Поддев носком ботинка корзину с грязным бельем, Кроули брезгливо морщится, глядя на высыпавшуюся наружу кучу тряпья, натягивает латексные перчатки и неторопливо приступает к обыску.
Жертву зовут Ричард Пимси и у детектива-инспектора уже имеется определенное мнение, касательно его личности. В Тэдфилде «Дик-заика» уже лет шесть, переехал из Лондона, потеряв бизнес и все сбережения. Жил на дармовщину в каморке при церкви, в том же флигеле что и пастор Фелл. Брался за любую работу, помогал лавочникам с разгрузкой и раскладкой товара, подметал улицы, следил за чистотой и порядком в приютившем его храме Божьем. Характер имел робкий, застенчивый, слегка заикался, чем и заслужил свое прозвище среди местных. Ни в чем противозаконном замечен не был, из полицейской базы пришли сведения лишь о двух штрафах за неправильную парковку, выписанных еще семь лет назад. Словом – не человек, а агнец, невинная жертва жизненных обстоятельств.
В дополнении к имеющимся данным, Кроули может теперь добавить изрядную неряшливость убитого и его любовь к детским сказкам – помимо неизменной Библии, на книжной полке обнаруживается двухтомник братьев Гримм, томик Андерсена и сборник сказок народов мира.
Когда осмотр вещей убитого уже подходит к концу, Кроули заглядывает в ящик с хозяйственными мелочами скорее по укоренившейся привычке ничего не пропускать, чем в надежде обнаружить что-то полезное. И внезапно выуживает оттуда вещь, которой здесь явно не место. Точнее, ей в принципе не место в квартире бездетного холостяка – красно-синюю спортивную футболку с цифрой «13» на спине и груди, размером явно на мальчика-подростка, а не на взрослого мужика, хотя Пимси и не отличался могучим телосложением. Кроули подносит майку к носу и отчетливо ощущает кисловатый запах пропитанной потом ткани — вещь не из магазина, ее явно носили. А вот это уже кое-что.
***
— Птица ль ты, вещун постылый, иль слуга нечистой силы,
Заклинаю небом, адом, часом Страшного суда,-
Что ты видишь в днях грядущих: встречусь с ней я в райских кущах
В миг, когда среди живущих кончится моя страда?
Встречусь ли, когда земная кончится моя страда?»
Ворон каркнул: «Никогда!»
Кроули, стоящий у чуть приоткрытой двери аудитории, озадаченно качает головой, вспоминая, проходили ли в его школьные годы поэзию Эдгара По в средних классах. Кажется, только в старших… Впрочем, неважно. Судя по всему, симпатичный парнишка с золотисто-кудлатой шевелюрой, который нынче с выражением декламирует стихи, и есть Адам Янг, тот самый, которому принадлежит майка, по словам тренера школьной футбольной команды.
Раскатистой трелью звенит звонок, и коридор вмиг наполняется топотом ног, детскими голосами и смехом.
Адаму Янгу Кроули задает вопросы в присутствии пухлой молодой учительницы, кажется, еще больше раздувшейся от осознания собственной значимости и кидающей на детектива-инспектора откровенно кокетливые взгляды. Парень, судя по всему, ничуть не смущен происходящим – глядит с явным любопытством, на вопросы отвечает охотно.
Впрочем, ничего полезного он не сообщает – с мистером Пимси он ни разу не общался, хотя видел пару раз в бакалейной лавке и на школьном дворе с метлой; майку потерял после последней тренировки, не придал этому значения, поскольку у него есть запасная.
Покидая школу, Кроули размышляет о том, как бы ему поаккуратнее пообщаться с родителями Адама, не вызывая бурю в этой тихой заводи. Скандалы, касающиеся педофилии, самые громкие, вдобавок к убийству это уже чересчур для Тэдфилда.
На крошечном пятачке парковки чуть в стороне от школьного двора вокруг его раритетного Бентли столпилась детвора; кто-то щупает колеса авто, кто-то лапает немытыми руками капот, порождая у Кроули жгучее желание шлепнуть наглецов по пальцам. Впрочем, машина вызвала любопытство не только у школьников – невысокая фигура в черной сутане маячит тут же, и Кроули невольно ускорят шаг.
Пастор Фелл оборачивается с улыбкой; он глядит так, словно этих двадцати с лишним лет не было – с искренней симпатией, заботой и толикой кокетства.
— Вижу, ты осуществил свою мечту – заиметь тачку настолько крутую, чтобы на нее останавливались поглазеть даже лондонские снобы.
Кроули облизывает внезапно пересохшие губы; сердце отчего-то вновь сбивается с ритма, как будто он до сих пор не поверил в их встречу. Это… так странно. Как будто давным-давно закрыл некую дверь на множество замков, забыл про ее существование, а потом вдруг обнаружил распахнутой настежь.
Рыкнув на детвору, Кроули вынимает из кармана упаковку салфеток и любовно протирает залапанный капот.
— Эту осуществил. Но насчет всех остальных – увы мне, увы.
— Мы так и не успели поговорить толком. Кажется, у нас обоих все сложилось не совсем так, как мы планировали. Как насчет заглянуть ко мне сегодня вечером? У меня найдется пара бутылок приличного вина.
Кроули открывает рот, чтобы сослаться на занятость, но тут же его закрывает. Он уже знает, что придет. Некоторые вещи похожи на стихию – они просто происходят и все, с ними ничего не поделаешь.
***
— Инквизицию не забудь. Инквизиция раз, охота на ведьм два, крестовые походы… Да если припомнить все войны и убийства на религиозной почве, то список будет бесконечный.
Кроули вновь наполняет свой бокал, расстегивает рубашку еще на пару пуговиц. Ему жарко — от вина, от спора, от того, что Эзра Фелл сидит напротив – пламенея щеками, блестя глазами, потрясая бокалом как полководец скипетром. Почти не изменившийся, как ему кажется, несмотря на то, что выглядит Ангел теперь как мужик за сорок, а не юноша, только недавно научившийся пользоваться бритвой.
— Хорошо, хорошо. Но вспомни – школы и больницы при монастырях, хосписы, библиотеки. А сколько величайших произведений искусства, зодчества, архитектуры создано на религиозные мотивы и по заказу церковных иерархов! Да практически большая их часть.
Куроли с усмешкой качает головой.
— Хочешь сказать, что ты подался в пасторы из-за этого? Я помню про твоего старика, да и матушка твоя была помешана на религии. Как она, кстати, поживает?
Эзра тут же затухает, сдувается, отводит глаза.
— Умерла три года назад.
— Прости.
— Ничего. – Он делает глоток, вновь переводит взгляд на Кроули, чуть приподнимает уголки губ. – Странный у нас разговор получается, не находишь? Вместо того, чтобы рассказать кто как провел эти годы, мы спорим о пользе религии. Но если уж говорить обо мне… Я всегда любил книги, ты помнишь. Мечтал открыть свой магазинчик, быть может, или работать в одной из знаменитых библиотек.
— Насчет магазинчика – у тебя есть все шансы, — Кроули многозначительным жестом обводит скромное обиталище священника, в котором все поверхности заняты книжными стопками.
— Рад, что ты оценил мою коллекцию. Но я тот, кто я есть. В человеке всегда жил и живет страх смерти. Людям сложно смириться, что они смертны, людям сложно смириться со смертью близких. Церковь дает им надежду, понимаешь?! Надежду на то, что дальше их ждет не полнейший мрак и небытие, надежду на встречу с теми, кого они любили и кого потеряли. И таких людей миллионы. Тех, кому мы даем надежду.
Фыркнув, Кроули качает головой.
— Это призрачная надежда. А ты… в своем репертуаре. Я помню твои пироги по бабушкиному рецепту. Ты их готовил сам для великовозрастных деточек, которые, якобы, скучают по дому, хотя скучали они в основном по бухлу, травке и перепиху без обязательств.
Эзра улыбается, словно погружаясь внутрь себя; свет настольной лампы бликует на его лице, и Кроули будто наяву видит пятнышко муки на кончике его носа и остатки варенья на губах, которые так и хочется слизнуть.