рядом.
Светка сдвинулась в самый центр лунного пятна, стараясь не касаться темноты даже краем одежды. Но то была слабая надежда – вдруг набежит облако и луна скроется? Тогда она останется в полной власти Пиковой Дамы, которая ждет во мраке пустого коридора с закрытыми дверями, которые умеют ничего не слышать.
Большое зеркало в шифоньере отражало лунный свет. Оно сияло светлым пятном посреди комнаты, поневоле притягивая взгляд. Светка посмотрела и увидела в нем свою жалкую, скрюченную фигуру, застывшую посреди ковра. Лицо ее было бледным, как у покойника, а волосы стояли дыбом.
Чем дольше она на себя смотрела, тем больше ей казалось, что лицо ее увеличивается в размерах. Находясь в фокусе внимания, оно словно приближалось, становилось больше. Светка очнулась, когда оно стало непропорционально большим и внезапно отделилось от тела. Черты перемешались, и вот уже на нем темные, тусклые глаза и тонкий рот с неприятной усмешкой.
Варвара Львовна подошла с другой стороны зеркала, а Светка не могла даже пискнуть от ужаса. Прикоснулась тонкими пальцами к поверхности и легко ее перешагнула. Встала на границе лунного пятна, сцепила руки в замок на животе и улыбнулась бескровными губами. Светка едва не умерла от страха.
— Мы, кажется, договорились, что вы соблюдаете внутренний распорядок?
Она осторожно пошла вдоль пятна, Светка молилась, чтобы луну не скрыло тучами. Хотя, по сути, чем оно могло ей помешать? Здесь она хозяйка, и никто не может противиться ее воле. Как будто прочитав ее мысли, Варвара Львовна усмехнулась.
— Я думала, вы разумный человек, но я ошиблась. Вы подписали договор, а теперь устраиваете дебош и портите имущество. Боюсь, что мне придется принять меры.
Теперь она стояла против света, спиной к окну. Светка видела ее, как темный силуэт, не различая выражения лица. Казалось, что в самой середине ее фигуры зияет черный провал, за которым нет ничего. Конец. Точка невозврата. Оболочка этой женщины, с ее умным лицом, была только прикрытием для бесконечной пустоты.
— Я заплачу за простыни.
— Разумеется. И это будет довольно дорого.
Комендантша качнулась и втянулась в лунное пятно.
— Света! Света!! Я потерял пуговицу!
Желтый дрожащий свет осветил комнату, и Варвара Львовна отшатнулась, прикрыв глаза рукой. Алексей, бледный и растрепанный, в жилетке, застегнутой через пуговицу, влетел из коридора.
— Извините…, — он странно трясся, но свечу не опускал. – Здесь где-то должна быть моя пуговица, я, наверное, на ковре обронил. Надо найти, а то я такую не куплю, это еще моя мама пришивала. Как память мне дорого…
Варвара Львовна не сказала ни слова, посмотрела на него веще-зловеше и стремительно вышла, растворившись в темноте коридора. Светка хотела что-то сказать, но Алексей прижал палец к губам и схватил за шиворот, потащив следом за комендантшей.
Седовласый и Тайвин испытующе смотрели на полковника. Тот недовольно кривился, но противопоставить записи ничего не мог.
Выскользнув из-за границы испытательной модели будущего защитного купола Шестой колонии, Честер мгновенно изменился. Из неумелого растяпы, который не может нащупать боезапас игл с разрывным сердечником, он превратился в осторожного и умелого крупного хищника, держащего под контролем пространство вокруг себя и членов своей импровизированной стаи. Он вел себя скупо и собранно, каждое движение имело смысл, каждое действие оправдывало себя, хотя и нарушало все мыслимые и немыслимые предписания.
За защитной пленкой он подвинулся ровно настолько, чтобы дать пройти остальным, но остаться ведущим, и потом воплотил в жизнь свою собственную задумку – выстроил бойцов кругом, спиной к спине, и эта многоножка, двигаясь по кругу, медленно, но синхронно продвигалась вперед. Короткий приказ – вся пятерка садится на корточки слитным движением, а над головами первопроходцев пикирует двухвостая стимфала, летающее создание, для людей практически безвредное, в том смысле, что не ядовита и не крупный хищник, но опасная другим – бритвенно-острыми подобиями перьев, которые она легко теряет и так же легко отращивает.
Стимфалы управляют перьями как дикобраз или паук-птицеед – сбросом игл или шерстки, и перо, ускоренное импульсом тела животного, спокойно пробивает легкий вариант брони. А поскольку реагирует стимфала преимущественно на страх, и боится почти всего, то псевдоперья от гигантской перебабочки летят стеной. Каким образом Честер в сумерках засек приближение трусливого чешуекрылого, было непонятно, но факт оставался фактом – благодаря его приказу и быстроте реакции бойцов от ссыпавшихся в стороне перьев никто не пострадал.
Группа проползла по местности метров двести, как и собиралась, и остановилась. Честер еще повертел группу по кругу, чуть расширяя радиус вытоптанной людьми травы, и разбил команду. Бойцы заняли вольную позицию, стараясь держаться спиной внутрь круга и боковым зрением отслеживая действия напарников. Честер сосредоточенно диктовал что-то на смарт, периодически контролируя обстановку вокруг себя, и активно использовал аптечку, отобранную у Макс.
На землю полетели пузырьки и шприц-тюбики, каждый был осмотрен и возвращен на свое место – или вскрыт, а препарат высыпан или вылит в герметичный пакет для сухой смены белья, найденный в недрах кармашков и подсумков облегченной брони Красного. Лишний раз портить неизвестными веществами экологию Шестого мира он явно не желал.
Нужную баночку Честер выполаскивал водой из фляжки, отнятой у запасливого Али, а внутрь помещал образцы почвы, травы, камни и зазевавшихся мелких насекомых, не опасных на вид. Когда свободных баночек не осталось, а оставшиеся просто нельзя было использовать, исходя из ценности и возможной нужности препарата, он с сожалением застегнул подсумок с добычей, и группа, собравшись таким же кругом, медленно пошла обратно.
На входе в проем Честер снова разбил круг, и бойцы в обратном порядке нырнули в безопасность части. Сам же Честер на минуту остановился, медленно вдохнул, вбирая всем телом запахи, вкусы и жизнь чужой планеты, и нехотя пересек радужную границу.
Несмотря на несколько очевидных ляпов, главным из которых, конечно, было отсутствие оружия и брони, Честер продемонстрировал безукоризненное управление группой, синхронные действия, точные решения – чего и пытались добиться от всех тренирующихся, и добивались в той или иной степени. И только юный самородок, сбежавший в подставную самоволку, отвечал всем стандартам будущего командира оперативников. И не отвечал ни одному правилу.
Полковника это неимоверно раздражало – он не понимал логики седовласого и предпочел бы на место взбалмошного парня с необычными глазами исполнительного и ответственного Романа. Но он отдавал себе отчет в том, что ни у одного бойца нет того, что есть у рыжеглазого – умения слушать интуицию и в один момент собрать вокруг себя слаженную команду.
***
Зайдя обратно в наши полтора квадратных километра, трудом и потом освоенных и выхолощенных людьми, я почувствовал себя так, будто я в избушке рыбака или охотника где-нибудь в тропиках. Относительно безопасное жилье есть, все кругом чуждое, не совсем дружелюбное, не всегда понятное, но если приноровиться – жить можно, и весьма сносно.
Я был доволен и совершенно успокоен – любопытство мое на малую толику было утолено, и хотя безумно жаль было покидать неизученный мир из-за собственного разгильдяйства, я ни о чем не жалел. Лучше я увижу и потыкаю палочкой в зверушек Шестого лично один раз, чем бессчетные его посещения в виртуальных итерациях под бдительным надзирающим оком начальства.
Пружинистым летящим шагом я направился к месту обиталища ученых, чтобы отдать свою драгоценную добычу и спросить, что делать с утилизацией бронебойной смеси из перекиси водорода, антибиотиков, витаминок и обеззараживателя, за мной гуськом выстроились мои ординарцы-знаменосцы.
Сначала я хотел было их отпустить, но, посмотрев на серьезные физиономии, передумал. В самом деле, совершеннолетние, ответственные за свои действия люди приняли решение пойти со мной, и если я сейчас их прогоню – нивелирую всю его ценность. Поэтому я просто молча возглавил процессию, морально готовился к снятию голов и продумывал защитную речь.
Из корпуса белых халатов уже знакомой мне походкой выскочил Тайвин, за ним шел начальственный цвет – седовласый и полковник. Я чуть голову в плечи не втянул, но, бросив взгляд через плечо, понял, что не имею такого права. И ответственно заявил, по ходу генерируя форму доклада:
– Начальный участок, координаты по смарту. Состав боевой пятерки: ведущий – Честер Уайз, замыкающий – Роман Смирнов, первопроходцы Алистер Маккуин, Максимиллиана Родниченко, Константин Демченко. Собраны пробы почвы, образцы растительности, отдельные представители фауны, псевдоперья стимфалы двухвостой. Затраченное время – двадцать две минуты сорок восемь секунд, расстояние – двести два метра, четыреста четыре в обе стороны. Расход боезапаса нулевой, лекарственные препараты применены ситуативно. Кадровый состав не пострадал. – Не зная, что еще сказать, я беспомощно посмотрел в поисках подсказок на делегацию встречающих.
Седовласый давился еле сдерживаемыми смешками, причину которых я понял, глянув на полковника. Тот имел вид несколько глуповатый – с выражением полнейшего недоумения он хмурил брови, явно пытаясь придумать, за что дать нам нагоняй, и в то же время был чем-то поражен до глубины души. Надеюсь, не моей выходкой.
Моя боевая пятерка во главе со мной выстроилась клином позади меня, чтобы руководство всех видело. Ноги на ширине плеч, руки сцеплены за спиной, выражение лица отсутствующе-независимое. Мол, а что мы, вот, у нас ведущий есть, пусть он отчитывается. Я перевел глаза на Тайвина – в конце концов, во вторую очередь, после удовлетворения собственного эгоистического интереса, я про него думал. Очкарик с любопытством меня рассматривал, и, поймав мой взгляд, вопросительно поднял бровь.
Я отстегнул подсумок с образцами и протянул ему. Ученый молча забрал и его, и пакет со смесью лекарств, благодарно кивнул и ушел к себе. Седовласый, ободрительно улыбнувшись, пошел за ним, а мы остались перед полковником, быстро приходившим в свое обычное командно-ругательное состояние.
– Разойтись, – буркнул он, так и не придумав нам наказания, и мы быстро смылись, пока он не передумал.
***
Как и обещал полковник, на следующий день на посадочной площадке ровно в семь утра по местному времени приземлился шаттл, из которого высыпало около тридцати разномастных новых лиц.
Мы все построились в несколько шеренг, и полковник, убедительно сверкая очами, произнес мотивирующую патриотическую речь, суть которой сводилась к тому, что в ближайший месяц половину отправят в астродесантные войска – там всегда есть куда пристроить молодые обученные кадры, а с оставшимися будет проведена отборочная работа. И если мы проявим упорство, отвагу, и прочая, и прочая (мне откровенно хотелось зевнуть), примерно треть и будет костяком Корпуса первопроходцев. Какова их роль и задачи, полковник благоразумно объяснять не стал, а то пафос момента и соревновательный настрой потеряются, но если кому что не нравится – шаттл вот он стоит.
Что интересно, почти два десятка парней из первой волны изъявили желание покинуть программу. Я неплохо их знал и примерно понимал их решение – им не нужна была лишняя ответственность, а постоянные стрессы и необходимость выживать в суровой насекомой реальности не очень привлекательны при весьма туманных перспективах из года в год заниматься ими же. Крепкий середнячок спокойно собрал пожитки и ушел оставаться в недрах астродесанта в привычной для себя роли, а участие в программе, я уверен, давало им отличные стартовые бонусы.
Остались только безбашенные авантюристы, как я их назвал, типа меня, с легкой сумасшедшинкой и влюбленностью в этот мир, и целеустремленные опытные бойцы, для которых программа первопроходцев, по их мнению, была своего рода плацдармом для постепенного перехода к новой мирной жизни.
Таких я про себя окрестил суровыми колонистами и не сомневался, что как только на Шестом будет основана полноценная колония – они тут же сообразят организовать что-то вроде добровольных дружин по поддержанию порядка и дисциплины и подстегиванию трудовой деятельности. А вся вот эта первопроходческая возня останется нам.
Да-да, мне и компании. После того как последний желающий зашел на борт шаттла, я выждал несколько минут, кроме укоризненного взгляда полковника указаний никаких не получил и вместе со всеми вернулся в ставшую почти домом родным казарму. Почему я должен отказываться от мечты, если меня пинками и поганым веником не прогнали? Я и не стал. И напоминать о том, что хотели бы, тоже не стал, мало ли, вдруг передумают.
Естественная прибыль и убыль населения на набитость казармы повлияла не очень сильно: если нас было порядка полусотни, то теперь лишь на десяток больше, зато новых лиц оказалось больше половины. И я с удовольствием пошел знакомиться.
***
Мы постепенно притирались друг к другу, узнавали новеньких ближе, и становилось понятно, что наше небольшое общество начинает медленно расслаиваться – как химические жидкости разной плотности в пробирке. Все та же средняя прослойка занимала срединно-нейтральное положение, мы – кластер с сумасшедшинкой – как масляная пленка эфира, держались на поверхности их поддержки на своем голом энтузиазме, а условным тяжеловесным осадком стали суровые колонисты.
В целом даже виртуальные выходы для меня становились намного более продуктивными, как только я понял, что ждет меня за бетонной стеной части, и когда примерно понимал, чего ожидать от текущего состава группы.
Нас постоянно перемешивали, и все чаще я оказывался либо ведущим, либо замыкающим, и, хотя от позиции гусеницы пока отказываться полковник не спешил, он хотя бы сократил количество ползущих до приемлемых с моей точки зрения пяти – так у нас выработался условный нейтралитет.
Я больше не бесил военного откровенной глупостью, а тот не давил на меня требованиями, предоставляя выкручиваться из проектируемых ситуаций самому. Мы узнавали животный мир Шестого все глубже, а при условных встречах очевидно опасные представители сменялись на менее очевидных мелкоядовитых инсектоидов. И, судя по тому, что близнецов я почти не видел на тренировках, я знал, кого надо благодарить за заковыристые задачки для оперативников.
Спустя месяц муштры социальная стратификация стала еще более очевидной – и средний класс с достоинством удалился покорять астродесантуру и другие рода войск Объединенного астрофлота. Тут-то и возникла непримиримая классовая борьба между безоблачной сумасшедшинкой и суровой колонизацией.
Опытные бойцы старались на каждом выходе тянуть одеяло на себя, и частенько оказывались в начале и конце группы – нас это устраивало ровно до тех пор, пока их тяжеловесное передвижение не подвергалось очередной стрессовой ситуации, где мы сначала пытались договориться, а позже и вовсе спокойно разбирались без их приказов, на интуиции и знаниях.
Их же бесило и наше носорожье упрямство, и каменное спокойствие, с которым мы включали логику, пытаясь сначала доказать, а потом и просто молча делая, как следовало – не давить сапогами химерку, она безвредная, а вот от того буро-серого сфероида в красную крапинку лучше отойти подальше, он может и плюнуть, мало не покажется. И тем более их бесило, когда кого-то из нас ставили в начало или конец вереницы.
И если в имитационном зале «колонисты» сдерживали себя, то я не мог себе представить, что будет, если такой суровый боец попадет, скажем, в группу под управлением прекрасного меня в поле. Я не знал, смогу ли быть достаточно убедителен в роли командира, чтобы переломить его зашоренную опытность и восприятие нашего кластера как достойных внимания, а не сдвинутых на голову сосунков, которым дали немножко власти. Аналогично не представлял я себе и передвижение группы под руководством прущего вперед по заданию танка.
Как назло, первый же выход в поле, который нам организовали под контролем дронов с воздуха любимые начальники, таким и получился – меня поставили вперед, двух суровых колонистов за мной, а замыкали Макс и Роман. Если на хоть какой-то отклик Дана – большого русоволосого и зеленоглазого шкафчика, спокойного и в чем-то похожего по типу личности на Романа, я мог рассчитывать, то Тони – коротко стриженый брюнет ростом под два метра, косая сажень в плечах, презрительным прищуром серо-голубых глаз и выражением перманентной уверенности в себе на лице – вот это была проблема. Громадная такая проблема, в экзоброне и с тяжелым бронебойным иглометом наперевес.
Уже непосредственно перед выходом мы успели поцапаться – Тони считал, что я саботирую нашу первую миссию тем, что снимаю половину оружия с себя и перевешиваю аптечку, сумку с аппаратурой и емкостями для образцов, игломет и боезапас для него, и всякие полезные мелочи типа ножа, фляжки с водой, смарта и прочих так, как мне удобно.
На что я резонно возразил, что никого не заставляю следовать моему примеру, и вообще скажите спасибо, что я добрый и на полную броню сегодня согласен, даже шлем надел, хотя мог бы и простым визором ограничиться. Конечно, я больше ершился, без необходимого минимума мне не подписали бы разрешение на первый настоящий выход в полевые условия, но все равно постарался выбить максимум послаблений.
За пару минут до выхода – все через тот же проем и радужную пленку, только чуть более облагороженные, меня отвел в сторону Тайвин.
– Честер, возможно, вам это пригодится. – И он вручил мне маленький цилиндр серебристого цвета с переключателем.
– Что это? – я повертел предмет в руках, сдвинув щиток шлема и отключив связь с группой.
Тайвин таинственно улыбнулся и ответил:
– Прототип защитного поля. Вроде вот этой, как вы ее называете, пленки, только на локальное пространство. Запрограммирована не пропускать основные ядовитые виды, которые мы пока знаем, разные крупные объекты, основные силитоксины. Короче, если в вас чем-то кинут, плюнут или будут нападать – активируется кнопкой, сворачивается ей же. Но имейте в виду, на пятерых объема купола может не хватить, и заряд на две-три активации, точно не скажу. Если будет оказия – испытайте, пожалуйста, мне интересно.
– Попробую. Спасибо. – Я забрал полезную вещицу, закрыл щиток шлема и положил ее в самый близкий и удобный кармашек – мало ли.
Выйдя за пределы части, я тут же попробовал построить ребят кругом, но сразу промахнулся – Тони, скептически ухмыляясь, заявил:
– С места не сдвинусь, пока мы не пойдем, как положено.
Я попытался до него достучаться:
– Энтони, цепочкой мы мало чего добьемся, мы не способны на полный контроль вокруг своей оси. Роман тогда весь путь будет идти спиной вперед, а Макс нужно будет смотреть и по сторонам, и Роману тылы прикрывать – как это физически возможно? Логичнее будет пойти кругом.
Тони упрямо молчал, и я понял, что либо продавливаю его на подчинение, либо на компромисс, либо мы идем без него. Интуитивно я чувствовал, что четверка намного более уязвима. Пятый был нам нужен позарез, и я нашел альтернативу.
– Клин. Ты с Даном слева, Макс и Роман справа. – Тони фыркнул, но позицию занял, и импровизированный клинышек пополз вперед. Я понимал, что авторитетом я не возьму – нет его у меня, но провалить первую миссию не мог.
Не думаю, что от нас много ждали на первый раз, но я был обязан дойти до озерца в полукилометре от части и взять пробу воды. Это было для меня делом чести, порученным мне и моей группе, полностью отвечавшим всем моим представлениям о миссии первопроходцев. Это была не проверка на знание инструкций или умение пользоваться оружием, это было испытание на профпригодность, и тут облажаться я не имел права перед самим собой.
***
– Все-таки сцепились, – отметил полковник, наблюдая за переговорами и перемещениями группы. Седовласый нахмурился, а Тайвин беспристрастно наблюдал за проекцией во весь стол.
– Это было предсказуемо, – ответил джентльмен полковнику. – Два лидера разного типа… Зря вы их в первую же пятерку поставили. У нас вроде не собачьи бои, главенство устанавливать.
– Всего лишь необходимость, – парировал полковник. – Пусть лучше разберутся на простом выходе прямо сейчас, чем выйдут в состояние негласного конфликта потом. Мне нужна кольчуга, броня, а не таз на груди и горшок на голове.
Седовласый улыбнулся, оценив прямую простоту метафор полковника.
– Да, я вас понял. Хорошо, посмотрим, что получится.
***
До озерца мы доползли практически без происшествий – разве что Тони все порывался ради развлечения пристрелить любую неосторожно выскочившую на него из дебрей полупрозрачной травы насекомую тварь. Да, большинство из них выглядели как оживший кошмар шизофреника, но это не был повод убивать все, что попадется на глаза. Поэтому я останавливал его порывы, мотивируя тем, что сейчас он на мелочь иглы потратит – а на суккубу или скорпикору не останется.
Я не стал говорить воинственному астродесантнику о том, что вероятность встречи с ними вблизи части приближается к вероятности встретить динозавра – крупную опасную живность ученые распугали инфразвуковыми импульсами, но пусть опасается.
Возле воды я поставил группу полукругом спиной к себе, достал из подсумка анализатор и пробирки из противоударного пластика и активировал цилиндр, который мне дал Тайвин. Тело окутало защитной радужной пленкой, и я спокойно потянулся к воде, рассчитывая, что одномоментно руку мне наверно не откусят – и был прав.
Из воды взметнулась какая-то червеобразная морда в полметра в диаметре, без глаз, но с выраженными полосками вдоль тела и шевелящимися на них ножками. Я замер, рассчитывая, что творение природы ориентируется не на зрение или нюх, а на слух, и тихо приказал группе не двигаться и не дышать. Что самое странное, послушался даже Тони – по внутреннему визору им передавалась моя картинка, и поворачиваться к червю в попытке его убить никто не хотел.
С виду животное было оснащено неплохой хитиновой броней, уязвимых точек я толком на теле не видел, а пока кто-то из нас дотянется до игломета – нападет и голову прочь: круглый рот, полный мелких острых зубов, указывал на то, что это хищник, и в том числе ловит с берега зазевавшуюся добычу. Но я полагал, что мы для него крупноваты, что вместе, что по отдельности, и твари нужно было время на безопасный для нее отход. Спустя полминуты напряженного молчания червеобразное животное начало медленно погружаться обратно, а я столь же медленно, останавливаясь на его недоверчивых дерганых движениях, опускал руку с анализатором и пробиркой в воду – взять образец было критически важно в моей системе координат.
Когда голова уже почти ушла в воду, я очень осторожно руку из озерца вынул и скомандовал отход – никаких клинышков признавать я не стал, и мы пошли по моей схеме. Тони, впечатлившись, первое время не отсвечивал, что меня вполне устраивало.
Но на середине пути назад амбиции не могли не воспрянуть духом, и Тони, игнорируя мое красноречивое молчание, разорвал круг. Я не стал подавлять бунт – пусть как хочет делает – пожал плечами и молча встал спиной к Роману и Макс. Дан почти решился на выбор стороны в этом молчаливом конфликте и даже качнулся в сторону Тони, когда я почувствовал неладное. По земле скользнула тень – и я, не очень осознавая, что делаю, заорал:
– Садись в круг! – Дан, дернувшись, сел к нам на корточки, но Тони остался стоять скалой, не желая выполнять идиотский, по его мнению, приказ.
Тень росла в объеме, и стало понятно, что на нас летит стимфала – но крупнее раза в два, чем те экземпляры, что мы наблюдали раньше. Кончики чешуек, готовые пролиться пронзающим дождем на пугающий ее объект, выглядели небезопасно даже для нашего полного обмундирования, и я понял, что сейчас этот дебил, хватающийся за оружие, попадет прямиком в поле ее зрения. И почти уже увидел, как он с бедра всаживает в гигантское подобие бабочки иглы, одну за одной, а та осыпает его чешуйками-перьями. И представленная картинка мне совершенно не понравилась.
Я выхватил цилиндрик с защитой, активировал ее и кинул в центр круга, радужный купол закрыл удивленных Романа, Макс и Дана, а я рванул к Тони, подножкой сбивая его на землю и закрывая собой. Я рисковал, конечно, хорошо обученный астродесантник запросто мог на автомате перекинуть меня через бедро – но я уповал на сложную для него ситуацию и эффект неожиданности.
Дурак – не дурак, но я отвечаю за всю группу, а не только за тех, кто мне симпатичен. Перья забарабанили по броне, прошибая ее слабые места – и вскоре чешуекрылое удалилось. Тони спихнул мою тушку с себя и воззрился на ребят, а те – на мою спину.
– Что не так? – мрачно поинтересовался я, чувствуя, как по спине ползут медленные струйки чего-то липкого.
– Ты дикобраз, – хихикнула Макс. – Все в порядке?
– Вроде да, – пожал плечами я, подымаясь. – Ползем обратно?
– Круг? – предложил Тони. Мы хором уставились на него, он смущенно потупился. – Я понял, так удобнее.
Слон в лесу сдох, не иначе. Я собрал группу в круг, деактивировал защитный купол, не забыв забрать вещицу с собой, и мы без инцидентов, шугаясь от теней и шорохов в луговом покрове, вползли на территорию части. Тут я просто рухнул без сил на травку под ноги полковнику, седовласому и Тайвину перьями вверх и трагическим голосом известил:
– Макс сказала, что я дикобраз. Можно меня лишить сего безобразия?
Тайвин, подзывая лаборантов, сочувственным тоном ответил:
– Разумеется, Честер. Вы не пострадали?
Я повел плечами, прислушиваясь к телу. В нескольких местах явственно саднило, но ничего критически неправильного я не ощущал.
– Если только мое самолюбие. И немножко спина. И еще чуточку то, что пониже.
Ученые быстро вытащили застрявшие в броне псевдоперья, и я смог, кряхтя под весом экзоброни и усталости, встать и отдать Тайвину анализатор, образец воды и прототип защитного купола. Тот принял результаты нашего первого полевого испытания и попросил:
– Зайдите в медчасть. А потом ко мне.
– Хорошо, – лишних вопросов я задавать не стал, ощущая, как по телу расплывается кисельная слабость – адреналин отпускал, и хотелось уже расслабиться. С трудом переставляя ноги, я сдался медикам – те обработали мне порядком, как выяснилось, порезанную спину, и, перебинтованный, вымотанный, но довольный я нарисовался на пороге корпуса ученых.
– Проходите, – Тайвин махнул мне рукой, приглашая в кабинет. Я с любопытством прошелся по лаборатории, уставленной аппаратурой и химической посудой – что-то пикало, горело разноцветными огоньками, трещало и щелкало, и все было безумно интересно, но совершенно непонятно. С порога я сделал ученому комплимент:
– Удивительно полезная вещь оказалась эта ваша защита. А никак ее нельзя вместо нашей брони натянуть?
– Пока нет, нанопротекторный механизм на движение не рассчитан, – он с любопытством посмотрел на меня, ожидая, какой перл невежества я выдам следующим.
– Тогда было бы круто на всю часть ее натянуть, а то сидим, как арестанты за забором, – позволил себе помечтать я. И, спохватившись, пока ученый не начал меня чихвостить, я быстренько, раз уж случай подвернулся, задал интересующий меня вопрос:– А, и еще, я давно хотел спросить. А почему растения называют по земному типу, ну или хотя бы примерно похоже, а с животными какая-то непонятная чехарда?
– А вы не догадались до сих пор, что ли? – Тайвин посмотрел на меня так, что я смутился и почувствовал себя нерадивым двоечником, которому у доски дают пример на сложение, а он жесточайшим образом тупит. – Давайте так. Я вам расскажу основные принципы систематики в зоологии, а вы попытаетесь немножко поработать серым веществом.
– Э-э-э… ну хорошо, – неуверенно согласился я. – Давайте.
– Биномиальная номенклатура, принятая в зоологии, – начал Тайвин, устроившись в личном кабинете за своим столом поудобнее, – проста и понятна. Животное называют по родовой принадлежности и добавляют видовой эпитет, который обычно опирается на морфологию вида. То есть на какие-то особенности его внешнего вида или внутреннего строения.
Он сделал паузу, а я кивнул. Что такое, морфология я знал. Убедившись, что я внимаю, Тайвин продолжал:
– Раньше, еще до Линнея, животных или растения называли так, чтобы в названии точно были отражены все особенности конкретного вида. Но, согласитесь, название одного и того же существа из восьми и более слов… – он покачал головой, словно изумляясь недальновидности ранних естественнонаучных изысканий.
Я угукнул. Пока добавить мне было нечего.
– Поэтому досточтимый Линней привел в порядок таксономию и упорядочил принцип номинации, то бишь называния живых, а потом и неживых организмов. И появились кошки обыкновенные, синицы большие и, скажем, голубянки аргусы. Перенесемся в наши дни. Сейчас зоологи и ксенозоологи руководствуются последней редакцией Межмирового кодекса зоологической номенклатуры. А поскольку аналогов в земном и пяти освоенных мирах таким животным нет, то мы решили поверить вам. – Тайвин загадочно улыбнулся, а я ушам своим не поверил.
– Вы имеете в виду…
– Вашу сентенцию о чрезмерно въедливых в мироздание философах, зрящих через полгалактики, и об их призрачных видениях и фантазиях. В самом деле вы довольно верно подметили, насколько могло сознание человека в период политеизма классифицировать то, что видит, настолько и справилось. Не вполне понятно, как и почему, но животный мир Шестого действительно адекватно коррелирует с легендами Древней Греции. И сейчас, полагаю, мы вполне вправе пользоваться плодами их мифотворчества, но на научной основе. Вот и появились у нас стимфалы двухвостые, ложная скорпикора и скорпикора обыкновенная или Салливана, суккуба иглобрюхая и прочие герионы, дактили, орфы, сциллки, харибды и иже с ними.
Мне ничего не оставалось, кроме как ошарашенно молчать. Тайвин, видимо, решил меня добить и снисходительно заметил:
– Дело вовсе не в вас, не вы бы заметили этот удивительный факт, так кто-то другой. Вы просто успели раньше других. Единственное, что меня удивляет… стоп, а вы вообще знали о Шестом, когда писали статью о скорпикорах?
– Нет, – застенчиво ответил я. – Я просто предположил.
– Тогда еще больше удивляет. Впрочем, вы в своем роде уникум, так что, может статься, особо удивляться и нечему. В вашем наборе, я смотрю, уникумов вообще хватает. Так вот, о чем бишь я…
Присев в его по-спартански обставленном кабинете на более-менее удобный с виду стул, я принялся слушать. Я уже был готов к тому, что меня будут корить за безрассудство и самоуправство, пенять в очередной раз на своеволие, и в глубине души надеялся, конечно, на похвалу – не каждый день удается оградить потенциального коллегу от пары царапин. Но к тому, что мне предложил Тайвин, морально оказался не готов.
– Честер, – снимая очки и аккуратно складывая их дужки, произнес Тайвин спокойным голосом, за которым крылось отлично замаскированное напряжение, природа которого мне была непонятна. То ли волнуется, то ли доволен по уши. – Вы прекраснодушный идиот, вам бы уши оборвать. Но шустрый и сообразительный, прямо как я люблю. Будем работать вместе?