Если б мне стать маленьким, как цветок лютика –
Мне бы и то не найти выхода.
Земли вокруг туманные, кто эти люди,
И сколько чего мной было выпито?..
Если б мне стать искренним, как дитя малое,
Бросить дела, в молитве сложить…
Но колесо вертится – стылое, сталое,
А в колесе – вся моя жизнь…
(Фрагмент песни группы Немного нервно)
Ощущение было сродни опьянению: Катя медленно моргала, после бессонной ночи и трудного рабочего дня, рассматривала Макса, что-то рассказывающего и смеющегося своим шуткам. Его «диснеевские» волосы всегда умиляли мягкими контурами прически, классические черты лица, хитрые глаза, блестящие явными чертиками в них, и, даже сама манера говорить… он немного растягивал слова, словно проверял их на вкус, ухмылялся и придавал им интонацию французского Прованса. Проще говоря, слегка гнусавил – как раз настолько, чтобы это было очаровательной особенностью речи.
Девушка влюбленно рассматривала его пушистые брови, короткие ресницы, заостренный кончик большого носа, тонкие губы… ее взгляд оставлял незримые поцелуи на пути следования. Ей нравилось абсолютно все в этом человеке: от аккуратного гвоздика в ухе, до длинных тонких ступней, обутых в ботинки на грубой толстой подошве. Классический стиль мужчина дополнял, словно острым перцем, деталями бунтарства и агрессии. Ей нравился его характер, его уверенная манера держаться, бурная жестикуляция во время разговоров, деловая хватка на работе, решительные действия и смелость. Ей нравилось, что он брал ответственность за нее, и не приходилось сомневаться… ну, может, немножко… он был сексуальным, черт возьми! И нравился ей даже своими несовершенствами, подходя ее душе, как паззл. Казалось, он слишком хорош, чтобы быть правдой!
– У тебя там что, газировка? – на светофоре Макс одолжил у Кати спрайт и запил таблетку.
– Голова болит? – участливо поинтересовалась девушка.
– Смотря у кого. – Игривый острый взгляд из-под бровей. – Голове болеть уже поздно.
Катя пожала плечами, мало чего понимая. Ее смутили собственные руки: внезапно осознав сухость обветренной кожи, она полезла в сумку за кремом. Наткнулась взглядом на протянутые ключи.
– Я в магазин и займусь ужином, а тебе идти с Джеком. – Распределил обязанности мужчина. Катерина кивнула, вспоминая утренний ужас, когда защелкивала дверь кнопкой, не зная, как попадет туда вечером. Почему он ей перед работой ключи не оставил? Хотя, может, не было второго комплекта?
Изучая окрестности, в поисках удобного маршрута, новобрачная осознала, что телефон, в очередной раз, вибрирует. Звонила Ольга.
– Привет! – Виновато поздоровалась с голосом в трубке. – Видела пропущенные, некогда было. Как ты?
– Я? Ты как?! Не отвечаешь, пропала, напрочь! Мама твоя мне мобильник оборвала. Что там, вообще, происходит у вас?! Зачем страницу удалила?
– Э-э-эм… у меня все хорошо. Честно. Живем у Максима, да. Это район Ленина. Далековато на работу, надо посмотреть, какие маршрутки. Что «в смысле»? Ну, утром пришлось самой добираться. Долгая история.
– Я не тороплюсь.
– Не нагнетай. Просто, он раньше уехал… если честно, я еще ночью проснулась, а его уже не было дома. Видимо, что-то срочное, еще не успела спросить. Секунду… блин! Да вот, звонят сегодня целый день, фиг знает кто! Скинула. Да, про маму неприятно. Понимаешь, это в ее духе, она сама меня выставила, а звонит тебе, а не мне. Идеальный подход, чтобы дочери стыдно было!
– Логично. Ты ей перезвони. Нервничает человек, может, случилось что.
– Не могу, не пойми меня плохо, но я имею право обидеться! Если что-то случилось бы, она бы мне набрала, а так – кто первый позвонит, тот и чмо, понимаешь? Надоело, до жути!
– Ясно. Останусь при своем мнении. А Макс чего?
– Знаешь, он такая прелесть, что у меня слов нет… одни слюни и зрачки сердечками. Я так благодарна ему, что он меня из этого всего вытащил!..
– Вытащил, угу… мне мама твоя рассказала уже…
– Что мы обвенчались? Так я же тебе сама говорила и звала.
– Нет, я не о том. Ей батюшка звонил, с воплями о подделанных документах. Я понимаю, что обвенчаться хотелось, но зачем ксерокопию мятую там же, мимо урны, выкидывать?
– Какую ксерокопию? Да ты что?! Нашего свидетельства о браке? Цветная? Отцу Георгию показывал, иначе бы не обвенчали? Н-ну, сами виноваты, знаешь. Нет, я не буду с ним это обсуждать. Да, считаю, что Макс полностью прав. А я-то еще удивилась, откуда мать узнала о церемонии, что вещи выкинула, теперь понятно… я ж плохая дочь и противная девчонка, с тем и живем. Видимо, с ними так и можно только. Ладно, мне совсем пора. Я перезвоню завтра. Да. Спокойной ночи, Оль…
Кухня встретила уютным светом, теплом и вкусными запахами. Что-то мурлыкая себе под нос, Максим накрывал на стол. Еще бы фартук, да на голый торс… так можно вешать табличку «мечта любой женщины». И все это досталось ей?.. Катерина смутилась своим мыслям и отправилась мыть Джека.
– Вот, сегодня у нас соба с курицей и овощами. – Мужчина приподнял одну бровь, заметив вялый восторг на сомневающемся лице.
– Я, знаешь, из восточной, больше яичную лапшу уважаю… – попыталась ляпнуть Катя.
– В этом доме ее на дух не будет! – Максим среагировал резко и, даже, со всей дури, шлепнул по столу ладонью, вся милота и мягкость слетели с него осколками разбитого бокала. Катерина вскрикнула, осознав, что ее ладонь задело, и теперь, непонятно обо что пораненный палец хлещет кровью.
– Ты поранилась??? – мужчина, с ужасом, поглядел ей в лицо. Затем на кровь. – Сейчас принесу перекись и салфетки…
Катерина стояла, от испуга и неожиданности, полностью потеряв способность говорить, этим еще больше беспокоя Максима. В голове крутилась только фраза Любочки, пророненная когда-то, еще в универе, о том, что «настоящий мужчина» должен уметь «кулаком по столу»… Предполагалось, что такого, и никакого другого «тряпку», надо любить, обожать и уважать… сейчас Кате хотелось только плакать от нестерпимой несправедливой обиды!
– Ну, прости меня, маленькая, я же не специально… просто эту лапшу, дурацкую, жена очень любила. Она готовить не стремилась, и вечно заказывала на доставку… я случайно вспылил… совсем не хотел поранить моего ангелочка… ну, не плачь, девочка… я с тобой… все хорошо, уже хорошо…
Макс щебетал, как заботливая птичка-мамочка и целовал ее в макушку, в виски, в щеки… поцелуями были покрыты обе холодные дрожащие руки, соскальзывала промоченная перекисью салфетка… Катя, бедная Катя задыхалась, ее сердце заходилось частыми ударами. Каждый более жаркий и более откровенный поцелуй жег и лишал сил, с бешеной скоростью… ноги подкашивались. Было ощущение, что она стоит на краю обрыва, а вся тропка ее пути ускользает куда-то вниз, в бездну, затягивая туда и девушку… движения его рук становились откровеннее и сильнее. Катя дрожала, отчаянно желая, и, боясь того, что сейчас последует. Тарелки звякнули, резко соприкоснувшись бортами, попа девушки была помещена на край плохо вытертого кухонного стола… забытый всеми, пораненный палец саднил, теряя драгоценную красную жидкость, и, пачкая все вокруг…
***
Холодный ужин повторно разогрели в микроволновке, Катерина, помня о героической мужской готовке, с трудом, пыталась запихнуть в себя овощи и кусок курицы. Мужчина достал зеленую квадратную бутыль и две серебряные рюмочки грамм по двадцать пять.
– Я не буду пить! – Резко проговорила Катя. Ощущения сливались в саднящий комок: неприятное послевкусие обиды, (да, случайно поранил, но потом забыл напрочь, и кровью заляпано полквартиры, хотя, казалось бы, сантиметровый порез на большом пальце!), девушку предупредили, что ей и прибирать, и посуду мыть, (точно говорю, что уже забыл).
В теле была боль и усталость. Нет, произошедшее не было неприятным, ей очень повезло с Максимом. Просто мнущие и обнимающие ее руки оставляли красные следы… все было, вроде бы, приятно, но слишком долго, слишком мучительно и напрягающе. Запыхавшийся мужчина утирал пот со лба, жадно мучая поцелуями ее лицо и шею, его вопросительный взгляд говорил: «Что-то не так!». Катя никак не могла понять, что. «Тогда я для себя постараюсь…» – отрывисто буркнул Макс, и движения стали куда приятнее и амплитуднее. Когда потом он торопливо убежал в ванную споласкиваться, а Катя лежала, думая, не случится ли у них внезапного прибавления, в ней было тепло, и тихие волны нахлынули и не отпускали с несколько минут. «Это и есть оргазм? – подумала девушка. – Вряд ли. Ничего общего с теми ласками».
И сейчас, измученными обессиленными руками приподнимая рюмку, и, рассматривая гравировку, она не испытывала счастья – лишь усталость, обиду и проглоченный гнев… на схожесть с отцом?
– Я не предлагаю в хлам, Катенок. Если ты не любишь алкоголь, то ты просто употреблять его не умеешь. Надо пить, но с шармом, удовольствием и, зная меру. Ты не пробовала абсент? Я его сам настаивал летом. Что ж, тогда по чешскому методу!
Рюмки отправились в ящик, им на смену прилетела кружка на длинной ножке.
– Почему одна? – Катя не хотела выпивать, но чувство чего-то ускользающего заставило возмутиться. Макс понимающе ухмыльнулся.
– Будем играть в вопрос-ответ, чтобы лучше узнать друг друга.
– А кто будет пить?
– Тот, кто не поверит.
– Что ж, идет. – Катерина, с интересом, наблюдала, как Макс поджигает сахар в дырчатой ложке.
– Знаешь, у меня очень строгие родители, которые меня много учили, вкладывались, воспитывали из меня спортсмена мирового уровня. – Выпятил грудь и скривил гордую морду. Не шибко широкие плечи высокого мужчины не внушали доверия. Стройность была изначально присуща его конституции. Да и напоминал он скорее Кощея, в лучшие его столетия, нежели товарища Арнольда. Катя покачала головой. Макс игриво надулся и выпил. Настала ее очередь откровенничать.
– На самом деле, я не самый религиозный человек. Церковь скорее пугает меня: все эти святоши в черных рясах. Знаешь, говорят, Ватикан славится гомосексуализмом и ежегодно выпускает календари полуголых священников. Я считаю, что религиозные люди довольно закомплексованные и дремучие – им хочется всяких пороков гораздо больше, чем простым обывателям. – Девушка выдохнула, запыхавшись от длинной речи. Макс кивнул.
– Верю. Не, не пей. Дальше. Вот, например… однажды, классе в седьмом, меня в гости заманили две старшеклассницы и попытались раздеть и трахнуть. С тех пор я не люблю, когда женщина сама проявляет инициативу. Что? Получилось ли у них?! У тебя совесть есть?
– Я просто не верю… – Катя смеялась, даже глаза увлажнились. – Как тебя кто-то мог утащить. Ты такой смелый и всем бы сдачи дал. Ну, что-о-о-о?..
– Пей. – Скрестив руки на груди, Макс, сложил губы в хитрой «улыбочке замдиректора» и подпер лоб бровями. Катя прикусила край бокала зубами, от стыда. Потребовалась пара минут, чтобы собраться с мыслями.
– Однажды, я попала к армянскому клану. Моя рисковая одноклассница поехала к соседу на дачу в гости. Там нас кормили бараниной с огня, поили водкой и меня обещали изнасиловать. Какая-то непонятная фраза про «вертолет». Что ты смеешься?! Армянская девушка сказала мне, что они правы, ибо я надерзила главному. А другая, русская, схватила мужа-подкаблучника и увезла меня домой.
– Остра на язык, значит? Что ж, верю. Есть в тебе что-то такое. – Макс долго думал, что рассказать, затем начал совсем другим голосом. – Моя последняя жена гуляла от меня направо и налево, один из ее хахалей был армянин… – Катя посмотрела на парня круглыми от ужаса глазами. Тихонько кивнула, не зная, как реагировать на такую откровенность.
– Пей! Половину пей. – Усмехнулся Макс. Вторая половина моя.
– Не гуляла? – Катя выдохнула, облегченно. – Почему же тогда половину?
– С армянами нет. – Бокал снова наполнился. Сахар загорелся.
– Не понимаю, как можно уйти от тебя! Променять на кого-то?! Может, женщина была не та? Мягко скажем…
– Это было утверждение? Сахарок не догорел еще. Продолжай.
– Нет-нет. Как в таком сомневаться? А сказать что? Сейчас… – Катя пожевала свои губы, сморщилась и начала. – Может, покажется не в тему… однажды, мама купила мне, ребенку, модные тогда полностью розовые брючки до колена. Все мои штаны были мне чуть велики, и я сильно стеснялась, как они морщатся. Поэтому гладила их утюгом перед выходом. В первый же день, я только приложила утюг к новым розовым брючкам, и они сразу прилипли к его подошве! Дыра, размером с утюг! Мама мне так и не простила этого проступка. – Слезы душили девушку, но она гордо продолжила. – Но… отца, избившего ее так сильно, что парализовало наполовину, она боготворит и обожает, даже после того, как он по-свински сдох в канаве.
– Верю. – Сосредоточенный взгляд в одну точку. Макс, казалось, принял все также близко. Пауза затянулась. Сахар погас.
– Когда я был еще школьником, – встряхнувшись, Максим игриво заулыбался. – Я был ролевиком. Это, знаешь, ну, те идиоты, что бегают в шторах по лесам, с вантузом вместо мечей, отыгрывая поединок короля Артура и… Ктулху. Не смейся. Честно. Моя штора была самой красивой, а лохмы самыми зелеными. Я тебе потом фотку покажу. Что значит, кем был я? Фотку увидишь, не перепутаешь! И вот, мы сошлись в решающем поединке, гейм-мастера столпились вокруг, готовые спорить. Зрители за красной лентой, обозначающей пропасть. Все затаились и ждут. И тут я, выполняя верхнюю восьмерку мечом… это, примерно, вот так… попал себе прямо в лоб! Шишка была во-о-от такой! Это была самая нелепая смерть за всю региональную ролевую тусовку. Это занесено в анналы ролевых игр на веки-вечные. Честно!
– Не верю! – Катя смеялась и влюбленно смотрела на него, подперев щеку кулачком. Он такой классный!
– Пей! – Расхохотался парень. – Знаешь, теперь, ты моя самая любимая… игрушка…
– Я тоже тебя люблю! – девушка робко потянулась целовать, помня, что инициативы он не признает. Но Максим был милостив и мягко приник к ее покусанным ранее губам.
Разговаривали они еще долго, но опять в кровати ее комнаты. Спать собрались в десятом часу, мужчина ссылался на пользу для эм-м… здоровья, да так и уснул у нее на коленях. Катя еще с полчаса нежно гладила черные гладкие волосы, словно впитавшие пачку витаминов – настолько густыми они были! Лишь еле заметная россыпь серебра разбавляла черную смоль на висках и затылке. Это добавляло Максу милоты: так много пережил для своего возраста, но такой удивительный! Девушка так и уснула, наглаживая его голову.
В двадцать три ровно на руке Максима сработал беззвучный будильник. Мужчина выключил, укрыл девицу пледом, оделся и вышел.
В сауну Динара и Злата пошли в сопровождении Фриды, Забавы, Берёзы, Али и Клары почти в семь часов вечера после долгого разговора в гостиной. Нина им сразу сказала, что так принято у местных крестьян – чтобы матери и отцы давали напутствие сыновьям и дочерям перед свадьбой.
— Конечно, до венчания больше суток, и вроде бы и завтра есть время для омовения, расплетания волос и оплакивания девства в гостиной первого этажа… но только до полудня вы можете это сделать, потом начнут прилетать гости и вам обеим не следует показываться им на глаза. А сегодня вы не ограничены по времени и после сауны можете петь песни хоть до утра, ведь Динара и Злата более не смогут ходить на девичьи посиделки и начнут участвовать уже в женских обрядах и праздниках. А завтра всю ночь будут гореть Купальские костры и будет не до слёз. Завтра будет самая волшебная ночь в году… для вас самая волшебная. Плетение венков, опускание их на воду, поиск цветка папоротника… такое запомнится на всю жизнь! По традиции допускается и похищение невесты, и ночь вместе… и это может показаться романтичным… но помните, что похищение – позор для семьи девушки и это недопустимо. Поэтому до начала зажигания костров вам не следует выходить из дома и после нахождения цветка папоротника, но желательно до полуночи следует вернуться в дом и быть в нём до утра. Венчание в полдень, парни придут за вами примерно за полчаса до начала обряда, и потому до их появления можно показывать свои наряды и переодеваться до семи раз… если есть эти наряды. А после венчания – поездка по семи дамбам и голографирование. Сейчас парни получат напутствие волхва, а затем будут отмечать окончание холостой жизни пляской-дракой. А вы… я думаю, что ни у кого из вас нет записей плачей при обмывании невесты, поэтому могу допустить подключение к Зиме, которая будет помогать Мире, и транслировать аудиозапись плачей, обращённых к Мире, но со сменой имён, если они там будут.
Клара сказала, что у неё записи есть и она знает, что и как надо делать, и Фрида тоже кивнула, сказав, что знает обряд и пригласила ещё нескольких кибер-девушек – и потому Нина не стала вмешиваться и пошла к себе.
***
В это же время волхв в своём модуле собрал парней для разговора – причём не только Змея и Лютого, не имеющих отцов, которые сказали бы им напутствие перед свадьбой, но и для Ростислава и прилетевшего из Орлова Стожара, которым отцы напутствие уже сказали.
— Создание семьи – важный этап в жизни человека. Но парень, получающий после свадьбы статус мужика, остаётся в своём роду, в своей деревне, а девушка, идущая за ним, условно умирает в своём роду и условно рождается в роду мужа как женщина. И не сможет приходить в родительский дом без мужа или старшего сына. Более того, перед богами муж вправе сменить имя своей жене, чтобы духи его дома приняли молодую хозяйку. Только за это вы должны уважать ваших жён, обеспечивать всем необходимым, любить всем сердцем и уважать их мнение. Муж и жена равны перед богами, но муж – хозяин вне дома, а жена – внутри дома…
— Отец говорил то же самое, — кивнул Стожар, — мы своих девушек хорошо знаем и любим. Сестра однажды сделала свой выбор и мы, её братья, с ним согласились. Змей нам знаком уже три года… и всё это время он соблюдал обычаи и берёг свою землю. И даже обереги носит правильные.
— Покажи, — волхв протянул руку, рассматривая показанные Змеем подвески – коловрат и знак Перуна. Одобрительно кивнув, принёс из библиотеки четыре свёртка и подал каждому парню: — Здесь набор идолов для домашней божницы. Род, Сварог, Лада, Макошь. Каждый из вас может добавить идол любого из богов, которого хотите славить вместе с женой. И она вправе добавить любой идол. На каждой фигурке есть солярный знак, относящийся к этому богу. Но есть общий знак, под которым развивается и живёт родная вера. Это восьмилучевой Коловорот, он же – Коловрат, соединяющий мужскую энергию, обозначенную прямым крестом, и женскую в виде косого креста. Лучи Коловрата обозначают движение посолонь или противосолонь.
— Знаю, — тихо сказал Змей и процитировал статью, прочитанную однажды в доме Нины: — Коловорот является одним из символов, который обозначает годичное вращение солнца, вечное движение, продолжение жизни и бесконечности вселенной. И это не странно, ведь суть нашей человеческой жизни – это постоянное вращение, движение.*
— Это так, — подтвердил волхв. — Коловорот – символ солнца, в нем заключается солнечная энергия, а это подпитывает человека силой творения. Но действует данная сила лишь в добрых начинаниях, а от корысти и зла оберег превращается в бесполезную вещь.**
И тут в модуль вошёл Платон. Парни удивлённо уставились на него, а волхв рассмеялся:
— Я его пригласил, он лучше меня сможет рассказать вам о… так скажем, близости с женой. Любовь к будущим жёнам у вас есть… но девушки часто боятся первой ночи с мужем. Что скажешь, Irien?
— Да, я Irien, — усмехнулся Платон, — киборг развлекательной линейки. Много видел такого, что вам и в страшном сне не привидится. Скажу только одно. Если девушка не готова к близости в первую брачную ночь, не надо принуждать её. У вас вся жизнь впереди, будет время узнать друг друга… и зачать ребёнка время будет. Ещё вопросы есть?
Вопросы были – но не все решились озвучить их в присутствии волхва. А Змей отправил Платону сообщение: «Теперь мы и в баню будем ходить вместе? Уже на второй день после венчания? И она увидит мои шрамы? И начнёт о них спрашивать? Что я ей скажу?»
— Ты ей скажешь, — ответил Платон голосом, — что в армии тебя считали машиной, тупой и бесчувственной. И ты считал это нормальным. А потом ты встретил приёмного отца, и он разглядел в машине человека, представил Солнцу и начал обучать тебя. И своих солдат заодно. А теперь ты считаешь бабушкой его мать. Хочешь совет? Не препятствуй ей общаться с твоими детьми… это нужно не только ей…
Платон говорил с парнями ещё около получаса, затем пожелал хорошо побузить – и пошёл к дому.
***
Нина проснулась в половине пятого утра с мыслью, что она что-то упустила и не сделала, и времени до свадеб всё меньше и меньше и надо успеть – и она с тревогой высказала всё это проснувшемуся вслед за ней Платону.
— Это всё, что тебя волнует? – улыбнулся он, — это не проблема, я уже всех пригласил к нам, все соберутся к вечеру, будут играть и плясать. Пригласил и музейных от твоего имени… от нас обоих. Не беспокойся, девушкам обеспечим безопасность. Ведь они уже вышли из своего рода, но ещё не вошли в семьи своих мужей, и потому возможно похищение… все наши DEX’ы будут присматривать за ними, чтобы не допустить этого. Авиэль будет за диспетчера… то есть, будет собирать от киборгов информацию о местонахождении каждой девушки и перенаправлять к ним охранников так, чтобы рядом с каждой всё время было не менее трёх DEX’ов… для бдительности.
— Ты прав… но мне всё равно тревожно. Я столько времени ждала эту свадьбу… — Нина замолчала, думая, что Платон снова всё решил за неё – и понимая, что он действительно прав.
— Всё будет хорошо, — и Платон легко поцеловал жену, — успокойся и поспи. Девушкам для переодевания выделим библиотеку и гостиную на первом этаже, там же девушки смогут отдохнуть на диванах. До венчания они вроде должны показывать свои наряды?
— Это не обязательно. Но желательно. Венчание завтра в полдень, а до этого вполне можно успеть устроить показ нарядов. Мира так хотела настоящий северный поморский костюм… и ей просто необходимо в нём показаться.
— Всенепременно покажется, — рассмеялся Платон, — и даже попозирует на камеру, Арнольд готовится к съёмке, теперь успокойся и поспи, скоро гости начнут прилетать. Морж и Фрида всех разместят. Всё будет отлично!
***
В десять часов Нина привычно села в коляску, чтобы прокатиться по островам — и вспомнила, что ещё не всё сказала Змею. По её просьбе Хельги пригласил Змея на разговор — и когда он сел в коляску напротив Нины, Руслан тронул вожжи.
— Теперь я хочу поговорить с тобой об охране…
Змей удивлённо воскликнул:
— Со мной вчера говорили от этом все… от Хельги до Лиляны. Ральф, Волчок и Авиэль будут на связи, костры вовремя зажгут и вовремя погасят, все DEX’ы охраны предупреждены о прилёте гостей, несколько кибер-девушек будут охранять протоки и озеро вокруг островов «русалками», за девушками-невестами будет присмотр, никто никого не похитит, и никто ничему и никому не навредит. Ростислав, конечно, на службе… но он тоже женится и вряд ли будет в форме. Лодки готовы, дрова запасены, костюмы сшиты…
— Это всё хорошо, — остановила его Нина, — я не совсем об этом. Я… понимаешь, тут не только охрана жизни и имущества гостей, не только охрана девушек и их приданого. Но и охрана их чести. После прыжков через костры пары пойдут искать цветок папоротника. Местный папоротник цветёт, недолго и ярко, и киборги без проблем смогут найти его… после этого чисто теоретически пары могут уединиться и провести вместе ночь… но чисто практически не советую этого делать. Ты должен будешь до наступления полуночи привести Миру в гостиную в моём доме, где девушки будут отдыхать и переодеваться. Или передать с рук на руки старшим женщинам, пришедшим в её деревню из других мест – жёнам её братьев. Чтобы это не выглядело похищением с твоей стороны и не стало пятном на репутации Миры. Похищенная девушка теряет право на приданое, а Мира готовила его больше трёх лет… и это приданое будет доставлено в твой дом сразу после венчания, пока ты на коляске везёшь жену по семи дамбам. Только после венчания у тебя и Миры может быть близость в первую брачную ночь. Чисто теоретически ты имеешь право после брачной ночи обрезать жене волосы, всё равно она будет ходить с покрытой головой. Но чисто практически не советую. Считается, что сила женщины, то есть женская энергетика скрывается как раз в волосах и родовая память находится в волосах тоже… и уже не важно, что магия не существует. С обрезанными волосами она будет потеряна для родительской семьи и не сможет входить в их дом. А с распущенными волосами женщина может защищать свою семью заговорами и ведовством, раз физическая сила ей не дана. Береги честь своей жены пуще глаз своих, это твоя защита и защита твоего рода.
— Я понял, — серьёзно ответил Змей, — и я это запомнил. Я передам запись Динаре, Злате и Лютому, их это тоже касается.
— Я могу гордиться тобой. Ты повзрослел и готов к созданию своей семьи. Но не забывай и о нас, и о братьях и сёстрах. О бабушке помни… и сразу предупреди Дусю, как охранницу Миры в доме, кого она может впускать в твой дом, а кого – нет.
Змей кивнул – и у столовой вышел из коляски.
***
В два часа пополудни начали прилетать гости: сначала Зарина Баженовна с киборгами на таксофлайере, который сразу отправили обратно, за ней – Алёна и Сэм на кобайке, потом – делегация из Светланы, Златко, Бернарда и Родиона от ОЗК, которым была срочно поставлена большая палатка на волейбольной площадке за жилыми модулями… Первых гостей Нина встречала сама, но потом поняла, что Лариса с помощью Моржа, Фриды, Ральфа и Авиэля справляется намного лучше её – и тихо самоустранилась, чтобы пару часов отдохнуть и посмотреть, как Злата и Динара упаковали в сундуки своё приданое и какие рубашки приготовили женихам.
Гости прибывали почти до семи часов вечера – когда Нина вместе с Хельги пришла на Жемчужный остров, то увидела на противоположном от дамбы берегу почти десяток больших палаток для гостей, палатку ОЗК, музыкантов на сцене, столы с чаем и блинами у модуля, лавку Зоси на спортплощадке… и почти две сотни гуляющих между палатками гостей. Ральф с жетоном на форме поддерживал связь с киборгами добровольной дружины с красными повязками «ДНД» на левом плече. Последними прилетел флайеробус из города, на котором прилетели музейные сотрудники – причём не только люди, но и разумные киборги – и привезли в качестве подарков (по совету Василия) пару ящиков мандаринов, четыре ящика черешни, десятикилограммовую коробку фруктовой карамели и коробку шоколада.
В семь часов волхв начал празднование с речи о предстоящем событии, рассчитанной на тех, кто никогда ранее на Купальских таинствах не присутствовал – и в четверть восьмого Волчок начал зажигать костры. К половине восьмого костры разгорелись, и вокруг центрального костра встали три хоровода. Сначала Нина наблюдала за действием со стороны, но заметившая её Лариса вывела её во внешний хоровод, а Хельги после просьбы Нины влился в средний, где уже шли местные и прилетевшие парни.
Вскоре Нина вышла из хоровода и дальнейшие таинства наблюдала со стороны, как зритель. В прошлом… нет, в позапрошлом году она уже проходила всё это… и плетение венков, и хоровод, и прыжки через костёр… тогда Платон подхватил её на руки и прыгнул вместе с ней… а потом… потом была дивная ночь на Утреннем острове с купанием и фиточаем… как же давно это было? И как недавно… тогда она всё же согласилась на обряд венчания с Платоном, а расписалась с ним через год… в прошлом году. Два года замужем по обряду… и год – по факту росписи в ЗАГСе. Сколько всего произошло за это время!
Платон фактически один управляет колхозом и дело только за собранием колхозников, которое будет после уборки урожая, на котором будет выбран один председатель правления колхоза вместо троих управляющих… и практически стопроцентная уверенность, что выбран будет именно он. Впереди у него – написание дипломной работы и её защита. У неё – защита диссертации, которую без помощи Платона и Гранта она бы не дописала. И ещё – впереди появление двоих внуков…
По воде поплыли венки, к венкам на лодках поплыли парни… всё повторяется… каждый год одно и то же… но для разных парней другие девушки пускают венки по воде, и другие парни поднимают их.
Звякнул видеофон – и Нина с досадой подумала, что надо было бы отключить звук заранее… но сообщение приняла и прочитала.
«Мама, я тебя люблю! Всё хорошо, идём искать цветок. Змей»
Она улыбнулась, посмотрела на присланную голографию – Мира и Змей в вышитой ею рубашке – и отправила ему: «Горжусь тобой, сын. И люблю!» — и получила ещё несколько подобных сообщений от киборгов, проходящих обряд. Возникший рядом Платон обнял её:
— Пойдём, наш островок ждёт, здесь всё хорошо и без нас.
*http://slavculture.ru/simvoly/832-kolovorot.html
**там же
Выспаться не удалось и на следующее утро. Двадцать первого июня в половине пятого позвонил Андрей Иванович и сообщил, что уже проходит таможню и скоро будет в космопорте, но встречать не надо:
— Я помню, куда лететь. И я не один! — радостно кричал бригадир, — со мной куратор породы и два аспиранта из этого НИИ… Арина Юрьевна Борисова заочно знакома с вашим колхозом и просто жаждет увидеть всё своими глазами.
— Хорошо, ждём… до встречи, — совершенно сонная Нина еле удержалась от зевка, так как почти до полуночи смотрела с Платоном видео с берега, где Арнольд снимал видео для Сержа.
Костёр пылал, две девушки танцевали босиком и с распущенными волосами, Клим играл на гитаре, Серж – на глюкофоне, Май – на гуслях, Лёня и Оскар по очереди звонили в колокола. Они то играли все вместе, то по отдельности – и Арнольд снимал их то вблизи, то через огонь костра, то с воды, заходя в озеро почти по грудь. Серж с Антуаном влились в коллектив киборгов, как родные, а в последнем видео он вместе с Лёней звонил в колокола, а Оскар играл на его глюкофоне.
— Я опять вас разбудил? – виновато заметил бригадир. — Я хотел как лучше…
— Ничего страшного, я уже проснулась. Всё равно надо идти встречать гостей. К нам не только вы летите. Но и почти все крестьяне, живущие в ближайших деревнях. И из Департамента гости должны быть. Выставка начнётся в одиннадцать… до встречи.
Пришлось вставать и завтракать вместе с Платоном и Алей, так как Хельги был на рыбалке. Он вернулся, когда Платон уже убежал встречать крестьян с их коровами — желающих показать своих животных оказалось неожиданно много. К тому же пришлось организовать доение привезённых первыми коров – и Гопал носился с переносными доильными аппаратами с фермы к стойлам внутри бегового круга ипподрома и обратно.
Полкан с DEX’ами охраны заканчивал чистить беговую дорожку, Руслан и близнецы выгуливали кобыл с жеребятами, бегали крестьяне, перенося из грузовиков к стойлам кипы сена и мешки с кормами для своих животных, бесшумно передвигались киборги, носившие воду для коров… животных, людей и киборгов становилось всё больше и больше.
В половине восьмого Нина с Хельги уже встречали Андрея Ивановича, Арину Борисовну и её аспирантов, прилетевших на таксофлайере. Животных с собой у них на этот раз не было, но Андрей Иванович привёз в подарок колхозу два набора нарядной конской упряжи ручной работы и четыре дуги с росписью. Когда таксофлайер улетел, подъехал Руслан на коляске, поздоровался с опекуном и гостями – и довёз их и их вещи до второго общежития.
Вслед за ними прилетели гости из двух других НИИ, но их встретили Джуна как главный зоотехник и Тур как зоотехник по племенной работе, плюсом все трое управляющих и Фрида, предложившая им комнаты – и Нина спокойно пошла домой, где отпустила Хельги на конюшню, а сама на пару часов прилегла отдохнуть.
Выставка началась ровно в одиннадцать часов с благословения волхва и славления богов, покровительствующих животным. Нина сидела на лучшем месте зрительской трибуны и остро жалела, что отпустила Хельги показывать Дивана. И, хотя за спинкой стула Нины стоял Самсон, отказавшийся сесть, и зорко наблюдал за гостями, ей было не настолько спокойно, как в присутствии своего «рыцаря». Рядом с ней сидела Аля и вела записи происходящего.
После речи волхва Платон, как один из управляющих, открыл выставку и почти сразу передал слово главе областного Департамента сельского хозяйства, затем по несколько слов сказали прилетевшие гости из разных НИИ.
Выставка началась с показа лошадей колхоза «Заря»: сначала по беговой дорожке проехал Руслан на тройке мезенских жеребцов, после него ехал в дрожках на орловской кобыле Полкан, за ними верхом на донской и орлово-донской кобылах проехали Свен и Олаф, жеребята обеих кобыл были в недоуздках и шли рядом, последним ехал Хельги на запряжённом в лёгкую коляску Диване, а Динара сидела на месте пассажира. А за ними Нина заметила едущих верхом на привезённых ими донских меринах Юрия Сергеевича и Остина — и они оба заметили её и поприветствовали взмахом руки.
После полудня все четыре группы экспертов разошлись и начали работу в разных местах беговой дорожки: лошадей осматривали перед зрительской трибуной, крупный рогатый скот — у стойл в середине бегового круга, овец и коз — на коротких сторонах беговой дорожки. Среди шума от мычания, блеяния и ржания были слышны обрывки разговоров про содержание и кормление животных, зрители с трибун вышли на поле и разделились по интересам, в воздухе летали три дрона Арнольда и два дрона Филиппа, в буфете Агат и Клара подавали всем желающим чай, оладьи и булочки.
Когда эксперты начали работу на четырёх рингах, Нина сошла с трибуны и в сопровождении Самсона пошла посмотреть на выводку лошадей. Экспертов было двое: Юрий Сергеевич как ветеринар оценивал состояние здоровья животных, а Арина Борисовна оценивала экстерьер и родословную. Большинство животных были чипированы, что облегчало работу экспертов, а тех животных, у кого чипов не было, прямо на месте чипировал Тур.
— Мы совершенно упустили птицу! — тихо сказала Нина встретившейся Джуне, — а ведь у нас куры пяти или шести пород, гуси, индоутки… тоже можно было бы показать… и продать лишний молодняк возможно тоже.
— Ещё не поздно показать наших! — отозвалась девушка, — сейчас озадачу Тура и Рика, попробуем хотя бы по паре птиц принести.
Джуна позвонила Рику, что-то сказала, выслушала его и побежала на курятник, а Нина села в поданную открытую коляску, запряженную Диваном. Довольный показом Хельги повёл коня через весь Жемчужный остров на дамбу и через Закатный остров по дамбам до Козьего острова. Проезд тихой рысью занял около часа — и довольная Нина поблагодарила парня за поездку.
Тем временем праздник продолжался. Все желающие могли зайти в кафе на кофе и пирожные, работали все столовые, для детей и молодежи Лариса с помощью Волчка и Фриды организовала игры и пляски, стихийно возникали группы по интересам — и по совету волхва глава местного племпредприятия объявила, что по итогам выставки в четыре часа пополудни будет общее собрание в банкетном зале столовой.
На сцене играли попеременно то Серж и Антуан, то Клим и Май, волхв беседовал с прилетевшими мужиками, Змей с прилетевшими парнями бузил, Ральф наблюдал за порядком и старался успеть везде, девушки развлекались на качелях… — и к общему веселью прибавлялся энтузиазм Ларисы, которая на пару с Оливией была везде.
В половине первого прилетели Орловы: Некрас и Лучезар с Данко и Жданом. Мира и Любице готовились к предстоящей свадьбе, с помощью старших женщин деревни укладывая приданое в сундуки и коробки — и поэтому остались дома. Но Алёна с Сэмом прилетели на Жемчужный остров, чтобы не только посмотреть животных, но и для встречи с Дроботом, отец которого собирался купить пару нетелей.
После оценки животных начались торги, и Платон сам представлял предоставленных животных – удалось очень неплохо продать пятерых нетелей и почти сотню козлят и ягнят. Торги по жеребчикам, находящимся на хуторе Пасечника, были перенесены на осень, и после осмотра имеющихся в колхозе лошадей Андрей Иванович и Арина Борисовна с согласия управляющих колхоза полетели на хутор для экспертизы животных.
Аукцион Нина до конца не досмотрела, так как устала за день и уже хотела пойти домой, но, когда она уже почти дошла до дамбы, Самсон озвучил сообщение Платона:
— После торгов будут показательные выступления конных туристов. Альбина уже придумала несколько маршрутов для всадников и препятствия на нём по нескольким классам езды, чтобы показать гостям возможности лошадей. В классе пони поедет Сребренка на Руже, в любительском классе Свен и Олаф на мезенских кобылах, в спортивном классе поедет Остин на донском мерине, а маршрут для крупных лошадей поедет Хельги верхом на Диване. Он просил, чтобы ты посмотрела.
— Хорошо, я возвращаюсь.
Нина повернула обратно, но дошла только до ворот ипподрома, так как старт для всех всадников был обозначен за пределами беговой дорожки. Сначала Альбина сказала речь о перспективах развития такого вида спорта, как конный туризм и о том, что и сама бы проехала по маршруту, но не на ком – все лошади или слишком молодые, или слишком старые – потом сказала, что на двухлетках могли бы проехать её дети, но имеющиеся сёдла не подходят двухлетним лошадям. При этих её словах Тур переглянулся с Русланом – и тот убежал на конюшню седлать Восхода.
Первой поехала Сребренка на рыжей пони – и за ней полетел один из дронов Арнольда. Маршрут для девочки соответствовал её возрасту и возможностям пони: надо было от ворот ипподрома проехать до дамбы, по дамбе – до ворот парка, там развернуться и ехать обратно, причём каждый пройденный этап маршрута она должна была отмечать в планшете крестиком на карте.
Так как Свен и Олаф ехали на кобылах с жеребятами, то для них маршрут был проложен по одному Жемчужному острову, чтобы напугать жеребят: мимо посёлка до сада и обратно. Хельги, едущий на самом крупном коне, получил самый длинный маршрут (от ворот ипподрома до сада и по дамбам обратно), а Остин, едущий на спортивной лошади, получил самый сложный маршрут с препятствиями. Когда Хельги в доспехах отъехал от ворот, Руслан подвёл Альбине осёдланного жеребца – но она, удивлённо взглянув на него, сесть в седло отказалась:
— Он не готов к прохождению маршрута!
И тогда Руслан сам сел на Восхода и поехал следом за Хельги. И за ним Арнольд отправил ещё один дрон.
Когда все всадники вернулись, Альбина и Анджей всех поздравили, объявили о начале спортивного сезона – и как-то слишком быстро стали собираться домой. Нина от удивления не нашла слов, чтобы удержать их на Купальские праздники, а Платон вежливо поблагодарил за помощь и предложил вызвать таксофлайер, как только они будут готовы.
И тут Нина получила сообщение от Полкана: «Они не привыкли к таким сёдлам, как у нас. В исконной русской упряжи и седловке нет наглазников, нет мундштуков, нет мартингалов и других ограничителей. А в европейской упряжи всё это есть. И они привыкли к этому».
В четыре часа в банкетном зале началось совещание, которое закончилось часа через два, после чего гости из деревень стали собираться обратно, представители Департамента и племпредприятия с гостями из НИИ улетели почти в восемь вечера.
Альбина с мужем и детьми улетели в космопорт после ужина и вручения подарков – и Нина, проводив их, решила спросить у Полкана и Инги, была ли хоть какая-то польза колхозу от их визита, и заодно проведать внука. Хельги вместе с ней пошёл в гости.
Было очень непривычно ощущать себя бабушкой — она со своим-то родным сыном не особо нянькалась и к маленьким детям не привыкла, но, когда взяла малыша на руки и он потянул свои ручки к ней, пришло понимание, что в этом ребёнке продолжится её род, хоть он и не родной ей по крови — но он родной по духу и воспитан будет в родной вере и любви к родной земле. Когда малыш заснул, она спросила у Полкана, был ли толк в прилете семьи Врановых.
— Конечно! — воскликнул киборг, — хоть у неё своеобразное представление о конном туризме… то есть, так называемые «европейские нормативы» нам явно не подходят… но они организовали показательные пробеги здесь, и мы вполне можем зарабатывать и этим…
— Хорошо, тебе виднее, — остановила его Нина, — нам зарабатывать надо обязательно. Хотя бы для покупки кормов, своего сена нам явно не хватит. Спасибо вам обоим и за праздник… и за внука. И… извини, что пришла так поздно.
Домой Нина вернулась почти в половине десятого и после лёгкого ужина отправилась спать.
***
Двадцать второго июня Нина проспала почти до девяти утра, что для неё было очень долго – когда она вышла из спальни, Платона уже не было в квартире, а на кухне Аля готовила для неё завтрак.
Когда после душа Нина села за стол, Аля сказала о звонке Гранта и передала его звуковое сообщение:
— Доброе утро! Пришли рецензии на монографию от Пасечника и из Ново-Самарского музея. На удивление одобрительные. Назначена дата защиты – второе августа в Вороновском музее. Комиссия к тому времени соберётся. Я от нас дал согласие.
— Странно, что ему пришла эта новость, а не мне, — пробормотала Нина, — я ему перезвоню… чуть позже.
Прогулка в коляске успокоила, в кафе Нина встретилась с Ларисой, бурно обсуждающей с Климом и Маем сценарий и персонажей следующей серии мультфильма «Царевна-Лягушка». Лариса мгновенно переместилась за столик Нины, Май принёс обеим капучино и пирожные – и радостно заговорила:
— Представляешь, Серж ещё здесь! Он сейчас со своим DEX’ом на том островке, где у Лёни звонница! Они уже столько сыграли вместе! Арнольд уже столько наснимал! С десяток клипов уже в сети…
— Погоди! Всё это хорошо… но у нас сегодня впереди девичник и мальчишник… с парнями понятно – никакого алкоголя, только пляска и буза, пока сил хватит. С девушками… сложнее. Обе – боевые киборги, Злата и Динара, обе за короткую жизнь повидали столько, сколько на нескольких людей хватит. Бани у нас нет, пойдут в сауну в доме после ужина… вместе с подружками. А теперь обе собирают приданое. То, что сами сшили и вышили.
— От колхоза приданое будет?
— Обязательно! Динара после свадьбы переселится со второго этажа конюшни в квартиру Ростислава, пока их дом не построен… колхоз поставит фундамент и будет строить дом для них за свой счёт. А Злата… поста МЧС у нас пока нет, думаем, где поставить, Стожару ещё два года учиться и не факт, что его распределят к нам, хотя заявка на него подана. Очень вероятно, что до начала его службы Злате придётся жить с его матерью в Орлово. И поэтому колхоз подарит ей комплект оборудования и инструменты для кожевенной мастерской. Вечером поговорю с ними.
— Когда и где? Я подойду?
— Перед ужином в гостиной первого этажа дома. Приходи… хуже не будет.
***
— Никогда не обсуждай мужа с подругами, — говорила Мире мать перед её уходом в баню, — то, что происходит между мужем и женой, не должны знать все. Если уж сильно хочется поговорить о нём, то только с его матерью…
— …никогда не обсуждай жену с друзьями, — говорила Змею его мать перед его уходом к друзьям, — то, что происходит внутри семьи, не должны знать все. Если уж сильно захочется поговорить о ней, то только с его матерью…
— …говорят «Чего жена не любит, того мужу не едать», — говорила Любице её мать, прилетевшая на свадьбу дочери. — Узнай, что он предпочитает из еды и готовь это с любовью. Даже с учётом того, что он киборг…
— …хоть ты и киборг, а вправе иметь любимые блюда, — говорила Нина Змею, — но есть пословица «Чего жена не любит, того мужу не едать». Если хочешь есть вкусно и много, заботься о жене, обеспечь её безопасность, приноси продукты…
— …и не забывай, что у неё есть родители и братья-сёстры, — говорила Ростиславу его мать, — хоть приёмные, но они есть. Не препятствуй общению с ними, принимай в своём доме, ведь к матери твоя жена сможет ходить только вместе с тобой…
— …в этот дом ты будешь входить только вместе с мужем, — говорила Злате Нина, — или в сопровождении любого мужчины из его семьи. Так принято. Но ты киборг и сможешь защитить себя при необходимости… но всё же сообщай ему о своих передвижениях…
— Какая она красивая! — восхитился Санек, отступая на шаг. — Совсем как в книжке!
Друг склонил голову набок, осмотрел скульптуру от чуть выглядывающих из-под снежной шубки носков снежных сапожек до пушистой снежной шапки (шубку и шапку они специально обрызгали водой из пульверизатора и обсыпали мягким снегом, чтобы было похоже на мех) и педантично уточнил:
— Не совсем. Масштаб шестнадцать к одному.
И не понял, почему Санек засмеялся, но тоже улыбнулся в ответ. Спросил, подумав:
— Теперь она оживет?
Санек вздохнул.
— Нет.
Санек выглядел огорченным, Друг же скорее удивился. А расстроился так, за компанию просто.
— Почему? Мы что-то сделали не так?
— Как ты не понимаешь! Это же просто сказка.
За последний год Санек сильно вырос, пошел в школу и больше не верил в сказки. Особенно после похорон бабушки.
— Это только в сказках неживой человек может стать живым, — сказал Санек и поджал губы. Наверное, тоже вспомнил именно про бабушку. — А в жизни все не так. Если умер, то уже навсегда.
— А если не умирал? — спросил Друг осторожно. Имитация личности имитацией личности, но в школе есть такой предмет, Основы Безопасной Жизни называется. И что на нем проходят, Санек рассказывал. Ничего там хорошего не проходят, во всяком случае, для киборга.
— Это как? — удивился Санек и о бабушке, кажется, забыл. Вот и хорошо.
— Просто никогда не был живым. Как я.
— Скажешь тоже! — фыркнул Санек, окончательно успокаиваясь и засунув руки в карманы, чтобы отогреть: лицо снежной девочке они с Другом плавили ладонями вместе. — Ты живой! И вообще.
— А что такое «живой»?
— Ну… ты теплый!
— Батарея тоже теплая. Она живая?
Смеялся Санек очень заразительно, так и хотелось рассмеяться за компанию. Но забывать об ОБЖ не стоило.
— Слушай, — спросил Санек, уже перестав хихикать, но продолжая улыбаться, — а почему мы твою годовщину не отметили? Мне же тебя осенью подарили, правда?
— Шестого октября.
— Вот! А сейчас уже декабрь! Больше года прошло!
— Год, два месяца и двадцать восемь дней.
— Все-таки ты зануда! — сказал Санек, продолжая улыбаться. Без раздражения сказал, даже с гордостью. — Надо будет обязательно отметить, это ведь тоже праздник. Праздники — это хорошо!
— Приказ принят.
Год и почти три месяца. Два Хеллоуина, два Новых года, обычный и Старый (над концепцией которого Друг немного подзавис), День Независимости, День родителей, День мальчиков, и еще много других праздников, когда Санька привозили в город к отцу, настоящему хозяину Друга, и оставляли под опекой киборга надолго. Иногда до самого вечера. Иногда даже и на ночь. А еще в этом году существовали субботы и воскресенья, тогда Санька отпускали с ночевкой в обязательном порядке.
Хороший год.
— Если я понижу температуру кожных покровов — я перестану быть живым? — спросил Друг через некоторое время, когда окончательно понял, что о бабушке Санек больше не вспомнит.
— Да нет же! Вот глупый! Ты все равно будешь живым, у тебя же течет кровь!
— Я могу пережать сосуды имплантатами, и она не будет течь.
— Ну это же все твой чип! Он тебе просто помогает, вот и все. — Санек вытащил из кармана старенькую флешку, завалявшуюся там с прошлого года. Похмурил светлые бровки, разглядывая ее, и вдруг просиял: — Ну вот представь, что это тоже чип, типа как твой! Если его мне в голову вставить, чтобы он мне помогал, я же не стану от этого менее живым, правда?
— Снегурочка не оживет, потому что у нее нет чипа?
— Да нет же… — Санек вздохнул, поежился, роняя флешку в снег. — Просто мы живем не в сказке, тут такого не бывает. Пошли домой, а? Я замерз.
— Александр, сколько раз тебе говорить, чтобы не выходил гулять без перчаток?! — повторил Друг голосом своего настоящего хозяина. Санек хихикнул (его всегда веселило, когда Друг говорил не своим голосом) и потопал к крыльцу коттеджа. Надо было догнать, не отставая от объекта охраны далее чем на два метра, как предписывала программа. Надо было, да. Но сначала…
Воровато оглянувшись на уже отошедшего почти на три метра Санька (территория под защитой, частный двор, охрана на въезде в поселок, охрана на воротах двора, увеличение критического расстояния допустимо), Друг поднял уроненную им флешку и быстро воткнул ее в голову снежной девочке — глубоко, сразу же затерев снегом, чтобы не видно. У каждого должен быть шанс. Хорошо, что здесь слепая зона у камер. А теперь быстро вернуться к объекту охраны, пока никто не заметил.
Друг обернулся и замер. Потом, подчиняясь программе, сделал четыре шага и остановился снова. Потому что Санек тоже стоял неподвижно на нижней ступеньке крыльца. И смотрел на него, уже не улыбаясь.
— Ну и зачем? — спросил Санек тихо.
Любые слова можно списать на имитацию личности. Несанкционированный приказом поступок — дело совсем другое. Его никакой имитацией личности не прикроешь. И им, конечно же, рассказывают на ОБЖ, что такое сбойнувшие киборги, не подчиняющиеся приказам. Как они опасны, и как они палятся. Уже рассказали.
И как с ними следует поступать. Об этом рассказывают на первом же занятии, еще до знакомства со спичками. Потому что возможность столкнуться со спичками у современного ребенка гораздо ниже…
— Она все равно не оживет, — сказал Санек так же тихо.
Хороший был год. А к хорошему привыкаешь быстро. Расслабляешься. Теряешь осторожность.
Итог закономерен.
Друг улыбнулся криво, палясь по полной — теперь-то уж чего? Пояснил, сам не понимая зачем:
— У каждого должен быть шанс.
Он не надеялся, что Санек поймет. Он ни на что уже не надеялся. Хороший был год.
Жаль, короткий…
— Логично.
Санек помолчал, хмурясь и глядя в сторону. А потом вдруг спросил:
— Ты архивы когда стираешь?
Друг моргнул.
— По пятницам. В полночь.
— Сам?
— Сам. Если, конечно, хозяин не хочет что-нибудь просмотреть.
— Ага…
Санек помолчал еще, а потом решительно приказал:
— Сотрешь сегодня. Вот прямо до этих моих слов и сотрешь. Оставишь только приказ о стирании. Ясно?
— Ясно. Приказ… принят.
— Ну а раз ясно тебе, тогда в дом пошли! — буркнул Санек, по-прежнему глядя в сторону. — И руку дай! А то я совсем тут с тобою замерз, без перчаток-то!
***
P.S.
Когда утром следующего дня они вышли гулять, никакой Снегурочки во дворе не было.
И конечно же, этому было вполне логичное объяснение: ее мог убрать дворник-робот, для которого снежная девочка была просто неучтенным мусором на подведомственной территории, подлежащим утилизации. А следы его гусениц, конечно же, вполне мог прикрыть падавший всю ночь снег. И, конечно же, это было самое логичное предположение, потому что, ну сами подумайте, кто же всерьез верит в сказки?
P.P.S.
А вдруг?
ссылка на автора
На деревянном столе дребезжали, сталкиваясь, глиняные щербатые чашки и миски. На потолке ходуном ходили связки сухих трав. Даже старый сундук в углу подрагивал, готовый сдвинуться с места. Внизу, под полом, гигантские курьи ноги приплясывали, чтобы согреться, оттого вся избушка ходила ходуном.
– А ну, цыть! – зло прикрикнула Яга, топнула ногой.
Избушка замерла. Она чуяла, что хозяйка в скверном настроении, а значит – опаснее мороза и метели.
Яга подышала на затянутое морозным узором оконце, продышала глазок. За окном бесновалась снежная круговерть.
За спиной потянуло холодом: открылась и закрылась дверь. Грохнулась на пол вязанка дров. Зазвенел веселый детский голос:
– Ух, бабушка, ну и морозище на улице! Ветер такой, что сквозь тулуп пробирает. Поленницу нашу замело, я ее еле нашла. Ничего, дров я много натаскала. На всю ночь хватит, хоть она и Поворотная. Сейчас подкину в печку полешек, будет у нас тепло да славно! Заварим сушеную смородину с медком, сядем у печки, ты про старые времена расскажешь… или сказку какую…
– Кому у огня сидеть, – ровным голосом сказала Яга, – а кому по лесу бродить.
– Ты куда-то собралась? – огорчился детский голос.
Яга медленно обернулась. Больше всего ей хотелось сказать: «Да пошутила я, никто никуда не пойдет…»
Василиса, приемыш, ученица сбросила на лавку рукавицы и теперь развязывала узел теплого платка. Белобрысая, синеглазая, румяная с мороза… а улыбка-то, улыбка – и снег растопит…
– Не снимай платок, Васёна, – сурово сказала Яга. – И рукавицы надень.
Улыбка исчезла с лица девочки. Она твердо, как взрослая, взглянула в глаза Яги – а не всякий мог выдержать взор старой колдуньи.
– Выгоняешь меня, бабушка? Аль не угодила чем?
– Не выгоняю. Но моя ученица должна раз в году пройти испытание. Я тут раскинула руны, на огне погадала… Должна ты, Василиса, в Поворотную ночь, самую длинную и темную в году, из дому уйти. Ступай туда, куда ноги несут, не возвращайся до рассвета. Кого по пути встретишь, каждому подарок обещай, да такой, чтоб по нраву пришелся. А через несколько дней, в новогоднюю ночь, должна ты будешь те подарки раздать без обмана.
– Да кого ж я встречу? – растерялась Василиса. – В такую ночь даже зверье по норам да по дуплам спит! Бродит разве что… – Девочка замолчала.
– Разве что злая нечисть, – закончила Яга. – Коли встретишь кого – не говори, что моя ученица. На испытании за спину учителя не прячутся.
– Не скажу, – твердо ответила девочка. – Ты меня уже многому научила, благодарствую.
«Храбрая, – подумала Яга. – Да как же мне ее отпустить… как же…»
А Василиса уже натянула рукавицы.
– Погоди-ка! – Яга схватила с крюка на стене шерстяной, чуть побитый молью шарф, завязала на девочке поверх платка. – Ну… ступай уж с глаз моих…
Василиса поклонилась старой колдунье:
– Коль не вернусь – не поминай лихом, бабушка…
Хлопнула дверь.
Яга заметалась по горнице.
– Дура старая, – шептала она. – Мне-то что, если в лесу заплутает? Мне-то что, если волки съедят? Мне-то что, если под кустом замерзнет? О себе думать надо! Все эти Васёнки-Аленки-Ивашки на одно годятся: на лопату – да в печь!
Слова эти не утешали. Да, старая колдунья никогда лишней добротой не страдала. Но уж очень ей по сердцу пришлась понятливая, старательная, умная ученица.
Наконец старуха не выдержала. Сдернула с полки потемневшее серебряное блюдо. Кинула на него сморщенное осеннее яблоко. Забормотала:
– Ты катись, катись, яблочко, по серебряному блюдечку, покажи мне Василису!
Но на поверхности блюда появились лишь снежные вихри, густые, непроглядные…
* * *
В чаще леса, меж деревьями, метель не так свирепствовала, как на оставшейся за спиной поляне. Василиса шла от дерева к дереву, прикидывая, не переждать ли эту страшную ночь под какой-нибудь елью. Густые ветви укроют от бурана, на ковре из палой хвои можно свернуться калачиком… главное – не заснуть до рассвета…
Нет. Нельзя. Выжить-то она выживет, а вот испытание провалит. Кому она там, под елью, пообещает подарок?
Надо выбираться из лесу. Идти к деревне, да, да! Бабушка не сказала, что всю ночь надо шататься по лесу. «Ступай туда, куда ноги несут…» Вот они и принесут – в деревню, к людям! К теплой печке! В такую ночь самый злой человек не прогонит от своего крыльца ребенка, что постучится в дверь. А уж там, согревшись, она вызнает, о чем мечтают хозяева дома, какой подарок им бы пришелся по душе…
Но это было проще решить, чем сделать. Деревня далеко. Избушка на курьих ножках, чай, не на околице стоит! Дорогу-то Васёна найдет, бабушка уже научила ее простенькому колдовству – как с дороги не сбиться. Надо просто представить перед собой бегущий впереди клубок с протянутой к руке ниткой…
Идти было трудно. Ноги девочки глубоко проваливались в сугробы. Лес подставлял под ноги коряги, окружал колючим заснеженным малинником.
Васёна помнила, что даже спящий лес опасен, поэтому тихо бормотала на ходу обережный заговор:
– Ты, Зимник-дедушка, по сугробам гуляешь, деревья снегом укрываешь… ты и сам меня не тронь, и сыновьям своим не вели меня обижать — Трескуну, Студенцу и старшому, Морозу Зимычу… Ты реки льдом заковывай, а меня тебе не сковать! Ты землю-матушку усыпляй, а меня тебе не усыпить…
Она не произнесла имени самого главного хозяина зимы – злобного Карачуна. Что ему простенькое детское колдовство? Заклинала Васена только его слуг…
Показалось ей или нет, что губы, только что непослушные, застывающие, стали теплее, что лютый холод слегка отступил? Девочка приободрилась и сквозь клубящийся у рта морозный пар снова заговорила, стараясь припомнить всех, кто мог причинить ей зло:
– Ты, лес-батюшка, не губи меня, убереги от лютого зверя, от лихого человека, от стужи злой… Ты, леший, хозяин здешний, не балуй, кругами не води, я как пришла, так и уйду. Ты, медведь-шатун, меня не тронь. Ты, волк-разбойник, стороной прорыскай! Ты, рысь, с ветки на меня не спрыгни, я тебе не заяц, не тетерев… Ты, росомаха…
Тут что-то дернулось под ногой. И из сугроба поднялась во весь рост тварь, которую девочка забыла помянуть в заговоре.
Лихо Одноглазое!
Жуткая длинная фигура, словно составленная из коряг, была увенчана похожей на горшок головой. Во лбу светился единственный глаз, и Васёна поспешно отвела взгляд, чтобы не встретить убийственный взор Лиха. Следила за корявыми тощими ногами. Вот они сделали шаг к девочке. Та быстро пригнулась, исчезла в малиннике.
– Ишь ты! – послышался сверху противный, визгливый голос. – Свежее мясцо само ко мне пришло!
Длинные руки зашарили в кустах, стряхивая с веток снежные шапки.
«В стороне ищет! – удивилась девочка. – Не видит меня Лихо! Вот и славно. Надоест ему меня искать, оно и уйдет… Но… бабушка же сказала: каждому, кого встретишь, подарок посули! Каждому…»
Несколько мгновений Васёна собиралась с духом, а затем сказала громко:
– Не ешь меня, Лихо, а за то я отдарюсь подарочком новогодним!
Костлявые руки метнулись на звук – и замерли.
– Новогодний подарок? – изумился визгливый голос. – Сколько брожу по свету, а подарок мне никто не сулил… да еще новогодний…
Васёна скосила глаза на черные кривые когти, застывшие почти у ее лица. Сказала твердо, почти весело:
– Ты, Лихо, только скажи, чего тебе хочется.
– Тебя сожрать хочется, – честно призналось чудище.
– Коли меня сожрешь, на Новый год без подарочка останешься.
– И верно… Тогда так… спится мне плохо, от каждого треска ветки вскидываюсь… Нет, не то, это вздор. Проворства поубавилось – раньше-то зайцев ловить на бегу удавалось… Нет, и это вздор, у меня и настоящая беда есть. С годами вижу все хуже. Можешь сделать так, чтоб ко мне прежнее зрение вернулось?
– Могу. – Васёна в этот миг могла пожелать чудовищу что угодно. Но всё же помнила, что за свои слова придется отвечать.
– И поклянешься в том Поворотной ночью? – пошевелились у виска Васёны страшные когти.
– Клянусь Поворотной полночью, клянусь зарей вечерней и зарей утренней, клянусь годовым колесом, что подарю тебе, Лихо Одноглазое, подарок, который тебе прежнее зрение вернет. Знаешь перекресток дорог неподалеку от Черного лога? Там еще на опушке ель растет огромная, старая…
– Знаю.
– Приходи туда новогодним вечером, в ранних сумерках. Будет тебе подарок.
Лихо чуть помедлило. Затем сказало негромко:
– Клятву ты правильно сказала. Значит, знаешь, что нарушить ее нельзя… Ладно, живи пока. К перекрестку я приду. Хоть разок да получу подарок…
Медленно вытаскивая длинные ноги из сугробов, чудовище зашагало прочь.
* * *
Снежная бахрома облепила ресницы, мешала глядеть, Васёна раз за разом отряхивала иней с ресниц и упрямо шла вперед. Каждый шаг давался ей тяжело: приходилось вытаскивать ноги в валенках из сугробов. Всё труднее было представить себе бегущий по снегу путеводный клубок. Порой вместо клубка ей представлялся огонь в печи, слышался ворчливый, такой родной голос приемной бабушки. Сейчас ей высшим счастьем казалось сидеть в избушке у печи, пить смородиновый горячий отвар и слушать рассказы Яги…
Споткнулась. Упала лицом в сугроб, с левой руки слетела варежка.
Встрепенувшись, отогнав усталость, девочка принялась искать варежку, но быстро поняла, что в темноте, в глубоком снегу это – безнадежная затея. И пошла дальше, пряча левую ладонь в правый рукав полушубка.
Когда деревья расступились перед Васёной, она не сразу поверила, что и впрямь вышла на дорогу.
Да нет же! Дорога! И впрямь дорога! Теперь как раз и дойти до деревни…
Но идти по дороге оказалось труднее, чем по лесу. Здесь ветру не мешали деревья – и он разогнался, разбежался, завился таким смерчем, что не устояла девочка, плюхнулась в сугроб.
– Ха-ха-ха! – загромыхало над ней. – Живой человек! В лесу! Среди ночи! Вот удача! Вволю наиграюсь! До смерти закружу!
Васёна подняла голову и прищурилась, как Яга учила.
Теперь она видела, как в снежном вихре вокруг нее пляшет, кривляясь, старик в белой рубахе с длинными рукавами. Он извивался и прыгал, а вокруг него вились пустые рукава – в них не было рук.
– Здравствуй, Вихровой-дедушка! – громко, чтобы перекричать ветер, сказала Васёна.
Старик растерялся, остановился. Рукава бессильно повисли. Снежная круговерть вокруг улеглась. Василисе уже не надо было кричать.
– Ишь ты, – протянул старик удивленно, – знаешь, стало быть, имя мое? И не боишься вслух его называть?
– Неужто я тебя этим обидела? Не хочешь, чтоб дедушкой, буду дядюшкой звать.
– Я не про то. Меня люди по имени не величают. Боятся, что услышу да приду. Называют «дедушкой безруким». А еще «крышником» – люблю с домов крыши срывать… Ну что, смелая, попляшем?
– Погоди, Вихровой, напляшешься еще. Ты лучше скажи: что ты еще любишь, кроме как крыши срывать?
– Ну, – призадумался человек-вихрь, – играть люблю, плясать люблю, в печных трубах песни гудеть люблю… – И тут же старик вскинулся с подозрением: – А тебе это зачем надо?
– Хочу тебе новогодний подарочек подарить, чтоб по нраву пришелся. Приходи в вечер пред новым годом, в поздних сумерках, к старой ели, что на опушке у перекрестка растет. Будет тебе подарочек.
– Ишь ты! Который век по свету летаю, а подарочков от людского племени не видал! Хотел я тебя, синеглазая, насмерть заплясать, да не стану. Больно любопытно, что ты мне подаришь!
Вокруг старика завился высокий снежный столб – и унесся вдаль по дороге.
«Даже клятвы с меня не взял, – подумала девочка. – В голове ветер гуляет… Но уж я-то его не обману. Обещала – придется подарок искать».
* * *
Теперь бы встать из сугроба да дальше идти, да сил у Васёны больше не было.
«Сейчас, – сказала она себе, – сейчас встану, только отдохну… совсем чуть-чуть…» И закрыла глаза.
На сколько времени растянулось это «чуть-чуть», девочка так и не поняла. Ей показалось, что ее сразу взяли за плечи сильные мужские руки, вынули из сугроба, поставили на ноги.
– И что это за подснежник на обочине вырос? – сказал веселый, ласковый голос. – Не спи, малышка, в снегу. Можешь не проснуться.
– Я и не спала, – отозвалась Васёна, глядя в лицо юноше – молодому, красивому, в соболиной шубе, крытой бархатом. На золотых кудрях – соболиная шапка, сдвинутая набекрень. И шуба – нараспашку, открывает парчовый кафтан. Похоже, молодцу мороз не страшен, его молодая кровь греет. В поводу парень держал гнедого коня.
– Как тебя зовут, подснежник, и откуда взялась? – спросил парень приветливо.
– Василисой величают. А ты кто таков будешь?
– А меня зови Иваном. Я младший сын царя Дорофея. Поехал вчера на охоту, отбился от свиты да попал в метель. Пропасть бы мне, да наткнулся на заброшенную охотничью хижину, там мы с Гнедком заночевали. А теперь уже светает, надо куда-то выбираться.
– И впрямь светает, – вскинула голову Васёна. – Влево по дороге, царевич, есть постоялый двор. Может, там и свиту свою отыщешь.
– Хорош совет, – откликнулся Иван. – А ты неужто здесь останешься? Надо и тебя – к людям.
Он подхватил девочку, посадил в седло, сам повел коня в поводу. Васёна не спорила, прикидывая, как ей расспросить своего спасителя о подарке.
– Слышь, царевич, – спросила она, чуть покачиваясь в такт неспешной поступи Гнедка, – а чего ты больше всего на свете хочешь?
– Как все, – удивленно отозвался Иван, – счастья.
– Да, – огорчилась Васёна. – Счастье – оно такое… его подарить трудно.
– Подарить? Странные речи ты ведешь, подснежник. А только скажу я тебе, что счастья в подарок мне не надо. Я за своим счастьем готов идти за тридевять земель, драться за него могу… Вот только знать бы – где оно спрятано, счастье-то?
– А вот тут, царевич, я тебе помогу. В новогоднюю ночь, как стемнеет, приходи один на перекресток дорог, где на опушке старая ель растет. Подарю я тебе подарок, укажет он дорогу к счастью.
Сказала – и спрыгнула с седла, ящеркой юркнула в придорожные кусты.
– Эй, куда ты? – крикнул ей вслед Иван.
Снежные шапки, падающие с еловых лап, без слов ответили: в лес убежала его странная находка.
Царевич остановился. Как быть? Ехать дальше? Но разве можно бросить ребенка в лесу, да еще зимой! Пропадет же!
Но… уж больно уверенно держалась девчонка. Словно знает, что делает. Может, не нужен ей защитник?
И тут увидел царевич, как из-за еловых вершин выплыло по светлеющему небу что-то большое… да ступа же! Над краем ступы горбилась фигура с помелом в руках. Показалась – и исчезла, нырнула в ветви, снижаться пошла.
Вот тут царевич встревожился всерьез. Слыхал он про ту, что в ступе по небу летает, помелом погоняет… Вот уж ей-то ребенка точно нельзя отдать!
Парень накинул повод гнедого на ветви придорожного куста и побежал по маленьким следочкам, уводящим в лес.
Бежать пришлось недолго: из-за еловых лап донесся до царевича старушечий голос. И столько было в нем тревоги и заботы, что Иван остановился и стал прислушиваться.
– Цела? Не поморозилась? Покажись-ка!
– Да все хорошо, бабушка. Я только левую рукавичку потеряла.
– Дай-ка руку, разотру… Прыгай в ступу, летим домой.
– Бабушка, мне скорее в город надо, у тамошних мастеров кое-что заказать!
– Будет тебе город, будут мастера, а первее всего будет банька, да с паром, да с веничком березовым, да с отварами травяными… всю простуду выгоним!
Иван усмехнулся и тихо пошел назад к дороге. За странную девчушку он больше не боялся. Никто ее не съест…
* * *
Последний вечер уходящего года выдался тихим и безветренным. Над деревней звенела музыка: легкий морозец словно приглашал людей праздновать на улице, и молодежь с удовольствием валяла друг друга в сугробах и с песнями ходила от дома к дому.
Отзвуки этого веселья долетали до перекрестка, до старой ели, с нижних веток которой только что стряхнули снег девичьи ручки в новых варежках.
Из дупла ели выглянула сова, сказала ворчливым старушечьим голосом:
– Ты зачем, Василиса, на ветви ленты навязала? Люди для своего праздника елки украшают, а на опушке это к чему? Кто на это дерево радоваться будет?
– Дедушка леший порадуется, – бойко откликнулась Васёна. – Зайцы с белками хоровод будут водить. Да и для моих гостей те ленты – знак, что не ошиблись они, пришли куда надо.
– Для твоих гостей… Ты ж мне даже не показала, что ты для них купила! А мне любопытно, на что ты такие деньги потратила!
– Уж прости за траты, бабушка Яга! А только на те подарки не только деньги ушли, но и силы мои. Я мастерам вещицы заказала, а потом над теми вещицами поколдовала…
– Силы-то вернутся, – благодушно отозвалась сова. – Сила – это такое дело: чем чаще ее тратишь, тем быстрее потом возвращается! Вот бы с деньгами так…
И вдруг ухнула тревожно:
– Опусти глаза, Васёнка! Не гляди! Лихо Одноглазое сюда ковыляет! Взглядом не встреться!
– Не гляжу, бабушка, – послушно откликнулась девочка, прислушиваясь к скрипу снега под тяжелыми шагами.
Вот длинные ноги остановились рядом.
– Пришла! – удивилось Лихо. – И не прячется!
– Я же клятву давала!
– И то верно! Ну давай свой подарок. Ежели понравится, может, и не съем тебя…
Девочка сунула руку в лежащий у ее ног полотняный мешочек:
– Вот тебе, лихо одноглазое, чудо мысли человеческой да искусства стеклодувного. Называется – монокль! Придуман в странах заморских, но наши мастера его тоже делают для господ богатых. Носят его вот этак…
Васена приложила монокль в золотой оправе к своему глазу, стараясь не глядеть в сторону чудища.
– Ишь ты, золото! Не поскупилась… Давай сюда!..
Василиса, не поднимая головы, положила монокль в твердую когтистую ладонь.
Ладонь с подарком уплыла вверх – и тут же опушку огласил торжествующий вопль:
– Вижу! Все вижу! Вон там по снегу заячий след… вон там на кусте шиповника ягоды остались… Ну, девчонка, порадовала! А все-таки я тебя съем. Уж больно мне сейчас хорошо, как раз и сожрать бы кого-нибудь…
Сова завозилась в дупле, явно собираясь вылететь.
А Василиса не дрогнула, не бросилась бежать. Стояла спокойно, чего-то ждала.
Голос Лиха замедлился, стал тягучим:
– Съем… да… вот только вздремну маленько, а потом съем. Я теперь кого угодно… никто не уйдет… вот только высплюсь…
Лихо зашагало в лес. Кусты сами расступались, уступая дорогу чудищу.
Василиса звонко рассмеялась.
– Условие ты выполнила, – донесся из дупла голос Яги. – Подарок Лиху пришелся по нраву. А тебя не беспокоит, что с тем моноклем Лихо вдесятеро сильнее стало, вдесятеро больше народу загубит? Мне-то в том печали нет, я сама – злыдня старая, а тебе-то, маленькой, не жаль тех людишек?
– Так я же, бабушка, не один подарок Лиху подарила, а два! Жаловалось оно мне, что спит плохо, на каждый хруст веток вскидывается. Вот я и подарила ему монокль, а на него сонное заклятье начитало. Поглядит Лихо в стеклышко на красоту вокруг – и потянет его в сон. Выспится сладко, пойдет на охоту, посмотрит в монокль…
– И вдругорядь спать заляжет! – развеселилась в дупле Яга. – Хитра ты, ой хитра! Сразу видно – моя ученица!.. Эй, глянь-ка, по дороге снежный смерч летит. Не твой ли Вихровой спешит?
– Он самый, бабушка!
В снеговом столбе притоптывал, корчил рожи, кружился старик в длинной белой рубахе. Пустые рукава то взвивались, то опадали.
– Ого-го, синеглазая! Принесла подарок-то?
– Принесла. Только ты, дедушка, уймись, а то наметешь мне полный мешок снега…
Вихровой остановился, снежинки опустились на дорогу. А Василиса извлекла из мешка детскую вертушку на палочке:
– Ты любишь играть – вот тебе игрушка!
Вертушка была похожа на обычные безделушки, которыми забавляются малыши, но каждая лопасть была обшита маленькими бубенчиками. Васёна слегка подула на игрушку, разноцветные лопасти завертелись – и зазвучала нежная музыка.
– Ух ты! – возрадовался старик и тоже дунул на вертушку – да так, что та вылетела из руки девочки и упорхнула в сугроб.
– Полегче же надо! – отчитала Вихрового Василиса и подняла игрушку из снега. – Не сломалась! Попробуй еще разок, только нежно…
Старик еле заметно задышал на вертушку. Раздалась уже другая мелодия – веселая, плясовая. Вихровой заплясал было на дороге, но тут же опомнился: не поломать бы забавную вещицу!
Васёна отколола от мешка большую булавку, приколола вертушку к правому рукаву. Вихровой нежно дохнул на игрушку. Зазвучал мотив песни «Ох ты, ветер, ветер буйный…» Старик неспешно пошел прочь по дороге в густых сумерках, присмиревшая метель ползла за ним шлейфом поземки.
– Все равно ему скоро эта вещь надоест, – сказала сова, глядя в спину Вихровому. – Ветер, он ветер и есть. Ни к чему не привязывается. Позабавится да бросит.
– Вертушка знает много напевов, – возразила Васёна. – Потом, конечно, бросит, да не сразу. Может, до весны не будет крыши с избенок срывать.
– Может быть, – уступила сова. – Эй, а кто это там скачет, да еще с факелом?
– Не иначе как царевич, бабушка.
– И верно, он… Ох и прост, ох и доверчив! Даже не подумал, что ты его, может, к разбойникам заманиваешь. Сказывали люди: старшие братья твоего царевича иначе и не называют, как Иваном-дураком.
– Сами они дураки! – обиделась Василиса. – Они-то со своим умом весь век за печкой просидят. В беду не попадут, зато и счастья не отыщут.
И выбежала на дорогу, замахала руками:
– Сюда, царевич, сюда! Здесь я!
– Здравствуй, подснежник! – спешиваясь, сказал Иван. – Я из батюшкиных хором с пира тайком удрал, чтоб узнать, где мое счастье прячется!
Василиса склонилась над мешком, достала стрелу:
– Положи ее, царевич, в колчан, да смотри, на тетиву не клади ни на охоте, не в сражении. Береги ее. А как настанет весна-красна, выйди на крыльцо да пусти стрелу куда глаза глядят, а сам следом иди. Куда она упадет, там и счастье свое ищи… А сейчас скачи скорее назад, пока совсем не стемнело. Негоже этой ночью тебе по лесу бродить!..
Когда густой сумрак поглотил вдали огонек факела, сова спросила:
– А чего у тебя, Васёна, мешок вроде не пустой? Ты же все подарки раздала.
Девочка смутилась:
– Так… это… морковь там! Я морковки на веревочках привяжу к нижним веткам елки. Пусть и у зайцев праздник будет!
– Затейница ты… Привязывай скорее да пошли домой. Я печке велела праздничный пирог испечь… Только скажи-ка ты мне вот что. Почему ты велела Ивану дожидаться весны, а не завтра, в радостный день новогодний, с крыльца стрелять?
Возясь озябшими, непослушными пальчиками с веревочкой, Васёна ответила рассеянно:
– Потому что зимой болото подо льдом. И лягушки спят.
– Лягушки-то тут при чем?
Василиса обернулась, гордо задрала носик:
– Ты, бабушка, этой сказки еще не знаешь. Я тебе ее в следующую новогоднюю ночь расскажу!
Жила в старые года на краю света Зима. До чего красива была – слов не хватит описать, но нравом крута и несговорчива. Иной раз лишь глазами зыркнет, а земля льдом покроется, избы напополам трескаются, а гнус амбарный[i] к зерну примерзает.
Мила она была только на всхожем и закатном солнце. В другое время показывала характер. В гладь речную любуется – ледяные торосы нарастут. Песнь зачнёт — ветер звенящий подымется. Белы косыньки расчесывает – вьюга путника закружит, и домой следу не найти.
Стали поморы думать, как Зиму усмирить, и пошли за советом к ведунье Мавре. Говорили про нее, что она уж по краю могилы ходит, потому торопиться надо, чтобы с собой ведунья тайны не унесла.
Поморскую жалобу старуха высмеяла: «Ишь чего удумали! Живите и терпите». Рыбаки всё не отстают, и тогда ведунья сказала: « Замуж надоть Зиму пристроить. Ей уж года давнёхонько пришли. От мущинского корня подобреет, потеплеет». Говорят поморы: «Это ж верная смерть!» А Мавра с ухмылкой отвечает: «Один помрёт, а все спасутся».
Стали поморы совещаться, кому свататься к Зиме идти. Нашелся храбрый карбасник[ii] Захар Афанасьев-сын. Был он румяный и статный, только не пришелся по духу злой красавице. Дохнула лёдным пламенем и превратила его в камень бессловесный, который мурмане сейдом называют. Второй жених поплоше был — Ефим Митриев-сын, но мастеровитый. Принес шубу соболью и сапожки расшитые. Вослед за другом застыл торосом.
Разозлилась Зима на глупых женихов, и настала такая буранная ночь, что полгода длилась без единого просвета. Казарки[iii] в небесах замертво падали, Северная Двина до дна промёрзла. Думают поморы: «Нешто Зима – девка простая? К ней другой подход нужен, её земными радостями не обаять».
Стали искать на Архангельской земле убогого, сирого и блажного. Обошли все селения – нет ни одного. Все статные, к ремеслу пригодные. Другие не выживают в морозном краю.
Наконец, нашли слепого баюнка Митрофана. Жил он одиноко, питался, чем добрые люди угостят, бродил от селения к селению, нигде долго не живал. Смирный был, безответный. Коли погубит его Зима, так и плакать некому о баюнке.
Укутали его поморы в толстую ошкуйную шкуру, усадили на берегу. А у Митрофана были гудок и погудальце, переладец и кантеле. Стал слепой песни играть, сказы петь. Слова его на холоде замерзали и превращались в самоцветные камни.
Зима села рядом с Митрофаном на пушистый сугроб, заслушалась и стала снежную шаль вязать. Нить из сугроба тянула, камешки крючком на неё поддевала. А самоцветы всю округу устлали, падали под ноги Зимы без счета. Украсил слепой белую простынку Северной Двины: алые, синие, зеленые, желтогорячие камешки.
Зима связала шаль снежную, на плечи накинула и молвила: «Всякие ко мне сватались, а полюбила я баюнка слепого. Не за силу, красоту и хитрость, а за голос ласковый, за песни сладкие».
Взмахнула она кончиком шали, разлилась по округе дивная самоцветная заря. Поцеловала Зима Митрофана, побелели от инея его виски, а кудри поседели. Только голубые незрячие глаза увидели то, чего он нам никогда не сказывал.
Сложил слепой баюнок об этой зимней любви песню, до самой старости на кантеле ее играл, и никому не надоедало слушать. Всякий раз небо всполохами исходило, когда звучала поморская песня.
А кто не верит – посмотрите на наше Северное Сияние. Разве такая красота без любви родится?
[i] Гнус амабрный – мыши.
[ii] Карбасник – рыбак, ловящий рыбу на лодке-карбасе.
[iii] Казарка – небольшая уточка, живущая в Арктике.
ссылка на автора
https://litnet.com/ru/irina-solyanaya-u3505058
День рождения – грустный праздник. Так, по крайней мере, считал маленький ученый с недюжинным интеллектом, улиточным карьерным ростом и непрекращающимся днем сурка в жизни. Завтра тридцать три, возраст Христа, как говорится. В этом возрасте мужчина или должен начать кардинально менять жизнь, повинуясь неумолимой логике возрастных кризисов, или мрачно положить громадный болт на саморазвитие и оставить все как есть. Так он сделать и собирался. Пусть другие пытаются.
В благословенный период студенчества он, как и все студиозусы, стремящиеся достичь вершин чего бы то ни было, усиленно пахал три курса на зачетку, чтобы потом та работала на него. Но с переходом в высшие эшелоны научной мысли будущая надежда на развитие человечества столкнулась не с полетом мысли в поднебесье наряду с обожаемыми им гениями, а с замшелым бюрократическим кумовством.
Оно ведь как… зарплата у новоиспеченного аспиранта – без слез не сосчитаешь. Статьи и доклады публикуются только из-под научного руководителя, чья фамилия в списке авторов будет ожидаемо первой, если вовсе не единственной. И самое ценное в наличии научника зачастую – его кустистые брови и многозначительное «хм-м-м…», что, правда, компенсируется ветвистой заветной подписью на рукописном оригинале твоей работы.
На кафедре рассекают пространство мшистые пеньки старой закалки да крепенькие дубки-столпы помоложе, изредка перемежающиеся утлыми блатными троечниками, ушлыми толстобрюшковыми доцентами и профессорами разной степени известности. Некоторые так и вовсе не стесняются в сессию открыто придвигать к студенту демонстративно закрытую зачетку с масляной улыбочкой.
Таких в пору аспирантуры молодой еще тогда ученый сильно недолюбливал и клятвенно заверял себя, что никогда не променяет ценность знаний на их бумажный эквивалент, пусть и шуршит он дюже приятно. Однако с течением времени он стал замечать, как молодежь, подобную ему, либо безжалостно выживали – ни дать ни взять, по всем канонам идиоадаптационное направление эволюции на отдельно взятой кафедре, либо потихоньку их обтесывали и обтачивали, делая гладенькими, удобно мыслящими чурбачками по заранее определенным в научном сообществе меркам.
Так и получилось, что, разменяв четвертый десяток, Александр (для немногочисленных друзей – просто Лекс) приобрел степень кандидата, скорбно опущенные уголки губ, презрительно-брезгливое отношение к юным неокрепшим умам и особенно – претенциозным выскочкам, и прескверную репутацию. Прочили ему на кафедре перспективное будущее в виде докторантуры и звания профессора естественных наук лет эдак через двадцать с хвостиком. Когда собственное брюшко отрастет. А пока не отросло – Лекс принялся между делом все чаще заглядывать то в церковь, то в бутылку. Неизвестно, что он надеялся там найти, разложенные по полочкам религия и этиловый спирт не давали ему ответа на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого, но он все равно упорно пытался его искать.
Он, конечно, пробовал еще, как та лягушка, сбить лапками из сметаны масло. Но, будучи намертво пришпиленным к кафедре именем обожаемой биологии и булавочкой аспирантского долга, священный естественнонаучный трепет постепенно утрачивал. И на протяжении десятилетия его старания из перспективного выпускника, увлеченного до мозга костей наукой с уклоном в познание всего живого, превратиться, подобно гусенице, в прекрасного махаона, то бишь крупного ученого с мировым именем, медленно угасали на стадии куколки. А то, что грозило из нее вылупиться, внутри сложных глубин Лексовой души мутировало из краснокнижного чешуекрылого в арктиновую моль. Студенты все чаще жаловались на зверствующего доцента, злостно отказывающегося от взяток и пренебрегающего пакетиками, руководство снисходительно потакало моральному очерствению. Словом, шло все по накатанной, как и за многие поколения до него и как будет, разумеется, после.
Накануне примечательной даты Лекс, погруженный в размышления относительно судьбины конкретно взятой одинокой человеческой сущности в контексте истории человечества, забрел в заурядный кабак. Иначе прокуренное насквозь, чуть потертое и местами заплеванное заведение с легким налетом студенческой богемности назвать было нельзя. Но здесь хотя бы подавали неплохое разливное пивко с незамысловатой закуской, что вполне подходило для предденьрожденного пораженческого настроения.
В центре зала Лекс краем глаза углядел развеселую компанию студентов и нырнул за угловой столик – в тень и тишину. Кто-то в барчик приходил, кто-то уходил, но сохранялось стабильное равновесие в виде потребляющего напиток ядра из пяти третьекурсников и двух сопутствующих девиц подозрительно не обремененной интеллектом наружности. Дамы льнули к плечикам угощавших кавалеров, те расправляли плохо заметную в неоперенной юности широту груди и глубину кошелька. Менее обеспеченные – или более расточительные, как посмотреть – парни явственно облизывались и на пенное, и на прелестниц, но держались в достойных рамках.
В качестве центра компании выступал тонкий, даже субтильный субъект в очках с прямоугольной оправой, вокруг которого раскинулись координационные связи высокоинтеллектуальных дебетов. Лекс поморщился – этого стоумового он намедни уже окорачивал. Молокосос, не пересекший и экватор, вздумал перечить ему, доценту, относительно срока жизни организма, сформированного методом терапевтического клонирования. Дескать, лимит деления клеток можно и нужно преодолеть. Ха! Вот еще, какому-то юнцу он, Лекс, будет основы эпигенетики и концепцию предела Хейфлика рассказывать. Обойдется.
Но где-то в глубине души маленький человек с высыхающим сердцем дико завидовал. Энтузиазму, безапелляционности и максимализму, так характерных молодости, ее непримиримости и неуемной жажде жизни. Он, стараясь не высовываться из затененного приюта, прислушался: как и положено студенчеству, молодые люди обсуждали науку, смысл жизни и собственное будущее, и еще миллион столь же важных в масштабе их личных вселенных вопросов.
Очкарик с невозмутимой аксиоматичностью заявлял:
– Вот и зачем учиться, если потом смыслом всей твоей жизни становится просиживание штанов на кафедре? Я так думаю: наука – дело тонкое. Ею надо заниматься, а не бездарно тратить время на гамадрилов типа нас. Преподавание должно быть отдельно, а научная деятельность – отдельно, примерно как мухи и котлеты.
Лекс вздрогнул и прислушался внимательнее. Сидящий справа от очкастого студент в отчаянно-зеленой рубашке неонового оттенка «вырви глаз» принялся тому яростно оппонировать. Постепенно спор свелся к тому, имеет ли моральное право биолог, химик, физик или любой другой естественник тратить время на воспитание молодняка в ущерб основной линии исследований и надо ли эту задачу возложить на тех, кто свое уже «отнаучил». Или все-таки совмещение возможно и, более того, полезно для поддержания, так сказать, здорового научного энтузиазма?
Субтильный студент, поправив очки, стоял на своем:
– Тратить время на попытку уравнять изначально неравные интеллектуальные потенциалы? Вертел я на оси мироздания сие неблагодарное занятие. Если только под себя перспективные мозги воспитывать.
– Да кто ж тебе даст, – хмыкал собеседник. – Как иначе-то, без преподавательской ставки? Если только в какой госконторе удастся пристроиться или в частную лабораторию к мегакорпорации. Или к военным. Там можно средства выбить, оборудование… хотя тоже бред сивой кобылы. Не, науку надо при кафедре двигать.
– Угу, сделаешь ты в институте открытие всей своей жизни, – фыркал очкарик. – Там тебе и бюджет дадут, и аппаратуру. А потом догонят и еще раз дадут. Пока имя себе заработаешь – можно прям на лекции и скопытиться. Или стать как Сухарик. Я, знаешь ли, читал его кандидатскую по эпигенетике. А какие статьи выходили, м-м-м! Зачитаешься! Великий человек! Ну, был бы, если бы на кафедре сиднем не сидел.
– Кто, Сухарь? Да ладно тебе… Тоже мне, нашелся гений-современник. Что в нем великого?
– Потенциал. Если бы он только захотел – у него давно бы все было. И имя, и своя лаборатория, и лаборанты. Мы бы так, на подхвате бегали и на практику к нему просились. А он под профессоров прогибается. Смотреть больно, если честно. Задушили в нем искорку. Ни вкуса к жизни в нем не осталось, ни вкуса к смерти не наблюдается… Не человек, действительно, а сухарик только. А вообще, я тебе скажу так: надо в колонии лететь. А еще лучше, как только новую экзопланету откроют – сразу туда. Всеми правдами и неправдами, да как угодно!
– Думаешь, откроют?
– Конечно! Пять колоний уже есть – значит, и шестая не за горами. Поверь моей интуиции.
– Хм… А если не возьмут?
– А это уже вопрос мотивации. И еще есть авось, – хитро улыбнулся очкастый.
– А это тут причем?
– Как причем? Без него не получится. Иногда надо совершать безумства, авось прокатит.
Лекс готов был поклясться, что, хотя очкарик и не смотрел в его сторону, но был прекрасно осведомлен о нем, сидящем в темном уголке за потайным столиком. И нарочито говорил чуть громче, чем следовало бы, даже с поправкой на общий уровень шума. Сначала он было вспыхнул, потом задумался над аргументацией против доводов студента, а затем и вовсе окунулся в думы с головой. За кружкой темного пива и аналогично окрашенными мыслями доцент досидел до закрытия. Компания студентов давно разошлась, а ему все никак не удавалось выкинуть из головы этот демонстративный, донельзя нелепый, никчемный и неуместный разговор.
На следующий день Лекс, приняв поздравления от коллектива и студентов, положил руководству на стол бумагу с короткими словами, датой и скупым росчерком.
– Но почему? – только и смог спросить декан.
Лекс в ответ пространно пожал плечами. Он не знал, куда пойдет, что будет делать, как сложится его карьера и судьба. Но одно он знал точно: теперь он будет полагаться исключительно на интуицию, мотивацию и авось.
***
Три года, наполненные отчаянным выживанием, породили закаленного в боях за денежные ресурсы хищника, готового к броску. Перед его глазами на столе лежали двадцать четыре конверта. Содержимое, написанное тремя разными языками, сообщало о том, почему именно он должен возглавить научную работу по эпигенетической эволюции и почему – именно у них. Они – тринадцать крупнейших вузов, пять частных организаций, семь научных центров и приемная Межмирового правительства – пока не подозревали о перспективах валящегося на них счастья в лице Лекса. Наконец, решившись, он разослал письма адресатам, а их бумажные копии, сложенные аккуратной стопочкой, убрал в дальний ящик стола. В самом-то деле, кто в своем уме в XXIII веке будет доверять аналоговой почте?
Следующие три месяца он держался на небольшом подкожном запасе финансов и потихоньку сжигал письма. Одно за одним. Пока их не осталось всего три. В тот же день кончились последние деньги, и он с привкусом горькой эпичности сотворил первую в жизни арт-инсталляцию: повесил в холодильник за провод артефакт проводной эпохи – компьютерную мышь. Старательно откапывая в недрах кладовки заботливо забытые и со всей страстной горячностью ненавидимые макароны, он подумывал сжечь оставшиеся конверты, но положился на интуицию и авось – мотивация мирно отдала концы в недрах подсознания. Точнее, он так думал.
***
Журналист настойчиво тыкал в ученого микрофоном и зудел, словно весенняя восторженная муха.
– Подумать только, буквально через несколько часов вы навсегда улетаете на другой конец Галактики – практически в неизвестность! Вам не страшно? Что вы могли бы сказать нашим зрителям?
Александр Николаевич Санников, заслуженный деятель науки, объединивший разрозненные направления исследования экзопланет в единый, полноценно функционирующий организм под эгидой Всемирной ассоциации наук, позволял себе лишь таинственную улыбку.
Только ему одному было известно, когда и как он умудрялся успевать координировать результаты изысканий по всем ответвлениям своего естественнонаучного комплекса исследований, организовывать экспедиции в новый, шестой по счету, мир, участвовать в них, продолжая заниматься активной работой в своей области – генетике и эпигенетике, и преподавать, раздавая чувствительные пинки в нужные точки для корректного направления мыслей и деятельности своих несколько безалаберных подопечных.
Но и этого ему не хватало – неугомонный вездесущий профессор устал руководить научной жизнью новой колонии с Земли и сейчас отправлялся туда самолично на постоянное поселение. Перед внутренним взором Лекса пронеслись те злополучные макароны, мышь, три письма и один звонок полгода назад. И голос, который он узнал бы из всех миллиардов представителей человечества – голос занозистого очкарика, с всегдашним ехидством и вместе с тем благоговением сделавшего ему предложение на миллион. Тот самый звонок и голос, в мгновение ока воскресившие в нем и мотивацию, и заодно все разумное, доброе и вечное. Но об этом он рассказывать не собирался.
– Все просто, – задорно подмигнул в кадр маленький, крепко сбитый человечек с загорелым обветренным лицом, выцветшей под бело-голубым светом чуждого солнца шевелюрой, большой душой и необъятным сердцем, блеснув хитрыми искорками серо-зеленых глаз. – Я поделюсь с вами своим жизненным девизом. Готовы? Итак… Интуиция, мотивация и авось! Положитесь на интуицию, добавьте мотивации половник с горкой, чтоб на все случаи жизни хватило, и возьмите крепкий здоровый авось. Тогда и бояться будет совершенно нечего.
Огромный, похожий на гигантскую, сверкающую металлическими боками перевернутую грушу межзвездный крейсер вынырнул в расчетной точке из риманова пространства. Резонансный двигатель отключился, и экипаж использовал обычные электроракетные, чтобы потихоньку разведать новый кусочек космоса.
Астронавты, методично обследовавшие одну планету за другой, приходили к выводу, что ученые опять ошиблись, и в этой системе ничего похожего на подходящий для обитания человека мир они не найдут. Не то чтобы человечеству не хватало для жизни пяти пригодных миров и шестого почти пригодного, но природное любопытство и естественно-научный интерес ни в одном веке не давали покоя людской цивилизации, исключением не стал и этот, двадцать третий по счету, медленно подтягивающийся ближе к середине.
Специалисты со спокойствием великой китайской стены изучали одну экзопланету за другой, регистрируя период обращения планет вокруг светила класса F, особенности их орбитального движения, физические и химические характеристики, как то: период обращения, период вращения, орбитальная скорость, эксцентриситет, массу, плотность, размеры, состав атмосферы, наличие колец и спутников, магнитосферу и многое, многое другое.
Наконец, добравшись с края системы до четвертой по счету планеты от звезды, экипаж с удивлением констатировал: нет, не ошиблись! Планета по всем параметрам выглядела вполне приличной. Возможно, даже обитаемой на уровне существования органики.
– Вот это находка! – с восторгом сказал командир, рослый мужчина в возрасте и в форме астродесанта.
– Согласен с вами, – улыбнулся ему в ответ старый друг, астрофизик с солидным стажем. – А знаете, что еще просто замечательно?
– Да, конечно, – подхватил астродесантник. Они переглянулись, и хором сказали:
– Есть кому его осваивать!
Тем временем где-то на Земле, на самой верхотуре, на восьмидесятом транспортном уровне обитали люди с неприметными чертами лица, цепким взглядом и похожие друг на друга чем-то неуловимым, но склеивающим их между собой, как однояйцевых близнецов. Казалось бы, все разные, ан нет, отвернись – и уже забудешь, кто из них как выглядит.
Один из таких людей сидел за столом мореного дуба и нетерпеливо отбивал голостилусом по столешнице что-то, больше всего напоминающее первую Венгерскую рапсодию Брамса, опус 79, до-диез минор. Калибром звезд на его погонах можно было убийственно впечатлить королька затрапезной монархической республики, если бы к середине двадцать третьего века что-то похожее по форме государственного правления на Земле еще оставалось. Но столь же неприметный человек, только что зашедший к руководству, впечатляться не спешил – просто привык.
– Джон? – высший офицерский чин подался вперед и сверкнул глазами в предвкушении. Он и не ожидал, что к преклонным летам в нем проснется дух сопереживания и легкий флер авантюризма. Он всякое повидал и поднялся с таких низов, что даже снизу постучать было неоткуда, но к Корпусу первопроходцев оказался морально не готов и искренне увлекся их нелегкой жизнью, с тщательно скрываемым мальчишечьим трепетом ожидая новых голозаписей с Шестого. Это почти как любимую серию комиксов почитать. – Не томи, что там у них?
– Игорь Валерьевич… – подчиненный, приняв вольную стойку, принялся докладывать. – Предательство у них случилось.
– Натурально сериал про них снимать можно, – удивился генерал-полковник. – Что на это раз?
– Девушка, Максимиллиана. Пыталась продать их гениальное дарование «Апостолу».
– Почему?
– Женщины… – скривил кислую мину подполковник. – Любовь у нее случилась. Подготовленная астродесантница, а собственными эмоциями управлять не умеет.
– Скажешь тоже, Джон, женщина, и чтобы управляла чувствами. – Игорь Валерьевич откинулся назад в эргономичном гравикресле, пролистал взглядом отчет на голопланшете и закурил цифросигару. – Опытного астродесантника-мужчину порой может свалить один взгляд синеокой прелестницы, да так, что он вокруг всех перережет только за поцелуй, я и такое видел. А ты говоришь, Макс… У нее тут целый Честер. Для современного поколения он может стать своего рода супергероем, еще удивительно, что она почти три года продержалась. Насчет «Апостола» уверен?
– Да. Ошибки быть не может. И еще известно, что кто-то сливает им информацию, либо в «Авангарде», либо у нас, – совсем кисло заметил Джон.
– А вот это уже нехорошо. – напрягся генерал-полковник.
– Так точно, – подтвердил его подчиненный, подполковник Оборонного управления при Министерстве межпланетарных дел Межмирового правительства. – Спецы уже отрабатывают варианты. И еще…
Игорь Валерьевич выкинул из головы восторженный интерес к неожиданно появившемуся и так захватившему его воображение подразделению и фирменным проницательным взглядом окинул подполковника.
– Докладывайте.
– Новая разработка. Проект «Призма».
Вместе они просмотрели данные по перспективному открытию Тайвина, переглянулись и в один голос сказали:
– Чертов колдун.
– И откуда Аристарх Вениаминович его только откопал? – поднял брови Джон.
– А то ты не знаешь талантов Аристарха. Такими людьми, как он, если дом по старинке строить, можно сваи для фундамента забивать, и ничего им не будет. И потом, если я не ошибаюсь, Тайвин к нему сам пришел, – отметил генерал-полковник.
– А, ну да, точно. Запамятовал, – подполковник устало потер лоб. – Я боюсь, если мы не предпримем каких-либо активных… м-м-м… действий, «Апостол» продолжит попытки устранить ударный костяк Корпуса и либо переманить их гения на свою сторону, либо, если не получится, похитить. Эти могут.
– Тайвин свою лояльность уже продемонстрировал. Но вот ситуация с Макс… Похоже, пришла пора сплотить команду. – Игорь Валерьевич едва ли не руки потирал в предвкушении.
– Неужели вы на них Грифа натравите? – прищурился подчиненный. Он хорошо знал методы работы основного конфликтолога Министерства межпланетарных дел.
– Конечно, – с выражением полной уверенности на лице подтвердил генерал-полковник. – Вызывай его сюда.
Пока ждали Грифа, начальник и подчиненный с удовольствием в охотку еще раз просмотрели личные дела каждого первопроходца. Удивительное дело, но про каждого можно было снимать сериал. И кого только не собрал к себе под крылышко Аристарх. Тут был и преподаватель математики, и профессиональный биатлонист, и полицейский, и владелец спортивного клуба, и наемник-стилист, и пятерка астродесантников, и увлеченный фотограф, и голографический живописец, и музыкант, и даже писатель, специализирующийся на фельетонах. Творческие работы последних под псевдонимами быстро набирали популярность, и это тоже оказывалось весьма кстати и на руку далеко идущим планам спецслужб.
И, конечно, особняком стоял сам Честер. Безусловный лидер, не уверен в себе, но тонко чувствует окружающую реальность, может демонстрировать командный голос на уровне императивного приказа, что в современности не просто было востребовано, а ценилось практически на уровне оксида лютеция. Черные волосы, рыжие глаза, кошачий зрачок, восточный разрез глаз, греческие пропорции лица, телосложение среднее, рост 175, вес 75. Любопытен сверх меры, интуитивно воспринимает новое, способен на неожиданные действия, любим своими подчиненными как коллективный питомец и как руководитель одновременно. Словом, обаятельный раздолбай, то, что нужно для нового поколения вдохновителей человечества.
Через пару десятков минут, посвященных повторному просмотру голороликов о похождениях бравых первопроходцев, когда работники спецслужб с головой погрузились в увлекательное кино, в кабинет постучали.
– О, Гриф, заходи! – радушно махнул рукой хозяин кабинета.
– Полковник Андервуд по вашему приказанию прибыл! – щелкнул каблуками и козырнул новоприбывший. Его тонкий нос с легкой горбинкой, за который в том числе он и получил прозвище, хищно зашевелился, когда он увидел на столе проекцию первопроходцев, отчаянно пытающихся прогнать из поселения огромное многощупальцевое существо светошумовыми гранатами. – А что это такое интересное вы тут смотрите?
– Не поверю, что ты не знаешь. Но ты садись, давай вместе еще раз посмотрим. – Игорь Валерьевич приподнял уголок рта. – Признавайся, давно на них клюв точишь?
– Давно, – не стал отрицать Гриф. – Любопытные ребята, но нужно было время для притирки кадров. Позволь поближе взглянуть.
– Чего ты там не видел? Не поверю, что тебе копии не приносят, – окинул его цепким взглядом начальник.
– А как же радости совместного просмотра? – невозмутимо приподнял одну бровь конфликтолог. – Вы вдвоем регулярно смотрите, а меня не зовете.
– Вот, позвали. Смотри.
Уже втроем они проглядели смонтированные их сотрудником-наблюдателем данные и отчетные голозаписи, предоставленные Корпусом, и Игорь Валерьевич с легкой ностальгией констатировал:
– Мир, дружба и жвачка! Я думал, такого уровня сплоченности коллектива среди современной молодежи уже не достичь, а то сейчас все как на подбор индивидуалисты, одеяло на себя тянут.
– А эти не индивидуалисты? – в притворном изумлении переспросил Гриф.
– Ой, вот не надо твоего фирменного, а то ты не знаешь, о чем я говорю, – раздраженно отмахнулся генерал-полковник. – Сделай мне из них супергероев.
– Огонь, вода, медные трубы, похищение? – предложил стандартный набор конфликтолог.
– Брось. Ты что, не видишь, воды и огня им и так с избытком хватает. Давай медные трубы и увольнение. Тем более, на Честера с Тайвином «Апостол» нацелился. – Игорь Валерьевич говорил расслабленно, но было видно, насколько внимательно он следит за реакцией собеседника.
Гриф в задумчивости потер подбородок.
– Должностная инструкция есть?
– Конечно, – ответил за начальника подполковник и протянул специалисту голопланшет. – Вот.
– Давняя?
– Еще с момента тренировочного периода.
– Отлично! – обрадовался Гриф и позволил себе довольную ухмылку. – Погоняем вашего волчонка по бюрократическим камушкам. И ребят его проверим.
– Я думал, ты по-другому его обзовешь, – с интересом глянул генерал-полковник. О маленькой слабости ведущего конфликтолога, способного за месяц из самого расшатанного коллектива создать функционирующую как по атомным часам часть, сравнивать своих подопечных с хищниками, чешуйчатыми, мохнатыми и пернатыми, знали многие. Знал и Игорь Валерьевич.
– Волки, даже самые матерые, всегда остаются игривыми и любопытными и будут оберегать стаю, инстинктивно выбраковывая лишних. Так что на кошачий глаз не смотри, это не эгоцентрист-индивидуалист типа тигра или пумы и точно не тяжеловесный лидер, как лев, если ты об этом. Аристрах в очередной раз не ошибся, хотя этот, – прищурился на крошечного Честера на голограмме конфликтолог, – пока если только на переярка тянет. Время проверить, какова его позиция в стае.
– Изобразишь стервь?
– А то, – Гриф расслабленно развалился напротив генерал-полковника. – Моя основная обязанность – быть штатной скотиной и последним ублюдком. За то и хлеб с икрой потребляем.
– Рассказывай.
– Ну, смотри, Игорь Валерьевич. Для начала пойдут медные трубы. Дай задание своим журнапроституткам смонтировать ролики. Материала, я смотрю, предостаточно. Потом отошли туда постоянного наблюдателя от СМИ, пусть поработает. Репортажи там, прямые включения, ну, не мне тебя учить.
– Уже, – усмехнулся генерал-полковник. – Думаешь, я свою черствую краюшку по доброте государственной грызу?
– Тем проще. Значит, создаем образ рыцарей без страха и упрека. Потом пускаем по Земле и всем пяти колониям. И проконтролируйте поток туристов, а то захлебнутся.
– Ты не переоценивай платежеспособность населения, Андервуд. – Игорь Валерьевич с легким превосходством глянул на коллег. – На Шестой полетят разве что самые отбитые. Ты хоть представляешь, сколько сейчас стоит межгалактический перелет?
– Плохо. – Гриф включился в работу, и на него было приятно посмотреть: сосредоточенный, быстрый, знающий, он оправдывал свое прозвище на всю его полноту. – Управлять мнением масс без реального подтверждения крутизны ваших протеже будет сложновато.
– Может, визгейм? – формат современных кино и сериалов – смесь голопроекции полного присутствия с имитацией реальных физических условий и интерактивной возможностью выбора действий главного героя, с возможностью подключения в сериал друзей, в том числе на командной основе, за условных протагонистов и антагонистов – им вполне импонировал.
– Пожалуй. Что-нибудь героическое, и сценаристы пусть напишут «по реальным событиям». И ролики от Корпуса по трендовым каналам пусти, можно не смонтированные, только сам сначала глянь. И чтоб каждый пацан Честера в лицо знал за пределами колонии. И цены на межгалактический перелет демпингуй в пользу Шестого, скажем, сезона после второго-третьего, пусть сначала включатся, потом влюбятся, потом уже можно будет и человека общественности предъявить.
– Не учи ученого. И по результатам рейтингов конференцию для фанатов с розыгрышами билетов на Шестой.
– Отличная идея! Светлая голова, я вот не подумал, – конфликтолог прикрыл глаза, засверкавшие масляным блеском. – Давненько таких интересных проектов не было. Просто бриллиант.
– А, слушай, тут еще проблема есть, – Игорь Валерьевич нахмурился. – Дело в том, что ребята только-только от продажи отошли.
– Кто? Неужто девица-красавица?
– Смотри, – Игорь Валерьевич перекинул через стол голопланшет. Андервуд пролистал данные, читая по диагонали – привык из массива информации вычленять самое важное, и присвистнул. – Удивлен? А я нет. Что-то такое Макс должна была выкинуть.
Гриф в ответ только склонил голову, отметив:
– Предсказуемо. Можно было предотвратить, но с чем есть, с тем и будем теперь работать. Как перенесли?
Подполковник, все это время с определенным уровнем должностного почитания старших помалкивающий, кратко рассказал основную канву событий. Андервуд недовольно поджал губы:
– Чуть раньше бы подсуетились, спокойно бы подкорректировали. Хотя, надо признать, первопроходцы не лыком шиты, я такого уровня спонтанного командообразования давненько не видел. И тип лидера никак не могу прикинуть. Вожак? Герой? Организатор? – Гриф чуть задумался и констатировал: – Все-таки кумир. С такими работать особенно приятно. «Апостол», говоришь? Это своеобразный оппонент. Но я справлюсь.
– Уверен? – подначил Игорь Валерьевич.
– Спрашиваешь. – Гриф встал, одернул мундир, коротко кивнул собеседникам. – Честь имею, господа. Надеюсь, ваши красавцы меня не станут сильно ненавидеть по итогам стресс-тестов. Они начинают мне нравиться, а такое, должен отметить, происходит из ряда вон редко.
– Ничего, справятся. С уходом их, как они говорят, «боевой валькирии» справились, и с проверяющим справятся. Ты только нос береги, а то мало ли, – ехидничал генерал-полковник.
– Не кажи гоп. Может, у них кишка тонка окажется. – Гриф спорил скорее по привычке и из вредности, правоту коллеги он предвидел, но, как говорится, доверяй, но проверяй: – Ладно, хорошо тут с вами, но мне пора.
И он вышел из кабинета: предстояло много работы.
Игорь Валерьевич и его подчиненный переглянулись.
– Как думаешь, Джон, пройдут первопроходцы сквозь медные трубы славы и почета? – задумчиво спросил подполковника начальник.
– Я не уверен, что они их вообще заметят. Особенно Честер, – отозвался неприметный человек с цепким взглядом. – Знаете… вам бы с ним лично пообщаться, вот это все, – он указал взглядом на ролики и досье, – и близкого представления не дает. Я бы сказал, чувствуются в ребятах отзвуки доблести.
– Даже так? – слегка улыбнулся генерал-полковник. На его памяти подобного комплимента со стороны Джона удостаивалась только разведгруппа «Альфа», в которой раньше служил Роман. – Тогда тем более они стоят того, что мы хотим в них вложить. Меня вот только сильно беспокоит «Апостол»…
– И меня, – с тревогой проговорил Джон. – И меня.
***
Спустя несколько недель после разговора в кабинетных недрах инфосеть заполонили талантливые трехмерные полиграммы и сделанные по старинке двумерные цифровые фотографии одного подающего надежды голофотографа. Его работы начали претендовать на первые места престижных фотопремий, а критики не уставали петь осанну влюбленному в кремнийорганический мир специалисту. Аналогичным образом в сети распространились едкие и поучительные фельетоны о природе человеческой и кремнийорганической, а заодно вместе с ними – достопамятный снимок постепенно становящейся легендой в результате умелой информационной манипуляции команды первопроходцев.
Выпустили первый сезон визгейма «Тернии», и среди населения родного мира и экзопланет практически не осталось равнодушных к приключениям отважных покорителей нового мира. А вот на Шестой модный визгейм старались не завозить – рановато, почву для Грифа следовало еще подготовить. Зато у каждого пацана и у многих девчонок Земли и Пяти миров теперь в комнатах висел только один голоснимок.
Семеро бойцов в тяжелой экзоброне матово-черного цвета с белыми элементами с одной стороны, семеро – в легкой, с другой, и впереди в парадном мундире – Честер, рыжеглазый, черноволосый, с кошачьими зрачками и ехидно-невинным видом. Все – с голограммой черной дыры с насыщенно-оранжевым аккреционным диском и фиолетовой обводкой шеврона на левом плече. Заглядение. Макс, разумеется, со снимка предусмотрительно стерли, хотя в актерский состав визгейма включили – как же без драмы и любовных сцен?
С момента обнаружения призмы, предательства Макс, аварии и госпитализации Тайвина прошло около трех недель. На работу я вернулся довольно быстро, и постепенно жизнь Корпуса первопроходцев входила в привычное русло, но меня порядком тяготило отсутствие штатного гения, неимоверно угнетало отсутствие моей почти заместительницы и неизменной помощницы и беспокоили растущие в геометрической прогрессии влияние и эгоцентрические замашки Гайяны.
Я точно знал, что ученый постепенно приходит в себя и что помощь ему оказывают лучшие врачи колонии, но смутное ощущение неправильности не могло никак покинуть мысли и чувства. Каждый раз, когда я навещал Тайвина, он становился все более задумчивым, молчаливым, словно пыльным мешком пришибленный, и нередко пытался окорачивать сам себя в высказываниях. Иногда даже про гамадрилов и руки не из той части тела забывал – или спотыкался. Я молчал, но мотал на ус – похоже, либо я в очередной раз перестарался в сентенциях насчет его отношений с подчиненными, то ли он сам пришел к каким-то неведомым для меня выводам. Но мне почему-то казалось, что его решения меня отнюдь не порадуют.
Наконец, пришло время его появления на работе. Тайвин, немного бледный, порядком исхудавший, хотя, казалось бы, куда уж больше, усладил мой взор своим присутствием ранним утром понедельника новой рабочей недели.
– Кого я вижу! – искренне обрадовался я. – Гений всея первопроходцев и самая ядреная заноза на всем западном побережье единственного континента Шестого!
Тайвин кособоко улыбнулся и потихоньку протиснулся мимо меня в лабораторию. Негромко поздоровавшись со своими лаборантами, он юркнул к себе в кабинет и закрыл шторку в окне, выходившем аккурат на рабочий процесс в его вотчине.
Я, склонив голову, недоуменно посмотрел на научных сотрудников, на Гайяну, на зашторенное окошечко и в абстрактное никуда изрек:
– Неладно что-то в датском королевстве…
Кареглазый Нил обеспокоенно и согласно покивал, но вслух, чтобы не нервировать только пришедшее в себя и на работу начальство, не стал обозначать степень беспокойства. Как назло, именно в этот момент приспичило позвонить Александру. Мелкий и неугомонный живчик от ученого мира, глядя на меня с плохо скрываемым нетерпением, поинтересовался:
– Честер! Я слышал про ваши, скажем так, перипетии. Очень вам всем сочувствую, но не могу не полюбопытствовать. Ты говорил о кадровых перестановках…
– Давайте я переведу вас на Тайвина через пару минут. Он вам более подробно все расскажет, – тактично предложил я, и непоседливый координатор Ассоциации наук согласно закивал так, что я испугался, как бы у него не оторвалась голова. Я свернул звонок и постучался под внимательным изучающим взором научного отдела Корпуса первопроходцев к их язвительному до сей поры руководителю.
– Войдите, – последовал негромкий ответ. Дверь отъехала в сторону, и я, как заправская фотомодель, встал в проеме, сложив руки на груди и опершись о переборку.
– Тай! – начал я. – Тебе не кажется, что слон в лесу сдох?
По-вампирски бледный ученый медленно поднял на меня взгляд, и я отметил сникшие плечи, общее состояние затравленного недоумения и беспокойной безысходности. Я хорошо знал такой коктейль чувств и не мог позволить ему туда скатиться окончательно.
– Мне кажется, я кого-то потерял. Знаешь, ехидный такой, в очках, гамадрилами всех обзывает, питается текилой и мозгом подчиненных. Не видел?
Тайвин скривил губы, выдав подобие улыбки, и ответил мне в тон:
– Нет, не пробегал. Очень неприятный тип, судя по описанию.
– Да? А мне нравился! – я отлип от переборки, закрыл дверь перед носом у любопытствующих лаборантов и внаглую уселся напротив ученого.
– Вернись, пожалуйста, – серьезно попросил я. – И мне, и твоим орлам тебя очень не хватает в твоей предыдущей итерации. Куда ты сам себя загнал?
Тайвин снял очки, отчего стал выглядеть намного моложе своих лет, и я прочел на его лице сомнения, усталость, печаль и неуверенность.
– А надо, Чез? Ты посмотри, что я наделал. Третий год заканчивается, а я действительно никого ни разу не похвалил, хотя вкалывают мои лаборанты как проклятые. Мы столько всего с ними вместе сделали, что на десять Нобелевских хватит, а я на них ору и заставляю порядок титрования повторять. И ни разу, понимаешь, ни разу я не задумался за это время о том, чтобы дать им возможность блеснуть где-то еще, кроме моей лаборатории. А перед аварией, ты помнишь, я к сущим пустякам прицепился, чтобы точно обиделись. Я тебе говорил, что у тебя эмоциональный интеллект хромает, а у себя бревна в глазу не увидел. Я просто не знаю, что мне делать дальше. Как мне вообще теперь моим… научным сотрудникам в глаза смотреть? – он точно хотел сказать про гамадрилов, но сдержался.
Я хитро ему улыбнулся:
– Это ты можешь на меня спихнуть, мой же совет был. Идиотский, кстати. Знаю я, что тебе делать.
И я положил на стол смарт с притихшей голограммой заинтересованно слушавшего монолог Тайвина Александра. Звонок я незаметно развернул почти сразу, как закрыл дверь, и координатору хватило терпения, такта и сообразительности включиться в ситуацию и промолчать.
– Тайвин! – с плохо скрытым энтузиазмом в глазах и в голосе заявил Александр. – Мне позарез необходимо рассказать вам одну историю. Про интуицию, мотивацию и авось.
Ученый вздрогнул от своей собственной присказки, и я, хоть мне и было дико интересно, тихонько вышел, оставив ученых разговаривать. Вот уж кто-кто, а Александр точно тот, кто поможет направить чувства нашего гения в нужное эмоциональное русло. Ко мне подошли лаборанты, и Нил негромко спросил:
– Вы же нам его вернете?
Я хмыкнул:
– Успели соскучиться? Не все сразу, но да, он вернется. Постарайтесь быть с ним… как обычно. Он не хрустальная вазочка, не разбился, но ему сложно вдруг взять и осознать, что вокруг него не автоматы, а живые люди. Со своими мыслями, чувствами и потребностями. Но он справится. А вы ему поможете. А вот вам, – я укоризненно посмотрел на Гайяну, – должно быть стыдно!
– Это еще почему? – возмутилась она.
– Потому что вы сначала очаровали всех лаборантов, приручили, они чуть ли не с руки у вас едят, а теперь вертите ими как хотите. Вот за что вы вчера выговор Михаилу делали, а?
– За дело, – холодно сказала Гайяна, и я видел, как она сердится.
– А мне кажется, что вы просто пытались потешить свое эго, тыкая носом в маленькую ошибку специалиста своего дела, ученого практически с мировым именем, взрослого мужчину, в конце концов, ответственного за свои действия, равно как и за свои ошибки!
Она вспыхнула и попыталась оправдаться:
– Ваши претензии безосновательны, Михаил должен был…
– Стоп! – прервал я ее. – Вот отсюда поподробнее. Кому он, по-вашему, должен? Я вот думаю, что прежде всего себе, науке, научному отделу, Корпусу первопроходцев, колонии, да хоть человечеству, но не вам. Он и сам бы эту ошибку нашел, я уверен. Вы вот уйдете в свой «Авангард» обратно, а Тайвину останется штат морально загнанных и затюканных сотрудников, которые будут бояться лишний раз расчеты проверить, потому что их макают, как котят в лужу за любые, даже незначительные, ошибки уже третий месяц подряд. Думаете, я не вижу ничего? Это, знаете ли, им невероятно обидно, а с вашей стороны – еще и непрофессионально.
– А я у вас остаюсь. Но себя я не переделаю, – с обидой ответила мне Гайяна. – Хотя я вас услышала.
– Отлично. Тайвин смог, и у вас получится, – обнадежил я ее. Еще раз окинув взглядом лаборантов, я добавил: – А за ту выволочку, что привела нашего штатного гения в больницу, вы Тайвина простите. Это была исключительно моя идея.
Оставив лаборантов недоуменно молчать и переваривать полученную информацию, я смылся к себе.
Гайяна с момента моей отповеди стала вести себя несколько спокойнее и прекратила докапываться до лаборантов по мелочам. Присмотревшись друг к другу, ученые нашли общие интересы, и постепенно леди вливалась в спаянный коллектив, становясь неотъемлемой его частью, хотя, надо признаться, вспышки самолюбования у нее все равно порой случались.
Лаборанты с внезапным морально-нравственным преображением своего руководителя в плане работы вообще расцвели. Уж не знаю, что там ему рассказал Александр, но Тайвин начал отсылать их в рамках обмена опытом по другим лабораториям, постоянно мотивировал писать научные работы, которые потом самолично отправлял по самым уважаемым журналам, заявлял результаты на престижные премии и пытался выбить для своих подручных лучшие места на научных конференциях и гранты под исследования. Но вот общение гения с его подчиненными никак не могло вернуться на круги своя. Как только его сотрудники делали ошибку, он было заводился, но прерывал сам себя, наступая на горло собственной песне. Ломать годами устоявшиеся привычки было невероятно для него сложно и мучительно больно, лаборанты это видели, но не знали, как ему помочь. Ровно до того момента, как Нил уронил случайно на пол пробирку. Та разлетелась вдребезги, и рассерженный гений, обернувшись на звук, завел привычную шарманку.
– Да кто ж там такой криворукий мохнозадый… – начал было Тайвин, но резко осекся.
Нил с улыбкой дополнил:
– Гамадрил? Я.
Штатный гений неловко снял очки, сразу став потерянным и беспомощным, и принялся извиняться:
– Нил, я не хотел вас обидеть…
Лаборанты со всего отдела стеклись поближе, и тут послышался повторный звон разбитого стекла. Михаил с улыбкой хитро посмотрел на Тайвина.
– И я гамадрил.
Кевин последовал его примеру.
– И я.
Со всех сторон послышались брызги разбивающейся химической посуды. На ресницах у гения сверкнула слезинка, он поверить не мог в происходящее, пока, наконец, лаборанты не затянули слаженным, годами отработанным хором порядок сначала прямого, потом обратного титрования. На этом ученый сдался и, разулыбавшись, позволил себя обнять, чем лаборанты и воспользовались.
– Мы вас ни на кого не променяем, – сообщил Тайвину Нил, крепко и бережно сжав ученого за плечо, а Гайяна, стоявшая в сторонке, согласно тряхнула кудряшками и немножко порозовела. – Будь мы тут хоть тысячи раз гамадрилами.
Я, привлеченный внезапной тишиной и звоном стекла и наблюдавший за этой сценой торжественного примирения, привалившись к дверному проему, удовлетворенно кивнул. Все-таки сработала моя дурацкая затея поссорить их и потом помирить. Вот теперь дело у них точно пойдет на лад. И в кои-то веки оказался совершенно прав. Тайвин быстро обнаглел обратно до своего обычного состояния и продолжал обзывательства, но теперь все чаще в отделе звучали и скупые слова похвалы, будоражащие ученых посильнее любого энергетика.
А вот я, убедившись, что у всех все в порядке, захандрил. Таков уж был мой обычай: сначала попереживать за всех, а потом уже разбираться в себе. И вроде все было хорошо: Макс больше не появлялась у меня на глазах, хотя я точно знал, что из колонии она пока никуда не улетела. Привлекать ее к ответственности я не стал, флаеры починили, и мы с Тайвином остались живы, а больше она причинить вреда по глупой увлеченности мной ничему и никому не успела. Знал я только, что с ней долго и обстоятельно беседовал шеф, чье имя мне наконец-то удалось выяснить, и полковник, и вроде как нашли ниточки, ведущие в сторону все того же «Апостола», провались он пропадом, хотя подкустовых снайперов порвала химера, и рассказать они никому ничего не смогли. Да и сам «Апостол» апелляции к возвращению на Шестой приостановил, что было показательно, да вот только, как говорится, подозрения к делу не пришьешь. А оказалось это дело мудреное, запутанное и точно не для моего уровня допуска ко всяким секретностям. Образцы призмы из лаборатории Тайвина Макс, слава базовым законам мироздания, ума хватило не стащить, хотя предлагали, и на том спасибо.
Я постепенно потухал и с каждым днем становился все более и более невыносимым брюзгой. Неторопливо текли рабочие будни, приближались зима и время гидр, а я становился все более замкнутым и сумрачным. Все чаще вместо того, чтобы остаться после рабочей смены с ребятами пошутить и попить кофе или чего-то более существенного, припоминал улыбку и едкие шуточки Макс и, неловко прощаясь, прогуливался в самый конец колонии к почти незаметным радужным сполохам защитного купола. Там выходил на шаг за его пределы, садился спиной к поселению и смотрел на ало-фиолетовые закаты, ощущая внутри вместо себя только болезненный комок игл, коловших меня в самые чувствительные точки души.
Одним таким вечером на изломе осени меня нашел мой новый друг. Приземлившись справа рядом со мной прямо на землю, Тайвин осведомился:
– Чез, ты мне казался всегда неугомонным позитивным живчиком. Теперь, оказывается, ты и грустить умеешь?
– А ты мне казался сухарем из сухарей, а вот поди ж ты, оказался в итоге не таким уж неприступным айсбергом, как я думал, – парировал я и уныло добавил: – Плохо мне, Тай. Я за своим доверием к миру доверие к людям, похоже, потерял.
– Это ты зря. Люди – величина переменная. Они появляются в твоей жизни, потом уходят, кого-то отпускаешь легко, а кого, бывает, очень тяжело. Такова суровая правда жизни. Но ты-то остаешься. – Штатный гений изо всех сил старался меня подбодрить, как умел, и я с грустной улыбкой оценил его старания.
– Я понимаю. Но я никогда не думал, что ошибаться в людях так сложно и больно.
– А что-то в этом мире не несет боль и страдания? Вон, посмотри на свою обожаемую кремнийорганическую реальность. – Тайвин сорвал травинку и глубокомысленно уставился на нее. – Там регулярно кто-то кого-то ест, есть редуценты, есть продуценты, есть консументы нескольких порядков… Все как в жизни. Кто-то готов тебе платочек подать и убрать за тобой продукты жизнедеятельности, кто-то тебя поддержит, а кто-то и укусит. Возможно, что и до крови, а то и загрызет от широты души.
– Твоя биологическая философия меня сейчас очень впечатлила, – съехидничал я. – Как ты вообще за пределы купола-то вышел? Ты же перестраховщик знатный.
– А я тебе доверяю, – сообщил мне штатный гений. – Ты же говорил как-то, что справишься с нелегкой задачей защитить мои очки. Этого недостаточно?
Я, понимая, что еще чуть-чуть, и я просто позорно расплачусь от нахлынувшего на меня сложного комплексного ощущения неизбывной грусти, перемешанного с экзистенциальной осенней тоской и ощущением безумной признательности другу, посмотрел вдаль на великолепие заката и со всей душой, которую только смог найти, произнес, положа ученому руку на плечо:
– Достаточно, Тай. Это ты очень важную для меня сейчас вещь сказал. Спасибо.
Мы немного помолчали, и вдруг за спиной раздался шорох. Один за другим выходили мои ребята, молча садясь рядом. Когда рядом со мной по левую руку приземлился Роман, я не смог промолчать.
– Заговор против короны.
– А ты ее сними и протри тряпочкой, а то запылилась слегка, – посоветовал невозмутимый Берц. Ребята захихикали, и я, чуть приободрившись, несмело им улыбнулся.
– Я…
– Не только тебе было плохо, Чез. Поступок Максимиллианы… он по всем ударил неплохо так. Как хуком справа, – вздохнул мой серый кардинал, и я вдруг понял, что меня отпустило. Какими бы ни были мотивы Макс, в конечном итоге жизнь продолжается и будет продолжаться, что бы по этому поводу ни думал я сам, и меня точно не спросит. И если я готов провести ее в тоске, печали и депрессии, то это будет сугубо мой личный выбор, вот только я подобной судьбы для себя совершенно не хотел.
Скрепя сердце, я глубоко выдохнул и окинул взглядом Корпус первопроходцев, оперативный отдел. Ребята напряженно ждали моего вердикта, а я немного медлил, заново рассматривая удивительные краски Шестого. Ало-фиолетовые всплески огня дробились во фрактальных полупрозрачных разводах стволов кустарников, мимо пролетела, едва шелестя крыльями, небольшая стимфала, сверкая светло-голубым оперением, а из-под ноги Тайвина я на автомате достал и отпустил восвояси орфа, вознамерившегося на коленку к гению залезть и полюбопытствовать, кто это тут такой сидит и путь ему к норе загораживает. Штатный гений только вздрогнул, но ничего не сказал.
Что еще преподнесет нам кремнийорганическая реальность? Неужели я вот так готов взять и пустить свою жизнь, работу, ребят под откос только потому, что не могу справиться с самим собой и пережить предательство боевой подруги, вздумавшей открыть на меня охоту и погрязшей в кем-то тщательно спланированных интригах с головой, как Ном в колонии заплевавших его с ног до головы дактилей? Я мотнул головой. Нет, этого я себе позволить не могу. В конце концов, одна штатная единица выбыла, но я несу ответственность еще за четырнадцать человек. И они готовы идти со мной или за мной хоть в огонь, хоть в воду, хоть в космос.
Я решительно поднялся и произнес:
– Так. У нас вакантное место освободилось. По штату нам положено пятнадцать боевых единиц, а нас теперь только четырнадцать и я сверху.
Ребята повскакивали с земли, окружили меня, и Берц с удовлетворением в голосе произнес:
– Я смотрю, ты пришел в себя.
– А я из себя особо и не уходил, – подмигнул ему я. И, хотя мне по-прежнему было очень больно, я уже твердо знал, что оклемаюсь. Поэтому, хитро прищурившись, выдал обычную свою фразу, на которую услышал слаженный хор ответов: – Я в себе, с вами и у себя самого. Если что…
– Свистнем!