Прошло уже несколько дней, как мы с Пашкой вернулись в город. Я почти ежедневно созванивался с родителями, с бабулей: надо было всех оповещать о том, что ребёнок жив, здоров и питается как положено — три раза в день. Легенда о том, что занимаюсь с одноклассниками, дотягивая их до терпимого уровня знаний, работала.
Оставалась Лена…
Чем дольше я ей не звонил, тем стремительней таяла моя решимость. Я чувствовал свою вину, и с каждым ушедшим днём это чувство увеличивалось, угрожая затопить меня полностью, и тем более безвыходной казалась ситуация, которую создал сам. Я с ужасом ждал финала — её приезда, как часа расплаты. Пашка видел мою подавленность, но вопросов не задавал. В таких делах нет помощников — свою круто заваренную кашу я должен съесть сам. Хуже всего было то, что чувства к Лене, несмотря ни на что, не менялись: мне казалось, что я по-прежнему её люблю. Ждал и боялся. Боялся и… ждал.
В городе было пыльно, жарко и скучно. Скутер остался в деревне, а трястись в плавящейся от жары маршрутке с потными, изнурёнными зноем земляками до ближайшего водоёма, было не удовольствием, а пыткой. К тому же — уже полностью оккупированного жаждущими отдыха на природе. Мы с Пашкой однажды проделали этот путь и повторить больше не пытались. И я предложил съездить на несколько дней отдохнуть на турбазе, на что Пашка с радостью согласился.
Турбаза «Сосновый бор» находилась за сто километров от города в сосновом бору, потому так и называлась, на берегу рукотворного водоёма-озера, образовавшегося путём перегорожения небольшой лесной речушки дамбой. Недельный отдых заканчивался как раз к приезду моих, так что ненужных вопросов не предвиделось. Пашкиной матери пришлось рассказать о мифическом друге, якобы пригласившем нас на дачу. Да! Тяжела жизнь подростка! Но делать было нечего. Сидеть днями в душном городе на лавочке у дома — удовольствие ниже среднего!
Мне никогда раньше не приходилось напрямую сталкиваться с оплатой крупных покупок по понятным причинам — я был ребёнком, и за всё платили родители. Недельный отдых на двоих оказался довольно дорогостоящим удовольствием, несмотря на то, что это был не юг, а всего лишь база в черте нашего района. Но мы с Пашкой с некоторых пор были платёжеспособны. Путёвки, проезд — всё оформили без проблем и, собрав по-быстрому дорожные сумки, с утра выехали из города.
Поселили нас в двухместный уютный летний домик с выходом на озеро и с крошечным двориком: мангал, небольшой столик под грибком, раскрашенный мухомором, складные стульчики. Сосны, воздух, пляж — свобода на целую неделю! От прочих благ цивилизации — кафе-столовой, маркета, баскетбольной площадки, клуба, сауны отделяла уютная аллейка, засаженная по краям дорожки густо разросшимся шиповником. Мы с Пашкой только что не визжали от восторга, увидев всё это воочию, а не на рекламных проспектах. Это был рай!
Кормили нас в общей столовой утром и в обед. Блюда, приготовленные по-домашнему — вкусно и сытно, сметались нами на ура! Мы делили стол с семейной парой за сорок — приветливыми и милыми людьми. Ирина Ивановна, видя Пашкин непомерный аппетит, взяла над ним негласное шефство, подкладывая кусочки повкуснее с общих мясных и сырных блюд. А её супруг, Олег Борисович, с беспокойством поглядывал на тощего прожорливого суслика, всерьёз опасаясь за сохранность его желудка. Зря! Я давно подозревал, что Пашин желудок может при необходимости переварить даже камешки и мелкие ракушки.
После завтрака мы шли на баскетбольную площадку, где нас уже ждала импровизированно сколоченная команда игроков. Напрыгавшись и набегавшись с мячом, мы, потные, летели на озеро, с разбегу бросаясь в волшебную, живительную влагу. После обеда основная масса отдыхающих разбредалась по своим домикам на двухчасовой отдых. Наступало временное затишье. Мы тоже возвращались в своё жилище, принимали душ, опускали шторы и отдыхали на ещё в первый день сдвинутых вместе кроватях.
Пашка даже здесь умудрялся читать, накачав себе в планшет разной фантастики. Я его предпочтений не разделял, поэтому либо играл в какую-нибудь игрушку в телефоне, либо всячески мешал Пашке углубиться в мир зелёных человечков с антеннами вместо ушей и прочей инопланетной братии. Пашка отмахивался, отбрыкивался и, наконец потеряв терпение, с яростью поднятого из зимней спячки медведя набрасывался на моё беззащитное тело, беспорядочно молотя, щипая и даже кусаясь. Это было настолько уморительное зрелище — его возмущённая мордаха Моськи, нападающей на слона — что мой смех ослаблял мои оборонительные способности.
И всё-таки я подлавливал момент, когда его кулачки не так часто мелькали в воздухе, опрокидывал на спину и… наступало моё время чинить расправу.
«Мой… мой… всё моё: ушки… носик… глаза… губы… мягкие, нетерпеливые…. кожа… тонкая, чувствительная… на каждое моё прикосновение… дыхание, переходящее в постанывание… бёдра… горячие, зовущие… моё… всё моё… глубже… ещё… м-мм… сладко… сомну… съем… зацелую… за-лас-каю… за-лю-блю… выпью… до дна… до звёзд… да… да… мой…»
Пашка — отзывчивый, податливый, трепещущий в моих руках, пахнущий травой, зноем, топлёным молоком… Пашкой…
Знакомый до каждой родинки, каждого изгиба, каждой складочки… каждой жилки на светлой, тонкой коже…
Это было всё моё, только моё — солнечное, родное, постанывающее, только мне принадлежащее — лохматое моё чудовище, моя выгибающаяся, мокрая, падающая без сил пружинка!
Утомлённые, расслабленные, заласканные, наскоро обтерев друг друга влажным полотенцем, мы летели и с разбегу падали в прохладную глубину озера.
Пару раз ходили вечером на дискотеку. Правда, сие мероприятие Пашке жутко не занравилось: мой парень, а про себя я его так величал, оказался ещё тем ревнивцем. Оба раза меня пыталась закадрить пара не слишком трезвых дам, упорно приглашая то потанцевать, то погулять «в тени садовых аллей». Они были лет эдак на шесть-десять старше нас с Пашкой, что очень приблизительно: никогда не умел определять возраст женщин — все, кому было за двадцать пять, казались мне старушками. Мой Отелло недоделанный тащил меня хохочущего чуть ли не волоком до самого нашего домика с этой дискотеки.
Да нам и не требовалось ничьё общество. Нам с Пашкой хорошо было вдвоём.
Я, кстати, тоже замечал пару-тройку заинтересованных взглядов, обращённых на Пашку. Правда, эти взгляды принадлежали не женщинам…
В остальные пять вечеров мы устраивали себе вечерние посиделки во дворике с шашлычком. Сидели, как два пенсионера, под грибком за обильно уставленным разными вкусностями столом, любовались озером, небом, догорающими углями в мангале. Тёплый вечерний воздух — смесь запахов хвои, озёрной воды, шашлычного дымка, медовых трав и ни с чем не сравнимого аромата середины лета. Красота! Жизнь! И мы с Пашкой вдвоём среди этого великолепия! За всё время нашего отдыха мы ни разу не вспомнили ни о каком Безвременье, как будто его и вовсе не существовало.
А ночи… ночи тоже принадлежали нам. Но мы ни разу так и не дошли до самого главного, хотя оба думали об этом, но ни он, ни я вслух не заговаривали. Ещё было не время… Ещё была Лена… Но об этом мы тоже не говорили.
Мы и не заметили, как райская неделя подошла к концу.
***
Вот и завершился наш незабываемый отдых «на даче у друга». Опять пыльно-мусорно-бетонный автовокзал, гомон, суета приезжающих и отбывающих пассажиров с чемоданами и дорожными сумками, нагромождение автобусов, автомобилей, палаток и трейлеров с далеко неаппетитными запахами вокзальной еды — обычная, немного грустная картинка, сразу вернувшая нас в реальность из соснового рая.
Слегка придавленные этой самой реальностью, поёживаясь от утреннего сырого ветерка, мы с Пашкой наконец погрузились в маршрутку.
— Паш, сейчас бросишь сумку и приходи ко мне, позавтракаем вместе. Чёт не хочется дома одному торчать. Окей?
— Окей! Ты тогда не лезь сразу в душ, а готовь чего-нибудь. Я жрать хочу. В булочную ещё сгоняю и молока куплю.
— Вот тогда и приготовлю, как придёшь.
— А что готовить будешь? Может колбаски ещё прихватить?
— Ну, прихвати, омлет пожарю. Дома холодильник пустой, в центр потом сгоняем — закуплюсь.
Так, лениво переговариваясь о том о сём, вливаясь в привычный обыденный ритм, мы доехали до нашей остановки.
Во дворе уже во всю орудовала своей метлой вечная дворничиха тётя Тася, покрикивая на стайку голубей. А у подъезда на лавочке сидела Лена. Мы с Пашкой встали как вкопанные. Глухо об асфальт ухнула сумка, выпавшая из его руки. Ленка тоже нас увидела и со вскриком: «Тимур!» — кинулась ко мне, провожаемая любопытным взглядом тёти Таси. Не добежав пары шагов, остановилась, а потом, расплакавшись, бросилась мне на шею и накрыла губы поцелуем. Я машинально прижал её к себе свободной рукой. Пашка поднял сумку и, сказав куда-то в сторону:
— Ладно, пока! — пошагал дальше, к своему дому.
— Тёма, ты почему не звонил, куда пропал? Я думала, с тобой что-то случилось. Вот сорвалась раньше, еле родителей уломала меня одну отпустить из Краснодара. Я уже третий день как приехала, а тебя нет. И спросить не у кого. Каждый день с утра тут тебя у дома жду. Ты где был? Откуда вы приехали? — возбуждённо тараторила Лена, перемежая слова со всхлипами и ударяя меня кулачком в плечо.
— Ну, чего стоим? Пошли! Почему молчишь… не ожидал?
— Я… — прохрипел не своим голосом. — Я тебя слушаю. Ты же слово не даёшь вставить. Ждал, конечно, просто не ожидал сейчас.
— Значит сюрприз получился! — с улыбкой сказала Лена, смахнув ладошкой слезинки со щёк, и ещё раз чмокнула меня в щёку. — Ну, идём! Я немного замёрзла, пока сидела. И дворничихе тут цирк устроили: вон стоит — забыла, как рот закрывается.
Я часто представлял в мыслях нашу встречу с Леной. Но чтобы так! Кажется, это был худший вариант из всех, который я мог себе представить. Чувствовал себя мелким воришкой, которого поймали за руку. Не знаю, что они чувствуют при этом, но именно это сравнение пришло на ум. Хотелось сказать Ленке: «Лен, ты иди пока домой, давай попозже встретимся», — и бежать следом за Пашкой. Ситуация складывалась — хуже некуда, и то, как он ушёл, мне очень не понравилось! Но вместо этого сказал:
— Идём конечно! — и, взяв за руку, повёл к своему подъезду.
«Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро!»
Никогда не задумывался, насколько мудра эта шутливая фраза. Может, Ленке она тоже пришла на ум, потому что оба, зайдя в квартиру, почувствовали себя скованно.
— Ладно, Тём, ты занимайся своими делами, я тебя в гостиной подожду. Тебе же с дороги умыться надо. Слушай, а давай я пока завтрак приготовлю? — и, не дожидаясь моего ответа, умчалась на кухню.
Не такой встречи ждала Лена — я прекрасно это осознавал. Но ничего не мог с собой поделать: в меня по самое горло был вбит кол, который мешал нормально дышать и двигаться. И мне никак не удавалось от него избавиться, как я ни пытался.
Я прошёл в свою комнату и, сев на кровать, с силой потёр лицо:
«Чё ж мне так везёт-то, как утопленнику? Почему всё в кучу, всё сразу? Как теперь разгребать? Ладно, будем, как грится, решать проблемы по мере их поступления! А пока — в душ!»
И я направился в душ, дабы немного прийти в себя под ледяными струями и хоть на какое-то время отдалить момент наступления моего неотвратимого позора.
Из кухни тем временем начали распространяться ароматные запахи свежеприготовленной еды и негромкое Ленкино мурлыканье какого-то мотивчика. Я посмотрелся в зеркало и, увидев совершенно дебильную рожу, мысленно обложил себя крепким матом, дабы прийти в чувство и выйти из образа пацана с картины «Опять двойка»*. Тряхнул влажными волосами, приклеил на лицо милую улыбку, по крайней мере надеялся, что она выглядит действительно милой и скрывает мою идиотскую растерянность, и зашёл наконец на кухню. Лена приготовила яичницу с хлебом недельной давности, за неимением лучшего, и уже накрыла на стол.
Я видел, что она тоже напряжена, но изо всех сил старается это скрыть за напускной весёлостью. Надо было как-то выходить из этого состояния. Я остановился у дверей и сделал удивлённые глаза:
— Ух, ты! Из ничего что-то? Ты — волшебница!
Лена замерла и настороженно, с растерянной улыбкой, посмотрела на меня в ожидании… в ожидании, когда же я наконец отомру и стану прежним. Действительно, когда?
Обругав себя мысленно сволочью, подошёл и прижал её к себе.
— Прости, веду себя, как болван. Очень неожиданно ты появилась. Такая красивая! Вот я и… обалдел!
Лена судорожно выдохнула мне в плечо и прижалась, обхватив руками за талию.
— Я уже было подумала, что ты мне не рад. Почему не звонил? Я чуть с ума не сошла за эти дни, чего только не передумала, — она подняла голову. — Ты же рад, что я приехала?
— А сама как думаешь? Конечно рад! Давай завтракать, всё остынет. Ты же голодная?
Ступор никак не проходил. Сделал несколько неудачных попыток изобразить умирающего от голода и отложил вилку: делать вид, что всё очень вкусно, не чувствуя вкуса еды, было выше моих сил. Мне кусок в горло не лез. С извиняющейся улыбкой взялся за чай.
Ленка тем временем болтала не умолкая, что было уже хорошо, и мне оставалось только кивать и делать заинтересованную мину. Таким мудаком, как сейчас, я себя ещё никогда не чувствовал. Передо мной сидела Лена — моя Ленка! — а я ничего не чувствовал, кроме отвращения к самому себе.
«Пашка… этот её внезапный поцелуй на его глазах… да лучше бы мне сдохнуть! Господи, как же из этого дерьма выбираться-то? Мразь ты Тёма, мразь и подонок!»
Наконец пытка завтраком окончилась. Мы пошли в гостиную и я, идиот, включил телевизор. Лена, как будто споткнувшись, замерла в дверях.
— Тём, я всё-таки пришла не вовремя.
— Ну, что ты, Лен!..
— Не возражай, вижу: ты устал с дороги. Давай, тогда лучше вечером встретимся?
Я подошёл, и медленно подняв руку, отчего Ленка вся напряглась и прикрыла глаза, поправил сбившийся локон.
— Конечно встретимся, Лен! Я позвоню.
Ленка открыла глаза и посмотрела на меня, как на незнакомого:
— Нет, ты всё-таки какой-то не такой. У тебя что-то случилось, Тём? Что-нибудь серьёзное?
— Н-нет, всё нормально. Вечером поговорим, а сейчас я и правда туго соображаю, — и с усмешкой добавил:
— Ты так… удивила! До сих пор в себя прийти не могу.
В прихожей она ещё раз попыталась улыбнуться, но губы подвели — дрогнули:
— Даже не поцелуешь на дорожку?
Я наклонился и, притянув её к себе, прикоснулся губами к полураскрытому рту.
И как выстрелило картинкой: наш жаркий, кусучий, сумасшедший поцелуй с Пашкой. Дыхание сбилось, как будто получил удар под дых. Провёл губами по пульсирующей на виске жилке и отстранился.
— Нацелуемся ещё! Ты же сегодня никуда не уезжаешь?
«Тупая скотина, что ты мелешь?»
— Ладно, Тём, до вечера, позвони в семь.
— Пока. До вечера.
Уже закрывал дверь, когда она обернулась:
— Тём… у тебя кто-то есть?
— Лен, ну что ты выдумываешь? Кто у меня может быть? — и, распахнув дверь, рывком притянув её к себе, поцеловал — отрывисто, грубо.
Она застонала, вся подалась вперёд и судорожно вжалась в меня, как будто ища защиты.
Я провёл губами за ухом, зарывшись носом в шелковистые локоны: они пахли всё так же — Ленкой.
— Всё будет нормально, Лен. Всё хорошо! Не придумывай себе ничего, ладно? — прохрипел я севшим голосом.
— Угу! Я пойду. Отдыхай.
Ещё постоял, подождав когда она скроется в лифте, махнул на прощание рукой и закрыл дверь. В прихожей стояла звенящая тишина, или это у меня в голове так звенело, я не понял. Посмотрел в зеркало на долбаёба, решившего посидеть сразу на двух стульях:
— Типичный конченный у-блю-док! — произнёс раздельно по слогам, глядя с отвращением на зеркального себя. — «Хорошо» — говоришь? — и плюнул на своё отражение:
— С-сука!