Сердце у меня бьётся. На ответ я не надеюсь, да и не хочу его слышать. Это может быть известное мне имя, имя друга. Клотильда вновь смотрит на Геро, смотрит долго, задумчиво.
— Не тревожьтесь, Жанет. Среди ваших друзей предателей нет. Я никого не подкупала и не запугивала. В этом меня не упрекнуть. Вот он, – она по-прежнему не сводит глаз с Геро, — может это подтвердить.
Тут Геро робко отвечает на мой взгляд и чуть заметно кивает. Я порываюсь что-то сказать, вдохновленная этим знаком, восстановить утраченное единство и родство душ, но он уже опускает глаза и утыкается взглядом в макушку Максимилиана.
Обновляет невидимую стену, за которой и голос мой лишь неразличимый шепот.
— Итак, — бодро продолжает Клотильда, — вернёмся к вашему вопросу. Какова же цель моего пребывания? Зачем я здесь? Ответ, кажется, ясен. Если вы, княгиня, всё же снизошли до моего обращения и вообразили эту сцену наоборот, то есть, не я, а вы сторона пострадавшая, то ответ дадите незамедлительно.
Я знаю ответ. И она читает это по моему лицу.
— Вот видите, дорогая. Не помешает время от времени ходить по лестнице в чужих башмаках.
— Нет! – вырывается у меня. – Вы этого не сделаете!
К ней вновь возвращается игривый тон.
— А я ничего делать не собираюсь. Во всяком случае, прямо сейчас. Всё сделает… — Вновь пауза и долгий, обволакивающий, почти осязаемый взгляд. – Всё сделает он.
Я в изумлении следую за этим взглядом, как за указующим перстом. Этот перст упирается в моего возлюбленного.
— Геро, любовь моя, что она говорит?
Но меня для него по-прежнему нет. Нет моего живого, обвиняющего присутствия. Он смотрит в сторону, как слепой. Отвечает не человеку, а исходящему звуку.
— Я… возвращаюсь к ней. Я решил вернуться. Так будет лучше.
— Что значит «лучше»? Кому «лучше»? – почти взрываюсь я. – Что ты такое говоришь?
— Так будет лучше, — повторяет он с отчаянным упорством.
Я вижу, как наливаются бледностью его скулы, как сжимаются губы, как горло дёргается, словно близкое к разрыву.
— Это не ответ! Я не приму такой ответ! – кричу я.
Он оборачивается на голос. Он всё ещё слеп. Глаза его засыпаны песком. Чтобы избавиться от песка, изгнать эту муть, нужны слёзы. А слезы — это его величайшая тайна, его глаза сухи. Песок раздирает их, царапает и калечит.
Движение воспалённых век — несказанная мука. Он смотрит на меня сквозь кровавую пелену. Если отведёт взгляд в сторону, ему станет легче; если отвернётся, то боль и вовсе отпустит. Но я призываю к ответу, режущая песочная неровность не стирает мой образ до безвестного, он меня видит.
А то, что вижу я, вынуждает жалеть о дерзости и решимости. Там, за притворно ясными зрачками, происходит казнь, варварская, медленная и жестокая. Там не рубят голов, ибо отделение головы от тела отточенным лезвием есть высшее милосердие.
На представшем мне эшафоте кусками срезают кожу, обдирают, как чулок и перчатки. И эту казнь он совершает над собственной душой. Он срывает с бедной души заботливо наложенные покровы, некогда пропитанные душистым бальзамом бинты, чтобы вновь обнажить сочащуюся эфирную плоть.
Эти бальзамические повязки я накладывала сама, врачевала и лелеяла эту душу, промывала эти раны слезами, стягивала серебряной нитью надежды, размягчала эликсиром радости. Постепенно эти покровы заменили израненной душе эфирную кожу, облачили её в сверкающее оперение, украсили прозрачными крыльями.
Душа уже не различала, где её прежняя исстрадавшаяся сердцевина, а где благословенный, исцеляющий сосуд с розовым маслом. Всё едино. В облачение души вплетались разноцветные гирлянды от маленькой девочки и скромные дары от недоверчивого мальчика, горьковатый аромат полыни от Липпо и сдобный дух от кормилицы, и, конечно же, множество поцелуев от меня.
Всё это перемешивалось, переливалось, складывалось в разноцветную спираль и вновь равнялось очертанием с неземной птицей.
Но вот уже посыпались окровавленные перья, их безжалостно, с кожей, рвут из крыльев. Душа в недоумении противится, бьётся, но безжалостная рука рассудка поднимается вновь, режет и свежует. Геро не отвечает. Только смотрит. Я всё же делаю шаг.
— Не бойся ее! Я знаю, ты боишься за дочь, боишься за меня, за Максимилиана. Однажды она уже разрушила твою жизнь, убила всех, кого ты любил. И ты боишься, что она сделает это снова. И потому уступаешь. Не верь ей. Мы справимся. Мы сможем всё преодолеть, всё изменить.
На мгновение мне кажется, что он меня слышит. Меня посещает надежда. Его глаза зажигаются. Но длится это недолго. Огонёк гаснет. Геро склоняет голову, чуть поводит плечом.
— Не стоит выставлять меня таким уж чудовищем, — обиженно подает голос Клотильда. – Это была случайность. Трагическая, непоправимая, но всё же случайность. Я никого не убивала. Напротив, я протягивала руку помощи и участия. Несчастная молодая женщина, ожидающая ребёнка, её супруг, жертвующий своей юностью в душной библиотеке и в палате городской лечебницы. Зрелище поистине душераздирающее. Отец Мартин оказывал им покровительство, но он сам был беден, как бедны все истинные праведники. Я не раз жертвовала его приходу значительные суммы на сирот и страждущих. И что предосудительного в том, если моё внимание привлёк одарённый юноша? Молодой человек нуждался в протекции. И кто осудит меня, если за своё покровительство я рассчитывала на благодарность? Покинуть жену? Оставить сиротами детей? Да Господь с вами, мне это и в голову не приходило.
— Да замолчите же, наконец! Богом клянусь, если вы произнесёте еще хотя бы слово, я вас ударю.
Клотильда брезгливо морщится, но замолкает. Отворачивается к окну.
Я вновь смотрю в глаза возлюбленному. Меня вдохновляет тот мимолетный свет, расколовший придонную тьму. Там, во мраке безысходности, этот свет ещё жив. Он трепещет, стелется, как угасающий под ветром костерок, цепляется за угольки, распадается искрами.
Пищей этому костерку на выгоревшей земле служат самые ничтожные, самые тонкие травинки, он перебирается по ним, перескакивает, жалобно алея под куполом ночи. А ночь уже навалилась вселенской глыбой, давит заоблачной тяжестью.
Конечно, ему страшно. Некоторое время назад с ним приключилось нечто схожее с моим падением в прошлое. Он тоже там оказался. Но его прошлое гораздо могущественнее моего.
Моё прошлое — это жалкий, одноглазый моллюск, который слегка обжигает и срывает лоскут кожи. А его прошлое — это могучее подводное существо, вооруженное целым клубком щупалец, и каждое из них силы неиссякаемой.