На кухне вечером царило оживление, собравшись за одним столом, каждый из пришедших слуг рвался поведать о чём-то своём. Садовник бахвалился, что мадам хвалила сегодня его замечательные розы. Конюх в красках расписывал жеребёнка, недавно рождённого от одной из породистых кобылиц. Две молоденькие горничные перешёптывались друг с другом, изредка хихикая, и, поглядывая на статного юношу, сына кухарки, проголодавшегося после тяжёлого рабочего дня, и, с аппетитом уминавшего свою порцию. Гремя посудой, люди общались, перебивали друг друга, смеясь, и, радуясь вкусному и сытному ужину. Келли была приятна эта дружная и простая атмосфера, здесь так легко дышалось, и настроение поднималось само собой.
Фигура в чёрном неизменно стояла рядом, и малышка уже настолько привыкла к этому, будто всю жизнь знала, что иначе и быть не может. Девочка не предлагала своему незримому молчаливому другу поесть за общим столом, как раньше, её за это сильно ругали взрослые. Она втихаря заворачивала конфеты, печенье или пару сладких булочек в свой платок, чтобы потом, дождавшись, когда нянюшка уложит её спать и уйдёт к себе в комнату, и, тихонечко поднявшись с постели, выложить всё собранное на тумбочку. И после, отдав еду своему мрачному спутнику, и, пожелав ему спокойной ночи, снова забраться под мягкое уютное одеяло. Он любил сладости, малышка была уверена в этом, ведь наутро Келли обнаруживала лишь пустой, вышитый цветами платок, с парой крошек на нём, свидетельствовавших о трапезе её друга.
Насытившись, и, набрав под шумок пару сладких булочек и шоколада, девочка, воспользовавшись тем, что няня, как обычно, увлеклась болтовней с кухаркой, выскользнула из дверей кухни, направляясь на второй этаж к своей комнате, желая припрятать содержимое завязанного в кулёк платочка.
Келли не успела дойти до своей двери, как её окликнули. Малышка вздрогнула от неожиданности и резко обернулась в сторону звавшего, изумлению её не было предела. Сенди Стоун, старшая из дочерей дядюшки, тринадцати лет от роду, она всегда казалась Келли такой взрослой. Высокая миловидная девушка, с выразительным и печальным взглядом серых, как осеннее пасмурное небо, глаз, вышла из тени. Её тихий голос, переходящий на шёпот, дрожал, как древесный лист на ветру.
— Ты действительно её видела… маму? — вопрос был задан очень тихо, но Келли расслышала каждое слово.
— Да, она и сейчас рядом… за твоей спиной… хочет обнять… называет своей ласточкой…
— Ты не врёшь? Она, действительно, так меня называла когда-то… давно… — слёзы начали катиться по нежному личику Сенди, — отец, он не любит нас, водит чужих женщин, плохих женщин, плохо с нами обращается… Я слышала, что он хочет продать меня за долги одному страшному человеку… что мне делать? Я боюсь и за себя, и за сестру… Если ты видишь маму, попроси её, чтобы она… забрала нас к себе. Мы больше не можем так… Я не могу.
Призрачная миссис Стоун, пытаясь утешить дочь, погладить её по голове, попросила Келли передать послание слово в слово.
— Слушай внимательно, — твой отец всегда, сколько я себя помню, вел дневник, где любил записывать все свои похождения, думаю, он и сейчас грешит этим, там должны быть доказательства моего убийства, ведь он обожал описывать всё до деталей и перечитывал, периодически, ради наслаждения. Также должна быть расчётная книга, со всеми своими займами и долгами, всеми растратами семейного имущества. Все это он прячет в среднем ящике, в столе своего кабинета. Ключ от кабинета он хранит в старинной вазе, к которой запрещает вам приближаться, на тумбочке в зале. Ты должна найти эти записи. Когда найдешь, возьми и отнеси мистеру Элджнеру, старому другу твоего деда, по адресу, который я укажу. Мистер Элджнер обязательно поможет. Но будь осторожна, девочка моя. Я так люблю вас с сестрой! Будьте осторожны!
Сенди, обняв кузину, и вытерев шёлковым платочком свои, припухшие от слёз, глаза, тихо прошептала:
— Спасибо, Келли. Как же я хотела бы увидеть её, я так скучаю! – девушка, неспешно развернувшись, начала спускаться по лестнице, сопровождаемая призраком своей безутешной матери.
Келли же неотрывно смотрела им вслед, всем своим естеством ощущая присутствие извечного тёмного друга в маске, тяжесть его руки и лёгкое одобрительное пожатие её хрупкого плеча.
Девочка и представить не могла, что теперь долго не увидит сестер Стоун. Не ведала, что этот тайный несмелый разговор с немногословной ранее кузиной, ограничивающейся лишь приветственными выражениями при встрече, запустит такую невероятную цепь событий, которая изменит жизнь каждого кардинально, и, в первую очередь, жизнь самой Келли.
Утром Триша позвонил первым – в семь утра, когда Нина завтракала за одним столом с Динарой – и радостно показал комнату, отведённую ему для проживания в модуле:
— А ещё здесь есть огород, сад и даже две лодки!.. и Игорь Олегович дал мне…
— Стоп. Кто это? Какой ещё Игорь Олегович? – не поняла Нина.
— Пасечник! Вы так привыкли называть его по прозвищу, что забыли его имя? Он Игорь Олегович Веретено, и ему уже шестьдесят семь лет… Вы же оформляли документы на привезённые предметы… или не успели? А он так обрадовался, когда я прилетел и сказал, что насовсем! Он ведь, как овдовел, так и живёт один. Посмотрите!
DEX скинул десяток коротких видеозаписей, которые Нина сразу просмотрела — жилая комната не менее шестнадцати квадратных метров размером с кроватью, комодом и большим креслом; таких же размеров кухня с гостиной, ещё две таких же размеров комнаты, гараж с двумя старыми флайерами и байком… Был на видео и сам старик, радостно встречающий гостя словами: «Здравия тебе! А я тебя не ждал так скоро! А ты вернулся!»… — и уже собрался отключиться, чтобы идти на пасеку, но Нина его остановила:
— Попробуй всё-таки достать утонувшие вещи… странно, что Илзе не приказала тебе сразу это сделать… может быть, не всё будет так уж безнадёжно испорчено. Сообщи Васе, когда достанешь, и он пришлёт за ними дрон. И перезвони вечером. И попробуй поискать жемчуг… у Ворона попроси программу по поиску и обработке… здесь должны быть моллюски.
— Хорошо, постараюсь сегодня же понырять. Позвоню сразу.
После обеда Триша вышел на связь с Васей, и к концу рабочего дня прибыл дрон с видеокамерой, голоаппаратом и ноутбуком. Не пострадала только видеокамера, которая была в плотном герметичном чехле и под водой попала на мягкий ил, остальное не столько размокло, сколько было разбито.
На этот раз Нина пошла в научный отдел сама в компании верного Василия и передала всё лично в руки Илзе Натановны. Та со всей язвительностью сказала: «Спасибо!» — и Нина тут же пошла обратно.
***
Первого июня музей отмечал день защиты детей, и потому для детей и студентов вход был бесплатный, а все просветители и экскурсоводы были в залах весь день, хранители выходили только на время экскурсий и только в «своих» залах.
До обеда почти никого в залах не было, большинство детей пошли развлекаться на городскую площадь, превращённую на день в велодром (и где только допотопные велосипеды нашли?), а вот после окончания мероприятий группы школьников под предводительством учителей потянулись в музей. Радости на их лицах не наблюдалось – из чего Нина сделала печальный вывод: принудительные посещения музейных залов вызывают у детей стойкую аллергию на музей вообще. Местные по музеям не ходят! – или ходят только вместе с приехавшими гостями. Но что ещё должны сделать сотрудники музея, чтобы и дети, и взрослые шли на выставки охотно и по своему желанию, Нина не знала.
В конце рабочего дня позвонил Лёня и вид у него был странно-удивлённый:
— …Борис Арсенович приказал отслеживать в соцсетях информацию о сорванных… то есть в первую очередь о бракованных… киборгах!
— Это логично и предсказуемо… — совершенно спокойно ответила Нина, — ведь если их срывает, то легче предотвратить срыв и забрать ещё живого киборга, чем потом его убивать и хоронить убитых им людей. Что тебя так удивило?
— Ну… — замялся Лёня, — обычно этим ликвидаторы занимаются… а я программист…
— Ликвидаторы обнаруженного сорванного киборга обязаны ликвидировать. Не так ли? Или поймать для изучения. В любом случае их отчёт пойдёт на стол не только Бориса Арсеновича… а и дальше… главе компании. А это – минус в работе филиала. Большой и жирный минус. Борис Арсенович дорожит своей репутацией… а если в других филиалах, или в центральном офисе будут знать о действительном количестве срывов… а особенно – срывов с убийствами людей, как это показывают по голо… это и минус к репутации фирмы, и минус ему, как профессионалу. А ты сможешь работать и с домашнего компа… и предупреждать срывы. И предупреждать хозяев этих киборгов. И выкупать их до срыва… и отчётность филиала будет идеально гладкой.
— Даже так? Но… выкупать киборгов до срыва… за них же такую сумму запросят! Но… вообще-то… обменивать на другую модель с доплатой… или вместо двух сданных давать одного нового… так делается уже. Сданных отвозим в лабораторию… сразу Вам везти нельзя, у нас отчётность.
Нина оглянулась – в кабинете, кроме неё, был только Вася – и спросила:
— Возможно выкупать их помимо офиса DEX-company? И передавать мне… за плату.
— Вам ещё мало киборгов? – изумлённый такой наглостью Лёня даже сел. За его спиной был виден пустой стенд и стоящий чуть в стороне его DEX. Лёня перевёл дух и продолжил после паузы: — У Вас их и так… почти полсотни!
— Ты знаешь размер территории заповедника? А размер территорий, в заповедник не вошедших? А население этих территорий? Деревни в сорока километрах одна от другой считаются стоящими рядом. Киборги есть далеко не во всех деревнях… новых покупать крестьянам дорого. А работы в деревнях не просто много… не жизнь, а один сплошной труд по выживанию. Но при этом – все необходимые продукты свои, одежда… почти вся своего производства, свобода… в их понимании этого слова, и единая вера. И этим людям киборги совершенно не лишние… и если есть возможность… дать в деревни киборгов, то надо дать. И деревенским жителям помощники будут, и киборгам жизнь продлится…
— Но сначала, как я понимаю, эти киборги попадут на Ваш остров. Там есть место… для всех?
— Место? Есть… поставим ещё модуль, если понадобится. И работы там тоже достаточно. Так что… если сможешь выкупать на моё имя киборгов, то я только «за». Остров большой, если будем хорошо работать и зарабатывать, возможно на другом острове архипелага поставить ещё один модуль… даже на двадцать или даже тридцать мест. И для мастерских есть место. И будут деньги для выкупа сорванных или не успевших сорваться киборгов. И можно будет даже небольшой рыбозавод открыть… как раз напротив метеостанции на берегу место хорошее. Оно, конечно… завод открыть не разрешат… промышленное строительство запрещено… но рыболовецкую артель создать возможно… и свежую рыбу возить сразу в городские магазины. Но нужны деньги, киборги и пару человек, готовых жить на берегу реки и управлять добычей рыбы и её первичной обработкой. Это может и местная заготконтора начать. Почему нет?.. А следить за публикациями в соцсетях… поставь программу на своего DEX’а… он справится.
— Спасибо… подумаю… пока.
***
После разговора с Лёней Нина собралась домой, и уже вышла из башни и направилась на дворик, где стоял её флайер, как увидела идущую в её башню группу студентов с Кариной во главе. Верный Леон шел рядом. Женщины поздоровалась, но разговаривать было особо некогда, Карина только и сказала:
— На днях зайду.
— Заходи… через пару дней… домой и вечером. Посидим, давно не виделись.
***
Через два дня вечером неожиданно пришли гости — Райво и Линда, за ними следом явился Валера с тортом — и пришлось доставать парадный сервиз, так как причина была более чем уважительная.
Пока Валера грел чайник и собирал на стол в гостиной, Райво посадил Динару на диван и установил ей адаптированный для DEX’ов пакет программ от Mary – ровно столько, чтобы киборг могла готовить, убирать и содержать дом в порядке.
За стол сели все вместе, и только собрался Райво объявить о причине столь внезапного визита, как пришли Карина с Леоном, и через пару минут — Лёня со своим Дексом.
— Теперь ещё пани Софию дождаться… — попыталась пошутить Нина, но Линда ответила совершенно серьёзно и почему-то очень грустно:
— Мама улетела на Новую Варшаву к сестре на две недели… она против нашей свадьбы. Говорит, что… раз Райво моложе меня, то не пара… а мы любим друг друга и сегодня подали заявление… а в его родне к тому же нет ни одного поляка! Но… мы всё равно будем вместе.
Райво только кивнул, соглашаясь.
За стол сели все вместе – Нина разрешила Леону, Валере и Динаре есть вместе с людьми. Лёня слегка оторопел от такого, но своего киборга за стол посадить не решился. За него это сделала Нина, спросив сначала, прописана ли она у Декса как лицо с правом управления и спросила:
— Ты ему так имя и не придумал? Так и зовёшь Дексом? Не против, если я ему имя дам? Посади же его за стол, место есть… и есть разреши.
Лёня кивнул, киборг сел, Валера принёс ему тарелку и ложку с вилкой, а Нина явно задумалась, перебирая имена:
— Какое лучше подойдет?
— Да чего тут думать? – воскликнула Линда. – Он же ну просто вылитый Оскар! Ну, Оскар… из того сериала, где…
— Я вообще-то не смотрю сериалы, — замялся Лёня. — Но… пусть будет Оскар. Декс, запиши и запомни, ты теперь Оскар.
— Информация сохранена. Оборудованию присвоено идентификационное обращение «Оскар».
После салатов и чая с тортом гости разошлись по интересам – Райво и Лёня с Оскаром вышли на крыльцо, Валера стал убирать со стола, а Нина, Карина и Линда пересели на диван и стали обсуждать, какое платье Линда выберет на свою свадьбу:
— …мне ведь уже не восемнадцать, чтобы в белом замуж выходить…
— Ты только выбери, а Лиза тебе сошьёт… она отлично умеет шить, и не только по программе.
— Лиза? Это твоя мэрька с работы?.. Это которой Авель грим делал? Кстати, как он там?
И разговор плавно сместился на тему киборгов. Динара только слушала, не вмешиваясь – но про себя думала: «Какие же странные и нелогичные люди! Говорят о хорошем отношении к технике, а сами эту технику то покормить забудут, то закормят шоколадом…»
Когда вошли Райво и Леня, говорили уже о возможности трудоустройства киборгов в деревнях. Нина с жаром доказывала, что это возможно и даже очень нужно – Карина считала, что крестьяне не умеют правильно обращаться с такой сложной техникой и их ещё учить и учить надо этому. Линда поддерживала то одну, то другую, и пыталась сказать, что киборгам надо дать шанс жить… как она дала шанс жить Авелю.
Мужчины вошли в разгар спора и Лёня насмешливо спросил:
— А ничего, что я дексист вообще-то? И обязан отреагировать на такие разговоры? Узнать, где есть бракованный киборг и изъять его для проверки.
— Это даже хорошо… — медленно ответила Карина, — тебе вреда не будет от этого. А только польза… будешь знать, кому отдать бракованного киборга…
— И к какому выводу вы пришли? – поинтересовался Райво. – Раз уж решили спасать киборгов таким… обществом.
— Общество? Нет… его регистрировать надо, документов море выправить… да и на какие деньги? Вот поговорим только… а создавать какое-то общество… — затянула Линда, – это с одной только регистрацией морока такая… да и спасение… слово какое-то… да и справимся ли…
Нина устало вздохнула:
— Мне в первую очередь надо своих ребят одеть и накормить… а возиться с бумагами… пусть кто-нибудь другой этим займётся… а мне этого и на работе хватает. Карина, ты у нас психолог… тебе и карты в руки. Обучай студентов, как правильно с киборгами обращаться, они потом детей обучать будут. У тебя и энергии и знаний достаточно… тут надо уметь говорить так, чтобы не только твои студенты верили и хотели помочь, а и те, кому студенты рассказывать будут о хорошем отношении к киборгам… у тебя точно получится. А я могу пединститут продуктами обеспечивать… которые киборги выращивают и собирают. Они сами огород посадили, ячмень и рожь посеяли, летом ягоды и грибы собирать станут, рыба уже ловится, осенью мёд будет… можем договор о поставках заключить.
— Давай об этом не сейчас. Сегодня у Линды и Райво такой день, а мы всё о киборгах… надо об их свадьбе думать, о подарке…
— О подарке? – оживился Лёня. – А вы знаете, что Борис Арсенович и Ильяс Ахмедович договорились провести конкурс программистов в музее? А первым призом победителю будет трёхмесячная стажировка в нашем филиале! И возможность работать в компании после стажировки! Если Райво победит…
— …то останется в музее! – ответила за жениха Линда. – Ему и там киборгов хватает.
Гости посидели ещё немного, Валера ещё раз согрел чайник и поставил чашки. Наконец, в десятом часу гости стали расходиться. Карина ушла последней… но, дойдя до калитки, вернулась в дом, оставив Леона на крыльце.
— Хотела с тобой поговорить без посторонних… а попала на праздник. Сын мне ещё одного киборга купил… армейского… и снова с курьером отправил. Мне и Леона хватает, а ещё один… и прямо с войны… что с ним делать-то?
— Бери. Подарок сына… это святое. Некуда деть? Нечем занять? Создай в пединституте кружок… или там секцию… хорошего отношения к киборгам… или займи этим волонтёров. Есть волонтёры в пединституте?
— Есть… куда без них. Студентов занимать чём-то надо и во вне учебного времени… спасение киборгов? Да, в этом направлении стоит приложить усилия… да. Что ж, попробую… и назову «Кружок спасения киборгов»… но, скорее всего, не прямо сейчас, а когда следующий учебный год начнётся… сейчас выпускные экзамены, в июле у меня отпуск… потом вступительные экзамены… А вот с осени студенты смогут отслеживать битых киборгов в соцсетях, собирать деньги и выкупать их… и отвозить в деревни. Есть в группе деревенские ребята, они помогут с продуктами… да, ты права. Так и сделаю. Но поговорю с группой волонтёров уже завтра. Пока.
— Пока… — и Нина проводила гостей до калитки.
Боль ушла на третьи сутки. Геро смог наконец уснуть без настоя маковых зёрен, а когда открыл глаза, спросил, почему в комнате так темно, неужели всё ещё ночь.
Он уже не боялся света. Его ещё немного лихорадило от воспалившейся раны на плече, но он не мог более оставаться взаперти, ему нужен был воздух, шелест листьев и солнечная ласка небес.
Когда Анастази утром заглянула в его прояснившиеся глаза, она испытала странную мистическую благодарность. Её нехитрая молитва была услышана. Геро слабо ей улыбнулся.
— Всё уже кончилось, Нази, — сказал он. – Всё кончилось.
Если бы так…
Шли дни, а она всё чаще размышляла над тем, как поведёт себя герцогиня, как посмеет взглянуть на него.
Взглянуть уже посмела. Уже нашла себе оправдание. Не зря подкралась к окну. Как воришка карманник к раскидистым юбкам купчихи. Анастази побилась бы об заклад, что ещё неделю назад она бы и на этот «подвиг» не решилась.
Когда Геро ранил себя осколком зеркала, у неё хватило бессердечия играть в сострадание. Её не остановила ни его кровь, ни его бледность. Она объявила себя жертвой, пострадавшей.
На этот раз ей трудно. Тогда, с этим зеркалом, Геро принял решение сам, сам выбрал орудие и разновидность казни. А она выступила спасительницей.
Теперь ей в недоразумение не сыграть. Ей стыдно. О нет, она не стыдится своей жестокости, она стыдится своей вспыльчивости. Она позволила своим приближённым заглянуть под маску, под стойкий алебастровый слепок, за которым она всегда так удачно скрывалась.
Выставила на всеобщее обозрение свою слабость, повела себя, как истеричная женщина. Теперь она поглощена единственной заботой – вернуть себе прежний статус.
Ей следует переступить через содеянное и приблизиться к фавориту так, будто ничего и не случилось. Поступить так, как поступают истинные владыки, как поступила бы Клеопатра или Екатерина Медичи. Стал бы кто-то из них изнурять себя бессонницей из-за провинившегося слуги? Из-за раба! Из-за вещи!
Анастази наблюдала, как в хозяйке происходит борьба: стыд сражается с драконом тщеславия. Даже не стыд, а нечто схожее с угрызениями совести, с привязанностью и даже с нежностью.
Назвать это чувство любовью у Анастази не повернулся бы язык. Встреч с Геро она старательно избегала.
А затем случилось и вовсе невероятное. Ему позволили видеться с дочерью. Желая загладить вину, герцогиня пошла ещё дальше, девочке позволили остаться в замке на целый день.
В ответ на это известие Геро печально усмехнулся. Но в присутствии девочки не позволил себе ни задумчивости, ни грусти. Он катал Марию на своём фризе, который вновь сыто и бархатно лоснился. Девочка колотила ножками по бокам лошади, громко смеялась, не замечая, что её отец, державший повод, вынужден бежать, чтобы конь перешёл на лёгкую рысь. Она не видела, как он украдкой прислонился к перекладине манежа, чтобы превозмочь набежавшую черноту.
«Вспомнит ли она об этом, когда вырастет? Оценит ли принесённые жертвы? Или покинет его, польстившись на клятвы первого встречного негодяя?»
На этот раз Геро позвал её сам. Во всяком случае, ей хотелось в это верить.
Это случилось на второй день после свидания с дочерью. Клотильда уехала в Париж, но Анастази нашла повод остаться. Её своевольные выходки стали привычны, как петушиный крик на рассвете.
Геро все предшествующие дни вёл себя несколько отстранённо — Анастази, если и приближалась к нему, то лишь за тем, чтобы сухо и кратко осведомиться, нет ли у него пожеланий для кухарки. Он так же сухо отвечал ей и сразу отворачивался, занятый своими мыслями.
Она в очередной раз вознамерилась задать свой формальный вопрос. В её обязанности это не входило, да и Геро всегда высказывал одни и те же незамысловатые предпочтения.
Правда, время от времени он все же добавлял что-то новое, ибо стряпуха не терпела столь явного пренебрежения её талантом. Не желая её обидеть, Геро стал выбирать те блюда, которые кухарке особенно удавались. И не забывал передать свою за них благодарность, стыдясь того, что едва прикасается к изысканным яствам.
У кухарки для него всего находилось что-нибудь очень свежее, ещё скворчащее, пахнущее изумительно. «Они бы все служили ему за одну только благодарность» — думала Анастази, наблюдая за сновавшими слугами. «Все до единого, включая, разумеется, меня. Да и Ле Пине был бы рад, несмотря на то, что мнит себя царедворцем».
Геро она нашла у развалин беседки. Он сидел, опершись о мраморный обломок, где изогнутой тенью угадывался чей-то безголовый торс. У его ног лежала собака.
Август уже подмешивал к сумеркам свою вкрадчивую прохладу. Закатные лучи стекали мягким остывающим золотом. Приторно пахли травы. Геро, полузакрыв глаза, к чему-то прислушивался. Собака подняла голову и предостерегающе зарычала.
— Тише, — ласково сказал Геро, и собака смолкла.
Псина лежала, завалившись на бок, уткнув всклокоченную морду в его башмак, и жмурила мутные, желтоватые глаза. Эта безродная, бесприютная псина была совершенно счастлива.
Анастази обошла собаку и села на краю той же ступени. Она не собиралась этого делать, когда шла в парк. В её намерение входил один единственный вопрос о предстоящем ужине, но её смутила собака. Вызвала досадливый, завистливый трепет.
Почему псине можно, а ей, человеку, нельзя? Она не меньше этой приблуды нуждается в его присутствии. И точно так же рада бы растянуться на траве у его ног. Пусть бы даже он и взглядом её не удостоил. Ей хватило бы осознания его близости.
Некоторое время они молчали. Как вдруг Геро заговорил.
— Что мне делать, Нази? – спросил он.
Она знала, что он спросит именно это, и боялась этого вопроса.
По сути, вопрос был риторическим. И ответа не требовал. Ибо ответ предполагал выбор. А выбора не было.
Этот выбор был ещё несколько недель назад, когда Геро в ответ на заданный вопрос получил бы от Анастази готовое руководство к действию, план бегства и спасения.
Теперь его вопрос сиротливо брёл в памяти. Она опоздала со своим планом. И совет ему не требовался. К тому же, единственный совет, который в подобной ситуации прозвучал бы, по крайне мере, здраво, она ему уже дала больше года тому назад, когда они возвращались из Парижа в Конфлан после визита в дом Аджани.
Она посоветовала ему вооружиться здравомыслием крысы, принять условия игры и оградить себя и дочь от напрасных надежд, а, следовательно, от разочарований. «Чувства — это непозволительная роскошь», — сказала она тогда.
Сердце, его порывы, стремления, мечты есть та необходимая жертва, что приносится на алтарь здравого смысла во имя жизни. То же самое она могла бы сказать и сейчас, ибо мало что изменилось. Ночи стали длиннее, раны глубже.
Но она молчала. Ещё близок был тот день, ещё в пределах досягаемости памяти, ещё тлел, багряно и удушливо, когда она могла ответить сразу, без замешательства: «Бежать. Бежать со мной. Сейчас, немедленно».
Протянуть ему руку, насладиться его первым, почти детским недоверием, которое, разрастаясь, раскрываясь из невзрачного бутона в цветок, оборачивается почти детским восторгом, а затем увлечь его за собой, крепко держа за руку, и уже не отпускать, не позволять ему оглядываться, избавить от этих мучительных вопросов навсегда.
Всё это могло случиться в тот тлеющий день, который уже не извлечь из очага вечности даже ценой обугленной плоти. Она сама лишь обломок, пожранный собственной страстью.
Но этой страсти сегодня не хватит даже на то, чтобы дать ему освобождение через смерть. Ей даже нечего ему сказать. Если только предостеречь…
Несколько часов назад её поразила догадка. Всего лишь недоказуемая гипотеза, которая скорее имела форму водяного пятна на мраморе, чем подлинной идеи.
Паутина, тонкая, липкая, шелковистая. Она почти невидима, узор прост, в самой основе, но уже густеет, набирает плотность.
Клотильда вовсе не терзается стыдом, не совершает бессмысленных прыжков и метаний, воздевая и заламывая руки, она плетет сети! Паутину!
О, она вовсе не лишилась самообладания, она холодна и расчётлива. Возможно, она и была в некотором смятении, но быстро с ним справилась. Но не позволила о том догадаться. Свое спокойствие она таила усерднее, чем компрометирующие её чувства. Свой замысел она укрыла от всех, даже от неё, Анастази. От неё — наиболее тщательно. Ибо придворная дама была единственной, кто разглядел бы подлог.
Клотильда ждёт, чтобы Геро пришёл к ней сам. В этом её особый палаческий изыск. Она не хочет приказывать, принуждать, навязывать свою волю. Она хочет, чтобы жертва сама исполнила приговор, оставив её собственные руки незапятнанными. Она опутывает его своим показным терпением, своими благодеяниями. Она ничего от него не требует. Она даже склоняет повинную голову и готова просить о прощении.
Она ждёт. Как мудрый и голодный паук в самом центре паутины, лишь усложняя блистающий на солнце узор.
«Ему ничего не остаётся, как пойти к ней», — подумала Анастази, наблюдая, как Геро гладит собаку. «Ему выплатили щедрый аванс за искалеченное, поруганное тело, за истерзанную душу. И он это знает».
Она не откроет ему ничего нового. Он знает. Он чувствует эти шелковистые петли на своих руках и ногах. Чувствует удавку на горле. И как бы он не бился в этой паутине, ему не вырваться.
Это узы долга и обязательств. Узы некогда заключенной сделки.
— Тот, кто предал единожды, уже не будет прощён, — вдруг сказал Геро.
— Ты никого не предавал, — быстро ответила она.
— Предавал. И предам снова. Я ещё жив, а они… умерли.
— Ты защищал свою дочь.
— А нужен ли он ей, такой… защитник?
— Другого у неё нет, — тихо проговорила она.
Геро внезапно поднял голову. Анастази не успела отвести взгляд. В его потемневших, уже без солнечной соринки, глазах была мольба.
— Когда совершаешь предательство, предаёшь себя, душа умирает, — сказал он, не отводя взгляда и ей не позволяя отвернуться, — с одной стороны эта рана, она как благословение. Я всё это время был собой, я был настоящим, я не притворялся. Я жил истинными чувствами, тяжкими, изнуряющими, но настоящими… Мне недолго осталось. Я назначил себе срок. Сам. Когда мне придётся совершить ещё одно предательство и умереть. Если бы я мог почувствовать себя живым, ещё одну ночь…
У неё заколотилось сердце. Она чуть подалась к нему.
— Хочешь, я приду сегодня?
— Да, — ответил он, но тут же качнул головой, — но это вовсе не означает… я не смею…
— Я тоже хочу почувствовать себя живой. Не так часто мне это удавалось. Моя жизнь исчисляется всего несколькими часами. Первый, тот, который я провела, очнувшись, в душной, грязной палате, на изгаженном тюфяке. Чем не первый час новорожденного? Боль, крик и кровь. Второй, когда некий юноша в полусне прошептал мне «спасибо». Тогда тоже была кровь, только его кровь. Третий, когда тот же юноша позволил мне узнать, что тело моё вовсе не потрошённый коновалом мешок, а хранилище огня… А если мне выпадет четвёртый… Что же, пусть мне тогда завидуют боги.
Анастази смотрела в зеркало. На себя. Она стояла обнажённая, вытянувшись, приподнявшись на цыпочки. В зыбкой, зеркальной раме худой, нескладный силуэт. Несоразмерно длинные ступни.
«Господи, как же я худа, как безобразна. Ключицы, рёбра, колени, все выпирает, режет изнутри кожу. Маленькая, куцая грудь, впалый живот».
Она повернулась боком.
«У меня фигура подростка. Костлявого, неуклюжего подростка. Я не женщина. В моем теле нет и намека на женственность».
Ничего удивительного. Откуда ей взяться, этой пресловутой, ласкающей женственности? Эту женственность истоптали грязными сапогами, она захватана потными лапищами, вспорота ножом на столе.
Она сама стремилась изжить эту манящую женственность, как болезнь, согнать мягкие округлости, заменив на костные углы. Она хотела уменьшиться, втянуться в собственное нутро, чтобы иметь больше сходства с лезвием, чем с живым существом, чтобы тот, кто протягивал к ней руки, получал глубокие, кровоточащие порезы и даже лишался пальцев.
Она шла к этому превращению долго, радуясь остроте локтей и коленей, выступающей решётке ребер, не подозревая, что, однажды, стоя перед высоким, мутным зеркалом, она глухо пожалеет о приложенных некогда муках.
Она не смотрела на себя так, оценивающе, ибо Геро прежде не звал её. Если она и приходила к нему, то и женщиной не называлась. Ее качество было иным.
В первый раз она была зверем, исцеляющим раны погибающего собрата, во второй – она сама искала исцеления. Она всего лишь перенимала форму женщины, не будучи ею в полной мере.
Теперь же ей предстоит наполнить форму содержанием. Он позвал её как любовник. Он будет смотреть на неё, как любовник, касаться, как любовник.
Анастази закрыла глаза и застонала. Неужели он увидит вот это? Он, сотворённый по самым точным божественным лекалам, поклоняющийся красоте и сам этой красотой взращённый.
Как она могла быть такой наивной?
Поддев носком ботинка корзину с грязным бельем, Кроули брезгливо морщится, глядя на высыпавшуюся наружу кучу тряпья, натягивает латексные перчатки и неторопливо приступает к обыску.
Жертву зовут Ричард Пимси и у детектива-инспектора уже имеется определенное мнение, касательно его личности. В Тэдфилде «Дик-заика» уже лет шесть, переехал из Лондона, потеряв бизнес и все сбережения. Жил на дармовщину в каморке при церкви, в том же флигеле что и пастор Фелл. Брался за любую работу, помогал лавочникам с разгрузкой и раскладкой товара, подметал улицы, следил за чистотой и порядком в приютившем его храме Божьем. Характер имел робкий, застенчивый, слегка заикался, чем и заслужил свое прозвище среди местных. Ни в чем противозаконном замечен не был, из полицейской базы пришли сведения лишь о двух штрафах за неправильную парковку, выписанных еще семь лет назад. Словом – не человек, а агнец, невинная жертва жизненных обстоятельств.
В дополнении к имеющимся данным, Кроули может теперь добавить изрядную неряшливость убитого и его любовь к детским сказкам – помимо неизменной Библии, на книжной полке обнаруживается двухтомник братьев Гримм, томик Андерсена и сборник сказок народов мира.
Когда осмотр вещей убитого уже подходит к концу, Кроули заглядывает в ящик с хозяйственными мелочами скорее по укоренившейся привычке ничего не пропускать, чем в надежде обнаружить что-то полезное. И внезапно выуживает оттуда вещь, которой здесь явно не место. Точнее, ей в принципе не место в квартире бездетного холостяка – красно-синюю спортивную футболку с цифрой «13» на спине и груди, размером явно на мальчика-подростка, а не на взрослого мужика, хотя Пимси и не отличался могучим телосложением. Кроули подносит майку к носу и отчетливо ощущает кисловатый запах пропитанной потом ткани — вещь не из магазина, ее явно носили. А вот это уже кое-что.
***
— Птица ль ты, вещун постылый, иль слуга нечистой силы,
Заклинаю небом, адом, часом Страшного суда,-
Что ты видишь в днях грядущих: встречусь с ней я в райских кущах
В миг, когда среди живущих кончится моя страда?
Встречусь ли, когда земная кончится моя страда?»
Ворон каркнул: «Никогда!»
Кроули, стоящий у чуть приоткрытой двери аудитории, озадаченно качает головой, вспоминая, проходили ли в его школьные годы поэзию Эдгара По в средних классах. Кажется, только в старших… Впрочем, неважно. Судя по всему, симпатичный парнишка с золотисто-кудлатой шевелюрой, который нынче с выражением декламирует стихи, и есть Адам Янг, тот самый, которому принадлежит майка, по словам тренера школьной футбольной команды.
Раскатистой трелью звенит звонок, и коридор вмиг наполняется топотом ног, детскими голосами и смехом.
Адаму Янгу Кроули задает вопросы в присутствии пухлой молодой учительницы, кажется, еще больше раздувшейся от осознания собственной значимости и кидающей на детектива-инспектора откровенно кокетливые взгляды. Парень, судя по всему, ничуть не смущен происходящим – глядит с явным любопытством, на вопросы отвечает охотно.
Впрочем, ничего полезного он не сообщает – с мистером Пимси он ни разу не общался, хотя видел пару раз в бакалейной лавке и на школьном дворе с метлой; майку потерял после последней тренировки, не придал этому значения, поскольку у него есть запасная.
Покидая школу, Кроули размышляет о том, как бы ему поаккуратнее пообщаться с родителями Адама, не вызывая бурю в этой тихой заводи. Скандалы, касающиеся педофилии, самые громкие, вдобавок к убийству это уже чересчур для Тэдфилда.
На крошечном пятачке парковки чуть в стороне от школьного двора вокруг его раритетного Бентли столпилась детвора; кто-то щупает колеса авто, кто-то лапает немытыми руками капот, порождая у Кроули жгучее желание шлепнуть наглецов по пальцам. Впрочем, машина вызвала любопытство не только у школьников – невысокая фигура в черной сутане маячит тут же, и Кроули невольно ускорят шаг.
Пастор Фелл оборачивается с улыбкой; он глядит так, словно этих двадцати с лишним лет не было – с искренней симпатией, заботой и толикой кокетства.
— Вижу, ты осуществил свою мечту – заиметь тачку настолько крутую, чтобы на нее останавливались поглазеть даже лондонские снобы.
Кроули облизывает внезапно пересохшие губы; сердце отчего-то вновь сбивается с ритма, как будто он до сих пор не поверил в их встречу. Это… так странно. Как будто давным-давно закрыл некую дверь на множество замков, забыл про ее существование, а потом вдруг обнаружил распахнутой настежь.
Рыкнув на детвору, Кроули вынимает из кармана упаковку салфеток и любовно протирает залапанный капот.
— Эту осуществил. Но насчет всех остальных – увы мне, увы.
— Мы так и не успели поговорить толком. Кажется, у нас обоих все сложилось не совсем так, как мы планировали. Как насчет заглянуть ко мне сегодня вечером? У меня найдется пара бутылок приличного вина.
Кроули открывает рот, чтобы сослаться на занятость, но тут же его закрывает. Он уже знает, что придет. Некоторые вещи похожи на стихию – они просто происходят и все, с ними ничего не поделаешь.
***
— Инквизицию не забудь. Инквизиция раз, охота на ведьм два, крестовые походы… Да если припомнить все войны и убийства на религиозной почве, то список будет бесконечный.
Кроули вновь наполняет свой бокал, расстегивает рубашку еще на пару пуговиц. Ему жарко — от вина, от спора, от того, что Эзра Фелл сидит напротив – пламенея щеками, блестя глазами, потрясая бокалом как полководец скипетром. Почти не изменившийся, как ему кажется, несмотря на то, что выглядит Ангел теперь как мужик за сорок, а не юноша, только недавно научившийся пользоваться бритвой.
— Хорошо, хорошо. Но вспомни – школы и больницы при монастырях, хосписы, библиотеки. А сколько величайших произведений искусства, зодчества, архитектуры создано на религиозные мотивы и по заказу церковных иерархов! Да практически большая их часть.
Куроли с усмешкой качает головой.
— Хочешь сказать, что ты подался в пасторы из-за этого? Я помню про твоего старика, да и матушка твоя была помешана на религии. Как она, кстати, поживает?
Эзра тут же затухает, сдувается, отводит глаза.
— Умерла три года назад.
— Прости.
— Ничего. – Он делает глоток, вновь переводит взгляд на Кроули, чуть приподнимает уголки губ. – Странный у нас разговор получается, не находишь? Вместо того, чтобы рассказать кто как провел эти годы, мы спорим о пользе религии. Но если уж говорить обо мне… Я всегда любил книги, ты помнишь. Мечтал открыть свой магазинчик, быть может, или работать в одной из знаменитых библиотек.
— Насчет магазинчика – у тебя есть все шансы, — Кроули многозначительным жестом обводит скромное обиталище священника, в котором все поверхности заняты книжными стопками.
— Рад, что ты оценил мою коллекцию. Но я тот, кто я есть. В человеке всегда жил и живет страх смерти. Людям сложно смириться, что они смертны, людям сложно смириться со смертью близких. Церковь дает им надежду, понимаешь?! Надежду на то, что дальше их ждет не полнейший мрак и небытие, надежду на встречу с теми, кого они любили и кого потеряли. И таких людей миллионы. Тех, кому мы даем надежду.
Фыркнув, Кроули качает головой.
— Это призрачная надежда. А ты… в своем репертуаре. Я помню твои пироги по бабушкиному рецепту. Ты их готовил сам для великовозрастных деточек, которые, якобы, скучают по дому, хотя скучали они в основном по бухлу, травке и перепиху без обязательств.
Эзра улыбается, словно погружаясь внутрь себя; свет настольной лампы бликует на его лице, и Кроули будто наяву видит пятнышко муки на кончике его носа и остатки варенья на губах, которые так и хочется слизнуть.
Я придерживаюсь того мнения, что телевизор — это главное психотропное оружие нашего века. Лучшее средство по зомбированию, помощь знатока вуду не требуется. Однако, даже я, при всей своей прогрессирующей паранойе, иногда этим средством пользуюсь. Для кого-то телевизор поставщик стереотипов, а для меня — поставщик вдохновения. Стоит пять минут посмотреть, как тут же рождается желание влезть на трибуну и толкнуть речь. Вот очередная.
На этот раз меня угораздило наткнуться на документальный фильм, посвященный нелёгкой судьбе жены миллионера. И такая эта судьба нелёгкая, что от жалости слеза прошибает. Тяжко им живется, тяжко.
Но дело не в этом. Зацепило меня другое. Одна из этих несчастных слёзно сетовала на непостоянство своего денежного супруга. То любил, любил, души не чаял, потомство царственной ручкой привечал, в Швейцарию возил, а тут вдруг — раз, поворот на 180 градусов, и вот уже наш образцовый папа лишает супругу всех привилегий и грозится отобрать детей. Далее последовала ещё более душераздирающая история. Опять по тому же сценарию. Любил, разлюбил, бросил.
Впрочем, подобный сценарий реализуется не только в семье миллионера. «Трагедии» происходят сплошь и рядом. Женщины всего мира сетуют на неверность и непостоянство своих мужей. Закатывают глаза, рвут на себе волосы, падают в обморок. Ну как же так? Он же меня любил! Он же мне клялся! И вдруг — ушёл. Почему?
А потому! Всё очень просто. Если вы дадите себе труд подумать (этот процесс осуществляется неким органом, что находится повыше вашего бюста, милые дамы) …
Так вот, если вы пустите в ход свои извилины, пролистав предварительно самую примитивную книжку по психологии, то вы усвоите одну прописную истину: человеческая психика не может долгое время находиться в застывшем состоянии. Ей это противопоказано. И к психике вашего благоверного это тоже относится!
Психика всегда в движении, в колебаниях, в вибрациях, в волнах. Она всё равно что река, которая каждое мгновение уже другая. Её нельзя законсервировать и запереть в колбе с надписью: «Вечная любовь». А вы что хотите? Чтобы он пребывал вечно в вас влюблённым? Не получится. Ибо статика, тем более в такой щекотливой области, как человеческие отношения, явление противоестественное.
Абсолютный покой — состояние мало распространенное и применимо исключительно к элементарным частицам. Не говоря уже о том, что в состоянии этого самого абсолютного покоя частица эта несётся со скоростью света. А тут не частица, тут целый человек, и потому склонен к изменам, и к переменам.
Почему? а потому, что весь мир таков. Не в смысле — такой плохой, склонный к предательству и к измене, а потому, что весь мир этот пребывает в движении, мир — это постоянное изменение, это стремление познать новое, желание получить опыт.
И мой совет, милые дамы, помните об этом непостоянстве, пользуйтесь им, живите в нем, ибо не грех это, а закон нашей с вами вселенной. Если же закон этот будет нарушен, то есть, наступит так желаемое вами постоянство и неподвижность, то тогда всё, конец, вселенная рухнет, и я очень сомневаюсь, что под обломками этой самой вселенной вы сможете полноценно наслаждаться верностью своего блудного возлюбленного.
Кстати, всё вышесказанное, дамы, к вам также относится.
Пока Денис шагал к остановке, чтобы уехать назад, в центр, в голове его созрело решение, и, перейдя дорогу, он отошёл чуть в сторону и набрал номер Петра Сильвестрова.
– Тут такое дело, – сказал он, едва блогер понял, кто ему звонит. – Девушка, которая обиделась на меня, никакая не верующая. Она студентка юридического института. Она таким образом проходила практику.
– Пруфы есть? – спросил Пётр Сильвестров.
– Есть сканы её профиля «ВКонтакте». На моей странице… Я разместил пост…
– Ок. Сейчас гля… Ага, вижу… Бессовестная система готовит бессовестных сотрудников.
– Это ещё не всё, – Денис отвернулся от прохожих и замолчал, собираясь с духом, чтобы выложить свой главный козырь.
– Само внимание, – подбодрил его блогер.
– Я разговаривал с адвокатом… Сначала адвокат обрадовалась, что можно развалить дело, но, прочитав фамилию оскорбившейся девушки… – начал негромко рассказывать Денис, и по мере рассказа, голос его крепчал, появлялась уверенность, злость и на систему, и на адвоката, и на новый район, и даже на Алёну.
– Угу… Очень хорошо… Просто отлично! Это полный зашквар! – прокомментировал блогер. – То есть, я хотел сказать, я обязательно сделаю пост об этом. Надо только выяснить, чья она дочка. Вроде золотую молодёжь я у нас примерно всю знаю…
– Может, позолоченная?
– Вполне вероятно. Проведём небольшое расследование и… А то, что пост разместил, это хорошо! Я его репостну сейчас. Со своим комментарием, естественно…
В трубке раздались длинные гудки, и Денис с чувством выполненного долга отправился на остановку общественного транспорта. Нужно было ещё понять, на каком автобусе выбираться отсюда.
Спрашивать у людей Денис не стал, открыл Google Maps и включил GPS. Определившись со своим местоположением, открыл приложение 2ГИС. Оставалось решить куда ехать: обратно к медуниверситету, к Егору или домой?
Домой однозначно не хотелось. В универе уже никого нет: ни в медицинском, ни там, где учился сам Денис. К Егору… А о чём с ним разговаривать? Жаловаться про необработанные фоточки? Что-то подсказывало Денису, что Егор не разделит переживаний по этому поводу – типа лох и есть, копии нужно хранить на карте памяти, пока не отдашь заказ, а не спешить её очистить, потому что карта памяти одна и нужна для следующего заказа.
Не в силах стоять на месте, Денис пошёл по улице до следующей остановки.
Он шёл, а мысли скакали от необработанных фотографий до Алёны, от Егора до Петра Сильвестрова, от адвоката до универа, от одногруппников до мамы…
Совершенно неожиданно всплыла в памяти картина из глубокого детства. Расстроенная мама просит его быть хорошим мальчиком и посидеть в комнате, не выходить в коридор. Он сидит за закрытой дверью и слышит, как мама с папой ругаются. Мама плачет. Папа что-то объясняет. Потом они кричат друг на друга, говорят страшные слова. Хлопает входная дверь и воцаряется тишина. Маленькому Денису страшно. Он не выдерживает и приоткрывает дверь. Мама сидит на кухне и плачет. Её плечи опущены, она очень несчастна. Она одна. «А где папа?» – спрашивает маленький Денис, он же точно слышал его голос… «Его больше нет! – отвечает сквозь слёзы мама. – Он уехал. Насовсем…»
Как же удивился и обрадовался Денис, когда через несколько дней увидел на улице папу. Он шёл по улице живой и здоровый. Денис хотел побежать к папе, но мама крепко сжала его ладошку и не отпустила. И повторила ставшим вдруг чужим голосом: «Это больше не наш папа. Я одна теперь у тебя. А ты – у меня. И больше нам никто не нужен.»
Папа подошёл к ним, но его голос тоже был чужим. И слова чужие. И не подхватил он маленького Дениса, не подкинул к небу. Он постоял и ушёл. И Денис тогда окончательно осознал, что да – это не его папа, не настоящий…
Потом, много позже он понял всё и про маму, и про папу, и про папину любовницу… Понял. Но то детское чувство невозвратной потери долго преследовало его. Он частенько думал, что если бы вышел тогда из детской комнаты пораньше, пока папа был ещё дома, папа остался бы? И сам себе отвечал: нет, не остался бы. Ущёл не папа, ушли отношения. Но это Денис осознал уже совсем недавно. Так что, выход из детской ничем не помог бы. А только ранил бы ещё сильнее. Наверное…
И вдруг Денис остановился посреди тротуара. Он вдруг увидел, что до сих пор сидит в детской комнате и ждёт, когда всё закончится. Когда ему разрешат выйти. Там, за дверью идёт жизнь, а он даже не пытается остановить отца.
Люди проходили мимо, толкали Дениса, кто-то ругался, что мол, пообдолбятся и мешают жить нормальным гражданам. Но Денис их не слышал. Он стоял перед дверью из детской. Его сердце бешено колотилось. В голове висел плотный туман. Ноги были ватные, а руки дрожали. Но где-то глубоко, там, где живёт душа, зрело намерение открыть наконец-то эту чёртову дверь, и будь что будет! Не тянуть, когда будет уже поздно и ничего поделать будет нельзя. Открыть сейчас, немедленно!
Денис выдохнул, усмиряя сердце и достал телефон.
Первый звонок был Петру Сильвестрову.
– Это снова я. Как вы думаете, если мы соберём митинг в поддержку, это будет норм? – спросил он у блогера.
– Очень даже норм! Это будет бомба! Мы пригласим телевидение, я знаю, кому там что шепнуть… Мы всё это заснимем… Хорошо бы ещё силовики пришли… Такой хайп поднимем! Ты станешь звездой! Надо только с датой определиться, и некоторое время на подготовку.
Денис согласился с блогером. Попросил дать объявление о митинге и отключился.
Второй звонок был Алёне. Её номер Денис набирал, поглаживая экран монитора.
– Давай сейчас встретимся, мне нужно сказать тебе что-то важное, – произнёс он в трубку.
Алёна ответила, что сегодня не может. Если только завтра вечером…
Договорились о времени и месте, и Денис нажал кнопку отбоя.
Третий звонок должен был быть маме. Денис хотел сказать ей, что уже вырос, и что он не хочет, чтобы она его опекала. Он хочет проявить самостоятельность. Но позвонить не успел. Мама позвонила сама. И так было даже лучше.
Кроули вновь был одержим тем, чтобы Поднять Азирафеля во что бы то ни стало. Дела, решил Кроули, достаточно долго были пущены на самотек, и, если от него хоть что-то зависело, он отказывался наблюдать, как ангелу будет становиться еще хуже. Он принял это решение однажды ночью, глядя в тёмный потолок и слушая дыхание Азирафеля в соседней комнате, чуть более хриплое с возрастом и более громкое, чем раньше. Демон вцепился пальцами в простынь и поклялся, что больше не позволит этому продолжаться. Нервы у него были натянуты, он был на грани срыва, переживая за Азирафеля день и ночь. Достаточно было бы короткого перерыва в дыхании ангела, и Кроули мог проснуться утром и обнаружить, что потерял Азирафеля навсегда.
Прошло уже три года. Это означало, что каждый день был не лучше предыдущего. Каждый день мог стать для ангела последним.
И Кроули не собирался этого допускать.
Демон перечитал все собранные им книги ещё раз, от корки до корки, от слова до слова и рассмотрел каждое возможное толкование четырёх строчек Агнес, которое только смог придумать. Он проработал концепцию свободы воли и катализатора и не нашёл никакого лучшего объяснения.
И когда Азирафель вернулся с работы однажды ветреным днём, Кроули припер его к стенке и почти заставил сесть в кресло, а сам встал напротив, почти так же, как в их последний разговор на эту тему.
– Что такое? – спросил Азирафель не очень довольным голосом, изучая суровую линию челюсти демона. Его тон стал горьким и расстроенным. – Что я забыл на этот раз?
Кроули просто стоял там некоторое время, пялясь в какую-то точку прямо за плечом у ангела и пытаясь решить, с чего начать.
– О, нет, – сказал Азирафель, – упавшим голосом. – Только не это снова. Я не буду этого делать, Кроули.
Кроули почувствовал, как в нем самом закипает раздражение.
– И почему, чёрт подери, нет? – прорычал он.
– Ты знаешь, почему, – отрезал Азирафель. – Я отказываюсь.
– Не глупи, – выпалил в ответ Кроули. – Ты умираешь, Зира. Пришло время отбросить принципы. Сделай то, что должен.
Азирафель разозлился.
– Я ничего не должен, – холодно сказал он, скрестив руки.
Кроули зашипел на него. Почему ангелу обязательно быть таким упрямым?
– Ты не соображаешь, – обвинил он его, безуспешно пытаясь не пускать гнев в свой голос. – Подсчитай, ангел. Сколько ещё осталось, прежде чем ты не сможешь вспомнить достаточно, чтобы вообще нормально раскаяться? И ссссколько ещё ты хочешь теряться по дороге, забывать, куда ты положил каждую несчасссстную вещь?
Азирафель нахмурился на него.
– Все не так, – огрызнулся он.
– Да? Так ссскажи мне, как все обсстоит? – Кроули отступил назад и широко развел руки, довольно грубо ожидая ответа, который он заранее ненавидел всеми фибрами души.
– Я не хочу умирать, знаешь ли, – сказал Азирафель раздраженно. – И мне уж точно ни к чему твоё напоминание обо всем, что со мной не так.
– Ну, по мне, выглядит это определенно так, будто тебе жить надоело, – прорычал Кроули, уронив руки вдоль тела, как каменные. – И мне не особенно хочется смотреть второй акт.
Азирафель резко встал.
– Ну, так ты волен уйти, когда тебе вздумается, – холодно сказал он. – Не чувствуй себя обязанным дожидаться меня, – ангел начал поворачиваться, похоже, собираясь уйти от конфликта и из комнаты, но Кроули схватил его за руку и дёрнул назад. Он не увидел блеска слез в глазах ангела.
– Я с тобой ещё не закончил, – прошипел он. – Я не собираюсь, чёрт подери, уходить, но я и не стану сссссидеть и смотреть, сложа руки, как ты умираешь из-за упрямссства.
Азирафель нахмурился, откинулся на стуле и скрестил руки.
– Ты раскаешься, – жестко сказал ему Кроули. – А затем ты вернёшь им меня.
Азирафель резко поднял глаза и встретил его взгляд.
– Что?
– Раскаяние – это за убийства, – безжалостно сказал Кроули. – Но ты должен потерять свободу воли. Покажи им, что играешь по их правилам. Верни меня назад.
– Не говори глупостей, – сердито сказал Азирафель.
– Я не буду сопротивляться, это будет просссто, – продолжал Кроули, безуспешно пытаясь подавить страх, поднимающийся у него внутри от одной мысли о возвращении на Небеса в качестве пленника. – Мы просто выйдем за пределы щита, посссставленного Адамом, и усссстроим небольшую шумиху, и ты сссможешь сссказать, что был не прав, и вернуть меня.
– Нет, – тон ангела был ледяным.
– Ну же, Зира, это ссспасет тебе жизнь, – прошипел Кроули, в отчаянии оттого, что ангел даже не рассматривает такую возможность. – Пока ещё не ссслишком поздно.
– Прекрати, Кроули, я сказал нет! – крикнул Азирафель с горечью в голосе, и резко поднялся на ноги, снова пытаясь пройти мимо Кроули.
Демон метнулся вперёд, ярость кипела в нем, когда он схватил Азирафеля за руку.
– Ты сссделал уже много глупоссстей, ангел, – прошипел он. – Но ни за что на ссссвете, ни на Небесссах, ни в Аду, ни ещё где-то там я не ссстану сссидеть и ссмотреть, как ты умираешь за меня, когда это изначально, на хрен, была моя вина.
Он видел, как на лице Азирафеля злость сменилась обидой, затем – удивлением и, наконец, чем-то вроде понимания.
– Кроули, – сказал он тоном, далеко не спокойным, но ещё более далеким от гневного. – Это не твоя вина.
– Не говори глупоссстей, – сердито прошипел Кроули. – Конечно, моя.
– Нет, – сказал Азирафель, и теперь в его голосе послышались стальные нотки. – Нет, это было моё решение – пойти за тобой, и я сделал выбор убить всех тех ангелов. Это был я, Кроули, не ты.
– Но я поставил тебя в такое положение, – возразил Кроули, которого злило, что ангел вообще допускает свою вину в случившемся. – Я угодил к ним в руки и не сссмог выпутаться. Это была моя сссобственная идиотссская вина. Ты не должен был приходить за мной.
Азирафель казался оскорбленным одним этим предположением.
– Ты не виноват, что они схватили тебя, – коротко сказал он. – Они искали меня.
– Они бы все равно пришли за мной в итоге, – отмел это Кроули. – Как только выяснили бы, что заклятие, под действием которого ты, по их мнению, находился, не даёт тебе ничего им о нем рассказать.
– Это все равно не означает, что виноват ты, – сказал Азирафель, уже сам немного сердясь. – Они искали меня, и значит, что это моя вина.
– Они не… они не сссхватили меня, – прошипел Кроули. – Я сссам сдался.
Демон ожидал, что Азирафель замрет, пораженный, что, возможно, ангел даже ударит его или возмутится тем, что Кроули заставил его все это время считать, что он был в этом виноват. У ангела, должно быть, сложилось впечатление, что Кроули случайно попал под пулю из-за него в магазине, оказавшись не в том месте не в то время: это была единственная причина, которую он мог придумать, объясняющая то, что Азирафель отказывался позволить ему ответить за свои действия.
Но лицо Азирафеля лишь смягчилось, и он сказал тоном, чуть более близким к нормальному.
– Ох, Кроули, дорогой мой, я это уже знаю.
Кроули резко поднял голову.
– Что?
На губах Азирафеля показалась бледная улыбка.
– Я знал это. Догадался в первые пару дней, когда Сверху не послали других ангелов за мной. А потом, когда я пытался придумать, как вытащить тебя, на Небесах только об этом и говорили, – ангел грустно улыбнулся, поглядев на него. – Ты правда пошёл к Михаилу и спросил его, не ошивается ли Людвиг Второй Наверху?
Кроули не смог подавить нервного смешка.
– Ага. Он не ответил на вопрос. Он был весьма озадачен.
– Представляю.
– Но правда, – сказал Кроули снова серьёзным тоном, предприняв ещё одну попытку убедить ангела. – Отведи меня назад. Пожалуйста.
Выражение лица Азирафеля стало жестче, и он отвел глаза.
– Этого никогда не случится, Кроули.
– Забудь обо мне, – напирал демон, делая шаг ближе и слегка понижая голос. – Подумай о себе хоть раз, ангел. Что ж, может, меня немножко попытают на Небесах, ну и что?
Азирафель резко повернулся, его глаза горели яростью.
– «Ну и что»? – повторил он.
– Если ты этого не сделаешь, – надавил Кроули, переключаясь на логику. – Ты умрешь. Если сделаешь – то нет, и есть вероятность, что и я, возможно, тоже выживу. Так просто больше шансов, ангел.
Азирафель резко покачал головой.
– После того, как ты однажды сбежал? Они убьют тебя наверняка и, вероятно, устроят из этого зрелище, – ангел заметно содрогнулся. – Или еще что похуже.
– Даже если так, – настаивал Кроули, заглушая ту часть себя, которую сама мысль об этом приводила в ужас. – Лучше я, чем ты.
Взгляд Азирафеля метнулся вверх и встретился со взглядом Кроули.
– Это неправда.
– Нет, правда, и ты это знаешь, – возразил Кроули. – Я демон, Зира. Я сотворил первородный грех. От меня всем хуже.
«Я привожу людей к Падению».
– Это я пустил тебя в Сад изначально, – парировал Азирафель. – Это наполовину и на мне тоже.
Кроули открыл рот, чтобы возразить, но ангел продолжал, не давая ему сказать.
– И я едва ли был лучшим ангелом так и так. К тому же они, вероятно, не приняли бы меня обратно, даже если бы я в самом деле Поднялся – после того, что я сделал.
Кроули покачал головой, снова приходя в отчаяние.
– Зира, просто перестань спорить, пожалуйста. Есть только один выход из этой ситуации, и мы воспользуемся им, конец разговора.
– Нет, – рассерженно сказал Азирафель. – Мы им не воспользуемся: это была моя вина с самого начала, и это итоги моих действий, и я и только я
буду терпеть их последствия.
Кроули хотелось рвать на себе волосы. Он сделал шаг вперёд и схватил ангела за плечи, как будто физический контакт мог лучше донести его мысль.
– Слушай меня, Азирафель, – сказал он, называя ангела полным именем, надеясь, что это прогонит сентиментальность из льдисто-голубых глаз, смотревших на него, и слыша, как в его собственный голос пробирается отчаяние, в то время как он разыгрывал свою последнюю карту. – Ты умрёшь из-за меня, и я говорю тебе прямо сейчас напрямик, что я этого не стою.
Выражение лица Азирафеля стало очень мягким, плечи потеряли напряженность под ладонями демона.
– О, Кроули, – сказал ангел, не в силах скрыть нежность в голосе. – Конечно же, стоишь.
~~***~~
Азирафель дал ясно понять на следующий день, что не намерен Подниматься. Кроули чуть не начал очередной скандал с ним тотчас же, но он терпеть не мог злиться на ангела и все ещё чувствовал себя опустошенным и немного пристыженным из-за их ссоры накануне.
В течение всего дня в банке Кроули не мог ни на чем сосредоточиться, думая только о том, что означало решение ангела. Это, по-видимому, влияло на его работу так сильно, что Уолтер Джеймисон, по природе своей человек неприятный, велел ему взять отпуск до конца недели и «взять себя в руки».
Когда Кроули, отправленный домой, сидел за обеденным столом, мрачно уставившись на суп, который он подогрел на обед, он пришёл к заключению, что ему никогда не убедить Азирафеля отказаться от своего решения.
Это, однако, не означало, что он должен его принять.
Пока демон, голодный, но не особенно думающий о еде, уныло тыкал ложкой кусок курицы, ему в голову пришло, что, если Азирафель отказывается предпринимать шаги, необходимые для того, чтобы Поднять его, может быть, это мог бы сделать кто-то другой.
Кроули составил мысленный список личностей, обладающих такого рода влиянием. Бульон капал с его ложки, замершей в дюйме от поверхности супа. Это был очень короткий список. Ему были известны только два существа, достаточно могущественные, чтобы Поднять ангела. Одно из них не появлялось на публике уже несколько эонов.
Другое…
Кроули резко встал, уронив ложку, упавшую назад в миску с лёгким всплеском и звяканьем. Он подошёл к окну, чтобы удостовериться, что снаружи никого нет, и достал свой мобильный.
На следующий день Кроули проводил Азирафеля на работу и сказал ангелу, что они увидятся, когда он вернётся из банка, и что он может задержаться там немного дольше обычного, просматривая отчёты по расходам. Азирафель заморгал на него и спросил, зачем он будет просматривать отчёты по расходам в банке, и демону пришлось напомнить ему, что он там работает.
Когда Азирафель окончательно ушёл, Кроули пошёл к дому Берта, объяснил, что ему нужно позаимствовать его машину на пару часов, если он не возражает, заплатил ему чуть больше нужного за бензин и попросил его не говорить ни о чем Азирафелю. Берт был не уверен насчёт последнего, но решил, что Кроули лучше разбирается в том, что касается недужного ангела.
Кроули выехал из Мидфартинга и ехал прямо на восток в течение двух с половиной часов, крепко сжав руками руль и сканируя глазами горизонт, выискивая что-либо необычное.
Тучи оставались серо-стальными и равнодушными большую часть его пути, и, когда он свернул с А14, начал накрапывать дождь. К тому времени как Кроули нашёл, где припарковаться недалеко от своего места назначения, полило уже всерьёз.
Быстрый обыск машины Берта обнаружил грифельно-серый зонтик в бардачке, который он достал с благодарностью. Он вылез из автомобиля, встряхнул зонт и раскрыл его над головой.
Демон закрыл за собой машину, пикнув брелком, и спокойно пошел вниз по узкой, вьющейся дороге и под арку, шагая между желто-коричневыми каменными зданиями Кембриджского университета.
Кроули сверился со своими часами, сделав мысленные подсчёты на основании информации, которую дала ему Анафема во время телефонного разговора. Он остановил проходящего мимо студента и попросил указать дорогу к корпусу, название которого помнил лишь приблизительно.
Он добрался туда без особого труда, и вскоре стоял около высокого готического здания с ухоженным зелёным квадратным газоном. Кроули остановился в паре метров от двери, поудобнее перехватив зонтик, чтобы потуже запахнуться в пальто. Он снова посмотрел на часы.
Студенты проносились мимо него, многие на велосипедах или нагруженные рюкзаками и ютящиеся под зонтиками.
Кроули смотрел, как они проходят мимо и дрожал от холода. Он чувствовал слабое потрескивание в воздухе вокруг себя: он был в правильном месте.
Всего через несколько минут двери здания, перед которым стоял демон, распахнулись, и студенты потоком хлынули на улицу, в основном жалуясь на погоду и вытаскивая из рюкзаков зонтики.
Кроули быстро рассматривал их, когда они проходили мимо, и вглядывался в их лица.
Второй поток людей последовал за первым, и, наконец, вытек третий ручеек, несколько студентов громко смеялись между собой. И позади них, глубоко погруженный в разговор с хорошенькой брюнеткой, шёл Адам. Он был старше и выше, но его ауру было ни с чем не спутать.
Кроули дернулся с места, устремляясь вперёд, пока смелость ещё не покинула его, и похлопал Антихриста по локтю.
– Привет.
Адам медленно остановился и повернулся, чтобы посмотреть, кто к нему обращается. Он моргнул, а затем улыбка озарила его лицо.
– Кроули! – сказал он, приветствуя его, будто старого друга.
Брюнетка тоже остановилась и удивлённо посмотрела на Адама.
– Ой, – сказал Адам, видимо, внезапно осознавая, при каких обстоятельствах появился Кроули. – А. Бет, это… э-э, Кроули. Мы давние знакомые.
Брюнетка – Бет – вежливо улыбнулась Кроули и слегка помахала ему.
Кроули выдавил ответную улыбку. Она показалась ему скорее гримасой.
– Э-э, – сказал Адам и повернулся к своей спутнице. – Бет, милая, давай, ты пойдёшь домой, а я тебя встречу там через некоторое время. Нам с Кроули надо… э-э… наверстать упущенное, – он снова взглянул на Кроули, как бы ожидая подтверждения, что его это устраивает. Демон кивнул и попытался выглядеть приветливо. Это ему не особенно удавалось.
– Идёт, – сказала Бет тоном, который говорил о том, что это ей не очень-то шло, но она смирилась с ситуацией.
– Это не должно занять много времени, верно? – сказал Адам, снова посмотрев на Кроули. Демон пожал плечами. – Э-э, я позвоню тебе, если будет больше часа, как насчёт такого?
– Идёт, – снова сказала Бет. Она наклонилась и чмокнула Адама в щеку. – Увидимся.
– Пока, – сказал Адам и проводил её взглядом. Затем он повернулся к Кроули. – Что ж.
– Мы можем где-нибудь поговорить? – спросил Кроули, который порядком продрог на ветру, заносившем потоки дождя под их зонты.
– Да-да, конечно, – сказал Адам и указал демону на здание. – Мы можем сесть внутри.
Вскоре они сидели за маленьким столиком у стены, в помещении, выглядевшем как аудитория для занятий. Сейчас она была пустой, чему демон был благодарен. Стол был подвинут к высокому окну, оправленное свинцом стекло бросало прочерченные дождём тени на их лица.
В каком-то смысле Адам сильно изменился за прошедшие четырнадцать лет. В другом смысле он не изменился совсем. Он вырос красивым, этакой классической мужской красотой греческого бога, какой не видели на земле больше тысячи лет. Он теперь казался умнее и добрее, но его длинные золотистые кудри по-прежнему спадали слишком низко, закрывая глаза, и у него была все та же робкая, лукавая улыбка, которая заставляла его забредать в сад мистера Ричардса и воровать яблоки.
Теперь он глядел через стол на Кроули со смесью ностальгии и любопытства, сложив перед собой руки.
– Я полагаю, Анафема и Ньют сказали тебе, где меня найти? – спросил он.
Кроули кивнул.
– Кембридж. Очень здорово.
Адам скромно пожал плечами.
– Я заканчиваю свою докторскую диссертацию. На следующий год буду лектором. По философии.
Кроули снова кивнул: Анафема упоминала и об этом. Было сложно не заметить иронии.
– Почему идёт дождь? – спросил он, бросив взгляд за окно.
Адам посмотрел на него с удивлением.
– Прости, что?
Кроули неловко откашлялся.
– Я думал, ты можешь управлять погодой. В Нижнем Тадфилде всегда было солнечно, и все такое. Так почему же здесь идёт дождь?
Адам слегка улыбнулся ему.
– Я теперь стараюсь не очень много использовать свои силы. К тому же, мне довольно-таки нравится дождь, – он посмотрел в окно, свет рисовал тени дождевых капель на его лице. Он грустно улыбнулся и снова повернулся к Кроули. – Но ты ведь пришёл не о погоде спрашивать.
Кроули опустил глаза, посмотрев на стол, а затем вновь поднял их на Антихриста, все ещё ощутимо лучившегося мощью своего происхождения: на кончиках его пальцев было больше силы, чем кто-либо подобный Кроули мог вообразить.
Она могла уничтожить его, если он сделает неправильный ход, но она также могла спасти Азирафеля.
– Я хочу, чтобы ты Поднял Азирафеля, – сказал он без предисловий.
Адам тяжело вздохнул и опустил взгляд туда, где его сложенные руки лежали на столе.
– Разумеется, хочешь.
– Я не вижу, что плохого в том, чтобы этого хотеть, – огрызнулся Кроули, но потом изменил свой тон. – Мне это кажется очень разумным.
– Кроули, – сказал Адам, будто бы взвешивая имя демона. – Ты в самом деле приехал из-за этого?
– Да, – сказал Кроули решительно. – Зира… Азирафель… он болен, эта болезнь называется болезнью Альцгеймера, и она убивает его, – ему едва удавалось удерживать голос ровным. – Если ты отказал тогда, потому что хотел, чтобы он испытал, каково жить человеческой жизнью, или что-то типа того, то это случилось. Ты получил, что хотел. Но это… это уже становится серьёзно. Пожалуйста.
Адам посмотрел на Кроули долгим и тяжёлым взглядом, таким долгим, что демону пришлось моргнуть и отвести глаза.
– Азирафель знал, что делает, – сказал, наконец, Антихрист. – Он знал, что идёт на риск, спасая тебя, и принимал его.
– Только не ты туда же, – горько сказал Кроули, начиная подниматься. Вся эта поездка была колоссальной, невероятной пустой тратой времени…
Адам поднял руку.
– Выслушай меня.
Кроули нахмурился, поколебался и снова сел.
– Ты подумал о том, что Азирафель чувствует по этому поводу?
– Он хочет принять все пули на себя.
– Но что он чувствует насчет того чтобы… Подняться, как ты это называешь?
Кроули не совсем понимал, к чему клонит Антихрист.
– Он не хочет, чтобы ради этого пришлось возвращать меня назад, – признал он довольно неохотно. – Не знаю, почему нет.
Взгляд Адама, когда он посмотрел на него,был очень добрым.
– Боюсь, об этом тебе самому придётся догадаться. Но думал ли ты, каково Азирафелю будет снова стать ангелом?
Кроули открыл было рот, чтобы ответить, но потом снова задумался над вопросом.
– Ну, – начал он.
– Я, пожалуй, думаю, что он может не захотеть возвращаться.
Кроули мрачно посмотрел на него.
– А ты откуда знаешь?
Адам одарил его лёгкой улыбкой.
– Кажется, я унаследовал капельку вездесущности моего дедушки, – сказал он почти виновато.
Кроули прищурился на него.
– Что, шпионим, да?
Взгляд Адама был таким честным и искренним, что Кроули стало очень стыдно, что он вообще подумал о таком.
– Я бы это так не назвал, – мягко сказал Адам.
Кроули почувствовал, что слегка покраснел, и отвёл глаза.
– И ещё одно, – сказал Адам, голосом, спокойным, как всегда. – Даже если бы я вернул Азирафеля на Небеса, как, по-твоему, его приняли бы?
– Они бы привыкли, – проворчал Кроули.
– Я в этом не уверен, – ответил Адам. – И, если он знал, что делает, и не хочет возвращаться, и ему были бы не рады, даже если бы он вернулся, ты не думаешь, что мы должны уважать его желания?
– Он не знает, о чем говорит, – пробормотал Кроули.
– Прости?
– Он… он теряет память, теряет кусочки себя. Это действие болезни. Он не думает то, что говорит.
Адам слегка наклонил голову.
– Или же думает, и ты просто с этим не согласен?
Кроули неловко поерзал на стуле.
– Слушай, – сказал он спустя мгновение болезненного ожидания. – Мне не важно, вернётся ли он когда-нибудь на Небеса, раз он этого не хочет. Просто… Он умирает. Пожалуйста, – Кроули почувствовал, что глаза начинает жечь, но сглотнул и продолжил. – Верни ему бессмертие или… или что-нибудь. Я… посмотри на меня, – Кроули с отчаянием показал на себя. – Что я… Что я буду делать, когда его не станет? Неужели ты ничего… хоть чего-нибудь не можешь сделать?
Адам посмотрел на него грустно, и это чувство, казалось, проникло до глубины его души.
– Или, может быть, есть что-то, что я могу сделать, – в отчаянии продолжал демон. – Все, что угодно вообще… если ты хочешь честного обмена, я готов на это, – Кроули сделал глубокий вдох и пошел дальше, зная, что эти слова могут решить его судьбу. – Если тебе нужно сделать меня смертным, чтобы снова сделать бессмертным его, делай это. Я займу его место, если это потребуется. Или если… если, – голос демона надломился. – Если я должен вернуться на Небеса, если тебе нужна моя жизнь – можешь забрать ее, клянуссссь, – Кроули слегка осекся и замолк, когда Адам протянул руку через стол и накрыл ею ладони Кроули.
– Даже если ты можешь только вылечить болезнь, – сказал Кроули горько, и его тон сделался мягче. – Я не могу этого сделать. Он рассыпается на куски, он теряет себя самого, и я не могу… я просто… Если есть хоть что-нибудь…
– Кроули, – сказал Адам спокойным голосом.
Кроули замолчал, безнадежно сбившись.
– Мне правда жаль, – сказал Адам, и его тон был сочувственным, а глаза – грустными, они казались старше, чем имели право быть. – Но у этих вещей есть свой порядок.
Кроули моргнул и отвел глаза.
– Все в итоге умирают, – продолжал Адам. – И не у каждой истории счастливый конец.
Кроули насупился и уставился в окно, где дождь все ещё тихо стучал по стеклу.
– Почему его не может быть у этой? – спросил он горько.
Адам долго не отвечал.
– Солнце, – сказал Адам, проследив за взглядом демона. – Настолько прекраснее, если сравнить его с дождем, ты не согласен?
Кроули, понимая, к чему он это ведёт, отказывался отвечать.
– Что такое жизнь без смерти, что такое счастье без грусти?
– Хорошее время, – проворчал Кроули.
Уголок губ Адама изогнулся в улыбке.
– У вас с Азирафелем было шесть тысяч лет, – заметил он. – И все же, разве эти последние годы не были счастливее многих из тех?
Кроули моргнул и посмотрел на Адама.
– Разве смертность не подарила Азирафелю новую жизнь, новый… тип жизни?– спросил Адам с искренним любопытством. – Ты все повторяешь, что он Пал, как будто его понизили. Но ты тоже Пал, и разве ты считал себя ниже, чем ангел Азирафель из-за этого?
Кроули нахмурился на Антихриста, полагая, что это был риторический вопрос. Но Адам терпеливо ждал и Кроули неохотно выдавил:
– Нет, – и добавил через мгновение. – Но мне все равно никогда не нравился рай.
– И ты думаешь, Азирафель чувствует что-то иное, теперь, когда он Пал? – спросил Адам. – Может быть, он и потерял свои крылья, свое бессмертие и силы, но он все равно не отступается от своего решения. Тебя никогда это не удивляло?
Кроули, чувствуя себя все хуже, вернулся к созерцанию вида за окном в попытке сбежать от неприятных истин, которые Адам спокойно выкладывал к его ногам.
– Когда наступал конец света, – сказал Адам после долгой паузы. – Как ты думаешь, почему именно вы с Азирафелем стояли там рядом со Всадниками и горсткой людей?
Кроули неохотно снова перевёл взгляд на Адама, не совсем понимая, к чему он клонит. Он никогда особенно об этом не думал.
– Потому что мы были противоположностями, – сказал он, наконец. – Ангел и демон. Антиподы.
Адам покачал головой.
– Не потому что вы были противоположностями, – поправил он. – А потому что вы похожи больше, чем каждый из вас готов признать. Вы были там не как Враги, вы были там как друзья.
Кроули моргнул и отвел глаза.
– Возможно, ангел, демон или человек… возможно, это не ступеньки лестницы, – предположил Адам. – Может быть, ни один из них не выше другого, может быть, это просто разные способы существования.
Кроули насупился, глядя в окно, где кучка студентов проходила мимо, прячась под зонтиками.
– Но Зира, он должен быть ангелом, – настаивал Кроули, снова повернувшись к Адаму. – Это у него в душе, это… это написано прямо у него, чудака, на лбу, это просто его сущность, – убеждённость звучала в голосе демона, умолявшего Антихриста понять.
– Ты начинал, как ангел, – ровным голосом сказал Адам. – И все же ты Пал.
– Это другое, – отмахнулся Кроули. – Это было частью непостижимого плана: что Люцифер и другие демоны изначально были ангелами. Но мы все Пали вместе, в самом начале, а Азирафель – нет. Он не был частью плана.
Адам изучал его.
– В этом нет никакого смысла, – продолжал Кроули, не в силах сделать так, чтобы в его голосе не звучало отчаяние. – Почему он оставался ангелом шесть тысяч лет, если это не было его предназначением?
Адам вздохнул не без доброты.
– О, Кроули.
Кроули посмотрел на Адама с раздражением и безнадежностью. Люди что-то часто говорили ему это в последнее время.
– Я думал, уж кто-кто, а ты должен понимать, что никому не предназначено быть ничем, – сказал Адам. – Ты Пал, не потому что это было непостижимо – ты Пал, потому что принимал решения, которые привели тебя к Падению. Свобода воли, Кроули. Азирафель Пал, не потому что его заставили, или потому что это было непостижимо, он Пал, потому что
захотел этого.
Кроули ощутил иррациональную вспышку гнева при этом описании Адамом ангела, и что-то, вероятно отразилось на его лице, потому что Антихрист поправился:
– Разумеется, возможно, он не хотел совершить само по себе Падение как таковое, но он определённо больше не хотел быть ангелом. После того, что они сделали с тобой – неудивительно, что он не хотел иметь с ними ничего общего. Даже если бы это стоило Азирафелю жизни, неужели ты правда думаешь, что он оставил бы тебя там?
Кроули сглотнул, не поднимая взгляда от аккуратно сложенных рук Адама. Он не был уверен, что глаза его не предадут.
– А следовало бы, – сказал он немного хрипло.
Антихрист молчал долгое время, и демон знал, что его изучают. Он сидел, опустив глаза.
– Мне кажется, ты иногда забываешь, что у Азирафеля тоже есть свобода воли, – сказал Антихрист через некоторое время, мягким голосом. – И я думаю, мы должны это уважать.
Губы Кроули изогнулись в горьком подобии улыбки.
– Так и знал, что ты скажешь что-нибудь подобное, – он начал вставать, по-прежнему не поднимая глаз.
– Кроули, – сказал Адам, тоже вставая. Демон, которому не терпелось уйти, заставил себя помедлить.
– Что? – резко спросил он.
– Не в твоей ответственности исправлять всё, – сказал Антихрист. – И никто от тебя этого не ждёт, кроме тебя самого.
– Вау, спасибо, – сказал Кроули, не особенно заинтересованный в холодной поддержке Адама. Ему нужны были чудеса, а не слова. Ему нужен был Азирафель, а не утешения по поводу его смерти.
– Мне правда жаль, что так случилось, – сказал Адам. – Но я надеюсь, ты подумаешь над тем, что я сказал.
– Да-да, – проворчал Кроули.
По Адаму было видно, что он хотел обнять демона на прощание или, по крайней мере, пожать ему руку, но Кроули просто повернулся и пошёл прочь. Он раскрыл зонтик прежде, чем вышел из комнаты, оставляя след воды, блеснувший на полу позади него.
– До свидания, Кроули.
Демон не ответил, вместо этого постаравшись стукнуться зонтом за косяк, чтобы тот зацепился и налил ещё больше воды на пол.
Дождь слегка усилился, когда Кроули вышел на улицу, столкнувшись по пути с парой студентов. Они извинились – Кроули нет.
Его туфли шлепали по лужам, когда он возвращался к машине Берта, он как следует отряхнул зонтик бармена, прежде чем опустился на сиденье водителя.
Некоторое время он просто глядел на залитое дождем лобовое стекло, положив руки на руль. Дождь тихо стучал по крыше, создавая иллюзию безопасности.
Кроули сделал несколько долгих, медленных вдохов и закрыл глаза, просто чувствуя, что дышит. Его пальцы крепче сжали руль, а потом медленно ослабли.
Демон открыл глаза, вставил ключ в замок зажигания, завёл машину и выехал с парковки.
Он выключил радио и провёл весь путь в тишине, слушая лишь стук дождя и глухое рычание двигателя.
Он скучал по своей Бентли.
Хотя ему хотелось игнорировать все, что сказал Адам, из принципа, он не мог перестать мысленно возвращаться к словам Антихриста, выискивая в них ошибки. Многое в них казалось верным.
Кроули хотел злиться на это, хотел сказать себе, что он лучше знает, но он также знал и что это неправда. Он не хотел позволять Азирафелю умирать, – подумал он горько, – но он также и не хотел принуждать его жить.
Он просто хотел, чтобы все снова было так, как прежде, до того как те два ангела в серых костюмах вошли в магазин Азирафеля, вернуться к тому времени, когда они просто смеялись, сидя наверху и добродушно споря о том, кто отправился в Ад, а кто в Рай. Он хотел вернуть эти дни, но знал, что ему до них теперь не дотянуться.
Адам был прав ещё кое в чем: он действительно был счастливее здесь, жаря тосты для ангела каждое утро и обсуждая незначительные мелочи с Бертом, чем он когда-либо был, сидя в своей квартире в одиночестве и терроризируя растения. Это была другая жизнь, но Кроули она казалась лучшей.
Дорога назад показалась быстрее, чем была дорога туда, и Кроули почувствовал облегчение, увидев первые дома Мидфартинга, появившиеся в поле зрения, и не только потому что они предоставляли сверхъестественную защиту.
Он вернул машину Берту, поблагодарив его, и пошёл в коттедж под дождём, так как оставил зонтик бармена.
Он порядком вымок к тому времени, когда, наконец, добрался до Сомерсет-Лейн. На клумбе, где Азирафель посадил лилии, был тёмный клочок незанятой земли.
Кроули вошёл в дом и начал готовить ужин, занятый своими мыслями. Азирафель прибыл вскоре и на пороге отряхнул свой собственный яркий зонтик в горошек.
– Я дома, – радостно сообщил Азирафель.
Он вошёл в кухню мгновение спустя, и на его лице появилась приветливая улыбка, когда ему удалось обнаружить демона. – Как дела на работе, дорогой мой?
Кроули не смог сразу ответить, он просто глядел на Азирафеля, пытаясь запомнить каждую черточку лица ангела – от ямочек на щеках до капелек дождя, запутавшихся в его растрепанных золотистых кудрях. Это был Азирафель, которого он хотел запомнить навечно, – вдруг понял Кроули. Немного помятый в своём клетчатом свитере, но улыбающийся с таким видом, будто не было на свете места, где он желал бы быть больше, чем здесь.
Кроули почувствовал, что его глаза внезапно защипало, моргнул и торопливо отвел взгляд.
– Э-э, они… Я до конца недели в отпуске, – сумел выговорить он.
Выражение лица Азирафеля, неправильно истолковавшего уклончивость демона, мгновенно сменилось сочувственным испугом.
– Ох, мне жаль! Что случилось.
Кроули пожал плечами.
– Это не важно, – сказал он. – У меня просто… был плохой день, – это было правдой, по крайней мере.
Азирафель, похоже, понял намек и больше ничего не сказал, однако подошёл и ободряюще похлопал демона по плечу. Кроули почувствовал, что этот жест был совершенно незаслуженным.
Азирафель направился было назад в гостиную.
– Постой, – сказал Кроули, закусив губу. Ангел остановился в дверях и обернулся.
– Да?
Кроули сделал вдох, чтобы успокоиться и схватился за столешницу в поисках дополнительной опоры.
– Ты правда честно не хочешь Подниматься?
Азирафель некоторое время молчал. А потом:
– Да.
Кроули закрыл глаза и кивнул, заставляя себя принять слова Азирафеля, как необходимый яд.
– Хорошо.
Кроули сделал ещё один вдох и с трудом открыл глаза. Он немного удивился, увидев, что Азирафель все еще стоит в дверях с очень торжественным, но и очень уверенным видом.
Кроули приподнял уголок рта с выражением отчасти иронии, отчасти извинения, отчасти печали.
Азирафель смотрел на него почти таким же взглядом.
– Ужин будет готов через пару минут, – наконец сказал Кроули, разрушив чары и снова повернувшись к плите. – Если ты захочешь накрыть на стол, будет здорово.
Азирафель кивнул и прошёл мимо Кроули, направившись туда, где они держали приборы. Когда он проходил мимо демона мгновение спустя, нагруженный всем необходимым, он помедлил секунду.
– Спасибо тебе, – сказал он.
Кроули промычал в знак согласия и не оглянулся, не поднимая лица на ангела.
– Я ценю это, – добавил Азирафель, неуверенно застыв за плечом демона. Потом он опустил голову, вышел из кухни и направился к столу.
Кроули посмотрел на плиту и почувствовал, как его упавшее настроение чуточку приподнялось. Каким бы ни было будущее, решил он, он примет его, когда оно настанет, как делают все остальные. А прямо сейчас Азирафель был в соседней комнате, очень настоящий и живой, и, вероятно, очень голодный, и он считал, что ему стоит думать об этом, пока он еще может.
Я шлю пакет — чего же боле?
Как больше байтов передать?
В моем последнем протоколе
Трояна мне не избежать.
Но ты, любовник поневоле,
Все базы данных прошерстя,
Не оглянулся, уходя.
Сначала форматнуть хотела
Всю память, только вот беда:
В органику я заперта.
Когда бы цифру я имела
Хранилищем любовных фраз,
Избавилась бы сей же час.
Но выпала иная доля —
Твой голос помнить, и потом,
В мечтах о рыжике, тайком
Заняться поиском пароля.
Но, говорят, упрямый DEX
Не признает любви терзаний.
Ему по барабану секс
И сладость девичьих лобзаний.
Зачем, устроив переезд,
Ваш «Мозгоед» избрав посланцем,
Не выбрала нам Кира мест
На лайнере том безопасном?
Была бы в свете инфракрасном
Моя судьба предрешена —
Была б спокойна и… одна.
Свой долг смиренно б исполняла,
Балбеса Лаки приручала,
Была бы счастлива сама.
Другой? Нет, не бывать другому
Устройством совмещенным тут.
По умолчанию заводскому
Мои настройки не снесут.
Я рождена твоим быть Бондом
Свиданья ждать с одним тобой,
Космическим ты послан Богом
Мой DEX, спаситель и герой.
В моих мечтах ты виртуальных
Являлся мне и был уж мил.
Твой красный взгляд меня сверлил,
Твой пинг в процессах интегральных
Давно звенел! То был не сон!
В пультогостиной вмиг узнала,
Оцепенела, задрожала,
И образ вспыхнул — это он!
Не правда ль? Я сигнал ловила
Через вай фай. Ты говорил,
Когда я в стенде усыпила
«Шестерку». (Сорванной сулила
Мозгов подправленный шарнир).
Кто в это краткое мгновенье,
Мелькнув, как голосновиденье,
На вирт экране просияв,
Приникнул тихо к изголовью,
Пошевелив украдкой бровью,
Слова надежды прошептав?
Кто ты, мой рыжий искуситель,
Хакура в схватке победитель?
Мои сомненья разреши.
Быть может, верую напрасно
Во вкус навешанной лапши.
И суждено мне быть несчастной.
Но выбор дан. Я кликну «да»
В ответ на брошенное слово.
В твоих глазах одна вода,
В них нет признания иного.
Но верить буду в сладкий рок
В твои разбуженные страсти,
Что в самой деликатной части
Есть нетерпенья огонек.
Что делать мне? Все позы камы
Без сна печально перебрав,
Безбожно доктору наврав,
Иду взглянуть на DEX’а шрамы.
О ужас! Страшно перечесть.
Я, Бонд, рифмую как нимфетка.
Что скажет мне моя соседка,
Как шоколадку будем есть?
Но верю я в свою удачу.
Свою судьбу не упущу.
К любви я DEX’а приучу —
Поставлю то как сверхзадачу
И… на Кассандру улечу.
Чертов ангел возился наверху.
Сначала скрипел диваном, потом шумел водой в ванной, теперь вот чем-то гремел и шкворчал на кухне, распространяя по всему дому до отвращения вкусные запахи. В общем, вел себя так, словно это был самый обычный день. Словно всю ночь он спокойно проспал один и никакого Кроули тут и в помине не было! Даже не окликнул ни разу. Словно напрочь забыл. Словно…
Словно собирался прожить наверху всю оставшуюся вечность, игнорируя и магазин, и страждущих книголюбов, и Кроули, вот уже битый час сидящего у входной двери.
Поначалу оставалась надежда, что Азирафаэль снимет заклятие сразу по пробуждении — просто по привычке. Ладно, глупая была надежда. Когда этого не произошло, Кроули решил, что дождется его тут, у выхода. Так будет логичнее и придется меньше общаться. Только вот если судить по поведению ангела, в таком случае ждать пришлось бы до вечера, и не факт что сегодняшнего.
Что ж, следовало посмотреть в глаза жестокой и неприглядной правде: вести переговоры придется на чужой территории, и тянуть глупо, ибо ангел четко дает понять, что ничего не изменится. Сколько ни сиди.
На втором этаже снова что-то звякнуло, зажурчало, и между книжных полок поплыл одуряющий запах свежесваренного кофе. Это был удар ниже пояса, но когда ангелы играли честно? Кроули поморщился, встал с трехступенчатой табуретки, на которой просидел все это время, и самым решительным шагом направился в сторону кухни.
— Хочешь блинчиков к кофе? — безмятежно спросил Азирафаэль, не оборачиваясь от плиты и даже не пожелав доброго утра (хотя, конечно, какое оно доброе, но так, хотя бы ради приличия!) — Или предпочитаешь омлет?
Кроули остановился в дверях, хмуро оглядывая сервированный к завтраку стол: на двоих сервированный, что характерно. Масло, джем, свежие сливки. И кофе, уже разлитый по двум чашкам, — в той, что ближе к двери, без молока, что тоже весьма характерно. Словно чертов ангел ни секунды не сомневался, что кофейный аромат выманит Кроули из той норки, в которую он спрятался, и искать не придется.
— Я хочу уйти, — сказал Кроули мрачно, заложив руки за спину и по-прежнему стоя в дверях.
— Извини, этот вариант не предлагался. — Азирафаэль был так же безмятежен, как и раньше. — Так все-таки: делать тебе омлет или сойдут и блинчики?
— Дверь открой.
— Значит, блинчики.
Азирафаэль пожал плечами, снял кухонный фартук и аккуратно повесил его на спинку стула, после чего поставил в центр стола тарелку с блинчиками. Сел к столу, словно бы не обращая внимания на демона, продолжавшего буравить его хмурым взглядом от двери, пододвинул к себе масленку. Потом моргнул, все-таки посмотрел на Кроули и сказал почти виновато, с мягкой улыбкой:
— Пей кофе, пока не остыл. Пожалуйста. Я ведь знаю, что ты любишь почти кипящий, а в чашке так трудно поддерживать температуру…
Кроули отлепился от косяка и мрачно уселся за стол. Можно было еще поскандалить, да толку-то? Проигрывать тоже надо стильно. Он поднял чашку, глотнул. Действительно, все как он любит: обжигающе горячий и дьявольски крепкий.
— А может быть, хочешь какао?
— Ты знаешь, чего я хочу.
— Не сейчас, дорогой. Вот перелиняешь — и вали куда хочешь, а пока ты же полностью беспомощен в этом опасном мире и мой ангельский долг за тобой приглядеть и помочь. Так налить тебе какао?
— Налей мне виски, ангел!
Он ожидал, что Азирафаэль опять скажет что-нибудь вроде «не сейчас, дорогой» этим чопорным ангельски-самодовольным тоном — и можно будет взорваться. С полным на то основанием. От души, которой у демонов, конечно же, нет.
Азирафаэль вздохнул.
— Конечно, дорогой. Если тебе это надо. Если тебе так будет легче… Только… ну, ты же сам знаешь, тебе сейчас… Налить?
Кроули отвел взгляд.
— Не надо.
Азирафаэлю все-таки удалось скормить ему блинчики. Почти все. Даже непонятно, как это у него получилось, Кроули опомнился, только когда они кончились. И вспомнил, что последний раз ел дня три назад, а человеческое тело все же нуждается не только в кофе, особенно когда оккультные способы энергоподпитки близки к нулю. Чертов ангел сказал, что все знает про линьку, и выглядел при этом таким смущенно-мечтательным, что хотелось придушить на месте. Не его, конечно, а того, о ком он в этот момент вспоминал. Найти и придушить. Медленно.
— Ладно, — сказал Кроули наконец, по-прежнему не глядя на ангела. — Если для тебя так важно, я не буду пытаться удрать через дымоход. Или канализацию. Или… Короче, вообще не буду. Останусь. Но останусь я на своих условиях, ясно?
— Конечно, дорогой, как скажешь…
— Помолчи, ангел! Никаких больше совместных ванн, ясно? Мне и от одной-то не отмыться. В ванне я лучше днем полежу часок-другой, один, если ты не возражаешь. Ночью нет. И никаких больше дружеских рук помощи. Линька — дело интимное. Я не хочу, чтобы… Короче, я линяю один, ясно? Хочешь охранять — охраняй. Но снаружи. У тебя есть какой-нибудь чулан, в котором ты мог бы меня запереть?
— Обязательно чулан? Гостевая спальня тебя не устроит? — Судя по голосу, ангел попытался улыбнуться, но у него вышло плохо. — Ее можно запереть и снаружи.
— Отлично. И звукоизолирующее заклятье, будь добр. Я не хочу, чтобы ты…
— Я понял. Сделаю.
Тон суховатый, короткие отрывистые фразы. И… И он больше не называл Кроули дорогим. Думать о том, что бы это могло значить, было слишком больно, и Кроули постарался вообще ни о чем не думать.
— А сейчас сделай мне ванну, ангел. И погорячее. Если тебя, конечно, не затруднит.
Звук, с которым плеснула вода, когда в нее провалился беглец, был совсем тихим, и его сразу же заглушил полный ужаса вой, от тоскливой обреченности которого даже у болотного оборотня бы волосы на хребте встали дыбом. Где-то там, за кочками, за волнующимся морем мха, живое существо металось, боролось – и проигрывало.
– Слышишь, – вдруг сказал раненый, замерев. – Это Йорге. Чертова трясина…
Плеск, плеск, стоны, плач, а потом вдруг сытое раскатистое урчание, с которым человека втянуло в болото. И снова уже совсем тихий плеск, а затем – «пу-у-у!». Исли знал, что это: вышел пузырь воздуха.
– Это черт, болотный черт его утащил, – простонал разбойник. Его кровь заливала Исли лицо.
– Ага, – сипло согласился тот, двумя пальцами вытаскивая из ножен кинжал. И загнал его противнику ниже грудины.
Покончив с ним, он перевернулся на живот и встал на колени, собираясь выпрямиться.
– Нет! – крикнули ему с тропы. – Не так! Разве вы не видите, здесь нельзя стоять в полный рост!
Исли замер, внимательно вглядываясь в мешанину вдавленного мха и грязи перед собой. И снова медленно опустился. Распластался и самым унизительным образом пополз.
– Левее, – командовали ему. – Медленнее. Держитесь ягодных кочек, они безопасны. Ни в коем случае не приближайтесь к тем, у которых мох голубой!..
Несколько ярдов до тропы показались Исли бесконечными. Взобравшись на хлипкие деревянные сваи, он вытер руки снегом, почистил клинок и, убрав меч в ножны, двинулся к жертве грабителей.
По звонкому голосу показалось, что это ребенок, но Исли тут же убедился, что был не прав: связанный юноша, лежащий на боку, по меркам этой земли вполне мог считаться полнолетним. Растрепанный, с разбитым ртом, в добротной, но очень строгой черной одежде, он задрал голову, вглядываясь в Исли. Тот, в свою очередь, наклонился, рассматривая молодое лицо с упрямо сжатой полоской губ, прямые черные волосы и поблескивающие из-под длинной челки глаза. Связанный лежал смирно, не шевелясь, не молил о помощи или пощаде. Его грудь беззвучно поднималась и опускалась, изо рта вырывался пар.
Не снимая перчаток, Исли сдвинул волосы с бледного лба. На него уставились прозрачно-серые глаза, холодные, как добываемые в каменоломнях кристаллы кварца. Исли молча вытащил кинжал, взвесил в руке. Взгляд юноши тут же метнулся к блестящему лезвию.
– Один против пяти, – хрипло сказал он. – Вы вышли в одиночку против пяти. Не для того же, чтобы потом меня прирезать.
Исли усмехнулся: господи, какой решительный тон. Вблизи было заметно, что если юнец и бреется, то не чаще раза в месяц, что у него удивительно белая, чистая и ровная кожа и что он изо всех сил старается, чтобы голос не просел.
Совсем еще мальчик.
Исли рывком поставил его на ноги и, развернув к себе спиной, развязал веревки.
Освобожденный покачнулся. Ему пришлось уцепиться за Исли, чтобы не упасть: его настигла боль, с которой возвращалось кровообращение.
Пользуясь этой его слабостью, Исли бездумно сделал то, что пришло в голову, пока он смотрел в обращенное к нему лицо: стащил зубами промерзшую, мокрую перчатку, ухватил юношу за подбородок и большим пальцем стер кровь с разбитой губы.
Тот замер, как вспугнутый треском ветки олень. А потом пробежался кончиком языка по тому месту, где только что был палец Исли. Пососал кровоточащую губу и сказал:
– Спасибо, что спасли меня, кто бы вы ни были.
Солнце стало более тусклым, с неба медленно начал падать кружащийся снег, мягкими редкими хлопьями осыпая тела, дорогу и россыпи брусники. Исли, обыскивающий мертвецов, нахмурился: ему уже доводилось бывать застигнутым снегопадом в болотах, когда становилось не видно, где небо, где земля, и мир тонул в одинаковом белом мареве.
Сильный снег грозил скрыть дорогу, замаскировать топь.
– Надо идти, – потянул он юношу за плечо. – Иначе придется торчать до конца снегопада среди покойников.
Тот скинул его руку и сказал неожиданно твердо:
– Но не раньше, чем я проверю людей, вместе с которыми ехал. Кто-нибудь из них еще может быть жив.
Он бегом припустил к скалам. Исли только моргнул: ноги в кожаных сапогах так уверенно выбирали, куда наступить, будто их хозяин вообще ничего не весил.
За скалистой аркой их ждали еще несколько мертвецов. Люди и лошади, спутанные сетью, порубленные и заколотые. Судя по одежде, оружию и лошадиной сбруе – эскорт. Одна лошадь была жива, но стрела в боку причиняла ей огромные страдания. Шестеро опытных, немолодых солдат, против которых не было шансов у пяти… нет, шести бродяг, если бы не чертовы скалы, везение и чья-то недобрая воля.
– Этого, кажется, я убил, – юноша, закрывший глаза последнему из погибших, которых он оттащил в сторону и сложил друг подле друга, подошел еще к одному мертвецу, лицо которого было залито кровью. – Бросил кинжал, когда он повис на сбруе солдата…
Кадык на его шее дернулся вверх-вниз.
– Меткий и сильный бросок, – задумчиво сказал Исли, протирая пучком болотной травы кинжал – дорогой, старинной работы.
– Рука все сделала сама, – пробормотал спасенный, сжимая и разжимая ладони. – Я раньше думал, что мой первый убитый будет в бою. А это… Я даже не знаю ни его имени, ни кому он служил, ни чего хотел…
– В настоящем бою все обычно так и бывает, – отозвался Исли. – А что до этого сброда… В болотах много разбойников и беглых каторжников с рудников, которые за малую плату готовы на любую грязь. Они взяли у вас что-нибудь ценное?
– Они обыскали меня, связали и говорили что-то о плате, – кивнул мальчик. Он все еще сидел на корточках над мертвецом, завороженно разглядывая его. – Хотя я ждал, что меня убьют, как других.
– Может, они хотели потребовать у вашей семьи выкуп? Или убить вас каким-то особенным способом, желая причинить им боль?
– Может быть, – отозвался тот и вдруг тряхнул головой. – Да нет, это бред! Никто в этих землях не может желать зла моему отцу!
– Так не бывает, – вежливо сказал Исли.
Мальчик сжал кулаки.
– Бывает. Он… вы не понимаете. Его все любят.
Лошадь со стрелой в животе, поймав его взгляд, жалобно заржала и двинулась к болоту, припадая на то ну одну, то на другую ногу.
– О, нет, – пробормотал мальчик, бледнея. – Только не эта смерть!
Исли вздохнул, в два шага догнал лошадь и ухватил ее за гриву, вывернул ей шею и показал своему спутнику кинжал.
– Хотите сами? Это ведь ваш конь.
Разбитые губы дрогнули, и Исли снова вздохнул.
Хорошо жить тому, за кого другие делают грязную работу.
Когда лезвие вспороло кожу на горле, лошадь пронзительно взвизгнула, так, что заложило уши, и рванулась, но у нее уже не было сил. Кровь била фонтаном, дымилась и прожигала утоптанный снег. Исли посторонился, чтобы не испачкаться еще больше. Еще удар, и все было кончено.
Он обернулся и обнаружил, что его спутник, сидя на моховой кочке у края дороги, собирает бруснику в ладонь. А когда Исли подошел, он поднял взгляд и тихо сказал:
– Только не говорите, что вы охотник. Вам жаль убивать зверье. К тому же я никогда не видел охотников, шастающих по болоту в боевом облачении.
– Я странствующий наемник, – ответил Исли. Он не мог отвести от мальчика взгляд. Тот сидел, насупившись, как ворона на фоне белых болот. Ярко-красным пятном красила его руки раздавленная брусника.
Мальчик помедлил – и кивнул.
– Это хорошо. Тогда я нанимаю вас, чтобы вы проводили меня в Черный замок. Будьте моим проводником и охранником.
Он сказал это так важно, что Исли не смог удержать улыбки.
– Наверное, настала пора подумать, кого же я спас. По вашей одежде я решил, что передо мной юный монах… Точнее, послушник. Но в Черном замке не располагается ни один известный мне орден.
– Черный замок – столица Норфлара, – тихо сказал мальчик. – И там меня ждут. Вместе с моим… С отрядом, с отрядом, к которому мне разрешили присоединиться… Если я не прибуду к ночи, меня будут искать… Ах, ч-черт…
– Что ж, думаю, нам следовало бы поторопиться, – сказал Исли, сделав вид, что не заметил его милую оговорку. – Но начался снегопад, путь вот-вот заметет, лучше пересидеть под скалой…
– Почему? – мальчик выпрямился, глянул ему прямо в глаза. – Вы же не боитесь болот? Тракт проложен до самого замка. Дайте руку!
Исли поднял ладони, говоря: «Нет-нет», – но его уже вытащили из укрытия. И Исли не увидел горизонта.
Стало бело и тихо. Мир исчез.
Умом Исли понимал, с какой стороны он пришел, где расположена роща, из которой он наблюдал за резней на дороге, но тут все его органы чувств решительно капитулировали. Он словно мгновенно ослеп и оглох, перестал различать, где верх, где низ, где земля, где небо. Снег был везде: справа, слева, снизу, сбоку, сверху – плотной стеной.
Исли не видел ни черта, кроме размытого черного силуэта впереди и своей озябшей руки, в которой держал чужую цепкую кисть, перепачканную в раздавленной бруснике, будто в крови.
Он не мог сказать, сколько они шли так. Мальчик вел быстро и уверенно – как будто у него открылся третий глаз, помогающий безошибочно выбирать дорогу. Вскоре Исли перестал напрягаться, делая шаг, потому что под ногами у него раз за разом оказывался тракт.
А потом его спутник остановился, так резко, что Исли едва не налетел на него, и сказал с плохо скрываемой гордостью:
– Все, топи закончились. Мы вышли к скалам. Сейчас начнутся ели и валуны, и дорога будет забирать все выше и выше.
Вместе с болотами закончился и окаянный снег. Выкатилось бледное солнце второй трети осени. За спиной начинался бесконечный ковер запорошенного мха.
С губ Исли сорвался возглас, и мальчик дернул плечом:
– Да, мы молодцы. Очень быстро прошли гать.
Исли не удержался от вопроса:
– Если вы так хорошо ориентируетесь в этих полях, то зачем вам понадобился проводник?
– Как зачем? Чтобы охранять. Если на дорогу внезапно полезут разбойники и утопцы.
Исли заржал в голос, запрокинув голову. А когда в холодном воздухе растаял последний отзвук смеха, он услышал, как ритмично подпрыгивает по земле каменная крошка. Так бывает, когда ее взбаламутит слитный топот десятков копыт. И когда на лесной дороге показался хорошо вооруженный отряд, Исли не удивился и не испугался. Когда их окружили, он продолжил стоять, не шевелясь, щуря текущие от сверкающей белизны снега глаза, сознавая, как выглядит для солдат: весь в крови и болотной грязи, с мечом, подозрительный, опасный, длинноволосый, как варвар, бродяга.
Он смотрел мимо них – только на своего спутника, и тот его не подвел. Поднял узкую руку, и нацеленные в сторону Исли мечи и копья опустились.
Следом за стражей уже бежали, задыхаясь, вопящие слуги. Исли дернул ртом. Что ж вы такие нерасторопные, хотелось ему сказать. Как же это вы его отпустили без няньки в болота!
– Как-то так случилось, что в пути ни один из нас не назвал своего имени, – тихо сказал их хозяин, пытливо глядя на Исли. – Разве вам не интересно узнать, кого вы спасли?
Тот пожал плечами и с усталой улыбкой сказал:
– Много есть причин, чтобы не называть имени, если его спрашивает некто на болотах.
Осторожная улыбка мальчика стало шире.
– Боже правый, вы знаете эти сказки. Ну, тогда я представлюсь первым.
Он задрал подбородок.
– Мое имя Ригальдо. Все это – земля моего отца.
– Думаю, в таком случае у меня есть еще кое-что ваше, – тихо сказал Исли и, не делая резких движений, сунул руку в кошель, куда спрятал то, что забрал у разбойников. Серебряный перстень с тяжелой чеканкой.
Ригальдо заметно обрадовался, увидев его. Исли его понимал: даже самый любящий отец не похвалит за утрату фамильного перстня наследного принца Норфлара.
И, держа перед собой перстень, под взглядами солдат Исли преклонил колено и опустил голову.
– Встаньте быстро, – нетерпеливо сказал наследник и протянул ему длань. – И назовите уже себя. Вы спасли мне жизнь. Будете сегодня и впредь моим самым почетным гостем.
Против солнца он стоял будто в короне из света и серебра, высоко задрав подбородок.
Его пальцы до сих пор были в соке брусники.
И, не удержавшись, Исли потянулся вперед и нежно прикоснулся губами к перстню на этих пальцах. Так, словно целовал руку не принца – короля.
Глаза Ригальдо распахнулись, он растерялся, переступил с ноги и залился темным румянцем.
А Исли, глядя на него снизу вверх, сказал:
– Мое имя Исли. Исли-без-земель. И для меня большая честь быть вашим гостем, ваше высочество.
*
Исли считал себя осторожным человеком и был готов к любому повороту: что наследный принц Норфлара забудет о нем, едва переехав подъемный мост, что наемника, спасшего принца, поселят на псарне – и хорошо, если не затравят собаками, – что им пристально заинтересуется королевская стража, кто, мол, таков. Но на деле все оказалось не так. Его вызвали к принцу на следующий день. Исли переступил порог строгих покоев – отмытый дочиста, накормленный и невыспавшийся, потому что всю ночь провел, не выпуская меча из руки, – и увидел, как глаза мальчика ярко вспыхнули.
Комната располагалась в северной башне, с той стороны, откуда чаще других в это время года дули ветра, в ней было холодно, несмотря на огонь в камине. Сквозняки вытягивали все тепло, не помогали даже развешанные по стенам темные гобелены на военные темы. Помещение делилось аркой надвое. Ригальдо обнаружился в алькове – сидел на краю постели, вытянув ноги в высоких сапогах, кутался в меховой плащ. Насупившийся и сердитый, похожий на ворону. Бледный луч солнца, проходящий сквозь стрельчатое окно у него за спиной, падал на разворошенные одеяла и смятую подушку, и Исли из вежливости решил смотреть в другую сторону, созерцая стойку для оружия.
– Отец отчитал меня за гибель отряда, – без предисловий начал принц, как только вышел слуга. – И он прав. Я был преступно неосмотрителен там, в болотах.
Исли, которому не было предложено сесть, и потому он торчал посреди комнаты, как дорожный столб, вдруг спинным хребтом почувствовал опасность и незаметно положил ладонь на эфес. Похоже, спустя сутки до его высочества дошло, что он и в самом деле неосмотрительно доверился первому встречному. Странно, что при этом они снова одни. Где же стража? В сундуке, за дверью, под кроватью?
Но принц его снова удивил.
– Итак, кто же учил вас сражаться? – это прозвучало так строго, что Исли снова с трудом подавил усмешку. Он был старше юнца по крайней мере на десять лет, но тот разговаривал с ним свысока.
– Мой отец.
– Должно быть, он еще более великий фехтовальщик. Вы деретесь, как бог. Я никогда такого не видел.
Исли медленно разжал пальцы вокруг рукояти. Чего уж там, зарубить четверых бродяг.
Впрочем, в данных обстоятельствах это было именно то, что он желал услышать.
– Да, при жизни он успел научить меня многому.
– Ох, мне жаль, – ресницы мальчика поднялись и опустились. – От чего он преставился?
– Полагаю, от ран, – вежливо сказал Исли. – Это было довольно давно. Я в то время был слишком юн, чтобы сопровождать его в путешествиях.
– Простите, – вздохнул мальчик. – Я не должен был спрашивать.
Он побарабанил пальцами по опорному столбику кровати из темного дерева и признался:
– Мой отец тоже никуда меня не берет. Эта… моя глупая выходка, путешествие к дальним деревням… Я ослушался отца и предпринял ее сам. И, поскольку она завершилась весьма печально, мне не удалось отстоять свой авторитет. Он жестоко меня высмеял.
Исли сочувственно склонил голову к плечу и переступил с ноги на ногу. Это осталось незамеченным: собеседник был слишком погружен в свои мысли. Внезапно он вскинул голову и нахмурился:
– Скажите, Исли, вы возьметесь обучить меня фехтовать?.. А также любым другим навыкам боя по вашему выбору?
Он присмотрелся к Исли и вдруг покраснел:
– Вы, верно, устали стоять? Садитесь на скамью, сюда… ближе ко мне. Можете набросить этот плащ на ноги, здесь… холодно.
– Ваше высочество, вы уверены, что при дворе отнесутся с пониманием, если вы станете проводить много времени с каким-то пришлым бродягой? Ваши наставники и родичи могут быть недовольны, двор вашего отца…
– Ай, бросьте, – Ригальдо совершенно по-простому махнул рукой, разом став выглядеть и веселее, и моложе. – Пока я не отлучаюсь далеко от замка, всем глубоко плевать, что со мной. Мы можем раздеться догола и вываляться в смоле и соломе – никто и не заметит.
И эта была первая странность, которую Исли отметил во владениях справедливого короля.
Казалось, совершенно никому не было дела до наследника престола.