Второй час ночи… Сна ни в одном глазу. Рядом, на своей половине, повернувшись ко мне спиной, спит мирно посапывая Глеб. Мы давно уже избавились от своих полутораспалок, купив одну большую кровать, занявшую добрую половину комнаты. В то время это казалось правильным, и так было удобно. Не думал, что оно, это время, так быстро закончится.
Я думал о Пашке…
В который раз прокручивал нашу с ним встречу: что говорил, как смотрел, как улыбался. Каждый его жест, каждое сказанное слово оглядывал, смаковал, впитывал, воспроизводил раз от разу, как величайшее сокровище, редкую, подаренную мне драгоценность. Вспомнил все его слова, с каким выражением лица он их говорил… знал уже их наизусть — от начала до конца. И опять мысленно прокручивал, опять возвращался и в который раз напрягал память: вдруг ещё что-то упустил, вдруг не всё запомнил, вдруг не почувствовал, не уловил другого, тайного смысла в какой-нибудь Пашкиной фразе.
«Как он сказал? «Вкус не тот…» Боже правый, он помнит мои губы! С ума можно сойти от этого! Я чуть и не сошёл, когда услышал. Паша… Господи! Как же я хочу его, всего его — без остатка. Чтобы улыбался только мне, смотрел только на меня, думал только обо мне! Забрать, посадить под замок и никому не отдавать. Только мой! Господи, сделай так, чтобы он принадлежал только мне! Чтобы он снова полюбил меня. Я же больше не выдержу, Господи! У меня нет больше сил ждать! Верни мне его, верни, умоляю! Я думал, что живу… А я не жил! Я только сегодня понял, что не жил! Когда его увидел, тогда и понял. Моя жизнь — рядом с ним, без него я не жил… А сейчас и вовсе не смогу… Просто сдохну. Мне же без него ничего не надо. Я так любил свою, хоть и съёмную, квартирку. Ремонт даже сделал… Любил… раньше. А теперь она мне кажется моей тюрьмой. Душно здесь… душит всё. Кровать эта… Весь мир — тюрьма без него!»
Я, тяжело вздохнув, повернулся на спину, подложив руку под голову. Невольно покосился на тёмный силуэт Глеба.
«Глеб… Как же быть с ним? Как ему сказать? Спит себе безмятежно рядом — ещё ничего не подозревает, беззащитный перед моим предательством. Он ещё не знает, что того человека, который жил рядом — уже нет! Его не существует. Возле него лежит другой — чужой, безжалостный, который приносит всем, кто его любит, одно несчастье.
Постой… А ведь так оно и есть на самом деле! Я сам — одно ходячее несчастье! Никого не смог сделать счастливым — ни Лену, ни Пашку. И Глеба я тоже собираюсь предать и сделать несчастным!»
С силой потёр лицо руками и опять повернулся на бок, глядя на лунную дорожку, идущую из проёма кухни. Сердце гулко отдавалось в висках, мысли не давали покоя воспалённому от перенапряжения мозгу.
«Я что, проклят? Выходит, от меня надо бежать, как от чумы? Выходит, что так! Как же всё погано!»
Я лежал рядом с человеком, далеко мне небезразличным, близким ещё утром, и чувствовал себя диверсантом, пробравшимся на чужую территорию, несущим гибель и разрушение. Ещё ничего не случилось, но кнопка уже нажата, маховик запущен, и скоро всё здесь будет разрушено и уничтожено. Ничего не останется, лишь обломки с таким трудом выстроенного и оберегаемого мира, покрытые пеплом и золой. И этот разрушитель — я! Но уже ничего нельзя сделать. Мои демоны сорвали все запоры и выбрались наружу.
«Что ж, как будет — так будет: я пойду до конца. За ним пойду, иначе не выживу. Пусть делает, что хочет, моё место рядом с ним!»
Я подавил вздох и осторожно перевёл дыхание, боясь потревожить спящего Глеба. В горле пересохло, но вставать, чтобы напиться, не стал, опять же из-за Глеба. Тело затекло и горело, но я продолжал лежать, не меняя позу, и продолжал себя мучить вопросами, на которые не находил ответов:
«А Ксюша? Они же встречаются. Целовал… Он её целовал, и только. А я? А я живу с Глебом. И какое же ты имеешь право, скотина, на него? Зачем ты, разрушив свою, полезешь рушить его жизнь? С чего ты решил, что он тебя примет? Он вообще больше не гей! Он стал другим, ты же сам это видел. ОН СТАЛ ДРУГИМ! Куда ты ломишься? Кому, нахер, нужны твои страдания? Он тебя знать не знает! Земляк из Ключа, бля! Земляком тебя назвал, а ты что? Любви тебе, сука, захотелось? Пашу? Нету твоего Паши! Не-ту! Вспомнил вкус? Как вспомнил, так и забудет! Господи! Что мне делать? Я уже без него подыхаю!»
Я зарылся лицом в подушку, чтобы не дай бог не проронить ни звука. А хотелось выть — мучительно, по-звериному. Чтобы выплеснуть боль, разрывающую изнутри.
В памяти опять всплыла Пашкина лыбящаяся мордаха между домовятами:
«Ну как? Который твой — угадай! Вот этот твой! Мой тебе подарок!»
Домовёнок так и остался лежать в сумке, не хотел, чтобы Глеб его видел… трогал. Он мой — от Пашки.
«Сегодня я был счастлив! Видел его, говорил с ним… даже прикоснулся!
Договорились ещё встретиться. Он должен позвонить».
«Только не обольщайся! Ему нужен не ты, а твой ответ: с кем он ещё встречался кроме Ксюши. Ты ведь ему ничего не сказал…» — ехидненько прозвучал внутренний голос.
«Сказал, блин: «Паш, давай не сейчас… кажется, дождь собирается!» — Винни-Пух, мать твою!
Я невесело вздохнул.
«Ну, допустим, встретишься ты с ним. И что ты ему скажешь?
— Паша, это был я! — Ага… шестерёнка от руля! Супер — «я», блять!»
Сразу всплыла картинка из старой мелодрамы советских времён:
— Ты ли, чё ли?
— Я, Надежда, как вас по отчеству?
— Чё делается! Людк! Глянь, чё делается-то! Это ведь она-а!
Я невольно хмыкнул: «Псих!»
Завозился Глеб:
— Тимыч, ты чего не спишь? Может, голова болит? Таблетку дать?
— Да не, Глеб, всё нормально. Счас немного улежусь и усну.
— Да ты уже три часа «улёживаешься»! Сам не спишь и мне не даёшь. Чё случилось-то?
Он сонно вздохнул и, нашарив в потьмах тапки, прошёл на кухню. Послышался звук наливаемой из фильтра воды.
— Водички принести? Будешь?
— Не… Спасибо, не хочу, — как можно спокойней ответил я. — Ложись спи. Я сейчас тоже усну, не беспокойся.
Он подошёл и сел рядом, положив мне через одеяло руку на бедро.
— Мож, массажик, а? Ты вечером чё-то отказался… А я был не против! А, сонц?
Рука скользнула под одеяло, поглаживая и отодвигая резинку трусов.
Я резко смахнул руку и отодвинулся.
— Извини, не в настроении. Ложись иди, завтра вставать рано.
— Бля, Тим, да что с тобой? Ты чё как не родной? Нихера не понял…
— Слушай, я могу просто полежать и подумать? Мне что, в ванную или на кухню уйти? — спросил с раздражением и тут же обозвал себя мысленно козлом.
Я на него ещё и ору! Но в данный момент он меня и правда сильно раздражал. Лез в МОЁ! Какая же я сука! Просто тварина! Но ничего с собой поделать не мог — Глеб зашёл на мою территорию, а она для него была уже закрыта. Только он не виноват: не знал ещё об этом. Знал я. И врал. Мудак!
— Да нет. Лежи… думай. Извини, что помешал. В следующий раз предупреди, как начнёшь думать, я, может, вообще из дома уйду, чтобы не тревожить мыслителя своим присутствием.
Последние слова он произнёс уже ложась под одеяло спиной ко мне.
Я чувствовал свою вину. Надо было срочно его успокоить, но по-прежнему лежал не двигаясь. Всё, что я сейчас сделаю или скажу, будет ложью. Глеб лжи от меня не заслужил, его чувства ко мне были искренними. Он жил рядом со мной, терпел мой лёд и ничего не требовал. Я знаю, если бы ему сказали отдать мне руку или ногу — он бы отдал, не раздумывая. Знал, что у него всё серьёзно, но ответить на его чувства не мог. А вот теперь, получается, вообще в душу плюнул, и это только начало — впереди мучительное объяснение и расставание. И этого не избежать, я уже переступил черту.
С Глебом я так и не поговорил — не представлял вообще разговор утром: голова была чугунная, уснуть так и не удалось. Встал в половине шестого, быстро оделся и сбежал, пока он спал. Недалеко от нас на Мясницкой было неплохое круглосуточное кафе. Пошёл туда. Нужно было всё обдумать, да и жутко хотелось кофе и чего-нибудь съесть. И пересидеть до начала лекций тоже где-то было надо. Похоже, в моей спокойной, размеренной жизни начиналась кошмарная полоса. Не начиналась — уже началась: раздался рингтон мобильного. Звонил Глеб. Я смотрел на светящийся дисплей и не знал, что делать: говорить с ним сейчас был совершенно не готов.
«Какого хрена нужно названивать?»
Я чувствовал себя загнанным в угол: «Блять! Как же всё достало!»
— Алло?
— Чё за дела? Ты где?
— Глеб, давай потом, не могу сейчас говорить.
— Просто объясни в двух словах: что происходит?
— Я перезвоню. Или давай после. Пока.
«Вот кто я после этого? Ладно, надо успокоиться и сделать заказ. И всё обдумать».
Я достал домовёнка и поставил на столе, прислонив к салфетнице. Не удержался и провёл пальцем по пушистым жёлтым вихрам. Осмотрелся. В кафе царил полумрак, едва подсвеченный большими оранжевыми светильниками, свисавшими с высокого потолка, скорей, для декора. Стены в сине-зелёных тонах, красные пластиковые столики, пышные гирлянды каких-то тропических растений в подвешенных кашпо, длинные в потолок узкие окна со стеклами синего цвета — тепло и уютно. И пусто, только в дальнем углу за столиком пили кофе парень с девушкой, видимо, подгулявшие студенты. Ко мне подошла молоденькая официантка с сонной улыбкой:
— Доброе утро! Что-то выбрали?
— Доброе! Яичницу из двух яиц с беконом и зеленью, кофе эспрессо двойной и круассан.
— Вместо круассана возьмите французские булочки с маслом. Только что испекли.
— Хорошо, давайте булочки. Спасибо.
— Заказ будет готов через десять минут. Воду минеральную будете?
— Да, давайте. С лимоном, пожалуйста.
— Минуту.
Я лениво попивал минералку и размышлял о своём предстоящем житье-бытье:
«Та-ак! Что мы имеем? Глеб! Я оставлю его в этой квартире. Ему это не по карману, поэтому проплачу сам до конца учебного года. А если он не захочет? Захочет! Ему всё равно деваться некуда. Может, пока не гнать волну, пожить здесь и найти квартиру? Опять снимать? Деньги на ветер! Лучше однушку в пригороде купить. Надо в инете рынок жилья глянуть. Да. Вот… Реутов… Метро рядом… Ага… По цене… нормально. Может, двушку? Ладно. Посмотрим».
Наконец принесли заказ. Я быстро расправился с яичницей и булочками. Всё было очень вкусно и на время отвлекло от моих наполеоновских планов.
Дошла очередь до кофе.
«Ещё ничего, в принципе, не произошло. Пашка просто случайно меня увидел и окликнул. Его жизни это никак не поменяло, он даже вряд ли вспоминает об этом. Ну, встретил и встретил «земляка». Мало ли их — земляков! Глеб тоже на месте. Пока только злится и ничего не понимает, что мне в голову вступило? А я тут сижу и занимаюсь поисками нового жилья. Может, мне и вправду всё померещилось? Что вообще произошло? «Вкус другой…» Всё!!! Ещё он сказал, что жутко рад меня видеть. Ну и что? Я любому приятелю из Ключа могу так сказать, если здесь встречу случайно. Два года прошло. Два! Он меня выбросил из жизни. Ладно, не по своей вине, так судьба распорядилась с нами. Самое страшное уже позади: я жив и более-менее в порядке. А если он меня опять выбросит? Тогда что?
Нет, чёт я гоню, надо останавливать локомотив. Вернуться и забыть. Глеб — не собака, его я тоже просто так ни с того ни с сего не могу вышвырнуть из своей жизни. Он этого не заслужил. Не могу я поступить с ним как последняя скотина. Пашка для меня — синяя птица. Мечта! Глеб — реальность! Надо возвращаться. Возвращаться и жить дальше, а там… там время покажет».
Я допил кофе, убрал в сумку домовёнка и, расплатившись, вышел на улицу. Город уже давно проснулся и зажил своей обычной будничной жизнью: спешащие на свою работу москвичи; туристы; неспешно прогуливающиеся пенсионеры; лотки с мороженым, пирожками, напитками; вереницы автомобилей; маршрутки… Шум, гам, гудки авто, суета…
До начала лекций оставался ещё час. Я набрал Глеба.
— Глеб?
— Ну?
— Прости. Я чёт перенервничал вчера. Не бери в голову, ладно?
— Рассказать не хочешь? Какая муха це-це тебя укусила?
— Нету уже той мухи. Улетела. Ты поел?
— Чаю попил.
— Ладно, жду тебя в универе. До встречи.
— Чудо ты, бля! Ладно, давай. Увидимся!
Я поправил на плече ремень сумки и зашагал в сторону альма-матер.