Первым вытащил лопату какой-то десантник. Ему еще здесь служить, он не хотел в нашу теплую штрафную компанию. За ним по инерции потянулись было другие бойцы.
Желая воодушевить нас личным примером, Хокинс подскочил к какому-то обугленному парню без рук, оттянул за волосы голову с живыми, полными боли глазами, и ловко тяпнул.
– Вот так, и в кучу этих свиней!
Обезглавленное тело плюнуло кровью. Молодой штрафник, присланный немногим раньше нас, согнулся пополам в рвотном позыве. Ему, как и мне, не доводилось не то что вот так убивать – даже видеть.
Меня не вырвало. Только мир превратился вдруг в колодец, где мутным пятном едва маячил впереди свет.
– Сам ты свинья! – вдруг громко сказал Разик. Голос у него был пронзительный и звонкий. Он вышиб меня из помрачения. – Тебе надо – ты и добивай! – пилот отшвырнул лопату и выругался.
И я ощутил, как по спине побежал пот.
Передо мной корчились едва живые люди, но прозвучавшее было страшнее.
Это было то, что в армии называют неповиновение приказу. Для штрафника тут десять из десяти – виселица.
Сержант Хокинс посветлел лицом. Он обрел смысл жизни.
Мышцы мои жгло нереализованное движение. Тело не знало, куда деть выплеснувшийся адреналин. Нет, я не смелый, я просто не способен был в тот момент думать.
– Сержант, – я поймал взгляд поросячьих глазок. – У парня шок. Он не понимает, что говорит.
– Это я не понимаю? – выкрикнул Разик. – Это вы не понимаете, что творите! Вы же убийцы! Это же не строится на крови! Никто не будет за вас воевать, ты…!
– Разик, прекрати, – сказал я.
И Рос, стоящий рядом с Яниславом, меня услышал: коротко ударил мальчишку по шее, подхватывая обмякающее тело.
– Ах вы, психи недобитые, – радостно сказал сержант.
Я читал на его лице, что он не со зла. И даже, в общем-то, не садистское удовольствие получает. Иное. Он все время ждал от нас неповиновения. И теперь счастлив, что прогнозы сбылись. И можно восстановить справедливое в его понимании отношение к таким, как я.
– Ты сказал, будешь отвечать за своих? Ты мне ответишь, зараза…
По команде сержанта мне захлестнули веревкой руки и дернули вверх, перекинув конец через перекладину какой-то культурной конструкции – заготовки под сцену, наверное.
Как тут у них просто… А ведь на руке у меня уже не мягкий обхват спецбрасета, а полоса магнитного наручника. И свой удар током я получу любым манером, вплоть до голосовой команды. Но Хокинс приказывает меня пороть, потому что так в его голове отрегулировано понятие об исполнении долга. И это не конец, к сожалению, за неповиновение могут и повесить. Хоть не очень понятно, как сержант сможет потом заставить остальных делать то, что делать они не в состоянии.
Точно повесит. Отпишется потом. Только бы не всех.
– … капитан требует!
Это было первое, что я услышал.
– Да он не встанет, – отозвался Хокинс.
Его голос я узнал бы с любой стороны бытия. Плёночка оказалась не самой тонкой, но я ее порвал. Наверно, зашевелился, потому что кто-то приказал:
– Воды!
Потекло за шиворот. Меня попытались поднять, брезгуя грязью и кровью. Потом подхватили знакомые узловатые пальцы. Обезьяна.
Я оперся на него обожженным, но пока еще не разрывающимся от боли плечом и увидел небо. Оно было пронзительно ясным, но с севера от самой кромки горизонта спешили белые кучевые облака.
– Яйца тебе надоели?! – раздался голос капитана.
Значит, он все-таки подошел сам.
– Так… открытое неповиновение приказу, господин капитан! – с легкой заминкой доложил Хокинс.
Справа загудело, и я увидел снижающуюся двойку. Следом шли две гражданские водородные. У одной, похоже, барахлила рулевая тяга – шлюпка рыскала и содрогалась больше обычного. Хотя водородные – и так трясет, потому их и называют иногда дрожалками.
Две шлюпки опустили на грунт рядом с нами и стали биться с третьей.
Я поднял руку к саднящей губе. Кровь, смешанная с водой, закапала с локтя.
– Отозвали приказ полчаса назад, – сказал капитан, разглядывая меня сузившимися от гнева глазами. – Понял ты, бревно? – он обернулся к Хокинсу. – Через неделю нас переводят на Аннхелл!
– Каа… – открыл рот Хокинс.
– Вот так! Приказано заложников из гражданских не брать, зачищать – только силами спецона, – он достал сигарету, раздавил в пальцах… – Убирай своих! А пилотов – оставь. Ну что ты стоишь, как больная триппером корова!
Хокинс подхватился и погнал десантников в эмку.
«Полчаса, – подумал я. – Успел бы сержант повесить Разика за полчаса?»
– Показывайте, кто тут летать умеет, – поморщился капитан, словно от боли. – Иначе все в карцер пойдете.
Напугал кобеля блинами.
Хотя он явно имел в виду незнакомые нам водородные шлюпки. Особенно ту, что едва посадили его пилоты.
Пока я пытался оглянуться, чтобы увидеть своих, Рос уже пинал больную водородную. У нее заклинило технический люк, куда Хьюмо втиснулся было, вылез, подозвал Келли…
Минуты две они копались вместе, потом Рос сел в кресло первого пилота, кинул дрожалку свечкой, вошел в спираль Шлехера, следом в вертикальный разворот и плюхнул шлюпку перед капитаном. На брюхо. Стоящий рядом сержант вздрогнул. Он мог бы дотянуться до округлого бронированного бока.
– На ручник поставил? Ну-ну, – понимающе усмехнулся капитан. И добавил: – Меня не интересует, когда вы сдавали предполетные и квалификацию. Но, если за неделю доведете до ума два этих корыта – будете летать. Поняли, отморозки?
И оглянулся на пышущего усердием Хокинса, который успел уже отвести бойцов на эмку и стоял сбоку, виляя хвостом.
Капитан наклонился к нему, сказал что-то на ухо. Я уловил только последнее слово:
– …убью!
Хокинс верноподданно закивал. Но глаза у него были стылые и гадкие.
Эта история не избавила нас от любви сержанта Хокинса. Не такой у него был нрав. Не уцелел и Разик. Год спустя его сожрали на наших глазах политически подкованные мародеры-конфедераты с Мах-ми. Сварили и съели, если ты не понял. Видно, сколько человека не спасай, судьба все равно будет ходить за ним с топором.